Валентин Исаакович Рабинович
Мама

1926. Валентин Исаакович Рабинович и мама Фаня Моисеевна ПерельманРасположенное на полдороге между Минском и Вильнюсом белорусское местечко Воложин, в котором 20 октября 1896 года появилась на божий свет моя мама Фаня Моисеевна Перельман, было некогда известным в Польше и Литве еврейским религиозным центром.

Согласно семейной легенде, один из литовских князей – то ли Гедимин, то ли Витовт, то ли Ягелло – подарил одному из маминых предков, ученых раввинов, двухэтажный кирпичный дом.

Тот самый дом, один из трех кирпичных домов в основном бревенчатого Воложина, который через много лет получила в приданное мамина мама Мария Иосифовна Перельман, и в котором родилась и прожила до четырнадцати лет моя мама.

Я думаю, что насчет княжеского дара Воложинские евреи дали маху, вряд ли дом этот мог быть старше екатерининских времен. Но то, что в Великом княжестве Литовском иудеи пользовались покровительством властей, – чистая правда. Правители Литвы всегда отличались веротерпимостью, по переписи 1791 года там насчитывалось почти полмиллиона евреев – всего вдвое меньше, чем самих литовцев.

Мамин дед, отец Марии Иосифовны, был иудейским богословом. Другой мамин дед, отец ее отца Моисея Перельмана, был раввином Воложинской синагоги. Однако родители мамы к традициям своих предков были вполне равнодушны, чтобы не сказать более.

Мария Иосифовна, насколько я успел заметить за тот год, что мог наблюдать ее в Москве после войны, никаких иудейских обычаев не соблюдала. Что же касается маминого отца, то, по ее рассказам, он был единственным евреем в местечке, который не посещал синагогу, за что был своим отцом-раввином проклят.

В семье Моисея и Марии родились четверо детей – два мальчика и две девочки. Старший сын Даня и старшая дочь Дина в сравнительно молодом возрасте умерли от туберкулеза, младшие дожили до глубокой старости. Третьим по счету ребенком Моисея и Марии была моя мама, четвертым и последним – Илюша, для которого она была как бы второй матерью.

2

Как и дедушка Моисей, мама плохо переносила местечковую жизнь. Старшего сына родители послали учиться в коммерческое училище, в Никополь, там жила семья сестры дедушки Моисея. Старшую дочь тоже послали учиться в Никополь. На маму денег уже не хватило. К тому же она была хорошенькая, умненькая и, по мнению всей родни, вполне могла устроить свою жизнь и без училища.

Поэтому, следующим летом после того, как маме исполнилось тринадцать лет, будучи отправлена к никопольской тетушке погостить, она взяла свою судьбу в собственные руки, домой не вернулась, а поступила в то же коммерческой училище, в котором учились Даня и Дина. На жизнь же стала зарабатывать репетиторством.

Коммерческое училище давало общее образование на уровне гимназии минус латынь плюс профессия бухгалтера. А золотые медалисты, вдобавок, получали право поступления на математическое отделение Ростовского университета сверх процентной нормы, существовавшей тогда для евреев.

Закончив коммерческое училище с золотой медалью, мама поехала в Ростов. Она была уже на четвертом курсе, когда произошла Февральская революция. Мама бросила университет и с несколькими студентами-эсэрами поехала по казацким станицам агитировать сперва за Временное правительство, а потом против него.

Агитаторов-парней в одной из станиц забили до смерти, а маме сказали – ехала бы ты, девушка, домой к родителям. Мама так и поступила. Но, приехав в Воложин, тут же присоединилась к местечковым бунтарям и вскоре стала секретарем Воложинского совета рабочих и крестьянских депутатов.

3

В начале 1919 года ее приняли в литовскую Социал-Демократическую партию, которую возглавлял твердый ленинец Мицкевич-Капсукас, он же был и главой правительства Советской республики Литвы и Белоруссии. Но республика эта просуществовала всего полгода.

