| Валентин Исаакович Рабинович | |
| Джаночка | |
 Ничто
в природе не существует в единственном экземпляре. Ни атом. Ни цветок. Ни
человек в любой своей ипостаси – хоть геройской, хоть злодейской. Не было
бы Сталина, его роль сыграл бы
Троцкий.
Не было бы
Жукова,
его роль сыграл бы
Конев.
Не было бы
Зои
Космодемьянской, ее роль сыграла бы Джана Манучарова, двоюродная
сестра
моей жены Мары Манучаровой.
Вообще-то ее звали Женей, Евгенией. Но близкие товарищи, не говоря уж о друзьях и родне, так ее не называли. Для нас она была Джаной, Джаночкой. «Джан» – слово персидское и на персидском языке, фарси, означает «душа», «душечка». Это имя так подходило ко всему ее облику, что казалось – она с ним родилась. Среди предков Джаночки персов не было Отец ее Николай Дмитриевич Аверин происходил из крестьян Тверской губернии. Но ее мать Мария Васильевна Манучарова была наполовину армянкой, а часть армянских земель, вплоть до Туркманчайского мира, заключенного в 1828 году, входила в состав Персии, и многие персидские слова стали для живших там армян своими. Сперва дочку Марии Васильевны звали в семье Женя-джан. Но очень скоро стали называть просто Джаночкой, потому что одна Женя в Аверинском семействе уже имелась. В ее честь Джаночка и получила свое имя. Приходилась она Джаночке тётей, поскольку была сестрой Марии Васильевны. А Джаночкину отцу – законной женой. Незадолго до революции, как и полагалось в тогдашней России, они были обвенчаны в церкви, а когда начались революционные передряги, Николай Дмитриевич принял под свое крепкое крыло младшую сестру своей жены Марию и ее младшего брата Георгия. Георгий через несколько лет покинул Аверинскую семью, Мария же задержалась в ней на сорок четыре года. Евгения Васильевна еще до своего замужества окончила Петербургскую консерваторию, была пианисткой и сочиняла музыку. В нашей семье долго хранилась партитура ее детской оперы «Волк и семеро козлят». Но профессиональная карьера у нее не задалась – не те наступили времена для занятий, к которым ее готовили домашние учителя, а потом консерваторская профессура. А так как не задалась и семейная жизнь, то «мама Женя» – как с легкого языка Джаночки звали ее родные – стала искать утешения в том, в чем испокон веков искали и находили его на Руси. В середине 30-х годов, когда я познакомился с Джаной, Евгении Васильевны уже не было в живых. О ее смерти всегда говорилось как-то смутно. Сперва у меня сложилось впечатление, что ее сгубила белая горячка. Но потом я узнал, что она наложила на себя руки. Древние уверяли, что имя это судьба Но никто из живущих не относит это правило к себе. До предпоследнего дня своей жизни не относила его к себе и Джаночка. И уж безусловно ни о чем подобном она не могла думать в свои детские годы, когда с мамой Женей они были, что называется, не разлей вода. Вместе перечитали всю детскую классику и могли часами беседовать о Томе Сойере и Бекки Тэтчер, упиваться подвигами Д'Артаньяна и его друзей-мушкетеров, лить слезы над бедняжкой Козеттой. А рассказывая Джаночке про Шопена и Жорж Занд, про Даму с Камелиями, про Мадам Баттерфляй, мама Женя пересаживалась к роялю, и они вдвоем парили в небесах высокого искусства. Ни с родной своей матерью, ни тем более с отцом такого счастья Джаночке не выпадало. Мария Васильевна вся была в хлопотах по хозяйству, а Николай Дмитриевич был поглощен своими сложными отношениями с новыми властями страны. Не в пример деревенской родне, еще и на моих глазах время от времени, в домотканых, крашенных луковичной кожурой, рыжих платках, с огромными круглыми лукошками, вваливавшейся в Аверинские хоромы, Николай Дмитриевич к моменту крушения царской России был жителем городским. И не просто жителем, а одним из властителей жизни. Миллионщиком. Железнодорожным подрядчиком. Последнюю свою железную дорогу он окончил строительством уже после Февральской революции – от Петрограда до поселка Лисий нос на берегу Балтики. Производителем работ, прорабом на этой стройке был его шурин – брат Евгении Васильевны и Марии Васильевны инженер-путиец, выпускник знаменитого Петербургского Императорского Института Инженеров Путей Сообщения Арсен Манучаров, младшая дочь которого, названная в честь его младшей сестры Марией, родившаяся в Лисином носу 22 мая 1922 года, спустя два десятка лет стала моей