Клуб "Свободное слово", 5 марта 2003   Добро и зло массовой культуры гипертекстовая версия Ведущие - Разлогов К.Э., Зоркая Н.М. Участники - Толстых В.И., Разлогов К.Э., Зоркая Н.М., Межуев В.М., Данилов-Данильян В.И., Ванслов В.В., Сараскина Л.И., Царев В.Ю., Рабинович В.Л., Михайлов И.А., Масарский М.В., Захаров А.В., Сагратян А.А., Магарил С.А.   Главная функция массовой культуры это компенсация эмоционального дефицита, который все больше и больше сопутствует современной жизни, где бы мы ни жили Толстых В.И. Я с уважением, почтительно отношусь к понятию и термину "массовая культура", о которой нередко говорят свысока и уничижительно, что, на мой взгляд, не совсем правильно. Хотя бы потому, что она есть детище "массового общества", каковое появилось сравнительно недавно, в XX веке, который, по точному определению Ортеги-и-Гассета, является эпохой "восстания масс" и, соответственно, "дегуманизации искусства". По этому поводу можно сетовать, огорчаться, негодовать, как и по поводу созданной в этом веке "потребительской цивилизации", но вряд ли разумно данный объективный факт недооценивать. Что касается "добра и зла", то тут тоже не все просто и однозначно. Задолго до того, как появилась "массовая культура", серьезные люди, большие мыслители - такие, как Руссо, а затем и Лев Толстой, - задавали и пытались ответить на вопрос, касавшийся культуры и искусства как таковых: способствуют ли они прогрессу обществу и нравственному совершенствованию человека? Так что спор этот давний, разве что в наше время он стал ещё острее и злободневнее. Напоминаю и говорю об этом потому, что не хотелось бы свести обсуждение к обличению, а критику - анализ феномена "массовой культуры" - к ругани. Хотя, конечно, без ругани не обойтись. Лично меня в этом разговоре, помимо общих социокультурных характеристик и оценок, интересуют вполне конкретные вопросы, связанные с функционированием массовой культуры у нас в России, особенно, в "пореформенный", т.е. постсоветский, посткоммунистический период. Например, такой каверзный вопрос: что выиграли мы как общество в целом, и каждый отдельный человек от того, что на смену "сусальному" и очень "идеологичному" соцреализму пришел и воцарился капреализм с его культом жестокости, насилия и моральной вседозволенности? Чем нынешняя "чернуха" лучше прежней "белухи", а "секс без любви" лучше "любви без секса"? - и так далее по всему реестру сопоставлений. Я имею в виду именно культурный смысл и позицию искусства, которое по старым гуманистическим меркам призвана помогать человеку жить и выжить, стать добрее, чище и счастливее. Или такой вопрос: если мы всерьез решили покончить или проститься с идеологией и психологией терроризма, то с какой целью, ради чего с таким сладострастием и систематичностью подвергаем читателя, зрителя, слушателя массированной "вторичной агрессии" - каждодневной демонстрации ужасов, киллеров и антикиллеров, всех "мертвых остатков" жизни?   Не являясь поклонником бразильских, мексиканских и отечественных сериалов мелодраматического толка, я понимаю, почему ими увлекается массовый зритель. Видимо, не только по причине вкусовой невзыскательности. Это и реакция на духовную пустоту и безидеальность изделий, которые претендуют на статус произведений искусства. Говорят, человек может подняться, возвыситься до самого себя, и опуститься, пасть - тоже до самого себя. Почему угол человеческого падения в современной массовой культуре явно доминирует над углом возвышения? В прежние времена наша элита об этом думала. Когда Григорий Козинцев предложил различать "успех культуры" и "успех кассы", он имел в виду не только право художника на самовыражение и проблему самоокупаемости искусства. Его больше интересовал культурный и нравственный эффект воздействия произведения искусства. Какую свободу, и свободу "от чего" мы обрели, обрушивая на людей мутный поток макулатуры, и - что особенно важно - из какого представления о человеке, добре и зле мы при этом исходим? Разлогов К.Э. Что касается добра и зла и массовой культуры, я для затравки изложу свое понимание того, что такое массовая культура, откуда она взялась и для чего она есть. Лет десять тому назад глубокое раздражение основной части аудитории было бы гарантировано. Сейчас, поскольку все-таки все мы живем последние двадцать лет в контексте массовой культуры, раздражение интеллектуальных кругов несколько поугасло. Даже если ты не любишь Макдоналдс, кока-колу, первый, второй и третий канал, все равно ты смирился с тем, что все это есть. Идея и концепция массовой культуры у меня в голове развивалась достаточно давно. Ещё в 1983 году я написал скандально знаменитую статью для "искусства кино" о развлечении и "развлекаловке", где пытался доказать право отечественной аудитории на развлечение, доказать, что люди имеют право, пойдя в кино, не только трудиться, как на просмотре фильма "Копейка" или фильма "Змей", который я недавно показывал по "Культуре", но ещё и получать удовольствие.   После чего получил распространение слух, что это Разлогов совратил Госкино с правильного пути, если бы не я, подталкивавший Госкино в этом направлении, никакой государственный орган никакому бы развлечению "зеленой улицы" не дал. Естественно, что "зеленую улицу" развлекательной форме искусства так или иначе надо было давать, и не только искусства, но и культуры в целом. И в этом не виноват никто, ни отдельно взятые исследователи или публицисты, ни начальники каких бы то ни было уровней. Виновата в этом достаточно простая социальная ситуация - в процессе усложнения производственной деятельности и переноса центра тяжести с затраты физических усилий на затрату усилий интеллектуальных, необходимость в рекреации, в восстановлении способности к труду и компенсации психологических нагрузок, естественно, возрастала. А поскольку это происходило, кроме того, на фоне пусть не окончательного, но хотя бы временного затухания роли религии как главного механизма поддержания гармонии человека с миром и с самим собой, где есть соответствующие механизмы - молитва, покаяние, исповедь, которые позволяли людям в традиционном обществе, без сверхнагрузок, каким-то образом поддерживать психологический баланс, возникла ситуация, при которой (сейчас не модно поминать Маркса, но все-таки помяну) алкоголизма и грубых развлечений, по формулировке классика марксизма, было уже недостаточно для поддержания человека в дееспособном состоянии.   И если вспомнить о добре и зле в этот момент, массовая культура и начала развиваться как некий глобальный механизм регуляции психической деятельности всего человечества. Скажем, культура отцов в нашей стране, по преимуществу, культура пьянства, а культура детей - культура наркомании, потому что и пьянство, и наркомания есть такие же механизмы поддержания психического равновесия людей в сложной и противоречивой ситуации, из которой они сами зачастую не могут найти выхода, точно так же как перенос центра тяжести в сферу развлечения в области культуры (не только художественной), на мой взгляд, происходит просто в результате вот этих социальных глобальных процессов. Что касается собственно культурологической схемы, то я попробовал провести сравнительный анализ эволюции культуры в переходный период от господства церковной культуры к переносу центра тяжести в светскую культуру, и на удивление обнаружил у многих видных теологов позднего средневековья - Возрождения формулировки, очень близкие к формулировкам советской интеллигенции в отношении культуры эстрадной.   Наиболее "просвещенные" церковные деятели говорили приблизительно следующее: "Да, светская культура нужна. Да, если люди заказывают портреты, значит, кому-то нужно. Да, если архитекторы проектируют не только храмы, но и дворцы - есть в этом потребность. И музыка звучит не только в храме, но, скажем, и танцевальная музыка, да, наверное, это кому-нибудь нужно. Если читается не одна книга с интерпретациями (где Библия, где Талмуд, где Коран), а пишутся разные книги, не только интерпретирующие одну главную книгу, да, наверное кто-то это читает и кому-то это интересно. Но не будем путать великую силу веры, которая единственно открывает пути спасения человечества, с этими низкопробными и утилитарными формами художественного творчества, культуры, которые, естественно не имеют такого великого значения, но приходится их терпеть". Аналогичная ситуация была у нас в 80-е годы, когда были дискуссии по поводу развлекательности в искусстве, эстрады. Тогда звучали слова: "Да, конечно, если кто-то хочет слушать эстрадную музыку, ну, пусть слушает; если кто-то хочет смотреть комедии Леонида Гайдая, есть потребность такая у людей - пусть смотрят. Но не будем путать это заведомо низменное и малозначительное явление с классической культурой, с классической литературой XIX века и серьезной литературой века XX, которая единственно определяет пути спасения человечества."   И точно так же, как вся история мировой культуры XVII-XVIII-XIX веков была по преимуществу историей культуры светской, хотя церковная культура при этом существовала, она существует и сейчас, точно так же, и та история искусств, которой меня учили в университете, поскольку я кончал факультет искусствоведения, после эпохи Возрождения это была история искусства, пусть религиозного по тематике, но, безусловно, светского по социальной функции, и просветительского по своей основной направленности, а не собственно церковное искусство.   Аналогично, начиная с XX века, вся история мировой культуры (то, что американцы называют "мейнстрим", сейчас это термин модный), основной поток мировой культуры становится развлекательным, а все остальное оттесняется на периферию (я ещё скажу два слова по поводу того, как взаимодействуют центр и периферия в этом плане). И этот глобальный переворот произошел, действительно, на рубеже XIX-XX веков. Когда я читаю лекции по этому поводу студентам, я напоминаю 1870 год. С одной стороны, тогда была первая выставка импрессионистов, ознаменовавшая слом классической модели жизнеподобия и массовости, перспективы Возрождения и повествовательность литературности и переход к другим моделям творчества, которые получили название модернизма. И в тот же 1870-й год был принят первый в мире закон об обязательной всеобщей грамотности в Великобритании, который ознаменовал слом другой части классической культуры.   Массовая культура, наоборот, сохранила жизнеподобие и массовость, и не приняла идею искусства для искусства, искусства для художников, а не для масс людей, которые не обладают художественным чувством, согласно концепции Ортеги-и-Гассета, который, как уже было сказано, был главным критиком так называемого массового общества. И с этого момента, условно говоря (красиво, что это оказалось в один год), разошлись два потока культуры - с одной стороны, художественный авангард (не буду сейчас вдаваться в подробности того, как этот термин определяют), а с другой стороны, поток массовой культуры. Вся просветительская культура, представителями который мы, в какой-то степени, являемся, лелеяла надежду, что когда, наконец, некультурные массы научатся читать, то они не милорда глупого, а Белинского и Гоголя с базара понесут. Этот импульс был свойственен французским энциклопедистам, вообще всей классической культуре светского периода хотя бы по той простой причине, что культурная картина мира того времени сводилась к культуре читающей и пишущей публики. Вся остальная культура оставалась церковной вплоть до конца XIX века.   И когда мы обращаемся к тем территориям, где эта модель работает ещё и сегодня, мы выясняем, что никакого там средства массовой информации, кроме муллы, нет, что аль-Джазира говорит для нас, для людей уже не читающих и пишущих, а хотя бы смотрящих телевизор.   А если мы хотим обращаться к иранским массам, или к афганским массам, или к каким-то массам тех обществ, которые в целом ещё живут на другом этапе развития, то там есть только одно средство массовой информации. Называется он мулла, или священник, или жрец. Это единственный человек, который говорит всему народу, а все остальные говорят тем, кто умеет слушать, читать и писать. Поэтому идея просветительской культуры была - вот мы их всех просветим. Это идея европоцентристской культуры - вот мы из Европы распространим по всему миру то представление о культуре, которое тогда было. Была построена вертикаль определенным образом организованная. А все остальные люди были "некультурные", их было надо "окультуривать".   И начали их образовывать. Как только люди научились читать, а в 1895 году появился кинематограф, и эта форма художественного творчества, не осознаваемая ещё как искусство, обращалась уже ко всему населению. Тут даже читать было уже не обязательно, киномеханик просто, крутя ручку аппарата, комментировал для жителей деревни или для посетителей того или иного кинотеатра на ярмарке, что происходило, то есть тут уже и грамотность была не нужна.   Соответственно, эта культура распространялась на всех или, во всяком случае, все более и более расширяла зону своего воздействия. И как только "некультурный" человек научился читать, он, конечно, не стал читать Белинского и Гоголя (что достаточно очевидно, разве что под грузом школьной программы), а заказал себе Ната Пинкертона, Александру Маринину, Донцову, женские романы - все то, что я уверен, очень многие из вас читают в метро, поездах и самолетах, и то, что я покупаю в аэропорту между двумя самолетами. Мне в голову время от времени приходит купить какую-нибудь Виржинию Вульф, но, как правило, это желание очень краткосрочно и я быстро перехожу в раздел каких-нибудь детективов. Когда мне было 14 лет и я с упоением читал Марселя Пруста, я глубоко презирал своего отца, который читал роман о Перри Мейсоне. Я не мог себе представить, что взрослый человек может тратить время на "такое". Сейчас, когда мне уже даже больше лет, чем было моему отцу тогда, я прекрасно понимаю, что я могу читать только Перри Мейсона (условно говоря), Александру Маринину. А все остальное, более серьезное, я могу читать только в порядке работы. И это не есть черта, которая касается развития одного человека или другого. Это касается определенного ритма жизни и определенных социальных ситуаций, которые при этом возникают. XX век стал ареной борьбы этих двух потоков. Первоначально они развивались параллельно, независимо один от другого. Просвещенная интеллигенция глубоко презирала и кино, которое называла развлечением для илотов. В дальнейшем она презирала видео, которое называла "видеотизмом", и компьютеры, которые "воспитывали дебилов". Начал это, на самом деле, Сократ, который выступал против письменности, поэтому это вполне благородная традиция. И в какой-то степени и Сократ был прав, и современные критики компьютеров или критики видео, или критики телевидения тоже в известной мере правы. Да, в какой-то степени все это зло. В какой-то степени письменность - зло, поскольку тормозит развитие памяти и естественных способностей людей.   То, что зло - автомобиль, который тормозит физическое развитие людей - тоже всем достаточно очевидно. Что зло самолет, который вреден для здоровья, или телевизор, который вреден для глаз - тоже достаточно очевидно. Но на мой взгляд, часть злодейства во всем этом несоизмерима с тем благом, которое одновременно все это дало человечеству - то есть возможность общаться на расстоянии, возможность общаться с разными эпохами благодаря письменности, возможность почти мгновенного получения информации, возможность общаться между собой, благодаря Интернету, практически мгновенно, где бы ты ни находился, и так далее. На мой взгляд, позитивные моменты этого развития (объявлю сразу свои принципиальные позиции) перевешивают какие бы то ни было вполне аргументированные, обоснованные негативные моменты. Если брать, опять-таки, ситуацию глобальную. В течение XX века эта борьба продолжалась, и естественно, что массовая культура все больше и больше набирала обороты. У массовой культуры были свои закономерности. Если культура классическая и культура модернистская, авангардистская выстраивали на идее эстетической дистанции, которая, как известно, была высказана Иммануилом Кантом, то массовая культура, наоборот, эту эстетическую дистанцию "схлопывала", она исчезала, и люди непосредственно переживали то, что видели в телевизионном сериале, как будто это сама жизнь.   Потому что главная функция массовой культуры это компенсация эмоционального дефицита, который все больше и больше сопутствует современной жизни, где бы мы ни жили. Тем более, что, как утверждают психологи, эмоции в повседневной жизни не переживаются столь непосредственно и с такой силой, с какой они переживаются в художественном варианте, в дамском романе или в мыльной опере. На протяжении XX века культура авангардистская, я бы не сказал, что теряла обороты. Она также развивалась, был предавангардистский этап, был классический модернизм, начиная с 20-х годов. Приверженцы элитарной культуры вынуждены были смириться с существованием массовой и комплексаторно-развлекательной культурой. Тогда они придумали в 50 годах теорию, согласно которой авангардисты, мы - художники, мы открываем пути развития, а в дальнейшем это эксплуатируется массовой культурой. То есть сначала пишется Малевичем или Кандинским картина, а потом мода, мебель, оружие и автоматика, в первую очередь, мода или промышленный дизайн берут на вооружение открытия великого художника и двадцать раз спустя этот великий художник становится достоянием массовой культуры, когда массовая культура до него доросла. Когда я задал себе вопрос, а что же происходит во взаимодействии в обратном направлении, то увидел, что 20-25 лет дистанции - это очень важный момент -социологическое поколение. Малограмотные и малокультурные подростки приняли Чарли Чаплина мгновенно, а художественная элита приняла его двадцать раз спустя. Малограмотные и некультурные подростки приняли ансамбль "Битлз" мгновенно, а художественная элита их приняла двадцать раз спустя. И совсем новый пример.   Был такой очень популярный французский рок-певец Джонни Холидей. Я в юности был свидетелем его восхождения, его самая популярная песня называлась "Я - идол молодежи". Какой грязью он поливался со страниц интеллектуальных французских журналов и газет, даже не специфически художественных, в период, когда он был в зените своей популярности, представить себе трудно. Сейчас Джонни Холидей - предмет поклонения интеллектуалов Соединенных Штатов Америки и Франции, он участвует в самых что ни на есть утонченно-экзотических и высоко оцениваемых фильмах, и стал культовой фигурой, сопоставимой с фигурой, например, Габриеля Гарсиа Маркеса. Возникает ряд вопросов. Тут есть как бы две трактовки. Одна трактовка зеркально отражает трактовку авангардистского искусства: да, через двадцать лет массовая культура становится достоянием художественного авангарда и добивается признания. Вторая трактовка более, может быть, заниженная, но тоже обоснованная, что те люди, которые любили Битлов, когда им было по пятнадцать, через двадцать пять лет, в сорок, становятся теми людьми, которые определяют в обществе, что такое хорошо и что такое плохо. И они, естественно, помнят, какое значение для их собственного развития это художественное явление имело, и они, наконец-то, понимают, что это действительно было то определяющее, что отметило собой культуру десятилетия, или столетия, и так далее. И та, и другая версии перекликаются. Суть в том, что взаимодействие между этими двумя слоями культуры постепенно сдвигалось в сторону массовой культуры. Первыми "караул" закричали немецкие философы, социологи и искусствоведы, когда они перебрались в Америку. Это было в 1930-40-е годы, бежав от фашизма, они ещё с большим ужасом восприняли американскую массовую культуру, потому что в Соединенных Штатах Америки тоже по понятным социологическим причинам, массовая культура возобладала значительно быстрее, чем в Европе. И связано это было просто с тем, что те слои населения, которые эмигрировали в Новый Свет, были теми слоями населения, которым мешали развивать собственную культуру существующие элиты - политическая, художественная и так далее. Это было не положено им делать. Существовала официальная культура, которая определенным образом на них давила.   