Возродившаяся после Первой Мировой войны Польша захватила ее столицу Вильно и принялась отвоевывать Западную Белоруссию. Когда польские войска приблизились к Воложину, один из друзей маминого отца, белорусский крестьянин, запряг доброго коня и погнал телегу с мамой, которую выдавал за свою дочку, вслед за стремительно отступавшей Красной Армией.

К своим мама попала уже где-то возле Минска. Там ее взял в свой штаб командовавший армией Республики Литвы и Белоруссии соратник Мицкевича-Капсукаса Уншлихт. Вскоре в Минск прибыл мало кому тогда известный человек с безжалостными глазами и мандатом, подписанным Лениным и Троцким.

Фамилия человека была Сталин. Человек распорядился расстрелять несколько десятков бывших царских офицеров, командовавших потрепанными частями, с трудом сдерживавшими натиск поляков, и отбыл, забрав с собой несколько десятков коммунистов, в числе которых была и мама.

Забрал он их всех на Южный фронт, где в то время генерал Деникин развивал наступление на Москву. Так мама оказалась в штабе армии, которой командовал Григорий Константинович Орджоникидзе. Была шифровальщицей и вела бухгалтерию.

4

В конце 1919 года Ленин организовал в Москве Коммунистический университет имени Свердлова, в просторечии Свердловку, куда маму и откомандировали. По замыслу Ленина, Свердловка должна была быть кузницей партийных кадров, способных вести работу с иностранцами. Туда брали молодых коммунистов, знавших иностранные языки, а мама, окончившая Коммерческое училище, владела немецким и французским.

В Свердловке произошло главное для меня событие маминой жизни – там она встретила папу. Вообще-то это была не первая их встреча. Они познакомились еще в Минске, куда папа привел остатки своего отряда, защищавшего от поляков Вильно. Но в первый раз их знакомство оказалось кратковременным.

Получилось, как в известной песне Дмитрия Покрасса: «Дан приказ: ему - на запад, ей в другую сторону – уходили комсомольцы на Гражданскую войну». Папу назначили комендантом правительственного поезда, который ввиду приближения Пилсудского к Минску, покатил к Смоленску и докатился до Москвы как раз в то время, когда там открылась Свердловка.

И папу, который с четырнадцати лет работал в немецкой мануфактурной фирме и немецкий язык знал в совершенстве, отправили в Коммунистический университет, где они с мамой встретились во второй раз и теперь уже надолго.

Marcel Cachin - Марсель КашенВ Свердловке мама проучилась где-то с полгода, после чего партийное начальство посчитало ее уже достаточно выкованным кадром. Когда летом 1920 года состоялся Второй конгресс Коммунистического интернационала, маме поручили опекать коммунистов, прибывших из Индии.

Дело оказалось совсем не простым, поскольку в Москве был страшный голод, а индийские большевики отказывались есть с превеликим трудом добытый для них мамой белый хлеб и требовали привычного им риса. Впрочем, маме достались еще цветочки. Ягодки выпали на долю ее подружки, опекавшей французскую делегацию, – Марсель Кашен, основатель знаменитой «Юманите», потребовал девочек.

Фотографии участников Конгресса, хранившиеся в мамином письменном столе, я любил рассматривать сам и показывать своим школьным приятелям – вот это Марсель Кашен, а это Эрнст Тельман, а это Сен-Катаяма, а это сам Зиновьев, председатель Исполкома Коминтерна, а вот моя мама, рядом с Мицкевичем-Капсукасом и его личным секретарем Геней Тауткайте, которая была в папином отряде.

Но лучшему своему другу Володе Янчевскому, с которым мы подружились в шестом классе, значит, осенью 1937 года, показать эти замечательные фотографии я уже не смог – незадолго до того все они куда-то исчезли.

Как и фотографии Керженцева и Паасикиви – руководителя советской делегации и руководителя финской делегации, подписавших в 1921 году советско-финляндский мирный договор в Тарту.

