| Валентин Исаакович Рабинович | |
| Партсобрание в ИОНХе | |
В 1938 году,
в разгар так называемой
ежовщины, был
арестован заместитель директора Института общей и неорганической химии
Академии наук СССР, или, как его все называли, ИОНХа.
Вообще-то институтом руководил его основатель академик Николай Семенович Курнаков, выпускник Петербургского Горного института, последователь первого лауреата Нобелевской премии по химии Якоба Гейндрика Вант-Гоффа, поставивший на службу отечеству природную кладовую калийных солей – Соликамск и природную кладовую соды – Кара-Бугаз. Но административными делами занимался не он, а его заместитель, старый литовский коммунист. То, что при составлении в НКВД списков подлежащих аресту руководителей академических институтов составители остановились не на фамилии Курнаков, а на фамилии Кадик, было вполне естественно – и волки становились сытыми, и овцы оставались целыми. Порядок в Советском Союзе в те времена существовал такой. Как только в учреждение приходило известие об аресте члена его первичной партийной организации, руководство учреждения собирало открытое общее партийное собрание, на котором секретарь парткома объявлял о случившемся и ставил вопрос об исключении очередного разоблаченного и обезвреженного доблестными чекистами врага народа из ВКП (б), что после трех-четырех заранее подготовленных выступлений сослуживцев арестованного, с проклятиями в его адрес и призывами усилить бдительность, собрание и делало единогласно. Закрытых голосований, само собой, не допускалось, да и не желалось. Напротив, каждый участник судилища, как правило, жаждал выставить свою преданность властям на всеобщее обозрение, чтоб удостоиться благосклонности стукачей. 2 Вот и в ИОНХе через несколько дней после ареста заместителя директора секретарь парткома, между прочим настоящий ученый и всеми уважаемый человек, доктор химических наук и завлаб, профессор Тронев созвал ритуальное собрание, согласовав в районном комитете партии список выступающих – один заведующий лабораторией, один лаборант и один рабочий-стеклодув. Но, к величайшему изумлению Тронева и сидевших за столом президиума членов парткома, после того, как все, кому положено, зачитали по бумажкам свои гневные речи и поступило заранее оговоренное с одним из уважаемых членов партии предложение «подвести черту», то есть прекратить прения, неожиданно подняла руку младший научный сотрудник Перельман, вышла к трибуне и произнесла пылкую речь в защиту арестованного. Младший научный сотрудник Перельман объявила прямо-таки самоубийственную вещь – что близко знает товарища Кадика (назвать арестованного товарищем уже само по себе было преступлением) по совместной работе в штабе товарища Уншлихта во время Гражданской войны, а затем в литовской секции Коминтерна, что считает его преданным партии и рабочему классу большевиком, что уверена в ошибочности ареста и скором освобождении товарища Кадика. Закончив свою речь, младший научный сотрудник Перельман направилась на свое место. Пока она шла, в конференц-зале стояла мертвая тишина. Затем со своего места в президиуме поднялся доктор химических наук Тронев, завлаб и профессор, и ровным голосом произнес: «Товарищи коммунисты, партийный комитет подготовил и согласовал с вышестоящим партийным руководством решение об исключении из рядов Всесоюзной коммунистической партии большевиков одного человека, недостойного звания коммуниста. Но теперь, после выступления Фани Моисеевны, я думаю, что выражу общее мнение всех членов и кандидатов нашей партийной организации, если предложу исключить из партии двух человек – врага народа Кадика и защитницу врага народа Перельман. Кто за это предложение, прошу поднять руки». И сам первый поднял руку. Вслед за ним, кто быстрей, кто медленней, подняли руки все остальные – кроме, естественно, защитницы врага народа, которая сделала это только после того, как председательствующий задал предусмотренный процедурой вопрос: «Кто против?». 3 Самым удивительным во всем этом происшествии оказалось, во-первых, то, что исключенную защитницу не только не арестовали, но даже не выгнали из института, а во-вторых, что ее слова о том, что Кадика скоро выпустят, оказались правильными. Через восемь месяцев после ареста он очутился в числе нескольких сотен человек, выпущенных новым руководителем чекистов Берией, сменившим Ежова, на которого Сталин свалил свою вину за совершенные злодейства. Фаня Моисеевна Перельман рассказывала мне, как вернувшийся с того света враг народа, худой, как скелет и совершенно беззубый, появился вместе с Троневым в ее лаборатории и на глазах парторга и всех коллег опустился перед ней на колено и поцеловал ей руку. А потом рассказал, что новый следователь назвал две причины его освобождения – отказ арестованного подписать обвинительное заключение и «выступления в его защиту хорошо знавших его товарищей». Прожил Кадик после своего освобождения недолго – через год умер от рака. Его защитница хотела, было, просить Комиссию партийного контроля о своем восстановлении в рядах партии, в которой она состояла с юных лет, но ее отговорил мой отец – лишний раз привлекать к себе внимание партийных органов и просто органов было крайне опасно. Фаня Моисеевна Перельман – моя мама. Источник Оглавление |
|