Когда они избавились от этого давления, они очень быстро развили свою массовую культуру и вполне естественно, что когда основным критерием в культуре стал, естественно, критерий кассы, критерий массовости, то эта культура очень быстро завоевала всю европейскую аудиторию, потому что вся европейская аудитория, а не художественная элита, относится к тем же слоям, которые уехали в Америку и как бы отправили свою культуру обратно. Поэтому жалобы на то, что нас, европейцев, захватила эта ужасная американская массовая культура - это жалобы на то, что наша собственная европейская культура, переехав в Америку, почувствовала себя свободной и захватила нас, вернувшись обратно. Что же делается с той культурой, которая была раньше на вершине вертикальной, культурой художественной, творческой и всякой прочей элиты? На самом деле она, на мой взгляд, никуда не исчезает. Она просто становится одной из многих субкультур, которые существуют наряду с господствующей массовой культурой, наряду с мейнстримом. Среди этих субкультур есть национальные культуры, есть региональные культуры, есть местные культуры, есть культуры сексуальных меньшинств, есть культура любителей коллекционировать спичечные коробки, есть культура поклонников Мэрилин Монро.   Есть транслокальные культурные сообщества, которые благодаря Интернету объединяют единицы, существующие в разных концах мира, которые раньше не могли составить сообщество, теперь благодаря Интернету они составляют такое сообщество. Такого же типа культурой является культура, которую, условно говоря, можно назвать элитарной. То есть есть какие-то сообщества в мире, которые договорились, что Прокофьев, Шостакович или Шнитке и Губайдуллина есть высшие достижения музыкального искусства. А вот весь мир договорился, что высшее достижение музыкального искусства есть Джонни Холидей, Битлы, и сейчас, когда мы говорим об интернациональном характере массовой культуры, у меня, наконец, есть пример чисто отечественной культуры, которая стала достоянием массовой - Группа "Тату". В качестве примеров российского вклада в массовую культуру я долго говорил об экранизации романов Толстого и Достоевского. И больше ничего. Потому что массовая культура отечественная образца 30-х годов, Александров, Пырьев, не вышла за пределы Восточной Европы, она не вышла за пределы того ареала, который политически контролировался Советским Союзом. А группа Тату вышла, так же как алжирская музыка раи, так же как культура хип-хоп, так же, как многие другие элементы разных национальных культур, в том числе экзотических, как бразильская ламбада, которые стали достоянием массовой культуры, потому что в какой-то степени они соответствовали массовым универсальным ожиданиям.   Они удовлетворяли базовые, низменные потребности (как у нас любят писать, есть высокие, а есть низменные потребности). На самом деле они удовлетворили базовые потребности человечества. А базовые потребности человечества - это получение удовольствия, рекреация, расширение жизненного опыта и в конечном итоге восстановление тех самых способностей, о которых я начал говорить. Поэтому сегодня культура для образованных, грубо говоря, культура читающей и пишущей публики - это такая же субкультура, как культура эскимосов или культура детей восьмилетнего возраста. И трагедия интеллигенции состоит в том, что если раньше она определяла, что такое хорошо и что такое плохо в культуре, сегодня это определяют совершенно другие люди и по - другому.   На самом деле это определяет касса в разных превращенных формах - касса чистая в кинематографе, касса через рекламу на телевидении, потому что для самого произведения абсолютно все равно, откуда будут получены пять миллионов долларов на постановку фильма - от одного филантропа, который тебе их даст в руки, или пять миллионов человек заплатят по доллару.   Но поскольку не пять, а пятьдесят, сто, тысяча, миллиард людей платят по доллару, возможности оборота этих средств и создания нового произведения на этой самой основе, конечно, больше, чем возможности оборота даже самого просвещенного миллионера вроде Джорджа Сороса, тем более, что он не будет в это вкладывать деньги.   Он будет вкладывать совершенно в другое и по-другому, следуя устарелым представлениям о просвещении, будет по-прежнему думать, что ему удастся просветить вот это самое население, в данном случае население Восточной Европы, так, как ему бы этого хотелось. Толстых В.И. А Григорий Козинцев просил различать успех кассы и успех культуры. Помните? Разлогов К.Э. -- Безусловно. Опять-таки, в классической модели успех культуры - религия читающей и пишущей публики, людей, которые умели читать, они же умели писать. Недавно я читал лекцию в Институте европейских культур, одна девушка ко мне подошла и сказала - а единственный критерий качества это касса? Я говорю - да нет, вообще критериев качества и систем оценок произведений есть очень много: место в определенном сообществе, положение в господствующем художественном направлении, стечение обстоятельств, и так далее.   Но касса становится все больше и больше основным критерием. Так же, как основным критерием оценки социального веса человека у нас на глазах стало не его положение в номенклатуре, как было в традиции, и не его положение в культуре, как было в диссидентстве интеллигентском, против этой традиции, а количество денег, которыми он располагает. И как это ни печально признать, этот глобальный критерий распространяется на весь мир. Мы можем одобрять этих людей, не одобрять, говорить, что они бандиты...   Да, Кеннеди были бандиты три поколения тому назад, рядом с нами бандиты нынешнего поколения, разницы абсолютно никакой. Основной критерий оценки положения человека в обществе перешел из одной категории, номенклатурной, старой, в новую категорию, в коммерческую. Сегодня важен не пост, который ты занимаешь, а важны финансовые потоки, которыми ты распоряжаешься. И вот в этих финансовых потоках массовая культура и функционирует. И поэтому, как я говорил, постмодернизм, придуманный в конце 60-х годов, был последним шагом, последней придумкой интеллигенции для того, чтобы спасти себя от трагического признания, что они проиграли историческую битву с массовой культурой.   Признаться, что мы проиграли нельзя было, поэтому было сказано, что все равны, что нет иерархии, что есть некая плоскость, кружева традиции, на которой каждый художник рисует что-то свое, никто не может сказать, что лучше, что хуже. И вот на этом постмодернизм был последней придумкой интеллигенции для того, чтобы спасти свои представления о том, как выстраивается иерархия в культуре, с одной стороны, и как выстраивается социальное функционирование культуры, с другой. Зоркая Н.М. Поскольку целью моего сообщения явится полемика с некоторыми устойчивыми клише в оценках, концепциях и расхожих мнениях по поводу массовой культуры (я буду касаться только отечественного положения вещей). Начну с возражений самому Валентину Ивановичу, нашему председателю, инициатору сегодняшней конференции и теоретику, которого глубоко уважаю и люблю. Тем не менее скажу, что его пример нынешнего торжествующего масскульта - фильм "Копейка" режиссера Ивана Дыховичного по сценарию В. Сорокина - выбран неточно. "Копейка" - это никакой не масскульт, а типичный "арт-хауз" (слово, которое ныне часто употребляют вместо определения "авторское" или "элитарное"кино, (в отличие от "мейнстрима").   Здесь есть замысел "народного фильма" с главным "героем" - дешевой советской автомашиной по прозвищу "копейка" - но этого увы! "масскульту" мало. В надежде понравиться большинству авторы мимикрируют свои вполне интеллектуальные притязания под массовый вкус, каким он им видится, нарочитой грубостью, матом, лихими и сексуальными сценами. Но это все попытки обреченные. "Копейка" не получит ни признания, ни кассы фильма "Антикиллер", опусов нынешнего любимца кинопублики Эйрамжана или мелодрамы "Все будет хорошо". Это слишком претенциозно, это сложно, все равно это "арт-хауз" со своими собственными конкретными удачами и просчетами. Кстати, ведь это популярное заблуждение, что сцены в постели, "неформальная лексика", натурализм кровавых поединков и прочие якобы "новшества" порождены современным безцензурным масскультом. Нет, первыми ещё в 1960-х годах на это отважились, раздвигая пределы дозволенного на экране (зачем - это особый разговор, вне проблем масскульта) великие киномастера, и , конечно, никаким сегодняшним смельчакам не угнаться за откровениями Бергмана или Пазолини.   Не в наличии или отсутствии подобного материала как такового можно распознать границу между "классическим" и "массовым". Более того, масскульт сдержаннее, так сказать, добродетельнее арт-хауза, особенно как раз в сексуальной сфере . И это понятно: среди массовой публики много "пенсионеров" (это социо-психологическая категория, а не биологически-возрастной ценз), людей с закосневшими представлениями, а то и просто ханжей, которые сразу начинают жаловаться: "мне было стыдно смотреть на экран, сидя рядом со своей девушкой" (женой, дочерью и пр)., что не позволит себе зритель, причисляющий себя к передовой "элите", хотя бы боясь показаться ретроградом, - ведь область массовой культуры не только массовые вкусы, но и социальная психология. Наш председатель В.И. Толстых вопрошает: что мы выиграли, заменив "соцреализм" на "капреализм"? Во всех случаях мы, кто занимается массовой культурой и сегодня ставит вопрос о её "добре и зле", выиграли одно: Правду. Правду о реальном положении вещей в прокате. Раньше нам крутили головы всякими рассуждениями: "народное" это не массовое, "массовое" это не народное, есть "кино масс" и "кино для масс" и т.д. Подлинные данные - цифры проката были за семью печатями, не публиковались (это компрометировало идеологию и опровергало миф о том, что советский зритель самый передовой.   Помню, как на каком-то пленуме в Союзе кинематографистов председатель Госкино СССР Ф. Ермаш с содроганием и доверительно сообщил, что бесспорным сверх-лидером проката по всему СССР (80 с лишним мл. человеко-посещений - термин тех лет!) является мексиканский фильм "Есения" (это была трогательная полусамодеятельная провинциальная лента неведомого режиссера - история новорожденной девочки, подкинутой в цыганский табор). Такие вещи скрывались.   И - надо отдать должное, проклинавшемуся всеми нами Госкино удавалось всякими манипуляциями и калькуляциями хорошо маневрировать. Они давали в кинотеатры и какой-то заказной идеологический фильм ( скажем, к юбилею Октября), который собирал, скажем, 5 миллионов зрителей, и Тарковского, который смотрели 12 миллионов (это была тогда нижняя шкала посещаемости) и экранизацию оперетты "Трембита", выполненную на Свердловской студии в 1968 году безвестным режиссером Николаевским, которая собрала в прокате 70 миллионов. А сумма показателей без конкретизации, в результате камуфляжа была впечатляющей. Но все это вершилось за закрытыми дверями и окнами прославленного особняка в Гнездниковском переулке - Госкино. Сейчас все ясно! И посмотрите на афиши кинотеатров. И не думайте опять по-старому, что это какой-то враг искусства навязывает нам Голливуд. Нет, никто ничего не навязывает, никто нами не манипулирует - Голливуд торжествует потому, что в его руках секреты глобальных массовых ожиданий, предпочтений и пристрастий.   Таков запрос массы, таков спрос массы или народа ( в данном конкретном предмете это синонимы). А в масскульте спрос главенствует и безошибочно определяет предложение. И стопроцентно прав, как это ни печально, Кирилл Эмильевич: сегодня единственным показателем массового успеха являются сборы -- то есть деньги, прибыль или убыток. Г.М. Козинцев говорил, что успех кассы и успех культуры - разные вещи, И он тоже абсолютно прав безо всяких сомнений, но говорит о другом. Потому что качественные критерии, оценки "хорошо" и "плохо" здесь не применимы. Сегодня, когда мы, если не хотим себя обманывать, убеждаемся в том, каков без идеологических подпорок и кабинетных калькуляций чиновников из Госкино, реальный спрос массы (настаиваю: спрос, спрос, а не вынужденная реакция на чьи-то хитроумные манипуляции!)   Ясно и без отсылки к авторитету петербургского мэтра, что кассовые данные не свидетельствуют ни о чем, кроме самих себя, то есть об удовлетворенной массовой востребованности именно этих произведений, об успехе рынка, как теперь предпочитают выражаться. В противном случае мы, обращаясь к прошлому, вынуждены были бы считать, что, скажем, блистательный фильм Отара Иоселиани "Жив певчий дрозд", который заполучил по выходе в свет всего З млн. зрителей, в десять раз хуже, чем " Семья Ивановых", которая имела З0 и выше. Беда, что приходится повторять элементарные истины, казалось бы общеизвестные. Но, к сожалению, тянется шлейф чудовищной социологической и культурологической отсталости в теории массовой культуры, что свойственно было советской поре и ныне сохраняется и в наших бытовых суждениях, оценках и - увы! - в публицистике и даже в специальных проблемных исследованиях. Если на Западе, начиная с Ортеги-и-Гассета, Теодора Адорно, Вальтера Беньямина, Нортропа Фрая была разработана глубокая, с огромным количеством фактов, с высоким философским уровнем теория массовой культуры, то у нас царили утопические представления о советском читателе, зрителе, напоминающем того гомункулуса - "нового человека социализма", который виделся творцам Октябрьской революции преимущественно в рабочем, в пролетарии ("могильщик буржуазии" в проектах и мечтаниях наделялся и антибуржуазным, здоровым вкусом).   Поскольку заявлялось, что массовая культура - производное растленного буржуазного строя - у нас не существует, процветали всякого рода табу в анализе массовых жанров и форм. Мне тоже пришлось на этом не раз спотыкаться, поскольку любознательность вела меня именно к поискам разгадок их безотказности. Моей скромной книжке "Уникальное и тиражированное" (1973) был придан специальный цензор (одиозная фигура того времени), который на титуле фигурировал как ответственный редактор. Особый гнев вызывала глава "В защиту Ихтиандра, юноши- рыбы" о фильме "Человек-амфибия", потому что для критиков-идеологов это была диверсия по оглуплению народа, пошлость и т.д.   Прошли годы, и сейчас с радостью в газетах пишут, что запущен сериал по тому же роману А.Беляева, и как это прекрасно, какой оптимистический, поэтический, вдохновенный сюжет , наконец, увидит наш зритель - случай сходный с судьбой "Биттлз", который встречается не часто, но все же украшает историю массовой культуры - как закон, её творения - однодневки, быстро устаревают, а по прошествии лет могут вызывать только улыбку умиления своей наивностью. Кирилл Разлогов предложил нам убедительный, я бы сказала, динамический стереотип развития масскульта на протяжении нескольких веков в связи с историческими процессами развития цивилизации, фатально ведущими к нарастанию и господству массовой культуры, к превращению былой "высокой", "ученой", "классической" ( как её ни назови) в некую субкультуру меньшинства. Согласна, но хочу прибавить к его динамике необходимый на мой взгляд аспект статики.   Существование массовой культуры обеспечено не только демократизацией обществ, секуляризацией, ростом СМИ, прогрессом техники и остальным, о чем так красочно рассказал докладчик, но и ресурсами личностей, из которых состоит эта самая масса потребителей своей собственной культуры, того самого "масскульта". Среди людей существует исходное, природное несходство в области вкусов, интересов, пристрастий. Так было всегда. Даже в первобытном обществе. И там пещерные люди были очень разными, как мы убеждаемся по их памятникам и следам их жизни. Кто-то один, великий далекий гений-авангардист рисовал на стенке того потрясающего бизона в странном совмещении двух фаз бега, в чем теоретики кино увидели предтечу движущегося изображения.   Но другие его компатриоты бизонов не рисовали, а просто охотились за ними. Можно предположить, что были и те, кому настенный бизон не нравился, хотелось чего-то попроще. Как свидетельствуют историки античности, тогда игрались не только Софокл и Эврипид, а были и трагедии других авторов, которые собирали зрителей ещё больше - просто они не сохранились, потому что были не так интересны для переписчиков, для образованных хранителей.   Перенесемся в Новое время и к общеизвестному   Нераспроданным тиражом "Современника" были забиты шкафы пушкинской квартиры на Мойке, а "Иван Выжигин" расходился в тысячах экземпляров. В своей эпохальной статье 1908 года "Нат Пинкертон и современная литература" молодой Корней Чуковский сравнил данные продаж "Преступления и наказания", которые при жизни Достоевского вышли в двух тысячах экземпляров и никак не раскупались с 1876 по 1880 годы, с продажей 600 тысяч с лишним книжек сыщицкой литературы за один лишь май 1908 года. И тому подобное. Это не нонсенсы, не казусы, не отдельные примеры. Мы имеем дело с законом . Для того, чтобы нарисовать гениального бизона в Альтамирской пещере надо быть художником, Артистом. Для того, чтобы любить "Преступление и наказание",надо быть хотя бы чуть-чуть-чуть, в микро-формате, но непременно alter ego, медиумом Достоевского. Это дано немногим. И недопустимо, невозможно требовать того же от всех. А масс-культ - это культура не единиц, но множеств. Присоединяюсь к Разлогову в его защите развлечения как нормальной потребности человека, особенно современного человека, подавленного невыносимым грузом жизни. Но никак нельзя сводить весь огромный и полифункциоальный комплекс массовой культуры только к развлечению, к развлекательной функции и удовлетворению потребности человека в развлечении, отвлечении от тяжести жизни, от усталости, - словом в easy - в легком чтении, слушании, смотрели. Нет, Кирилл Эмильевич, и Ваш папа, отключаясь над Перри Мейсоном, ни Вы, листая на пересадке в аэропорте Маринину, вы оба - не реципиенты масскульта. Вы - стилизаторы, вы - эксперты, люди другой культуры. Вам не переживать вместе с Настей Каменской, вы её уже вычислили до конца , а вот настоящий читатель, тот, переживает, волнуется, радуется, печалится. Вам же Ваш прочитанный в детстве Пруст, а также Ваш цикл "Культовое кино" на канале "Культура" мешают. Вы - с "Культуры". Также не следует, на мой взгляд, сводить весь масскульт только к компенсаторной функции. Во всяком случае такой, какой трактовали её в советское время - с уклоном в классовое неравенство. То есть писали, что бедная прачка, жертва буржуазной эксплуатации, не хочет смотреть про жизнь нищих, а хочет про миллионершу герцогиню. Это, конечно, так. Но по такой логике миллионерша, у которой все есть и ей нечего "компенсировать", должна смотреть фильм про страдания прачки. Однако, и миллионерша не хочет "про тяжелое".   Потому что массовая культура (речь, разумеется, об искусстве) это область красивой жизни, а если там лохмотья, то они должны быть очень живописны и в конце смениться на одежды из лучших фирм. Массовая культура имеет свою сложившуюся эстетику, она "компенсаторна" в самом широком смысле - как восполнение самых разнообразных нехваток в реальном существовании человека - эмоциональных, в первую очередь. Лихо придумано для завязки полемики название нашей конференции: "добро и зло...", то есть хорошие и плохие стороны этого явления. Но мне кажется, что есть объективная данность. Она такова, каково человечество. И не судить её нужно, а наблюдать, добру и злу внимая равнодушно. [Из трагедии "Борис Годунов" (1825) А.С. Пушкина (1799-1837), слова Григория Отрепьева (сцена "Ночь. Келья в Чудовом монастыре"):   Все тот же вид смиренный, величавый. Так точно дьяк, в приказах поседелый, Спокойно зрит на правых и виновных, Добру и злу внимая равнодушно. Не ведая ни жалости, ни гнева...   Иносказательно о душевной черствости, аморальности] Сегодня совершенно ясно, что наступил какой-то новый виток массовой культуры, который обеспечен, прежде всего, количественно: скажем, у нас было всего три телеканала, а теперь хотя и не тридцать шесть, как в каком-нибудь Кельне, а пятнадцать, но плюс кабель, плюс огромный разворот видеокассетного и уже компьютерного кино, то есть существует действительно возможность свободного выбора и увеличивается и далее во много раз распространение, тиражированность. И зрелищ и книжного рынка, вот те люди, которые ездят в метро, а не на собственных машинах - это самые лучшие сейчас медиумы для социологии "включенного наблюдения". Посмотрите, что читают люди. Разлогов К.Э. Если едешь на машине - слушаешь то, что слушают люди! Зоркая Н.М. Да, конечно, и расцвет попсы, как и расцвет паралитературы - это тоже свидетельство нового витка. Думаю, нужно обратить внимание, все-таки, на процесс, по-моему, самый интересный - процесс дифференциации массовых видов. Ведь они тоже подвергаются каким-то серьезным сущностным изменениям. Опять-таки имею в виду не оценки, а факты. Возьмем, например, явление Бориса Акунина - интересный феномен внутри массовой культуры. Что это все-таки чтиво, мне кажется, ясно. Но это чтиво достаточно высокого качества, которое захватило даже интеллигентские уровни. Все-таки, положа руку на сердце, очень многие люди должны признаться, что читают Акунина, что собрали библиотечку из книжек в черненьких обложках.   