| Валентин Исаакович Рабинович | |
| Камов | |
 Фамилия
моего старого друга Бори Камова не имеет никакого отношения к родовым
корням ее владельца. Вообще-то Боря – Дворсон. Эта фамилия, означающая
«сын Двойры»
[По Унбегауну имя от
древнееврейского имени Девора, "пчела", кормилица Ревекки],
довольно редка, мне, например, она больше не встретилась ни разу, и уж
никак не менее выразительна, чем Камов,
Ленин и даже Онегин с Печориным.
Но ничего не
попишешь – в Стране Советов литератор-еврей,
желавший зарабатывать на жизнь именно литературным трудом, вынужден был
менять свою исконную фамилию на русскую (украинскую, грузинскую и т.п.).На законных основаниях это можно было сделать проще всего одним из следующих двух способов. Первый заключался в женитьбе на русской (украинской, грузинской и т.п.) женщине, поскольку официальная процедура регистрации брака допускала взятие супругами либо фамилии мужа, либо фамилии жены. Однако при этом как бы ущемлялось мужское достоинство супруга, терявшего собственную фамилию. Поэтому люди творческого труда, имевшие возможность прибегнуть к второму способу, предпочитали сделать именно это. Они делали своей новой фамилией свой псевдоним. Псевдоним же для пишущей братии – дело вполне естественное. Андрей Белый, Саша Черный, Максим Горький, Демьян Бедный. Или, скажем, – Джек Лондон, Марк Твен, О'Генри… Воспользовавшись вторым, никому не обидным, способом, и превратился сын Двойры в приток Волги. 2  Родился
Боря Дворсон в
Ленинграде. Незадолго до
Второй
Мировой войны. Мальчиком был вывезен из окруженного фашистами города.
После возвращения из эвакуации закончил школу и поступил в лучший
ленинградский гуманитарный вуз –
Педагогический институт имени Герцена, аналог московского
Педагогического института имени Ленина, породившего
Клуб Самодеятельной Песни – массовый
поток внесоветского песенного творчества, бардовской бесцензурной песни.
На тех же
дрожжах были замешаны и выпускники Института имени Герцена. Кроме Бори,
жизнь свела меня с еще двумя «герценовцами» – Кирой Успенской и Моней
Муравичем. О Моне Муравиче рассказано
в главе под тем же названием.
А Кира –
«крестная мать»
Андрея
Битова, пробившая в печать его первые книги. Много раз пыталась она
пробить в печать и мою автобиографическую
повесть о войне «Мокрый луг».3 Познакомились мы с Борей в конце пятидесятых годов. Только что в журнале «Юность» вышел наш с Мишей Черненко документальный очерк «Сотый горизонт» – о подвиге водолазов, спасших затопленную шахту, и тут же в толстом московском журнале «Октябрь» появилась весьма лестная для нас рецензия на эту нашу первую серьезную публикацию. И мы с Мишей, прихватив наших жен, бутылку «Хванчкары» и торт «Ленинград», помчались к нашему первому рецензенту – пообщаться. Он был тогда еще не Камов, а Дворсон. Жил в маленькой комнатке большой коммуналки с совсем еще юной женой Эллочкой и полугодовалым сыном Сережей. Комнатка выглядела полупустой – тахтенка, незатейливый шкафчик, он же платяной, он же посудный, два стула, два табурета, столик, он же кухонный, он же обеденный, он же письменный. В центре комнатки стояла детская коляска со спящим в ней младенцем. Пообщались мы так хорошо, что уже через пару деньков последовал ответный визит, а начавшееся политесное знакомство быстро переросло в дружбу, знавшую приливы и отливы, но греющую наши сердца вот уже пятый десяток лет. Страна была тогда на взлете. На дворе стояла оттепель, пахло весной – порой открывания ставен, форточек, кое-где даже и окон. Двадцатый съезд. Журнал «Юность» под водительством романтичного Валентина Катаева. Журнал «Новый мир» под водительством свободолюбивого Твардовского. Журнал «Наука и жизнь» в версии вырвавшегося на простор Болховитинова. Новые, молодые, смелые духом театры – Ефремовский «Современник», Любимовская «Таганка». Первые спутники. Первые транзисторы. Телевидение. Иглоукалывание. Парапсихология. Фантастические рассказы, повести, романы Лема и Брэдбери, братьев Стругацких. Явление Окуджавы. Дворсоны были моложе нас с Марой лет на десять-двенадцать. И соответственно, сферы наших интересов совпадали не полностью. В моей семье преобладали интересы научно-технические, в Бориной – медицинско-мистические. От Бори я впервые услышал слово экстрасенс, и сам Боря был первым знакомым мне экстрасенсом. Как-то, вскоре после нашего знакомства, он попросил меня встать со стула, сам встал передо мной и принялся водить ладонями вверх-вниз, временами почти касаясь моего тела и приговаривая: «Сигналит, сигналит, сильно сигналит, а тут хорошо, а тут опять сигналит…» Через несколько минут он объявил, что у меня безобразно запущен кишечник, желудок сильно воспален, а так же не совсем в порядке предстательная железа. Все это было чистой правдой: у меня была аномальная «сигма», делавшая лишнюю петлю, что вызывало постоянные воспалительные процессы в толстой кишке; я много лет страдал язвой желудка; наконец, я лечился от простатита. Но каким образом вся моя подноготная стала известна моему новому знакомому? Боря объяснил мне, что его ладони ощущают разной силы давление от моего тела, а закрыв глаза, он как бы видит в нем более светлые участки и более темные. В общем, из потока свежего воздуха, ворвавшегося к нам в Хрущевскую эру, Боря вдохнул чрезвычайно вдохновивший его глоток нетрадиционной, а верней – именно традиционной медицины, которой занимался всю свою последующую жизнь, доведя свои познания и свое лекарское мастерство до профессионального уровня и обучив этим премудростям свою жену и своего сына. В девяностые годы все они на бескорыстных началах помогали врачам знаменитой еще с дореволюционных времен Морозовской детской больницы лечить детей, страдавших астмой. 4 Вообще, дети всегда были в центре внимания Бори Камова. Как литератор он более всего известен своими многолетними трудами по выяснению таинственных обстоятельств жизни и смерти легендарного Аркадия Гайдара – человека, сумевшего внести в жизнь детей и подростков тоталитарного государства идеалы добра, справедливости, доверия к людям, милосердия, инициировать единственное независимое от государственных структур за все годы советской власти благородное Тимуровское движение. С блокнотом и магнитофоном в руках Боря прошагал всеми военными – армейскими и партизанскими – тропами Аркадия Гайдара, опросил сотни свидетелей его фронтовой жизни и гибели. Эти записи легли в основу первых Бориных книг о Гайдаре. Настоящим подвигом была подготовка Борей собрания сочинений замечательного писателя в издательстве «Детская литература», восстановление исторической правды о его юных годах, о его журналистской деятельности в двадцатые годы, публикация его газетных репортажей и рассказов тех лет. Сам Боря всю свою жизнь показывал пример истинно Тимуровского отношения к людям. Я сам испытал его в полной мере, когда после инфаркта, случившегося у меня на сорок третьем году жизни, Боря с Эллой забрали меня на все лето в Луговую, под Москвой, где они снимали небольшую дачку, и по-братски выхаживали меня. Когда не стало Мары, он и Элла сблизились с нашими дочерьми, по-родственному опекая их и всегда оказываясь рядом в самые трудные дни. В начале девяностых годов Боря, Элла, Сережа приняли православие. Один из немногих известных мне случаев естественного и закономерного прихода российских интеллигентов не только к Богу, но и к церкви. Источник Оглавление |
|