Москва, Время, 2008 Игорь Семёнович Кон 80 лет одиночества Часть 2. Темы и проблемы Психология юношеского возраста А как невообразимо отрочество, каждому известно. Сколько бы нам потом ни набегало десятков, они бессильны заполнить этот ангар, в который они залетают за воспоминаниями, порознь и кучею, днем и ночью, как учебные аэропланы за бензином. Другими словами, эти годы в нашей жизни составляют часть, превосходящую целое… Борис Пастернак Из социологии молодежи были прямые выходы в психологию и педагогику. Субъективный интерес к юношеской психологии был у меня всегда. Поступив в институт пятнадцатилетним, я на несколько лет утратил контакты со сверстниками и хотя позже они возобновились, у меня на всю жизнь сохранился живой интерес к тому, как переживают этот сложный возраст другие. Однако делать это предметом профессиональных занятий я не собирался. Роковая случайность, способствовавшая психологизации моих научных интересов, - 40-дневное пребывание летом 1965 г. во Всероссийском пионерском лагере "Орленок", который произвел на меня неизгладимое впечатление. Не могу не вспомнить в этой связи недавно ушедшую из жизни первую "начальницу" "Орленка" Алису Федоровну Дебольскую. "Орлятская мама", как её шутливо называли ребята, подобрала удивительный коллектив единомышленников и умела одинаково убедительно общаться и с подростками, и с вожатыми, и, что было самым трудным, с наезжавшим в лагерь партийно-комсомольским начальством. Без неё в "Орленке" ничего бы не было. Прежде всего, меня поразил раскованный, гуманный стиль жизни тогдашнего "Орленка", совершенно не похожий на то, что делалось в других местах. По правде говоря, я оценил это не сразу. Приехать в “Орленок” на комсомольскую смену меня сагитировал наш аспирант Сергей Черкасов рассказом о том, что на территории лагеря нет ни единого лозунга, и с ребятами говорят обо всем всерьез. Зная восторженность Черкасова, я сразу же “скостил” треть его впечатлений, но все равно получалось занятно. То, что я увидел в первую неделю, повергло меня в уныние, показалось наивной игрой, в которой молодые взрослые участвуют с большим энтуазиазмом, чем подростки. Ребят действительно ни к чему не принуждали, но что из того? Общий сбор. 500 подростков яростно спорят, носить им пионерские галстуки или нет. С одной стороны, это некий символ, с другой стороны, они из этого уже выросли. Некоторые говорили - будем носить, только пусть галстуки будут не красные, а голубые. А Олег Газман на все отвечает: как вы решите, так и будет, хоть серобуромалиновые в крапинку, только таких галстуков у нас нет, придется вам самим их покрасить. Общее решение - галстуки носить, но только по убеждению, кто не согласен - пусть не носит. Отрядный голубой огонек. Костер. Ребята мучительно обсуждают итоги дня и план на завтра. Активные девочки все знают: соседний отряд копал вчера яму, пойдем и мы копать. А вожатый, вместо подсказки, раздумчиво говорит: может быть яма - это смысл жизни соседнего отряда, а смысл нашей жизни - в чем-то другом? В чем смысл их отрядной жизни, ребята не знают. Тоска и уныние. Но я-то знаю, что в конечном итоге будет то, что заранее спланировано, зачем тянуть резину? Приятных инфантильных взрослых - среди них было много замечательных людей - 16 аспирантов и кандидатов наук, студенты Физтеха, в том числе будущие знаменитости - артист Александр Филипенко и космонавт Александр Серебров, в лагере подолгу жили Александра Пахмутова и Николай Добронравов посвятившие ему две прекрасные песни, я по-настоящему зауважал в день парадного открытия смены, когда выяснилось, что мальчик, который должен командовать парадом и отдавать рапорт, на общем сборе выступал против ношения галстуков и сегодня тоже без галстука. Маленькое, но ЧП, ритуалы в лагере любят. Однако никому из взрослых даже в голову не пришло надавить на мальчика, о нём говорили с уважением и любопытством. Так он и не салютовал. А через несколько дней, по собственному почину, стал носить галстук. Я до сих пор жалею, что в суете орлятской жизни не расспросил парня, почему он это сделал. Орлятские впечатления были многогранными. Смену в "Зведной" дружине лагерное начальство и вожатые считали неудачной. По указанию ЦК комсомола в ней соединили победителей всесоюзных и международных олимпиад по математике, физики и химии и секретарей сельских школьных комсомольских организаций. Это были вода и пламень. Сельские комсомольские активисты были убеждены в правоте своих идей, но более развитые, образованные и скептически настроенные физматики смотрели на них свысока и легко разбивали их аргументы. Тем не менее, общение было полезно для обеих сторон. Один амбициозный, но слабо подкованный сельский активист буквально плакал в уголке, когда не мог доказать своих убеждений. Но вместо того, чтобы озлиться, парень сделал вывод, что ему необходимо больше читать и учиться. А высокомерные физматики, со своей стороны, видели, что скепсис не заменяет положительных убеждений.   Один девятиклассник из ленинградской 239 школы, победитель каких-то международных соревнований, настолько заразился орлятским духом, что по возвращении домой сам предложил свою кандидатуру на пост секретаря школьной комсомольской организации (обычно одаренные ребята от общественной работы уклонялись), его выбрали, но ничего хорошего из этого не вышло, подкрепить свой энтузиазм организационно парень не сумел. Очень интересны были итоговые "откровенные разговоры". 40 дней совместного пребывания заканчивались тем, что ребята у костра откровенно говорили каждому, что они о нём думают, после чего подростку присваивали (или не присваивали) звание орленка. Это был очень жестокий опыт. Я просидел несколько ночей с одним отрядом и увидел, как страшны юношеский максимализм и конформизм. Сначала уровень требований был очень высоким, делали много критических, не всегда обоснованных, замечаний. Потом народ подустал, да и ребят стали обсуждать менее известных. Помню, как горько плакала в сторонке девочка, о которой никто не сказал ничего дурного, но единственное положительное, что о ней вспомнили, - что она хорошо трудилась в колхозе. А девочка была самолюбивая, и тот факт, что за сорок дней лагерной жизни о ней никто ничего значимого не запомнил, был для неё тяжелым ударом. Был случай и похуже. Одним из первых обсуждали девятиклассника Женю. Он был один из самых умных и развитых ребят в отряде, но по любым вопросам занимал скептическую позицию. Ничего предосудительного он не делал и все отрядные решения выполнял неукоснительно, однако многих ребят и особенно активных девочек (это очень страшная порода людей, которую прекрасно описал Александр Володин в рассказе "Твердый характер") его негативизм раздражал и теперь с ним свели счеты, отказав в звании орленка. Женя, разумеется, не плакал и ни о чем не просил, все последующие вечера он молча стоял у дерева. Было видно, что ему плохо, между тем девизом "Орленка" было "Жить ради улыбки товарища". Когда стало ясно, что Женя - единственный, кто не получит желанного звания и значка, я воззвал к разуму вожатых ( один из них был замдекана физического факультета ЛГУ). Они со мной согласились, но вмешаться в ситуацию не решились, "давить" на ребят в лагере было не принято. Тогда я стал кулуарно разговаривать с мальчишками: - Ты считаешь, что с Женей поступили справедливо? - Нет. - Тогда почему ты молчишь? - Что я могу сделать? На него очень обозлены девчонки. - А мальчишки что, трусы, не смеют высказать свое мнение? В конце концов, в последний вечер, когда часть ребят уже разъехалась, какой-то мальчик поставил этот вопрос, и Женя получил желаемое звание. В дальнейшем жестокую процедуру смягчили, а значок орленка стали давать всем. Тем не менее, это единственный значок, который я до сих пор храню (хотя мне его дали просто так). "Орленок" воспитывал не только детей, но и вожатых. Это была хорошая школа. Некоторые орлятские вожатые из числа студентов физтеха даже меняли профессию, становясь из ученых учителями. Конечно, бывали и ошибки. Однажды в начале смены 1965 г. я встретил на пляже одинокого и очень грустного 19-летнего студента Сашу Зильбермана. Юноша рассказал, что мечтал поработать в "Орленке", его назначили вожатым, но ребята полюбили его больше, чем вернувшегося из какой-то отлучки более старшего вожатого, это расценили как интригу, и теперь ему приходится уезжать. Мне стало жалко парня, сложилось впечатление, что он по-настоящему мотивирован на педагогическую работу, но когда я спросил Олега Газмана, тот сказал, что все правильно:   Саша слишком молод для работы с 15-16 летними, да и с отрядом у него не получилось. Я знал, что если бы прямо попросил Газмана оставить парня, он не смог бы мне отказать, но злоупотреблять положением почетного гостя нельзя, да и что значит моя ни на чем не основанная интуиция по сравнению с педагогическим опытом Газмана? Но в данном случае интуиция меня не подвела. Зильберман стал выдающимся школьным учителем, методистом и организатором физико-математических олимпиад, вырастил много будущих ученых и учителей. Когда в 1978 г. я захотел "проверить" на ребятах некоторые главы своего учебника юношеской психологии, я его разыскал, и он помог мне неформально пообщаться со своими учениками. Он по сей день преподает физику в одной из московских физматшкол и пользуется огромным авторитетом среди коллег. Третий раз я встретил его летом 2009 г. на Летней школе "Современная физика" в Дубне. В 1966 году я вторично приехал в "Орленок", правда, лишь на неделю. А вскоре лагерь разгромили. В этом не было ничего удивительного. Хотя идеология лагеря была стопроцентно коммунистической, она сочеталась с идеями свободы и самоуправления, которым в брежневской России не было места. Подышав орлятским воздухом свободы, некоторые ребята пытались внедрить этот стиль отношений в собственные школы, что приводило к драматическим конфликтам со школьной администрацией и комсомольскими органами. В Москву регулярно поступали жалобы, что пребывание в "Орленке" развращает детей, делает их неуправляемыми. Специальным решением ЦК ВЛКСМ работа лагеря была осуждена, а его кадры разогнаны, кто куда. Это решение не было случайным. Комсомол был заинтересован в создании новых форм детской игровой активности, но юношеская активность не могла не становиться политической, что в условиях авторитарного государства неизбежно становилось подрывным. Об этом я говорил орлятским вожатым в 1965 г. Тем не менее легенда "Орленка" и часть его методического опыта сохранилась и была использована в других местах. Неформальное общение с ребятами и вожатыми (по ночам я читал им лекции, на которых некоторые спали) было фантастически интересным. Я увидел, как много у ребят психологических проблем, требующих профессиональной помощи, и почувствовал, что могу быть практически полезным. С некоторыми бывшими вожатыми и воспитанниками "Орленка", несмотря на разницу в возрасте, у меня до сих пор сохраняются дружеские или приятельские отношения. Между тем систематического курса юношеской психологии в СССР не было с 1930 года! А тут ещё Анатолий Викторович Мудрик, работавший тогда в "Орленке" (ему было 24 года), рассказал мне, как он девятиклассником случайно прочитал старую книгу по юношеской психологии и нашел в ней ответы на многие мучившие его вопросы. И мне ужасно захотелось написать такую книгу, которую ребята читали бы не от нечего делать или по долгу службы, а по внутренней потребности. Собственно говоря, подростковый читатель, от пятнадцати и старше, появился у меня уже с "Социологии личности", хотя она вовсе не была на него рассчитана. Так было и с последующими книгами; даря их друзьям, у которых были дети-старшеклассники, я заранее знал, что сначала книгу прочтут дети, а потом, что останется, родители. Дети моих друзей часто становились моими друзьями. К сожалению, специально для подростков я так ничего и не написал, не столько из-за занятости, сколько из-за отсутствия литературного дарования. Но некоторые подростки меня все равно читали, и я это очень ценил.  Общение с ребятами не имело для меня утилитарного смысла, мне просто было с ними интересно, тем более, что они часто загадывали загадки. Один бывший орленок, с которым мы до сих пор дружим, появился у меня дома, когда приехал из родного Ташкента поступать в Политехнический институт.   Я привык, что мальчики приходят к старшим, только если у них есть какие-то психологические проблемы. Прекрасно воспитанный профессорский сын, классный спортсмен и достаточно самоуверенный юноша, А. выглядел отлично адаптированным и ни о чем таком не заговаривал. Много позже, когда он стал взрослым, я спросил его: "А зачем ты ко мне приходил? - Очень хотелось поговорить о себе, но не мог заставить себя начать". Зато когда я стал "совмещать" его с другими ребятами его возраста, он со всеми завязывал контакты и начинал интенсивно общаться. Видимо, что при всей внешней общительности парня, его отношения с однокурсниками были недостаточно сердечными, гуманитарные ребята позволяли восполнить какой-то коммуникативный дефицит.   Нередко знакомые приводили ко мне своих "проблемных" детей. Однажды позвонил бывший ученик 206 школы, сказал, что у него сложности с сыном-десятиклассником, не могу ли я с ним встретиться. - А он захочет? - Конечно, они все читают ваши книги. - Ну, давай, попробуем. Мальчик действительно оказался не без сложностей, я даже посылал его к знакомому психиатру, но одна из главных проблем состояла в том, что он был так же импульсивен, как его отец, и они не могли понять друг друга. Я позвонил отцу и сказал: - Лева, главная беда твоего сына в том, он - твой и очень похож на тебя. - Что?! Разве у меня когда-нибудь были двойки? - Лева, ты взрослый женатый человек. Неужели ты не понимаешь, что школьные отметки - не самое важное в юношеской жизни? И напомнил, сколько в этом возрасте с ним самим было историй, которые он забыл. - Позови к телефону свою жену, я ей всю объясню. Иметь в доме двух таких мальчишек - тяжкая ноша. Жена действительно все понимала, и что-то удалось амортизировать. По-настоящему сложные вопросы я на себя не брал, просил знакомых молодых психологов и психотерапевтов, самым лучшим из которых, форменным волшебником был Миша Ериш. Иногда ребята, тот же Миша, говорили: - Игорь Семенович, а почему вы не решите этот вопрос сами? Вы же все понимаете, мы учились по вашим книгам. - Потому, что ты это сделаешь лучше, ты практик, а я всего лишь теоретик. Я могу понять, а здесь нужна практическая помощь, это совсем другая работа. Поэтому я был очень рад, когда в СССР появилась практическая, прикладная психология. Сегодня психологи-практики живут гораздо лучше теоретиков, хотя обилие их теоретических ориентаций (журнал Psychologie их всегда указывает) меня порой смущает (или веселит). В отличие от взрослых, подростки мне обычно не надоедали. Кроме "Орленка", я общался с крымской Малой Академией наук "Искатель", даже опробовал там свои методики по изучению дружбы, потом гостил в знаменитом клубе Всесоюзного географического общества "Планета". Друг моей юности Гарик Коган, школьный учитель географии и инструктор по туризму, вовлек меня в горный туризм. Будучи в командировке в Ростове, я познакомился с замечательным клубом "ЭТО" (Эстетика. Творчество. Общение), где мне подарили супердефицитную "Эстетику словесного творчества" М. Бахтина. Бывал я и в "Артеке". После "Орленка" мне очень не хотелось туда ехать, лагерь имел репутацию казённого и показушного.   Но когда в начале 1970-х годов я всерьез занялся изучением юношеской психологии, мне понадобились живые впечатления, и я, отдыхая по соседству в Гурзуфе, позвонил тогдашнему начальнику "Артека" Е.М.Рыбинскому (1934-2003). До того я иногда ходил гулять в "Артек" через большую дыру в заборе. Официально пройти на территорию лагеря было невозможно, пионерские патрули были неумолимы, но дыру никто не заделывал, а после того, как ты уже оказался за запретным забором, тебе все почтительно отдавали салют. Рыбинский любезно показал мне весь лагерь и пригласил приезжать в любое удобное время, кроме летних месяцев. Меня это вполне устраивало, позволяя сочетать приятное с полезным.   Разумеется, свое пребывание в лагере я оплачивал сам Обстановка в "Артеке" оказалась не такой казённой, как об этом рассказывали. Многое зависело от стиля руководства конкретного начальника дружины. Самым ярким человеком в лагере был начальник "Лесной" дружины Евгений Александрович Васильев (умер в 2003 г.), умный и прекрасно образованный учитель истории, мы сразу же нашли с ним общий язык, в последующие годы я гостил исключительно там, в другие дружины ходил для сравнения. Меня ведь интересовали сами ребята, а не то, как их воспитывают или развлекают. Как обо всех необычных людях, отзывы о нём зачастую противоположны. В 1990-х годах некоторым взрослым, да и ребятам, культ личности Васильева казался чрезмерным, а его стиль - авторитарным, театральным и даже грубоватым, но он, безусловно, был значительным человеком, а за его действиями стояла искренняя любовь и интерес к детям. Большинство его бывших воспитанников и вожатых вспоминают его восторженно. Между прочим, под Ленинградом тоже был интересный лагерь для старшеклассников "Зеркальный". Его задумали как северный "Орленок", скопировали даже архитектуру, но потом многое пришлось переделывать. Продуваемые орлятские "бочки", подходящие для сочинской жары, для ленинградского климата были абсолютно непригодны. Скоро я понял, что все подростковые организации - прежде всего формы общения. Городской пионерский штаб, конечно, отличается от юношеского спортивного общества или театра, но для подростков (это самый коллективный и одновременно - самый одинокий возраст) самое важное - возможность неформального общения друг с другом и наличие интересных и понимающих взрослых. Между прочим, все подростковые организации, даже самые знаменитые, жили в атмосфере травли. Органы народного образования и комсомол могли понять любые корыстные мотивы работы с детьми (материальные, сексуальные, даже интеллектуальные - например, ты пишешь о них диссертацию), кроме того, что детей можно просто любить. Людям, работавшим с подростками, все