В то время такой человек жестокий, как я, который тридцать лет занимался внутренними схемами масскульта, уже на первом романе - на "Азазеле" - распознает схему и дальше спокойно накладывает её на роман за романом. И отмечаю те украшения, изменения, и те приемы, которые на пятом романе из серии Фандорина появляются. Но я бы сказала, что Фандорин - замечательно интересный персонаж сегодняшнего масскульта. И выражает он... но это уже другой разговор, для нас же сегодня важно то, что отечественный масскульт поднялся до литературы такого уровня, на которую способен талантливый мистификатор и мимикрист Б.Акунин.. Тоже самое происходит с телесериалом. Сериал, то есть многосерийный фильм, который, начавшись с двенадцати серий, будет доходить до ста уже. Толстых В.И. До тысячи, до трехсот... Зоркая Н.М. До тысячи - это у них, за кордоном, над этим мы издевались годами. Но, во всяком случае, как утверждают молодые критики, что не только "Скорая помощь" - высоко- профессиональный американский сериал, но наши - "Граница", "Бригада" - уже поднимаются к уровню искусства. Это тоже пример изменений в самом статусе массовой культуры постсоветского общества. Массовая культура неизбежна, ибо её потребители запрограммированы природой, составляя подавляющее большинство человечества. И это ни "хорошо" и не "плохо", это - так. Что делать? Смириться и взять пример с Т. Адорно, который в своем основополагающем "Введении в социологию музыки" дал глубокий структурный анализ "эстетики массового" и потом сделал такое заключение: что же, будем стараться приобщить хотя бы одного человека к Бетховену. Межуев В.М. Прежде всего хочу поблагодарить обоих докладчиков. Я, конечно, не могу сравняться с ними в знании современного искусства, тем более киноискусства - здесь они общепризнанные специалисты. Но все-таки у меня есть кое-какие сомнения. Мне кажется, что критерий, по которому нужно отличать массовую культуру от любой другой, нельзя найти в рамках одного лишь искусствоведческого знания. Массовая культура - не эстетическая и даже не искусствоведческая категория. Делить культуру по принципу "развлекательная культура или не развлекательная", "популярная или непопулярная", "востребованная многими или какой-то особой группой" можно, но что это объясняет в современной массовой культуре?   Любая эпоха в истории европейского искусства знала такое деление. Всегда было искусство для многих и для немногих. В то же время вся образованная публика зачитывалась когда-то романами того же Дюма, Гюго, других авторов, которых мы числим сегодня в классиках. Что это - массовое или немассовое? И когда вообще появляется массовая культура? Или она существовала вечно? Мне кажется, проблема сложнее. Во-первых, массовая культура - не только искусство, но, например, и информация, реклама, массовый туризм, разного рода развлечения и празднества и ещё многое другое. Во-вторых, не все, что востребовано многими в сфере культуры - например, фольклор, поговорки и пословицы, религиозные верования, даже сам разговорный язык, является массовой культурой. Массовую культуру можно, конечно, определить как культуру, рассчитанную на массовое восприятие. Вопрос в том, кого считать "массой"? В этом вся проблема. Масса - это не просто "много людей". Не всякое человеческое множество является массой. Масса - прежде всего социологическая категория, обозначившая собой появление на исторической сцене нового действующего лица, особой социальной общности, ничем не похожей на предыдущие. О массах заговорили во второй половине Х1Х в. и первым здесь был, пожалуй, Ницше, для которого само слово "масса" (или "стадо", как он её называл) - самое ненавистное.   У философов это слово обрело сугубо негативный смысл (вспомним хотя бы "Восстание масс" Ортеги-и-Гассета), о чем, видимо, не надо специально распространяться в данной аудитории. Отметим лишь, что с этого момента масса становятся предметом и научного изучения. Социология введет понятие массового общества, тогда как изучение психологии масс повлечет за собой появление особой научной дисциплины - социальной психологии.   Как видим, слово "масса", "массовый" используется применительно не только к культуре (и тем более к искусству), но и в более широком значении и только в таком контексте может быть правильно понято. Что же касается культуры - во всяком случае, европейской, то появление масс и возникновение массового общества было воспринято наиболее выдающимися философами ХХ века как причина глубочайшего кризиса этой культуры, как предвестник её неизбежного заката и гибели. Мнение, прямо скажу, отличное от того, которое здесь высказали наши уважаемые докладчики. Что же такое масса? Это не класс, не сословие, не народ и не нация. Масса противостоит не столько элите (она как раз предполагает существование элиты), сколько народу и нации, являясь по существу их отрицанием. Если народ можно определить как коллективную личность (народ - это как бы одна личность на всех), то масса - это безличный коллектив, скопление "атомизированных", безразличных друг другу людей ("толпа одиноких"), связанных между собой чисто внешними и формальными узами. Мы говорим о производственной, потребительской, электоральной, читательской, зрительской и пр. массе, понимая под этим некоторую чисто количественную совокупность людей, в которой каждый индивид присутствует на уровне среднестатистической единицы, а не индивидуальности со своим особым и неповторимым лицом.   Все мы, живя в индустриальном и урбанизированном обществе, присутствуем в нём как представители той или иной массы или сразу нескольких масс. Толпа - наиболее распространенный пример такой массы. Масса не связана внутри себя никакой общей для всех жизненной программой, единой системой ценностей, целей и смыслов. Поэтому она всегда нуждается в руководстве извне, в организующей и направляющей её силе. В массовом обществе ценится не индивидуальная свобода, а власть, позволяющая управлять помыслами и действиями масс. Такое общество создает свой язык, свои способы производства и трансляции культурной продукции, свои методы (технологии) воздействия на массовое сознание. Это и есть массовая культура. Пояснить смысл и суть этой культуры можно лишь, сравнив её с культурой народной и национальной. Народная культура есть продукт коллективного творчества - как правило, устного, не знающего ещё письменности и потому анонимного, лишенного именного авторства. Сюда относятся фольклор, мифы и легенды, разного рода обычаи, ритуалы, предания и поверья. Такая культура транслируется от родителей к детям и на соседском уровне посредством способностей человека, данных ему от рождения и не требующих никакой специальной подготовки, - природной памяти, органической пластики, естественного музыкального слуха.   Её отличает повышенный традиционализм и замкнутость в границах сравнительно небольших, локальных пространств. Народная (или этническая) культура является предметом изучения особой науки - этнографии, или, как её называют сегодня, культурной антропологии. Более сложным культурным образованием является национальная культура. Она возникает, во-первых, в результате появления письменности и предполагает, следовательно, наличие грамотности, умение читать и писать.   Главным институтом национальной культуры становится школа (образование и культура здесь почти что синонимы), что требует от человека уже индивидуальной подготовки и личных усилий. Во-вторых, национальная культура есть продукт индивидуального авторства и рассчитана, следовательно, на индивидуальное восприятие. Если к народной культуре человек приобщается на уровне коллектива, к которому принадлежит со дня своего рождения, то национальная культура, включающая в себя множество индивидуальных самовыражений (её творят люди с разными убеждениями, вкусами, стилистическими предпочтениями), как бы обращена к каждому в отдельности. Именно национальные культуры, существующие в традиции письменного языка, являются предметом гуманитарного знания - прежде всего филологии и лингвистики. Все меняется с переходом к массовой культуре. Массовая культура обращена к аудитории, лишенной отчетливых этнических и национальных признаков, пытаясь вызвать у неё однотипную, однозначную реакцию. Совместный характер восприятия, когда мало знакомые и ничем не связанные между собой люди как бы сливаются в едином и общем для себя эмоциональном отклике, - специфическая особенность приобщения к массовой культуре. Понятно, сделать это легче, обращаясь к самым простым, элементарным чувствам и настроениям людей, не требующим серьезной работы головы и самостоятельных духовных усилий.   В искусстве, рассчитанном на массы, ищут по большей части источник бездумного веселья, ласкающего слух и зрение зрелища, заполняющего досуг развлечения, удовлетворения поверхностного любопытства, а то и просто "ловли кайфа". Достигается эта цель не столько словом (тем более печатным), сколько изображением и звуком, обладающим значительно большей силой эмоционального воздействия на сознание масс. Они-то и являются языком массовой культуры. Письменное слово, конечно, сохраняется, но сильно девальвируется в своем значении.   Ленинская фраза о кино как самом важном из искусств - не случайна. С помощью изображения и киномонтажа куда проще и легче манипулировать сознанием масс, чем посредством словесной агитации и пропаганды. Сегодня, наверное, он сказал бы, что главное из искусств - это телевидение. Массовое общество из читающего постепенно становится глазеющим (социологи отмечают обратную связь между чтением и просмотром телепередач), а на смену письменной (книжной) культуре постепенно приходит аудиовизуальная, основанная на восприятии зрительных и звуковых образов. Человек, сознание которого сформировано восприятием зрительной информации, теряет способность видеть умом, мыслить, рефлектировать по поводу увиденного. Он видит, но не понимает, зрит, но не мыслит. Зрением он заменяет воображение, которое ещё Кант считал главной способностью мышления. Таким сознанием легче манипулировать, внушать ему все, что угодно манипуляторам.   Примером манипулятивного превосходства изображения над печатным словом является телевидение, не без помощи которого борьба идей в политике уже давно превратилась в информационную войну, в борьбу компроматов. Бьют уже не по идеям, а по лицам. На смену идеологам пришли имиджмейкеры и политтехнологи. Голосуют уже не умом и даже не сердцем, а глазами. Создаваемая средствами массовой информации "виртуальная реальность", не имеющая ничего общего с действительностью, обладает свойством поражающего массового эффекта, в чем-то схожего с оружием массового уничтожения, но в данном случае, конечно, только духовного. Война США в Ираке, составной частью которой стала информационная война, лишь подтверждает наличие такого сходства. Центральной фигурой массовой культуры, её несомненным лидером является журналист. Журналистика сегодня явно потеснила тех, кто ещё недавно считался "властителем дум" - мыслителей, писателей, ученых. Назвав себя "четвертой властью", она во многом и служит власти - тем, кто владеет финансами и СМИ. Соответственно меняется и распространяемый СМИ вид духовной продукции: она приобретает преимущественно новостной, информационный характер. Анализу здесь предпочитают наглядность, новым идеям - новости, размышлениям - зримость факта. Информированность, простая осведомленность отождествляется со знанием и пониманием, возможность увидеть что-то собственными глазами ценится больше собственного мнения.   Парадоксально, но факт: с увеличением объема аудиовизуальной информации, оседающей в головах массового зрителя и слушателя, его способность запоминать, осмысливать и анализировать эту информацию не усиливается, а, наоборот, снижается до минимума. Люди, потребляющие информацию в её телевизионном изображении, вообще отучаются отличать то, что им показывают по телевидению, от реальной жизни. Существует, разумеется, и чисто экономический критерий массовой культуры: она вся и целиком предназначена для продажи. С этой точки зрения, она - даже и не культура в точном смысле этого слова, а просто бизнес, особый вид предпринимательской деятельности, имеющий своей целью извлечение прибыли. Здесь продается не только рукопись, но и вдохновение. Эта деятельность ничем не отличается от любой другой, направленной на производство потребительских товаров.   В качестве товара массовая культура - предмет интереса, скорее, не для культуролога и искусствоведа, а для экономиста и управленца, специалиста по менеджменту. В целом же массовая культура - результат не творчества и вдохновения, а вполне прозаическое дело тех, кого интересуют власть и деньги. А то, что на эту культуру есть массовый спрос, само по себе ещё ничего не говорит в её пользу: такой же спрос есть, например, на проституцию и наркотики. Кстати, то и другое я также отнёс бы к массовой культуре. Дело, конечно, не в том, чтобы просто осудить массовую культуру. Хороша она или плоха, от неё сегодня никуда не уйдешь. Пока люди ощущают себя массой, будет спрос и на массовую культуру. Вопрос в том, что ей можно противопоставить сегодня? Это также вопрос и о том, можно ли в современном обществе быть свободным от вкусов, настроений и потребностей массы, на что, собственно, и рассчитана массовая культура? Ведь только человек, осознавший себя личностью, индивидуальностью, утрачивает интерес к ней, ставит выше её образцы независимого ума и таланта.   Я не выступаю здесь против массовой культуры, мне в ней даже кое-что нравится, хотя, конечно, далеко не все. Но как философ я понимаю, что массовая культура не решает фундаментальной проблемы культуры - формирования личности, действующей по собственной воле и мыслящего собственной головой, причем, конечно, с сознанием своей моральной ответственности перед другими. Иными словами, массовая культура оказывается во враждебном отношении к тому, что всегда было смыслом деятельности для науки, морали и искусства, не говоря уже о самой философии. Ясно одно - ею движет не обретение человеком свободы, не поиск им истины, добра и красоты, а нечто совершенно иное, имеющее, скорее, отношение к животной природе человека, чем к его духу. Данилов-Данильян В.И. Тема сегодняшнего заседания очень широка, и её можно развивать по-разному. Например, за исходный можно взять тезис: если бы в мире в основном, в главном, жизненно важном все было в порядке, если бы мы были уверены, что нас ожидает не слишком мрачное будущее и роду человеческому удастся избежать гибели в конвульсиях из-за причин, им самим обусловленных, то, наверное, можно было бы с одобрением отнестись ко всему, что сегодня формирует, направляет общественное сознание (и, следовательно, определяет упомянутые причины), в том числе и к массовой культуре.   Но с моей точки зрения ситуация отнюдь не благополучная, нам угрожают разрушение природного дома - биосферы, вне которого человек жить не может, ухудшение состояния его популяционного здоровья до уровня, при котором станет невозможным нормальное воспроизводство человека как биологического вида, ослабление социальных стабилизационных механизмов, без которых распадутся общественные структуры - необходимые опоры человеческого бытия. Какое отношение к этим кризисным явлениям имеет массовая культура? Способствует ли она нарастанию кризисных явлений или представляет собой стабилизирующий фактор? Ответы на эти вопросы должны предшествовать оценочным суждениям, служить основой для них. Даже с позиций самой изощренной и утонченной эстетизации культуры было бы недоказуемым утверждение, что в массовой культуре плохо все. (Только потому, что она массовая? - Это, конечно, не доказательство, но другое объяснение столь общего утверждения вряд ли возможно). Равным образом, бессмысленно и неконструктивно говорить, что в немассовой, в элитарной культуре абсолютно все нужно приветствовать. Граница между добром и злом проходит, конечно же, не в точности по меже, отделяющей элитарную (высокую, подлинную и пр. - допустим, что все это контекстные синонимы) культуру от массовой культуры. Похоже, что докладчики исходили из того, что нет особой необходимости в определениях, все и так ясно - где культура, а где массовая культура. Однако из-за неясности в трактовке понятий велика опасность неверных толкований. Не буду даже пытаться приводить строгие дефиниции, для моих целей достаточно разграничить общее культурное пространство на части. Будем различать, прежде всего, профессиональное и непрофессиональное.   Противопоставляемые сегодня сферы обе относятся к профессиональному, две соответствующие части профессиональной культуры нередко называют массовой и академической - такой демаркации и будем придерживаться (конечно, здесь обычно подразумевают лишь искусство, а не более широкую систему - культуру, но для сегодняшней темы это непринципиально). Непрофессиональное - это так называемое народное творчество и любительство (всегда ограничивающееся камерной аудиторией, если не суждено превращения в народное либо профессиональное). Это отнюдь не единственный вариант разграничения, вероятно, есть и более удачные, но у меня скромная цель: мне важно избежать неверного понимания того, что я буду говорить. Предельным выражением массовой культуры является индустрия развлечений, шоу-бизнес, масс-медиа, "высокая мода", здесь выстроены технологические цепочки (как в обычной производящей экономике), все звенья которых до предела профессионализированы. Разница академического (высокого, элитарного) и массового - в целях, в критериях успеха, в отношении к воспринимающему субъекту, в отношении к миру и в понимании ответственности. Но, во-первых, список различий можно продолжить, во-вторых, не по каждому признаку в каждом конкретном случае должно обнаруживаться различие: все дело в совокупности признаков. Очень интересен вопрос Валентина Ивановича насчет нашего перехода от соцреализма к "капреализму". На мой взгляд, ключевым для ответа на этот и многие другие вопросы должно быть понятие рынок. Кирилл Эмильевич произнес в конце своего доклада и потом несколько раз настойчиво повторил слово "касса" - в данном контексте примерно то же, но точнее говорить о рынке.   Соцреализм - это искусство, которое в значительной части (далеко не полностью, конечно) не нужно населению, массе, его совсем не обязательно покупают. Оно нужно прежде всего власти, которая его навязывает. Элита понимает, что имеет дело с навязыванием, масса - нет, ей дают, она берет, и даже если отвергает, то это происходит не на уровне понимания. Возможно, понимание (в достаточно широком смысле) - единственный критерий разграничения массы и культурной элиты.   Если оценка какого-либо "соцреалистического" культурного явления властью и его оценка населением расходятся, то организуется процесс либо "продвижения" в массы, либо подавления - в зависимости от знака разницы оценок. В обоих случаях требуются затраты, и они тем выше, чем больше разница. Затраты несет власть, у населения не спрашивают, согласно оно с этими расходами или нет (хотя, кроме населения, их фактически некому финансировать).   А "капреализм", как все массовое при капитализме, это товар. Он пользуется спросом, продукт должен продаваться, иначе его никто не станет производить. Конечно, продукт соцреализма тоже может продаваться, и примеров можно привести столько угодно. Известны очень кассовые фильмы, за которые давали ленинские премии (как и примеры запрещенных вещей, впрямую запрещенных, которые пользовались колоссальной популярностью несмотря на все попытки подавления). И, тем не менее, навязывание (за "государственный" счет) и рынок (где потребитель "голосует" своими деньгами) - это та самая оппозиция, которая должна характеризовать главное отличие соцреализма от "капреализма". Длительное, многими годами навязывание псевдокультурных стереотипов, которые на самом деле не пользовались спросом, подготовило советский народ к восприятию худшего в массовой культуре с такой жадной готовностью, какую, пожалуй, больше нигде и не встретишь. Бывший советский народ вырвался, наконец, на простор, и на этом просторе стал хватать подряд абсолютно все, что подворачивалось. В связи с этим не могу не вспомнить Высоцкого, но в несколько парадоксальном смысле. У него есть такие слова: "Я не люблю манежи и арены, там миллион меняют по рублю". Меня всегда интересовало, понимал ли Высоцкий, что никого так по рублю не меняют, как его? Номер один в разменном пункте по рублю и по копейке - это Владимир Семенович Высоцкий, по многим признакам - типичный представитель массовой культуры, но своеобразной массовой культуры, возникшей в рамках социалистического общества, на фоне соцреализма как противопоставление ему. Но этот сюжет слишком далеко уводит от главной темы, поэтому дальше развивать его не буду. Я не согласен с сопоставлением, с одной стороны, культуры (допустим, элитарной) и массовой культуры, а с другой стороны, церковной культуры и светской культуры. Дело в том, что возникновение светской культуры после средневековья не было чем-то принципиально новым, ранее не бывшим. В античности не было жесткого разделения на религиозную культуру и светскую культуру (может быть, потому, что боги Олимпа грешили не меньше людей), там светская культура была доминирующей, преобладающей. И, собственно говоря, Ренессанс потому и Ренессанс, что означает широкомасштабное возвращение на культурное поле светской культуры. Тогда была принципиально иная ситуация, чем сейчас, и никакой аналогии, честное слово, при всем желании усмотреть не могу. Как представляется, вполне допустимо применение некоторых критериев для того, чтобы отличать явления культуры от явлений, которые до подлинной культуры заведомо не дотягивают, хотя, безусловно, принадлежат массовой культуре. При всей уязвимости для критики этих подходов я не могу не сказать, например, об информационной емкости, об информационной наполненности. И, как ни странно на первый взгляд, лучше всего они применимы к музыке.   