Финляндия была первой капиталистической страной, официально признавшей Советскую Россию. На этих переговорах мама была секретарем делегации РСФСР – Российской Советской Федеративной Социалистической Республики.

5

В начале 1922 года папу назначили торговым представителем в Латвию, и маме пришлось прервать свою дипломатическую карьеру и отправиться в Ригу в качестве супруги торгпреда. Там мама произвела на свет меня, чему была очень рада, поскольку годом раньше, в Москве, она произвела на свет двойняшек, которые тут же и скончались – от голода. У мамы не было ни молока, ни денег на молоко.

Тогда основная масса членов партии большевиков была идейными людьми и существовал партмаксимум. Правда, и в Риге с молоком у мамы были какие-то нелады, но деньги были, так что меня вспоили козьим молоком. Мамин отец, дедушка Моисей, приезжал в Ригу познакомиться с папой и поглядеть на меня, и по маминым рассказам, был вполне удовлетворен моим видом. Это была наша первая и последняя встреча. Через год дедушка Моисей заразился сыпным тифом и умер.

В это время мама жила уже в Москве. Отца перевели туда на работу в Народный комиссариат торговли, располагавшийся в конце Мясницкой улицы, возле Садового кольца, и поселили в одном из расположенных неподалеку домов, в коммунальной квартире, где ему с мамой и со мной дали две хорошие комнаты. Там мама прожила до семидесяти девяти лет.

Любовь Исааковна Аксельрод-ОртодоксПриехав в Москву, она смогла, наконец, продолжить прерванную учебу и поступила сразу в два учебных заведения – в Институт Красной профессуры, на философское отделение, и в Московский государственный университет, на химический факультет.

В университете ее выбрали секретарем партячейки, на каковом посту она совершила две большие ошибки, правда не по злому умыслу. Пригласила в МГУ профессора юриспруденции Андрея Януарьевича Вышинского, с чего началось его вхождение во власть. И рекомендовала в аппарат Центрального Комитета партии активного комсомольца Мишу Суслова. Оба рекомендованных мамой прижились в верхах и натворили тьму черных дел.

Сама же мама, окончив свои университеты, одновременно покончила и со своими партийно-государственными амбициями. В этом ей помогла ее любимая профессорша Любовь Исааковна Аксельрод-Ортодокс.

Старейшая российская социал-демократка, сподвижница самого Плеханова, сумела убедить маму, что время философии в России кончилось и что для мамы большая удача – полученная ею профессия химика.

Как мне удалось впоследствии выяснить, в те годы Любовь Исааковна и сама перестала заниматься философскими проблемами, увлекавшими ее с юности, и переключилась на эстетику, область науки, более удаленную от опасной политической зоны.

Тут она сравнительно благополучно дожила до преклонных лет и умерла в собственной постели в той самой комнате, в которой я не раз бывал с мамой в детстве и где впервые в жизни увидел белый рояль – он занимал полкомнаты и портрет Бетховена – он занимал полстены.

6

А мама ушла в химию. Сперва, по наводке бывшего своего командарма Уншлихта, ставшего после Гражданской войны одним из заместителей Наркома по военным и морским делам и возглавившего ВОХИМУ – Военно-химическое управление, маму направили в институт, занимавшийся ипритом, люизитом и другими боевыми отравляющими веществами.

Работавшие там женщины рожали либо мертвецов, либо уродов. Именно на их горьком опыте стало известно, что такое химический мутагенез. Мама тоже произвела на свет не совсем полноценного ребенка и после его рождения вырвалась из военной химии, поступив в аспирантуру в только что переведенный из Ленинграда в Москву Институт общей и неорганической химии Академии наук СССР.

В отличие от некоторых позже возникших академических учреждений, ИОНХ был настоящим научным центром. Возглавлял его ученый мирового класса академик Николай Семенович Курнаков, последователь знаменитого голландского химика Вант-Гоффа, первого Нобелевского лауреата по химии.