женой. Не желая портить Свидетельство о рождении дочери своего шурина и своей крестницы смехотворным названием места рождения, Николай Дмитриевич уговорил батюшку проставить в метрике вместо слов «Лисий нос» слово «Лисино». Все же нравы в стране были тогда попроще, чем в Сталинские времена. Когда после Великой отечественной войны, во время которой Марина метрика истерлась чуть ли не в порошок, потребовалось изготовить дубликат этого документа, бдительные работники Московского Городского ЗАГСа принялись искать поселок Лисино на карте Ленинградской области и, не найдя такового, встретили наши объяснения с глубоким недоверием и долго отказывали нам в пустяшной просьбе. Лисин нос памятен мне еще одним двадцать вторым числом 22 июня 1941 года, на рассвете, именно там я услышал по радио речь Вячеслава Михайловича Молотова, объявившего о нападении гитлеровской Германии на нашу страну (см. ВНЕЗАПНОСТЬ). В тот же день, погрузив на железнодорожные платформы зенитные орудия и прочую технику, моя батарея по рельсам, проложенным отцами Мары и Джаночки, двинулась в Великую Отечественную войну. Сами же Мара и Джаночка, московские студентки, в тот день бросились в свои институты. В предвоенные годы самым высоким рейтингом и, соответственно, самым большим конкурсом отличались два московских высших учебных заведения: МАИ – Московский Авиационный Институт и МИФЛИ – Московский Институт Философии, Литературы, Истории. В эти институты двоюродные сестры, обе – отличницы – и поступили. Мара в МАИ, Джана в МИФЛИ. Вот, что дальше произошло с моей будущей женой. Джаночка же с присущей ей страстью атаковала своего институтского комсомольского вождя. Его звали Саша. Саша Шелепин. К тому времени будущий «Железный Шурик» имел уже немалый опыт отправки своих товарищей на поле боя. За полтора года до того он устроил в войска, штурмовавшие Линию Маннергейма, ифлийских гениев – Пашу Когана, Мишу Кульчицкого, Колю Майорова. Теперь подошла очередь их младших собратьев – Додика Самойлова, Юры Левитанского, Сережи Наровчатова. А рвущейся в бой с фашистами комсомолке Евгении Манучаровой Саша велел немножко подождать. Ждать пришлось четыре месяца. За меньший срок даже поднаторевшие в воинском мастерстве германские генералы не могли перемолоть четыре миллиона молодых советских мужчин, предводимых бездарными Сталинскими маршалами и вооруженных винтовками образца предыдущего века, и тем самым приоткрыть шлагбаум перед молодыми советскими женщинами, которые, правда, не очень годились для штыковых атак, но вполне могли заниматься другими нужными на войне делами. 2 В конце 1998 года в газете «Совершенно секретно» было напечатано письмо генерал-лейтенанта Судоплатова, бывшего в предвоенные, военные и первые послевоенные годы организатором тайных зарубежных операций, самой громкой из которых явилось убийство Троцкого. В этом письме советский Скорцени, в частности, сообщал: «В 1941 году, приказом по НКВД СССР, была создана Особая группа при наркоме. В первые же дни войны Особой группе была поручена организация агентурной, разведывательной, диверсионной и партизанской работы в тылу противника, уничтожение промышленных и других важных объектов при отходе Красной Армии. По указанию ЦК ВКП (б) к нам были направлены: все политэмигранты, способные владеть оружием; чекисты, подавшие заявление о направлении на фронт; весь актив московских спортивных обществ; 700 комсомольцев». Одним из спортсменов, направленных в распоряжение Особой группы, был старший Джаночкин брат Дима, кандидат в мастера по боксу. А в числе упомянутых Судоплатовым семисот комсомольцев была сама Джаночка. Ее направили в сформированный чекистами партизанский отряд, одной из задач которого был поджог скотных дворов, расположенных на захваченных врагом территориях, дабы лишить оккупантов подножного корма. В морозную ноябрьскую ночь – зима в ту осень пришла рано – отряд забросили в немецкий тыл. И через какое-то время одной из Джаночкиных подруг действительно удалось поджечь крестьянский коровник. Поджигательницу крестьяне передали в руки немцев, которые тут же ее и повесили. Джаночке повезло больше, чем Зое. Из-за сильной близорукости – минус 4 диоптрии – в отряде ее использовали главным образом как переводчика и пропагандиста. Но отсвет Зоиной славы пал и на нее. На практике это означало забвение