| Валентин Исаакович Рабинович | |
| Домработницы | |
 Появившись
на свет в 1922 году, я уже не застал многих профессий, представление о
которых можно было почерпнуть только из книг, кинофильмов, театральных
постановок, полотен старых мастеров.
В числе этих профессий многие относились к сфере домашнего обслуживания:
горничные, гувернантки, прачки, кормилицы, экономки, стряпухи, няни. К
моему времени только няни и остались, при чем на них возлагались обычно и
все прочие домашние дела – уборка, стирка, покупка и приготовление пищи. И
назывались они по-новому – домработницы.Все они, как правило, прибывали в город из деревни. До конца 20-х годов – за приданым. Поскольку крыша и стол предоставлялись домработнице бесплатно, за три-четыре года она могла обзавестись гардеробом, постельным бельем, кухонной утварью, посудой, швейной машинкой «Зингер» и, коль повезет, обрести себе городского жениха, а нет, так вернуться в родную деревню завидной невестой. С начала же 30-х годов место домработницы в городской семье стало для сельской молодежи еще стократ желанней. У загнанных в колхозы крестьян остались только две лазейки в относительно свободный мир – у мужчины армия, у женщины чужая городская семья. Через эти лазейки покинули свои родные деревни и села миллионы заново закрепощенных сельских жителей, самая активная и трудоспособная часть деревенского молодняка. Громадный насос, перекачивавший молодых женщин из деревень в города продолжал интенсивно работать и в послевоенные годы. Вот только один пример из десятков, наблюдавшихся мною. Одна девушка из нашей школьной компании жила в центре Москвы, на улице Горького, в большой коммунальной квартире, занимавшей весь третий этаж четырехэтажного дома. В середине квартиры находилась шестиметровая каморка, с полуслепым оконцем, выходившим в дворовый колодец. Так вот, только за два послевоенных года через эту каморку прошло полтора десятка деревенских женщин, нанимавшихся домработницами, чтобы получить московскую прописку – за соответствующую мзду домуправу и участковому. 2 Первой домработницей в моей семье, вернее – в семье моих родителей была Минна, семнадцатилетняя латышская крестьянка. Мы тогда жили в столице Латвии Риге, куда отец мой был направлен на работу. Я помню свою первую няню только по мамиными рассказам и по сделанной папой нашей с Минной фотографии. На этой фотографии очень юная тоненькая девушка, можно даже сказать – девочка, прижимает к груди круглощекого, курчавого, как негритенок, смуглого до черноты малыша с глазами, как черносливины. А Минна – беловолосая, белолицая, светлоглазая. По словам мамы, Минна меня очень любила, выкармливала козьим молоком, которое привозила с хутора ее старшая сестра, и очень плакала, когда меня, восьмимесячного, увозили в Москву. Просила и ее забрать вместе со мной. Но в России тогда была полная разруха, неясно было, какую работу получит отец, найдет ли работу мать, и Минна осталась в Риге. Поскольку моя мама не могла из-за грудницы кормить меня грудью, можно сказать, что своей жизнью я обязан Минне и ее козе. Думаю, что своей первой няне я обязан и своей любовью к Прибалтике. Когда бы и где бы мне, уже в мои взрослые годы, ни приходилось там бывать – от Паланги до Нарвы – всегда и всюду я чувствовал себя свободно и радостно. 3 Второй домашней работницей у нас, второй моей няней была Настя. Не такая молоденькая, как Минна, и не такая беленькая, родом из Есенинских мест, отчего другие няни – в Юсуповском саду и на Чистопрудном бульваре, где мы с ней чаще всего гуляли, поддразнивали ее – «Рязань косопузая!» Но никакой косопузой Настя не была, отнюдь, а была статной русской Венерой, как на картине Кустодиева. Она прожила у нас три года, верней – два с половиной, потому что полгода я прожил у нее, в ее деревенском доме. Моего отца послали в Ташкент, за хлебом для Москвы, и моя мать поехала с ним, а меня забрала к себе Настя. Казалось бы – что такое полгода, к тому же в двухлетнем возрасте, когда события почти еще не переходят из кратковременной памяти в долговременную. Но с тех пор намертво впечатались в меня огонек лампадки в Красном углу, качающийся потолок с кружками от срезанных ветвей, большущий крюк к которому подвешена моя люлька, теплый дух от русской печи, что-то необыкновенно вкусное, наполняющее мой рот. Это «что-то» мне удалось опознать только через полтора десятка лет, когда я попал в армию и один из моих сослуживцев, распечатав присланную деревенской родней посылку, угостил меня ржаной лепешкой домашней выпечки. Положив в рот первый кусок, я тотчас очутился в Настиной избе – с качающимся потолком и колеблемым теплым током воздуха от печи огненным язычком лампадки. Всю