ООО "Городец-издат", 2003, ISBN: 5-9258-0059-1 Алибеков (Алибек) Канатжан (Kenneth), Хендельман Стивен Осторожно! Биологическое оружие! Биологическая угроза 5 Работа в лаборатории. Омутинск. 1975 год Работа в лаборатории, где разрабатывается Биологическое оружие, навсегда оставляет на человеке свой страшный след. Так произошло и со мной. Я совершенно потерял обоняние и приобрел Аллергию на многие продукты. Я не могу есть масло, сыр, яйца, майонез, колбасу, шоколад и сладкое. В день я принимаю по две, а то и по три капсулы противоаллергических таблеток, а в особо тяжелые дни, когда я не могу дышать через нос, бывает, что и больше. Каждое утро я вынужден наносить на лицо, руки и шею специальный крем, чтобы хоть как-то смягчить сухую, как пергамент, кожу — мои собственные сальные железы не работают. Бесчисленные прививки, которые мне делали от Туляремии, Сибирской язвы и Чумы, значительно ослабили иммунитет и, вполне возможно, сократили мне жизнь. Но все это случилось со мной намного позже.   А пока я ехал в Омутнинск, в восточно-европейское отделение Института прикладной биохимии, куда меня направили по распределению. Завод и институт находились недалеко от старинного русского городка, в лесу, и сами по себе уже были маленьким городом. Там работали и жили почти десять тысяч человек, что составляло без малого треть населения самого Омутнинска. Находящиеся на территории завода производственные и лабораторные корпуса были огорожены высоким забором с колючей проволокой, по которой был пропущен электрический ток. В 60-е годы в Омутнинске построили химический завод для выпуска биопестицидов. Когда он перешел в ведение 15-го Управления, было решено переоборудовать его в "резервный" завод, где на случай войны можно было бы начать оперативное производство Биологического оружия. Уже в 70-х начались работы по строительству нового комплекса зданий. Войдя в состав "Биопрепарата", этот объект значился как "Омутнинская научная опытно-промышленная база", но в переписке имела номер п/я В-8389. По официальной версии там по-прежнёму производились удобрения и Пестициды, но на самом деле это был центр по разработке Биологического оружия. В то лето в Омутнинск приехали человек десять-пятнадцать таких же, как я, молодых специалистов. Это были молодые офицеры, выпускники военных институтов со всех уголков Советского Союза. Некоторые имели медицинское образование, но были и инженеры-химики, и биологи. Сюда попадали после таинственных бесед и многомесячных проверок, проводившихся для того, чтобы исключить неблагонадежных людей. В первый же вечер я прямо с поезда, не снимая промокшего до нитки кителя, кинулся докладывать о себе старшему офицеру. Тот неожиданно отругал меня за то, что я осмелился приехать в военной форме. Я понял, что попал в совершенно другой мир, потому что сразу всем Нам раздали листки бумаги с предписанием, как себя вести на территории комплекса. В конце следовало поставить свою подпись, подтверждая тем самым взятое на себя обязательство не разглашать то, чем Мы здесь будем заниматься. Все наши "инструкторы" были сотрудниками КГБ или работали под их руководством. После заполнения ещё нескольких анкет Нам объяснили, что Мы будем заниматься сверхсекретными исследованиями в области биотехнологии и биохимии для военных целей. Затем Нас одного за другим пригласили для индивидуального инструктажа. — Вы, конечно, в курсе, что вас ждет не совсем обычная работа, — первым делом произнес кэгэбэшник. Это был не вопрос а, скорее, констатация факта. — Да, — кивнул я. — Должен предупредить вас о существовании международного соглашения о запрете использования и разработки Биологического оружия, которое в свое время подписал и Советский Союз, — продолжал он. — По условиям этого соглашения Мы не имеем права производить Биологическое оружие, однако его подписали и Соединенные Штаты, и, по нашим сведениям, у американцев это оружие уже есть. Я с энтузиазмом заявил, что полностью с ним согласен. В школе, в институте в наши молодые головы постоянно вбивали, что капиталистический мир преследует одну цель: уничтожить Советский Союз. Именно поэтому я был готов с легкостью поверить в то, что США в борьбе против Нас без малейших колебаний воспользуются любым оружием, в том числе и биологическим, и что наша собственная безопасность зависит от того, сумеем ли Мы их опередить. — Хорошо, — с довольным видом сказал он. — Теперь можете идти. Удачи вам. Эта пятиминутная беседа была единственным случаем, когда кто-то из официальных лиц сделал попытку коснуться моральных аспектов нашей деятельности. Больше такого случая за всю мою карьеру я лично не припомню. Итак, наша работа в Омутнинске началась. Сначала, практикуясь на безвредных микроорганизмах, Мы учились, как нужно готовить питательный раствор, в котором они размножаются. Бактерии культивируются одинаково вне зависимости от того, для чего это делается: для промышленного производства, вакцинации или производства Биологического оружия. Приготовление этого раствора — целое искусство. Для роста бактерий требуются специальные смеси с высоким содержанием протеинов, углеводов и различных солей, обычно получаемых из растительных или животных экстрактов, — только в этом случае размножение будет происходить достаточно интенсивно. Мы должны были брать образцы питательного раствора и производить химический анализ его компонентов, проверяя кислотно-щелочной баланс, наличие аминокислот и определяя концентрацию углеводов и других компонентов. После этого Мы делали бактериологический посев, чтобы выявить свойства бактерий, их концентрацию и жизнеспособность. Процесс посева бактерий достаточно сложен, и при этом он должен непременно производиться в условиях полной стерильности. Затем Мы внимательно изучали, как температура, концентрация кислорода, состав питательного раствора и другие постоянно меняющиеся факторы влияют на рост бактерий. Прошли месяцы, прежде чем я смог перейти от простейших технологий к сложным промышленным процессам в биотехнологии и микробиологии. Я начал работать с патогенными микроорганизмами и узнал, как заражают ими подопытных животных, а потом проводят вскрытие. Предприятия, которые занимались разработкой и производством Биологического оружия, были разделены на зоны в зависимости от степени опасности, которую представляли собой биологические материалы. В Омутнинске таких зон было три. В Зоне I занимались подготовкой питательной среды. Зоны II и III считались более опасными, от остального мира их отгораживали специальными фильтрационными помещениями. В Зоне III находились непрерывно работавшие сушильные аппараты и центрифуги. Входя в эту зону, все Мы были обязаны надевать на голову шлемы, на руки — огромные перчатки, а сами облачались в костюмы из толстой резины, которые между собой именовали "космическими скафандрами". В них Мы напоминали космонавтов, готовящихся к высадке на Луну. В Зоне II тоже требовались особые защитные костюмы, конечно, не столь громоздкие, как настоящие скафандры, но также тщательно защищающие Нас от воздействия патогенов в окружающей среде. Входя в помещения Зоны II, Мы были обязаны сменить наши пиджаки и брюки на то, что весьма напоминало одеяние хирурга во время операции: специальный халат, доходивший до самых лодыжек, маску из ткани с прорезями для глаз и рта. Поверх неё одевалась специальная респираторная маска. На ноги Мы натягивали высокие резиновые сапоги, а на руки — хирургические перчатки из тонкой резины. Причем, если Мы работали с подопытными животными, то перчаток нужно было две пары — одна поверх другой. Первые недели, проведенные на предприятии в Омутнинске, были на редкость волнующими, но одновременно и мучительными. Мне доводилось бывать в лабораториях медицинских институтов, но я никогда ещё не попадал в такую огромную и тщательно охраняемую лабораторию, как та, в которую Нас привели в первый же день. Белые лабораторные столы стояли вдоль всей стены, на них теснились микроскопы, фотометры, а между ними — ряд за рядом — сверкающие стеклянные колбы и пробирки. Нам всем выдали белые халаты, разделили на маленькие группы и представили сотруднику из технического персонала, который должен был стать нашим наставником. В моей группе таким наставником оказалась молодая Женщина по имени Светлана, голубоглазая блондинка. С неизменной улыбкой на лице она показывала Нам, как ведутся работы в лаборатории. Я чуть ли не с первого взгляда влюбился в неё. Я был так смущен, что, когда она дала мне в руку хрупкую стеклянную колбу и попросила простерилизовать её, руки у меня затряслись от волнения и я разбил её вдребезги. — Какой медведь! — шепнула она одному из моих сокурсников. Мне казалось тогда, что я не справлюсь. Однако постепенно я освоился в лаборатории, научился пользоваться хрупкими пипетками, которыми переносят жидкость из одной колбы в другую. А возможность добиться того, что культуры самых разных микроорганизмов вдруг начинали стремительно расти и увеличивались до такой степени, что их можно было увидеть под микроскопом, казалась мне настоящим волшебством и завораживала меня. В лабораторию Мы должны были приходить к восьми часам утра, в двенадцать разрешалось ненадолго прервать работу и пообедать в маленькой столовой, после чего нужно было вернуться к своим микроскопам и колбам и трудиться до ужина. Иногда вторую половину дня Мы проводили в библиотеке, роясь в технических статьях, чтобы подготовить обзор для еженедельного семинара. Наша работа в лаборатории была своеобразной подготовкой, репетицией. Нам ещё предстояло познакомиться со сложным процессом производства Пестицидов. Тем, кто работал в производственных помещениях, не было известно о настоящей цели нашей подготовки. В их глазах Мы были просто чудаковатыми мальчишками, до смерти боявшимися запачкать руки. Поэтому для начала Нас заставили драить до блеска полы и чистить оборудование и были совершенно нетерпимы к нашим промашкам. Но эти умения очень пригодились Нам впоследствии, так как вскоре Нас ждала работа уже не с безвредными бактериями типа Bacillus thuringiensis, а с патогенными микроорганизмами. В процессе выращивания необходимо было следить, чтобы бактериальная культура от начала и до самого конца оставалась чистой, т.е. беспримесной. Нам постоянно вдалбливали, что очень важно обеспечивать стерильность рабочего материала и оборудования, с которым Мы работали. Пытаясь хоть как-то отвлечься от утомительной работы, вечером Мы отправлялись в город. Омутнинск в те годы был тихим провинциальным городком. Одноэтажные деревянные домики тянулись вдоль узеньких улочек. С давних времен в этом городе производилось оружие. Ещё в семнадцатом веке Петр Великий построил здесь литейный цех, который вскоре стал одним из первых в России оружейных заводов, выпускавших пушки для царской армии. Три века Спустя здесь по-прежнёму занимались оружейным производством. Обветшалый заводик выпускал артиллерийские снаряды и какие-то детали для винтовок. Как раз на нём и работала большая часть населения городка. Жители Омутнинска, казалось, нисколько не интересовались тем, что происходило недалеко от их города. А кое-кто из Нас уже стал задаваться вопросом: чем же Мы, собственно, там занимаемся? Устроившись в единственном на весь город ресторане и попивая чай и кофе, Мы непрерывно говорили о работе, к которой Нас готовили. Одни из Нас гордились своей причастностью к секретной работе на оборону страны. Другим была отвратительна мысль о том, чтобы превратить болезни в оружие пусть даже ради повышения обороноспособности страны. Один из приехавших вместе со мной выпускников, огромный, крепкий сибиряк Владимир Румянцев, с каждым днём становился все более раздражительным и подавленным. Вернувшись из ресторана, он, как правило, валился на кровать и мог часами тупо смотреть в потолок, отхлебывая глотками Водку прямо из бутылки. За время работы Мы сдружились, и мне легче было поговорить по Душам с ним, чем с кем-то другим из нашей группы. — Канатжан, ведь Мы же врачи! — как-то раз воскликнул он. — Мы же не можем этим заниматься?! Я тоже не раз задавал себе этот вопрос. Все годы в институте меня учили бороться с недугами, я давал клятву помогать людям и не причинять им зла. Однако мне нравилась работа в лаборатории. Нравилось скрупулезно выращивать бактерии, хотя это была трудоемкая и достаточно нудная процедура. Возможность управлять крохотным миром, который обнаруживался под стеклом микроскопа, казалась мне увлекательней всего на свете. Вечерами, листая медицинские журналы и брошюры из библиотеки, я много узнавал о поведении различных болезнетворных микроорганизмов. Я четко сознавал, что работаю над новым оружием для уничтожения людей. И в то же время я страстно желал продолжить исследовательскую работу. Меня терзали эти противоречия. Прошло четыре месяца, и я решил сбежать. Это не было ни дерзостью, ни отчаянием. У меня не было ни малейшего желания вызвать гнев КГБ или моего начальства, которое, казалось, было обо мне самого хорошего мнения. Неудивительно, что побег не удался. Я написал длинное письмо отцу. До сих пор я ничего не сообщал родителям о своем назначении, только вскользь упоминал, что меня распредели на режимное предприятие. Вдруг пришла мысль, что КГБ письмо не перехватит, если я отправлю его из какого-то места подальше от Омутнинска. И я сел в поезд до Кирова, дорога заняла пять часов. Я и не думал нарушать данное мной обязательство держать язык за зубами. К тому же я знал, что мой отец прекрасно умеет читать между строк и мигом сообразит, что к чему. Да и с военными секретами он был знаком не хуже меня. Мой отец во время Великой Отечественной войны был ранен семь раз. За храбрость, проявленную в танковом сражении под Курском, он был награжден медалью, потом вернулся домой и, прослужив много лет в милиции, ушел на пенсию в звании подполковника. Тогда Мы уже жили в Алма-Ате. Моя семья была не простой, а, можно сказать, образцовой: дед — герой гражданской войны, бывший красный командир, в 20-е и 30-е годы он был первым наркомом иностранных дел Казахстана. В прежней столице Казахстана его именём была названа улица. Я думал, что, может быть, моё происхождение поможет мне выйти с честью из сложившегося положения. В письме я просил отца написать маршалу Андрею Гречко, тогдашнёму министру обороны, и попросить, чтобы меня перевели поближе к Алма-Ате или уволили из армии. Неделей позже я позвонил отцу с междугороднего переговорного пункта в Омутнинске. — Ты уверен, что хочешь именно этого? — спросил отец. — Да, — энергично ответил я. — Можешь сказать маршалу, что как ветеран войны, получивший несколько ранений, хочешь, чтобы сын служил поближе к тебе. — В общем, так оно и есть, — рассмеялся он. — Я ведь уже старик, притом почти совсем глухой. Он не спросил, чем именно я занимаюсь, а я не пытался ему рассказать. Вначале он стал меня отговаривать, но потом, почувствовав в моем голосе муку и отчаяние, согласился написать письмо маршалу. Ответ, написанный тепло и уважительно, пришел на имя моего отца в Алма-Ату уже через месяц после нашего разговора. "Дорогой товарищ Алибеков! — начиналось оно. — Отдавая должное Вашим заслугам перед Родиной и уважая Ваше желание, чтобы сын был рядом, тем не менее хочу напомнить, что Вашему сыну оказана честь выполнять чрезвычайно важное задание. Мы не можем позволить себе лишиться его. Конечно, для сына всегда важно и нужно быть рядом с родителями, но у Вас есть ещё один сын и дочь, которые могут помочь Вам, если в этом есть необходимость". Отец прочитал мне письмо по телефону. Он был очень доволен, что сам маршал прислал ему письмо. Я же был, словно зверь, загнанный в ловушку. Но вскоре и я стал испытывать нечто вроде гордости, я был польщен тем, что даже министр обороны считает меня незаменимым, и кто я такой, чтобы спорить с ним?! В конце концов, может быть, я смогу стать членом этого странного и тайного сообщества? С ещё большим рвением, чем прежде, я окунулся в работу, и меня на время оставили мысли о том, чтобы все бросить и уехать. Повсюду на территории нашего комплекса, как грибы из-под земли, появлялись новые корпуса. Каждый день на стройку в грузовиках привозили заключенных из ближайшего лагеря. Руководство "Биопрепарата" подписало секретное соглашение с МВД о том, чтобы использовать их для тяжелых работ на строительстве предприятий нашего комплекса. Был заложен фундамент объекта, получившего в будущем название Корпус 107. Размах строительства был внушительным. В марте 1976 года я получил новое назначение. Но перед этим я поехал в отпуск к своим родителям в Алма-Ату. Там я и встретил свою будущую жену — Лену Емешеву. Она была подругой моей двоюродной сестры, которая позвала её с собой на концерт, посвященный Дню Советской Армии. Там Мы и познакомились. Мне достаточно было только увидеть сияющие зеленые глаза хорошенькой восемнадцатилетней девушки, чтобы влюбиться в неё с первого взгляда. Лена приехала из городка в южном Казахстане, расположенного по соседству с поселком, где я родился. Сначала она изучала физику, а потом перевелась в Институт иностранных языков, так что кроме любви друг к другу Нас ещё объединила и любовь к науке. Мы поженились в августе 1976 года в Алма-Ате, а потом отправились к её отцу на той — традиционный казахский свадебный пир. Когда я ухаживал за Леной, она пыталась расспрашивать меня о работе, но потом перестала. Наверное, ей до смерти надоело выслушивать мои туманные намеки о "секретном предприятии". Все же я был удивлен спокойствием, с которым она приняла известие о том, что свою совместную жизнь со мной она начнет в далеком сибирском городке Бердске, куда меня перевели в марте 1976 года. Как она объяснила мне много лет Спустя, единственное, что имело значение для неё в те далекие дни нашей молодости, это то, что её муж — офицер, отмеченный чрезвычайным доверием Родины. Итак, я прибыл на новое место службы в бердскую научно-производственную базу, или Сибирское отделение Института прикладной биохимии, как она официально называлась. Бердск находился неподалеку от Академгородка в Новосибирске, в котором велась разработка передовых технологий. Наиболее интересным сооружением в Бердске был завод по выпуску радиодеталей, построенный ещё в 1940 году с помощью специалистов из США. Очень скоро я забыл об угрызениях Совести, мучивших меня прошлым летом. Руководители "Биопрепарата" намеревались объединить в единое целое научно-исследовательский центр и бердский химический завод. Построенный в 60-е годы, он в основном использовался как резервный завод. Планировалось выращивать болезнетворные бактерии в больших количествах тут же, на месте, или привозить с других производственных предприятий. Но, по мере того как программа расширялась, подобный принцип становился все более громоздким и неудобным. Существовала опасность, что из изготовленных на заводе в Бердске бомб может произойти утечка. Для проведения испытаний на герметичность жидкие или порошкообразные вещества не подходили. Эксперименты необходимо было проводить только с реальными бактериями. Но в Бердске не было пока собственных научно-исследовательских лабораторий. По приказу из Москвы была построена экспериментальная база, а за границей закуплено все необходимое оборудование. Мне и Румянцеву поручили поистине грандиозный проект по превращению старого производства в современную высокотехнологичную микробиологическую лабораторию. Когда Мы приехали туда, сотни запечатанных коробок с новым оборудованием были свалены в кучу во дворе предприятия. Они предназначались для только что построенной лаборатории микробиологии. Много месяцев коробки простояли нераспечатанными, поскольку сотрудники, имевшие дело только с производством, не знали, как создать научно-исследовательскую лабораторию. Для Нас с Румянцевым лаборатория стала родным детищем. Мы начали её создание с нуля. Нам предстояло сделать планировку помещений, определить расположение рабочих столов, раковин, водопроводных и канализационных труб. Одну за другой распаковывая коробки, Мы вытаскивали микроскопы, пробирки, термостаты и ещё многое другое. Оборудование было из самых разных стран: Ферментаторы — из США и Японии, реакторы — из Чехословакии, лабораторная посуда — из Франции. Возможность использования в нашей работе стандартных Ферментаторов свидетельствовала о том, что и на Западе есть технологии двойного назначения. Через три-четыре месяца Мы представили своему руководству полностью оборудованную лабораторию. В январе 1977 года начальник бердской базы, полковник Виталий Кундин, вернулся из Управления "Биопрепарата" с двумя небольшими ампулами, в которых находилась сублимированная Brucella — бактерия, распространенная среди крупного рогатого скота и домашней птицы. При попадании в человеческий организм она вызывает Бруцеллез, или мальтийскую лихорадку, характеризующуюся высокой температурой, обильным потоотделением, болью в горле, а также сухим кашлем, часто сопровождающимся сильной рвотой, острыми болями в желудке и диареей. Даже при усиленном лечении заболевание может продолжаться месяцами, становясь хроническим. К тому времени я знал о Бруцеллезе не только из учебников. Мой отец долгие годы страдал этой болезнью, доставлявшей ему такие страдания, что порой от боли и слабости он не мог шевельнуть рукой. — Теперь, когда у Нас наконец есть собственная лаборатория, нужно её для чего-то использовать, — весело заявил Кундин. — Почему бы вам, ребята, не посмотреть, что можно сделать вот с этой штукой? Найти практическое применение Бруцеллезу не удалось ни в одной из лабораторий "Биопрепарата". До сих пор для роста бактерий использовался стандартный питательный раствор, содержащий молочный протеин — казеин. Пролистав свои конспекты, я наткнулся на запись: при использовании смеси дрожжевого экстракта с витаминами и некоторыми стимуляторами роста наблюдался высокий уровень роста культур. Закрывшись в лаборатории, Мы с Румянцевым проводили долгие часы, экспериментируя с различными комбинациями смесей до тех пор, пока не получили идеальный для своих целей вариант. Спустя восемь месяцев Мы продемонстрировали свою разработку: составленная Нами новая питательная среда обеспечивала высокий уровень роста бактерий, такой, что можно было использовать Бруцеллез в качестве оружия. Московское начальство было довольно. А для меня это было личным достижением — ведь из ученика я превратился в ученого. Осенью 1977 года за работу в Бердске мне присвоили звание старшего лейтенанта и старшего научного сотрудника. В тот же год я стал отцом семейства: Лена родила дочь Миру. Жизнь казалась безоблачной. Оклад мой повысился, профессиональная карьера пошла в гору, и я начал верить, что у меня самая лучшая работа (если не в мире, то в Советском Союзе). Два года Спустя, когда Лена ждала второго ребенка, сына Алана, я стал уже заведующим лабораторией в Бердске. После рождения Алана меня повысили и дали новое назначение: я получил приказ вернуться в Омутнинск, чтобы заняться разработкой промышленного производства возбудителя Туляремии с целью использования его в качестве оружия. Мне сказали, что Корпус 107 уже полностью готов к работе. 