Книга Т.Адорно "Социология музыки", которая здесь упоминалась, содержит главу, посвященную массовой музыке. Адорно занимается, как теперь бы сказали, хитами и весьма убедительно показывает, что фактически хит изготовляется по рецепту (хотя хитмэйкер может этого и не понимать). И чем более пошлыми и примитивными являются средства, используемые в этом месиве, тем больше у него шансов стать хитом. Это совершенно гениально обосновывается, и, несмотря на убийственность аргументации для хитмэйкеров, мне никогда не попадалось никаких возражений против неё, хотя книга Адорно написана 40 лет назад (может быть, потому что ни хитмэйкеры, ни поддерживающие их журналисты книг не читают). Можно назвать и другие работы, в которых по другим поводам делаются попытки ввести подобные критерии. Например, у Пазолини применительно к кино. И мы увидим то же самое - информационная емкость тысячесерийного сериала существенно меньше, чем "Зеркала", которое идет около полутора часов. А если считать на единицу времени, то для сериала получится просто нуль.   Однако информационная сложность может быть проявлением вовсе не культурной подлинности, а штукарства и пр., а высокую простоту легко принять за упрощенность, если не понимать её смысла. Это очевидное обстоятельство и используется обычно для критики количественного подхода. "Если не понимать её смысла" - это указание на ещё один критерий - смысл, неформализуемый, как и другое часто используемое в этом контексте понятие - духовность. Я полностью согласен с Вадимом Михайловичем в том, что массовая культура - это культура, рассчитанная на массу в том понимании, которое он разъяснил, культура, которая уничтожает индивидуальность. С этой точки зрения массовая культура - антагонист подлинной, высокой культуры. Свобода, о которой так ярко говорил В.М.Межуев, и духовность неразделимы. Уничтожение индивидуальности, правомерно отождествляемое с уничтожением свободы, вместе с тем есть и уничтожение духовности. Индивиды, каждый из которых наделен в той или иной мере духовностью, утрачивают её в том состоянии, когда в совокупности превращаются в массу. Массовая культура - лучшее средство забыть о духовности, хотя бы на время употребления соответствующих продуктов. Массовая культура приводит множество людей к состоянию, наиболее удобному для манипулирования ими - именно потому, что отнимает у них духовность. Нужна ли грамотность для понимания культуры? - вопрос, который здесь не раз звучал. Если не отождествлять грамотность с уровнем духовного развития, то нет сомнений в том, какой ответ на этот вопрос дал бы Сократ (как много раз вспоминали на нашем клубе, он выступал против распространения письменности). У Ницше, как известно, противопоставляются культура и цивилизация, это одна из его любимых оппозиций. Культура - высшее, цивилизация - путь вниз, к вырождению.   По Ницше, цивилизацию надлежит понимать как шаг к массовой культуре, хотя у него это и не написано - термина ещё не было, да и явление едва угадывалось. цивилизация без грамотности - даже буквальной - невозможна, а культура - отчего бы нет? Думаю, что многие из тех, кто оппонировал Ницше по самым разнообразным вопросам, в этом с ним согласились бы. (Да и в принципе Заратустре совсем не обязательно умение читать и писать). Равным образом большая ошибка, конечно, - и эту ошибку, к сожалению, делают многие теоретики культуры, её адепты, люди, которые жизнь готовы за неё положить, - презирать кино, телевидение, видео или компьютер (по уже упомянутым "сократовским" причинам). То есть просто потому, что эти новации сопряжены с некоторыми негативными факторами. Конечно, положительные моменты там тоже содержатся. Чего больше, чего меньше? Об этом судить очень трудно. В руках недоброго манипулятора и Девятая симфония Бетховена может быть орудием зла ("Заводной апельсин" обращает внимание на это конкретное обстоятельство).   Для "окончательного" суждения у нас просто исторической информации ещё нет. Ответ, естественно, определяется тем, насколько успешно человечество переживет нынешний цивилизационный кризис. Если после кризиса вопрос все ещё будет рассматриваться, то придется признать, что положительного больше. Так называемый научно-технический прогресс - это одновременно и скатерть самобранка, и ящик Пандоры. Можно ли пользоваться его дарами, не погибая от действия освобожденных злых сил? Вопрос традиционный, но его острота и актуальность со временем только возрастают, и на самом деле он эквивалентен вопросу о добре и зле в массовой культуре. Один из важнейших моментов - взаимодействие массовой культуры с подлинной культурой. Для меня несомненно, что массовая культура не способствует дорастанию до подлинной культуры. Наоборот, она воздвигает барьер по дороге к ней. Здесь дело не в ярких иллюстрациях эволюции предпочтений у тех или иных известных нам людей. Бывает, что в юности - Пруст, в зрелости - "Норд-ост". Но сколько угодно и противоположных примеров: надоедает массовая культура, человек начинает понимать, что она отчуждает его от самого себя, и происходит поворот к себе как личности, к свободе, к культуре. Очевидно, что восприятие массовой культуры теми, кто другой не ведает, и теми, кто сочетает потребление продуктов индустрии развлечений с интересом к подлинной культуре (хотя бы и в прошлом), принципиально различно. Для вторых, приученных к рефлексии о воспринимаемом, такие продукты неизбежно становятся объектами - если не анализа, то, во всяком случае, размышления, а это уже резко ослабляет эффект отчуждения от себя. Возможен и такой интерес к массовой культуре, который сходен с тем, что, по Бодлеру, называется "восторг сознанья в бездне зла". Интересен вопрос о взаимопроникновениях и взаимовлияниях подлинной культуры и массовой культуры. Конечно, здесь нет никакой симметрии. Начну с использования достижений массовой культуры в подлинной культуре. То, что находит массовая культура, достаточно часто применяется в подлинной культуре, но всегда в некоем сильно преображенном виде. Между прочим, для Шнитке, который здесь уже упоминался, массовая музыка была синонимом зла и бездуховности. И всякое появление соответствующих интонаций в полистилистике Шнитке символизирует злые силы (дьявол в "Фаусте") или мещанство (танго в "Жизни с идиотом"). Но не обязательно так. Можно найти сколько угодно примеров, когда без всякого знака "минус" то, что найдено в массовой культуре, творчески используется в подлинной культуре. А вот наоборот - не бывает.   Наоборот бывает только опошление, снижение, искажение до полной бессмыслицы, только использование образа, найденного в подлинной культуре, как пустого коммерческого клише (от Баха в мобильнике до "Спящей Венеры" Джорджоне, вырезанной из пейзажа и наклеенной на современный диван, да ещё с соответствующим мебельным окружением - рекламная картинка). Лишь бы продавалось! Но сейчас среди экономистов все меньше и меньше становится тех, кто говорит "да здравствует рынок!" без всяких оговорок. Все больше и больше, все чаще и чаще отходят от классических рыночных концепций, проповедовавшихся, скажем, неоавстрийской школой, или монетаризмом, или неоконсерватизмом. Начинают задумываться о негативных сторонах рынка и о том, что надо делать для того, чтобы эти негативные стороны, неизбежно сопутствующие рынку, не перекрыли все те преимущества, которые он дает, все те достоинства, которыми он обладает. Хотелось бы и среди культурологов тоже увидеть что-то подобное этому подходу. Но для этого нужно, как настаивал В.М.Межуев, смотреть на массовую культуру гораздо шире, чем позволяют только эстетические критерии. Они, конечно же, недостаточны. Нужен социологический анализ, прогноз социальных последствий. Нужно понять, к чему способна, а какие способности теряет одержимая массовой культурой толпа. Если поставить вопрос таким образом, то вряд ли стоит рассчитывать на ответ, оптимистический в отношении массовой культуры. Приведу ещё одно сравнение. Мне кажется, что массовая культура делает с подлинной культурой примерно то же самое, что нынешний, запредельно коммерциализированный спорт сделал с древнегреческими олимпийскими играми. Массовость культуры состоит не только в том, что её потребляет масса, но и в тех количествах, в каких она потребляется. Это выходит за все мыслимые пределы. Можно ли себе представить, чтобы в прежние времена кто-нибудь шестнадцать часов в сутки загружал свою голову музыкой, какой бы эта музыка ни была?   Этого невозможно представить! Любая музыка, не предназначенная для отупления тех, кто её слушает, не может восприниматься больше четырех-пяти часов (естественно, что имеется в виду именно слушание музыки, а не профессиональные занятия музыкантов). А попсу слушают по шестнадцать часов в сутки именно потому, что её не надо воспринимать, само слово "восприятие" приобрело совершенно другое значение. Это шум, но не просто шум, а подавляющий шум. Это деструктурирующий шум, отчуждающий человека от самого себя, лишающий его свободы и воздвигающий барьер между ним и подлинной культурой. Парадоксально, но отчуждение от свободы, которое является результатом рыночной торговли массовой культурой, сопровождается хором, воспевающим рыночные свободы. Нам твердят, что благодаря рынку человек впервые за свою историю стал свободным - в выборе способа жизнеобеспечения (зарабатывания на жизнь), места работы и проживания, товаров и пр. Все это было бы верно и прекрасно, если бы различали Божий дар и яичницу. Свободный рынок - эффективная форма организации материального производства, формирования ориентационного поля для производителей материальных благ. Распространять рынок без всяких ограничений его "свободности" на производство духовных ценностей - значит отрицать всякую специфичность духовной культуры в сравнении с материальной.   Именно это и происходит в обществе потребления. Свобода массового потребителя "культурных ценностей" в таком обществе фактически распространяется на то, что содержится в предложенном ему прейскуранте, познакомиться с другим прейскурантом ему не придет в голову - это не предусмотрено программами того прейскуранта, к которому он прикован невидимыми цепями (иллюзия свободы). Поэтому рассуждения о том, что потребитель сам выбирает канал ТВ, не хочет - может переключить, звучат издевательством над потребителем, которого с детства приучили к той жвачке, которая обрушивается на него почти со всех каналов (и не так важно, сколько их: 10, 30 или 90).   Производится то, что приносит наибольшую прибыль сегодня и способствует воспроизводству этой ситуации завтра. Наибольшую прибыль приносит апелляция не к духовности, а к животным инстинктам, и для воспроизводства этой ситуации самое эффективное средство - подавление духовности. Круг замкнулся. Свобода фактически оказывается принуждением к выбору деградации. В этом замкнутом круге массовая культура очень эффективно способствует ухудшению популяционного здоровья человека, воспитывает в нём такие стереотипы поведения, массовое следование которым обусловливает ослабление социальных стабилизационных механизмов. Очень близок к рассуждениям о "свободе" выбора на рынке массовой культуры часто повторяемый тезис, что ТВ и шоу-бизнес отражают общество таким, каково оно есть на самом деле, отвечают на реальные запросы и удовлетворяют сложившиеся вкусы. Бльшую ложь трудно себе представить. Для анализа соответствия этого тезиса действительному положению вещей не требуется, как часто делают оппоненты, сравнивать количество убийств на экране и в жизни и т.п., но надо понять, что шоумены скромничают: за последние полвека именно они больше, чем кто-либо другой, способствовали превращению общества в то, чем оно стало, именно они формируют запросы и вкусы.   Естественно, не имеет значения, какая часть шоуменов это хорошо знает, а какая - об этом даже не догадывается, искренне полагая, что содействует "подъему культурного уровня населения", ибо находится очень далеко от понимания как культуры, так и социологических и культурологических аспектов своей деятельности. Оскар Уайльд больше ста лет тому назад сказал, что XIX век в значительной степени придуман Бальзаком, в XXI веке комментарии к этому парадоксу излишни. В конечном счете, как нередко выясняется и в совсем иных ситуациях, нерегулируемый рынок кое в чем сходен с системой, где развитие культуры централизованно планируется. В обоих случаях происходит навязывание, только разными способами - преимущественно кнутом или чем-то, замаскированным под пряник. Навязывание под видом пряника - основа общества потребления. Я уже слышу голоса, которые спрашивают: что же я хочу предложить потребителю вместо массовой культуры? Не художественную ли самодеятельность по советскому образцу? Или надеюсь, что уже с завтрашнего дня фильмы Антониони и Тарковского навсегда вытеснят с нашего экрана мексиканские сериалы и американские боевики? Или бесчисленные охранники во время ночных дежурств будут читать не Бушкова, а Платонова? А может быть, хочу и вовсе оставить массового потребителя без каких-либо "культурных" развлечений и удовольствий, коль скоро ничего, кроме зловредной массовой культуры он потребить не в состоянии, и передавать с утра до ночи только новостные передачи и научно-популярные фильмы? Нет, конечно. Это отнюдь не соответствовало бы постоянно повторяемым мною призывам стараться предвидеть результаты реализации решения (в том числе косвенные и опосредованные), прежде чем оно будет принято. На самом деле рецепт не очень сложен: необходимы постоянная, настойчивая, целенаправленная и грамотная государственная поддержка культуры. То, что не пользуется бешеным спросом, но необходимо для развития культуры, должно финансироваться (частично или даже полностью) Государством. (Телеканал "Культура" соответствующим критериям отнюдь не удовлетворяет; хуже того, все чаще на этом канале можно увидеть откровенную и притом бездарную пропаганду массовой культуры). Откуда на такую поддержку деньги взять?   Да от налогов за торговлю массовой культурой! Хорошая компенсационная обратная связь: чем более доходна массовая культура, тем больше она заплатит за развитие подлинной культуры. Мне, конечно, возразят: мол, призываю к Возрождению того самого пресловутого навязывания. Вовсе нет! Поддержка - не синоним навязывания, хотя легко может в неё превратиться, особенно, если такие вопросы решают люди, от подлинной культуры весьма далекие. Поддержка в условиях, когда потребителю оставляются широкие возможности выбора, - совсем не навязывание, при котором эти возможности пытаются отнять, "загнать в тень" (как сказали бы теперь).   Эта сторона навязывания (отнимающая) для "промывки мозгов" важнее иной стороны (дающей), хотя бы потому, что запретить гораздо легче, чем заменить. Поддержка же создает потребителю условия для добровольной, свободной замены. Сообщить потребителю экономический импульс, предоставляя льготы для покупки продуктов и услуг, отвечающих объективным критериям качества и требующих для своего восприятия усилий по развитию личности, - это и есть поддержка, не превращающаяся в навязывание. Такую поддержку наше Государство оказывать не научилось. Усилия Государства должны дополняться деятельностью общественных организаций, меценатством. Слова "общественная работа" теперь вызывают улыбку. Но сколько во 2-й половине 19 века в России было организаций, которые делали что-либо общедоступное? Сотни! Общедоступные концерты, издания, театры, курсы, кружки и пр. - все это происходило в рамках деятельности общественных организаций или меценатов. Хорошо забытое старое. Если о нём вспомнить не только словом, но и делом, это пойдет на пользу и массовой культуре, она начнет приподниматься над нынешним своим уровнем почти всеобщей полной бездуховности. Она останется массовой в том смысле, что будет востребована огромным количеством людей, но перестанет превращать своих потребителей в массу (качественно). Я согласен с тезисом, что постмодернизм - это непризнание того поражения, которое подлинная культура терпит от массовой культуры. Но от этого непризнания не становится легче. Это непризнание не в духе экзистенциальной этики, оно фактически означает духовную капитуляцию, то есть признание. Это непризнание без попытки противостоять. А такие попытки абсолютно необходимы. Духовность не может не сопротивляться бездуховности, подлинная культура не может в своих существенных проявлениях не отрицать псевдокультуры, независимо от того, какова численность потребителей псевдокультурного продукта.   И, к сожалению, массовый спрос предъявляется, прежде всего, именно на то, что к подлинной культуре при всем желании отнести невозможно. Но главная причина этого явления - соответствующее формирование массового спроса. И в заключение позвольте ещё раз повторить: оценить общественное явление можно только по тем последствиям, которое оно вызывает в социуме. В этом аспекте мы пока мало знаем с должной достоверностью о массовой культуре. Но того, что мы о ней знаем, достаточно, что предельно настороженно и внимательно отнестись к вопросам, которые ставит её стихийное бурное развитие перед человечеством. Ванслов В.