ВОПРОС ВОЗВРАЩЕНИЯ II: "ВЕЛИКИЙ ПЕРЕЛОМ" И ЗАПАД В БИОГРАФИИ И.Э. БАБЕЛЯ НАЧАЛА 1930-Х ГОДОВ1)

Григорий Фрейдин

Стэнфордский университет  

Наст статья впервые опубликована в Stanford Slavic Studies 4-2, 1991

Copyright © 1991 by Gregory Freidin

ВОПРОС ЭМИГРАЦИИ

Известные сейчас материалы заставляют предположить, что серьезно вопрос об эмиграции встал перед писателем уже в 1924 г. Сестра Бабеля, Мера, и ее муж доктор Григорий Шапошников в начале 1925 г. покинули Россию и поселились в Брюсселе, а в июле 1926 г. к ним присоединилась мать Бабеля (Фаня Ароновна). 

Евгения Гронфайн, жена писателя, художница, выехала из СССР в конце 1925 г. и обосновалась в Париже.13 Можно предположить, что Бабель собирался в скором времени последовать за женой. Во всяком случае, в письме А. М. Горькому от 25 июня 1925 г., где он просит содействия Горького в получении разрешения на выезд жены из СССР и получения для нее итальянской визы ("Если Вас запросят, не откажите, Алексей Максимович, ответить, что она человек тихий, для России бесполезный, для Италии безвредный"), он говорит о своих планах "в начале зимы ехать за границу".14 

Задержали писателя в Москве, очевидно, литературные дела (в 1925-26 гг. у Бабеля выходят три сборника и один киносценарий), вспыхнувшая большая слава, по выражению Шкловского, "роман с читателем",15 да и не только с "читателем" как таковым. Звезда Бабеля была в то время в зените. По свидетельству А. Лежнева, в течение года, предшествовашего появлению отдельного издания Конармии, объем критической литературы о нем превысил объем всего, что сам Бабель успел за последнее время опубликовать.16 

Представление о жизни Бабеля тех лет можно составить по его переписке, особенно по письмам, адресованным близкой ему в то время Тамары Владимировны Кашириной (Ивановой), часть которых с сопровождающим их проницательным комментарием опубликованы в ее воспоминаниях.17 

Только в июле 1927 г. Бабель отправляется в Париж к жене и задерживается за границей, главным образом, во Франции до октября 1928 г. Там же, в июле 1929 г. родилась его первая дочь, Натали. 

Вернулся Бабель в Россию 15 октября 1928 г.,18 и уже в мае 1929 г., а возможно и раньше, начинает хлопотать о заграничном паспорте.19 Однако, надеждам его на скорую поездку за границу не суждено было оправдаться.

Два следующие года, Бабель, как и другие советские писатели, мобилизованные на стройки пятилетки, проводит в разъездах, путешествуя по Украине и югу России, работая в кино и собирая материал для новой книги о коллективизации.20 

Он подолгу живет в селе Молоденове (поблизости от Горького), время от времени наезжая в Москву, где, между прочим, хлопочет в Правлении ФОСП о получении трехкомнатной квартиры, оправдывая столь экстравагантное по тем временам требование скорым но так и не осуществившимся приездом из-за границы жены и ребенка.21 

В середине 1930 г. пресловутое "молчание" Бабеля (термин, не чуждый и самому писателю),22 которое на фоне сплошной политизации общественной жизни в стране легко истолковывалось как прозрачно завуалированная крамола, подтолкнуло его недоброжелателей из РАПП на публичный, широковещательный донос. Донос появился 10 июля 1930 г. в виде статьи, "Наши на Ревьере" в Литературной газете.

13 Евгения Гронфайн скончалась во Франции в 1957 г.

14 Бабель, Избранное (М., 1966.), стр. 432-433.

15 , Леф 2/6 (1924):152-54.

16 А. Лежнев, "И.И. [sic] Бабель: Заметки к выходу "Конармии"". Печать и революция, № 6 (1926), стр. 82.

17 Т. В. Иванова, "Исаак Эмануилович Бабель," в ее Мои современники, какими я их знала: Очерки (М., 1984 г.).

18 См. письмо Вяч. Полонскому от 16 октября 1928 г. И. Бабель, Избранное (М., 1966.), стр. 442.

19 В письме родным из Ростова-на-Дону 5 мая 1929 г. Бабель пишет, что начинает хлопотать о визе и надеется не позже, но и не раньше августа быть за границей. The Loneley Years, стр. 123-24. В апреле Бабель обещал прислать новую рукопись Вяч. Полонскому к августу. Бабель, Избранное, стр. 444.

20 В ответ на приглашение принять участие в выставке "Писатель и колхоз", Бабель послал устроителям выставки 2 сентября 1930 г. следующую записку (она была представлена как экспонат): "Уважаемые товарищи! Я уезжаю сегодня на маневры Ленинградского военного округа Я принимал участие в кампании по коллективизации Борисоглебского района Киевской области, пробыл там с января по апрель сего года. По возвращении с маневров снова поеду в эти места. Я занят теперь приведением в порядок записей, которые я вел в селе -- записи эти надо углубить и продолжить. Я не расчитываю опубликовать их ранее, чем через несколько месяцев. С товарищеским приветом, И. Бабель".