6 Корпус 107. Омутинск. 1980 год Омутнинск был похож на растревоженный улей — всюду кипела работа. Внутри комплекса возвышались только что построенные корпуса. Комплекс по производству бактерий Туляремии должен был разместиться в трехэтажном сером здании. Корпус 107 был сконструирован по принципу "здание внутри здания". Там предстояло работать со смертельно опасными для человека патогенами, и нужно было сделать все возможное, чтобы исключить малейший риск их попадания в окружающую среду. Корпус 107 имел довольно большую Зону I. Там же были расположены административные помещения и служба охраны, а также лаборатории, где проводились работы с неинфекционными микроорганизмами. Сотрудники в белой спецодежде сновали по коридорам. Солнечный свет, вливавшийся в большие окна, освещал стены, увешанные лозунгами типа "Пятилетку — в четыре года!", "Да здравствует Коммунистическая партия Советского Союза!" Даже если вы проведете в Зоне I целый день, вы ничего не узнаете о том, что происходит в глубине здания, там, где располагалось основное производство. На территории Зоны II размещались лаборатории, где шли работы с патогенными микроорганизмами, клетки для подопытных животных и гигантские Ферментаторы, почти упиравшиеся в крышу здания. Зона III, расположенная внутри территории Зоны II, была заставлена длинными рядами центрифуг, мельниц и сушильных аппаратов. Внутренние Зоны II и III были оборудованы автономной Системой подачи воздуха. Шумно работающие турбины подавали воздух через трубопровод в вентиляционную решетку, поддерживая атмосферное давление внутри помещения ниже обычного, чтобы воздух не проникал в Зону I. Сквозь многочисленные отверстия в потолке разбрызгивалась перекись водорода. Характерный запах этого дезинфицирующего средства преследует меня всю жизнь. Но запах — это ещё не самое страшное. В течение десяти или чуть более лет, что я проработал в лаборатории, мои черные волосы всегда были слегка обесцвечены. Кругом подстерегали невидимые опасности. Достаточно было только сделать одно неверное движение: неловко повернуться, неуклюже взмахнуть рукой — и это могло повлечь за собой очень неприятные последствия. Мы все знали о той угрозе, которая исходила от Зон II и III, но Мы были ещё очень молоды и оттого чувствовали себя неуязвимыми. Мы считали себя хранителями тайн, жрецами таинственного культа, ритуалы которого нельзя доверить простым смертным. В марте 1983 года, поздним воскресным вечером, в квартире зазвонил телефон. Я поспешно схватил трубку. Лена уже спала, и я боялся её разбудить. Звонил Назил, начальник ночной смены. — Быстро сюда! — сказал он. — У Нас проблемы! Поспешно одевшись в темноте, я помчался по территории комплекса. Оказавшись в Корпусе 107, я свернул в коридор, который вел к Зоне II. Этот коридор назывался "санитарным пропускником" и представлял собой лабиринт переходов между небольшими стерильными комнатами. Дверь с кодовым замком вела в следующий сектор здания. Код менялся каждую неделю. В раздевалке я сбросил с себя одежду и вошел в другую комнату, где за столом сидела молоденькая медсестра. Мы несколько раз встречались с ней на территории комплекса, когда она выгуливала большую собаку здороваясь кивком головы. Но сейчас, наткнувшись на неё, совершенно голый, я пришел в замешательство. Она с невозмутимым видом, молча сунула мне под мышку термометр, потом внимательно осмотрела каждый дюйм моего тела, особенно тщательно проверив зубы и десны. Это была обычная процедура, так как любая, самая крохотная царапинка, даже свежий порез от бритья могли стать причиной проникновения в организм болезнетворных микробов. Я прошёл в следующее помещение и принялся натягивать на себя специальную одежду: комбинезон, носки и длинные кальсоны, капюшон, респиратор, защитные очки, ботинки и перчатки. Процедура раздевания происходила в обратном порядке, перчатки снимались в последнюю очередь. Несмотря на многочисленные тренировки, я все равно никак не мог уложиться в те пять минут, которые отводились на одевание-раздевание. Но в тот вечер я очень спешил. Назил ждал меня внутри Зоны II. Пока Мы шли, он рассказал мне, что произошло. Давление воздуха, подававшегося в помещение, где проводились опыты с Туляремией, стало резко падать. За час до этого в помещении работала одна из сотрудниц из числа технического персонала. Она вполне могла забыть закрыть вентиль. Назил спешил, его смена скоро заканчивалась. Было уже 11 часов вечера. Проводив меня до дверей комнаты, где, по его словам, упало давление воздуха, он уже собрался зайти и вдруг остановился в нерешительности. — Не волнуйся, — успокоил его я. — Я посмотрю сам. Улыбнувшись, он ушел. Я открыл дверь и зашел внутрь. В помещении было темно. Пошарив рукой по стене, я попытался отыскать выключатель. Когда наконец в комнате вспыхнул свет, я глянул под ноги и обмер: оказывается, на полу было мокрое пятно от питательного раствора, в котором выращивали возбудитель Туляремии, — и я стоял прямо в середине! Пятно было светло-коричневого цвета, что говорило о наивысшей концентрации микроорганизмов. Разлившейся жидкости было нёмного, но этого количества хватило бы, чтобы заразить Туляремией все население Советского Союза. Я застыл на месте и стал звать Назила. Потом я услышал, как он со всех ног бежит ко мне по коридору. От того места, где я стоял, до двери было всего полметра, но я оказался в ловушке. Ступив за дверь, я нёминуемо разнес бы инфекцию по коридору, откуда она без труда распространилась бы по всем зонам. Стараясь не выдать своего волнения, я крикнул Назилу чтобы он побыстрее принес любое дезинфицирующее средство. Через минуту он уже протягивал мне в полуоткрытую дверь бутыль с перекисью водорода. Я поднял ногу и вылил все содержимое бутылки на ботинок. Сделав шаг назад, я взял у него из рук вторую бутыль. Так, шаг за шагом, поливая себе на ноги, я добрался до коридора. К тому времени, когда я выбрался из комнаты, трое специалистов, работавших в других частях зоны, примчались на помощь. Вероятно, изменение давления воздуха послужило причиной того, что жидкость вытекла из емкости наружу. Закрыв дверь, я приказал продезинфицировать все, до чего я успел дотронуться, а потом и само помещение. Через санитарный коридор я вернулся назад, продезинфицировался, стащил с себя ботинки и защитный костюм, принял душ и вновь подвергся тщательному медицинскому осмотру. Медсестра удостоверилась, что со мной все в порядке. Поздравив себя с тем, что на этот раз все обошлось, я попытался вообразить, что произошло бы, если бы я поскользнулся на мокром полу. И хотя Туляремия не всегда заканчивается смертью, но здесь Мы испытывали более смертоносные штаммы бактерий. Когда все снова собрались в Зоне I, я посоветовал Назилу и остальным сотрудникам принять Антибиотики, которые Мы всегда имели на экстренный случай. Я поднялся в кабинет и позвонил Савве Ермошину, начальнику УКГБ в Омутнинске. Позже Савва работал со мной в Москве, в Управлении "Биопрепарата". — Савва, прости, что разбудил, — сказал я, — просто хотел, чтобы ты знал: сегодня вечером в Корпусе 107 произошла небольшая утечка бактерий Туляремии. От него, конечно, не требовалось нёмедленного принятия каких-либо мер. Однако по правилам Мы должны были докладывать в КГБ обо всех происшествиях на предприятии. — Кто-нибудь пострадал? — спросил он осипшим голосом. — Нет, все под контролем, — ответил я, — Мы сами все убрали. Так что тебе не о чем беспокоиться. Повесив трубку, я бросил взгляд на часы. Было почти два часа ночи. В такое время нет смысла звонить в Москву. Решив подождать до утра, усталый, я отправился домой. — Что случилось? — сонно спросила Лена, когда я осторожно на цыпочках прокрался в комнату. — Ничего страшного, — ответил я, — спи! На следующий день после обеда мне позвонил Калинин. — Я все утро разыскиваю тебя, а мне твердят, что ты на каком-то совещании, — кричал он. — Как ты можешь сидеть на совещании, когда из вашего помещения Туляремия течет прямо на землю?! Решив подождать с докладом до утра, я поступил опрометчиво. Ермошин, как вскоре выяснилось, знал существующие инструкции намного лучше меня. Повесив трубку после нашего с ним короткого разговора, он нёмедленно проинформировал начальника кировского Управления КГБ о происшедшем. Оттуда сразу же последовал звонок в Москву, а утром доложили уже непосредственно Калинину. Случившееся быстро успело обрасти вымыслами. Что там полусонный Ермошин доложил своему начальству, не знаю, но речь шла уже об Эпидемии, угрожавшей целому региону. Я попытался успокоить Калинина, но он мне не верил. А вот КГБ он верил абсолютно. — Первым же поездом отправлю к вам своего человека, — пообещал он. На следующее утро я встретил генерала Льва Ключерова, руководителя научного отдела "Биопрепарата". Его лицо бьио багровым, казалось, что он весь кипел от ярости. — Даже не пытайтесь что-либо от меня скрыть, — заявил он сразу же. — Со мной это не пройдет. Проводив его в кабинет, я подробнейшим образом рассказал обо всем. Ключеров нёмного успокоился. Однако под конец заявил, что желал бы убедиться лично в том, что никто не заболел. Так оно и было. Если не считать меня самого… В конце беседы с Ключеровым меня начало знобить, потом подступила тошнота, причем все произошло очень быстро, и мне захотелось обхватить голову руками. Я подумал, что это просто простуда. К тому же я слишком много работал. Но чувствовал я себя настолько плохо, что сообразил: простуда тут ни при чем. Лицо у меня горело: начинался жар. — Что это с тобой? — участливо спросил меня Ключеров. — Ты выглядишь так, словно одной ногой в могиле. Я выдавил из себя слабую улыбку: — Ночью почти не спал. Думаю, крепкий чай мне бы не помешал. Как только генерал ушел, я помчался домой. У меня уже не оставалось никаких сомнений в том, что со мной происходит: я заразился Туляремией. Она начинается, как грипп, и стремительно распространяется по всему организму. Дома я кинулся к книжным полкам, где стояли медицинские учебники, и принялся лихорадочно листать все, что только мог найти об инфекционных болезнях. Пришлось долго ломать голову, что делать дальше, так как в лекарствах я разбирался плохо. Если это станет кому-либо известно, то жизнь превратится в ад. Меня обвинят в попытке скрыть серьезность происшествия и первым делом зададут вопрос: что это за ученый, если он не соблюдает самых элементарных мер предосторожности? Назилу и остальным я напомнил, чтобы они обязательно приняли Антибиотики, но по какой-то необъяснимой причине сам напрочь забыл об этом. Я не мог поверить в то, что я заразился. Ведь я же несколько раз тщательно продезинфицировал одежду и принял душ. Должно быть, инфекция попала в моё тело за считанные доли секунды, когда я покинул санитарный коридор и вошел в душ. Но каким образом? Должно быть, снимая маску и респиратор, я случайно коснулся лица. Микроб попал в моё тело через какую-то почти невидимую царапинку на коже или я вдохнул его. Я знал, что могу безбоязненно оставаться дома: не было никакой опасности, что инфекция передастся жене или детям. Бактерии Туляремии могут попасть в организм только через повреждения на коже человека. Они не передаются от человека к человеку, однако легко переносятся мухами, блохами, крысами и, попав в ранку, тут же разносятся с кровью по всему телу. Заболевание характеризуется сильным жаром, лихорадкой и ознобом и сопровождается невыносимой головной болью. Попав в кровь, бактерии начинают стремительно размножаться, поражая лимфатические узлы и другие органы, в том числе печень и селезенку. Даже после того как в 40-х годах появились Антибиотики, Туляремию по-прежнёму продолжали считать почти идеальным оружием для использования на поле боя: благодаря быстроте, с которой она распространяется, никакой полевой госпиталь или больница не сможет справиться с огромным потоком заболевших. Если принять меры незамедлительно, то Антибиотики смогут сначала приостановить распространение болезни, а потом уничтожить и сам микроб, на это требуется всего несколько дней. Чем позже приняты нужные Антибиотики, тем дольше и сильнее мучается заболевший. В особенно тяжелых и запущенных случаях болезнь может тянуться месяцами. Наилучшим средством против этой болезни считался тетрациклин, но я не имел ни малейшего понятия о том, насколько эффективным он может оказаться против того штамма Туляремии, с которым Мы работали у себя в лаборатории. В некоторых случаях даже чрезвычайно вирулентные штаммы поддавались лечению обычными Антибиотиками и довольно быстро погибали. Я позвонил жене моего друга, которая работала врачом в местной больнице, и сказал, что мне срочно нужен тетрациклин. При обычных обстоятельствах потребовался бы рецепт, но в маленьком городке было легко обойти правила. — Сколько? — спросила она без малейшего удивления. Быстро подсчитав, я попросил тройную дозу. Все-таки в режиме строгой секретности есть свои преимущества! Скажем, в США вряд ли мне удалось бы безо всяких объяснений приобрести такое количество Антибиотиков. Нужно было принять сразу ударную дозу. Если бы это не сработало, пришлось бы тут же лечь в больницу. Самолечение тоже имеет свои пределы. Через час жена моего приятеля привезла нужные таблетки. Ослабев, я не мог встать с кресла, поэтому дверь открыла Лена. К концу дня мучивший меня жар стал понёмногу спадать. На следующий день я остался дома, сообщив на работе, что нёмного простудился. К среде или к четвергу мне стало намного лучше. Последующие десять дней я по-прежнёму продолжал принимать большими дозами тетрациклин, а в понедельник смог уже вернуться на работу. Когда Лена спросила меня, что случилось, я объяснил, что в результате небольшого происшествия в одной из лабораторий подцепил легкую инфекцию. Она ничего не знала о Туляремии, поскольку я никогда не рассказывал о своей работе. Жена сделала вид, что объяснения её успокоили, и, только когда Мы уехали из Советского Союза, призналась, что сильно испугалась в тот день. Инцидент удалось скрыть. Но это было ещё одним подтверждением опасности того, чем Мы занимались. 7 Авария в свердловске. Свердловск. 1979 год Размещение завода по производству Биологического оружия вблизи крупного населённого пункта — это верх безрассудства. (Рэймонд Зилинскас, независимый американский микробиолог; из доклада, посвященного происшествию в Свердловске, 1980 г). "Биопрепарат" был самым строго охраняемым объектом времен "Холодной войны", тайной, настолько тщательно скрываемой от посторонних глаз, что сотрудники разных отделов часто понятия не имели, чем занимаются их коллеги. Но даже самая совершенная и секретная структура основана на человеческих взаимоотношениях. Сплетни, профессиональные разговоры, соперничество, простое любопытство были причиной того, что Мы иногда узнавали больше, чем следовало бы. О том, что произошло в Свердловске, узнали все, но не сразу, а по прошествии времени. Я узнал об этом происшествии случайно. В июле 1979 года я по-прежнёму работал в Сибири. Это был трудный период в моей жизни. Мои достижения и несколько успешно решенных проблем стали казаться малозначительными и неинтересными, несмотря на признание, которое я получил в Москве. Я был не удовлетворен тем, как продвигается моя научная карьера. Мне казалось, что жизнь проходит зря. Кроме жены, жаловаться мне было некому. Но так продолжалось недолго. Из Управления "Биопрепарата" в Бердск прислали с проверкой полковника Олега Павлова. Павлов был из тех людей, которые с радостью отложат все дела ради хорошей компании, чтобы хлопнуть стопку-другую Водки и поговорить по Душам. Как-то раз в пятницу, после утомительного совещания, он вдруг спросил, есть ли неподалеку какое-нибудь местечко, где он мог бы, как он выразился, увидеть, что такое настоящая Сибирь. Я объяснил, что по выходным все сотрудники со своими семьями отправляются на ближайшую речку покупаться и половить рыбу. В будни там обычно не было ни Души. — Чудесно! — вскричал он. — Давай только закуску купим. Был чудесный жаркий летний день. В парке на берегу реки было пустынно и тихо, лишь ветви берез лениво шелестели на ветру. Павлов, сбросив одежду, с криком прыгнул в воду. Я последовал за ним, удивленно наблюдая, как он, словно ребенок, с удовольствием плещется в ледяной воде. Выбравшись на берег и растеревшись полотенцами, Мы оделись и принялись распаковывать закуску: вареные яйца, колбасу, хлеб и лук. Павлов захватил бутылку Водки и два стакана. Устроившись в тени деревьев, Мы блаженствовали и наслаждались природой. Водка способна развязать язык любому. И я, сам не зная почему, вдруг выложил ему все, что у меня наболело. — Здесь я не могу сделать ничего стоящего! — жаловался я. — Да и сам посуди: нужных специалистов мало, работы интересной нет. Хочется, чтобы Нам хоть раз в жизни поручили какое-то серьезное дело. Павлов, одним глотком осушив стакан, поставил его на землю возле себя. — Не будь идиотом, — проворчал он, — позволь дать тебе один совет: не стоит мечтать о том, чтобы на тебя свалилась какая-нибудь серьезная проблема, потому что по закону подлости именно так и случается. Не иначе как выпитая Водка стала причиной того, что я вдруг резко поглупел и внезапно перестал понимать начальство с полуслова. Стараясь не выдать своего смущения, я отвел глаза в сторону: "Не следовало пить по жаре", — пробормотал я, надеясь, что Павлов просто улыбнется и можно будет перевести разговор на другую тему. Но он и не думал смеяться. — Ты ведь знаешь о Свердловске? — вдруг ни с того ни с сего спросил он. Я не знал, что ответить. Конечно, Нам было известно (неофициально) о существовании большого военного завода по производству бактерий, расположенного рядом со Свердловском. Знали, что построен он был уже после войны с использованием японской документации, взятой в качестве трофея при освобождении Маньчжурии. — Вроде они там работают с Сибирской язвой, — произнес я. — Ну и как, есть успехи? Полковник в ответ возмущенно покачал головой: — Ты что, не слышал о том, что там стряслось? — А что? Налив себе ещё Водки, он выпил её залпом и вдруг загадочно улыбнулся: — Впрочем, ты ещё слишком молод, чтобы знать о таких вещах. Я умолял его рассказать мне об этом, но он отказался. — Может, и лучше, что ты ничего не знаешь. Нет, ничего не скажу. Я упомянул об этом для того, чтобы ты понял, какое счастье, что тебе не приходится заниматься чем-то "по-настоящему серьезным", как они там, в Свердловске. Ну, подумай сам, чего тебе не хватает? Ты молод, счастлив, у тебя есть семья. Забудь о своих честолюбивых планах! Он налил себе ещё. А я подумал, что пусть в моей жизни все будет так, как есть. — Идиоты! — помолчав, вдруг взорвался полковник. — Сколько людей погубили! Просидев ещё несколько дней в Бердске за проверкой документов, Павлов вернулся в Москву. Он стал осмотрительней и больше никогда не упоминал о Свердловске. Вся эта история стала общеизвестной несколько месяцев Спустя. И вот каким образом. В ноябре 1979 года в журнале, издаваемом на русском языке одним из советских иммигрантов в бывшей Западной Германии, были опубликованы сведения о том, что в апреле того же года на одном из военных заводов в пригороде Свердловска произошел взрыв, в результате которого смертоносные бактерии попали в атмосферу. Автор статьи утверждал, что погибли более тысячи человек. Западные газеты моментально отреагировали на скандал. В прессе появились заявления официальных представителей американской Разведки о том, что случай в Свердловске является явным доказательством того, что Советский Союз нарушает Конвенцию о запрещении разработки, производства и накопления запасов биологического и Токсиного оружия 1972 года. Москва яростно отрицала все обвинения. 