В. Прежде, чем высказать свои соображения по главному вопросу, который поставлен в повестке дня относительно понятий добра и зла применительно к массовой культуре, я хотел бы сначала сделать несколько небольших уточнений относительно самого понятия массовой культуры. Мне показалось очень интересным, глубоким и верным то, что сказал Вадим Михайлович Межуев о массовой культуре. Это, по-моему, все очень важно. Но я прежде всего искусствовед. И поэтому я не могу не подойти к этому вопросу также и с искусствоведческой точки зрения. Я хотел бы прежде всего уточнить объем понятия "массовая культура", потому что очень часто под массовой культурой подразумевается некий низкопробный ширпотреб, предназначенный для людей низкого интеллектуального уровня и низкой культуры, ширпотреб преимущественно развлекательного характера. Например, сюда относят современные формы эстрады, молодежные песни и танцы, разного рода рок и попсу, а также молодежную моду и сленг, манеру поведения и выражения, разного рода дешевое детективное чтиво, и так далее. Но мне кажется, что понятие массовой культуры шире по объему, что оно включает все те виды искусства, которые по природе своей, по определению предназначены для всего населения и охватывают нас повседневно и ежечасно в окружающей нас среде. Сюда относятся и дизайн, и декоративно-прикладное и оформительское искусство во всех его разновидностях, и изделия народно-художественных промыслов, вообще народное творчество, как современное, так и созданное в прошлом, но функционирующее в современной культуре, и некоторые другие виды искусства, о которых я скажу дальше. Я уточняю этот объем понятия (это пока количественная сторона) потому, что отсюда дальше будут вытекать мои выводы о добре и зле. Теперь второе уточнение, на которое я хотел бы обратить внимание, это то, что массовая культура развивается с развитием общества, и в то же время в ней есть устойчивые, фундаментальные явления. Если, например, сравнить современных эстрадных певцов, которые не поют, а либо кричат, либо шепчут в микрофон, кривляются и дергаются, имеют расхристанный или причудливый, уродливый внешний вид, с эстрадными певцами 60-х-70-х годов, такими, например, как Эдита Пьеха, Эдуард Хиль, позднее Кобзон и Лещенко, и многие другие, то можно видеть, как изменилась массовая культура. Причем, с моей точки зрения, изменилась, конечно, к худшему. Таких примеров можно привести очень много. Но наряду с этим в массовой культуре есть то, что сохраняется. Если сюда относим и народное творчество, созданное в прошлом, но функционирующее в современной культуре, то это устойчивая, фундаментальная основа массовой культуры. В массовой культуре есть тоже своя классика, как и в элитарной культуре. Достаточно сказать, что есть классика в опере, но есть классика и в оперетте. И вот теперь, после этих двух уточнений, я хочу по существу сказать, как, мне кажется, обстоит дело с понятиями добра и зла. Поскольку общество неоднородно по своему культурному уровню, разные слои населения в нём имеют разную культуру. И так, видимо, будет всегда, хотя это и может сглаживаться в каких-то формах, может исчезать резкая пропасть, но все-таки это разделение останется. Если это так, то каждый из слоев населения должен иметь то искусство и ту культуру, которое этому слою населения понятна и близка. Это заложено в природе вещей. Поэтому вопрос, мне кажется, нужно ставить не так - массовая культура это добро или зло? - потому что сама по себе она ни добро, ни зло, а так: что есть добро и что есть зло в массовой культуре? В ней очень много добра. Например, народная песня, изделия народно-художественных промыслов. Я считаю, что это относится к массовой культуре. Вообще все образцы народного искусства, созданные в прошлом, но живущие в современной культуре, они включены в современную культуру массовую, высокие образцы эстрады и многое другое. Но есть и зло. Что же является злом? Прежде всего, всякого рода примитив. Ну, например, в роке, где бессмысленное повторение глупых слов на мотив элементарной мелодии из двух-трех звуков просто убивает сознание человека. Пошлость, дурновкусие и разного рода китч, сувенирные подделки под народные художественные промыслы, агрессивность и стадность рок-сборищ - вот это зло. Вообще все то, что закрепляет неразвитое сознание. Теперь я хотел бы обратить внимание на то, что хотя массовая и элитарная культура, или высокое искусство, это разные явления, но, во-первых, они не разделены непроходимой пропастью, а во-вторых, есть такие явления и виды искусства, которые в равной степени можно отнести и к той, и к другой области. В них как бы сливаются элитарная и массовая культура, и они могут равно восхищать и неискушенного и искушенного потребителя искусства. И думаю, что некоторые виды искусства по самой природе и по определению таковы. Ну, например, цирк - это же массовое искусство в самом широком смысле слова. И вместе с тем это подлинное искусство, которое способно восхищать самых больших знатоков. Эстрадная классика или танцевальный театр Моисеева - это массовое искусство, но в то же время высокое подлинное искусство. Я хотел бы напомнить в свое время композитор Глинка говорил, что он стремился писать музыку "равно докладную" для знатоков и простой публики. В прошлом это было очень мало случаев, когда глубокие, серьезные произведения композиторов пелись на улице. Можно вспомнить Моцарта, Верди. В наше время я могу только один пример привести - это Свиридов. Его музыкальные иллюстрации к "Метели" - это самое настоящее высокое подлинное искусство, это серьезная музыка. Но "Вальс" и "Романс" из неё играют уличные музыканты. Это говорит о том, что между массовой и элитарной, между серьезной и массовой музыкой нет часто непроходимой грани... Реплика Да в метро каждый день все кого только не играют! Ванслов В.В. Современных серьезных композиторов, кроме Свиридова, не играют. Есть художники, работающие только в одной области, например, в области только серьезной музыки или только массовой песни. Но есть художники, которые в равной мере работают в той и другой области успешно. Можно напомнить Шостаковича, который писал глубочайшие симфонии, раскрывающие смысл и существо нашего времени, и массовые песни, эстрадно-джазовые сюиты.   Можно напомнить таких композиторов, как Андрей Эшпай в Москве или Андрей Петров в Петербурге, которые также и в той, и в другой области одинаково успешно работают. Я привожу эти примеры для того, чтобы сказать, нет непроходимой пропасти и грани между массовой и элитарной культурой, и есть такие явления, где две эти сферы сливаются. Это две различные стороны единой художественной культуры. И противоречие между ними возникает только тогда, когда возникает примитив, пошлость, дурновкусие, агрессивность и стадность. Бороться с этим нужно, но трудно. И вряд ли можно это сделать проповедью, и поучениями, и запретами. Тут должно само общество измениться, чтобы эта противоположность могла исчезнуть. Сараскина Л.И. Уважаемые коллеги, я понимаю, насколько это дурной тон, потому заранее прошу прощения: я начну с маленького анекдота, который звенит в моей душе. Но не бойтесь - никаких непристойностей, анекдот вполне приличен. Доярка Марья Ивановна звонит на армянское (или рязанское) радио и просит: "Передайте, пожалуйста, по вашему радио 5-ю симфонию Шнитке". Армянское (или рязанское) радио ей раздраженно отвечает: "Доярка Марья Ивановна, не выпендривайтесь и слушайте полагающийся вам “Полонез” Огиньского". Все, вот такой маленький симпатичный анекдот. Тут кому что полагается - кому-то рябчики в сметане, кому-то только картошка с селедкой. За такую постановку вопроса большое спасибо докладчикам: они очень грамотно определили все акценты, так что проблема стала понятна в совокупности. У меня от всего сказанного возникло впечатление, что так же, как на каком-то армянском (рязанском) радио сидит какой-то очень серый и, конечно, очень мордатый дядя, который управляет процессом, так и в этом самом масскульте сидит кто-то серый мозгами и мордатый душой, и дергает его за ниточки. Вот Кирилл Эмильевич искренне думает, что рынок - это некий неотменяемый закон природы, что в 1992 г. Бог сошел на русскую землю и сказал: "а теперь будет рынок, и он будет единственным хозяином массовой культуры и культуры вообще".   Я не думаю, что рынок культуры - это веление Господне: отныне, и присно, и вовеки веков. Все-таки уж очень это поле приватизировано, очень ловко схвачено чьими-то индивидуальными волосатыми лапами для манипуляции нашим сознанием. Вот и Вадим Михайлович Межуев, как всегда блестяще, высказался в том смысле, что все процессы в масскульте руководимы и управляемы, а не стихийно-рыночны; что кто-то их весьма жестко и весьма корыстно направляет в нужное ему русло.   Я не знаю точно, по фамилии, этого серого, мордатого и очень, очень хищного типа, который дирижирует сегодня масскультом, стремясь тотально навязать его мне и всякой прочей Марье Ивановне. Но дело в том, что он нам не оставляет выбора, потому что вытесняет отовсюду и симфонию Шнитке и пресловутого композитора Огинського. И все наши разговоры о том, что и художественная самодеятельность - хорошо, и рок - хорошо, и опера - хорошо, в данной ситуации не совсем корректны. Ну конечно, хорошо. Когда каждое само по себе явление масскульта не тотально, не вездесуще и не надевается всем на голову. Пусть бы оно существовало в своем месте, в своей точке времени, пространства и эфира, для своей аудитории, тогда нет никакого вопроса. Но масскульт хватает и меня за горло, и душит; он нахально распоряжается, чтобы любое мое включение телевизора было чревато либо тошнотворным "Аншлагом", либо "Смехопанорамой", от которой уже икота и чесотка. Чтобы все ново-культурное проистекало только от Шендеровича или Галкина.   Это, извините, уже не рынок, а отдел культуры какого-то ЦК, где кто-то решает, как мне развлекаться. Решает за меня, вместо меня, и на мои же деньги промывает мне мозги. У меня такое ощущение, что на поле масскульта происходит чудовищная манипуляция и общественным сознанием, и моим собственным сознанием. Хотя бы потому, что меня то и дело вынуждают возмущаться всякой дрянью; кому-то нужно, чтобы говорили только об этой дряни - даже неважно как, зато важно, чтобы она заполоняла собой все пространство общественного внимания, как будто нет ничего другого, более достойного обсуждения. Кто-то очень хочет, чтобы в культуре шла игра на понижение талантов, на снижение общего уровня. И я не могу не процитировать классическое зловещее предвидение: "Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов... Не надо высших способностей... не надо образования, довольно науки! Мы пустим неслыханный разврат; мы всякого гения потушим в младенчестве". Как мы знаем, это пророчество сбылось самым плачевным образом; и эксперимент в этой области продолжается.   Сегодняшняя ситуация напоминает мне 20-е годы XX века, когда выходил журнал "На литературном посту": тогда эти самые "напостовцы" были глашатаями пролетарской культуры и пытались всем надеть на горло удавку пролеткульта. И были свирепые псы пролеткульта, как сейчас есть псы, акулы и шакалы масскульта. Заметьте, у пролеткульта и масскульта идеология одна и та же, идеология тотального захвата, с целью любыми способами отвоевать как можно больше пространства, территории, ресурсов, чтобы так или иначе выдавить инокультурных. Те, кто пытается внушить мне, что масскульт - это стихия (рынка ли, законов природы ли), просто обрабатывает меня, ведет со мной психологическую войну. Но есть ли (и в чем она?) вина тех деятелей культуры, которые дистанцируются от низкопробного масскульта? И в чем наша вина - тех, кто, так или иначе, претендует на более высокий уровень потребления культуры и пребывания в ней? Недавно были у меня друзья, издатели из Питера. У них дочка 15-ти лет, учится в очень хорошей престижной школе. Пушкина всем классом ненавидят так сильно и страстно, что единственным достойным событием его жизни считают его раннюю смерть. А в Дантесе видят провидение Господне, карающий меч судьбы, который вовремя пресек эту жизнь. Потому что если бы Пушкин жил дольше, если бы прожил ещё 37 лет, то написал бы столько, что им, бедным, учить не переучить. Вот психология элитарного современного школьника.   Кто в этом виноват, скажите? Серый-мордатый-хищный, который сидит и управляет масскультом на телевидении? Нет, это мы виноваты, все, здесь сидящие деятели литературы, культуры, кино, театра, музыки, - чем же мы занимаемся вообще, если наши дети, которым сейчас 15 лет, вот так говорят о Пушкине? Что мы недоделали? В чем мы зануды? Где мы тупы и тошнотворны?   Почему живем бреднями каких-то старых "измов", в то время как наш главный культурный источник отравлен? Если мы будем говорить - "рок плохой, джаз плохой, поп-культура плохая, все плохие, один я хороший", мы ничего не решим. Давайте каждый думать, что я делаю плохо, почему мои ученики считают Дантеса общенациональным героем, который облагодетельствовал человечество и не дал Пушкину написать роман величиной с "Войну и мир". Тогда мы хотя бы будем честными перед самими собой. Разлогов К.Э. Героем становится Дантес, а злодеем становится Пушкин по той же логике, по которой героем был Леонид Ильич Брежнев, а злодеем Ельцин, а потом Ельцин стал героем, а злодеем стал Леонид Ильич Брежнев. Этот перевертыш сказывается на всем, все приходит в свою противоположность автоматически, не потому, что это Пушкин и Дантес, а потому, что в голове происходит вот такая культурная перестановка с этого на противоположное. Мы можем сделать все, что угодно. Единственно, что опубликовать нецензурные стихи Пушкина, вот тогда, я думаю, отношение к Пушкину изменится. Царев В.Ю. Помните учителя у Николая Васильевича Гоголя, который был, в общем, мирным человеком, но когда доходило в разговорах до Александра Македонского, начинал стулья ломать? Разговоры о культуре возбуждают в людях нечто героическое, они начинают и помышлять о вещах героических, о пропасти между добром и злом и тому подобных замечательных вещах, можно сказать, небожительных или, может быть, даже адских. А человек - существо слабое.   Единственное, что он для себя создал - это культура, то есть какой-то мир, который замещает для него мир, в котором он очень маленько существо, уязвимое чрезвычайно, от какой-то невидимой букашки может пресечься целая жизнь, от маленького камешка может произойти то же самое. Он создает для себя пространство, которого нет на самом деле, но в котором хорошо помещаются его чувства. Здесь может быть только, мне кажется, два способа, два вида такого пространства, где человек укладен, где он помещается сполна. Мир давит на человека, и тогда он воображает себе такое пространство, где для его чувств нет окорота, это мир сказки. В мире сказки все безгранично, в мире сказки знаменитый роман Дюма, его название, будет звучать "Двадцать раз спустя или Виконт де Бражелон". В мире притчи человек обуздан, его чувства помещены в форму. Он каждый раз предупреждает себя о том, что жизнь поворачивая, и каждый раз она его не приучает, но поучает, останавливает. Потерянная драхма, зарытый талант...   Вообще в литературе все формы литературные проистекают либо из сказовой, либо из притчевой формы. Здесь все обрастает подробностями, деталями, превращается в большое или малое произведение, в поэзию или в прозу. Но так или иначе, создает для себя защитную оболочку из формы, и в ней он существует. По словам Дилана Томаса,   ...меднолобием глупца, словно дубом и крепкой броней мой сверкающий мозг защити от следящих за мной   То есть искусство, культура притчи, культура законченной, закрытой формы, которая человека останавливает, это культура - культура маски. Она существует всегда. И даже тогда, когда она не становится заметной, когда она входит от переднего края рамки, она все равно никуда не денется. Она не будет маргинальной, я не согласен в этом смысле с Разлоговым. Это то место, которое ничто не займет. С другой стороны, и культура выраженных искусственных отскипидаренных чувств, она тоже необходима. Когда человек нарочитым образом изображает из себя гения какого-то выплеснутого чувства, он на самом деле не таков. он на самом деле остается человеком вполне обузданных природу и обстоятельств возможностей. Но у него такой мир. И здесь нету никаких отраслей художественного, или литературного, или архитектурного дела. В каждом деле есть люди притчи и люди сказки. Это перетекание чувств всегда остается основой, смыслом, жизнью, нервом всякого существования. Другое дело, что это две неравноправных формы изобразительности, две неравноправных форм заместительного существования. Человек притчи никогда не примет человека в маске как нечто, входящее в его жизнь. Он к этому может отнестись с игрой, скажем, Виланд мог стилизовать под народную сказку, они беле довольно непристойными, сказки замечательного этого сказочника, но это не были "заветные сказки, которые записывал Афанасьев, где народное хабальство, точнее, даже не народное, а чувственное хабальство человека, который в жизни прижат, но который воображает себя во всех странных и страшных проявлениях. И это не человек в собственном смысле этого слова, это человек, достраивающий себя до полноты. С другой стороны, упоминавшийся здесь Марсель Пруст, небесное создание, заставившее так красиво растворяться бисквиты в чае. А ведь он развлекался как в своих обитых пробкой комнатах? Ему приносили крыс в клетках, он протыкал их шляпными булавками. Такой был замечательный приятный человек. То есть человеческое в обустроенной, заменяющей вот эту настоящую животную жизнь, жизни уходит на другой какой-то план. Там и возникает это зло. Зло возникает и тогда, когда люди по каким-то причинам стараются сымитировать в своей этой необузданной и нетворческой природе формы организованного, замкнутого, самодисциплинированного искусства. Вот когда человек изображает из себя козу на барабане, старается представить себя человеком в форме, как какой-нибудь Сорокин, да тот же самый Бакунин.   Он ведь когда-то был скаутом в "Иностранной литературе", подыскивал писателей, которые с его точки зрения олицетворяли подъем в современной литературе. Вот итальянцы, чей роман был переведен как "Неуклюжий океан моря", там такие примерно пассажи были - "на губы девушки легла душистая тень, в голове её пронеслась внезапная мысль". Это на полном сливочном серьезе! Так что Бакунин не тот человек, который изображает из себя то, что он изображает... Вопрос из зала Бакунин или Акунин? Царев В.Ю. Ну, Бакунин... Я думаю, здесь игрословие предусмотренное. Думаю, что это так. Он себя эдаким бунтарем видит. Проблема или трагедия таких людей заключается в том, что они ссылаются на рейтинги, на всякие обстоятельства, на то, что люди любят или люди схавают, по-разному говорят. Но на самом деле это нужно им, они не могут признаться в своем этом несовершенстве. Но поскольку все в искусственной культуре защищает и все на самом деле имеет право существовать, то нелояльность по отношению к своей форме защиты - это предательство по отношению к самому себе.   А предательства душа не прощает. Подсознание очень внимательно к таким своим проплескам, к таким своим формам разрушения. Поэтому эти две формы культуры, равноважные, все-таки не равны по своей природе. И в стыке рождаются преступления. Такие промежуточные формы существования, вроде гадостных хэппенингов, когда какой-то человек что-то с собакою делает, вроде этого паскудного Кулика, или что-то ещё в этом роде. Это совсем другое. Это уже или добро, или зло, но чаще всего зло. Оно не имеет отношения ни к массовой так называемой культуре, ни к культуре высокой. Это то, что вырастает в зазоре. И когда благодушно относятся к неравенству этих двух начал, к затуханию, скажем, начала формального, замкнутого, дисциплинированного, начала маски, и как бы полагают, что такова уж жизнь, никуда не денешься, на самом деле упускают вида, кажется мне, одно обстоятельство - массовая культура, культура выраженных чувств, вот эти полеты на своих чувствах, как Хома Брут летал на ведьме, возможны только тогда, когда художник опишет эти чувства и задаст им направление, когда он увидит облачные перси у русалки во время этого полета, когда он увидит, что нечто с пением вторгается в душу. Одно без другого не может существовать.   И здесь вот что - массовая культура никогда не будет воспитывать культуру законченную форму. Она нуждается в этой форме, но она этого не понимает, потому что её забота, её задача - как можно больше подстегнуть себя, подскипидарить. Но с другой стороны, и нужна какая-то защита этой высокой культуре. Я не верю, что в культуре должно благодушие править балом. Культура должна быть, все-таки, управляемой. И в этом смысле нужны какие-то формы защиты вот этого притчевого, высокого, парадоксального начала. Иначе будет плохо всем. Иначе добро и зло близко подклубится к этому защитному миру культуры, и разрушит и себя, и разрушит культуру. Рабинович В.Л. Пугачеву люблю. Апину люблю. Лолиту (как набоковскую, так и эстрадную диву) тоже люблю. Люблю самое низменное, самое пошлое, и потому самое возбуждающее. Все это я люблю. Но в то же самое время неплохо отношусь к Гамлету, Дон Кихоту, Фаусту с Мефистофелем... Одним словом, ко всем... То есть люблю всех. Толстых В.И. А знаешь почему? Человек может возвыситься до самого себя и унизиться тоже до самого себя. Рабинович В.Л В том-то все и дело! Хотя не понимаю, почему унизиться. И что здесь низ и что верх - не различаю. Потому что люблю... Мне вспоминается один замечательный фильм - "Великолепный". (Замечу: при таких ведущих просто неудобно не говорить о кино). Главную роль там играл Бельмондо. Играл детективного писателя. И когда ему не везло - не принимали роман, например, он этого редактора или издателя вставлял в следующий роман и с ним рассчитывался. Скажем, бросал его под машину, восстанавливая тем самым мировую справедливость и свое внутреннее равновесие. И ему делалось хорошо, поскольку он не виртуально, а как бы на самом деле рассчитался с этим негодяем-издателем, который его вычеркнул из плана. То есть он был сам себе читатель и сам же себе и автор.   Он сочинял такие вот массово-культурные романчики, сами по себе очень интересные, и сам же получал удовольствие от их прочитывания, потому что сполна рассчитывался с теми, кто делал ему гадости, ну, например, как в нашем случае: отодвигали, чтобы он выступил самым последним в очередной дискуссии в "Свободном слове" (смех в зале). Рассчитывался, осуществляя свои тайные упования. Или: слушая романс "Были когда-то и мы рысаками...", он воображает себя тем давним рысаком, каким, как ему кажется, он был лет сорок или пятьдесят назад.   