время приходилось в чем-то оправдываться. В клубе ЭТО, как во многих подобных организациях, каждый вечер открывался тихой лирической песней. Пришла какая-то дурища из горкома комсомола, послушала и изрекла: "Теперь мне понятно, откуда у нас в городе растут сектанты!" Никаких сектантов в ЭТО не было, но поди, докажи, что ты не верблюд. В 40-дневном Карпатском походе Георгию Александровичу Когану доверяли жизни 40 детей, и в то же время ждали, что он их обворует. Деньги были грошовые, часть давал Дом пионера и школьника, часть собирали с родителей, украсть там было нечего. В сельмаге не было чековых аппаратов, на рынке и подавно, а надо было отчитаться за каждую копейку. Вечером, когда усталые ребята засыпали, Гарик и ответственный старший мальчик до глубокой ночи писали финансовые отчеты. Не менее страшна была идеологическая бдительность. Я с детства любил церковную архитектуру и музыку. Оказавшись в прекрасном Львове, я не мог не пойти на воскресную службу в великолепный барочный собор Святого Юра, где был потрясающий церковный хор, со мной пошли группа ребят и учительница. Я чувствовал себя немного неловко, потому что учительница и девочки были в шортах и без косынок, но верующие оказались терпимыми, увидев, что ребята ведут себя прилично, их не только не шпыняли, но даже пропускали вперед. Большинство ребят были в церкви впервые, служба и хор их очаровали, я с трудом увел их оттуда, потом для симметрии сводил в костел, послушали органную музыку. А вечером Гарик мне сказал: -Ну, с Галины Васильевны нечего взять, но ты-то как не понимаешь, что детей нельзя водить в церковь? Многие ребята были там впервые, они напишут родителям восторженные письма, откуда нам знать, какую это вызовет реакцию? - Ничего, - сказал я. - Со мной все можно. Запиши в дневнике, что в горах у костра профессор Кон провел с ребятами беседу о различии православных, католических и униатских символов (я это действительно сделал), никто не подкопается Проблем на самом деле не возникло. То ли ребята ничего не написали родителям, то ли родители оказались вменяемыми, но жалоб не поступило. Специально "изучением" ребят я не занимался, но какая-то информация сама собой накапливалась. В подростковой культуре все время что-то меняется. Однажды в "Зеркальном" первый же встречный мальчик сказал, что его зовут Шура. Меня это удивило, в наше время "Шуриками" бывали только маленькие мальчики, позже все они становились Сашками, Саньками, Аликами, но не Шурами. При встрече со вторым Шурой я забеспокоился, а когда третий мальчишка представился "Шурой", я спросил: "И давно это с тобой?" Он ответил "Прямо здесь началось", а почему - объяснить не смог.   Впрочем, мода на шур оказалась непродолжительной. В "Артеке" у Васильева я понял власть и могущество танца. Танцевальные вечера еженедельно проходили во всех дружинах, но ничего особенного там не было, а стеснительные мальчишки в них просто не участвовали. У Васильева это было невозможно. Он не только лично всем руководил, а показывали танцы по-настоящему артистичные вожатые, но и не позволял никому оставаться в стороне. И происходило чудо: неуклюжий подросток против воли становился в круг, входил в коллективный ритм и очень скоро у него появлялись изящество и грация, а вместе с ними - уверенность в себе. Я говорил, что если бы можно было всех советских подростков провести через васильевские танцы, мы бы значительно снизили число неврозов, а возможно - и насильственных преступлений. По сравнению с этим, даже умный театрализованный "суд над фашизмом" казался пустяком. В отличие от "Орленка", где комсомольцам прямо говорили и показывали на примерах, что воспитать из них фашистов значительно проще, чем коммунистов, в "Артеке" трудности идеологического порядка обходили. Например, показывали детям знаменитую скульптурную группу, а об авторе говорили: "скульптор неизвестный". Как такое возможно с современной скульптурой, дети не задумывались. На самом деле её автором был знаменитый Эрнст Неизвестный, который после стычки с Хрущевым на выставке в Манеже лишился возможности работать в СССР, эмигрировал и, как все эмигранты, стал неназываемым. Однако интернационализм воспитывали всерьез и истово. Никакого национализма и ксенофобии в многонациональном лагере не было, а проявления такого рода строго пресекались и обсуждались. Старая пионерка вспоминает о Васильеве: " Однажды в столовой некий столичный сноб двенадцати лет сказал своему ровеснику (то ли казаXV, то ли узбеку, а может, и чеченцу): “Эй, ты, чёрный!” Начальник гаркнул так, что, по-моему, услышали в другом лагере. И никакой педсовет тут уже был не нужен…" Кстати, сами дети, если их не натравливать друг на друга, легко находят общий язык. Однажды, когда я был в "Артеке", в Алжире произошло сильное землетрясение и в порядке международной гуманитарной помощи в лагерь привезли много алжирских детей, которых расселили группами по разным дружинам. Но как с ними общаться? Городские дети и выходцы из образованных семей говорили по-французски, остальные - только по-арабски. На несколько сот алжирят из Москвы прислали 4 переводчиков, из которых один говорил по-арабски, двое - по-французски, а одна девица - только по-русски. В последнем случае все было ясно, артековские чиновники сразу поняли, что родители девушки занимают какие-то высокие посты в ЦК ВЛКСМ или Комитете молодежных организаций (там часто использовали лагерь в качестве кормушки или ступеньки для карьеры) и работой её не загружали. Но дети таинственным образом понимали друг друга и без языка. Единственный арабский переводчик рассказывал мне, что однажды наш мальчишка привел к нему маленького алжиренка и объяснил, что у того болит живот, особенно при вдохе и выдохе. Переводчик сказал, что для выяснения этих обстоятельств ему понадобилось бы несколько минут, а мальчишки все объяснили друг другу без слов. Интереснее всего мне были индивидуальные беседы с ребятами. В Мисхоре целую неделю стояла невыносимая 30-градусная, не спадавшая даже ночью, жара, и вдруг ко мне подходит толстый восьмиклассник и просит объяснить, в чем смысл жизни. Честно говоря, в этот момент моя жизнь смысла не имела, но я никогда не обижал маленьких, мы уединились и начали долгий разговор. мальчик оказался умным. Вопрос о смысле жизни, как это часто бывает, возник у него внезапно, после прочтения "Героя нашего времени". Пытался поговорить с товарищами - отмахнулись. Родители вопрос поняли, но ответить не смогли. Спросил учительницу литературы - та закричала, что не позволит срывать урок. - Если у тебя глупая учительница, зачем задавать такой вопрос? - Да нет, она хорошая. - Почему же она так поступила? Оказалось, что накануне они всем классом "доводили" нелюбимую учительницу географии, задавая ей каверзные викторинные вопросы, и учительница литературы, разумеется, решила, что это тоже розыгрыш. В общем, я объяснил мальчику, в чем состоит смысл его вопроса, почему никто другой не сможет дать ему готового ответа и в каких направлениях можно его искать. После этого он стал спрашивать о любви, а когда я успешно сдал теоретическую часть экзамена, спросил, может ли он рассчитывать на взаимность девочки, в которую здесь, в лагере, впервые влюбился. Тут всю правду сказать было нельзя. Девочку эту я видел, было ясно, что моего собеседника она держит просто про запас, давая ему отставку, как только в поле зрения появляется более спортивный девятиклассник. Но разрушать мальчишеские грезы не следует, пусть разбирается сам, я лишь тактично подготовил его к возможности неудачи. В общем, несмотря на жару, мы хорошо поговорили… Разговор с подростком - дело весьма деликатное. Например, я понял, что мальчика никогда не следует спрашивать об отце. Если он есть и что-то реально значит, мальчик сам так или иначе его упомянет. Если этого не происходит - лучше ребенка зря не травмировать. Много лет я начинал разговор с ребятами с вопроса о любимых книгах. Потом книги стали дефицитом, они были только у тех, кому повезло с родителями. А потом чтение вообще стало съеживаться. "Разговорить" подростка, в общем-то, несложно. Стоит любому, самому беззаботному и общительному, мальчишке, сказать, что он веселый только снаружи, а на самом деле - грустный и задумчивый, как он поразится вашей проницательности и, возможно, попытается открыть душу. Но лично я этого никогда не делал и другим не советую. Внутренний мир подростка крайне раним, и залезать к нему в душу просто из любопытства, с зонтиком и в галошах, нельзя. Это то же самое, что делать кому-то полостную операцию, чтобы посмотреть, что там внутри. К тому же легко достигнутое доверие ещё быстрее испарится. Подросток - существо многослойное, его нужно слушать долго и внимательно. Васильев в "Артеке" показывал ребятам кинофильмы, так сказать, на размер больше, чтобы заставить их думать. Потом они должны были писать свободные сочинения об увиденном, Васильев их все - 500 штук! - просматривал, а некоторые внимательно читал. Интересных сочинений было мало, чаще у девочек. Но однажды Евгений Александрович оказался в тупике. Самое