12 июня 1980 года ТАСС опубликовал официальное заявление, в котором говорилось о "вспышке Сибирской язвы среди популяции домашних животных, возникшей по естественным причинам". "Случаи кишечной и кожной форм Сибирской язвы имели место и среди населения, поскольку нередки случаи, когда, к примеру, врачебный осмотр животных или перевязка осуществляются с нарушением принятых ветеринарных норм", — говорилось в данном заявлении; при этом указывалось, что все пострадавшие, пройдя курс лечения в местных больницах, живы и чувствуют себя абсолютно нормально. И автор разгромной статьи, и спецслужбы США были правы, утверждая, что на оборонном заводе в Свердловске произошла авария, но только многого они не знали. Сотрудники "Биопрепарата" были в курсе того, что там произошло. Официальных заявлений, конечно, не было, но весть об этом происшествии распространилась с молниеносной скоростью. Позже я узнал Правду от очевидцев аварии, которые работали в тот день на заводе, а также от офицеров, проводивших дезинфекцию территории. Отнюдь не банальное любопытство было целью моих расспросов. Знать о том, что случилось в Свердловске, должны все, хотя бы для того, чтобы уметь защитить себя, если подобное несчастье повторится. Поднимаясь по служебной лестнице внутри Системы, я никогда не забывал об этом и старался, чтобы на заводах, находившихся в моем ведении, печальный опыт этого ужасного происшествия был учтен. Инцидент в Свердловске самым неожиданным образом изменил не только мою жизнь. Руководство "Биопрепарата" было вынуждено уже совсем по-другому вести разработки все последующие десять лет. А я получил в результате как раз ту самую "серьезную работу", о которой так долго мечтал, и карьерный рост. Но вернёмся к аварии. Завод по производству Сибирской язвы в сухой форме, носивший условное название "Городок 19", находился в ведении 15-го Управления и считался одним из самых сложных производств. Работа на заводе шла в три смены и была достаточно опасной. Культуры бактерий Сибирской язвы отделялись от жидкой основы и высушивались для приготовления тонкодисперсного порошка для использования в аэрозольной форме, так что в помещении в воздухе всегда присутствовало некоторое количество спор. Все рабочие и технический персонал регулярно проходили вакцинацию, кроме того, в цехах на вытяжке стояли огромные фильтры, не позволявшие бактериям Сибирской язвы попадать наружу и исключавшие всякую возможность заражения окружающей среды. В последнюю пятницу марта 1979 года один из работников технического персонала завода, перед тем как уйти домой, оставил коротенькую записку своему сменщику, в которой говорилось: "Засорился фильтр, я его снял. Фильтр следует заменить". В конце каждой смены огромные сушильные агрегаты выключались для краткой технической проверки. Забившийся фильтр, таким образом, не был каким-то необычным явлением, вот только заменить его следовало нёмедленно. Подполковник Николай Чернышов, бывший в тот день начальником смены, точно так же, как и его подчиненные, спешил поскорее уйти домой. По правилам ему следовало собственноручно сделать запись о неисправном фильтре в специальном рабочем журнале, чтобы следующая смена обратила на это внимание. Но, возможно, устав за день, он просто не обратил внимания на записку рабочего либо не придал ей особого значения. Когда вечерняя смена вышла на работу, старший первым делом проверил записи в рабочем журнале. Не найдя ничего необычного или срочного, он отдал приказ снова запустить оборудование. И воздух, содержащий мельчайшие споры Вируса Сибирской язвы, вырвался через вентиляционные трубы наружу. [Организационный просчёт. Технология пересменки была порочной с самого начала, но срабатывала до поры до времени. Пересменку на дорогостоящем оборудовании нормальные организаторы производства делают по-другому - FV] Прошло несколько часов, прежде чем технический персонал обнаружил отсутствие фильтра. [Технический просчёт. При отсуствии фильтра запуск оборудования должен быть невозможен - FV]. Начальник смены нёмедленно отдал приказ выключить оборудование и поставить новый фильтр. О происшествии доложили руководству завода, но никто не предупредил об опасности свердловскую городскую администрацию или руководство Министерства обороны. Спустя несколько дней начали заболевать рабочие завода по производству керамических изделий, который находился через дорогу от военного завода. Через неделю почти все они умерли. Затем в местные больницы стали поступать заболевшие из других районов города. Как ни странно, среди них почти не было Женщин и детей. Несколько лет на Западе предполагали, что русским удалось создать новое Бактериологическое оружие, способное поражать исключительно взрослых мужчин. А причина на самом деле была проста: в ночную смену на любых предприятиях, тем более на заводах, Женщины, как правило, не работали, да и на улицах поздно вечером редко можно было встретить гуляющих детей. Западные ученые, проанализировав оказавшиеся в их распоряжении данные, пришли к выводу, что все произошло либо во вторник, 3 апреля, либо в среду, 4-го. Их предположения основывались на том, что о первых случаях заражения стало известно только два или три дня Спустя, что вполне соответствовало инкубационному периоду Сибирской язвы. По свидетельству очевидцев, в тот злополучный вечер (а это была пятница, 30 марта) рабочие после смены спешили вернуться домой, многие направлялись в ближайшую "забегаловку", чтобы выпить. А уже в понедельник появились первые слухи о смерти от Сибирской язвы рабочего по фамилии Николаев. Для того чтобы скрыть масштабы трагедии наверняка в медицинских отчетах, касающихся Эпидемии Сибирской язвы, были изменены не только даты, но и количество заразившихся. Последний случай заболевания был отмечен 19 мая. Позже Советский Союз официально утверждал, что всего было зарегистрировано 96 заболевших, при этом 66 человек умерли. Но мой коллега, работавший в "Городке 19" как раз в то время, сказал мне, что по его собственным подсчетам количество умерших было более ста человек. Боюсь только, что всей Правды об этом Мы так никогда и не узнаем. Ясно одно: это была самая ужасная вспышка ингаляционной формы Сибирской язвы за все минувшее столетие. Конечно, в Москве никто не питал ни малейших иллюзий относительно причин происшедшей трагедии. Как только поступили сообщения о первых случаях со смертельным исходом среди заболевших, стало известно и о преступной халатности подполковника Чернышова. Уже через неделю после трагедии группа военных во главе с генерал-полковником Ефимом Смирновым (начальником 15-го Управления) вылетела в Свердловск. К этой группе присоединился Петр Бургасов, тогдашний заместитель министра здравоохранения и член-корреспондент Академии наук СССР. Бургасов привез команду медиков, однако приказ правительства о сохранении строжайшей тайны связывал их по рукам и ногам, не давая принять все необходимые меры для того, чтобы быстрее справиться с Эпидемией. Никому не хотелось, чтобы в городе и за его пределами началась паника. Всем местным жителям было объявлено, что причиной заражения Сибирской язвой было употребление в пищу инфицированного мяса. Спешно напечатанные и расклеенные повсюду листовки призывали жителей воздержаться от закупки "несерти-фицированных" пищевых продуктов. Было поймано и уничтожено более сотни бродячих собак под тем предлогом, что они копались в отбросах как раз возле того рынка, где было обнаружено инфицированное мясо. А тем временём территория завода была оцеплена военными, и сотрудники КГБ, представлявшиеся работниками медицинских служб, ходили по адресам, где были зарегистрированы случаи заболевания Сибирской язвы со смертельным исходом, выдавая безутешным родственникам фальшивые свидетельства о смерти. Заподозрили местные жители что-то неладное или нет, непонятно, но военные и КГБ держали под контролем обстановку в городе. Дональд Е. Эллис, профессор физики, который как раз в то время находился в Свердловске в научной командировке, сообщил, что он не заметил ничего необычного. "Я не исключаю возможности того, что нечто подобное могло произойти, — рассказывал он корреспонденту газеты "Нью-Йорк Таймс" много лет Спустя, — но, думаю, заметил бы, если бы власти предпринимали какие-либо попытки защитить население от инфекции. Но… Мы ничего не знали о каких бы то ни было ограничениях". Советский Союз десятки лет находился за железным занавесом. Но до сих пор многие факты неизвестны широкой общественности, как, например, то, что в 1957 году под Челябинском также произошел несчастный случай, но там речь шла о ядерном оружии. На одном из военных заводов из-за технической неисправности произошел выброс радиоактивной пыли, которая распространилась на несколько тысяч квадратных километров. Тогда из области было эвакуировано 20 деревень. Неудивительно, что советские спецслужбы и официальные лица старались скрыть масштабы, да и сам факт трагедии под Свердловском. Если бы на Западе узнали Правду, это поставило бы советских руководителей в неловкое положение и мог разразиться настоящий кризис в международных отношениях. "Мы никак не могли понять, почему люди по-прежнёму продолжали умирать, — рассказывал мне через много лет генерал, находившийся во время аварии в Свердловске. — Мы допускаем, что произошел короткий единовременный контакт с источником заражения, меры по дезинфекции были завершены уже через несколько дней, но ведь люди продолжали гибнуть Спустя ещё полтора месяца после трагедии!". Именно эти меры и стали причиной того, что небольшая авария вызвала целую Эпидемию Сибирской язвы. Секретарь обкома, которому сообщили, что на заводе произошла случайная утечка опасных для жизни микроорганизмов, приказал полить из шлангов деревья, дороги, крыши домов. Это только ухудшило ситуацию, споры распространились дальше в виде "вторичных аэрозолей": после выброса они осели повсюду, потом от полива с испарениями опять поднялись в воздух. Пыль, содержащую споры Сибирской язвы, разнесло ветром по всему городу, и в больницах стали появляться новые заболевшие. Кожной формой Сибирской язвы заражаются в тех случаях, когда споры попадают в тело жертвы через мельчайшие порезы или ссадины на теле, и встречается она обычно в сельских районах, в тех местах, где в больших количествах имеется домашний скот: коровы, овцы или козы. Это наиболее распространенная форма Сибирской язвы, она редко заканчивается смертельным исходом, если проводить лечение Антибиотиками, в частности пенициллином. Эта форма характеризуется в первую очередь появлением небольшой язвы на коже. Конечно, вспышка кожной формы Сибирской язвы в этом регионе была бы вполне объяснима, если бы не огромное количество заболевших среди рабочих, которые никак не могли контактировать с животными. Споры Сибирской язвы могут оставаться жизнеспособными долгие годы, чуть ли не десятилетия. Животные заражаются Сибирской язвой через пищу. Люди, имеющие дело с зараженными животными — мясники, кожевники, фермеры, работники текстильных фабрик, — могут заразиться через порезы или ссадины либо вдохнув споры, а в некоторых случаях употребив в пищу мясо инфицированных животных. Официальные лица в Советском Союзе заявили, что вспышка Эпидемии произошла по причине появления на рынке инфицированного мяса. Врачи демонстрировали снимки, доказывавшие, что все заразившиеся страдали кишечной формой Сибирской язвы, которая является самой редкой среди остальных форм данного заболевания (обычно заболевшие кишечной формой Сибирской язвы составляют менее одного процента от общего числа зараженных). Но власти оказались не в силах скрыть наличие случаев и легочной формы Сибирской язвы, самой опасной из всех, которая часто заканчивается смертью. Всего десяти или двадцати тысяч спор достаточно, чтобы человек заразился Сибирской язвой. Форма заболевания зависит от того, каким образом бактерии попали в организм человека. Самым опасным считается заражение через вдыхаемый воздух, содержащий споры, или через пищу, и менее серьезную угрозу представляет проникновение возбудителя через кожу. Легочная форма впервые была обнаружена в начале девятнадцатого века, когда работавшие на ткацкой фабрике заразились Сибирской язвой. На фабрике был внедрен новый способ обработки шерсти, который и стал причиной того, что споры бактерий попали в воздух. С тех пор эту форму часто называют болезнью чесальщиков шерсти. Как только споры попадают в организм, они сразу же пробуждаются к жизни и начинают активно размножаться. Проходит всего несколько дней, и бактерии Сибирской язвы начинают вырабатывать Токсины, которые, если объяснять упрощенно, прикрепляются к защитной мембране клеток крови, лишая их возможности бороться с заболеванием. Именно Токсины, а не бактерии разрушают организм, очень часто вызывая смерть. Больному с ингаляционной (септической) формой Сибирской язвы необходимо делать инъекции пенициллина ещё до того, как начнут вырабатываться первые Токсины, чтобы Антибиотики сразу же попали в кровь, и продолжать лечение в течение десяти дней. Тогда шансы на выздоровление составляют почти 100 процентов. Если Токсины уже начали вырабатываться, то Антибиотики становятся малоэффективными. На этой стадии болезни часто сочетают применение пенициллина и стрептомицина, однако гарантии выздоровления нет. Стремительное развитие септической формы может быть остановлено только в том случае, если больному ввести Антибиотики до появления первых симптомов болезни. Мне рассказывали, что тысячам жителей Свердловска дали Антибиотики и сделали прививки сразу же после того, как были отмечены первые случаи заболевания. Однако некоторых спасти уже было нельзя: у них уже началась лихорадка, нарушение дыхания, а на теле, на груди и шее появилась черная сыпь. Выведенный в Свердловске штамм возбудителя Сибирской язвы оказался самым сильнодействующим. Он получил название Антракс 836. История его создания по странной иронии судьбы связана с другой трагедией. В 1953 году на кировском заводе по производству бактериологического оружия Вирус Сибирской язвы попал в Систему городской канализации. Владимир Сизов, биолог, который вывел данный штамм, придя на работу в "Биопрепарат", сам рассказал мне эту историю. По словам Сизова, из-за неисправности Ферментатора произошла утечка, и жидкость с Вирусом Сибирской язвы вылилась наружу и попала в сточный колодец. Армейские специалисты, обнаружив утечку, нёмедленно провели дезинфекцию канализационной Системы, однако очень скоро среди популяции грызунов стали появляться случаи заболевания Сибирской язвой. Дезинфекции проводились регулярно на протяжении многих лет, но болезнетворные микроорганизмы попали глубоко в землю, и их невозможно было полностью уничтожить.   В 1956 году Сизов обнаружил, что в теле одного из грызунов, пойманных в городской канализационной Системы, развился совершенно новый штамм, более смертоносный, чем первоначальный. Армейское руководство, узнав об этом, отдало приказ нёмедленно культивировать его. Именно на базе этого штамма Мы планировали разработать начинку для боеголовок, устанавливаемых на новых баллистических ракетах. Восстановить все детали того, что происходило в те ужасные дни апреля и мая 1979 года, невозможно. Комитетчики тогда потрудились на славу, уничтожили все следы трагедии. Те, кто занимался очисткой и дезинфекцией, позже рассказывали мне, что трупы буквально целиком заливались дезинфицирующими средствами. Все, что являлось документальным подтверждением произошедшей аварии, в том числе и отчеты врачей, и результаты патолого-анато-мических вскрытий, было уничтожено. Чтобы история с инфицированным мясом выглядела более правдоподобной, несколько продавцов свердловского рынка были арестованы. Смирнов, начальник 15-го Управления, в далекие дни трагедии чуть ли не ежедневно встречался с Борисом Ельциным, тогдашним секретарем свердловского обкома партии. Ельцин имеет репутацию прямого и резкого в своих суждениях и поступках Политика, но о том, что происходило в его регионе в те годы, он хранит молчание. Если верить словам одного высокопоставленного военного, работавшего в то время в Свердловске, Ельцин пришел в ярость, узнав об аварии. Он поехал в "Городок 19" и потребовал, чтобы его впустили. Но по распоряжению министра обороны Дмитрия Устинова он не был допущен на предприятие. Ельцин с тех пор никогда не упоминал об аварии в Свердловске и о своей роли в этом деле. В своей автобиографии "Исповедь на заданную тему" он лишь вскользь упоминает о "трагическом" эпизоде, делая сноску, где утверждает, что Эпидемия была вызвана "утечкой с секретного военного завода". Через много лет после этого происшествия Свердловск с легкой руки многих западных аналитиков получил название "биологического Чернобыля". Масштабы трагедии, конечно, не сопоставимы с чернобыльской аварией 1986 года, но обе эти аварии показали, с какой халатностью относятся в нашей стране даже к стратегически важным объектам. В феврале 1981 года, Спустя два года после аварии в Свердловске, мне позвонил директор омутнинского комплекса Владимир Валов. В то время я уже был начальником технологического отдела. Он хотел сообщить, что какие-то "очень высокопоставленные генералы" собираются посетить наш научно-исследовательский комплекс. "Пусть в Корпусе 107 останется только технический персонал, работающий во внутренних зонах. Остальных сотрудников отправь по домам, — приказал он. — Ты тоже останься. Будешь сопровождать гостей". В 17.30 к зданию подъехал УАЗ, из него вышли двое: генерал Лебединский, сменивший Смирнова на посту руководителя 15-го Управления, и Шахов (как мне позже сказали, глава отдела оборонной промышленности в ЦК КПСС). Оба были в гражданском, но по всему было видно, что Шахов значительно главнее, чем Лебединский, который был в его присутствии необычайно вежлив. В Омутнинске все высшее руководство стремилось попасть в Корпус 107. Сопровождать гостей в качестве экскурсовода для меня было привычным занятием. Вот и сейчас я подвел генералов к окнам, сквозь которые можно было увидеть Зону II. Они долго разглядывали хранилище, где рядами стояли стеллажи с исходным материалом и промышленные Ферментаторы. Один из техников в специальном костюме занимался дезинфекцией. — Как же много мер безопасности требуется для каких-то крошечных бактерий! — пошутил Лебединский. — На наших предприятиях это устроено несколько иначе. Шахов холодно взглянул на него. — И зря. Если бы вы, товарищ генерал, не относились к этому с такой иронией, то аварии в Свердловске можно было бы избежать, и вы не погубили бы стольких людей, — тихо заметил он. Я никогда не забуду, как Лебединский открыл рот и побледнел: ведь его, генерала, при постороннём одернули, как мальчишку. Через мгновение Лебединский круто повернулся и зашагал мимо Нас дальше по коридору. Я хотел последовать за ним, но Шахов опустил руку мне на плечо и покачал головой. Только выждав некоторое время, он направился вслед за Лебединским. На этом наша экскурсия была закончена. После аварии в Свердловске перед руководством биопромышленного комплекса встал вопрос: что делать с заводом? Под пристальным вниманием мировой общественности продолжать там работу с Сибирской язвой было невозможно, даже несмотря на то, что город оставался для иностранцев по-прежнёму закрытым. В СССР было построено три завода, специализирующихся на производстве Сибирской язвы: в Свердловске, Пензе и Кургане. Но производство велось только на свердловском заводе. Остальные заводы были резервными, имевшиеся там штаммы бактерий содержали в специальных хранилищах в ожидании приказа из Москвы о запуске промышленных линий. Военным не стояло надеяться на возобновление промышленного производства оружия на основе Сибирской язвы на заводе в Свердловске, они не в силах были отменить решение о прекращении деятельности завода, которое было принято партийным руководством страны сразу же после аварии. Давление со стороны военных с каждым месяцем все возрастало, они требовали увеличить производство Биологического оружия, хотя ни партийные бюрократы, ни армейское начальство не понимали, какой смертоносной силой оно обладает, и не могли в полной мере оценить той страшной угрозы, которая связана с производством Биологического оружия. В это время руководство "Биопрепарата" ловко воспользовалось ситуацией, чтобы обернуть её в свою пользу. Оружие на основе возбудителя Туляремии, успешно разработанное на нашем предприятии, было ничуть не хуже, чем обычное вооружение. А то, что официально Мы были гражданской организацией, позволяло скрывать нашу деятельность от Запада. * * * В 1981 году в соответствии с секретным указом Брежнева материалы и документация свердловского завода по производству Биологического оружия были отправлены в Степногорск, в северный Казахстан, где размещалось одно из предприятий "Биопрепарата". Происходящие перемены коснулись и меня лично. Работа с Туляремией принесла наконец ощутимые результаты, а это в первую очередь отразилось на моей репутации. Все мои сомнения и неуверенность ушли в прошлое. Всем скоро стало известно о планах переоборудования предприятия в Степногорске для производства Сибирской язвы — в течение долгих месяцев это было у Нас главной темой всех разговоров. Наиболее честолюбивые сотрудники радовались такому повороту событий, ведь участвовать в столь грандиозном проекте считалось престижным. К тому же на такие проекты обычно выделялись нёмалые бюджетные деньги, а значит, ни в чем отказа не будет. Да и мне тоже хотелось продвинуться по службе. В то время я ещё был в звании майора, но, конечно же, мечтал стать директором нового комплекса и, как никогда, был уверен в своих силах. Успехи в моей предыдущей работе с Туляремией давали мне некоторый перевес над другими кандидатами, и я нисколько не сомневался, что справлюсь с новой работой. Позвонив Калинину, я сказал, что хотел бы обсудить с ним возможность моего назначения на пост руководителя нового предприятия. Мне показалась, что моя прямота и напористость в какой-то мере даже импонировали ему. Была только одна сложность: в Степногорске уже был директор — полковник Давыдкин, которого назначили на эту должность всего год назад. Калинин, подумав нёмного, велел мне пока взять отпуск, а он решит, как лучше действовать. Через несколько дней я с семьей уже направлялся в Степногорск. Меня назначили на