Или близкое к сему у Окуджавы: "... И поручиком в отставке сам себя воображал". Примерно такой механизм перцепции (извините за ученое слово) произведений так называемой низкопробной, а на самом деле, хорошей литературы, которая лечит. То есть которая заставляет человека жить не во мраке и не выть плачем Ярославны, который всегда бывает на всяких дискуссиях   - До чего же плохо все у нас пока. И куда же смотрит наш родной ЦК Юлий Ким Чем хорош массовый цирк, отличающий себя от высокого умения спортсменов-олимпийцев? Тем, что выходит неуклюжий Олег Попов, или Карандаш, или Никулин "в широких брюках, в туфлях тупоносых" и ловко проходит по канату. Не под самым куполом, конечно. А много ниже. Но... по канату. А он ведь неуклюжий и в летах. И я уже не мальчик и такой же, как и этот клоун, нелепый. Он мне тем самым как бы говорит, что я тоже могу так. И мне становится хорошо. Я два раза слушал Александра Николаевича Вертинского. Один раз в Сызрани совсем маленьким, а второй раз в Москве - в Яре, в гостинице "Советская". За год, может быть, до его смерти. И вот пришли туда "бывшие", в своих вылинявших норковых воротничках, с бархатными или плюшевыми рюшами на траченных молью платьях, полулысые старушки... И вдруг он поет   Над розовым морем вставала Луна Во льду зеленела бутылка вина...   Романснее не придумаешь, хотя и написал сие Георгий Иванов, замечательный поэт Серебряного века. И вот они все кайфуют, потому что перенеслись в ту свою "красивую жизнь", когда и они были, извините, рысаками. В мечтательную явь. В мираж о "красивой жизни". В явь или в мираж? - Чаяния в натуре, хотя и типа того... А вот ещё. От альбомной лирики к классике, хотя и музыкальной... Знаменитая ария Ленского из оперы "Евгений Онегин" Чайковского "Куда, куда вы удалились...", прощальная перед нелепой смертью на дуэли, так сказать, леденящая душу история, вряд ли вызовет в памяти любителя оперы способ введения этого лирического отступления в текст пушкинского романа. А способ этот сознательно пародийный. Послушайте: Стихи на случай сохранились. Я их имею. Вот они: "Куда, куда вы удалились, Весны моей златые дни..." Отношение автора к своему герою контекст проясняет моментально, а вот отношение композитора к пушкинскому, теперь уже к своему, герою этот контекст не предполагает. Разрушение структуры строфы в начале арии для вокально-музыкального развития темы не существенно. Пародируется текст, а словомузыка сохранна. Пародия средней силы над ней не властна, напротив, она может иногда даже усиливать эффект романсности, выжимающей слезу. Автору этих заметок однажды довелось услышать такую вот уличного происхождения импровизацию-вариацию на общеизвестную тему, но певшуюся от всей души и во всю глотку: Эх, родная, успокойся! Это только бредь. Не такой уж я пропойца, Чтобы умереть... Справедливость желает немедленно воспроизвести классический первоисточник, несмотря даже на то, что каждый помнит его и так: Ничего, родная, успокойся. Это только тягостная бредь. Не такой уж горький я пропойца, Чтоб, тебя не видя, умереть. Ошарашенные прохожие узнавали, конечно, есенинское "Письмо матери". Но в этом узнанном исчезало есенинское, а появлялось берущее за душу "массово-народное". Удобно, быстро и по-прежнему складно. Так создается жанр, если можно так выразиться, вагонного жестокого романса, "обняться душами" с которым напрямую нельзя: путь от души к душе непростой. Зато для "широких народных масс". В текстах для масс осуществляется естественное сочетание достоверности и мечты. Таков, например, русский романс. И не только жестокий. Он - воплощенное чаяние. Особенно если тот, кто слушает его, в преклонном возрасте. Он-то и возьмет у романса свое: чаяние предстанет как бывшее в молодые годы. И душа успокаивается, умиротворяется. Больше того. Романс дает иллюзию достижимости недостижимого принципиально. "...Братание невозможностей" (Карл Маркс). Подводя итог, попробую пересказать мою часть из нашего с Кириллом Эмильевичем Разлоговым Предисловия (из природной скромности не подписанного) к книге "Дар или проклятие? Мозаика массовой культуры", вышедшей ещё в 1994 году. Термин "массовая культура" достаточно противоречив, потому что предполагает "не вполне" культуру, хотя и культуру "для всех". Этот термин оксюморонной природы и хотя бы только поэтому нуждается в прояснении. Масс-медиа - не столько явление культуры, сколько паракультуры; маргинальной культуры "по краям", обладающей особыми свойствами. В явлениях "пара", как отмечают исследователи, органически сочетаются достоверность и мифоподобная утопия, реализуемая в чаяниях, вместе с тем, в периферийных, паракультурных явлениях можно выявить скрытые смыслы собственно культуры, "выболтанные" в парафеноменах. Периферия расскажет о метрополии. Реминисценции дилетанта - о смысловых подтекстах профессиональных речений. Прозрачные изображения массового сознания, представленные в масс-медиа, по-своему изобличают непроницаемые сущности магистральной культуры. Поле современной массовой культуры - не бесплодный пустырь. Литература (в широком смысле) "для масс", куда читабельнее вершинных образцов. Именно паралитература (опять-таки в широком смысле) удовлетворяет морально-воспитальную податливость сегодняшнего "глотателя пустот". Супергерой (повторюсь), сыгранный Бельмондо в "Великолепном", - киноидеал, недостижимый в жизни, зато вполне облегчающий эту трудную, трудную, трудную жизнь. Опереточная дива - легкомысленный набросок героини классической оперы. Цирковой гимнаст всем своим манежным бытием свидетельствует о сокровенном своем рекорде, ушедшем в ночные грезы. Парапсихолог трубит о главной проблемной трудности академической психологии. Всесильный хемооккультист аппелирует к средневековым алхимикам, бесчестя многомудрых радиохимиков компрометирующими аналогиями. Волнующая, берущая за душу эвристика "темных" речей, выговаривающих едва ли не самое сокровенное речей "светлых", культурных, укоренена в естественном сочетании видимой достоверности и утопических чаяний, кажущейся осуществимости культурных идеалов на межкультурном пограничье. Может быть, паракультура - зеркало культуры? Пусть кривое, но зеркало? Свидетельства о паракультуре в современном сознании лишены исторической ретроспективы. Потребна дистанция, дабы осколки кривых зеркал отразили суть культуры, наглядно преувеличив изображение. Нужна историческая даль, которая могла бы стать живой близостью канувшего в прошлое объекта. Но это особый сюжет. Культура "по краям"... И все-таки: вне или в? Массовая культура как паракультурное дело в поле культуры в целом обладает свойством быть в ней и, одновременно, не быть . Понять возможность "вненаходимости" (Бахтин) культурного феномена в культурной среде его обитания означает понять и этот феномен, и культуру, его породившую. Но... прежде всего: культура "для масс" - повторим ещё раз - естественное сочетиние видимой достоверности и утопических чаяний; как бы немедленное - здесь и теперь - их исполнение для каждого персонально. Только для Вас - ваш любимый цветок: гвоздика, тюльпан, розочка... В результате же - всем сразу и просто... цветы. Может быть, даже искусственные. Восковые... А ожидалось - мой цветок и лично мне. (Вспомните, пожалуйста:   Дунай, Дунай, А ну узнай, Где чей подарок?.. Иное дело классические формы собственно культуры. Сначала - всем. И лишь потом, в результате освоения-присвоения, наедине с текстом - каждому в отдельности. Цветок вообще от классики, распустившись в индивидуальном сознании восприявшего, лучится особенным цветом и неповторимо благоухает только для Вас. Если культура в исходном замышлении - всем, а в результате - каждому, то паракультура обещает каждому, а дает сразу всем в их лужниковско-олимпийской (в том числе и в Сан-Ремо, и в Греми и пр). неразличимости. Для культуры - это разнообразие, для культуры массовой - это мозаика, калейдоскоп. Разнообразие предполагает порядок образов, их иерархию (вспомним Абрама Моля). Мозаика же - броуновский хаос, вопреки первоначальному ожиданию исполнение потаенной надежды, заветной мечты. [В скобках заметим: русский язык для такого различения оказался пригодным. В отличие от итальянского varieta, в самом себе держащего эту двойственность: разнообразие (относимое к культуре); варьете, эстрада (относимые к маргинальной закраине культуры).] Изучение паракультурных феноменов - отчасти паракультурное дело, конгениальное своему предмету, и поэтому тоже маргинальное. В итоге такой работы - не образец, а мозаичный образ, сработанный, в числе иных, и паракультурными средствами. И - в заключение - ещё раз Окуджава: "Господи, дай же ты каждому, чего у него нет..." Михайлов И.А. Сегодняшняя наша дискуссия -попытка осмысления того, что с нами произошло за последние годы. А это годы потерь не только в экономике, утрат в политике, социальных потрясений. Это годы, когда Россию завоевывала "массовая культура". В этом сегодня нетрудно убедиться, переключая телеканалы, посещая кинотеатры, приходя на концерты современных рок-групп... В ходе сегодняшнего обсуждения, на мой взгляд, мы упустили очень важный фактор: фундаментальная культура, обращена к эмоциям человека, к его душе, интеллекту. "Массовая культура" в первую очередь воздействует на его инстинкты Через инстинкты осуществляется программирование, особенно молодых людей, у которых ещё не устоялась психика и не сформировался вкус. Кстати, такими людьми легче манипулировать. Это хорошо усвоили политические круги на Западе. Ведь очевидно, что легче договариваться, управлять теми , кто сформировался на достаточно примитивном восприятии мира, чем тот, кто обладает знаниями и пониманием не только в черно-белом формате,но и способен воспринимать оттенки... К примеру, если рассматривать влияние "массовой культуры" на политику, то у меня уже не вызывает сомнения, что оно очень велико. Известный голливудский кинорежиссер Дэррил Заннук, в свое время сказал, что Америке вовсе не обязательно воевать с Советским Союзом - надо сделать все возможное , чтобы в СССР начали показывать американское кино. Уже более 10 лет не существует эта аббревиатура, американское кино завоевало телевизионные и киноэкраны России. И сегодня, в том числе и не без такой "помощи" извне, происходит деградация нашего национального сознания .. Справедливости ради надо отметить, что этому способствовали также и некоторые наши кинодеятели , которые создавали фильмы по худшим штампам американской "фабрики грез". Демократия, либерализм, свобода слова - это безусловно очень важные условия развития общества. Но сегодняшняя наша открытость, коммерциализация культуры, небрежное отношение Государства к культуре привели к тому, что сегодня страну захлестнули потоки низкопробных образчиков маскульта, как отечественного, так и из-за границы. Причем, все это застало Государство и общество в ослабленном состоянии, в переходный период от одной социальной системы к другой. В результате массовая культура , которую ещё называют коммерческой культурой потому, что она приносит прибыль т.к. рассчитана на запросы массового потребителя, доминирует в обществе. А фундаментальная культура без поддержки обречена , зачастую, влачить жалкое существование. В результате сегодня в подземных переходах Москвы играют музыканты с консерваторским образованием, а приверженцы и исполнители попсы ездят по улицам столицы на "Мерседесах". Конечно, у человека должен быть выбор. Он не может каждый вечер читать "Игру в бисер", слушать концерты Вивальди или Шнитке, смотреть по телевизору только "Унесенных ветром" или "Аморкорд"...Да, были и будут легкие жанры в искусстве. Но проблема в том , что массовая культура сегодня в России агрессивно рекламирует, навязывает себя, устанавливая свои стандарты, формируя удобные ей вкусы. И люди, порой, уставшие от постоянных потрясений, стремятся к незатейливым ,не обремененным хитросплетениями сюжетам, развлекательным представлениям. Народ, как отмечал испанский философ Ортега-и-Гассет , стремится получить то искусство, которое легко ему понятно. Эксплуатируя вкусы и привычки людей, "массовая культура" живет по законам рынка, превратив произведения искусства в товар, стремясь опуститься до самых примитивных потребностей толпы. Она несет опасность в первую очередь для молодых людей , у которых ещё нет "прививки" в виде образования и опыта. В результате мы имеем то, что имеем. И исковерканный русский язык, аполитичность , социальную отрешенность молодежи и её высокую криминализованность , недостаток многих личностных качеств, которые необходимо приобретать в молодом возрасте. Если ситуация в ближайшие годы не изменится, ничего хорошего поколение, которое выбрало "пепси" не создаст ни для себя , ни для общества. Как говорил Шота Руставели, что в кувшин нальешь , то из него и будет литься... Масарский М.В. На Франкфуртской книжной ярмарке определили как самую многотиражную российскую писательницу (в переводах на другие языки) Александру Маринину. Её журналисты спросили, какое послание современникам она зашифровала в своих произведениях. Она самокритично ответила: "Я вам что, Достоевский? Я рассказываю о технологии раскрытия преступлений".   Юрий Лотман, противопоставляя текст и не-текст, говорил, что с точки зрения семиотики в любом человеческом сообществе циркулируют либо тексты, либо не-тексты. Текст или, скажем так, произведение элитарной культуры, ориентировано на метаязык, а не-текст, или произведение массовой культуры, - на естественный язык. Последний связан с реальностью теснее. В реальности очень важны причинно-следственные связи. Человечество не выжило бы, если бы не фиксировало причинно-следственные связи. И поэтому для восприятия массового произведения очень важно, "как там все закончилось", каков сюжет и фабула. А для элитарного искусства все это не важно. Почему, например, Толстой презирал Шекспира, а Вольтер называл шекспировские пьесы "написанными пьяной метлой"? Потому что Шекспир творил ненормативное искусство, избыточный театр. Потому что в этом театре не освящены идеи религиозности. Толстой вообще считал, что у Шекспира слишком много художественности и вообще отсутствует религиозность. Метаязык ориентирован на трансцендентные ценности, источником которых является единственный автор-пророк как Творец.   А разве воспринимаются Акунин, Полина Дашкова, Александра Маринина как творцы-пророки? Они версификаторы художественных событий. Например, недавно Акунин спародировал текст Шекспира. Гамлет в изложении Акунина выглядит так, что самый главный злодей - это Горацио. Это Горацио, оказывается, устроил смертельную интригу и подвел под смерть своего якобы друга, Гамлета. Он просто был агентом влияния Фортинбраса. Новый опыт десакрализации текста, уже успевшего стать классическим, нормативным. Ещё с древности это противопоставление профанного и сакрального, текста и не-текста, чрезвычайно заботило философов. Возникает вопрос - почему против письменности в платоновском диалоге "Федр" выступает Сократ? Может быть, потому что Сократ был неграмотен? Нет. Потому что благодаря фонетическому алфавиту, который возник в VIII веке до н.э., к четвертому веку до н.э. произошла десакрализация древних священных текстов. Для чего был адаптирован к реалиям разговорного греческого языка фонетический алфавит? В финикийский алфавит греки добавили несколько знаков, получился греческий фонетический алфавит. Он обслуживал текущее законодательство полиса, территориально-общинного Государства, и регулярные торговые контакты.   Все это презирали философы - идеологи патриархального родового Государства. Фонетический алфавит позволил демократизировать сакральные тексты и тем самым, десакрализовать их. Вадим Михайлович Межуев блестяще показал, что этнически, а культурные тексты существуют в устном бытовании. Гомеровский Троянский цикл, не записанный до VI века до н.э. был сакральным преданием. Он не превратился в священное писание оттого, что Писистрат или Писистратиды поручили записать его и сделали его достоянием всех.   Каждый мог толковать Гомеровский эпос вдоль и поперек, цитировать, пересказывать, комментировать. Сакральный текст нельзя комментировать. Когда Лютер перевел Библию с латинской "вульгаты" на разговорный немецкий язык (и кстати сказать, сделал это блестяще), ведь он фактически десакрализовал библейский текст. Это сейчас древнее литературное произведение для очень многих читателей. Теперь они не нуждаются в священнике. Оказывается, в каждом сидит священник.   Чехов как-то иронизировал по этому поводу. Героиня его рассказа пошла в церковь. Что её там расстрогало? Священники говорят на непонятном языке - "и при слове “ дондеже” Ольга расплакалась". Поэтому католическая церковь так долго цеплялась за латынь, православная - за церковно-славянский. Поэтому говорят, что нужно произносить "сестры", а не "сёстры". Для того, чтобы оттенок сакральности сохранялся в обычном разговорном языке. Кстати, относительно языка, языка нашего повседневного общения. Когда читаешь переписку Дантеса с Геккереном, поражаешься красоте его стиля. Где малообразованный кавалергард научился так хорошо писать? "На театре". В его время так говорили. Если бы Дантес был нашим современником, он бы учился стилю в кино и говорил на сленге, на каком говорит современная молодежь. Аристотель, в отличие от Сократа, Платона, Руссо и Толстого, не считал, что письменность вредна и искусство подозрительно. Он утверждал, что через сострадание и страх очищается душа человека. Происходит катарсис. Но Лотман, комментируя это высказывание Аристотеля, замечал, что оставаясь в пределах правополушарных конструкций (а именно телевидение развивает правополушарные конструкции, континуальные, профанные, связанные намертво с реальностью, относительно которых нет свободы операций со знаками), никакого катарсиса не испытаешь.   Потому что катарсис - это когда человек осознает, что трагедия - это знаковые операции, их нельзя воспринимать реально, событийно, это притча. И ты извлеки из неё уроки. Ты очистись, ты сострадал, ты боялся, но теперь ты не бойся. Все, в конечном итоге, для тебя и в твоих же интересах. Воспринимая правополушарно произведение массовой культуры,человек в точности повторяет то, что он воспринял в книге массовой литературы или же увидел в сериале, в точности повторяя поступки героев. В Москве и Московской области в три раза увеличилась преступность после массовых просмотров "Великолепной семерки". Количество сломанных шей после "Тарзана" увеличилось в десятки раз, потому что подростки "тарзанили", прыгали как Тарзан. Чем все-таки отличаются в семиотических терминах текст и не-текст? Даже записанный не-текст, но - не вошедший в коллективную память культуры. Текст тяготеет к грамматически правильному, но не избыточному письменному языку, а не-текст к устной речи, информационно избыточной, неправильной, непредсказуемой. В статье "Массовая литература как феномен культуры" Лотман говорит, что массовая литература ориентирована на средний образец. Акунина и Полину Дашкову можно читать очень быстро, по диагонали. Они пишут легко воспринимаемыми разговорными конструкциями. Да - примитивные сюжеты, да - элементарно прогнозируемые. А Александр Дюма на каком языке писал? А Барон Брамбеус? А Потапенко, которого противопоставляли Чехову?  Высоколобое презрение к массовой культуре недостойно интеллигенции. Мы должны разобраться в популярности массовой культуры. Факторы подражательности, контагиозности, манипулятивности содержатся в массовой культуре, а в элитарной - не содержатся в силу ограниченности круга воздействия. И два слова о телевидении, незлых, теплых слова. Телевидение обрушивает на нас агрессивные образы и блокирует активность левого речевого, логического, критического полушария. Потому что действует закон физиологический. Называется он "законом отрицательной индукции ассиметрично действующего головного мозга": при возбуждении правого полушария блокируется критичность и активность левого полушария. Избыточная "телевизионная" правополушарность преодолевается чтением, то есть повышением активности речевого полушария. Захаров А.В. Российское общество испытывает шок от столкновения с массовой культурой в её западном, "вестернизированном" варианте. Обозначился разрыв между развитием теории и запросами социальной практики. Не определен и статус специалистов, занятых данными видами деятельности. По ряду причин сами термины "массовое общество", "массовая культура" ещё не обрели устойчивого содержания и у многих людей вызывают неприятие. Важнейшей среди множества проблем, несомненно, является проблема выработки теоретических подходов, с которым исследователи могли бы подходить к изучению массовых процессов в России. Когда начался и как проходил процесс формирования массового общества в нашей стране? В чем его особенности и отличие от однотипных процессов в странах Западной Европы, Америки, Азии? Применимы ли к российскому обществу те исследовательские модели, которые были разработаны ранее зарубежными коллегами? Я давно восхищаюсь работами Н.