Курнаков был не только теоретиком – питомец, а затем и профессор Петербургского Горного института, он поставил на службу стране бесценные сокровища Кара-Бугаза и Соликамска.

Старик-академик ценил маму за природный ум и образованность. Кроме химии, которую ей преподал сам Иван Иванович Каблуков, почетный академик, под руководством которого она делала свою дипломную университетскую работу, мама неплохо разбиралась в математике и философии, читала и писала на английском, французском и немецком языках, а на последних двух еще и свободно говорила, умела кратко и красиво излагать свои мысли, как устно, так и письменно.

7

И притом была отменно работоспособна – за год подготовила свою кандидатскую диссертацию, по малоизвестным тогда в СССР, да и во всем мире, собратьям калия и натрия щелочным металлам рубидию и цезию. В ходе работы над этой диссертацией она получила из соликамского калийного минерала сильвинита первый отечественный цезий, вследствие чего ее в институте так зауважали, что не вытолкали прочь даже тогда, когда она выступила на партийном собрании в защиту «врага народа».

Это было в 1937 году. Повальные аресты старых партийцев не обошли и Академию наук. Одним из первых был арестован директор ИОНХа литовский коммунист Кадик, которого мама знала еще по временам Республики Литвы и Белоруссии.

Арестованных коммунистов полагалось считать врагами народа и исключать из партии. На собранном партийным начальством для этой цели собрании мама выступила против исключения своего старого товарища – к ужасу секретаря институтского парткома.

Тут же, не отходя от кассы, он поставил на голосование вопрос об исключении из партии вместе с арестованным «врагом народа» и его непрошеной защитницы, за что все собравшиеся дружно проголосовали.

В те времена человека, исключенного из рядов ВКП (б) – Всесоюзной Коммунистической Партии (большевиков), обычно тут же и арестовывали. Немногие уцелевшие от расправ старые товарищи отца советовали ему немедленно оформить развод с мамой, чтоб спасти себя и детей. Несколько месяцев, по ночам, когда бы я ни проснулся, мои родители не спали – сидели или лежали одетыми и негромко переговаривались.

Спасло чудо – какое именно, не знаю. Может быть, вмешательство Уншлихта, тогда еще не расстрелянного, или Серго Григорий Орджоникидзе, тогда еще не пустившего себе пулю в лоб. А может быть, и не чудо, а потрясающая порядочность маминых коллег по институту – оттуда в органы не поступило ни одного доноса на маму.

А еще – то важнейшее обстоятельство, что мама была в ту пору всего-навсего младшим научным сотрудником, не жила в отдельной квартире и не имела дачи, так что ее устранение не обещало бы никому никакой материальной выгоды.

8

После рубидия и цезия мама переключилась на важнейшие стратегические металлы никель и кобальт. Посвященная этим металлам мамина монография, первая в стране, стала настольным пособием для уральских и сибирских металлургов.

В самом начале войны добровольцем ушел на фронт отец, в народное ополчение, защищавшее от немецких войск Москву. А мама, вместе с Лешенькой и бабушкой Марией Иосифовной, уехала в Казань, куда была эвакуирована Академия наук. Там она провела два года, ничего не зная ни об отце, от которого не получила ни одного письма, ни обо мне, находившемся в блокированном немцами Ленинграде.

Выдержать этот ужас ей помогло полное погружение в работу, которая была несказанно тяжела и в мирное время, а в военное требовала поистине сверхчеловеческих усилий. На Таймыре, в сотне километров от Северного ледовитого океана, близ реки Норилки, незадолго до войны геологи обнаружили гигантское месторождение медно-никеле-кобальтовых руд, содержащих, к тому же огромное количество драгоценной платины и других металлов платиновой группы. И там шло невиданное в мировой практике освоения Заполярья строительство.

Одновременно строились рудники, обогатительные фабрики, металлургические заводы и город Норильск. Всю черную работу делали заключенные, которых нагнали туда видимо-невидимо. Строительством руководил один из замов Берии генерал Завенягин, после окончания строительства Норильского горно-металлургического комбината возглавивший создание атомной промышленности.

