| Валентин Исаакович Рабинович | |
| Шафаревич | |
В
школе-десятилетке, разместившейся в здании бывшего реального училища в
Скорняжном переулке,
выходившем одним концом на Большую Спасскую улицу, а
другим на Домниковку, вместе со мной учились еще полторы тысячи человек.
Учились в три смены – малышня утром, с пятого по седьмой классы днем,
старшеклассники вечером.
Так было не всегда. Когда меня привели в школу первый раз, первых классов было всего два, и меня определили в элитный первый «А» – поскольку читать я научился в четыре года, а по расстеленной на полу географической карте мира начал ползать с пяти. Однако по мере роста населения Москвы, а в годы объявленной властями коллективизации и индустриализации и необъявленной бюрократизации оно стало расти очень быстро, росло и количество учеников в нашей школе. Один за другим все четыре рекреационных зала были разгорожены на клетушки, в которых тоже шли занятия. Но, несмотря на такое увеличение учебной площади, несмотря на увеличение числа учеников в каждом классе, пришлось ввести сперва вторую смену, а затем и третью. И каждый год увеличивать число параллельных групп. Поскольку первые три учебных года я много болел, так что практически не учился, то с каждым новым годом отходил все дальше от своих былых соучеников по первому «А». 2 Самыми заметными ребятами среди них были два вундеркинда – Юра Храпак и Игорь Шафаревич. Юра брал первые призы на всех выставках детских рисунков и после школы был взят в гремевшую тогда Студию имени Грекова, готовившую художников-баталистов. А Игоря после второго класса перевели сразу в пятый, после пятого сразу в восьмой, после восьмого сразу в десятый. После чего его, тринадцатилетнего, приняли на математический факультет Московского государственного университета. Вообще-то он мог бы запросто поступить и на любой другой факультет – к концу своего пребывания в школе он давал фору любому нашему преподавателю. А наши преподаватели были не чета нынешним – почти все они в свое время окончили классические гимназии или реальные училища, а затем университеты. Так что знаменитое определение Козьмы Пруткова: «Специалист подобен флюсу, полнота его одностороння», – к Игорю Шафаревичу не подходила уже в школьные годы. Но гений на то и гений, чтобы угадывать главную нужду эпохи. Например, в эпоху Возрождения, возрождения прежде всего человеческой личности, важнее всего было представить современникам образцы индивидуального величия, индивидуальной красоты. В ответ на эту потребность и забил невиданный в предыдущие времена фонтан художественного творчества. Микеланджело предъявил человечеству Давида и Моисея, Рафаэль – Мадонну, Леонардо – Мону Лизу… В нашу эпоху, когда безответственная человеческая индивидуальность привела человечество к пропасти, главным велением времени стало подчинение индивидуальности нуждам всей человеческой популяции. И поскольку господствующим мифом популяции в XX веке была уже не религия, а наука, выполнить это веление времени стало возможно только на путях науки. Именно ей, науке, предстояло исполнить предначертание, впервые явленное на стене Валтасарова дворца: «Мене, Текел, Фарес», – подсчитать, измерить, взвесить, - содеянное Колумбом и Куком, Кортесом и Ермаком, Робеспьером и Наполеоном, Марксом и Лениным, Ньютоном и Эйнштейном. Как подсчитать, измерить, взвесить, может подсказать только математика. Что именно подсчитать, измерить, взвесить, может подсказать только история. Игорь Шафаревич прославился в обеих этих науках. 3 Еще за год до войны, едва достигнув семнадцати лет, он сделал какое-то выдающееся открытие в алгебре – об этом писали все газеты.. Поскольку математика – не моя сфера, то о сути открытия ничего сказать не могу. Знаю только, что Игоря, совсем еще молодого, даже юного, Академия наук СССР избрала своим членом-корреспондентом, что за свои математические успехи он был удостоен Ленинской премии – наивысшей научной награды в Советском Союзе, и еще – что в течение полувека возглавлял один из основных математических журналов Академии, даже когда числился в диссидентах. Единственный известный мне случай попустительства властей по отношению к противникам режима. Возможно, что