мою взрослую жизнь никогда и нигде мне не было так уютно, как в деревенской избе. А все те годы моего раннего детства, когда в моей комнате жила Настя, меня грела ее любовь. Маму я видел редко – она работала и училась, из дому уходила обычно, когда я еще спал, а приходила домой, когда я уже спал. То же и отец. К тому же, в мои первые годы, я, по-видимому, сильно его раздражал. Характер у меня в детстве был не в меру предприимчивый, так что в прегрешениях, по всей вероятности, недостатка не наблюдалось. Настя в наших стычках с отцом всегда держала мою сторону и неизменно оставалась со мной ласкова, что бы я ни натворил. Отца же моего считала неродным – правда, об этом она рассказала мне лет тридцать спустя, когда я искал няню для только что родившейся тогда младшей моей дочки Катюши и разыскал Настю где-то в Марьиной роще. Идти в няни Настя, правда, отказалась, хотя жила одна. Муж погиб на войне, но пенсии ей на жизнь хватало и крыша над головой была. 4 А няня для Катюши нашлась как бы сама собой. Поскольку без няни мы не могли обойтись никак (моя жена лежала в больнице с тяжелым послеродовым осложнением), о нашей нужде был оповещен весь наш дом, все соседи. И вот, как-то вечером к нам в дверь позвонили, и, приоткрыв ее, я увидел незнакомого мужчину лет, примерно, сорока, который, вежливо поздоровавшись, объяснил, что в нашем дворе ему сказали, будто бы нам нужна домработница, и если это правда, то он может через час ее привезти. Ровно через час, с военной точностью, он появился снова, на этот раз с совершенно очаровательной девчушкой, словно сошедшей с картины Венецианова – русоволосой, голубоглазой, с акварельным бело-розовым личиком. В 1943 году, перед сражением на Курской дуге, рота, в которой он был старшиной, две недели простояла в маленькой деревушке, километрах в пятидесяти от Мценска. И все эти две недели старшина был прямо-таки сам не свой от хозяйки дома, который ему определили на постой, от ее неземной красоты, не вязавшейся ни с грохотавшей вокруг войной, ни с подслеповатой, с осевшей крышей, избой, ни даже просто с сельским обиходом. К тому времени красавица была уже год, как солдатской вдовой, с полуторагодовалым дитем на руках. Где только ни побывал и чего только ни повидал потом старшина, пройдя с боями Украину, Молдавию, Румынию, Венгрию, Германии добрый кус, но ту женщину не забыл. Демобилизовавшись, первым делом рванул к ней. К его ужасу, от той деревушки остались одни печи. После долгих розысков он нашел ее в Мценске, в жуткой развалюхе, сильно сдавшую от тягот войны и непосильных для женщины трудов, с одной лишь радостью – от дочки, писаного ангелочка. И взялся за обустройство на новом месте. 5 Постепенно жизнь стала налаживаться. Они вернулись в ее родную деревню. Построились. Стали работать на новой птицеферме – он заведующим кормовым цехом, она птичницей. И все было бы ничего, если б не возраставшее с каждым годом беспокойство за Лидочку, приемную дочь, становившуюся все краше – ну просто копией своей матери, какой он ее увидел первый раз. И пришло время, когда он счел себя обязанным вытащить девчушку из деревенского омута. Один из его фронтовых друзей работал в Москве, заведовал офицерской столовой и мог бы взять Лиду к себе на работу. Очень хорошее место – сытно, есть присмотр и женихов полно. Единственная загвоздка – нужна московская прописка. Так что, если бы мы согласились взять Лиду к себе на два года, то он мог бы спокойно ехать домой. Мы согласились. Лида прожила у нас в семье оговоренные два года, получила паспорт и московскую прописку. Нашей Катюше была как бы даже не нянькой, а старшей сестрой. Каждый появлявшийся в нашем доме мужчина непременно делал на нее стойку, но она была воспитана в строгих правилах, никогда не кокетничала. Пока моя жена не встала прочно на ноги, Лидина помощь была для нас просто бесценной. Точно через два года, день в день, снова появился ее заботливый отчим. Его фронтовой друг свое обещание выполнил – Лида стала работать в столовой Академии Бронетанковых войск и жить в тамошнем общежитии. Быстренько вышла замуж за слушателя академии, поступила в техникум. Через некоторое время нам пришлось срочно переехать в другую квартиру, и мы потеряли нашу последнюю домработницу из виду. Лет через десять, совершенно случайно, я встретил ее в метро. Пока мы с ней разговаривали, все прохожие равнялись на нее, как солдаты на генерала. У нее все было хорошо. Мужа оставили преподавать в академии. Сама работала в вычислительном центре. Родила двух детишек. Сын пока в детском саде, а дочка уже школьница. Я спросил, на кого она похожа – на папу или на маму? Лида засмеялась и сказала: «На бабушку!» Источник Оглавление |
|