| Валентин Исаакович Рабинович | |
| Дочик | |
 У моей у сказки озорные глазки, светлые косички чуть потолще спички, ушки-лопоушки, на носу веснушки. Сказка, сказка, не жужжи! Как зовут тебя, скажи – Катя 1956 Лет, примерно, до пяти младшая моя дочь Катерина, которую я обычно звал дочиком, будучи чем-то увлечена, издавала негромкое жужжание, как пчелка, чем удивительно походила на меня. И вообще, в отличие от своей старшей сестры Гали, которая по своему внутреннему устройству более напоминала мать, нежели отца, дочик удалась в меня, причем не только душевно, но и телесно. Телесное сходство было не очень заметно из-за разницы в окрасе. В младенчестве меня можно было принять если не за негритенка, то уж за мулатика безусловно. Дочик же уродилась белехонькой. Душевного сходства я тоже не замечал довольно долго – отчасти потому же, почему «лицом к лицу лица не увидать», отчасти из-за того, что рациональные свойства психики моей матери, в некотором количестве доставшиеся мне и моей старшей дочери, до младшей не дошли почти совсем. И если я лишь в единичных случаях переставал четко осознавать различие между пребыванием в реальном мире и погружением в виртуальный мир фантазий, то у дочика граница между ними оказывалась размытой то и дело. Это, как мне представляется, служило главной помехой для нее в выборе профессии, а затем и места работы. Да и в том, пожалуй, что принято именовать личной жизнью. 2 Она далась нам с Марой непросто. Когда меня демобилизовали после войны, нашей первой дочери был всего лишь годик, да и материальное положение семьи не позволяло сразу же приступить к осуществлению мечты о втором ребенке. Мара только еще готовилась к получению институтского диплома, а мне вообще еще предстояло выбрать профессию. К тому же общая ситуация в стране была крайне тревожной – одна за другой нас захлестывали мутные волны массовых антиинтеллигентских кампаний, все больший накал принимал антисемитизм – убийство Михоэлса и разгон возглавлявшегося им Еврейского антифашистского комитета, сопровождавшийся арестом многих его членов, слухи о готовящейся депортации космополитов из Европейской части страны в Сибирь и Среднюю Азию, подкрепленные разнузданной антисемитской кампанией в газетах, наконец пресловутое Дело врачей. Весь этот кошмар закончился только со смертью Сталина в марте 1953 года. К этому времени я как раз успел выучиться на редактора и обрести постоянное место работы. Еще год у нас ушел на парафиновые ванны и прочие медицинские процедуры, потребовавшиеся для приведение в рабочее состояние нашего семейного инкубатора. Ни с полом, ни с именем нашего будущего дитяти проблем у нас с женой не возникало. Конечно, мы были бы очень рады и черненькому мальчику, но в моих мечтах с самого начала Мариной беременности мне чаще всего виделась беленькая девочка. Третьего декабря желанное существо появилось на свет. Время ли его появления определило нашу похожесть или, наоборот, наша похожесть обусловила время появления – сказать не берусь, но, как говорится, «что-то в этом есть». 3  В первое послевоенное десятилетие незажившие раны войны были отчетливо
видны не только на невидимом теле истории, но и на вполне реальных телах
людей, переживших второе всемирное побоище. Не минула чаша сия и
Мару, вдоволь нахлебавшуюся в военную пору и
фронтовых, и тыловых тягот, непосильных для любого молодого, еще не вполне
окрепшего организма, а для женского подавно.Через неделю после рождения дочика, только я привез Мадонну с младенцем домой, как у Мадонны резко подскочила температура – градусник прямо-таки зашкалило. Я тут же позвонил жившей неподалеку от нас матери моего пропавшего на войне друга Володи Янчевского Зое Леонардовне, муж которой Николай Александрович Ромадин был главным врачом «Скорой помощи» при Институте имени Склифосовского, расположенном в двух шагах от нашего дома, на противоположной стороне Садового кольца. «Скорая» есть скорая – не прошло и десяти минут, как бригада врачей во главе с самим Николаем Александровичем уже осматривала Мару, а через полчаса ее увезли в Институт имени Склифосовского. Насчет диагноза мнения, правда, разошлись: Николай Александрович нашел у больной послеродовую горячку – острое воспаление яичников, а другие врачи – признаки аппендицита. Но в любом случае требовались внутривенные вливания, кислород, постоянное наблюдение. В общем, маму увезли, а младенец оказался на руках у папы, никогда ранее не имевшего дела с грудными детишками, и у перепуганной бабушки. Каждые три часа малютку надо было кормить. Марина мама запаковывала внучку в толстый ватный «конверт», я брал на руки это тяжелое попискивающее сооружение и, стараясь не поскользнуться – дело-то было зимой, – резвой