властями ее буржуазного по отцу и дворянского по материнской линии происхождения. Ни разу не припомнили ей и брата Диму К началу войны Дмитрий Аверин успел окончить МИСИ, Московский инженерно-строительный институт, совершить пятнадцать прыжков с парашютом и стать классным боксером. В июле сорок первого его зачислили в батальон, сформированный из московских спортсменов – в основном борцов, тяжелоатлетов и боксеров. Но повоевать с немцами Диме не удалось. Еще до того, как батальон был переправлен в немецкий тыл, Джаночкин брат был обвинен в потере секретных документов и по приговору военного трибунала расстрелян. Всю войну родные ничего не знали о его судьбе. Только летом 1945 года один из уцелевших товарищей Димы, вернувшись в Москву, нашел Николая Дмитриевича и рассказал ему о последних днях его сына. «Потерю документов» подстроил командир батальона, капитан госбезопасности, приревновав к красавцу-помначштаба батальонную радистку, на которую сам положил глаз. Несколько лет Николай Дмитриевич не мог смириться с ужасной вестью и жил надеждой на чудо. А вдруг расстрел в последнюю минуту заменили штрафбатом. А вдруг Дима был не убит, а ранен, и раненный, попал в плен. А вдруг он под чужим именем скрывается среди перемещенных лиц где-нибудь в Аргентине и не дает знать о себе, чтоб не подвести родных… Надежда умирает последней Но все же и она имеет свой срок. Когда ее не стало, не стало и Николая Дмитриевича. Всего на год пережила своего мужа и Джаночкина мать. После ее кремации в Донском монастыре мы с Марой прошли к могиле Николая Дмитриевича, чтоб и туда положить цветы, и не без изумления прочли на обелиске из черного порфира под его именем еще одну надпись: «Лейтенант Дмитрий Николаевич Аверин. 1917 – 1941». Джаночка в те времена работала в Центральном Комитете Комсомола – главном штабе главного подручного правящей партии страны, и ей следовало быть сугубо осторожной. Когда Мара впервые привела меня к своей двоюродной сестре, на дворе стоял двадцать первый год Великой российской революции, вслед за Великой французской революцией провозгласившей мир хижинам, войну дворцам, что на практике выражалось в превращении нормальных домов и квартир в общежития, именуемые коммуналками. В свои детские и школьные годы я мог по пальцам одной руки пересчитать семьи, располагавшие более, чем одной-двумя комнатами на два, а то и три, а бывало, что и четыре поколения. Сказать, что Марина сестра обитала во дворце, было бы, правда, преувеличением, но еще более неверно было бы прировнять ее жилище к хижине. Джаночкина семья, состоявшая тогда из четырех человек, располагалась в собственном (!) трехэтажном (!) кирпичном доме. На каждый из трех его этажей можно было попасть трояким способом. Во-первых, по парадной лестнице, выводившей на угол Пятницкой улицы, названной так некогда по имени находившейся на ней церкви Параскевы-Пятницы. Во-вторых, – с черного хода, выходившего во двор, образуемый Джаниным домом и флигелями, до революции также принадлежавшими ее отцу. Третья лестница, объединявшая все этажи, проходила внутри жилых помещений. Весь верхний этаж занимал хозяин дома. Там была его спальня. Там был его рабочий кабинет. А всю остальную площадь – метров, я думаю, восемьдесят, если не все сто, занимала библиотека. Никогда прежде мне не приходилось видеть в частном владении такого скопища книг. Да и в последующем пришлось только один раз (см. ЛИЦИНИЙ, ЗРИШЬ ЛИ ТЫ). 2 Второй этаж принадлежал Джаночкиной матери – там находилась ее спальня, рабочая комната, комната для прислуги, обширнейшая гостиная, в которой происходили все более или менее торжественные приемы. На обычные же завтраки, обеды и ужины семья собиралась внизу, на первом этаже – там рядом с кухней располагалась столовая. Там же было еще несколько комнат, две из них до войны занимали Дима с Джаной, а после войны в одной из них устроили Джанину спальню, а в другой ее кабинет, который, с появлением мужа, она уступила ему. Остальные комнаты первого этажа представляли собой что-то вроде небольших гостиных. Их стены, а также просторная прихожая были уставлены книжными шкафами со столь соблазнительным содержимым, что мне, например, редко когда удавалось преодолеть десяти-пятнадцатиметровое расстояние от входной двери до Джаночкиной комнаты меньше, чем за полчаса. Чтобы