тонкое, необычное сочинение написал мальчик из Риги, большой, озорной увалень, написавший на своей куртке "Дай рупь!" и, по всем признакам, неспособный на тонкие чувства. Но сочинение-то было! Поговорив с мальчишкой, Васильев так ничего и не понял, рассказал мне. Я тоже стал с ним разговаривать - сын интеллигентных родителей, но ничего нестандартного, обычный беспроблемный пацан. На вопрос о чтении, сразу же выдал мне всю стандартную обойму подросткового мальчишеского чтива. Я уже готов был отступиться, как вдруг он сказал: "Ну, а ещё я люблю Ремарка" и назвал ещё несколько довольно сложных книг, причем о каждой из них мог сказать что-то свое. Стало ясно, что мальчик многослоен: снаружи выложен обязательный ширпотреб, а внутри варится что-то более интересное, что выйдет на поверхность позже, когда у него появятся подходящие собеседники, вероятнее всего - девочки, которые читают больше и понимают лучше. Ещё сложнее, если разговор касается чего-то интимного. В "Искателе", когда я отрабатывал методики по общению, моим главным помощником был один мальчик из Харькова, он помогал обсчитывать анкеты, ходил за мною по пятам, говорил, что его приятно удивили девочки, которых он считал поверхностными, а оказалось, что их представления о дружбе тоньше мальчишеских. Чтобы проверить эмоциональное отношение ребят к уже заполненной анонимной анкете, я предложил тем, кто хочет поговорить о себе лично, подписаться своим именем. Этот мальчик, естественно, был в числе желающих. На самом деле мне от них ничего не было нужно, шансов на встречу с ними в будущем было мало, так что говорил я с ними скорее из вежливости и никаких интимных вопросов не задавал. Но случайно разговор коснулся сексуальности и мальчик сразу же замкнулся. Мне показалось, что я услышал, как у него внутри щелкнул выключатель.   Я тут же перевел разговор на другую тему и счел его исчерпанным. После этого мальчик несколько раз спрашивал меня, можно ли по заполненной анкете узнать о человеке что-то такое, что он хотел бы скрыть. Я ответил, что это маловероятно. А перед самым моим отъездом одна из воспитательниц сказала мне, что накануне вечером, когда ребята увлеченно слушали мой доклад по итогам исследования, мой главный помощник играл с кем-то в пинг-понг. Я понял, что это была демонстрация, и одновременно - крик о помощи, которого я не услышал. Видимо, у мальчика были какие-то психосексуальные проблемы, и он испугался, что я их увижу. Теоретически, ему повезло: он встретил человека, который мог бы помочь ему разобраться в себе (разговорить мальчишку я бы сумел), но тот этого не понял, а потом было поздно. Я долго корил себя за невнимательность… Воспоминания о ТЮТе Однажды в 1969 году Ленфильм пригласил меня на просмотр нового фильма Игоря Масленникова "Завтра, третьего апреля", по известному рассказу Ильи Зверева. Фильм посвящен шестиклассникам и снимались в нём ребята того же возраста, что и персонажи. Режиссер отобрал подходящих детей, их собрали в один класс, полгода они привыкали друг к другу, а потом был снят фильм. На просмотре присутствовали директора ленинградских школ, которые задали режиссеру много вопросов, включая такой: "Похожи ли ребята на персонажей, которых они играют?" Игорь Федорович сказал, что может ответить только относительно мальчиков, что же касается девочек, то "они в этом возрасте настолько глупы" (буквально так и сказал), что никакую цельную роль сыграть не могут. Их можно заставить сыграть лишь отдельные эпизоды и состояния, все остальное - дело режиссера и оператора. Ответ режиссера меня поразил. С одной стороны, его мнение явно противоречит данным психологии развития, согласно которым девочки в этом возрасте по многим показателями, включая интеллектуальные, существенно опережают мальчиков. С другой стороны, Масленников - человек умный и детей, с которыми работал, он прекрасно знал. Откуда же парадокс? Мне сразу пришло в голову, что его можно объяснить разницей в темпах развития самосознания у мальчиков и девочек. Общеизвестно, что подросток, озабоченный образом собственного Я, все время проигрывает разные роли и кого-то изображает, именно поэтому его поведение кажется неестественным, хотя другим оно быть не может. Возможно, в это время ему одинаково трудно сыграть "на публику" как самого себя, так и другого. Может быть, разница между мальчиками и девочками объясняется тем, что у девочек этот процесс начинается и заканчивается раньше, чем у мальчиков? Но как проверить это предположение? И тогда я вспомнил о ТЮТе, Театре юношеского творчества при ленинградском Дворце пионеров. Этот театральный коллектив был основан в 1956 году замечательным педагогом и режиссером детского театра Матвеем Григорьевичем Дубровиным (1911 - 1974). ТЮТ задумывался не просто как детский театр, а как способ формировать личность с помощью драматического искусства. Вне зависимости от того, связывают ли его выпускники в дальнейшем свою судьбу со сценой, ТЮТ помогает им стать развитыми и гармоничными людьми.   Это достигается, в частности, тем, что его воспитанники не только ставят спектакли и играют в них, но и самостоятельно их обслуживают, осваивая, наряду с актерским мастерством, различные театральные профессии: осветителя, монтировщика, бутафора, костюмера, гримера и др. Это резко уменьшает риск естественной для всякого театра звездной болезни и позволяет поддерживать между детьми дух равенства, независимо от степени их творческой одаренности. В 2006 году ТЮТ отметил свое 50-летие. Сейчас в нём 250 юных петербуржцев от 4 до 18 лет, около 20 творческих групп и 9 обслуживающих цехов. ТЮТ имеет собственную сцену, которая по технической оснащенности сравнима с лучшими сценическими площадками города.   В его репертуаре В.Шекспир и А.Чехов, Г.Ибсен и Р.Шекли, Т.Стоппард и В.Соллогуб, и пьесы многих других российских и зарубежных драматургов. С момента основания ТЮТ является настоящей "кузницей кадров" для петербургского театра. В нём начинали Николай Буров, Лев Додин, Александр Галибин, Сергей Соловьев, Станислав Ландграф, Вениамин и Глеб Фильштинские, Андрей Краско, Николай Фоменко и многие другие талантливые актеры, театральные педагоги и деятели театра. Я процитировал рекламный проспект, но в нём - чистая правда. Впервые я познакомился с ТЮТом ещё в 1965 году в "Орленке", когда был жив его основатель, но тогда мне было не до него. Много лет спустя мне в руки попали два мальчишеских дневника (в отличие от девичьих дневников, это явление редкое), и в обоих фигурировал ТЮТ. Это было странно. Я привык думать, что замечательные детские учреждения, как правило, умирают вместе со своими создателями или деградируют, а ТЮТ почему-то живет и после смерти Дубровина. Почему? Я позвонил главному режиссеру Евгению Юрьевичу Сазонову, он любезно пригласил меня в гости, я стал бывать не только во Дворце пионеров, но дважды по неделе жил вместе с тютовцами в летнем лагере. На первый вопрос - почему ТЮТ пережил своего основателя? - ответ нашелся быстро. Все его педагоги и воспитатели сами выросли в ТЮТе и просто не могли существовать вне его. Это облегчило поддержание традиции и стиля отношений, заложенных Дубровиным. Вообще говоря, жизнь в ТЮТе была не беспроблемной. Благодаря наличию производственных цехов, в нём мог найти себя и отличиться не только будущий талант, а и самый обычный ребенок.   Для детей главным было общение, которое часто отодвигало на задний план и семью и школу. Разумеется, хорошая школьная успеваемость была обязательным условием, если ребенок не успевал, его не допускали в ТЮТ. Но регулярное посещение ТЮТа требовало времени. Как это скажется на будущем ребенка, особенно старшеклассника? Обеспокоенная мама приходила к Сазонову и спрашивала: "Что, мой мальчик талантлив, у него есть шанс поступить в театральный институт?" - "Да, нет, он у нас больше преуспевает в изготовлении декораций". - "Так зачем же он теряет время? Пусть лучше займется чем-то полезным для будущей карьеры!" Но мальчик не хотел уходить из ТЮТа, ему было тут хорошо. Любящие родители, мыслящие жизнь своего ребенка как карьеру, не понимают, что хорошо проведенное трудное время, каким является для многих отрочество и юность, это не потеря, а приобретение, только не материальное, а эмоциональное. Психологическая атмосфера тютовского лагеря была весьма необычной. В "Орленке" я привык иметь дело с интеллектуальными физматиками, а здесь на первом плане были эмоции. И взрослые их всегда замечали. Таких тонких взрослых я в обычных лагерях не видел. Были и забавные наблюдения общего характера. Как известно, главные жизненные потребности, например, попить, возникают у подростка сразу после отбоя, предвидеть их невозможно.   