рысью пересекал Садовое кольцо и вбегал в институтский вестибюль. Там нас уже ждала медсестра, которая принимала у меня из рук драгоценный сверток и уносила в палату к Маре. Обратно я получал свое сокровище уже спящим и мог не спешить – морозный воздух был нам теперь не так страшен. Через три часа цикл повторялся снова. Между полуночью и шестью утра – перерыв. Итого семь раз в сутки, 70 раз за те десять дней, что понадобились врачам для приведения Мариного организма в относительный порядок. Выписали ее с тем самым диагнозом, который сразу же был поставлен Николаем Александровичем и подтвержден затем знаменитым в те годы мировым гинекологическим светилом профессором Александровым, лечившим аж английскую королеву. На самом деле у Мары был и аппендицит тоже. Примененные для лечения одного воспалительного процесса сульфамиды утихомирили и другой воспалительный процесс. Через несколько лет он обострился снова и чуть не отправил Мару на тот свет. И на медицинских светилах бывают пятна. Что же касается меня, то в эти первые дни Катюшиной жизни я набрался такого страху, что продолжал трястись над своей младшей дочерью еще долгие годы – во всяком случае, вплоть до ее замужества, когда основной груз ответственности за нее лег на плечи Володи Андреенко (см. СЫНОВЬЯ ПО ЗАКОНУ). 4  Вторым отличительным свойством ее души, как и моей, была проявившаяся уже
в раннем детстве тяга к дружбе. Первые близкие подружки появились у дочика
еще в дошкольные годы, а в школьные у нее образовался обширный круг
друзей, в том или ином виде сохраняющийся по сей день. В этом смысле
Катюша опять таки повторила своего отца, как, впрочем, и
мать то же.Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты. В течение первых десяти лет Катюшиной жизни пылкие дружеские чувства связывали ее с девочкой ее же возраста по имени Тамара Чайлахян. Папа и мама у нее были известными в Москве антилысенковцами, докторами биологических наук, а дедушка даже академиком, тоже биологом. Но уготованным ей семьей путем в науку по накатанным рельсам Тамара пренебрегла. После школы, вместо того, чтобы подать заявление на биофак университета, где ей была подостлана родственная соломка, она пошла работать воспитательницей в детский сад для глухонемых детей. Два последних школьных года Катюша провела в математической школе, куда ученики попадали исключительно по конкурсу – абсолютно честному. Девочек среди выдержавших конкурс оказывалось не более двух-трех на класс, насчитывавший до трех десятков учеников. Дочик пробилась туда с третьей попытки, проявив завидное упорство, как будто заранее знала, что обретет там не только прочный научный фундамент, но и друзей на всю дальнейшую жизнь. Наиболее теплые отношения завязались у нее тогда с второй девочкой из их класса – Олей Володиной и двумя мальчиками – Алешей Пажитновым и Колей Славяновым. Алешин отец был заметным в оттепельные годы литературным критиком новомирского направления, дед – актером Театра имени Вахтангова. А сам Алеша впоследствии прославился созданием одной из первых знаменитых компьютерных игр – «Тетрис» и был приглашен в крупнейший мировой компьютерный центр – в американском городе Сиэтле. Коля Славянов – младший представитель известной российской семьи геологов, давшей отечеству Славянские источники минеральной воды и возникший вокруг них город Славянск, тоже стал крепким программистом. Кстати, и Оля Володина – так же. 5 Окончив математическую школу, Катюша поступила на факультет прикладной математики одного из лучших столичных технических вузов – Московского Авиационного Института и проучилась там вполне успешно почти три, самых трудных по учебной программе, года. В середине третьего учебного года она вышла замуж за Володю Андреенко – студента своего института, с факультета ВРД – Воздушно-реактивных двигателей, того самого, который двумя десятилетиями ранее окончила Мара. Но продолжать учебу на примате Катюше помешало не замужество, а свалившаяся на нее тяжкая хвороба. В Москве разразилась эпидемия крайне зловредной разновидности гриппа – дававшей осложнения в виде воспалительных процессов в мозговых оболочках, нечто вроде энцефалита. Эта беда не миновала и нашу младшую дочь – на два месяца уложила ее на больничную койку, а затем в течение многих лет давала знать о себе при малейшей простуде. Поскольку за все время учебы у Катюши не было ни одной не только двойки, но и тройки, факультетское начальство предложило ей взять академический отпуск. Но она, выпав из математической колеи, реально оценив свои силы и наклонности, решилась радикально изменить свою жизненную программу. За следующие пять лет обзавелась двумя детьми – мальчиком и девочкой и окончила вечернее отделение