тут сыграло свою роль избрание Игоря почетным членом почти всех иностранных научных обществ, в том числе Лондонского Королевского общества и Американской Академии наук. Так что пред лицом Запада он как бы являл человеческое лицо Советской власти – в придачу к композитору Шостаковичу, режиссеру Эйзенштейну, балерине Улановой. Впрочем, не исключено, что в глазах советских властей его диссидентство нейтрализовалось и его антисемитизмом. Как и знаменитый слепой математик академик Понтрягин, Шафаревич считался в интеллигентских кругах Москвы одним из инициаторов изгнания математиков-евреев из Московского государственного университета и недопущения их в Академию Наук. В школьные годы я сталкивался с Игорем чуть ли не каждый день. И в школе, и на улице – он, как и я, жил в районе Садовой-Спасской. Он всегда производил на меня странноватое впечатление. Никогда не бегал, никогда не глядел по сторонам, никогда не улыбался. Размеренный спортивный шаг, прямая спина, развернутые плечи, отсутствующий взгляд. Короткая, под нуль, стрижка, подчеркивавшая идеальную округлость головы и в ту пору, как, впрочем, и в нынешнюю, выражавшая определенный вызов обществу. Мне он тогда казался задавалой, по-настоящему мы с ним не здоровались – так, молча, обменивались кивками. 4 После тех довоенных времен я снова стал встречать Игоря в середине шестидесятых годов. Редакция моего журнала помещалась в полуподвале огромного жилого дома, построенного Хозяйственным управлением Академии наук для высокопоставленных ученых и чиновников. На подходах к нему и в просторном внутреннем дворе можно было встретить почти всю академическую верхушку. И пересекая этот двор по утрам, спеша на работу, я редкий день не встречал там бывшего своего соученика, совершенно не изменившегося за четверть века – разве что еще больше раздавшегося в плечах. Каждый раз мы с ним раскланивались, но так ни разу ни он со мной, ни я с ним не заговорил. Тогда было не с руки. А теперь жалею. Потому что еще в конце сороковых годов, пытаясь понять послевоенные потрясения, покончившие с моими надеждами на «исправление ошибок ежовщины», я осознал, что власть Советов, «государство рабочих и крестьян», «социалистическое строительство», – все это чистейший блеф, что ни один лозунг Октябрьской революции не был реализован – ни «Земля крестьянам», ни «Заводы рабочим», ни «Мир народам». А осознав это и пытаясь понять, что же на самом деле представляет собой моя страна, я решил поискать аналоги нашему строю в других странах и в другие времена. Пошел в Историческую библиотеку и стал один за другим листать толстенные фолианты десятитомной «Всеобщей истории», по недомыслию цензуры находившиеся не в спецхране, а в открытом доступе. Видимо, цензоры внимательно читали только материалы новейшей истории, да и то не все, а касавшиеся нашей страны. Так что любой человек, умевший читать, мог с легкостью убедиться в том, что все основные принципы, на которых строилась жизнь в «первом в мире государстве трудящихся», были многократно испробованы на протяжении трех-четырех тысячелетий существования писаной истории. Абсолютная власть одного человека. Соединение власти материальной с властью идеологической. Жесткий контроль государства над производством и потреблением. Изъятие правящим слоем у трудящихся почти всего прибавочного продукта. Запрет на свободное перемещение населения по стране и за ее пределы. Наведение страха с помощью массовых убийств, ссылок, превращения относительно свободных людей в полных рабов. Вмешательство в семейные отношения. 5 Помню, меня особенно поразила история Китая и государства ассассинов. Народ, выдумавший порох, бумагу, шелк, фарфор, чай, народ, снаряжавший океанские корабли для торговли этими товарами со всем миром, оказался запертым на замок и превращенным в раба своим же собственным чиновничеством во главе с Богдыханом. И никакие крестьянские революции, даже успешные, ничего не могли изменить – менялся только властный слой, ну прямо точь-в-точь, как у нас после Великого Октября. Во многом напоминало коммунистическое построенное в раннем средневековье на севере Месопотамии государство ассассинов– «кинжальщиков», одной из самых кровавых