Он был умелым организатором и подключил к порученному ему делу все наличные научные и инженерные силы страны. Мама дважды летала из Казани в Норильск, консультировала заводских химиков, помогала отлаживать производство норильского кобальта – важнейшего компонента сверхтвердых и сверхжаростойких сплавов, без которых невозможно сделать ни хорошую пушку, ни хороший танк, ни хороший самолет.

9

Вернувшись в Москву, мама узнала о гибели отца. Сначала райвоенком прислал ей извещение о том, что отец пропал без вести в сентябре 1941 года. А потом разыскавший ее бывший армейский начальник отца рассказал ей трагические подробности происшедшего. Мама скрывала их от меня почти до конца своей жизни.

Между тем, мамино положение в институте окончательно упрочилось. Несмотря на исключение из партии, мама получила правительственную награду – медаль «За доблестный труд во время Великой Отечественной войны». Ее ввели в Ученый совет ИОНХа. После никеля и кобальта она взялась за два других важнейших стратегических металла – вольфрам и молибден.

Ранее вольфрам использовали только в электрических лампочках, а молибден служил присадкой для некоторых специальных сортов стали. Теперь оба эти металла, как и никель с кобальтом, понадобились прежде всего для новой авиации – из них делали самые ответственные детали воздушных реактивных двигателей.

10

Результатом этой новой маминой работы стала новая монография –«Вольфрам и молибден», создававшаяся не только за лабораторным столом, но и в ходе длительных командировок на промышленные предприятия. Особая дружба завязалась у нее с кабардинцами.

В Кабардино-Балкарии находился главный поставщик молибденового сырья – рудник «Молибден», расположенный в поселке Тырны-Ауз, в Баксанском ущелье, неподалеку от Эльбруса. Мама ездила туда чуть ли не каждый год, консультировала тамошних химиков. А двум молодым инженерам, бывшим фронтовикам, помогла стать первыми в Кабарде кандидатами химических наук. Первому из них, не лучшим образом владевшему русским языком, бывшему летчику, даже собственноручно написала диссертацию.

Но главной научной любовью мамы была не химия сама по себе, а ее сочетание с геометрией, причем не с обычной, Эвклидовой, чем занимались Вант-Гофф и Курнаков, а многомерной, имеющей дело с четырехмерным, пятимерным и другими, плохо поддающимися воображению пространствами.

Мамина комната – и письменный стол, и туалетный столик, и шкаф – почти всегда были завалены странными проволочно-бумажными конструкциями, представлявшими собой трехмерные проекции многомерных фигур. Поверхность конструкций была испещрена разноцветными точками и линиями, обозначавшими свойства химических соединений, еще не полученных никем, а также температуры, давления, концентрации исходных веществ, при которых эти соединения можно получить.

11

Наверно, я не очень понятно все объяснил. Но меня извиняет тот факт, что когда мама написала свою докторскую диссертацию «Применение многомерной геометрии для предсказания свойств многокомпонентных химических систем», то во всей Академии наук не нашлось одного человека, способного понять эту мамину работу.

Пришлось назначать оппонентами двух разных специалистов – математика членкора Делоне и химика академика Уразова. Вышедшая после защиты диссертации монография под тем же названием тут же была переведена на английский язык и издана в Англии.

Полученную от издания валюту мама потратила на свадебный подарок своей старшей внучке – музыкальный комбайн и на белую дубленочку младшей, а также на брючный костюм своей лаборантке и лаковые лодочки соседкам по квартире. Себе она не купила ничего.

А последней ее химической любовью был КАФ. Как-то один из маминых аспирантов увез ее на неделю в Грузию. Поскольку всю жизнь мама питалась весьма умеренно, а из напитков признавала только чай, маму свозили на чайные плантации, и там чаеводы рассказали ей о своих печалях: без удобрений чайные кусты растут плохо, а с удобрениями у чая портится вкус, потому что все они, кроме нужных чаю азота, фосфора, калия, содержат много ненужных и, более того, вредных химических элементов.