5

КТО КОГО?

Написанная с характерной для РАППа язвительностью и хамским задором, статья принадлежала перу незадолго до этого прибывшего из Парижа в СССР члену Ассоциации польских пролетарских писателей (WOAPP) Бруно Ясенскому.23 

Расчет был очевидным: удар по хорошо известному и высоко ценимому на Западе писателю должен был нанести собрат по перу с международной репутацией. Состояла заметка-донос Ясенского из тенденционного пересказа наиболее пикантных в политическом отношении мест, выбранных из мифического интервью, которое Бабель якобы дал в 1928 г. на Ривьере корреспонденту польской газеты Wiadomosci literackie Александру Дану. 

При фактически безраздельной монополии РАППа в то время в культурной жизни страны, заметка Ясенского воспринималась как очередной удар по попутнической литературе вообще и по ее "великому молчальнику" в частности.24 Бабель должен был либо доказать свою лояльность, что в тогдашней атмосфере было делом нелегким, либо сойти со сцены.

Интервью Дану оказалось ложным, как и слухи о намерении Бабеля остаться навсегда во Франции, которые распространились в Москве в 1927-1928 гг.25 Как сообщает польский биограф Бабеля Янина Салайчик, вскоре после публикации заметки Ясенского выяснилось, что интервью Дану давал не Бабель, а неизвестный человек, выдавший себя за него. Как сам Дан, так и редакция газеты Wiadomosci literackie поспешили заверить Литературную газету в том, что сами оказались невольными жертвами этой мистификации.26 

Хотя такие заверения "буржуазной прессы" вряд ли могли успокоить бдительную советскую общественность (Литературная газета писала о "сомнительной невинности польского еженедельника"27), Бабелю удалось себя оправдать и отклонить предъявленные ему обвинения перед срочно созванным в этих целях "трибуналом" Секретариата ФОСП.28  

21 В Отделе рукописей ИМЛИ сохранилось заявление Бабеля в Жилищную комиссию ФОСП 19 января 1930 г.: "У меня нет жилой площади. Семья моя состоит из жены, ребенка и старухи-матери [теща Бабеля]. Они живут в Париже и вернутся в Москву летом нынешнего года. Последние полтора года я прожил в сельских местностях и заводских поселках, переезжая с места на место. В Москве я остановился у приятелей. Ввиду того, чтп Москва явится местом постоянного моего (и моей семьи) места жительства, прошу предоставить мне квартиру из трех комнат". ИМЛИ, фонд 86. оп. 1, ед. хр. 8.

22 В письме Т.В. Кашириной (Ивановой) из Парижа от 10 сентября 1928 г. Бабель, между прочим, писал: "Чем дольше мое молчание будет продолжаться, тем лучше смогу я обдумать свою работу -- только бы, конечно, с долгами развязаться и на прожитье зарабатывать". Воспоминания о Бабеле (1989), с. 130.

23 Высланный из Франции, Бруно Ясенский прибыл в Ленинград 28 мая 1929 г. и был встречен официальной делегацией писателей, среди которых был и Владимир Маяковский. См. Катанян, op. cit., стр. 459.

24 Бабель квалифицировался как попутчик чуть ли ни с первых отзывов о его конармейских рассказах в столичной печати и, прежде всего, в Красной нови. См., например, Г. Лелевич, "1923 год: Литературные итоги," На посту 5 (1924):87. Любопытна характеристика, данная Бабелю Фурмановым в его набросках к так и не осуществленному роману о современной литературной жизни: "Belletrist [sic, Г.Ф.], попутчик, талант -- советский, был в боях, участвует в советской работе -критикует сам попутчиков, видит их шатания, к пролетписателям боится идти, опасаясь, что сочтут 'примазавшимся'. (Так или иначе не вступил в РКП.) -- Мученик образа, слова, темы, формы -- вещи его высокого качества, работает добросовестно, до исступления [...] рассказ пишет три месяца ... правит 10-12 корректур [...]". Отдел рукописей ИМЛИ, фонд 30, оп. 1, ед. хр. 456.

25 Письмо к Кашириной 12 декабря 1927 г.: "Мне и здесь передавали о том, что московские сплетники болтают о моем "французском подданстве". Тут и отвечать нечего. Сплетникам этим и скучным людям и не снилось, с какой любовью я думаю о России, тянусь к ней и работаю для нее." Т. Иванова, "Работать 'по правилам искусства'", в кн. Воспоминания о Бабеле (1989).