мусульманских сект. Существовавшее в нем полное материальное равенство между людьми поддерживалось с помощью немедленного убийства за малейшее нарушение правил жизни, предписанных Кораном. Ассассинский «коммунизм» продержался девяносто лет, после чего развалился, не выдержав внутренних напряжений. Прочитанное укрепило мой врожденный оптимизм. Раз даже ассассины не продержались и сотни лет, значит, и наш «реальный социализм» вот-вот рухнет. Правда, по территории, по народонаселению мы ближе к Китаю, но зато в наше время все исторические процессы идут несравненно быстрей, чем в предыдущие столетия. Помрет Сталин, думал я, и все изменится. Каково же было мое изумление, когда лет через двадцать-двадцать пять среди прочего самиздата, в основном чисто литературного – «Доктор Живаго», Мандельштам, Солженицын, Ахматова, юный Бродский, – в руки мне попало несколько страничек, автором которых значился Игорь Шафаревич, хотя к математике они не имели ни малейшего отношения. Называлось Игорево сочинение «Социализм». Оказалось, что бывший вундеркинд проделал такое же, в принципе, расследование, что и я, но только гораздо более тщательное, по всем правилам науки. И, конечно, тоже убедился в том, что режимы «социалистического» типа, когда все люди в той или иной степени становились рабами государства, существовали испокон веков. И в Древнем Египте. И в Двуречье. И в Китае. А прямыми предшественниками Маркса-Энгельса с их «Коммунистическим манифестом» были Платон с его Атлантидой, Томас Мор с его «Утопией», Кампанелла с его «Государством Солнца». Возникнув как противовес произволу индивидуальностей, захвативших власть, и вдохновляясь мыслью о справедливости имущественного равенства, социалистические идеи, будучи реализованы в XX веке в Италии, России, Германии, Китае, Вьетнаме, Кубе, некоторых других странах, привели к созданию тоталитарных государств, в которых равенство оказалось равенством рабов, крепостных, нищих. 6 Может быть, чего-то я не учитываю, но мне кажется, что эта работа Игоря Шафаревича была первым отечественным исследованием, определившим место СССР в истории человеческого рода. Думаю, что именно после того, как оно легло на стол главного гонителя диссидентов Андропова, с ним произошло нечто подобное тому, что почти за две тысячи лет до него произошло с гонителем христиан Савлом. Правда, в Павла Андропов не превратился, возможно, что просто не успел, быстро умер. Но знаменитую свою статью в журнале «Коммунист», в которой выразил необходимость разобраться в том, что за государство у нас построено, напечатать успел. И главное успел сделать своим наследником на посту генсека правящей партии ее могильщика – Горбачева. Тридцать лет спустя после первого знакомства со статьей Игоря Шафаревичач в виде третьего или четвертого экземпляра с машинки, я наконец обрел возможность снять с нормальной библиотечной полки нормальную книгу, в которой эта статья впервые была напечатана. «Из под глыб». Сборник статей, составленный в 1974 году в Москве, изданный в том же году в Париже. За эти тридцать лет мир изменился неузнаваемо. Советская империя, вместе со всеми своими сателлитами, за исключением Северной Кореи и Кубы, рухнула, погребя под своими руинами коммунистическую идею в ее псевдомарксистском обличье. Но свято место пусто не бывает. Ее место занял исламский фундаментализм – тот самый, на котором некогда было основано государство ассассинов, воссозданное в наши времена афганскими талибами. 7 Два слова об Игореве антисемитизме. Я долго не мог понять, чего это нашему герою не дает покоя самая гонимая в мире нация, половина которой, можно сказать, на его глазах была превращена в печную золу. Но почитав Фрейда, подумал, что тут всему виной фамилия Игоря, которую несомненно должны были нередко принимать за еврейскую – по ложной аналогии с фамилией главного персонажа еврейских анекдотов. Из-за этого Игорь в детстве, должно быть, претерпел от московской привокзальной шпаны (школа-то наша располагалась между Площадью трех вокзалов и Садовым кольцом) немало горьких обид, совершенно незаслуженных, которых безусловно избежал бы, когда б евреев этих вовсе не было на белом свете. Источник Оглавление |
|