12

Мама заболела этой новой для нее проблемой. И довольно быстро выяснила, что существующие – не только у нас, но и в других странах – минеральные удобрения не годятся не только для чая, но также для казанлыкской розы, из которой делают розовое масло, и для лучших сортов винограда, идущих на редкие вина. Обсудив все это со своим коллегой и другом Александром Николаевичем Зворыкиным, мама попросила его помочь ей создать технологию получения твердого раствора калия, фосфора и азота – химически чистого соединения этих жизненно необходимых любому растению химических элементов.

Два года они с увлечением решали головоломную задачу и в конце концов решили. Белоснежный порошок целебного твердого раствора трех животворных элементов они назвали КАФом – по первым буквам их химических наименований. И стали рассылать его агрономам.

Набрав кипу актов, свидетельствующих об увеличении урожайности ценнейших культур при неизменном улучшении качества изготовленных из них продуктов, мама поехала в Научный институт удобрений и фунгицидов. Этот институт был монополистом в области минеральных удобрений.

Его директор академик Вольфкович воспринимал как личную обиду любое предложение о производстве в СССР какого-либо удобрения, созданного не в его вотчине. Именно так он воспринял и мамин КАФ, не только отказав ей в какой-либо поддержке, но и неизменно вставляя палки в колеса на пути продвижения чудо-вещества в массовое производство.

В течение нескольких лет с помощью лабораторной установки, сооруженной Александром Яковлевичем Зворыкиным, мама и он накапливали к очередной посевной компании два-три килограмма белого порошочка, самолично развешивали его на маленькие порции, самолично же отправляли посылочки на Кавказ, в Молдавию, в Крым, даже на Дальний Восток – для жень-шеня. Но все это были капли в море.

13

Последняя мамина монография – посвященная лантану и другим редким землям – вышла к маминому семидесятипятилетию. Вообще-то редкоземельными элементами мама раньше не занималась, в природе их было очень мало, да и применения они почти не находили.

Положение резко изменилось с появлением атомной промышленности – реакторные отходы в значительной мере состоят именно из редкоземельных элементов, и надо было научить грамотно с ними обращаться многие тысячи специалистов. Вот мама и согласилась заняться не своим в общем – то делом. Когда монография «Лантан и лантаноиды» легла на прилавки магазинов Академкниги, мама сочла, что пришел срок выходить ей на пенсию.

И вышла. Старший научный сотрудник превратился в старшего консультанта. В этом статусе полагалось, посещая институт раз в неделю, помогать своим коллегам и завершать собственные труды. Этим она и занялась, правда, в институт приезжала не раз в неделю, а два раза.

Еще два дня она смогла теперь посвящать своему давнему увлечению – шахматам. Один день проводила в шахматной секции Дома ученых, другой – в городском шахматном клубе. Играла не хуже, чем в молодые годы. В сеансах одновременной игры ее не смогли обыграть даже такие шахматные великаны, как Петросян и Таль, с обоими экс-чемпионами мира она сделала ничьи.

Остающееся время она отдавала организованному ею Всесоюзному семинару «Применение методов многомерной геометрии в нематематических науках», своим аспирантам и докторантам. Эта насыщенная жизнь прервалась неожиданно и резко – у мамы сломалась шейка бедра.

14

В ЦИТО – Центральный институт травматологии и ортопедии (Валентин Говалло), где ей, в виде исключения, сделали только что освоенную там операцию – установили вместо поломанной кости титановый протез, к ней еще приезжали ее подопечные химики и математики из разных городов страны.

Это была удивительная картина – восьмидесятилетняя маленькая женщина, лежащая на вытяжке с поднятой ногой, и сидящие у ее кровати и ловящие каждое ее слово добры молодцы с увесистыми портфелями и дипломатами на коленях.