должность заместителя директора нового предприятия по производству сибиреязвенного оружия. На новом месте был устроен торжественный обед, на котором присутствовало все степногорское руководство. Полковник Давыдкин, директор предприятия, отведя меня в сторону, вдруг шутливо ткнул меня в бок. — Канатжан, — сказал он, — все-таки здорово, что ты здесь; только ответь мне честно, ведь ты приехал, чтобы занять моё кресло? Я рассмеялся: — С чего ты взял? Конечно же, нет! Но не прошло и месяца, как Давыдкина куда-то перевели, а меня назначили директором Казахстанской научно-производственной базы в Степногорске. А тем временём в Свердловске в "Городке 19" промышленное производство Сибирской язвы было официально закрыто. Военное предприятие должно было дальше использоваться лишь в качестве научно-исследовательской базы и как хранилище запасов Биологического оружия. В 1983 году несколько десятков военных специалистов с уральского завода по производству Сибирской язвы были переведены в Казахстан. Среди них был и Николай Чернышов. Впервые с Чернышевым я познакомился в 1984 году. Он пришел ко мне в сопровождении начальника отдела специальной техники безопасности степногорского предприятия подполковника Геннадия Лепешкина. Эти двое разительно отличались друг от друга. Молодой, общительный, острый на язык, Геннадий Лепешкин был очень энергичным человеком. Чернышев был нёмного старше Лепешкина, ему в те годы было уже под сорок, и в его густых каштановых волосах проглядывалась седина. Я о нём почти ничего не знал, кроме того, что он считался признанным экспертом. Я ненавидел играть роль большого начальника, особенно в присутствии людей моего возраста, и очень скоро Мы стали пить чай и непринужденно беседовать, вспоминая общих знакомых, работавших в "Биопрепарате" и в 15-м Управлении. Но говорили только Мы с Лепешкиным, Чернышев же практически не участвовал в нашем разговоре. Когда он ставил на стол чашку, я вдруг заметил, как сильно дрожат его руки. Перехватив мой недоумевающий взгляд, Лепешкин ухмыльнулся. — Коля, — сказал он, поворачиваясь к Чернышеву — может, стоит рассказать нашему начальнику Канатжану о том, что ты натворил? — Ну-ка, ну-ка, рассказывай, — с улыбкой предложил я, искренне наслаждаясь установившейся между Нами дружеской атмосферой. — Даю честное слово, что тебе ничего не будет. Я, было, решил, что Чернышев что-то напутал в расчетах, в лабораторных тестах. Он был опытным специалистом, следовательно, речь не может идти о чем-то, действительно, серьезном. Но Чернышев неожиданно покраснел. Он сидел молча и маленькими глотками пил чай. А Лепешкин уже был не в состоянии остановиться. — Слышал об аварии в Свердловске? — спросил он, обращаясь ко мне. К тому времени я, конечно, уже все знал. — А знаешь, из-за кого все произошло? — Из-за кого? — Да вот он — виновник, сидит напротив тебя. Не веря собственным ушам, я молча смотрел на Чернышева. Лицо его было неподвижным, словно маска. Он сидел, уставившись в одну точку, и только руки тряслись, будто у нёмощного старика. Казалось, ещё нёмного — и он расплачется. Лепешкин принялся рассказывать, что случилось тем мартовским вечером в Свердловске^ Чернышев даже не пытался что-либо отрицать. Он вообще не проронил ни слова. Лепешкин улыбнулся: "Вот теперь ты все знаешь. Именно он погубил столько народу". Чернышев встал и молча вышел из кабинета. Я подумал, что Лепешкин слишком жестоко поступил сейчас с Чернышевым. Но, с другой стороны, в Душе у меня волной поднималось злость: как ему удалось избежать наказания? И, что уж было совсем непонятно, почему? Перед тем как перевести его ко мне на предприятие, никто не предупредил меня о том, что он натворил. По-видимому, вину Чернышева попросту замяли. Все, кто знал об аварии, держали язык за зубами. Ведь более тщательное расследование в "Городке 19" вызвало бы слишком большой шум, даже в правительстве нашлись бы желающие задать ненужные никому вопросы о той работе, что велась на заводе. А на Западе подобная авария вызвала бы настоящую бурю: было бы проведено тщательное расследование, действия всех и каждого разбирались бы до мельчайших деталей, чтобы впредь исключить повторение подобных ошибок. Наша же пресловутая секретность не только помогла скрыть происшедшее, но и способствовала тому, что трагедия в будущем могла повториться. Судьба свела меня ещё с одним участником тех событий — подполковником Борисом Кожевниковым. Он рассказал мне, что через год после трагедии бригаде рабочих было приказано переместить 250-литровые контейнеры ТР-250 с сухой рецептурой Сибирской язвы в бункеры "Городка 19". Кожевников должен был сопровождать рабочих, пока те на тележках везли тяжелые контейнеры к бункеру. Внезапно одна тележка подскочила на кочке, и контейнер свалился и открылся. — И что же ты сделал? — спросил я. — Просто закрыл его и все, — пожал он плечами и поспешно добавил, что приказал продезинфицировать все вокруг. К счастью, никто не заболел. И, конечно же, его начальство так ни о чем и не узнало. Я был в шоке. * * * В 1988 году в США по приглашению доктора Мэтью Месельсона, весьма уважаемого профессора из Гарварда, приехала группа советских медицинских экспертов для того, чтобы рассказать "Правду" о том, что случилось в Свердловске в 1979 году. Они побывали в Вашингтоне, Балтиморе и Кембридже, выступили с целой серией сообщений, на которых демонстрировали медицинские отчеты и фотографии, подтверждавшие, что все пострадавшие заболели только кишечной или кожной формой Сибирской язвы. Делегацию возглавлял Петр Бургасов, тот самый, который в 1979 году руководил бригадой врачей, прилетевших в Свердловск сразу же после аварии. Бургасов, уйдя в отставку с поста заместителя министра здравоохранения, с грустью сказал, что общественность слишком долго ждала объяснений. Но вина за это, продолжал он, лежит исключительно на бывшем Советском правительстве, не желавшем обнародовать ужасающие подробности этой аварии. Слова "Перестройка" и "гласность", вызывавшие на Западе неизменное восхищение, позволили ему убедить слушателей в том, что он говорит Правду. Журнал "Science" в статье, посвященной приезду делегации русских медиков, писал: "Над загадочной Эпидемией в Свердловске 1979 года наконец-то слегка приоткрылась завеса тайны. В течение целых восьми лет официальные лица в США высказывали обеспокоенность неожиданной вспышкой Сибирской язвы, которая имела место в апреле 1979 года среди жителей Свердловска; однако Советы утверждали, что люди просто заболели… употребив в пищу инфицированное мясо. 11 апреля делегация советских должностных лиц посетила Национальную Академию наук в Вашингтоне… они представили то же самое объяснение, что и в 1980 году, но сообщили при этом массу мельчайших деталей, что позволило убедить даже самых больших скептиков в том, что в данном случае речь идет о трагической случайности". За несколько месяцев до поездки Бургасова и его коллег в США копия доклада, который он собирался там сделать, легла на мой письменный стол. Меня как научного руководителя "Биопрепарата" попросили подтвердить выводы, сделанные в докладе. Тогда мне было безразлично, узнают ли американцы Правду о том, что произошло в Свердловске, или нет. Но доклад Бургасова не выдержал бы критики любого уважающего себя эпидемиолога. Как он вообще мог рассчитывать, что кто-то на Западе поверит в то, что люди могли несколько недель питаться инфицированным мясом уже после первых случаев заражения? Несколько смертей можно было бы объяснить, но вот Эпидемию — вряд ли. Как, к примеру, объяснить факт, что Эпидемия коснулась только взрослых мужчин? Разве дети и Женщины не едят мяса? Доклад мне передал генерал Лебединский и сказал, что хотел бы услышать мои замечания. — Скажите, Владимир Андреевич, — спросил я, — что в действительности было причиной трагедии в Свердловске? — Инфицированное мясо, а что же ещё? — без колебаний ответил он. И тут я напомнил о его приезде в Омутнинск, когда Шахов при мне упрекнул его в небрежности. Он был удивлен. — Так это был ты? — воскликнул генерал. На лице его появилась отеческая улыбка. — Послушай, — начал он, — ты можешь думать что угодно об истинной причине Эпидемии. Но меня об этом никогда не спрашивай. Ты меня понял? Потому что, даже если ты спросишь, ответ все равно будет один: инфицированное мясо. Я отказался поставить свою подпись под докладом и объяснил, что не хочу, чтобы Мы выглядели на Западе полными дураками. Бургасов, узнав об этом, пришел в ярость. — Передайте этому молодому человеку, что пусть напишет тогда свой собственный доклад! — спустил пар он на Калинина, который со своей обычной бестактностью передал этот разговор мне. Итак, Бургасов отправился в Америку излагать свою версию событий, и, признаться честно, я был поражен тем, что она имела успех. Правда о трагедии в Свердловске или, по крайней мере, хотя бы часть её впервые была опубликована в России. Случилось это благодаря интервью, которое Борис Ельцин дал корреспонденту газеты "Комсомольская Правда" в мае 1993 года. — Именно наши оборонные разработки стали причиной "аварии", — туманно сказал Ельцин, добавив в конце, что после всего случившегося он попросил тогдашнего шефа КГБ Юрия Андропова и министра обороны Устинова закрыть бактериологическое предприятие. Когда же корреспондент спросил, почему же так долго он хранил молчание об этой трагедии, Ельцин удивленно ответил: "Так ведь никто ж меня не спрашивал". В 1998 году опять вспомнили об аварии в Свердловске, и в российских газетах промелькнули сразу несколько статей, в которых официальным лицам задавали вопрос об истинных причинах Эпидемии Сибирской язвы. Ответ был один — инфицированное мясо. 8 Успех. Степногорск. 1983–1987 годы С момента моего назначения в Степногорск прошло несколько недель, а меня уже вызвали в Москву для участия в совещании. В первом отделе, размещавшемся на самом последнём этаже здания на Самокатной улице, мне показали секретный приказ 1982 года за подписью Брежнева. До этого мне не приходилось знакомиться со столь важными государственными секретами. Офицер безопасности вынул документ из красной папки, положил его на стол передо мной и встал за моей спиной. Судя по всему, меня ознакомили лишь с той частью документа, которая касалась непосредственно моей работы. Я уже знал примерно суть приказа: необходимо переоборудовать наше предприятие на севере Казахстана и сделать из него завод по производству Биологического оружия, который со временём должен заменить свердловский завод. Нам предстояло работать с новыми штаммами Сибирской язвы. Одним из них был Антракс 836. Он был обнаружен в 1953 году в Кирове и мог стать "боевым штаммом" (как Мы это называли) по трем причинам: его без проблем можно было производить в больших количествах промышленным способом; во-вторых, он обладал высокой вирулентностью и, в-третьих, был пригоден для долговременного хранения и транспортировки. Сначала я работал над технологией его выращивания и подготовкой к использованию, добиваясь нужной Нам концентрации. Затем перешел к разработке соответствующей инфраструктуры, без которой Мы не смогли бы решить вопрос о его промышленном производстве. Надо было отрегулировать огромное количество Ферментаторов, сушилок, мельниц, центрифуг и другого специального оборудования. Многие в Москве, особенно те, кто непосредственно руководил разработкой и производством Биологического оружия, были уверены, что осуществить этот проект невозможно. А кое-кто надеялся, что "Биопрепарат" и его не в меру самоуверенный начальник на этом задании сломают себе шею. Успех с Туляремией сделал Калинина весьма влиятельным человеком, но достаточно было только упомянуть его имя, чтобы задеть самолюбие некоторых персон из высших эшелонов власти. Как-то раз на совещании в Москве уже нёмолодой генерал Тарасенко, в то время заместитель начальника 15-го Управления, вдруг отвел меня в сторону. — Поздравляю с новым назначением, Алибеков, — добродушно сказал он, похлопывая меня по плечу. — Давно пора дать дорогу нашей молодежи! Польщенный его вниманием, я улыбнулся. Тарасенко был заслуженным военным ученым, известным и уважаемым специалистом в области разработок советского Биологического оружия. — Однако будьте настороже, — посоветовал он. — Производственная линия, которую ты должен создать, может не оправдать ваших надежд. Поверь мне, молодой человек, поверь моему тридцатилетнёму опыту. Уж кому, как не мне, знать, из чего будет толк, а из чего нет. У тебя ничего не выйдет: эта гора металла никогда не заработает. Я был слишком ошеломлен, чтобы возражать. Тарасенко снова дружески похлопал меня по плечу. — Зато, уверен, ты получишь все необходимое для реализации проекта, — продолжал он, — но "Биопрепарат" взялся за непосильную задачу, имей в виду, что именно тебе придется отвечать за провал! Казахстанская научно-производственная база, основанная в 1982 году, была частью НПО "Прогресс", выпускавшего Пестициды и удобрения. Новое оборудование заняло больше половины помещений "Прогресса". Однако никому из нескольких тысяч работников, занятых производством Пестицидов, естественно, ничего не было известно о предназначении этого оборудования. Предприятие стало одним из шести подобных ему заводов для производства Биологического оружия. Официально я был назначен заместителем директора "Прогресса", но моя настоящая должность давала мне куда большие полномочия, чем имел обычный заместитель руководителя завода: я был "военным руководителем" всего комплекса. Предполагалось, что в случае возникновения того, что на языке военных именовалось "особым периодом" усиления напряженности в отношениях между сверхдержавами, руководство предприятием должно было тут же перейти в мои руки. И при получении шифрограммы из Москвы я должен был нёмедленно превратить "Прогресс" в военный завод. В этом случае штаммы особо смертоносных бактерий будут извлечены из специальных хранилищ и посеяны. В Степногорске основным являлись бактерии Сибирской язвы, но кроме них Мы работали с возбудителями Сапа и могли в нужный момент начать производство оружия на основе Туляремии и Чумы. Полученные патогенные микроорганизмы будут расфасованы в бомбы или распылительные установки и отправлены в порты, на железнодорожные вокзалы и аэродромы, откуда их должны доставить на объекты военного назначения или военные базы по всей территории России. Оружие будет производиться до тех пор, пока не придет приказ из Москвы об остановке производства либо завод не будет уничтожен. В наши дни, наверное, трудно представить, что Мы серьезно и обстоятельно готовились к войне. Но в то время я и мои коллеги нисколько не сомневались в том, что военный конфликт между сверхдержавами неизбежен. В начале 1980-х годов отношения между Советским Союзом и Западом значительно ухудшились по сравнению с предыдущими десятилетиями. На президентских выборах в США победил Рональд Рейган. При нём начался новый виток гонки вооружений. Советские солдаты в это время гибли в Афганистане от рук моджахедов, поддерживаемых американскими спецслужбами. Вашингтон планировал разместить в странах Западной Европы новое поколение крылатых ракет, которые в считанные минуты могут достичь территории России. По расчетам американских аналитиков потери Советского Союза в случае ядерной войны составят не менее шестидесяти миллионов человек. Мы осознавали, какая опасность нависла над Нами. Все газеты наперебой передавали слова Рейгана, назвавшего нашу страну империей зла. И хотя между собой Мы частенько подшучивали над стареющими генсеками, все же нетрудно было поверить, что милитаристы на Западе, воспользовавшись нашей слабостью, обрушатся на Нас всей своей мощью и уничтожат. Было очевидно, что в этом случае наши военные нанесут ответный удар и, вполне возможно, применят Биологическое оружие. НПО "Прогресс" было необычным предприятием. Расположенное в десяти километрах от Степногорска, вблизи урановых рудников, оно было огорожено со всех сторон бетонным забором с колючей проволокой. На территории комплекса не было никакой растительности. Она уничтожалась специально на случай непредвиденной утечки болезнетворных бактерий. Урок, полученный в Свердловске (когда "мудрое" решение поливать кусты и деревья из шлангов, дабы уничтожить инфекцию, привело к вторичному её распространению), все же не прошёл даром. Для того чтобы исключить всякую возможность незаметного проникновения посторонних на территорию базы, повсюду были установлены датчики движения. Комплекс был настолько огромен, что представлял собой миниатюрный город, где существовали даже улицы. Войти на его территорию как военным, так и гражданским можно было только по пропускам через проходные с вооруженной охраной. Так как западные спецслужбы пристально следили за всеми объектами, где, по их сведениям, могло производиться Биологическое оружие, Система охраны на предприятии стала ещё более строгой. Нельзя было привлекать внимание к тому, что здесь происходило. Как руководитель я нес ответственность за жизнь и здоровье сотен людей, которые были в моем подчинении, но как ученый понимал, какую угрозу для жизни моих сотрудников, да и моей собственной, может представлять малейшая неосторожность или простая небрежность в работе. Поэтомуужесточившиеся правила и инструкции соответствующих служб меня устраивали. Лена говорила, что по ночам я так скрипел зубами, что она не могла уснуть. И ещё я начал разговаривать во сне. — Ты что-то бормотал о каких-то требованиях, — улыбалась она. — Постарайся забыть о работе, когда возвращаешься домой. Но даже если бы я хотел забыть, то не смог бы. В Степногорске был один человек, который постоянно держал меня в напряжении. Как-то утром в октябре 1983 года, через несколько недель после моего переезда, подполковник КГБ Анатолий Булгак, начальник режимной службы нашего предприятия, приоткрыл дверь моего кабинета и просунул внутрь голову. — Можно войти? — поинтересовался он и переступил порог, прежде чем я успел ответить. Грузно опустившись на стул, Булгак непринужденно вытянул ноги. — Поскольку Нам с вами предстоит и дальше работать вместе, — начал он, — думаю, будет лучше, если Мы станём друзьями. — Что вам нужно? — спросил я. — Это не мне нужно, — пояснил он. — В первую очередь это нужно вам. Он замолчал. И я молчал, ожидая, что же будет дальше. — Мы с вами оба знаем, сколько новых людей скоро приедут сюда, — снова заговорил он, видимо, несколько задетый тем, что я никак не реагировал на все его намеки. — Тут будет полно народу. Можно легко наделать ошибок. — Ошибок? — переспросил я. Выпрямившись на стуле, он подобрал под себя ноги и уперся кулаками в колени, явно желая подчеркнуть важность того, что собирался сказать. — Под ошибками я имею в виду нарушения требований режима секретности, — объяснил он. — А этого Мы недопустим. — Не вижу никаких особых причин для волнений, — возразил я. — К тому же могу вас заверить, что нёмедленно дам вам знать, как только у меня возникнут какие-либо проблемы в этом отношении. — Вижу, вы не понимаете, — нетерпеливо перебил меня Булгак. — Было бы естественным и даже разумным заблаговременно изучить личные дела всех, кто будет тут работать. Если вы согласитесь, думаю, с Москвой особых проблем не будет. — Не думаю, что вы обладаете необходимой квалификацией, чтобы решать, кто из специалистов подходит для работы здесь, а кто нет. Или я ошибаюсь? Я постарался, чтобы эта фраза прозвучала как можно безобиднее, но Булгак тут же принял мои слова за упрек в собственном невежестве (чем, собственно говоря, они и были). Вообще, Булгак испытывал благоговейное отношение к науке, как многие малообразованные люди. При этом он возненавидел бы каждого, кто посмел бы намекнуть на его собственное невежество. Когда я познакомился с ним поближе, то очень скоро понял, что он до смерти боится того, что происходит за стенами наших лабораторий. Если он начинал относиться к моим сотрудникам с подозрением или был не согласен с секретностью наших мероприятий, я нёмедленно отдавал распоряжение выдать ему костюм биологической защиты и предлагал вместе отправиться в Зону II для того, чтобы он лично все проверил. Но он каждый раз поспешно отказывался, невразумительно бормоча, что он зайдет как-нибудь в другой раз, а то сейчас у него по горло других дел. Стук в дверь прервал затянувшееся молчание. Пришел один из руководителей лаборатории. Поднявшись на ноги, Булгак ухмыльнулся. — Все равно вам не обойтись без моей помощи, — заявил он. — Сами увидите. Не поздоровавшись, он прошёл мимо сотрудника и вышел из кабинета. Проводив его взглядом, Мы молча переглянулись, и я заметил на лице коллеги некоторую брезгливость. И неудивительно. У Булгака были довольно приятные, мягкие черты лица, но острый, пронизывающий взгляд и неприветливость вызывали в людях неприязнь. Он был достаточно молод, лет 35–40. Казалось, каждое его движение, каждый жест словно отрепетирован перед зеркалом в расчете произвести впечатление на окружающих. Он предпочитал носить темно-серые костюмы и непременно темные ботинки. В Степногорск его перевели из какого-то заштатного городка в Казахстане месяцев за шесть до моего приезда. Сам по себе он был достаточно заурядным человеком. Многие его побаивались, но тем не менее за спиной безжалостно над ним издевались. Булгак обладал нёмалой властью в нашем институте. У КГБ такие люди, как он, были на всех предприятиях по разработке Биологического оружия. Начальник режимной службы автоматически считался заместителем директора предприятия, но отчитывался только перед своим непосредственным начальством с Лубянки. И каждому директору приходилось мириться с таким положением дел. КГБ прилагал нёмало сил и энергии, чтобы держать под контролем не только руководящих работников "Биопрепарата", но и технический персонал. Избежать его всевидящего ока было попросту невозможно: к каждому предприятию прикреплялось от десяти до пятнадцати офицеров КГБ, с помощью которых Нас держали в узде, к тому же у них было нёмало добровольных информаторов. Савва Ермошин порой шутил, что в компетентные органы "стучит каждый десятый советский Гражданин". Можно было предположить, что примерно то же самое происходит и на нашем предприятии. Я никогда с ним не спорил. Наверняка, копаясь в моем личном деле, он узнал, что и я чуть не стал информатором. И воспоминания об этом неприятном эпизоде в моей биографии, возможно, были причиной моего неприязненного отношения к Анатолию Булгаку. Вот как это было. В 1979 году, за пять лет до моего назначения в Степногорск, будучи в Бердске научным сотрудником, я закончил разработку лабораторной технологии производства бруцеллезной рецептуры для использования в биовооружениях. Это было моё первое серьезное задание. Оно было санкционировано моим научным руководителем, полковником Львом Ключеровым. Я отправил доклад об успешном окончании работ в Москву, нисколько не сомневаясь в том, что Ключеров захочет как можно быстрее узнать о результатах. Однако ответа не последовало. Уже это должно было меня насторожить. Спустя несколько дней начальник режимной службы в Бердске полковник Филипенко вошел ко мне в кабинет, держа в руках копию моего доклада. — Что все это значит? — спросил он. Немало польщенный тем, что даже КГБ проявил интерес к моей работе, я начал докладывать подробно. Когда я перешел к перечислению всех составляющих питательного раствора, Филипенко внезапно прервал меня. — Похоже, вы меня не понимаете, — сказал он. — Я спрашиваю, кто отдал распоряжение это сделать? Я удивился и ответил, что исследования санкционировал полковник Ключеров. — Этого не может быть! — рявкнул он. — Я только что звонил ему в Москву! Он сказал, что слышит об этом впервые! — Но он сам дал… — и вдруг я остановился на полуслове. Сердце у меня ушло в пятки. Я вдруг сообразил, что совершенно забыл согласовать с режимной службой свое задание. Это правило существовало ещё со времен Лаврентия Берии, курировавшего работы по созданию Биологического оружия. До аварии в Свердловске на предприятиях попросту игнорировали эти правила предосторожности, но потом меры по обеспечению режима секретности ужесточились, и я невольно подвел своего руководителя. Когда я связался с Ключеровым, он был в ярости. — Вы что, не знаете, что от вас не требовалось, чтобы вы что-то изобретали?! Вы должны были просто проанализировать, возможно ли такое в принципе или нет! — ледяным тоном процедил он. — В вашем рвении вы зашли слишком далеко. Спорить и возражать не имело смысла. Только сейчас я понял, что в КГБ, куда попал мой отчет, могут воспользоваться этим для обвинения руководителей "Биопрепарата" в том, что они занимаются собственной разработкой оружия. Нормальный руководитель списал бы все на мою неопытность, но Ключеров и его начальство не были заинтересованы в этом, а стремились обезопасить самих себя. На следующий день меня вызвали в Управление КГБ в Бердске. Приказ явиться туда получил и Владимир Румянцев, мой коллега и товарищ, о котором я уже рассказывал. Всю дорогу в Управление Мы шли молча. Офицер в штатском провел меня в кабинет начальника. Румянцеву было приказано подождать. Начальник Управления Кузнецов сидел в кабинете и читал мой доклад. Листы были разбросаны по всему столу. Я огляделся по сторонам в поисках стула, но мне не было предложено сесть. Когда я вошел, Кузнецов даже не поднял головы. Он читал мою работу невозмутимо и сосредоточенно, напомнив мне одного из наших профессоров в Томске. Время от времени он покачивал головой. Дочитав, он резко встал из-за стола и направился ко мне, подойдя почти вплотную. — Зачем вы это сделали?! — выкрикнул он. — Я получил приказ, — еле слышно отозвался я. — Так вы фашист?! — Что?! — Только фашист может сказать, что убивал людей, повинуясь чьему-то приказу. — Но я никого не убивал! — запротестовал я. — Я просто работал… я выполнил то, что мне приказали. — Это неважно. Ясно, что вы можете убить, если прикажут. Собственных мозгов у вас, похоже, нет. С каждой секундой его рев все нарастал. Я был совершенно раздавлен. У меня появилось ощущение, что я и впрямь кого-то убил! Как же долго это продолжалось! Мне показалось, что прошёл час, как я переступил порог кабинета. Кузнецов настойчиво называл меня фашистом, а я упорно продолжал все отрицать и терялся в догадках. Что он от меня хочет? Может, если я сознаюсь, что я фашист, он перестанет кричать на меня? Но зачем признаваться, если меня все равно уволят? Я представил себе отца в кителе с боевыми орденами и медалями. Поверит ли он в то, что его сын — фашист? — Послушайте, — перебил я его, — если вы считаете меня фашистом, почему бы вам просто не взять меня под стражу? Кузнецов сразу же перестал кричать, заглянул мне в глаза и, не говоря ни слова, снова уселся за стол. От внезапно наступившей тишины зазвенело в ушах. — Думаю, это лишнее, лейтенант, — улыбнулся он вдруг. — Все Мы ошибаемся. Может быть, я даже прощу вас… но мне нужна ваша помощь. — Каким же образом я могу вам помочь? — Я вам сейчас скажу, — сказал он, протянув ко мне свои руки, — в вашу пользу говорит только один факт: ведь вы недавно вступили в партию, верно? Я кивнул. Членство в Коммунистической партии было вовсе не обязательным, но без этого нельзя было получить продвижение по службе. Вот и я тоже вступил в партию, чтобы иметь хорошую характеристику. — Вы хороший молодой ученый, — дружелюбно продолжал Кузнецов, — коммунист. Но среди ученых есть много беспартийных, и Нам неизвестно, что они за люди, о чем думают. Может быть, у них есть сомнения. Может быть, кое-кто из них неблагонадежен. Кузнецов вопрошающе посмотрел на меня, но я растерялся и не понимал, куда он клонит. — Что ж, — сказал он, решив, что хватит ходить вокруг да около, — вы бы могли помочь Нам понять, что происходит. И только тут я сообразил, что он имеет в виду. — Вы предлагаете мне стать вашим информатором? — спросил я. — Нет, нет, — резко возразил он, — скорее, так называемым "добровольным помощником". Я сразу почувствовал себя увереннее. Выходит, меня никто не собирался арестовывать! Мне было стыдно за то, что я так перепугался. — Бесплатно? — бодро поинтересовался я. Прошло несколько секунд, прежде чем до него дошел смысл вопроса. Кузнецов снова взорвался. — Я с вами шутить не намерен и вам не советую! — прорычал он и махнул рукой, чтобы я уходил. Я вышел и наткнулся на Румянцева. Бледный и взвинченный, он метался из угла в угол. Не знаю, удалось ли ему что-то услышать из нашего разговора. Я хотел было успокоить его, как вдруг дверь в кабинет распахнулась и Кузнецов произнес: — Можете не ждать своего приятеля. Отправляйтесь домой. В тот же день поздно вечером Румянцев пришел ко мне домой, прихватив с собой две бутылки Водки. Мы молча выпили одну бутылку и принялись за другую, когда он наконец заговорил. — Канатжан, — сказал он, — я знаю, что ты отказался. — Это Правда, — ответил я, полностью придя в себя после разноса Кузнецова и невероятно гордый оттого, что нашел в себе силы это сделать. Румянцев опрокинул ещё одну стопку и вытер губы. — То же самое сказал ему и я. — Это все ерунда. Не стоит из-за этого так переживать, — ответил я и перевел разговор на другую тему. Прошло несколько месяцев. Но время от времени Румянцев на вечеринках отводил меня в сторону, туманно намекая на наш визит в КГБ. — Конечно, ты считаешь, что ты такой хороший парень, — как-то, хлопнув меня по плечу, сказал он, — а я вот подкачал. Мне не верилось, что Кузнецову удалось убедить моего друга стать информатором, но если это было Правдой, то я бы предпочел не знать этого. Наши пути разошлись. Став заместителем директора Биопрепарата, я помог Румянцеву перевестись в Подмосковье на руководящую должность, но потом он уволился. Много лет Спустя, уже приехав с Соединенные Штаты, я с горечью узнал, что в разговоре с нашим общим другом он назвал меня стукачом. Когда Мы закончили реконструкцию комплекса в Степногорске, сбылось то, о чем предупреждал меня генерал Тарасенко. Было построено много новых зданий. Одно из них, получившее название "Здание 600", стало самой большой испытательной базой в Советском Союзе. Высотой оно было более пятнадцати метров, внутри размещались две гигантские камеры из нержавеющей стали для испытания оружия. Первая была сконструирована таким образом, чтобы выдерживать мощный взрыв, и использовалась для определения степени разрушения и мощности рассеивания аэрозольных смесей, содержавшихся в бомбах. Вторая предназначалась для опытов над животными. Кроме того, была построена целая сеть подземных бункеров для хранения биологических материалов, а также сложная Система вентиляции и канализации. Биологическое оружие — это не обычное оружие, которое заряжают. Пробирки с наиболее смертоносными культурами не могут служить наступательным вооружением до тех пор, пока не удастся сделать поведение бактерий стабильным и предсказуемым. Технология производства микроорганизмов — вот что является оружием в полном смысле этого слова. Разрабатывать её сложнее, чем вывести новый штамм. В Степногорске создание оружия на основе Сибирской язвы началось с небольшого количества бактерий, помещенных в герметически закупоренную ампулу. Сотни таких крохотных ампул загружались в металлические лотки, а потом — в камеры-холодильники, каждую из них при этом накрывали салфеткой, смоченной дезинфицирующей жидкостью, и снабжали специальной наклейкой-паспортом, где указывались основные свойства данного штамма и дата, когда он был создан. Одной такой ампулы достаточно для производства огромного количества боеприпасов. Ни при каких обстоятельствах не разрешалось заходить в хранилище по одному. Когда ампулу вынимают из лотка, по правилам должны работать двое: лаборант (или кто-то из технического персонала) и научный сотрудник. Достав пробирку, они проверяют её герметичность, а затем на металлическом контейнере несут в лабораторию. За многие месяцы испытаний Мы тщательно отработали этот процесс. Сначала научный сотрудник наливал в ампулу небольшое количество питательного раствора. Состав питательной среды непрерывно менялся — в зависимости от того, какой именно штамм выращивался в данный момент. Мы со временём даже придумали специальный термин — "материнская культура". Крохотной пипеткой набрав жидкость из пробирки, научный сотрудник аккуратно разливал смесь по нескольким емкостям чуть большего размера. Потом эти емкости на тележке перевозились в другую комнату, помещались в контейнеры с подогревом размером со среднюю микроволновую печь и оставались в этом инкубаторе на один-два дня. Нагревание может уничтожить бактерии. Например, когда пастеризуют молоко, температуру в печах поднимают до 55 градусов по Цельсию. При производстве оружия, напротив, нужно, чтобы бактерии выжили, и необходимо подобрать такую температуру, при которой самые разные патогенные организмы начинали бы активно размножаться. Этот процесс имеет много общего с технологией производства Вакцин. Пройдет не менее сорока восьми часов, прежде чем посеянный материал превратится в миллиарды микроорганизмом. Но, чтобы вырастить нужное количество бактерий, потребуется несколько дней или даже недель. После того как жидкую культуру достанут из термостата, её переливают в большие емкости, их везут в другое помещение, где подсоединяют к устройству, которое Насыщает жидкость пузырьками воздуха. Равномерное распределение кислорода в смеси усиливает рост бактерий. На этой стадии жидкая культура полупрозрачная, темно-коричневого цвета, как чай или кола. Но чем выше концентрация бактерий, тем более светлой и непрозрачной она становится, а когда концентрация достигнет максимального значения, смесь будет похожа на кофе со сливками. Разработчики пользуются определенными рецептами. Исходный материал один и тот же, однако количество и комбинация компонентов питательной среды, температура и время каждый раз варьируются. Если смесь случайно перегреть, то весь процесс придется начинать с самого начала. Каждое новое поколение бактерий переносится всякий раз в большие по размерам емкости до тех пор, пока не будет получено достаточное количество бактерий Сибирской язвы, чтобы под давлением перекачать его в помещение, где установлены несколько Ферментаторов. В этих исполинских реакторах микроорганизмы выращиваются ещё в течение одного-двух дней. Бактерии продолжают активно размножаться до тех пор, пока их концентрация не достигнет максимума, после чего культуру центрифугируют, и благодаря соответствующей обработке их концентрация повышается ещё в тридцать раз. Использующиеся у Нас центрифуги похожи на сепараторы, которые есть на всех молочных фермах и без которых не приготовишь ни масла, ни сливок. Их по спецзаказу изготовили для Нас на заводе в Туле, выпускавшем сепараторы для маслобоен. Но даже на этой стадии субстанция не является оружием. Чтобы на долгое время стабилизировать состояние смертоносных микроорганизмов, их нужно смешать со специальными добавками. Как и питательная среда, эти добавки являются важным элементом процесса. Полученную в результате всего этого смесь подают по подземным трубам в соседнее здание, где она отфильтровывается в боеприпасы. Аппараты, которые отмеряют и разливают определенные порции выращенных Нами патогенных микроорганизмов, очень похожи на те, при помощи которых на заводе разливают по бутылкам газированную воду. Как только реактор опустеет, из посевного материала выращивается новая партия бактерий и начинается следующий цикл. Процесс этот может идти круглосуточно. Мы опробовали несколько технологий и смогли расширить производство. К 1987 году общая мощность линий по производству Сибирской язвы по всей стране составляла около пяти тысяч тонн в год. Мобилизационный план завода в Кургане был тысяча тонн рецептуры Сибирской язвы в год, в Пензе — пятьсот, а в Степногорске — триста тонн. Хотя реальные мобилизационные планы были несколько ниже.   Все наши заявки на биологический материал и необходимое оборудование всегда выполнялись. Основной проблемой была нехватка кадров. Когда я приехал в Степногорск, там работало около сорока научных сотрудников. Но из них очень мало кто обладал квалификацией, необходимой для научно-исследовательской работы на современном уровне. Требовались сотни новых научных работников и технический персонал, но правила приема на работу в Степногорске, как, впрочем, и на других секретных предприятиях оборонной промышленности, в последнее время резко ужесточились. Тех, кто хотел работать у Нас, проверяли самым тщательным образом, и такая проверка могла длиться многие месяцы, которых у Нас не было. Я понимал, что Булгак был прав, когда предупреждал меня об опасности приема на работу непроверенного персонала. Но жесткий график и давление из Москвы не оставляли мне иного выбора. Я начал неофициально нанимать рабочих, технический персонал и научных сотрудников сначала из Степногорска, а затем из гражданских НИИ других городов. Многие приехавшие не имели специального допуска к секретной работе, поэтому я принимал их на временную работу, ожидая, пока они пройдут необходимую в таких случаях проверку. Через несколько месяцев на предприятии появилось около двухсот новых сотрудников. Но ненужных вопросов от начальства не последовало, потом у меня было так много работы, что я вообще перестал беспокоиться о правилах секретности. Я все набирал и набирал людей, оформляя их на полный рабочий день, как только проведенная скрупулезная проверка подтверждала их благонадежность. К тому же успех наших исследований, как мне казалось, в какой-то степени служил оправданием некоторому упрощению процедуры приема на работу. Однако Анатолий Булгак был не из тех людей, которые способны забыть нанесенное им оскорбление. Информаторы, конечно, доложили ему о моих необычных методах приема на работу. Дождавшись, когда на меня скопилось порядочное количество компрометирующих материалов, он решил преподать мне урок. Со времени нашего неприятного разговора прошёл почти год. Вдруг меня вызывают в Москву. Приказ пришел от имени Калинина. Никаких объяснений не последовало. Впрочем, я этого и не ждал. Я думал, что он хочет, чтобы я доложил о результатах. До Москвы самолет летел почти три с половиной часа. Никуда не заезжая, я отправился к Калинину. Его секретарь сказала, что он занят. Меня это не слишком удивило. Калинин был из тех начальников, кто, приказав мчаться стремглав в Москву, мог подолгу заставлять ждать в приемной аудиенции. Неожиданно секретарь Калинина передала мне записку от полковника КГБ Владимира Дорогова, начальника контрразведки всего "Биопрепарата". "Зайди ко мне нёмедленно", — прочитал я. Я поднялся в его кабинет на третьем этаже. Дорогов стоял у окна и, услышав мои шаги, обернулся. Меня поразило выражение его лица — свирепое и жестокое. — Ты вообще понимаешь, какой страшной опасности подвергаешь свою страну? — ледяным тоном спросил он. Подойдя к столу, он выдвинул ящик и вытащил папку со списком всех тех, кого я взял на работу за последние полгода. Несколько фамилий были подчеркнуты красным карандашом. — У Нас в Степногорске служат отличные офицеры, — продолжал Дорогов, — однако ты, похоже, отказался от их помощи. Честно говоря, ничего подобного я ещё не встречал. Его ледяной тон заставил меня забеспокоиться. — Товарищ полковник, позвольте, я все объясню… — начал я. — Никаких объяснений! — отрезал он. — Я читал твое личное дело и прекрасно знаком с твоей биографией, Алибеков. Ты уже не в первый раз поступаешь так безрассудно. И Дорогов напомнил о моей встречи с Кузнецовым, когда он предлагал мне стать информатором, а я отказался. — И что теперь прикажешь делать? — спросил он. — Не знаю, — откровенно сказал я. Это было не только нарушением установленных правил. По их мнению, мои действия иначе, как вредительством и подрывной деятельностью, назвать было нельзя. Скорее всего, на этом моей карьере суждено было закончиться. Но тут в КГБ опять поступили неожиданно. Открыв верхний ящик стола, Дорогов вытащил из него лист бумаги и сказал в приказном тоне: — Здесь ты перечислишь все, что натворил, а потом объяснишь, в чем была твоя ошибка и почему ты считаешь, что поступал неправильно. Как только я закончил писать, он протянул мне руку и крепко, до боли, пожал её. — Не забывай об этом клочке бумаги, — сказал он. — Бумага вещь тонкая, но задницу прикрывает железно. На следующий день Калинин наконец согласился меня принять. Протянув мне мою объяснительную записку, уже приложенную к официально объявленному выговору, коротко приказал мне поставить на обоих документах свою подпись. Это была традиция, уходившая корнями ещё в сталинское прошлое: моя подпись подтверждала, что я признаю выдвинутые против меня обвинения и заранее согласен с тем наказанием, которое мне вынесут. — Это было в последний раз, — произнес Калинин. — Запомни на тот случай, если опять захочешь нарушить установленный порядок. Арест и расстрел мне, конечно, не грозили, но тогда я этого не знал. Если вместо меня назначили бы другого руководителя проекта, то это сильно замедлило бы развитие программы, а может, и вообще поставило бы её под угрозу срыва. А к тому времени Калинин уже слишком многое поставил на карту, чтобы рисковать. Наверное, ему пришлось употребить все свое влияние, чтобы отделаться от КГБ. В случае моего провала его карьере, возможно, тоже пришел бы конец. Вернулся я в Степногорск с твердым намерением продолжать работать с полной отдачей, которую "Биопрепарат" всегда требовал от всех своих сотрудников. Семья незаметно отошла на второй план. Бывали дни, когда, работая в лаборатории, я терял всякое ощущение времени и возвращался домой только для того, чтобы поспать пару часов. В 1985 году родился мой третий ребенок, сын Тимур. Но меня по-прежнёму почти никогда не было дома. Лена одна возилась с малышом, а я, как одержимый, работал в лаборатории. Я стал очень вспыльчивым и раздражительным. За всю свою жизнь я не чувствовал себя таким одиноким, как тогда. Поэтому я обрадовался переводу в "Прогресс", после стольких лет проведенных на севере России я смог наконец-то вернуться в родной Казахстан. Степногорск находился относительно недалеко от того города, где жили мои родители. Я всегда хотел быть среди земляков, говорящих на родном языке. Но на нашем предприятии не было ни одного казаха, да и среди жителей Степногорска их было всего несколько человек. Для всех я все равно был чужаком. У моей старшей дочери Миры никогда не было конфликтов ни с учителями, ни с одноклассниками. Все знали, что она дочка директора. Но мне-то было отлично известно, что кое-кто из детей (за глаза, конечно) называет её "черной" или "обезьянкой". Когда дома у меня было свободное время, я работал над докторской диссертацией. Вся моя дальнейшая карьера в "Биопрепарате" зависела от того, смогу ли я защититься. В конце концов мне с трудом удалось помириться с Булгаком. Он был достаточно проницателен и не задавал мне вопросов о том, зачем я ездил в Москву но было заметно, что он злорадствует по поводу моего унижения. Вскоре, к величайшему моему облегчению, его перевели на прежнее место, в какую-то глухую провинцию. Но случилось это после того, как он сам погорел на несоблюдении секретности. Одно из подчинявшихся Булгаку подразделений называлось "Специальный отдел по противодействию иностранным техническим Разведкам". Этот отдел следил за тем, чтобы невозможно было определить, чем Мы занимались в Степногорске. Булгаку были нужны люди с техническим образованием, чтобы найти способ, как скрыть наличие