филологического факультета Московского городского педагогического института. Ее называли там «вечно беременной студенткой». Свое материнство и свое педагогическое поприще Катюша воспринимала с энтузиазмом. Матерью она оказалась превосходной – на детей никогда не давила, всегда оставаясь их самым близким другом и тактичным наставником. Не хочу сказать, что я превосходный отец, но по характеру своих взаимоотношений с потомством мои дочери, и старшая, и младшая, в основном повторили меня. Что же до педагогической карьеры, то тут у Катюши все складывалось непросто. К своей профессии учителя русского языка и литературы она относилась творчески, уходя за пределы школьных программ гораздо дальше, чем это было принято в подавляющем большинстве советских школ. Иногда, по-видимому, в ущерб главной цели, как она виделась руководителям образовательного процесса и родителям учеников, – то есть подготовке школьников к вступительным экзаменам в высшие учебные заведения. Поэтому, в отличие от отношений с детьми своих классов, часто перераставших из просто дружелюбных в дружеские, с школьным начальством и некоторыми родителями у нее в конце концов возникали конфликты. После двенадцати лет работы в спортивной школе и нескольких лет – в знаменитой математической 57-ой, набравшись опыта и мудрости, Катюша нашла, наконец, наиболее приятное для себя и наиболее полезное для ее учеников место – школу при Музыкальной академии имени Гнесиных. Будущие пианисты, вокалисты, скрипачи принимают ее «на ура». Когда я звоню ей из Торонто и, справившись о здоровье родных и близких, спрашиваю затем о делах в школе, она всегда отвечает одним и тем же словом – «замечательно». Точно так же и я отвечал в течение тридцати лет моего пребывания в Химии и жизни на вопрос о моей работе. 6 Она повторила меня и в отдыхе. Начиная лет, примерно, с тридцати, все свои летние отпуска мы с Марой проводили на Черноморском побережье Кавказа и Крыма, чаще всего в Коктебеле, иногда прихватывая с собой детей и внуков. До того, как окончательно остановиться на этом благословенном уголке Черноморья, мы пробовали утвердить в качестве оптимального для нас кусочка рая Ново-Михайловку, Сочи, Гагры, Пицунду, Симеиз, Ялту. Но лучшего места, чем Коктебельские бухты, горы, холмы, долины между ними, так и не обнаружили. Очевидно, этого не смогла сделать и Катюша. Рухнул Советский Союз. Крым превратился в заграницу. Но она упорно, преодолевая всевозможные политические препоны и экономические несуразности, продолжала каждое лето, хоть не надолго, приезжать в Коктебель. Пока дети не выросли – с кем-нибудь из них. В мой последний приезд в Москву Тонечка – ее дочка, моя внучка – подарила мне сделанную ею фотографию Коктебельской бухты, окаймленной черным двугорбием древнего вулкана Карадага, слабо освещенной последними лучами уже ушедшего за горизонт Солнца. Она висит возле книжного шкафа в моем торонтском кабинетике. И почти каждый раз, остановив на ней свой взгляд, я долго не могу от нее оторваться. Мир многомерен, и может быть, только это превращает нашу Землю из юдоли скорби в полноценную часть мироздания. 7 Когда умерла Мара и я стал раздавать нашим дочерям немногие ее драгоценности, старшая попросила перстенек с темно-синим сапфиром, который всю свою жизнь видела на материнской руке, а младшая – крестильный крестик матери, который она носить не носила, но всегда любила и берегла. Я думаю, она была бы рада, узнав, что Катюша, войдя в зрелый возраст, крестилась и стала прихожанкой священника Александра Борисова, ученика и наследника Александра Меня. Хорошо, когда дети повторяют в чем-то своих родителей. И совсем хорошо, когда дети идут дальше нас. 8 Как и ее отец, Катюша с детства пыталась гармонизировать свой мир посредством поэтического творчества – не для других, исключительно для себя. Несколько последних ее стихотворений привезла мне в начале 2001 года в Торонто внучка Тонечка: Вдыхаю запах звездный. Колюч зернистый снег. Взлетаю телом косным Туда, где тела нет. * Под шепот волн ленивых, стерших о песок оборку пены – край своей печали, не думать трудно только лишь вначале, пока не полн. * Банальные слова обкатаны, как галька, И смысла лишены, когда совсем невмочь. И время, как туман, его совсем не жалко: Болотистому дню – болотистая ночь. * Парни пели, девки млели, Только это не про нас: Нас манит к себе Парнас – Мы с тобою менестрели. Кто за славу, кто за медь, Ну а нам бы только петь! Мы же с думой на челе: Нас лишь двое на Земле! * Галке Не только мысль, но боль Я заключу в кавычки, И пусть слова кричат, Бумагу взяв в тиски. Пропала б боль, как мысль, На гладком льду привычки, Но я тебя люблю Сквозь чистый лист тоски Источник Оглавление |
|