Толстый шестиклассник, который не успел запастись водой, к смущению воспитателей и моему удовольствию (всегда хорошо быть при деле), приспособил меня на роль водоноса: попросил принести снизу из колонки бутылку воды. Одолеть два этажа мне было нетрудно, заодно я взял бутылку и у старших мальчиков, потом несколько минут пробыл в палате у малышей, а когда снова заглянул к старшим, увидел сцену, которая меня поразила: девятиклассник, который пил принесенную мною воду, увидев меня, инстинктивно пытался спрятать руку с бутылкой под кровать. В первый момент мне стало смешно. Пить воду никому не запрещалось. Я не был начальником, да и вообще здешние дети не были затюканными. Наконец, я только что сам принёс им эту воду. Тем не менее, увидев взрослого, юноша инстинктивно прячется. До чего же замордованы наши дети! Как глобально они не доверяют взрослым! Насколько неразвито у них чувство собственного достоинства! И ради чего мы растим из них исподтишников? А вот на собственно театральный вопрос ответа так и не нашлось. Я пересказал тютовским педагогам (среди них были и мужчины и женщины) мнение Масленникова и попросил вспомнить своих наиболее ярких воспитанников. Они задумались, но потом называли исключительно мальчиков. Кстати, приведенный выше список знаменитостей, взятый с тютовского сайта, состоит из одних мужских фамилий. А где же девочки? Или женский актерский талант не проявляется в детстве? Почему вдумчивые театральные педагоги никого не вспомнили? Или индивидуальные различия мальчиков проявляются ярче? Я подумал, что может быть удастся что-нибудь нащупать путем непосредственного наблюдения детского актерства, но стало ясно, что это не получится. Чтобы сопоставить актерские достижения ребенка с уровнем развития его самосознания, нужно выровнять не только детей (по полу, возрасту и т.д.), но и предлагаемые им роли. Играть роль собственного ровесника, или героя исторической драмы или сказочного персонажа (из всех виденных мною тютовских спектаклей, в последнем случае детская выдумка была наиболее раскованной и свободной) - задачи совершенно разные. Так мой вопрос и остался вопросом; видимо, поэтому я его и запомнил (в психологии это называется эффектом Зейгарник). Зато мнение, что учителя запоминают мальчиков лучше, чем девочек, подтвердилось не только на юных физматиках, но и в театральной среде. Короче говоря, мои знания о подростках не были только книжными. И когда А.В.Петровский предложил мне написать сначала главу для учебного пособия по возрастной психологии (1973), а потом самостоятельную книгу на эту тему (1979), я согласился. В известном смысле это была авантюра. Ни мой личный опыт общения с подростками, ни советские литературные источники не позволяли написать настоящий, хороший учебник. Но что делать, если никто другой за это вообще не брался? Как-никак, я хорошо знал западную литературу, которую тогда мало кто читал, разве что для критики. Кроме того, у меня было за плечами исследование юношеской дружбы, содержавшее также большой блок вопросов, касавшихся самосознания и общения. На этой основе был написан ряд научных статей и вполне приличных популярных брошюр - "Психология юношеской дружбы" (1973), "Какими они себя видят?" (1975). "Какими они себя видят?" (1975) Между прочим, в последней брошюре советские подростки впервые обрели тело и тревоги по поводу своей внешности. Заодно я поставил в ней небольшой социальный эксперимент. Среди художественной интеллигенции бытовал анекдот, будто в стране живет художник, который пишет хорошие картины и тем не менее все комиссии их пропускают и принимают. - Как тебе это удается? - пристали коллеги. - Не скажу, это мой профессиональный секрет. - Ну, пожалуйста… - У меня есть "принцип Жучки". Какой бы сюжет я ни писал, в правом нижнем углу изображаю маленькую собачонку. Поскольку никакого отношения к сюжету она не имеет, любая приемная комиссия сразу обращает на неё внимание и требует убрать. Я долго сопротивляюсь, говорю, что в Жучке заключено все мое эстетическое кредо и т.д., а потом спрашиваю: "Ну, а если убрать Жучку?" - "Тогда все в порядке" (ничего другого они вообще не разглядели). После чего картину единогласно принимают. Говорили, будто новосибирский оперный театр однажды буквально применил этот метод в каком-то спорном спектакле, и все прошло, возможно, это выдумка. Поскольку моя брошюра была крайне необычной, в ней говорилось даже о подростковой мастурбации, я вставил в неё в качестве Жучки мало кому известное слово "эякуляция". Редакторша умоляла меня его убрать, объясняла, что у них (это было издательство "Знание") новый главный редактор, генерал-лейтенант, бывший зам. Начальника Главпура по комсомолу, который ко всему придирается. Но я был непреклонен: пусть генерал прочитает мою брошюру, мы с ним все обсудим и спокойно договоримся. В общем, "эякуляция" в верстке осталась, а генерал то ли не стал читать мою брошюру, то ли ничего не заметил, то ли был не так страшен, как его малевали. В результате жучка-эякуляция сохранилась во всем 500-тысячном тираже, а потом мне даже присудили за эту брошюру первую премию на всесоюзном конкурсе. Честное слово, она того стоила… Занимался я и проблемами юношеской сексуальности. Все это послужило базой для учебного пособия "Психология юношеского возраста" (1979). Психология юношеского возраста, 1979 Ценность этой книги, на мой взгляд, заключалась прежде всего в том, что в ней впервые в послевоенной советской литературе возрастные процессы и социализация юношества, а также само понятие юности были рассмотрены в широкой социально-исторической и междисциплинарной перспективе, с учетом новейших лонгитюдных исследований и психологии жизненного пути, обобщены данные о развитии самосознания, эволюции образа Я, структуре общения, обществе сверстников и юношеской субкультуре (в то время почти все у нас считали это понятие "буржуазным”), психосексуальном развитии и сексуальном поведении. И написана она была не обычным канцеляритом, а нормальным, удобочитаемым русским языком. Не имевшая аналогов книга была тепло встречена научно-педагогической общественностью. "Представляя читателям книгу И.С.Кона "Психология юношеского возраста", - писал рецензент "Правды", - хочется избежать привычных выражений "в числе других" или "ещё одна". Дело в том, что это первый и пока единственный систематический курс, посвященный психологии юношества. Надо ли говорить, что без таких знаний невозможно сегодня представить серьезную педагогическую подготовку как родителей, так и учителей, рабочих наставников, комсомольских активистов, словом, всех, кто причастен к воспитанию молодежи". Книга была мгновенно раскуплена, переведена на несколько языков; существенно расширенный венгерский её вариант вышел двумя изданиями. В 1980 и 1982 г.г. вышло её расширенное издание - "Психология старшеклассника", а в 1989 г. - переработанный и дополненный вариант "Психология ранней юности". Общий тираж книги составил 1450 тысяч экземпляров. Психология сташеклассника, 2 изд.. 1982 К сожалению, из-за недостатка первичных данных многие проблемы были в ней скорее обозначены, чем раскрыты. Я лишь пытался восполнить то, что должны были сделать, но не сделали другие. Во втором издании "психологии старшеклассника" (1982) прямо говорилось: "Из-за непростительной скудости социально-педагогических и социально-психологических исследований групповой портрет "современного юноши", с которым соотносит и сверяет свои личные впечатления учитель, выглядит расплывчатым, недостаточно конкретным. Мы говорим о психологии юношеского возраста, а фактически описываем: а) преимущественно мальчика, потому что девичью психологию не изучали; б) школьника, потому что данных об учащихся ПТУ и других категориях молодежи того же возраста ещё меньше, чем о школьниках; в) жителя очень большого города, потому что сельская молодежь и подростки из маленьких городов изучены хуже; г) неопределенного социального происхождения, потому что данные об особенностях воспитания детей в разных социальных слоях и средах отрывочны и несистематичны; д) неизвестно какого поколения, потому что нет систематических когортных и сравнительно-исторических исследований, а эпизодические сравнения сегодняшних данных с данными 1920-х или 1930-х годов этот пробел восполнить не могут. Остро необходимы также межкультурные, историко-этнографические данные о национальных различиях воспитания и процессов взросления в прошлом и настоящем. Этот большой и серьезный счет учительство вправе предъявить педагогической науке, прежде всего Академии педагогических наук СССР". В издании 1989 г. я полностью воспроизвел этот текст. Самая сложная теоретическая часть, на которую я потратил вдвое больше времени и сил, чем на весь остальной текст, осталась нашими психологами незамеченной, зато многие другие аспекты темы прочно вошли в массовый научный оборот. Я собирался продолжать эту работу. Ради этого, а может быть просто из удовольствия, я часто общался со школьниками и студентами в молодежных и студенческих лагерях, интересовался юношеским чтением, защищал от нападок молодежную музыку, поддерживал дружеские отношения с детскими театрами, особенно Ленинградским ТЮЗом, и с некоторыми кинорежиссерами, включая Динару Асанову (1942 -1985) и Ролана Быкова (1929 -1998). Идею написания расширенного учебника активно поддерживал известный журналист и самый талантливый писатель в области педагогики Симон Львович Соловейчик (1930 -1996), с которым у меня были самые сердечные отношения (официальная советская педагогика, которую он метко назвал "бездетной", его смертельно ненавидела). Хорошие отношения были у меня и с такими учеными-педагогами старшего поколения как Людмила Ивановна Новикова (1918 -2004) и Татьяна Ефимовна Конникова. В молодости я даже хотел просто "для души" взять один класс в 210 школе, но это не осуществилось и вряд ли увенчалось бы успехом: я мог хорошо работать с отдельными одаренными учениками, но возиться с равнодушными троечниками мне бы, вероятно, надоело. Занятия социологией молодежи и психологией юношеского возраста способствовали контактам с комсомольскими работниками. Многие из них работали не за страх, а за совесть, искренне любили детей, некоторые стали в дальнейшем неплохими учеными. Когда в 1965 г. после пребывания в "Орленке" меня пригласили в ЦК ВЛКСМ, его секретари (некоторые из них, например, Ю.