громадного количества отходов, образовывавшихся в результате работы наших Ферментаторов. Булгак нашел гражданского инженера и сделал его начальником отдела. Фамилия его была Маркин. Он оказался способным человеком и хорошо владел искусством маскировки. Маркин был скромным и застенчивым человеком. Ему было лет 35–40. Коллеги относились к нёму хорошо, но друзей у Маркина было мало. Из-за его замкнутости и молчаливости мало кто знал о том, насколько сложной была его личная жизнь. Маркин влюбился в Женщину, которая была вдовой одного кэгэбешника, когда-то работавшего в Степногорске. После непродолжительных ухаживаний они поженились, но брак оказался неудачным. Супруги часто ссорились, и с каждым месяцем Маркин выглядел все более грустным и подавленным. Однажды он попросил отпуск, объяснив, что поедет ухаживать за внезапно заболевшей матерью. Отпуск ему дали. Спустя несколько недель Булгак ворвался ко мне в кабинет, держа в руках письмо. Оно было из какой-то небольшой деревушки в Горьковской области. — Прочтите-ка это! — сказал он нахмурившись. Маркин писал, что не хочет возвращаться в Степногорск: "Очень вас прошу, позвольте мне уволиться. Я хочу работать в колхозе, где живет моя мать, — говорилось в письме. — Прошу вас, не думайте, что были какие-либо другие причины моего отъезда. Я не изменник, нет. Просто обычный, ничем не примечательный человек, который хочет спокойствия". Я передал письмо Булгаку — Неплохой способ отделаться от жены, — улыбнулся я. Но Булгак не улыбался: — Мы не можем его отпустить. Он слишком много знает. — Да, много, — согласился я. — Но кому из западных шпионов придет в голову тащиться по грязи в какую-то деревушку, чтобы разыскивать его? Думаю, не стоит волноваться по этому поводу. Кроме того, он ведь не служил в КГБ. И вы не имеете права удерживать его здесь. Булгак рассеянно смотрел куда-то в сторону. — Посмотрим, — обронил он. * * * Прошло несколько дней, и настроение у Булгака поднялось. — Один из наших людей только что позвонил в Горький начальнику УКГБ, поговорил с ним о Маркине, — ухмыльнулся он. — Ребята жалуются, что теперь у них два повода для головной боли. — Не понимаю. Что это значит? Булгак ехидно посмотрел на меня. — Если бы вы следили за Политикой, — поучающим тоном сказал он, — то больше знали бы о том, что происходит в мире. Вы что, не слышали, что они сейчас занимаются Сахаровым? Мне показалось несколько странным, что он ставит в один ряд выдающегося физика и нашего Маркина, называя их "головной болью". Несколько недель Спустя, когда Мы с Булгаком обсуждали вопросы секретности, он вдруг заерзал на стуле, будто на нём лежала кнопка. — В чем дело? — спросил я. — Совсем забыл, — сказал он. — Помните, что я вам рассказывал про "головную боль"? Ну, в Горьком? Я кивнул — Так вот, — продолжал он, явно смакуя каждое слово, — в Горьком осталась теперь только одна "головная боль". — И что это значит? — Это значит, что Маркина больше нет. — Хотите сказать, что он уехал из Горького? — Не совсем, — сказал Булгак, — он умер. — Что произошло? — с тревогой спросил я. — Похоже, утонул. Слишком много выпил, пошел купаться и не вернулся. — Не знал, что Маркин любитель купания и Водки. На лице Булгака появилась загадочная улыбка. — Самое главное, что в Горьком теперь осталась всего одна "головная боль". — Его что — убили?! Похоже, Булгак обиделся на эти слова. — Откуда мне знать? — буркнул он. — Главное, что теперь за Маркина нечего беспокоиться. * * * К 1989 году на заводе работало уже более девятисот человек, и каждый месяц их становилось все больше. Ученые из Свердловска, в том числе и злополучный Николай Чернышов, помогли осуществить прорыв в разработке самого эффективного оружия на основе Сибирской язвы. Но за спешку пришлось поплатиться. Каждую неделю происходили аварии или несчастные случаи. Как-то Геннадий Лепешкин, наш начальник отдела Биозащиты, доложил, что в одной из лабораторий рабочий заразился Сибирской язвой. У него на шее, по-видимому, была ссадина или ранка. А через неё бактерии Сибирской язвы очень легко могут проникнуть в тело человека. У рабочего начала опухать шея, и ему стало трудно дышать. Сначала Мы лечили его пенициллином и стрептомицином — Антибиотиками, которые наиболее эффективны при кожной форме Сибирской язвы. Но потом у него на груди появилась большой болезненный отек, который быстро увеличивался. Ему становилось все труднее дышать. Через три дня стало ясно, что летальный исход неизбежен. Уже подготовили сообщение, которое нужно было нёмедленно отправить в Москву, как только бедняга умрет. Но Мы решили сделать последнюю, отчаянную попытку спасти ему жизнь и ввели ему огромную дозу сибиреязвенной сыворотки. Это неожиданно помогло — больной стал выздоравливать. Этот случай продемонстрировал возможности созданного Нами нового оружия. Наши новые порошкообразные и жидкие смеси со спорами Сибирской язвы были почти втрое эффективнее, чем те, которые Мы выпускали в Свердловске. Достаточно было всего лишь пяти килограммов Антракса 836, разработанного здесь, в Казахстане, чтобы заразить половину населения, проживающего на территории площадью более одного квадратного километра. А разработанной в Свердловске рецептуре для достижения той же самой цели понадобилось бы более пятнадцати килограммов. Разрушительная сила нового оружия была подтверждена целой серией испытаний, проведенных в 1987 году на острове Возрождения. Лепешкин, ставший к тому времени моим первым заместителем, вылетел туда, чтобы лично следить за полевыми испытаниями. Когда он доложил, что они прошли успешно, Москва решила прекратить производство Сибирской язвы в Свердловске в "Городке 19". Степногорск с лихвой возместил потерю свердловского военного завода. На нашем комплексе можно было выпускать до двух тонн сибиреязвенной рецептуры в сутки. Создав мощный завод по промышленному производству Сибирской язвы для военных целей, Советский Союз стал первой страной, обладающей мощным Биологическим оружием. Значительного перевеса сил в этой области Мы добились в 80-х годах: ракеты с боеголовками, начиненные патогенами, могли наносить удары по целям, находившимся за тысячи километров. Завод в Степногорске мог производить Биологическое оружие в таком количестве, которое и не снилось ни одной стране Запада. За четыре года Нам удалось сделать в области разработки и создания Биологического оружия больше, чем за четыре десятилетия после Второй мировой войны. Стоит ли говорить, что Мы отнюдь не спешили оповестить весь мир о наших успехах. Международное сообщество ничего не знало о "Биопрепарате" и не подозревало, насколько далеко Мы продвинулись вперед в создании Биологического оружия. 9 Оспа. Москва. 1987 год Слово Вирус происходит от латинского слова, означающего "яд". Вирусы не видны под оптическим микроскопом, они в сотни тысяч раз меньше, чем самые крохотные песчинки. Об их существовании никто и не подозревал до тех пор, пока в конце девятнадцатого века микробиолог Дмитрий Ивановский не открыл их, изучая причины внезапной вспышки мозаичной болезни на табачных плантациях. Ивановский обнаружил, что возбудитель болезни обладает загадочной способностью проходить сквозь фильтры, препятствующие проникновению бактерий. Только через полвека появившиеся электронные микроскопы позволили увидеть и идентифицировать первый Вирус. Но открытие Ивановского тем не менее создало новое направление в исследовании инфекционных заболеваний. Чем больше становилось известно ученым о новых Вирусах, тем больше вопросов возникало. Вирусы вели себя непредсказуемо. Они могут оставаться инертными очень долгое время, пока им не удастся присоединиться к клеткам другого организма. По структуре Вирусы гораздо примитивнее, чем бактерии, поскольку состоят из одной протеиновой оболочки, цепочки ДНК или РНК, а иногда имеют липидную мембрану. Но они способны полностью уничтожать даже самые сложные биологические Системы, Правда, не все Вирусы убивают организм "хозяина". Смертельные Вирусы, как правило, сочетают в себе высокую степень вирулентности со столь же высоким уровнём контагиозности (заразности). Вирус "запрограммирован" на собственное воспроизводство, однако, обладая только частью генетического материала, он не может самостоятельно размножаться или вызывать химические реакции. Поэтому сначала он должен найти будущего "хозяина" — существо, обладающее клеточной структурой и теми питательными веществами, которые необходимы ему для размножения. Вирусы активизируются при попадании в ядро или цитоплазму клетки своего "хозяина", потом сливаются с ними и в итоге не позволяют клеткам выполнять их функции. Человеческое тело имеет множество различных механизмов, позволяющих сопротивляться болезнетворным микроорганизмам. Иммунная Система реагирует мгновенно и на нескольких уровнях. Иммунологи обычно различают специфическую и неспецифическую иммунные реакции организма. Специфическая, или приобретенная, иммунная реакция зависит от клеток, хранящих Информацию о предыдущих вторжениях Вирусов в организм, они играют весьма значительную роль в формировании иммунитета. Одну из самых ответственных ролей в иммунной Системе любого организма играют так называемые "Т-клетки". Они ведут себя, как разведчики, двигаясь по Системе кровообращения, попадают в лимфатические узлы, выискивая любые инородные вещества. Стоит только Вирусу попасть в кровеносную Систему и инфицировать первую клетку, как он будет нёмедленно распознан Т-клетками. Они реагируют на Вирус и начинают воспроизводиться, рассылая сигналы Антителам, привлекая их в очаг инфекции. Антитела способны бороться с Вирусами и бактериями, пока они циркулируют по Системе кровообращения, до того момента, как они проникнут в клетки организма. Уже через нескольких секунд после того, как инфекция попала в организм, начинается высвобождение защитных белков и воспалительных веществ, которые в свою очередь активизируют клетки-убийцы и направляют их к зоне поражения. Интерферон, один из наиболее мощных и сильнодействующих антивирусных веществ, разрушает РНК Вируса, замедляет синтез его белков и тем самым препятствует воспроизведению Вируса в инфицированных клетках. К концу первой или к началу второй недели организм в большинстве случаев вырабатывает Антитела, которые стараются нейтрализовать Вирус, прикрепляясь к его поверхности и тем самым препятствуя его проникновению в новые клетки. Однако все Вирусы быстро приспосабливаются и мутируют. Среди бесчисленного числа мутировавших Вирусов существуют формы, устойчивые к большинству лекарственных препаратов и проникающие через любую иммунную защиту. Новые Вирусы могут появляться неожиданно, а Вирусы, некогда считавшиеся безвредными для человека, могут превратиться в смертельно опасные. К ним можно отнести Вирус иммунодефицита человека или Вирус лихорадки Эбола, а к менее опасным Вирусам — те, которые вызывают появление бородавок. Есть Вирусы, поражающие только растения или животных. Арбовирусы, передающиеся исключительно насекомыми, как правило, поражают мозг, мышцы, печень, сердце или почки. Кишечные Вирусы поражают желудочно-кишечный тракт, попадая в организм человека через зараженную воду или пищу. Респираторные инфекции, проникающие в организм через дыхательные пути, вызывают такие заболевания, как корь, свинка или ветрянка. Достаточно сказать, что одних только Вирусов, вызывающих обычную простуду, известно в настоящее время более сотни. Из всех инфекционных заболеваний, преследовавших человечество, самые глубокие раны оставили Эпидемии Оспы. Первые упоминания о них относятся ещё к двенадцатому веку. Впервые отмеченная и зарегистрированная в 1122 году в Китае, она в течение многих веков опустошала Европу. Эпидемии Оспы почти полностью уничтожили коренное население Северной Америки. Оспа принадлежит к семейству Вирусов, проникающих в организм человека через дыхательные пути. Variola major — научное название Вируса Оспы. Он начинает действовать по следующей схеме: внедряется в клетки, расположенные близко к поверхности кожи, а также в клетки нервной Системы. Проникнув в клетку, Вирус Оспы избавляется от собственной оболочки и начинает активно размножаться. Вирусная транскрипция происходит почти сразу же, препятствуя синтезу ДНК и, таким образом, не позволяя клетке привести в действие её защитный механизм. Как только Вирус ввел свою генетическую Информацию в клетку "хозяина", она начинает вырабатывать белки и Ферменты, которые способствуют развитию и созреванию Вируса. Распространение Вируса Оспы по всему организму легко проследить по тому, как розоватые точки, покрывающие лицо и руки, переходят и на нижнюю часть туловища. Симптомы Оспы хорошо известны каждому врачу. После короткого инкубационного периода, который обычно длится от пяти до десяти дней, заболевание стремительно развивается. Сначала появляется лихорадочное состояние, сопровождающееся высокой температурой, рвотой, головной болью. Это может продолжаться от двух до четырех дней. Но не проходит и недели, как на коже появляются красные пятнышки, сначала они образуются на лице, затем распространяются по всему телу. Через какое-то время эти пятнышки, едва заметные вначале, превращаются в болезненные пузырьки, наполненные прозрачным содержимым. При нормальном течении болезни пузырьки вскоре покрываются корочкой, которая не отпадает в течение нескольких недель, пока не подсохнет и не отвалится сама, оставив на коже шрам. Более серьезные формы Оспы, такие, как черная или красная Оспа, обычно приводят к летальному исходу за четыре-пять дней. Борьба с Вирусом Оспы началась ещё в 1796 году, когда английский врач Эдвард Дженнер вдруг подметил, что доярки, заразившиеся Оспой от коров (причем в самой слабой форме), приобрели иммунитет к этой болезни. Дженнер решился на смелый опыт: заразил восьмилетнего мальчика коровьей Оспой, взятой из пораженного участка на руке одной из заболевших Женщин. У мальчика слегка поднялась температура. Два месяца Спустя Дженнер попытался заразить мальчика натуральной Оспой, однако у него ничего не вышло. В результате проведенного эксперимента врач сделал вывод, что более слабый штамм Оспы, названный им vaccinia (от лат. vacca — "корова"), повысил сопротивляемость организма и сделал человека невосприимчивым к этому страшному заболеванию. "Вакцина" Оспы, названная так в честь выдающегося открытия Дженнера, стала самым главным оружием в борьбе с Оспой. Его открытие — первая Вакцина — совершила революцию в медицине. 8 мая 1980 года Всемирная организация здравоохранения провозгласила, что Оспа навсегда исчезла с нашей планеты. Последние из официально зарегистрированных случаев заболевания человека Оспой были отмечены в 1977 года в Сомали, после чего на протяжении трех лет на всем земном шаре не появилось ни одного заболевшего. После этого Всемирная организация здравоохранения рекомендовала приостановить или вообще прекратить программы вакцинации населения от Оспы, мотивируя это тем, что в настоящее время уже нет никакой необходимости делать людям прививки: ведь любая вакцинация всегда несет с собой хоть и минимальный, но все-таки риск. Одновременно с этим была принята резолюция, согласно которой Вирус Оспы остался лишь в четырех научных институтах, где он хранился в ограниченных количествах, исключительно для научных целей. Через несколько лет их количество сократилось до двух: это были Центр контроля и предотвращения заболеваний (CDC, Атланта, США) и Институт вирусных препаратов (Москва). Заслуга Советского Союза в том, что Оспу удалось победить, была нёмалая. Ведь именно Москва в 1958 году на одном из заседаний Всемирной организации здравоохранения призвала мировую общественность начать борьбу с Оспой, а финансирование многочисленных программ по вакцинации населения в странах третьего мира принесли нашей стране признание за рубежом. Россия, как и другие страны, пережила множество Эпидемий Оспы. В 1936 году, после десятилетней программы вакцинации, когда прививки от Оспы были сделаны всему населению огромной страны, Россия смогла окончательно избавиться от Оспы. Вскоре после заявления Всемирной организации здравоохранения советское военное командование внесло Оспу в список Вирусов и бактерий, на основе которых возможно создание Бактериологического оружия. Была даже предусмотрена программа по её усовершенствованию. И пока все остальные страны праздновали величайшую победу в истории медицины, Кремль увидел в этом военное преимущество. Мир, более не защищенный от Оспы прививками, стал уязвимым. В 1981 году советские исследователи приступили к работе над новым оружием на основе Вируса Оспы. Исследования сначала были поверхностными. Военное командование неодобрительно относилось к тому, чтобы расходовать силы и средства на то, что не сулило им нёмедленных результатов. В 1947 году в Советском Союзе был построен первый небольшой завод по производству оружия на базе Оспы. Располагался он под Загорском (Сергиев Посад), где ещё в четырнадцатом веке был возведен Троице-Сергиев монастырь с высокими каменными стенами. А всего лишь в нескольких километрах в стороне от древнего монастыря находится здание Центра вирусологии Министерства обороны, где советские ученые культивировали Вирусы Оспы, Лихорадки Ку и венесуэльского Энцефаломиелита лошадей. Это был весьма трудоемкий процесс. Используя тонкие шприцы, лаборанты вводили очень маленькое количество Вируса Оспы в куриные эмбрионы, после чего покрывали каждое яйцо тонким слоем парафина. Яйца на несколько дней помещались в термостаты, для того чтобы клетки эмбриона возродили к жизни клетки Вируса. Там Вирус начинал успешно размножаться — это происходило до тех пор, пока пораженные клетки эмбриона - "хозяина" не погибали. После этого яйца прокалывали и находящуюся внутри жидкость переливали в специальные колбы. Затем добавляли стабилизирующие вещества, и полученное оружие могло храниться при пониженной температуре в специальных контейнерах в течение целого года. Каждый месяц сотни тысяч яиц отправлялись в Загорск. Процесс "инкубаторного" производства Вируса Оспы с помощью куриных яиц оказался настолько успешным, что вскоре под Покровом, на базе завода, находившегося в ведении Министерства сельского хозяйства, была построена ещё одна производственная линия. В 1959 году в Москву приехал турист из Индии и заразил Оспой сорок шесть человек. Он был привит от Оспы, но Вакцина, видимо, со временём стала менее эффективной. Его собственного иммунитета оказалось достаточно, чтобы не заболеть. Но он тем не менее оказался способен заразить Оспой других людей. Штамм Variola major, обнаруженный в его организме, оказался настолько смертоносным, что едва не стал причиной настоящей Эпидемии, которую с трудом удалось предотвратить. После этого случая Советское правительство послало в Индию целую делегацию медиков, чтобы помочь уничтожить Вирус. Среди них были и сотрудники КГБ. Они вернулись назад в Россию со штаммом индийской Оспы, прекрасно подходившим для того, чтобы использовать его в качестве оружия. Он обладал высокой степенью вирулентности и, кроме всего, сохранял поражающую способность в течение длительного времени. А это означало, что с применением соответствующих добавок он мог храниться дольше, чем какой-либо другой штамм. Через несколько лет неожиданный подарок "индийского друга" стал боевым штаммом. Он получил кодовое название Индия-1967 (год, когда он был выделен). У Нас он условно назывался Индия-1. В 1970-х годах Оспу стали считать настолько важным видом Биологического оружия, что военное командование приказало поддерживать его годовой резерв на уровне двадцати тонн. Запасы хранились в специальных контейнерах ТР-50 на военных заводах под Загорском и обновлялись каждый год, поскольку со временём Вирус Оспы попросту терял свои свойства. Происшествие с приезжим из Индии помогло выявить смертоносные свойства штамма Variola major, чрезвычайно важные для оружия. Оспа — высокозаразное заболевание, передающееся воздушно-капельным путем или через одежду. Больной заразен, начиная с момента появления первых симптомов заболевания и вплоть до полного заживления ранок — это примерно две-три недели. Конечно, далеко не все Вирусы передаются контактным способом, но те, к которым это относится, наиболее контагиозны (заразны). Даже обычный Вирус гриппа передается от одного человека к другому с невероятной скоростью и несколько раз в год вызывает Эпидемии или даже пандемии, как печально известная "испанка" 1918 года. Каждый из Нас, кто в детстве переболел корью или ветрянкой, помнит, как на карантин закрывались школы и детские сады, потому что Вирус остается живым долгое время даже вне тела человека. Некоторые из возбудителей геморрагической лихорадки — Вирусы Мачупо, Эбола, Хунин и Вирус лихорадки Ласса — передаются от одного человека к другому при прямом контакте. Вирус лихорадки Эбола после смерти заболевшего очень быстро погибает под воздействием окружающей среды, хотя было нёмало случаев, когда люди, находившиеся рядом с больными лихорадкой Эбола, так же становились жертвами этой ужасной болезни. Большинство западных ученых считают Оспу, несмотря на её контагиозность, абсолютно неподходящей для использования в качестве оружия. Вирус Оспы практически никогда не встречается среди животных. Хотя обезьяну можно заразить специально, но при этом она будет не заразна для других особей. Единственными естественными носителями этого Вируса являются люди. Поэтому природных очагов инфекции не существует. Некоторые ученые утверждают, что любую вспышку Оспы среди людей можно остановить введением карантина и всеобщей вакцинацией ещё до того, как она превратится в настоящую Эпидемию. Кроме этого, те же ученые убеждены в том, что длительный инкубационный период Вируса Оспы