М.Зоркой и К.Э.Разлогова и считаю, что они сделали больше всех для изучения массовой культуры в нашей стране. И все же я больше склонен поддерживать ту концепцию массовой культуры, которую предлагает В.М.Межуев. На мой взгляд, "массовая культура" - понятие не эстетического ряда, а категория социологии и антропологии, и, в этом смысле, она находится как бы "по ту сторону добра и зла", за порогом моральной или эстетической оценки. Массовое общество, в целом, можно рассматривать как "сумму технологий". Массовые процессы выступают, с одной стороны, как следствие изменений в экономике, технике, средствах коммуникации, а с другой - как источник инновационных процессов в политике, культуре, формах социального общения. "Массовая культура" - это и не культура в строгом, собственном смысле слова, а та преобладающая форма, которую принимает культурное развитие в условиях индустриальной цивилизации, в условиях массового индустриального общества.   По отношению к массовой культуре в целом неприменимы оценочные суждения: "хорошая", "дурная", "высокая", "низкая", "гуманная", "негуманная". Используя термин "массовая", мы характеризуем, прежде всего, технологические параметры производства, распределения и потребления культурных ценностей. С помощью массовой технологии можно тиражировать как высокохудожественные произведения, так и "халтуру". Некоторые современные искусствоведы, вообще, избегают термина "массовая" и все чаще говорят о "популярной", "общедоступной" культуре, подчеркивая безоценочный характер этих понятий. Конечно, техника не нейтральна. М.Маклюэн писал: "Media is the message", что можно было бы перевести на русский язык как - "средство коммуникации формирует её содержание". И все же сама по себе массовая технология сделать культуру "хорошей" или "плохой" не может. Такой её делают конкретные авторы, продюсеры, художественные критики, формирующие художественную политику и поле оценок в культуре. С них, по-видимому, и надо спрашивать за низкое качество тех или иных произведений. Говоря о глобальных изменениях, связанных с созданием массового общества, важно отметить переход от непосредственно-личных к опосредованно-безличным формам социальных связей (рынок, урбанизация, СМК); возрастание роли информационных процессов; изменение методов социального контроля. Этим объективным социальным тенденциям соответствуют такие типовые (интернациональные) черты массовой культуры, как общедоступность, серийность, машинная воспроизводимость. Массовая культура создает собственный знаковый код, символическую надстройку над структурами повседневной жизни, которая миллионами людей воспринимается как полноценный эквивалент самой реальности. В начале XX века происходил заочный спор между двумя выдающимися германскими мыслителями, Т.Адорно и В.Беньямином, о судьбе произведения искусства в век механического тиражирования (грубо говоря, "портится" оно или нет?)   Искусство портится, упрощается, "дебелизируется", считал Адорно. Искусство приобретает новые общественные функции, возражал Беньямин, - и, прежде всего, оно становится средством политической мобилизации масс.   Массовая культура находится на стыке искусства, политики и повседневной жизни. В этом, по моему убеждению, заключается главная причина трудностей, связанных с её анализом, а также причина её огромной общественной значимости. Массовая культура представляется трудноуловимым, ускользающим объектом. Она изменчива, как Протей, каждый раз являясь не тем, чем была вчера. Вот почему некоторые её второстепенные, производные черты иногда принимаются за определяющие. Я не могу согласиться с мнением К.Э.Разлогова о том, что главным (родовым) признаком массовой культуры является её развлекательный характер.   По-видимому, для некоторых произведений, например, для голливудской продукции, это суждение будет верным. Но о каких развлечениях можно говорить, если мы обратимся к агитационному искусству сталинской эпохи, или нацистскому политическому плакату? В этих случаях не развлечение, а политика выносится на передний план, и все же это, несомненно, произведения массового искусства, массовой культуры! Я полагаю, что разнобой в оценках массовой культуры иногда возникает из-за того, что это явление трактуется слишком абстрактно, не исторически. Правильнее было бы рассматривать массовую культуру не только как явление текущего дня, но как явление исторически обусловленное, развивающееся, приобретающее различные национальные формы. В связи с этим представляется очень важным проследить основные вехи развития массовой культуры в России от возникновения до нынешних времен. Можно также попытаться выделить определенные стадии осмысления названного процесса в истории отечественной общественной мысли. Период 40-50-х гг. XIX в. можно условно назвать периодом социальных предчувствий и пророчеств. Массового общества как такового в России ещё не было, но мнение о нём уже активно формировалось как результат наблюдений над соответствующими процессами в Европе, и это мнение было в основном негативным (А.И.Герцен, Ф.М.Достоевский, славянофилы). В этом отношении российские мыслители не были оригинальными. В каждом обществе, переживавшем шок от первого столкновения с массовой цивилизацией, поначалу преобладали гиперкритические оценки (Ф.Ницше в Германии, А.Токвиль во Франции, Х.Ортега-и-Гассет в Испании и др). Следующий период - время собственно зарождения массового общества (80-90-е гг. XIX в). Он тесно связан с пореформенным промышленным подъемом в России, строительством заводов и железных дорог, формированием единого всероссийского рынка, ростом национального и иностранного капитала. Параллельно с созданием массового фабричного производства и потребительского рынка в это время в России создавалась отечественная индустрия развлечений: бульварная литература и кино, иллюстрированные издания для массовой публики, модные журналы, плакат и афиша, реклама и пр. К сожалению, принципиальная новизна и значение всех этих явлений были неверно оценены деятелями культуры этого периода, например, критиком В.В.Стасовым. Фактически участвуя в создании массовой культуры, они полагали, что продолжают развитие традиций народного творчества. Понятию "массы" противопоставлялось понятие "народ", "народность".   В российской общественной науке не состоялось принципиальной дискуссии, подобной спору между Адорно и Беньямином. В оценке массовой культуры возобладали суждения эстетствующей публики, причислявшей себя к знатокам и хранителям "чистого" искусства. С этого момента вплоть до настоящего времени понятие "массовая" служило нарицательным наименованием для низкокачественной, "мещанской", коммерческой культуры. По-видимому, сегодня Россия осталась последней страной в мире, где ученые используют данное понятие как оценочную категорию. Особое значение имел послеоктябрьский период 20-30-х гг., когда процессы "массовизации" в российском обществе развернулись на качественно и количественно новой основе. Решающую роль при этом сыграли не только технико-экономические, но и политические факторы - то, что массовая культура в СССР целенаправленно использовалась как средство политической мобилизации и просвещения народных масс. Советское общество не выработало своего "среднего класса" аналогично тому, как это сделало западное общество или, по крайней мере, умалчивало о его существовании.   Культурная политика в СССР ориентировалась на потребности "низшего класса". По некоторым параметрам массовая культура советского общества сближалась с массовой культурой западного типа, например, голливудской, по некоторым - существенно от неё отличалась. В целом, советскую модель массовой культуры можно было бы определить как мобилизационную, в отличие от западной - потребительской. Вводя эту дефиниции, я ни в коем случае не хотел бы противопоставлять, процессы, происходившие в СССР, общемировым тенденциям. Скорее эти понятия следует понимать как социально-типологические, в духе методологии М.Вебера. В сущности, мобилизационная и потребительская массовая культура не так уже враждебны друг другу, как это некоторым кажется. Черты обоих типов можно обнаружить как в России, так и на Западе, и они проявляются не в "чистом" виде, а смешанными в известной пропорции. Это - два разных пути в одно и то же индустриальное общество, в одну историческую цивилизацию эпохи Модерна. В качестве особого исторического рубежа необходимо выделить период 60-70-х гг. В этот период в основном завершался переход от традиционного доиндустриального типа общества к массовому индустриальному. В середине 60-х гг. в СССР сравнялась численность сельского и городского населения. В широких масштабах велось типовое индустриальное жилищное строительство, давшее возможность расселять коммунальные квартиры. Развивалось массовое телевещание, сначала черно-белое, а потом и цветное. В семьях рабочих и служащих появились такие предметы бытовой техники, как холодильники, стиральные машины, радиолы и магнитофоны, а в некоторых наиболее обеспеченных - личный автотранспорт.   Все это делало население более автономным от коммунально-коллективистской сферы, а с другой стороны - более зависимым от рынка товаров массового потребления. Возникли и новые формы культурного проведения досуга: туризм, любительская фотография, молодежные и артистические кафе, клубы по интересам. Образовывались своеобразные зоны дистанцирования от пространства власти, с характерными для них социолектами, символикой и ритуалами, например, широко известный КСП - Клуб Самодеятельной Песни.. Опираясь на выводы западных исследователей, в частности известного французского социолога П.Бурдье, все эти факты можно истолковать в определенном смысле - как свидетельства формирования ориентированного на "средний класс" и рыночную экономику общества массового потребления. В 60-е - 70-е гг. в Советском Союзе, фактически, этот процесс зашел уже далеко, хотя ни в каких статистических сводках и официальных документах он не фиксировался. Указанные изменения создавали значительные трудности для советских лидеров, которые в глазах миллионов людей утрачивали былой ореол духовных вождей, превращаясь в заурядных распределителей материальных благ. Несмотря на яростные филиппики против "потребительства" и мещанства, звучавшие почти в каждом выступлении Н.Хрущева и Л.Брежнева, уравнительно-аскетический идеал бесповоротно терял свою привлекательность. В настоящее время в России можно наблюдать смешение черт индустриального и постиндустриального общества. При ограниченных экономических ресурсах имеет место сильнейший демонстрационный эффект западной цивилизации. Происходит постепенный переход от "мобилизационного" к "потребительскому" типу массового общества, однако этот процесс очень противоречивый, осложняющийся множеством болезненных явлений. Современные процессы модернизации происходят в России в трудных социально-исторических условиях, часто в виде механического заимствования западных образцов. Хронически не хватает времени на "переплавку", критическое осмысление нового опыта, как это делалось, например, в Японии и Южной Корее после Второй Мировой войны. Видимо, этим обусловлено и преобладание негативного отношения к данным процессам среди простых людей и профессиональных работников культуры (что, впрочем, не касается молодежи). При нормальной исторической эволюции массовому обществу обычно предшествует создание институтов гражданского, правового общества, рост самосознания личности, которые выступают в качестве "противовесов" тенденций атомизации и нивелировки. Приходится признать, что эта историческая фаза была пропущена или не до конца пройдена в истории России. Поэтому и негативные черты массовой культуры, такие как потребительский гедонизм, нигилизм, культ посредственности - проявляются у нас с невиданным размахом, которого не было и не могло быть на Западе.   Изначально, так сказать по определению, эти качества массовой культуре не присущи. Она может быть очень разной - хорошей и дурной, национальной по духу и космополитической. Все зависит от того, какие культурные запросы преобладают в обществе в тот или иной момент, а также от того, какой делают массовую культуру её профессиональные творцы и менеджеры-популяризаторы. В силу недостаточного уровня благосостояния массовая культура в России по-прежнему не стала всеобщей нормой, а скорее воспринимается как знак социального отличия, как привилегия "высших классов". Но в таком качестве она не выполняет своей "полезной" функции - быть своеобразным средством общественной терапии, сглаживать противоречия социального неравенства. Не выполняет она и функции социальной адаптации индивида к изменяющимся условиям жизни, так как создает неоправданно высокий уровень притязаний, не подкрепляемый соответствующим уровнем культуры производства, культуры труда. В заключение, мне хотелось бы подчеркнуть, что представленный социально-философский анализ массовых процессов не следует рассматривать как антитезу анализу эстетическому. Мне кажется, философы и искусствоведы могли бы прекрасно сотрудничать на междисциплинарном проблемном поле, которому на Западе присвоено наименование "culture studies". Однако такое сотрудничество может быть плодотворным только при условии соблюдения некоторых общих методологических правил и соглашений относительно применяемых понятий. Важнейшими из этих понятий являются - "массовое общество" и "массовая культура". Сагратян А.А. Массовая культура в том виде, какой мы её знаем - не больше, чем покушение на корневую систему этноценностей, попытка заменить собою фольклор с его афористичностью неувядаемым юмором и сарказмом. Разночинцы, критически освоившие культуру дворянства, изначально оказались людьми социально обезличенными, в известном смысле. Это потом они стали героями литературы. После были народовольцы, затем пошли большевики, и, как нам известно, начался террор. Массовый. Информационное поле нашего времени фактор массовости вынесло на первый план. И мы видим террор фармацевтический, террор попсы. Но ведь сама попса - продукт востребованности. Стоит ли забывать, что мы получили право выбора. Да, массовая культура напоминает плоды определенного типа гидропоники, способствующей нагнетанию в обществе атмосферы социальной обезлички. Помнится, в советское время во Франции поднялся человек, звали его Роже Гароди, и стал крыть нас, мол "соцреализм - это реализм без берегов". Будь месье Гароди понаблюдательней, заметил бы, что река жизни, в которую нельзя снова войти, имеет тихую воду, спокойную, и быстрину. Купи он в то время акварель известного в сталинские времена лакировщика действительности нашей Лактионова, он был бы сегодня миллионером. За флером массовости крылось высочайшее мастерство исполнения. Его передовики производства по манере исполнения стоят в одном ряду с лучшими работами Гау, Борисова и многих других русских художников. Массовая культура наших дней, бесспорно, есть социальный заказ. Она востребована, как в разные века были востребованы те или иные течения. История перевода зафиксировала этот процесс и закрепила на бумаге. Напитается общество тем или иным веянием, и это нечто само сойдет со сцены... Сойдет грязная пена попсы, останутся культура музицирования, ритмы, созвучные эпохе. Работая в литинституте, готовя переводчиков для русской и армянской литератур, я не показывал студентам своих оригинальных работ - стихов, прозы, эссе. Я жил, переводя интересные мне произведения, и учил, как не надо переводить, потому что - как надо, узнаешь в непосредственном контексте с конкретным произведением конкретного автора, даже знаемого. Годы спустя мне брошен был вызов. Один из студентов сказал мне: "Вы величайший из подлецов, потому, что - получи мы в том времени доступ к вашего типа складу ума и образности, мы, возможно, формировались бы немножко по-другому" В широком философском понимании все мы - в известном смысле уподоблены кашалотам. Из воды, откуда все мы вышли, усваиваем планктон, в данном случае, информационный, остальное уходит в фонтан, как при социализме пускали творческую энергию в гудок. В разное время в монастырях средневековой Армении над манускриптами трудились переписчики-гричи и цахкохи украшатели числом до 8000. Алфавит, подаренный нам Маштоцем, расковал национальное сознание, избавив от необходимости пользоваться при богослужении сирийским языком. IV век расковал нас окончательно: появились труды Давида Анахта. К тому времени мы уже "массово" переводили античных авторов, почему и язык наш стал быстро развиваться.   Переводили-то мы литературу античных авторов. Быстро шло и формирование языка аргументаций. В переводе на Грабар, древнеармянский, и сохранились многие из произведений той поры. У нас был выбор. И мы его сделали - в свою пользу. Жаль, что труды наших номиналистов просвещенной Европе пока не известны. Шардена там читают, а вот трудов Григора Татеваци - почти никто, за исключением арменоведов. Это к вопросу о философской соотнесенности дня сегодняшнего с тем временем. Зачастую раздражителями выступают внешние параметры. Спасают нас разные формы осмысления, даже если работать приходится в хрестоматийной скорлупе. Переизбыток информации, по принципу еловой лапы, сбрасывается. Наши дети, за которых мы более всего боимся, отлично справляются с напором попсы, массовой культуры в целом. Когда наступает пресыщение, они уходят в себя: природа позаботилась. Это мы, взрослые, усугубляем проблему, потому что глаза наших страхов вот-вот вылезут из орбит... Хочу вернуться во времена первых движений армян-еретиков. Все эти тондракийцы и павликане, душимые поборами церкви, шли громить монастыри, считая дармоедами тех, кто веками писал и переписывали армянскую книгу, то бишь Аствацашунч, Библию, и Евангелие - благую весть о нём. В одно и то же время жили Григор Магистрос, философ, заживо сжигавший еретиков, и Григор Нарекаци, позволивший себе диалог с Богом-Отцом, и оставивший нам "Книгу скорбных песнопений". В ноябре этого года мы будем отмечать 1000-летие этого величайшего из поэтов мира... Массовость его величия в том, что народ в течение 10 веков клал эту книгу-Нарек под голову больному и тот... выздоравливал. Стоит провести небольшой гуманиторинг и нам откроется, что добро и зло - не больше, чем наша оценка, носящая, кстати, весьма общий характер. Нынешняя система образования не больше, чем "запиханка знаний" Давно пора перейти к эмоционально-образному методу обучения. Тогда и увидим всю прелесть многообразия. Особенно этнокультур наших, кстати, менее всего подверженных влиянию попсы в её дурной массовости. Да и потом, не мешает поговорить о разных уровнях качества массовой культуры. Сомерсет Моэм в своей книге "Подводя итоги" - почему-то мы начисто забыли о его провидческом даре - сказал, что пишет для философа то, что адресовано ему, а для домохозяйке то, что доступно ей...   С долей допуска на развитость, разумеется. Массовость как бы унавоживает почву, рыхлит её - для семян новых идей. Человечество же состоит из лево и правополушарных людей. А жизнь в мнополярном мире обеспечиваеь направленную притягательность. Напитался - возьми и переработай себе во благо полученное. Наш организм вбирает ровно столько, сколько способен усвоить. Видимо, есть некая химическая формула того, без чего усвоение не происходит. Иначе не будет у нас общественного сознания, оптимизированного на очень серьезные вещи... Осмысление сиюминутности - процесс, требующий энергозатрат. И более всего энергии психической. Да, попса - серость. Но серый фон, так называемый, "гри", дает возможность явить яркое пятно как организующие начало композиционного мышления на подвижном фоне эпохи. Почему мы сбрасываем это со счетов? И разве искусство художников-примитивистов не относимо к одному из типом массовой культуры?! Я изучал работы Пиросмани и Чонтвари, признанные шедевры массовой...   Как и полотно Александра Иванова "Явление Христа народу". Куда нацелены взоры молящихся о чуде?. А все туда, где Он. Убери мы мысленно Спасителя, мгновенно, энергетически, они - на тысячу долю секунды, а то и в меньший промежуток времени, возможно равный скорости прохождения энергии Христа через плащаницу - Образ высветился бы там. Несть числа и всем этим видениям и плачущим образом Богоматери. Не другая ли это ипостась все той же массовой культуры? Концепция разумения добра и зла народах Кавказа обрела новый конструктивный оттенок. Сквозь призму обычаев, надо полагать. Наш полиэтнический и многокультурный мир - не экспериментальная площадка и не полигон для апробации подходов. Это философские системы в жесткой соотнесенности. Те из наших детей, кто имеет хорошее семейное воспитание, меньше подвержены влиянию попсы. Они её легко сплевывают как жвачку разных видов. Я о тех, кто имеют традиционное, хорошее воспитание. Я опять к фольклору веду.   