в эпоху повальной экспроприации экспроприаторов сохранить собственный каменный трехэтажный дом, да еще расположенный в каком-нибудь полукилометре от Кремля, в пределах Бульварного кольца, домовладелец должен был обладать уникальным набором свойств и принадлежностей. Из свойств главными были глубокое понимание человеческой психологии, точное знание механизмов власти и непреклонная воля к достижению намеченных целей. Из принадлежностей – капитал в максимально разнообразном виде и местонахождении. Всем этим набором Николай Дмитриевич Аверин обладал безусловно. Сохраненное им имущество ко времени нашего знакомства представляло собой десятую, а возможно, и сотую долю нажитого до Октябрьского переворота, но и этой малой доли хватило для сохранения собственной жизни, привычного быта и обеспечило безбедное, материально и морально независимое существование единственной дочери – насколько это, естественно, было возможно в ХХ веке Христианской эры в Третьем Риме. Конечно, недвижимость это недвижимость, золотишко это золотишко, камушки это камушки Но все же, вероятно, самым дорогим наследством, полученным Джаночкой от своего отца, была фамильная аверинская целеустремленность. Хотя в ЦК ВЛКСМ Джаночка проработала всего два года, за этот сравнительно небольшой срок она сумела упрочить основы своего житейского благополучия, добавив к полученному от отца наследству принадлежность к советскому дворянству – номенклатуре, солидное замужество и влиятельных друзей, как со стороны мужа, так и нажитых собственными стараниями. В сугубо патриархальном советском обществе женщина, в особенности, не имевшая выдающегося музыкального или артистического таланта, не могла рассчитывать на видное положение. За все время существования СССР на самый верх пробилась только одна представительница прекрасной половины человечества – ткачиха Фурцева. Больше всего результативных женщин, если не считать актрис и музыкантш, было, пожалуй в литературе и журналистике. Туда и решила пробиваться Джаночка. Проще всего из отдела пропаганды ЦК ВЛКСМ было попасть в один из подведомственных ему журналов. Заведующая отделом Нина Сергеевна Филиппова, ставшая близкой подругой Джаночки, устроила ее в лучший детский журнал того времени – «Пионер». 2 Детская литература была в СССР своего рода оазисом среди высушенной соцреализмом литературной пустыни. «Кондуит и Швамбрания» Кассиля, «Два капитана» Каверина, «Республика ШКИД» Белых и Пантелеева, «Тимур и его команда» Гайдара, «Буратино» Толстого, стихи Маршака, Чуковского, Барто, Михалкова противостояли казенщине и лжи «взрослых» книг. В то время, как Сталин и его подручные нагнетали в стране атмосферу всеобщего недоверия и страха, детские писатели призывали своих читателей не бояться «рыжего и усатого», «бороться и искать, найти и не сдаваться», становиться «тимуровцами» – поборниками справедливости и милосердия. Работа в «Пионере», в котором сотрудничали лучшие литераторы страны, была для Джаночки вторым университетом и прекрасной редакторской школой. Однако скромное место рядового редактора детского журнала, пусть даже очень хорошего, не отвечало сформировавшимся к тому времени у нее представлениям о «результативности» и подобающем человеку ее круга «уровне претензий» – двум определениям, занимавшим приоритетные места в Джаночкином лексиконе. Стать более весомой фигурой на том шахматном поле, на котором она оказалась, ей не удалось. Чтобы отвоевать место ответственного секретаря редакции, так сказать, премьер-министра, надо было обладать многолетним издательским опытом. На должность главного редактора, так сказать, президента, утверждаемого секретариатом Центрального Комитета, причем, не Комсомола, а партии, могла бы претендовать разве что сама Нина Сергеевна. Поняв все это, Джаночка перестала возникать на редакционных и издательских трибунах с критическими речами в адрес своего редакционного начальства, а всю свою энергию направила в семейное русло, став главным помощником и советником своего мужа. 3 Ко времени Хрущевской «оттепели» у Виктора Николаевича Болховитинова сформировались новые представления о необходимой стране пропаганде науки, для реализации которых ему нужен был собственный научно-популярный журнал нового типа. В середине ХХ века этап Промышленной революции, начавшейся с изобретения ткацкого