также служит естественной преградой на пути его распространения. Он продолжается от семи до десяти дней. Таким образом, у медиков появляется дополнительное время для того, чтобы они могли принять все нужные меры для борьбы с заболеванием. В первую очередь необходима всеобщая вакцинация населения. Вакцина обычно начинает действовать через несколько дней. Однако нет никакой гарантии, что в результате проведенной вакцинации Вирус Оспы будет убит. Для того чтобы Вакцина подействовала, её нужно ввести до появления первых симптомов заболевания. Боевой штамм Вируса Оспы, который Мы создали, имел очень короткий инкубационный период. В опытах над обезьянами первые симптомы заболевания появлялись уже через пять-шесть дней после распыления аэрозоля, содержавшего высоко вирулентный Вирус Индия-1. До сих пор не существует методов лечения Оспы на стадии появления первых симптомов. Самое большее, что может сделать врач в начале заболевания, это ввести больному лекарства, облегчающие течение болезни. Эффективность данного Вируса в качестве оружия обусловлена в первую очередь высоким уровнём смертности среди заболевших. Когда речь идет о не привитых людях, уровень заболеваемости составляет от 60 до 90 процентов, а смертность колеблется от 30 до 50 процентов. Выжившие могут потерять зрение. Шрамы от Оспы остаются на теле навсегда. Через двадцать лет после отмены вакцинации позиция Всемирной организации здравоохранения по поводу Оспы не изменилась. Школьникам Соединенных Штатов, России и других стран уже не делают прививок против Оспы, а туристам больше не нужно иметь справку о вакцинации. В настоящее время Соединенные Штаты Америки имеют в запасе двенадцать миллионов доз Вакцины против Оспы, из которых, по сведениям Центра контроля и предотвращения заболеваний в Атланте, только семь являются достаточно эффективными. Во всем остальном мире Насчитывается примерно около двухсот миллионов доз. На первый взгляд кажется, что этого достаточно для экстренных случаев. Но это не так. Только представьте себе, что произойдет, если Вирус Оспы попадет в такой густонаселённый город, как Нью-Йорк. Вирусы десятилетиями притягивали к себе создателей Биологического оружия. Во время Второй мировой войны на Западе всерьез рассматривали возможность использования в качестве оружия некоторых смертельных Вирусов, включая венесуэльский Энцефаломиелит лошадей и Оспу. Американские, канадские и британские ученые выяснили, что управлять Вирусами гораздо труднее, чем бактериями. Поскольку они не могут размножаться самостоятельно, то их нужно выращивать в клетках живых организмов или в живых тканях в стерильных лабораторных условиях. При использовании Вирусов в качестве оружия была выявлена их ненадежность. В 40-х годах аэрозоли находились ещё на самой ранней стадии разработки, а большинство научных методов, которые тогда применялись союзниками с целью превратить Вирус Оспы в грозное оружие, сейчас вызывают удивление. Например, всерьез рассматривался вопрос об использовании азиатского штамма Вируса Оспы в виде тонкого порошка для обработки писем. К концу войны союзники в основном оставили мысль о том, чтобы использовать Вирусы в качестве оружия. Но все эти трудности не могли остановить Советский Союз. На протяжении всего периода "Холодной войны" Вирусы у Нас считались самым мощным оружием. Их способность поражать огромное количество людей при небольшом расходе самого вещества превращали их в идеальное оружие в условиях стратегической войны. Поэтому, как только появились Системы создания аэрозолей, более совершенные с технической точки зрения, Мы обнаружили, что они дают больший эффект, чем другие бактериологические боеприпасы, особенно если речь шла о заболеваниях, которые распространяются контактным способом. В наших лабораториях Нам удалось достичь заражения более 50 процентов подопытных животных при использовании менее пяти вирусных частиц Оспы в аэрозоле. Чтобы добиться такого же процента заражения людей Сибирской язвой, потребовалось бы от десяти до двадцати тысяч спор. Для Чумы это количество составило бы полторы тысячи клеток. На глаз невозможно определить разницу в количестве всех этих Вирусов и бактерий, но для широкомасштабной биологической атаки она имеет громадное значение. В производстве Оспы не нужен процесс повышения концентрации Вируса. И пока Мы использовали метод выращивания Вируса Оспы в куриных эмбрионах, западные лаборатории уже производили Вакцину в специальных реакторах. При этом использовались культуры, выращенные в живых тканях, полученных как от животных, так и от людей. Но эта технология требовала специальной научной подготовки и наличия компетентных специалистов. Ведь ткани, находящиеся вне естественной среды, необходимо было поддерживать в жизнеспособном состоянии в клеточных линиях при определенной температуре. Не все клетки подходят для выращивания вирусных культур, лучше всего для этих целей предназначены клетки почек африканских зеленых мартышек или легочная ткань человеческих эмбрионов. Питательная среда для выращивания тканевых культур сильно отличается от той, которую используют для выращивания бактерий. Специально подобранная смесь аминокислот, витаминов, солей растворяется в дистиллированной и мягкой воде. Все это поддерживает жизнь в клетках ткани и обеспечивает рост Вирусов. Эти новые методы были намного эффективнее наших, к тому же их разработку было легче замаскировать под другие виды деятельности. Звание полковника мне присвоили почти на два года раньше, чем это принято по армейским меркам. Но самое важное — перевод в сентябре 1987 года в Москву — был ещё впереди. А пока я стал замечать некоторую неприязнь со стороны Калинина. В разговорах по телефону он бывал резок и даже суров, пренебрежительно отзывался о результатах моей работы. Калинин даже выступил против моего награждения медалью за работу по созданию оружия на основе Сибирской язвы. — Алибекова награждают чуть ли не каждый год, — пожаловался он в разговоре одному сотруднику, который позже передал весь этот разговор мне. — Зелен ещё, молоко на губах не обсохло, а он уже карабкается вверх. Больно прыткий! К счастью, у меня были могущественные покровители. Руководство Военно-промышленной комиссии (ВПК) и 15-го Управления увидели в моем переводе возможность давления на Калинина. "Ты напоминаешь мне меня в молодости, — ещё до моего назначения признался мне Алексей Аржаков, который был в то время заместителем председателя ВПК. — Я ведь сам стал директором завода по производству Химического оружия в тридцать три года!" Но на самом деле меня перевели в Москву ещё и потому, что в стране началась Перестройка. Горбачёв, придя в марте 1986 года к власти, был преисполнен решимости уничтожить коррупцию и бюрократию, появившиеся в эру правления Брежнева, и создать новое, сильное правительство. Он стал тем реформатором, которого так долго ждало моё поколение. Почти каждый из работавших в то время на "Биопрепарате", кому ещё не исполнилось сорока, считал его единственной надеждой. Реформы должны были коснуться области разработки и производства Биологического оружия. К середине 80-х годов она представляла собой чудовищное нагромождение управлений, главков, лабораторий, институтов и так далее, внутри которых шла непрерывная грызня. Предприятиями управляли старые бюрократы и консерваторы. Перестройка вдохнула жизнь в нашу программу. "Биопрепарат" и Главмикробиопром, ответственные за производство Вакцин и медицинских препаратов, перешли в ведение вновь созданного Министерства медицинской и микробиологической промышленности. Его возглавил Валерий Быков — опытный аппаратчик и специалист в области Химического оружия. Калинин был назначен его заместителем. Их совместное руководство предприятием сулило одни неприятности. Они были старыми соперниками. В годы правления сначала Брежнева, а потом Андропова они вели непрерывную войну и соперничество в области разработки и производства Биологического оружия. Оно было не только профессиональным, но и личным. "Биопрепарат" оказался в центре ожесточенной борьбы между военными и чиновниками. В свое время Брежнев предоставил 15-му Управлению полную и неограниченную свободу в руководстве "Биопрепаратом": они сами утверждали бюджет и направления исследований, кадры тоже были в их руках. С приходом к власти Горбачёва все изменилось. Очень скоро военное руководство обнаружило, что молодые реформаторы начали вторгаться в их область деятельности. В "Биопрепарате" Калинин тоже был вынужден считаться со строгим контролем гражданских. И когда Быков принял решение о моем переводе в Москву, передо мной открылись новые перспективы. Калинин тут же извлек выгоду из сложившейся ситуации. Он изменил свою позицию и вскоре стал всячески меня поддерживать, давая при этом понять, что идея о моем переводе в Москву принадлежала ему. Он также задумал произвести некоторую Перестройку. Калинин планировал воспользоваться мной, чтобы сместить с должностей своих конкурентов — генерала Льва Ключерова, главу научного отдела, и генерала Анатолия Воробьева, старого заслуженного ученого, которого я должен был сменить на посту заместителя директора "Биопрепарата" в течение этого года. В декабре 1987 года Калинин дал мне первое важное задание, назначив ответственным за разработку нового оружия на базе Вируса Оспы. Я провел нёмало времени в архиве Первого отдела "Биопрепарата", изучая инструкции и другие секретные документы. В них согласно плану вплоть до 1990 года подробно перечислялись цели и задачи советской программы разработки Биологического оружия. В списке заболеваний, которые должны были использоваться при создании Биологического оружия, Оспа была указана отдельной строкой. Пятилетний план, под которым стояла характерная размашистая подпись Михаила Горбачёва, включал в себя самую грандиозную программу по разработке Биологического оружия из всех когда-либо порученных нашему Управлению. В его рамках планировалось строительство завода по выращиванию Вирусов в Йошкар-Оле — столице автономной республики Мордовии. На это было выделено триста миллионов рублей (около четырехсот миллионов долларов в тогдашнём эквиваленте). Планировалось также строительство ещё одного военного завода в Стрижах, неподалеку от Кирова, предназначенного для производства Бактериологического оружия. Но, что ещё более важно, в плане предусматривалось финансирование постройки огромного, на 630 литров, реактора для выращивания Вирусов Оспы в научно-исследовательском центре вирусологии и биотехнологии, который известен под названием "Вектор". Наше высшее военное руководство решило бросить все силы на решение самой сложной задачи — превращения Вирусов в оружие, которое можно было бы использовать в случае войны. Пятилетний план (в особенности его щедрое финансирование в размере, эквивалентном одному миллиарду долларов) должен был позволить Нам достичь уровня западных технологий, а может быть, и превзойти его. Когда в 1987 году я впервые появился на "Векторе", наш новый проект с Вирусом Оспы только-только делал первые шаги. Предприятие, построенное в самом начале 1970-х годов для исследований в области производства Вирусов по указанию "Биопрепарата", находилось в Кольцове — маленьком сибирском городке. О нём на время забыли, но постановление Горбачёва быстро возродило его к жизни. Когда я приехал туда, то десятки новых лабораторий и производственных помещений, оснащенных оборудованием для исследования Вирусов, были уже построены. Но в планах было строительство ещё нескольких объектов. Например, специально для лабораторных экспериментов с контагиозными Вирусами, такими, как Оспа, Марбург, лихорадка Ласса и Мачупо, было сконструированы огромные сооружения — так называемые "корпус 6" и "6А", были предусмотрены также камеры для испытания взрывчатых веществ и специальные помещения для разведения подопытных животных. Самым бесценным приобретением для "Вектора" стал новый дорогостоящий реактор. Он был разработан в одном из московских институтов и собран на оборонном заводе на западе России. Этот реактор не имел аналогов в мире. Он был установлен на высоте полутора метров и обшит толстыми листами нержавеющей стали. Внизу располагалась мешалка, взбивающая и перемешивающая смесь, словно в стиральной машине. К реактору были подведены трубы, одни — для слива отходов, другие — для транспортировки готовой культуры для заполнения боеприпасов. Смотровое окно, расположенное на выпуклой крышке реактора, позволяло ученым постоянно наблюдать за вирусными культурами. Лев Сандахчиев, директор "Вектора", биохимик по специальности, работал в "Биопрепарате" с 1973 года, с момента его основания. Сандахчиев считался признанным экспертом по ортопоксвирусам — вид Вирусов, к которому относится и Оспа. Когда Мы познакомились, я понял, что он не представляет себе, как нужно организовать работу по созданию оспенного оружия. По мере расширения программы каждый месяц на "Вектор" прибывали все новые и новые люди: инженеры, научные работники и технический персонал. Сандахчиеву приходилось заниматься их размещением, определять участие каждого в программе и вдобавок решать строительные вопросы. Видный вирусолог, он когда-то возглавлял научно-исследовательскую группу из ста человек. Теперь же ему предстояло руководить коллективом в четыре тысячи человек. — Просто скажите, что вам нужно, и я помогу вам с этим, — предложил я ему, решив на деле проверить свои способности руководителя. Сандахчиев смерил меня ироничным взглядом, как будто перед ним стоял молодой лаборант. — Время! — ответил он. — Мне не хватает времени! Может быть, на военных и чиновников в Москве я и производил благоприятное впечатление, но научная элита относилась ко мне с изрядной долей скептицизма, нисколько не сомневаясь, что мне ни за что не справиться с подобным заданием. В словах Сан-дахчиева я вновь почувствовал недоверие. — Да, в этом я вам помочь не смогу, — с улыбкой ответил я. — Единственного, чего у Нас нет и не будет, это времени. Но постепенно между мной и Сандахчиевым установились нормальные рабочие отношения. Мы стали уважительно относиться друг к другу, и я даже помог ему обойти кое-какие бюрократические препоны. Первым нашим совместным опытом работы стала разработка Системы безопасности. Даже утечка небольшого количества Вируса Оспы может привести к ужасным последствиям: разразится Эпидемия и скрыть её будет куда труднее, чем последствия аварии в Свердловске. Сандахчиев был намерен обеспечить полную безопасность персонала. Он все время повторял, что никогда не станет рисковать жизнью или здоровьем кого-то из своих работников ради выполнения плана. Но управлять производством Биологического оружия гораздо сложнее, чем скромным научно-исследовательским институтом. Это была игра с очень высокими ставками и с новыми правилами. Чтобы не быть уличенными в разработке Биологического оружия и избежать дискредитации самой программы, Москва решила ввести карантин для сотрудников "Вектора", работавших с Вирусом Оспы. Весь персонал после работы перевозился в круглосуточно охраняемый карантинный поселок, находившийся рядом с производственной территорией. Но тут возникла ещё одна проблема. Мы подумали, что если Спустя много лет после того, как в Советском Союзе перестали делать прививки от Оспы, в городе вдруг появится сразу множество людей с характерными свежими рубцами на руках, то, несомненно, возникнут подозрения. И Мы решили, что будет лучше, если нашим сотрудникам прививки будут делать не в плечо, как это было принято, а в верхнюю часть ягодицы. Сандахчиев был человеком весьма эрудированным и компетентным в своей области, но мало что знал о технологическом процессе промышленного производства Вируса Оспы. Поэтому Нам нужен был специалист, который был бы не просто экспертом в области Вирусов (в частности, Оспы), но который наладил бы эффективную и бесперебойную работу нашей производственной линии. Без заведующего производством весь наш проект был обречен на неудачу. И Мы принялись искать подходящего человека. Было раннее утро. Я сидел за письменным столом в своем кабинете, вдруг зазвонил телефон. Я снял трубку и услышал взволнованный голос Сандахчиева. — Кажется, я нашел того, кто Нам нужен, — объявил он. — Но чтобы перевести его сюда, мне понадобится ваша помощь. При этих словах я с тревогой вспомнил, как набирал сотрудников в Степногорске и как поплатился за свою беспечность. — Сделаю, что смогу, — осторожно сказал я. — А кто он такой? — Его зовут Евгений Лукин. Он полковник из 15-го Управления, работает в Загорске. В стране нет никого, кто знал бы больше него о производстве Вируса Оспы. Я уже переговорил с ним, и он сказал, что с радостью приедет. Вам нужно заняться подготовкой и оформлением всех нужных документов. Я как-то даже и не думал искать специалиста в 15-м Управлении. Из-за недоверия военных, которое они испытывали к Калинину, перевод сотрудников из Управления в "Биопрепарат" был трудновыполнимой задачей. Я сделал несколько звонков. Сандахчиев оказался прав: Лукин великолепно подходил для этой работы. Попав в Загорск в 1960-е годы молодым специалистом, он почти сразу же стал одним из светил только зарождавшейся программы по разработке и созданию оружия на базе Вируса Оспы. Подумав нёмного, я решил пригласить его в Москву для разговора с Калининым. Лукину было уже за пятьдесят, но благодаря военной выправке он казался намного моложе. Мне он понравился с первого взгляда. Разговор получился неожиданно тяжелым. Калинин долго расспрашивал Лукина, который, казалось, был готов провалиться сквозь землю от его пристального взгляда. — Евгений, — произнес с подчеркнутой медлительностью генерал, — я что-то не припомню, чтобы ты раньше заикался. Это что-то новенькое! И вдруг я вспомнил, что Калинин тоже работал когда-то в Загорске. Они с Лукиным были почти ровесниками и наверняка хорошо знали друг друга. Но сейчас Калинин намеренно подчеркивал разницу в их служебном положении. Наконец разговор закончился, и расстроенный Лукин ушел. Я тоже собирался выйти вслед за ним, но вдруг Калинин приказал мне остаться. Было видно, что он доволен собой. — В общем, он неплохой парень, — сказал он, — но не могу понять, почему он был так испуган. — Вас могие боятся, — пояснил я. Калинин склонился над столом. Его лица я не видел, но почувствовал, что мои слова ему польстили. — Ладно, — заявил он наконец. — Подготовь и подпиши приказ о его переводе на должность заместителя директора. Не прошло и недели, как Лукин уже ехал в Сибирь. С этого момента моё мнение о Калинине стало постепенно меняться. Меня и многих моих коллег раздражала его манера руководить и холодное высокомерие. Однако вскоре Мы поняли, что без этих черт характера он не сохранил бы возглавляемую им организацию от беспощадных политиканов. К тому же я прекрасно сознавал, что нынешним своим положением я обязан именно Калинину. Но, будучи свидетелем его общения со своими подчиненными в столь жесткой манере, как с Лукиным, я невольно задавал себе вопрос: не настанет ли когда-нибудь день, когда он точно так же поступит и со мной? Назначение Лукина на должность заместителя директора было одним из самых удачных решений, когда-либо принятых руководством "Биопрепарата". Лукин был тем самым человеком, который мог организовать производство Вируса Оспы в промышленных масштабах. Весь год я с удовлетворением следил, как "Вектор" под умелым руководством Сандахчиева рос на глазах, становясь огромным комплексом. В декабре 1990 года Мы уже провели испытания новой рецептуры Вируса Оспы. Они проходили на "Векторе", в малой взрывной камере УСД-25. Наше изделие работало прекрасно. По расчетам получалось, что производственная линия в только что построенном Здании 15 в Кольцове будет способна производить от восьмидесяти до ста тонн Вируса Оспы в год, если поступит задание на промышленное производство. Параллельно велись работы по выведению штамма Оспы принципиально нового типа, и Мы надеялись, что скоро сможем наладить и его производство. 10 "Вектор". Кольцово, Сибирь. 