Постепенно дело шло вроде бы на поправку. Мама научилась самостоятельно подниматься с постели, понемножку, с помощью костылей, передвигаться. Но по-настоящему освоить тяжелый металлический протез она не смогла – с большими усилиями делала максимум два-три десятка шагов. И это роковым образом сказалось на всем ее дальнейшем существовании.

Отрезанная от своего института, от Дома ученых, от шахматного клуба, утратив привычный для нее ритм жизни, она стала стремительно терять память и через год впала в полную амнезию. Ничего не помнила о своей научной работе, своей бурной молодости, о папе, о Лешеньке, не запоминала имена своих врачей, медсестер, нянечек. Из всех людей узнавала только меня. Единственное, что еще оставалось от прежней мамы, – это шахматы.

15

Последние двенадцать лет своей девяностодвухлетней жизни мама провела в академическом пансионате для престарелых ученых, выстроенном в конце семидесятых годов в пригородном лесу неподалеку от деревни Коньково – еще до того, как туда дотянулась линия московского метрополитена.

В этом пансионате каждому постояльцу, а было их всего два десятка, полагалась отдельная квартирка, начинавшаяся с холла с четырьмя дверьми – в туалет, в ванную, в кладовку и в большую светлую комнату с обширной лоджией, в десятке метров от которой начинался молодой сосновый лесок. Столовая находилась на том же этаже, и первые несколько лет, пока у нее еще хватало сил, мама самостоятельно, без костылей, только с палочкой, добиралась до своего обеденного стола.

Когда я приходил к маме, она тут же показывала мне на шахматную доску с расставленными на ней фигурами, и мы играли две-три партии. По тому, как мама играла, я даже без разговора с ее врачом узнавал о мамином самочувствии. Конечно, от былой изощренной ее игры мало что осталось, но общую ситуацию на доске она улавливала и грубых подставок не допускала.

На все мои вопросы, так же, как на вопросы врачей и обслуживающего персонала, она всегда отвечала, что все хорошо и что ей ничего не нужно. Стол ее обычно был завален фруктами и конфетами, которых она почти совсем не ела. Она вообще ела очень мало, едва ли третью часть того, что ей приносили. Когда оставалась одна, слушала радио и разбирала шахматные задачи и турнирные партии. В летние месяцы подолгу сидела в лоджии, полузакрыв глаза, дыша смолистым воздухом прогревшейся лесной опушки.

16

Она умерла 29 сентября 1988 года, не дожив двадцати дней до своего девяноста второго дня рождения. Близость дат рождения и смерти, по-видимому, закономерна. Организм как-то запоминает родовой стресс и существовавшие в тот момент параметры среды – температуру, освещенность, атмосферное давление, еще что-то, чего мы покамест не знаем, и будучи резко ослаблен старостью и хворобами, роковым образом реагирует на аналогичный комплекс характеристик окружающего мира.

В 1994 году, незадолго до отъезда в Канаду, мне пришлось по делам редакции журнала Химия и жизнь, в котором я еще продолжал трудиться, заглянуть в мамин ИОНХ. Никого из маминых коллег там уже не оставалось, и директор в институте был новый – пришедший из другого академического института академик Юрий Алексеевич Золотов, ученик знаменитого Вернадского.

К моему немалому удивлению, он стал расспрашивать меня о последних днях мамы. А потом рассказал мне, что только что вернулся из Новгорода, где побывал на тамошнем химическом комбинате – единственном неубыточном предприятии химической промышленности России.

- Их продукция идет на Западе нарасхват, – сказал он. – И знаете, что это за продукция? КАФ!

Говорят, когда Ньютона спросили, как ему удалось совершить великие открытия, он ответил: «Я стоял на плечах великанов». Думаю, что вся человеческая цивилизация стоит на плечах великанов, большинство которых, ни в малейшей степени не ощущая своего величия, просто жили так, как подсказывали им их совесть и талант.

Источник

Оглавление

www.pseudology.org