станка и парового двигателя, в основном, закончился, и начался новый этап человеческой цивилизации, ознаменованный прорывом в мир элементарных частиц неживой и живой материи, а также, что сулило еще более грандиозные последствия для человечества, изобретением машин, моделирующих мыслительные процессы. Это предвещало неминуемые изменения в жизни всего мира, и прежде всего быстрое крушение экономических систем, не способных к быстрому освоению новейших технологий, основанных на последних достижениях физики, биологии, кибернетики, электроники. Не берусь утверждать, что Виктор Николаевич осознавал неизбежность общественных катаклизмов, но резко возросшую роль науки и техники в человеческой культуре он ощутил очень остро и первым в отечественной журналистике поставил своей целью создание адекватных этой роли печатных средств пропаганды их достижений. В 1958 году он организовал быстро завоевавший широкую популярность журнал Юный техник. В 1961 году – толстый журнал для семейного чтения Наука и жизнь, уже на второй год достигший невиданного для научно-популярных изданий трехмиллионного тиража. 4 Во всей этой поистине гигантской работе Джаночка принимала самое непосредственное участие, беря на себя не только политесные, но и самые что ни на есть черновые дела, ни на минуту не забывая, разумеется, и о своей карьере. К середине 60-х годов с помощью мужа, с помощью его влиятельных друзей – Владимира Орлова и Георгия Остроумова, жену которого Виктор Николаевич взял к себе в Наука и жизнь, с помощью работавшей там же в должности заместителя Виктора Николаевича Рады Аджубей – дочери Хрущева и жены главного редактора Известий, Джаночка, еще не написавшая к тому времени ни одной статьи, переместилась из детского журнала в самую лучшую на тот момент газету – рупор Хрущевских реформ. В Известиях она проработала, а лучше сказать – прожила почти три десятка лет, до конца своих дней. Ее публикации, как правило, вызывали читательский интерес, поскольку их героями почти всегда были люди, добившиеся выдающегося жизненного успеха. Такие результативные мужчины, как, например, Президент Украинской Академии наук Патон и экономический советник Горбачева Аганбегян. Или такие результативные женщины, как пробившиеся в действительные члены Академии наук СССР психиатр Бехтерева и сподвижница Аганбегяна экономист Заславская. Кстати, все они стали близкими Джаночкиными друзьями. 5 Чем эти люди привлекали Джаночку, понятно – прежде всего своей славой. Она же привлекала их прежде всего, конечно, тем, что предоставляла им самую высокую газетную трибуну. Но не только. Им импонировали Джаночкин ум, Джаночкина интеллигентность, Джаночкина фантастическая начитанность, ее почерпнутые от Виктора Николаевича обширные знания во многих областях науки и техники, ее способность влюбляться в талант. Для женщин-академиков немалое значение имела еще и женская солидарность, а для академиков-мужчин – заметная с первого взгляда Джаночкина сексапильность. Ну и для бывшего графа – Патона, не в последнюю очередь, – Джаночкина принадлежность к дворянству, для армянина Аганбегяна – ее армянское происхождение. Вот уж действительно – Suum cuique! Положение «Евг. Манучаровой» – так она чаще всего подписывала свои репортажи и интервью – было непотопляемым. Потеряли свои посты Хрущев и Джаночкин шеф Аджубей. Отправились стричь газоны Орлов и Остроумов. Ушел из жизни Болховитинов. А Джаночка продолжала оставаться непременным членом известинской семьи. До распада своей газеты, как бы по примеру Художественного театра и «Таганки», на два отдельных издания Джаночка не дожила. В один из летних дней 1993 года семидесятилетнюю сотрудницу Известий обнаружили в постели бездыханной. По официальной версии, объявленной на похоронах последним главным редактором старых Известий Голембиовским, она умерла во сне от инфаркта. По неофициальной, но соответствующей истине – Джаночка, как в свое время «мама Женя», приняла смертельную дозу снотворного. В нашем доме последний раз она появлялась 20 апреля 1986 года – на Мариных поминках. Только на Джаночкиных похоронах мне стало известно, что у нее был неоперабельный рак. Уровень ее претензий не мог позволить ей покорно дожидаться неминуемого исхода. Думаю, что на ее месте и Зоя Космодемьянская поступила бы так же Источник Оглавление |
|