1988 год Окна административного здания "Вектора" заиндевели. Была середина зимы, а она в Сибири суровая — за окном столбик термометра опустился до минус сорока. Научные сотрудники, теснившиеся в маленькой комнатке, кутались в шерстяные свитера, некоторые даже сидели в куртках. Они недовольно ворчали, проклиная холод и советский продснаб. — Я уже не помню, когда в последний раз видел свежий помидор, — чертыхнулся кто-то. — Скоро дойдем до того, что станём таскать еду из клеток животных, — хихикнув, откликнулся другой. Я добродушно улыбнулся. Достаточно хорошо зная почти всех ведущих сотрудников, я оценил их черный юмор. Человека, рассмешившего этой шуткой почти всех, кто был в комнате, звали Николай Устинов. Когда Мы познакомились, ему было сорок четыре года. Это был сибиряк, крецкого телосложения, общительный и остроумный. Устинов обожал свою работу. Он руководил группой сотрудников, работавшей с Вирусом Марбург — Вирусом геморрагической лихорадки, который Мы раздобыли ещё в 70-х годах. Этот проект считался не менее значительным, чем работа над Вирусом Оспы. Устинов проработал на "Векторе" уже много лет. Его очень любили и ценили в коллективе "Биопрепарата". Он всегда находил время поговорить с коллегами по работе. Его жена Женя работала в другой лаборатории этого же института. У них в семье было двое сыновей-подростков. Прежде чем перейти к обсуждению дел, я подумал о том, что нужно спросить Устинова, не могу ли я помочь ему с продуктами. Я забыл это сделать. Спустя два месяца, в середине апреля, ранним утром раздался телефонный звонок. Взяв трубку, я услышал голос Льва Сандахчие-ва. — Случилось ужасное, — пробормотал он. — Несчастный случай? — Да. Устинов уколол большой палец и занес в рану Вирус Марбург, — в его голосе слышалась и жалость, и разочарование. — Он работал в лаборатории с морскими свинками, когда это случилось. — Погодите-ка, — перебил я его. — Вы ведь знаете правила. Пришлите шифрограмму. И больше ни слова по телефону. Конечно, с моей стороны было бестактно обрывать Сандахчиева на полуслове, но вести такие переговоры по телефону строжайше запрещалось. Вирус лихорадки Марбург был одним из самых опасных среди всех, с которыми Мы работали. И не только потому, что Мы мало что о нём знали, но ещё и потому, что он имел самое разрушительное воздействие на человеческий организм. Первая официально зарегистрированная вспышка заболевания, вызванная этим Вирусом, произошла в Марбурге, тихом университетском городке в восьмидесяти километрах к северу от Франкфурта, в 1967 году на одном из фармацевтических предприятий Беринга. Смотритель, ухаживавший за животными, умер через две недели после того, как он заметил симптомы таинственного заболевания у зеленых мартышек, привезенных в лабораторию Беринга из Центральной Африки. В лаборатории выращивали Вакцину, используя клетки почек этих обезьян. Очень скоро заболели и остальные работники лаборатории. Аналогичные случаи были отмечены в лабораториях Беринга во Франкфурте и в Белграде, в которые были завезены зеленые мартышки из той же партии. Двадцать четыре человека, работавших в лаборатории, стали жертвами какого-то неизвестного заболевания, позже заболели шесть медицинских сестер, которые за ними ухаживали. Семь человек из всех заразившихся скончались. Эта вспышка неизвестного инфекционного заболевания вызвала тревогу во всем мире и привлекла к этой трагедии внимание ведущих биологов и специалистов по редким тропическим болезням. Загадочный, никому не известный Вирус, как выяснилось, разжижал человеческие органы. Он провоцирует множественные кровоизлияния внутренних органов, и, перед тем как жертва погибает, каждый сантиметр тела кровоточит. Один из выживших после этой болезни сошел с ума. Таинственное заболевание буквально растворило клетки его мозга. Следуя традиции, неизвестный Вирус был назван по имени того места, где его впервые обнаружили. Наиболее выдающиеся и известные микробиологи и биохимики учились в Марбурге, в их числе и Альбрехт Коссель, чьи исследования помогли открыть ДНК, и Александр Иерсен, один из тех, кто обнаружил возбудителя Чумы (названного в его честь Yersinia pestis). Вирус Марбург впервые был исследован в лаборатории имени Эмиля фон Беринга. Очень похожий Вирус был обнаружен через девять лет на берегах реки Эбола в Заире (теперь Демократическая Республика Конго). За время Эпидемии в Заире и соседнём Судане умерли четыреста тридцать человек. Вирус, вызвавший это страшное заболевание, был назван Эбола. В 1995 году почти в тех же районах Заира вспыхнула очередная Эпидемия лихорадки Эбола. Вирусы, обнаруженные в Африке, генетически слегка отличались от штамма, зарегистрированного в Германии, но тем не менее были родственными. Исследование под электронным микроскопом обоих штаммов Вируса выявило, что они размножаются, "выстреливая" из клеток, уже захваченных ими для получения необходимых питательных веществ, крошечные волокна или нити, — это похоже на забрасывание удочки рыбаком. Нити эти были слегка загнуты на конце, точь-в-точь как рыболовный крючок. Готовясь захватить очередную клетку, они свиваются в кольца, словно микроскопические лассо. Считалось, что Марбург и Эбола принадлежат к какому-то совершенно новому виду вирусных микроорганизмов. Им дали название филовирусы. Несмотря на многолетнее изучение филовирусов, они все ещё остаются загадкой. Мало что известно и о том, где скрываются эти Вирусы и каким именно образом они передаются человеку. В некоторых случаях заражение может произойти от укуса животного или насекомого. Есть случаи передачи заболевания половым путем. Некоторые ученые предполагают даже, что Вирус может содержаться в некоторых растениях. Известно также, что Эбола и Марбург могут передаваться от одного человека к другому без непосредственного контакта. Некоторые люди в Германии и Африке заразились после пребывания в одной комнате с инфицированными пациентами. Уровень смертности от лихорадки Эбола составляет от 70 до 90 процентов. До сих пор неизвестно, что служит природным очагом возникновения этих Вирусов. Однако проведенные за последние годы исследования позволяют предположить, что Вирусы веками сосуществовали с человеком, но оставались при этом незамеченными, лишь изредка давая о себе знать. Марбург и Эбола были отнесены к новой категории "экстренных или чрезвычайных Вирусов", которые могут стать такими же распространенными, как многие хорошо знакомые инфекционные заболевания. Во время наших поисков по всему миру "многообещающих" Вирусов, штамм Вируса Марбург был найден и привезен в Советский Союз. Это случилось почти через десять лет после того, как он был выделен. Из имеющихся записей до сих пор неясно, приобретен ли он в Соединенных Штатах или же прямо в Германии, однако совершенно точно известно, что его тут же включили в список тех Вирусов, которые представляют особый интерес для создания на их базе оружия массового уничтожения. Мы к тому времени уже успели изучить некоторые другие микроорганизмы, которые также поражают кровеносные сосуды и вызывают геморрагическую лихорадку, например Вирус Хунин из Аргентины и Мачупо из Боливии. Но Марбург по сравнению с ними обладал более мощным потенциалом в военном применении. Вернёмся в Кольцово. Устинов проводил там серию экспериментов с подопытными кроликами и морскими свинками, чтобы проследить реакцию организма на возрастание концентрации Вируса Марбург. Случайный укол при такой концентрации Вируса означал, что количество вирусных частиц в крови превышает в сотни, может быть, даже в тысячи раз то, которое было у жертв в Германии. Я подумал, что его шансы на выживание были равны нулю. Немедленно позвонив в отдел специальной техники безопасности, я попросил их послать своих сотрудников в Институт вирусологии Министерства обороны в Загорске, где ученые разработали антисыворотку. После этого я позвонил в Министерство здравоохранения и велел отправить в Кольцово группу врачей с необходимой антивирусной сывороткой. Но все это было напрасно. До Кольцова нужно лететь на самолете четыре часа, а ближайшей рейс был только вечером. Но даже если сыворотку успеют привезти, то с момента заражения пройдет почти два дня — в случае с Вирусом Марбурга это была почти вечность. А в Загорске в нашем распоряжении находилось всего лишь сто миллилитров антисыворотки. У Калинина проходило какое-то совещание, когда я заглянул в приемную и спросил у секретаря, можно ли с ним поговорить. Татьяна, только взглянув на меня, кинулась в кабинет. Генерал прервал совещание и выслушал подробный доклад о том, что произошло. — Сейчас я ожидаю шифрограмму из "Вектора", но мне кажется, что у Нас будет труп, — добавил я. Калинин слегка побледнел. — Неужели его не удастся спасти? — спросил он. — Я бы не слишком на это рассчитывал. — Придется доложить наверх, — вздохнул он. Реакция в верхах на сообщение о несчастном случае волновала его больше, чем вероятная гибель бедняги Устинова, но нельзя было винить его за это. Нам было хорошо известно, что достаточно одной серьезной аварии, чтобы поставить под вопрос существование "Биопрепарата". Были ещё достаточно свежи в нашей памяти воспоминания о катастрофических последствиях трагедии в Свердловске. Да и после чернобыльской катастрофы прошёл всего год, и Советскому Союзу меньше всего сейчас нужны были новые потрясения. Однако вина за то, что произошло с Устиновым, ложилась и на Государство. Приезжая с очередной проверкой на "Вектор", я не раз убеждался в том, как нещадно эксплуатируют порой наших лучших ученых. Сандахчиев никогда не говорил о том, что его сотрудники вынуждены работать в невыносимых условиях. Работа на "Векторе" была очень опасной. И полным безумием было позволять техническому персоналу работать подолгу со столь контагиозными микроорганизмами. Работая в Зоне III в тяжелых защитных костюмах, люди очень быстро уставали. От усталости реакция притуплялась, а в таком состоянии легко было совершить ошибку. Наша проблема усугублялась ещё и тем, что работа с Вирусом Марбург началась до того, как "Вектор" обеспечили антисывороткой. Устинов болел не больше трех недель. И все это время работы с Вирусом не прекращались. * * * Шифрограмма, составленная Сандахчиевым, пришла после обеда в тот же день. Описание произошедшего было подробным, со всеми необходимыми деталями и не оставляло никаких надежд на благополучный исход. Там говорилось о том, что Устинов с помощью лаборанта делал инъекцию Вируса Марбург морской свинке. Как и положено, её проводили в перчаточной камере. При этом Устинов надел две пары тонких резиновых перчаток вместо обычных толстых рукавиц, в каких по существующим правилам всегда полагалось работать в Зоне III. Эти рукавицы были достаточно эластичными и позволяли удерживать подопытных животных, которые пытались вырваться из рук. По правилам животное, которому делась инъекция, привязывали к деревянной панели. Но в тот раз Устинов нарушил инструкцию. Он, по-видимому, был уверен, что без труда удержит морскую свинку в руке. Вполне возможно, он просто решил, что в этом случае животное будет вести себя спокойнее. А может, просто спешил. Вдруг лаборант случайно слегка толкнул его под локоть. Рука Устинова соскользнула как раз в тот момент, когда он начал впрыскивать содержимое шприца. Игла, проткнув Насквозь складку кожи животного, вошла ему в палец, проколов перчатку. Показалась кровь. Игла вошла в палец всего на пару миллиметров, однако капелька крови говорила о том, что Вирус попал в кровь. Как только Устинов сообразил, что произошло, он бросился к телефону, стоявшему в лаборатории, и вызвал дежурного диспетчера. Правила, установленные для подобных аварийных случаев, в дальнейшем соблюдались неукоснительно. Как только Устинов вышел из душа, его уже ждали медики, одетые в защитные костюмы. Его нёмедленно перевезли в небольшую больницу, находившуюся на территории "Вектора", с изолятором на двадцать коек, который был отделен от внешнего мира толстыми стенами и герметичными дверьми. До того как из Москвы привезли антисыворотку, врачи делали все, чтобы хоть как-то облегчить страдания Устинова. Он отлично понимал, что произошло, но иногда вдруг начинал верить, что все обойдется и что он останется в живых. Долгое время он был в сознании и смог во всех деталях описать все, что случилось в лаборатории, и даже примерно подсчитать количество попавшего к нёму в организм Вируса. Его жена, узнав о сучившемся, бросилась в больницу. Но ни её, ни детей в изолятор не пустили. Позже ей одной разрешили навещать его, но только до тех пор, пока она могла выносить его страдания. Так продолжалось две недели, и каждый день на моем столе появлялись шифрограммы, сухим медицинским языком извещавшие о ходе болезни Устинова. Уже потом из разговоров с коллегами и врачами, которые были рядом с ним, мне удалось составить более полную картину происходившего. Она дополнила рапорты живыми деталями и человеческими отношениями. Устинов поначалу сохранял присутствие духа и даже шутил с медсестрами, планируя, какими делами будет заниматься в первую очередь. Через два дня он стал жаловаться на сильную головную боль и тошноту. Постепенно он становился вялым, неразговорчивым, черты лица как бы застыли: это было следствием токсического шока. На четвертый день глаза у него сильно покраснели, на теле появились небольшие кровоподтеки, началось кровоизлияние в сосудах, расположенных прямо под кожей. От боли Устинов только молча вздрагивал, лежа на койке. Вирус стремительно размножался в его организме. От слабости он не мог ни есть, ни говорить, ни двигаться и долго молча глядел в пространство. Он часто терял сознание. Когда его состояние ненадолго улучшалось, ясность ума снова возвращалась к нёму. Тогда Устинов просил принести ему ручку и бумаг} . Пользуясь краткой передышкой, он старался записать свои наблюдения и ощущения. Но Вирус с каждой минутой все больше разрушал его организм. Иногда замечали, как по его щекам текли слезы. На десятый день лихорадка вдруг прекратилась, прошли и мучительные приступы рвоты. Устинову стало казаться, что ему улыбнулась удача и есть надежда на выздоровление. Он снова начал шутить и даже спросил о своей семье. Но это был лишь краткий период ремиссии. Сравнивая шифрограммы о ходе болезни Устинова с клинической картиной заболевания, вспыхнувшего в \%1 году в Марбурге, я пришел к выводу, что для оптимистических прогнозов не было никаких оснований. Надежды наши таяли с каждым днём. По просьбе Калинина я составил краткую справку о том, как протекает болезнь Устинова. насколько мне известно, он передал эту Информацию в Кремль. На пятнадцатый день кровоподтеки на теле Устинова стали темно-фиолетовыми, а кожа его истончилась и напоминала пергамент. Кровь, скопившись под кожей, начала просачиваться наружу. Она капала у него из носа, изо рта, сочилась даже из гениталий. До конца ещё не изучен механизм, который запускается при попадании Вируса в кровь и препятствует нормальному свертыванию крови; тромбоциты, отвечающие за свертывание крови, разрушаются в первую очередь. По мере того как Вирус распространяется по всему телу, все внутренние органы начинают разрушаться. Бесконечные, изнурительные приступы диареи оставляли зловонные черные лужи на простынях. Листки бумаги, на которых он время от времени делал записи, описывая симптомы своей болезни, медсестры осторожно поднимали с пола и выносили наружу, чтобы расшифровать. Но скоро он не мог уже больше писать. Теперь количество филовирусов достигло многих миллиардов, и они продолжали размножаться в тканях с чудовищной быстротой, отыскивая оставшиеся здоровые клетки. Каждый вирион, подобравшись к клетке жертвы, образовывал нечто вроде "бруска", которым атаковал стенку клетку до тех пор, пока та не разрывалась. После этого выпущенные наружу дрожащие отростки, похожие на бесчисленные антенны, выискивали следующую жертву и процесс преследования выбранной цели и разрушения повторялся снова. Теперь Устинов подолгу лежал без сознания. Некоторые вспоминали, что, придя в себя, он порой испытывал беспричинные приступы ярости. Рассказывали, что он иногда бредил, жалуясь на то, что свалившаяся на него работа превышает все разумные пределы. Другие утверждали, что такого никогда не было. Поскольку сейчас уже доказано, что многие Вирусы могут оказывать влияние на поведение человека, то, вероятно, Устинова преследовала навязчивая мысль послать в Москву письмо с обвинениями. Врачи, которые привезли антисыворотку в Кольцово, особенно не удивились, когда она оказалась совершенно бесполезной. Не помогли и обычные антивирусные препараты, такие, как рибавирин и Интерферон. Геморрагические лихорадки иногда можно вылечить полным переливанием крови заболевшему. Но врачи, обсудив все, пришли к выводу, что в данном случае это вряд ли даст положительный эффект. 30 апреля я получил длинную шифрограмму, в которой подробно описывалось состояние Устинова в тот день. Торопливо читая её, я понял, что, судя по симптомам, его состояние ухудшилось. И вдруг в глаза мне бросилась последняя строчка: "Пациент умер. Требуется разрешение на проведение патолого-анатомического вскрытия". Я без сил опустился на стул. Хотя я ждал этого сообщения каждый день, потрясение все равно было ужасным. Немного придя в себя, я отправился к Калинину. Войдя к нёму в кабинет, я сказал, что все кончено. Устинов умер. — Они хотят провести вскрытие, — добавил я. На лице Калинина не дрогнул ни один мускул. — Я доложу об этом наверх, — пообещал он и вернулся к бумагам, с которыми работал. Он не спросил ни о состоянии вдовы Устинова, ни о его сотрудниках. Не знаю, какова была реакция высших чиновников на смерть Устинова, но одно могу сказать совершенно точно: ни единого письма с соболезнованием так и не было отправлено его вдове. Сандахчиев обратился в Москву с просьбой выделить жене и детям погибшего десять тысяч рублей помимо пенсии, которую по закону должна была получить семья, потерявшая кормильца. В те годы это были нёмалые деньги, и Калинин поначалу проигнорировал просьбу, но в конце концов подписал приказ. Но даже после смерти Устинов по-прежнёму был в плену убившего его Вируса. Риск заражения делал обычную в таких случаях процедуру омовения тела невозможной, поэтому его просто обработали дезинфицирующим раствором, положили в пластиковый мешок, затем в металлический контейнер, который заварили и поместили в обычный деревянный гроб. Только после этого решили, что можно без опасений предать его земле. Похороны прошли достаточно быстро, чтобы не привлекать внимания. Сандахчиев произнес прощальную речь над мраморной надгробной плитой. Семья Устинова, его коллеги и близкие друзья пришли проводить его в последний путь. Их окружал плотный кордон сотрудников КГБ, следивших за тем, чтобы никто из посторонних не узнал об обстоятельствах его смерти. Из Москвы так никто и не приехал. Обсуждение каких бы то ни было происшествий или аварий (безразлично, закончилось ли все смертью или нет) было запрещено. Но слухи о трагедии распространились очень быстро. В ходе расследования, проведенного совместно КГБ и Министерством здравоохранения, было установлено, что трагедия произошла по вине самого Устинова, нарушившего правила безопасности. Поток административных указаний и приказов о строгом соблюдении правил техники безопасности захлестнул все находившиеся в подчинении у "Биопрепарата" институты и заводы. Был издан приказ о модернизации Систем хранения биологического материала. Необходимо было в течение десяти дней доложить о принятых мерах в Москву, точно так же, как это было сделано после аварии в Свердловске. Как и тогда, не было сказано ни слова о самой трагедии, только приказ строго соблюдать все меры безопасности. В этой истории Устинов был не последней жертвой. Патологоанатом из Министерства здравоохранения, приехавший делать вскрытие тела Устинова, случайно поцарапался иглой шприца, которым брал у покойного образцы костного мозга. Этот человек, обозначенный в документах буквой "В", прошёл через те же самые круги ада, что и Устинов, хотя, по мнению врачей, получил куда меньшую дозу Вируса. После того как он провел в изоляторе "Вектора" полтора месяца, в его состоянии наступило некоторое улучшение. Потом ему снова стало хуже, и его перевезли в Москву. Официально никто в "Биопрепарате" не знал о его дальнейшей судьбе, но два врача из Третьего управления Минздрава сказали мне, что вскоре после переезда он умер. Вирус, выращенный в лабораторных условиях, попав в живой организм, становится ещё опаснее. Поэтому неудивительно, что образцы Вируса Марбург, взятые из тканей Устинова во время патологоанатомического вскрытия, отличались от первоначального штамма. Дальнейшие исследования вскоре показали, что новый штамм обладает гораздо большей устойчивостью, чем тот, с которым работал Устинов. Предсказать следующий шаг было нетрудно. Как только стали известны результаты исследований, решили заменить старый штамм на новый, который назвали Вариант U в честь Устинова. В конце 1989 года в Москву пришла шифрограмма. Она была подписана Сандахчиевым. В ней сообщалось, что рецептура на основе Вируса Марбург Вариант U готова к использованию в качестве оружия. Сандахчиев просил разрешить проведение испытаний. Строительство на "Векторе" отставало от намеченного графика, и поэтому испытательные камеры все ещё не были готовы. Оставались только три объекта, где можно было бы провести испытания нового опасного штамма: в Омутнинске, в Степногорске и в Оболенске. Оболенск отвергли сразу же — из-за его близости к столице. В Омутнинске полным ходом шла подготовка к испытаниям нового вида оружия на основе Чумы. Единственным вариантом был Степногорск. Но на этом заводе никогда ещё не проводились подобные испытания с Вирусами. Как только я отдал приказ подготовить завод к испытаниям Вируса Марбург, полковник Геннадий Лепешкин, сменивший меня на посту руководителя предприятия в Степногорске, тут же принялся протестовать. — Я думаю, это слишком опасно, — твердил он. Оказывается, что человек, когда-то называвший беднягу Николая Чернышова "парнём, угробившим кучу народа в Свердловске", был здравомыслящим, рассудительным директором огромного объекта. И я его хорошо понимал, но приказ есть приказ… — Гена, прекрати спорить, — заявил я. — Мы должны это сделать. Бомбочки, или, как Мы их называли, изделия, наполненные Вирусом Марбург, надежно зафиксировали и поместили в металлические контейнеры, чтобы перевезти по железной дороге. Груз сопровождала вооруженная охрана и группа ученых. Дорога в Степногорск заняла почти двадцать семь часов. Вслед за этим составом вышел второй, с подопытными животными. В период подготовки к испытаниям я дважды побывал в Степногорске. После моего перевода в Москву прошло два года, но комплекс настолько вырос, что его было не узнать. Аэрозольные испытания нового оружия в камерах на обезьянах прошли успешно: все двенадцать обезьян умерли в течение трех недель. В начале 1990 года Вирус Марбург Вариант U был готов к приемке, ждали только приказа из министерства. Оказалось, что культивировать Вирус Эбола куда сложнее, чем Марбург. Нашим ученым никак не удавалось достичь необходимой концентрации. Но к концу 1990 года эта проблема была наконец решена. Мы были в двух шагах от создания ещё одного вида оружия — на базе Вируса Эбола. А в Загорске ученые заканчивали работу над Вирусом лихорадки Ласса и обезьяньей Оспы. Оглавление   www.pseudology.org