В.Торсуев были весьма неглупыми людьми) задавали мне практически те же вопросы, что и юные "орлята". Например, можно ли считать комсомол политической организацией? Я ответил в том духе, что если политическая организация занимается вопросом о власти, то у нас таких организаций вообще нет, даже партийные организации обсуждают не политическую линию партии, а только способы выполнения принятых "наверXV" решений. Но если вы не хотите деполитизации молодежи, вы обязаны обеспечить ей автономию. Другой вопрос касался отношения к коммунарскому движению, которое было по своей идеологии коммунистическим, но явно не вписывалось в бюрократические рамки комсомольской работы. Я сказал: "Вас оно смущает? Нет ничего проще. Издайте постановление об обязательном повсеместном внедрении коммунарских форм, и через год-два это движение заглохнет. Зато если вы будете его осуждать и запрещать, его притягательность будет расти". Разумеется, все это выходило за пределы компетенции моих собеседников. комсомольские руководители относились ко мне потребительски: приглашали для "оживляжа" своих помпезных конференций, но не давали того единственного, что мне было нужно - международных контактов и командировок, которые получали мои более покладистые коллеги (комсомол имел в этом плане больше возможностей, чем академические учреждения). В конце концов, игра в одни ворота мне надоела. Более плодотворным было сотрудничество с молодежной прессой. В 1960-70-х гг. она была довольно живой. Молодые журналисты "комсомольской правды" создали милый подростковый клуб "Алый парус"; именно там начинал карьеру будущий ельцинский зять Валентин Юмашев. Вот одно из опубликованных там моих интервью (18.10.1984) Каждый понедельник заново Прошел ровно месяц с того дня, как "Алый парус" опубликовал вопрос о зависти. Задал его семнадцатилетний Николай (несколько строк из его письма процитировал "АП" № 1, 19 сентября с. г.), а ответить должен был человек, чье имя чаще всего встретится в ваших письмах: такой своеобразный опрос решил провести "Алый парус". Итак, вот имена, чаще всего встречающиеся в нашей почте: космонавт Светлана Савицкая, певица Алла Пугачева, бамовские бригадиры Бондарь и Варшавский, журналисты А. Бовин и Е. Дубровицкий, писатели Леонид Жуховицкий и Евгений Богат, поэты Андрей Вознесенский и Роберт Рождественский, академик Николай Амосов и педагог Борис Никитин. И многие другие... Однако, предлагая собеседника, читатели "АП" не только обосновывали свой выбор, но и предлагали новые вопросы. Лучшие, самые интересные из них и стали основой для этого интервью. Сегодня анкету "АП" заполняет Игорь Семенович Кон. Профессор, доктор философcких наук. Автор многих и многих книг, в том числе и исследований как раз по проблемам вашего возраста - проблемам шестнадцатилетних. Надо сказать, все эти книги, - явление достаточно редкое: оставаясь серьезными научными работами, написаны ярко, образно, в высшем смысле художественно и читаются, как детектив. По сути, исследования И.С. Кона и есть детектив - история поисков себя. И последнее. Профессор Кон - давний и верный друг "Алого паруса". - Чего нельзя делать после 16? - Откладывать самые важные дела на потом и уклоняться от ответственности за свои поступки. - Чему Вы не успели научиться в 16 лет? - Тактичности. Умению скрывать свои чувства. - Какая потеря в 16 лет самая страшная? - Потеря веры в людей. Впрочем, эта потеря не всегда необратима, - Хорошо ли стремиться быть на кого-нибудь похожим? - Думаю, это стремление присуще каждому. Однако с возрастом идеал становится более обобщенным, вбирая черты не одного, а многих людей и одновременно освобождаясь от наивной подражательности. - Можно ли в 16 лет "начать жить сначала"? - В 16 лет все мы только это и делаем. Каждый понедельник заново... - Нужна ли человеку зависть? - Зависть - мелкое и нетворческое чувство, стремление получить то, что есть у других, даром, в готовом виде. Иерархию своих жизненных целей и способов их достижения нужно строить самостоятельно, с учетом собственной индивидуальности. - Говорят, что за всю жизнь человек должен прочитать всего... 13 книг. Правда, на их поиск, бывает, уходит вся жизнь. Ваш список сегодня! Каким он был у Вас в 16 лет? - Как бы не соврать... В 56 лет трудно отличить себя 16-летнего от себя 18-летнего. Если исключить общественно-политическую литературу, которой я интересовался с детства, то в шестнадцать лет я бы, наверное, взял поэзию и прозу Лермонтова, "Фауста" Гете, стихи Гейне и Есенина, "Как закалялась сталь", трагедии Шекспира, "12 стульев" и "Золотого теленка", "Красное и черное" Стендаля, "Утраченные иллюзии" Бальзака и что-нибудь из Джека Лондона. А сегодня - "Фауста", стихи Пушкина, Блока, Ахматовой, Пастернака, прозу Чехова, Булгакова, Гессе и Сент-Экзюпери и, хотя это не беллетристика, "Опыты" Монтеня, "Максимы" Ларошфуко, дневники Толстого и "О психологической прозе" Лидии Гинзбург. - Чего Вы не понимаете в сегодняшних 16-летних? - Слово "непонимание" в данном контексте может означать:   а) неодобрение, б) неспособность к сопереживанию, в) неумение объяснить причины тех или иных межпоколенных различий. В первом смысле меня часто раздражает в 16-летних инфантильность, бездумность и потребительство, во втором - не могу настроиться на эмоциональную волну некоторых юношеских увлечений, популярных музыкальных ритмов и т. д.   Однако объяснить эти явления я, пожалуй, могу, хотя, возможно, это моя профессиональная иллюзия. - Какой вопрос Вы хотели бы задать сегодняшним читателям "АП"? - Говорят, если не хочешь, чтобы тебя обманывали, не задавай неловких вопросов. Сегодняшние ребята такие же разные, как и мы. А о судьбах своего поколения, которые нас волнуют, они только начинают задумываться. Кроме го-го, 16-летний человек крайне редко умеет выразить переполняющие его переживания. Поэтому предпочитаю не спрашивать, а терпеливо смотреть и слушать. Самым лучшим в стране специалистом по всем подростковым и вообще молодежным проблемам был выходец из "Комсомолки" Юрий Петрович Щекочихин (1950- 2003). Это был яркий, умный, смелый и безупречно честный человек, который прекрасно понимал и мог разговорить самых трудных подростков. Я участвовал во многих его начинаниях и круглых столах. После перестройки он стал депутатом Госдумы, занимался опасными расследованиями и был за это отравлен. Очень теплые воспоминания оставило у меня сотрудничество с "Московским комсомольцем", который читали не только в столице, но и далеко от Москвы. Это была смелая газета, особенно славилась её "музыкальная дорожка", причем молодежный рейтинг предпочитаемой музыки часто катастрофически расходился с официальными предпочтениями, а виновата, как всегда у нас, была редакция. В Минске выходил отличный подростковый журнал "Парус". Его бывший главный редактор Б.Н.Пастернак ныне является директором издательства "Время". Забавно, но был период, когда самым прогрессивным ведомством в трактовке молодежных проблем было МВД. Отчасти потому, что там подобрались действительно грамотные специалисты, а отчасти именно в силу ведомственной принадлежности. Партийная пропаганда уверяла, что никакие "отрицательные явления", будь то пьянство, наркомания или молодежная преступность, не имеют в нашем обществе объективных корней. МВД, заведовавшее всесоюзной помойкой, не могло принять эту точку зрения, потому что из неё вытекало, что все недостатки - следствие плохой работы милиции. Это способствовало развитию социологического реализма и расширению контактов МВД с социологами. Впрочем, здесь были свои ограничения. Когда мой бывший студент Леонид Гозман кончал психологический факультет МГУ, Галина Михайловна Андреева хотела оставить его у себя на кафедре, но еврейская фамилия была серьезным препятствием. Однажды, потеряв надежду, ГМ сказала Гозману, что может рекомендовать его в Академию МВД, прогрессивный и умный ректор генерал Крылов создает там серьезный научный центр и им настолько нужны хорошие кадры, что они готовы взять даже еврея. На всякий случай, Гозман приехал посоветоваться ко мне в Ленинград. Я редко даю однозначные советы, но в данном случае счел возможным это сделать. Все верно, сказал я. Крылов действительно имеет хорошую репутацию и они хотят заниматься делом, но в выборе между личностью и системой нужно всегда отдавать предпочтение системе. Сегодня это хорошее учреждение, а завтра с Крыловым что-нибудь случится, и ты останешься в карательной системе с ограниченной свободой. Леня последовал совету, а Крылова, действительно, скоро начали травить, и он застрелился в своём служебном кабинете. Юношеская тематика побудила меня заняться проблемами молодежной культуры, включая моду и музыку. Будучи сам воспитан на классике, я прохладно относился к рок-музыке, но последовательно отстаивал право молодежи на собственные эстетические вкусы и пристрастия, охотно повторяя слова знаменитого режиссера и художника Николая Акимова: "Каждое поколение имеет право в награду за свои труды и полезную деятельность шить себе брюки по своему вкусу и сидеть на стульях, которые ему нравятся. И вешать на стены то, что хочется, а не то, что противно". В целом ряде публикаций, включая учебник юношеской психологии, я пытался защищать молодежные моды и молодежную музыку, и это ценили такие люди как Андрей Макаревич и Артем Троицкий. Это продолжилось и в годы перестройки, когда я напечатал в "Правде" (23.11.1987) острую статью против инициированной Егором Лигачевым попытки В.