Больно видеть, что более всего страдает русский человек, ибо более всего при большевиках пострадала его семья, её крепость. Да и потом подвержено массовой культуре больше население больших городов. Российская, и не только российская, глубинка живет несколько иными представлениями. Там природной доброты больше, этакого душевного целомудрия. При куда большей открытости всему новому... Осядет постперестроечная муть и многое прояснится и проявится... Что дала нашим детям Барби? Её запустили к нам как вирус англизации. Верю, что с возвращением народных промыслов вернется в наш дом традиционная матрешка, перестав быть лишь экзотическим товаром на Арбате. Утратил устойчивость и наш Ванька-встанька. Следовало бы задуматься, кому выгодно было выгодно лишить его устойчивости в бурном море повседневности. В Литинституте, работая над культурой сотворения образа, мы не раз возвращались к Квазимодо великого романтика Гюго, сумевшего поставить "свет души" так, что одна половина лица горбуна было обращена к доброте человеческой - светлая, другая - к темным силам зла. Энтони Куин, Разлогов не даст соврать , перетягивал себя ремнями, чтобы выглядеть горбуном. Разбуди такого актера посреди ночи и скажи - восьмая позиция, как в балете, и он тотчас в требуемой позиции предстанет. Или должен предстать.   Допускаю мысль, что женщина-язычница именно таким образом формировала внутри себя члена будущего общества, сообщества, рода, народа. И в утробе своей уже мыслила его тем человеком, каким хотела бы его видеть и знать. И он таким и таковым становился, работая над собой. Может потому мы и выжили?! Магарил С.А. Выступления уважаемых докладчиков были весьма интересны. Но, возникает ряд вопросов, возможно, для дальнейших дискуссий. Насколько правомерно отождествление массовой культуры и массового искусства? Не происходит ли здесь некая подмена понятий? В частности, не является ли компонентой массовой культуры - массовое мифологизированное сознание? Именно оно основа того манипулирования, о котором говорил Вадим Михайлович Межуев. Массовая, крайне упрощенная политическая культура подданных, поведенческие образцы, мифологемы, верования - в какой мере они складываются стихийно, а в какой формируются целенаправленно, кем и в чьих интересах, с использованием каких механизмов обработки массового сознания? В одном из докладов справедливо констатировалось: "рухнули массовые ценности". Напрашивается вопрос: почему, то что насаждалось в массовом сознании десятилетиями, рухнуло в считанные месяцы? Насколько укоренены были эти ценности, и если массово не усвоены, то почему? В этом отношении чрезвычайно выразительным примером является христианство, имеющее непосредственное отношение к массовой национальной культуре.   Православию на Руси - тысяча лет. Следовательно, тридцать поколений соотечественников лучшие умы Русской православной церкви стремились воспитывать в духе христианского гуманизма, на идеалах добра, любви и справедливости. Однако современная действительность едва ли свидетельствует о том, что мы преуспели освоении этих ценностей Известно: социальные практики не могут выйти за рамки сформировавшихся культурных форм. Культура, как совокупность способов и результатов деятельности народа, как синтез его интеллектуальных, материальных и духовных достижений, воспроизводит адекватные себе политический строй, социальные отношения, экономику, систему права... История наделила национальную культуру России глубокими специфическими особенностями. Сформированная на основе этой культуры российская государственность в течение ХХ столетия рухнула дважды. Это свидетельствует об ограниченных возможностях культуры создавать согласительные, политико-правовые механизмы, способные предотвратить обострение социальных противоречий до степени ожесточенного гражданского конфликта и/или распада государственности. Возник характерный "двухтактный" исторический цикл: "модернизационный рывок - застой". Следующий модернизационный импульс инициируется неизменно с опозданием на многие десятилетия, что порождает чрезмерные социальные издержки. Подобный "двухтактный" цикл не обеспечивает непрерывного, поступательного, восходящего развития социума. В ХYIII, XIX и первой половине ХХ века подобный ритм позволял России входить в число ведущих мировых держав. Однако по мере ускорения научно-технического прогресса и превращения знаний в основной фактор развития производительных сил, указанный "двухтактный" цикл уже не способен обеспечить России необходимый темп развития, а потому и место равноправного участника международных экономических и политических отношений. В процессе исторического развития, России не удалось вырастить необходимую критическую массу национальной элиты, необходимого интеллектуального и нравственного качества. Проблема имеет давнюю историю. Летопись сохранила: "Страна наша велика и обильна, но порядка в ней нет. Придите и владейте нами". Ключевский о домонгольской Руси: "Если бы не татары, князья в клочья разнесли бы Русь". Дефицит упомянутых качеств не позволил избежать национальной катастрофы начала ХХ века и найти эффективный ответ на исторические вызовы конца ХХ столетия.   Иван Солоневич писал о Российской империи: "Основное социальное противоречие заключалось в том, что страна (проблемы страны - С.М). бесконечно переросла свой правящий слой... Этот слой социально выродился". (И.Солоневич. "Народная монархия"). И ту же интеллектуальную ограниченность, бездарность, непонимание сложнейшего исторического вызова, с которым столкнулся СССР на излете коммунистической утопии, продемонстрировала номенклатура КПСС, и продолжает демонстрировать, прикрываясь либерально-демократической фразеологией.   Надежды на смену элита в постсоветской России оказались иллюзией. Если этого не произошло, то согласно принципу Лейбница "к этому не было достаточных оснований". Следует особо подчеркнуть: если правящие элиты Российской империи рекрутировались, преимущественно, из привилегированных слоев общества, то властные элиты СССР - из внеэлитных слоев. Однако исторически тождественный результат - крах государственности - свидетельствует о фундаментальном единстве социально-этического и социально-психологического генотипа социума. Именно эта, многовековая, антропологическая устойчивость сформировавшегося генотипа, наполняет новые политические формы исторически традиционным содержанием. Дефицит интеллектуальной массы в России отмечал Хосе Ортега-и-Гассет. Сравнивая Испанию и Россию, он писал: "Обе страны всегда испытывали недостаток в выдающихся личностях. Славяне - это могучее народное тело, над которым едва подрагивает крошечная детская головка. Разумеется, некое избранное меньшинство имело положительное влияние на жизнь русских, но по малочисленности ему так и не удалось справиться с необъятной народной плазмой" (Ортега-и-Гассет Х. Этюды об Испании. "Новый Круг - Пер-Рояль. Киев, 1994. С.80). Вместе с тем, отечественная история ХХ столетия дает убедительный пример мощного рывка в одном из важнейших сегментов национальной культуры - массовом инженерно-техническом и естественно-научном знании. Известна формула Черчилля: "Сталин принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой". Прогресс в развитии производительных сил России в решающей степени был обусловлен реализацией масштабной государственной программы развития массового высшего инженерно-технического образования. Эта программа, обеспечивая наращивание военно-промышленной мощи СССР, тем самым укрепляла социально-политические позиции правящей коммунистической элиты. Принципиально иная ситуация, в силу известных причин, сложилась в области философского, исторического, обществоведческого, правового образования. В результате, даже для интеллигенции - оказался характерен весьма низкий уровень политической культуры. Носители фундаментальных естественно-научных знаний и высоких инженерных технологий оказались совершенно беспомощны в процессе трансформации социально-экономического уклада. Интеллектуалы не смогли противопоставить расхищению национального достояния постсоветскими элитами какую-либо осмысленную политику. Суть в том, что элиты (не смешивать с верховной властью) объективно не заинтересованы в наращивании массового социогуманитарного знания. Эти знания "работают" на формирование структур гражданского общества, правовой и политической культуры демократии, что непосредственно противоречит интересам правящих элит, т.к. гражданское общество является наиболее эффективным средством контроля населения над властвующими группами, включая источники и механизмы их противоправного обогащения.   Отсюда - очевидные проблемы с наращиванием качества массового социогуманитарного образования Россия стоит перед необходимостью очередной модернизации. Но в отечественной истории не было случая, когда бы реформы достигали провозглашаемых целей. Предшествующие модернизации осуществлялись, по преимуществу, авторитарно-мобилизационными методами. Однако история убедительно свидетельствует: все они имели неустранимо-ограниченный характер. Спустя исторически-непродолжительный период реформы неизбежно выдыхались и свертывались. Реформаторам ни разу не удалось запустить непрерывный, самоподдерживающийся процесс экономической и технико-технологической динамики, обладающий органичной, внутренне-присущей мотивацией и необходимой исторической устойчивостью. Одна из наиболее значимых причин: достижения реформ присваивали преимущественно правящие элиты Российской империи - СССР, перекладывая тяготы и издержки на внеэлитные слои населения. При этом у элиты всегда хватало властного и идеологического ресурса для того, чтобы перераспределить блага в свою пользу, а у внеэлитных слоев - никогда не находилось достаточно сил этому противостоять. К сожалению, в современной России воспроизводятся типологически те же процессы и социальные отношения, что вновь вызывает опасения за долговременные результаты реформ. Смена типов развития - переход от мобилизационных методов к инновационным - ключевая проблема современной российской истории. Успех или неудача в её решении во многом определит будущее страны. Сокращение разрыва от ведущих экономически - развитых стран, требует максимального использования всех интеллектуальных сил нации и ответственной политики с позиций национальных интересов. Суть этой политики - "в самоизменении общества и... принятии иного типа социокультурного развития" (И.К.Пантин). В действительности же происходит нечто противоположное. Постсоветский режим быстро выродился в олигархический неозастой, который в силу принятой элитами экспортно-сырьевой модели экономики, блокировал национальное развитие. Вышеизложенное с неизбежностью ставит вопросы: какие социальные силы современной России способны реализовать ответственную, долгосрочную политику в интересах национального развития? Есть ли в России социальный субъект инновационно-демократической модернизации? Какие слои общества способны аккумулировать столь необходимую политическую волю и добиться перераспределения ресурсов в интересах национального развития? И, наконец, какова роль и задачи социогуманитарной интеллигенции в формировании массовой политической культуры демократии? Разлогов К.Э. Я понимаю, что все устали, тем не менее, не могу последовать примеру Неи Марковны, хотя присоединяюсь к ней в смысле благодарности, потому что каждый раз, когда я излагаю ту теорию, которую я вам изложил, в разных аудиториях, я получаю совершенно разные реакции. Один каверзный провокационный вопрос к аудитории и к Валентину Ивановичу - был ли хоть один выступающий младше пятидесяти лет? Толстых В.И. Сегодня? Зоркая Н.М. Это невежливо! (Смех в зале) Разлогов К.Э. Я сказал, что вопрос провокационный! Сараскина Л.И. Вы должны были спросить, был ли кто-нибудь моложе тридцати... Толстых В.И. Все, кому уже больше, все помнят себя, какими они были до пятидесяти. Разлогов К.Э. Я с аналогичными вещами выступал в аудитории, где не было ни одного человека старше двадцати пяти, и сравнение того и другого фантасмагорическое, хотя они принадлежали к тому же социальному слою, к тому же кругу. Кроме того, мне доводилось выступать с теми же тезисами перед европейской аудиторией, перед американской аудиторией. И сравнение того, что люди говорят и как они реагируют чрезвычайно поучительно, я надеюсь в будущем что-то на этот счет сказать и написать постараться. Меня удивило отсутствие одного слова, которое, на мой взгляд, ключевое, которое я намеренно не назвал в первом выступлении. Это слово "глобализация". Потому что массовая культура это культура, тяготеющая к тому, чтобы стать всеобщей. Естественно, ни одно произведение не может получить всеобщую аудиторию, но тем не менее, массовая культура по природе своей тяготеет к планетарности. Поэтому следующий шаг - глобализация. Второе слово, которое не прозвучало, поскольку оно существует только на английском, это слово middlebrow. Я занимаюсь искусством, хотя мои коллеги-искусствоведы, которые меня слушают, говорят - это не искусствоведение, это социология. На самом деле это не философия, это не искусствоведение, это не социология. Это некий такой странный гибрид, который мы называем культурологией, и который дает тот единственный механизм, который раскрывает массовую культуру со всех сторон, а не с какой-то определенной колокольни. То, что сказал Вадим Михайлович, блестяще с точки зрения прослеживания взгляда философа на массовую культуру. Но у меня есть провокационный тезис, который я выдвигаю перед своими коллегами-искусствоведами, что чрезмерное эстетическое воспитание препятствует адекватному восприятию и пониманию массовой культуры. Точно также философский подход, помимо того, что он помогает понять одни стороны массового общества в отношении к массовой культуре, есть фундаментальное препятствие для того, чтобы понять массовую культуру в том аспекте, в котором она развивается, то есть во всей совокупности её достаточно противоречивых черт. Поэтому как бы соединение разных взглядов, которые здесь были выражены, чрезвычайно поучительно. Термин "мидлбрау" обозначает "средний уровень культуры". Есть высоколобая культура, которую мы называем элитарной, есть низколобая культура, это то, что у нас часто называется массовым, и "среднелобая" культура. С точки зрения высоколобого эстета опера вся не относится к высокому искусству, опера вся среднелобая, так же, как и Марк Захаров среднелобый, так же как Театр на Таганке. Высоколобое - это совершенно другое, качественно поисковое творчество. Вот на уровне среднелобости мы как-то между собой договариваемся, что вот это имеет ценность, а это не имеет ценности.   Как только мы входим в сферу художественного авангарда, оказывается, что все это уже никакой ценности не имеет, а ценность имеет Сорокин, или "Копейка", или что-то ещё, что есть преодоление или нарушение границ. Или порнографическая выставка в Сан-Франциско. Как только мы спускаемся вниз, мы выясняем, что, конечно, Захаров имеет определенную ценность, однако настоящая ценность - это латиноамериканский сериал, который привлекает всех. Раз уж мы встали на позицию вертикали культурной, которая по отношению к массовой культуре вообще не правильная, то тут нужно тогда уже говорить и об этом тоже. И, наконец, ещё одно последнее замечание, в чем я фундаментально не могу согласиться с тем, что многие здесь говорили. Массовая культура в моем её понимании - культура универсальная. Так же как в известной мере универсальна культура для образованных, представителями которых мы здесь являемся. Но культура для образованных объединяет именно образованных, которые выстраивают некие, что называется, универсальные общечеловеческие ценности. А массовая культура объединяет всех, в том числе и образованных.   Потому что секс, насилие, желание, отказ от желания, счастье, семейное счастье - это интересует всех, хотя образованный будет всячески сопротивляться наслаждению, которое он испытывает при контакте с произведениями массовой культуры. Ему будет внутренне противно, что он получает от этого удовольствие, поэтому он будет всячески останавливать себя в этом. Я извиняюсь перед одним из выступавших, к счастью, я не помню, кто это сказал, который сказал - я читал Акунина и Донцову для того, чтобы их изучать. Я читаю эту литературу для удовольствия.   Донцову я выдержал два с половиной романа, на третьем мне стало скучно, а Полины Дашковой я читал полное собрание сочинений, также, как, впрочем, и Марининой. Я делал это для удовольствия, хотя одновременно я занимаюсь и изучением этого. Одновременно я мог бы сказать также, что я делаю это для работы. Также как для удовольствия я слушаю русскую блатную музыку, которая принадлежит моему поколению. Поэтому сопротивление этому удовольствию все равно ничего не меняет, потому что механизм, который за этим стоит и это решающее изменение, которое произошло с 50-х годов, не только и не столько механизм манипулирования, сколько механизм стремления угадать - а что же будет ещё более массовым? Что же принесет ещё больше денег?   Если я приношу в Голливуд сценарий, который рискует удвоить или утроить доходы, мне ни по политическим, ни по каким причинам никто не скажет "нет". Если он скажет "нет", он скажет это, потому что он не поверит в то, что это принесет деньги. Так же как Джорджу Лукасу четыре года говорили "нет" на сценарий "Звездных войн". Не потому, что "Звездные войны" кому-то казались неправильными или тлетворными, а потому, что никто не верил в то, что это сорвет кассу. А срывает кассу то, что ново, то, что обновляет, что создает новую моду, за которой следует повторение. И последнее чисто конкретное исправление. Я прошу прощения, но у нас очень много говорят о том, что низкопробное американское кино заполонило наши экраны. Действительно, двадцать лет тому назад наши экраны заполонило низкопробное американское кино. Последние пять лет на наших экранах показывается все то, что показывается в лучших кинотеатрах США, Франции, Японии, Германии и так далее. Фильмы, которые выходят во всех странах мира, их двадцать штук в год... Толстых В.И. В кинотеатрах? Разлогов К.Э. Да, в кинотеатрах Толстых В.И. Мы имели в виду телевидение Разлогов К.Э. Насчет телевидения - лучшего по качеству кинопоказа, чем на нашем телевидении... я же говорю как профессионал, не имеющий отношения к философии... лучших по качеству подборов фильма, чем есть на нашем телевидении, нет ни в одной стране мира по той простой причине, что мы ещё платим за эти фильмы относительно мало. Чтобы купить фильмы такого качества, которые мы показываем на телевизионных экранах, ни у одной телевизионной корпорации Америки просто не хватит денег.   Другое дело, что это качество определенного рода. Это то качество, которое универсально апеллирует ко всем, а это не то качество, которое апеллирует ко мне и к Нее Марковне Зоркой как утонченным любителям прекрасного. И утонченные любители прекрасного могут спокойно смотреть тоже утонченные фильмы после трех часов ночи. Но если у них есть видеомагнитофон, они их могут записать. Межуев В.М. Кирилл, знаешь, что будет дальше? Дальше будет одна сплошная реклама. Сейчас показ фильма - это повод показать рекламу, через каждые десять-пятнадцать минут реклама... Разлогов К.Э. Я могу сказать, что будет дальше. Дальше будет две сотни тематических каналов и платного телевидения, на которых никакой рекламы не будет. И будет то благосостояние общества, при котором они могут подписаться на НТВ+ уже сейчас, или подписаться практически бесплатно за установку тарелки, как у меня на телевизоре 250 каналов, и спокойно смотреть все это без рекламы. Но, Правда ,на иностранных языках, есть такое определенное неудобство. Поэтому сейчас грядет эпоха тематических каналов, где как раз рекламы не будет. А на общеэфирном, конечно, будет господствовать реклама. И, конечно, реклама - это современная форма притчи.   Притчевое сознание, о котором говорили здесь, утонченное классическое искусство, на самом деле любая реклама - это притча, если её рассматривать не только с точки зрения достижения результата, а как некую конструкцию. Поэтому я опять-таки повторяю слова благодарности ко всем, кто здесь выступил, и я думаю, что я все-таки надеюсь в этом году в очередной раз закончить свою книгу про массовую культуру и, естественно, трудно переоценить вклад присутствующих в этот процесс. Источник Психология и философия   www.pseudology.org