Белова, Ю.Бондарева и В. Распутина очернить и запретить рок. Хотя "анти-роковская" статья трех знаменитых писателей была опубликована в "Правде" "в порядке обсуждения", уже на следующий день, воспользовавшись отсутствием в Москве М.Горбачёва А.Яковлева, Лигачев сказал журналистам, что она выражает линию партии. Кое-где уже начали закрывать рок-клубы. Было понятно, что если послать ответ самотеком, он потеряется в редакционной почте. Редактор отдела школ О.П.Матятин, которому я позвонил, предложил отправить мой текст лично ему, он зашлет его в набор и тогда при подготовке будущей дискуссии "забыть" его уже не смогут. Так я и сделал. Важно было противопоставить эмоциям научные аргументы: А взрослому легко? По мнению уважаемых писателей, разговоры "об особой, так называемой молодежной культуре пропитаны демагогией". Даже "особые" интересы молодежи берутся в кавычки. Почему? В рамках общей национальной или многонациональной культуры всякого сложного общества всегда имеются какие-то частные, специфические субкультуры, выражающие особенности интересов и стиля жизни тех или иных социаль ных групп и слоев населения. Имеет свою субкультуру (и даже не одну) и молодежь. Приставка "суб" означает, что речь идет о частном, локальном явлении, которое может быть понято только в связи с целым. Советские социологи всегда критиковали абсолютизацию свойств молодежной субкультуры. Тем не менее речь идет о социальной реальности. Как можно работать с молодежью, игнорируя её возрастные, социальные и исторические особенности? В сфере досуга, развлечений и эстетических вкусов различия поколений выступают наиболее отчетливо. Самым юношеским из искусств является музыка. Писатели негодующе клеймят рок-музыку. Но абсолютно то же самое мы раньше слышали о битлах, джазе, авторской песне, а слова "какофония вместо музыки" адресовались Д. Шостаковичу. В дни моей юности развратным считался чарльстон, было время, когда осуждались фокстроты, вальс. Чтобы показать опасность рока, писатели вспоминают известный случай, когда опьяненные им подростки разгромили электричку. Но подобные вещи происходили и после футбольных матчей. Так что же, запретим за одно и футбол? Или подумаем, почему такое случается? Административное внедрение классики и использование её в качестве дубинки, которой побивались абсолютно все новые течения в искусстве, только подрывают авторитет самой классики: невозможно любить палку, которая тебя бьет, да и место, по которому бьют, не является органом эстетического восприятия…. Фильм "Легко ли быть молодым?" хвалят. По-моему, заслуженно. Но отвечая на поставленный его названием вопрос, я бы сказал, что гораздо труднее быть взрослым. По любым человеческим стандартам взрослость означает, с одной стороны, социальную приспособленность, преодоление юношеского максимализма, а с другой - самостоятельность и ответственность. В обстановке застоя и безгласия последние два качества не поощрялись. Поэтому многие молодые люди, как и их родители, уходили либо в вещизм, либо в замкнутую в себе провинциальную юношескую субкультуру. Сейчас положение меняется. Социологи отмечают процесс быстрой политизации молодежного сознания, появление новых социальных инициатив и т. д. Надо поддерживать эту тенденцию, а не возвращать её в старое русло споров о музыке и прическах…. В письме писателей преобладают жесткие, авторитарные тона. Молодежь выглядит в нём беззащитным объектом, которому одни старшие стараются привить высокие идеалы, а другие, несть им числа, злонамеренно калечат. О том, что молодые люди сами могут и должны что-то выбирать и этот их выбор заслуживает как минимум серьезного отношения,- в письме ни слова. Такая установка, пусть простят меня уважаемые писатели, порождает и увековечивает именно социальную пассивность. Старшие должны не диктовать молодым собственные вкусы, а вести уважительный диалог на равных. И это не "заигрывание" с молодежью, а важнейший элемент демократического образа жизни и воспитания. Эта статья сыграла отрезвляющую роль. Первым, кто поблагодарил меня за неё, был Александр Бовин, а столичные рокеры после этого долго приглашали меня на свои концерты. Однако по причинам, о которых рассказано выше, в середине 1980-х моя научная работа в области юношеской психологии прекратилась. Последнее издание учебника (1989) было существенно улучшено по сравнению с предыдущими, в частности, за счет материалов о девиантном поведении, самоубийствах и других печальных вещах, которые раньше нельзя было упоминать (например, в венгерском издании моей книги 1979 г. было несколько страниц о подростковых самоубийствах, а в советском - нет, эта тема была ещё запретной, психиатры только начинали её приоткрывать), но многого я сделать не мог. Психология ранней юности, 1989 Читательский интерес к этой книге сохраняется. Я до сих пор встречаю людей, которые рассказывают мне, что в их школьные и студенческие годы эта книга помогла им лучше понять себя. Московские психологи не раз предлагали мне переиздать её, был даже подписан издательский договор, но по зрелом размышлении я понял, что мне это не под силу. За прошедшую четверть века психология развития существенно изменилась. Чтобы обновить научно-теоретическую часть учебника, нужно прочитать несколько толстых дорогих иностранных книг, которых в российских библиотеках нет, купить их я не могу. Однако самое главное - радикально изменился жизненный мир российского юношества. Социологи описывают эти изменения точнее психологов, многие из которых живут как бы вне времени, механически списывая все "отрицательные" явления на сложности переходного периода или вредное влияние Запада (при советской власти это были "пережитки капитализма"). Для психолога социальная статистика, даже если бы она была надежной, чего про наши данные сказать нельзя, - лишь сырой материал к размышлению. Чтобы понять происходящие перемены, нужно непосредственно общаться с подростками, не подводя их под заранее заданные образцы. Между тем официальная идеология сегодняшнего российского общества столь же консервативна, лицемерна и нереалистична, как позднесоветская, разрыв между поколениями продолжает углубляться. Написать в таких условиях хороший учебник трудно, а продвинуть его в вузы - невозможно. Не обсуждать же мне разницу между старой "Зарницей" и тем военно-патриотическим воспитанием, включая обучение стрельбе из автомата, которым занимаются православные священники? Поэтому, вместо переиздания книги, я целиком разместил её в Интернете, а то, что удалось обновить, вошло в новую книгу "Мальчик - отец мужчины". Но кто теперь читает научные книги? А умельцев делать без какой бы то ни было доказательной базы угодные власти категорические выводы в стране и без меня хватает.   Этнография детства Я не хочу ни мудрых изречений, Ни пышных слов, ни выкладок ума. Верни мне классы и урок черченья, Игру в крокет и томики Дюма. Рюрик Ивнев. Другое ответвление моей "молодежной" тематики - этнография детства. Ещё в начале 1970-х годов, заинтересовавшись, в связи с критикой "пеленочного детерминизма", историей русского детства, я обнаружил, что ею почти никто не занимался всерьез с дореволюционных времен. Сначала я надеялся, что пробел смогут восполнить историки педагогики, но эта иллюзия быстро рассеялась, - они занимались главным образом историей вырванных из социального контекста педагогических теорий; история воспитания, не говоря уже о культуре детства, была для них слишком сложна. Потом думал о кооперации с литературоведами, даже советовался с Ираклием Андрониковым - ведь даже детские и юношеские годы наших классиков, за редкими исключениями, очень плохо изучены, - но это тоже оказалось организационно сложным. Тем не менее, мне удалось, как уже было сказано, опубликовать русский перевод некоторых разделов классической книги Филиппа Арьеса, с которой начинается современная история детства, а затем и нескольких статей на эти темы. Так что молодой историк-русист, который увлекся бы этой проблемой, мог немедленно приступить к работе, не нуждаясь даже в знании иностранных языков. Увы, ни молодых, ни старых историков-русистов, интересующихся тем, как воспитывали детей наши предки, в советское время не обнаружилось. Этнопедагогикой больше занимались в национальных республиках. Хотя тут не было никаких идеологических запретов, напротив, эта проблематика была и остается буквально золотым дном. Просто у историков России не было ни вкуса к социальной истории, ни необходимого для подобных занятий общенаучного кругозора, каким располагали, к примеру, востоковеды и медиевисты-западники. Переход в Институт этнографии позволил мне поставить эту проблематику на другом, иноземном материале. Сотрудники сектора этнографии народов Зарубежной Азии, руководимого А.М. Решетовым, сами попросили меня составить общую концептуальную программу исследования, на основе которой были описаны, в основном по литературным данным, но отчасти и по собственным наблюдениям ученых, традиционные формы воспитания детей и подростков у целого ряда больших и малых народов Восточной, Юго-Восточной, Южной и Передней Азии, а затем также Австралии, Океании и Индонезии. В первом из этих сборников (1983) я опубликовал большую историографическую статью, прослеживающую разные аспекты изучения культуры детства в гуманитарных и общественных науках. Этнография детства 1 - Этнография детства 2 - Этнография детства 3 - Этнография детства 4 По той же программе, но на собственных, оригинальных полевых материалах, сотрудники сектора народов Сибири провели исследование "Традиционное воспитание детей у народов Сибири" (1988), посвященное народной педагогике кетов, нганасан, ненцев, манси, нивхов, нанайцев, чукчей, коряков, тувинцев, теленгитов, якутов и хакасов. Воспитание детей у народов Сибири, 1988 Хотя эти работы были описательными, они вызвали большой профессиональный и читательский интерес. Словосочетание "этнография детства", отвергнутое при первом обсуждении на редакционно-издательском совете как "непонятное", явочным порядком стало названием целой серии публикаций, причем эти книги было практически невозможно достать, хотя речь шла о довольно далеких от нас народах. Все рецензии были в высшей степени положительными. В книге известного американского психолога Яна Вальсинера "Психология развития в Советском Союзе" нашему "этнографическому подходу к развитию ребенка" посвящен особый раздел, причем подчеркивается, что этот подход "более эрудирован, чем его западные аналоги", поскольку "интегрирует историческое, семиотическое, этнографическое и социально-психологическое знание", что редко делается в западноевропейской и североамериканской психологии "Интернационально-ориентированное и высоко философски эрудированное мышление, пронизывающее работы Кона, напоминает русские психологические традиции Вагнера, Выготского, Басова и Северцова, и очень отличается от стиля мышления, господствовавшего в советской психологии между 1930 и 1970 гг… Серьезная интеграция этого течения с другими тенденциями в рамках официального психологического мышления в СССР маловероятна". Наша работа была продолжена этнографами, культурологами и отчасти педагогами. В 1990-х она была востребована также в рамках культурно-исторической психологии, самым ярким представителем которой является А.Г Асмолов. Широкое внимание публики привлек и опубликованный в "Этнографической библиотеке" сборник избранных произведений Маргарет Мид “Культура и мир детства” (1988). Мид “Культура и мир детства” (1988) Для облегчения дальнейшей междисциплинарной кооперации социологии, этнографии и истории детства, я также написал монографию "Ребенок и общество: историко-этнографическая перспектива" (1988), где теоретически, но на конкретном материале, рассматривается природа возрастных категорий, взаимодействие стиля социализации и принятого в культуре нормативного канона человека ("имплицитной теории личности"), особенности социализации мальчиков и девочек, специфические особенности и закономерности развития отцовства и материнства и т.п. Наиболее оригинальной частью её была теория возрастного символизма. В оборот отечественной антропологии и педагогики впервые были введены данные статистических кросс-культурных исследований, "проект шести культур" и др. (лично с Джоном Уайтингом меня познакомил Юрий Бронфенбреннер). Эта литература была для меня непривычной, я потратил на её изучение много времени. Впервые обсуждались также проблемы антропологии и психологии родительства. Ребенок и общество (1988) Несколько слов вообще об историографии и анализе научной литературы. В советских общественных и гуманитарных науках эта работа чудовищно недооценивалась. Объективной предпосылкой этого была насильственно укороченная и кастрированная историческая память. Иностранную литературу, особенно после 1949 г., знать вообще не полагалось, последним энциклопедически образованным советским психологом был С.Л. Рубинштейн, который именно в силу этого стал главным объектом травли за "космополитизм". А отечественная (= единственно правильная) традиция обрубалась периодическими идеологическими чистками, в результате которых многие ученые и целые школы становились "неназываемыми" и быстро забывались. Укороченная перспектива в пространстве и во времени благоприятствовала появлению уродливых микрокультов, когда чуть ли не каждый амбициозный профессор и завкафедрой провозглашался своими подчиненными основоположником "лучшей в мире" научной школы. Эта традиция жива и сегодня. Между тем, локальная, не вписанная в общенаучную картину, точка зрения, при всей её оригинальности ("никто не рассматривал мир под углом зрения мизинца моей левой ноги"), может быть менее плодотворной, чем синтез того, что сделали другие. Когда я занимался антропологией детства, у меня часто был соблазн остановиться на чем-то одном, менее разработанном или более мне интересном. Но возникал вопрос: а кому я это адресую, есть ли у меня подготовленный собеседник или я должен ещё сформировать его, дав более широкий обзор темы, который позволит ему в ней сориентироваться? Никто не ждет от вратаря, чтобы он забивал мячи, а от форварда - чтобы он защищал ворота, и не обсуждает, кто из них важнее. А наука - дело более коллективное, чем футбол. Как при этом взаимодействуют ситуативные (отсталая страна с низким уровнем профессионализма) и когнитивные (склонность к постановке новых вопросов или к подведению итогов сделанного другими) факторы, - вопрос открытый. В своих работах по этнографии детства я впервые познакомил советских читателей не только с концепцией истории детства Филиппа Арьеса и вызванной ею научной полемикой, причем, в отличие от А.Я.Гуревича и Ю.Л. Бессмертного, я рассматривал её не столько в контекте истории Средних веков, сколько в широком междисциплинарном плане, сколько в связи с другими современными тенденциями истории семьи (Жан-Луи Фландрен, Лоуренс Стоун, Эдвард Шортер и др), исторической демографии (Кэмбрижская школа Питера Ласлетта), исторической социологии и психологии родительской любви, психоистории Ллойда Демоза и т.д. Чтобы уточнить отдельные вопросы, с некоторыми из этих авторов (Арьес, Фландрен, Ласлетт) я переписывался, а Демоза позже даже посетил в Нью-Йорке.   Впрочем, собранные им материалы по истории детства заинтересовали меня значительно больше, чем сама по себе психоаналитическая концепция психоистории, к которой я отношусь скептически. Печататься в издательстве "Восточная литература" было очень приятно. Кажется, это единственная моя советская книга, где можно было дать неурезанные сноски. Эту книгу часто цитируют педагоги и психологи. В 2003 г. её дополненное и обновленное издание выпущено в качестве учебного пособия для студентов высших учебных заведений, обучающихся по психологическим и педагогическим специальностям. Ребенок и общество (2003) Эта работа не пропала даром. В конце 1990-х годов, наконец, появились первые оригинальные отечественные исследования по истории русского детства (О.Е. Кошелевой и др.), о которых я мечтал в 1970-х. В системе гендерных исследований совершен прорыв в изучении истории русского материнства (Н.Л. Пушкарева). Некоторые свежие идеи развиваются в рамках так называемой педагогической антропологии, хотя контуры её не всегда отчетливы. Заявила о себе новая социология детства.   Этнографам 1980-х информация о статистических кросс-культурных исследованиях не пригодилась, но в 1990-х годах этой проблематикой серьезно занялись ученые из РГГУ, во главе с А.В. Коротаевым, создавшим Московскую школу количественных кросс-культурных исследований. Эти люди уже имели возможность учиться и работать за рубежом. Я узнал об их исследованиях совершенно случайно, из американского журнала, при подготовке новой книги о мальчиках. Так что этот аспект моей работы оказался частично востребованным. Сейчас я продолжаю её на новом материале, в рамках исторической антропологии мальчишества. Оглавление   www.pseudology.org