6

Заседание Секретариата состоялось 13 июля, т.е., через три дня после публикации доноса Ясенского. Самозащита Бабеля оказалась настолько эффективной, что уже в очередном номере Литературная газета поместила заметку Бабеля под заголовком "Против клеветнических выпадов буржуазной печати по адресу советских писателей." Опровержение это отчасти было основано на выступлении Бабеля перед "трибуналом" ФОСП. Стенограмма самого выступления сохранилась в Отделе рукописей ИМЛИ и была приведена в книге Янины Салайчик.29 Документ этот, который я ниже воспроизвожу,30 заслуживает пристального внимания. 

Он дает отчетливое представление о высокой степени политизированности советской литературной жизни в начале 1930-х годов и, в частности, о сложной игре апелляцией к соображениям международного престижа, политическими и литературными связями и определенным образом констрированной биографией. В определенной степени он дает и интересный портрет самого писателя. 

Бабель, как показывает стенограмма, превосходно владел правилами этой рискованной и изнурительной игры и, более того, если верить его собственным словам, находил в этой игре с сильными мира сего особое наслаждение.31

В настоящем случае Бабель, очевидно, быстро определил, что противники его переоценили степень своего могущества, и чуть ли не с первых слов перешел в контратаку. "В связи с этим выступлением Дана рождается ряд вопросов," начал он, следуя известной одесской формуле отвечать вопросом на вопрос, а фактически бросая вызов своим обвинителям:

Когда я был за границей, я был поражен своей популярностью в Польше и Германии. [...] В свое время мои рассказы о прежней работе в Чека подняли за границей страшный скандал, и я был более или менее бойкотируемым человеком. [...] 

Литературная газета поступила неправильно, не показав предварительно статью мне [...] Как могло случиться, чтобы такого человека, против которого за все эти годы не поднялся и не мог подняться ни один голос, как могло случиться, чтобы на такого человека был вылит такой ушат грязи.

26 См. J. Solajczyk, "Polski epizod w biografii Izaaka E. Babla. Zeszyty naukowe wyzszej szkoly pedagogicznej im. Powstancow slaskich w Opolu. Filologia rosyjska IX. Seria A. (Opole, 1972), стр. 103-111.

27См. "Литературное жульничество. Сомнительная невинность польского еженедельника", Литературная газета (10 июля 1930 г.).

28Повестка дня заседания Правления ФОСП 13 июля 1930 г., помимо дела Бабеля, состояла из вопрос о постройке кооперативного дома и вопроса о "проведении в жизнь постановления правительственной коммиссии по улучшению быта писателей." Протокол гласил: "Присутсвовали члены Секретариата: Батрак, Кириллов, Ольховый, Коренев и тт. Симмен, Тарасов, Родионов, Зличенко, Николаев, Крутиков, Агапов, Бабель, Пасынок, Хаит, Шклярф, Романнеко, Кальм. Председательствовал Кириллов". ОР ИМЛИ, ф. 86, оп. 1, ед. хр. 6, стр. 1-5.

29 Janina Salajczyk, op. cit., p. 109-111.

30 Опубликованная Солайчик стенограмма содержит некоторые разночтения с копией, хранящейся в ИМЛИ. Поэтому я цитирую ее по архивному тексту.

31Письмо родным 8 февраля 1931 г. The Lonely Years, с. 160.

7

Последнее заявление, которое можно было рассматривать как завуалированную угрозу, не может не вызвать изумления. Ведь политическая неблагонамеренность или неблагонадежность Бабеля выглядели в тогдашней ситуации гораздо более определенными, чем его идеологическая доброкачественность. 

Не могли же члены Секретариата забыть критику Конармии Н. Осинского в Правде (28 июля 1925 г.) и неизменно ядовитые выпады против Бабеля со стороны напостовцев,32 "Молодой гвардии"33 и других,34 не говоря уже об инспирированной врагами А. Воронского шумной полукомической кампании Буденного.35, 

Оба главных покровителя Бабеля в советской литературной прессе -- А. Воронский, поплатившийся ссылкой за свой "троцкизм", и редактор Нового мира Вяч. Полонский - утратили былое влияние. Однако, Бабель действовал, как человек, непоколебимо уверенный в силе своих связей и репутации. Он продолжил контратаку в форме снисходительной защиты своих обвинителей, позволивших себе допустить столь элементарный политический промах - поднять руку на "безупречно-советского" писателя. И опять в явном противоречии фактам, Бабель предложил удобное для себя объяснение происшедшему недоразумению:

Я полагаю, что это в значительной мере можно объяснить тем, что я, напечатав в 1925-26 г. книгу, -- исчез из литературы.

Напомню, что в 1925-26 гг. у Бабеля на самом деле вышли следующие книги: Любка Козак: Рассказы, История моей голубятни: Рассказы, Рассказы, Конармия, Беня Крик: Киноповесть, Блуждающие звезды: Киносценарий. Что касается его последующего "исчезновения из литературы", то и оно было весьма не полным. Пьеса Бабеля, "Закат", над которой он работал в 1926-27 гг., ставилась в 1928 г. на Украине и в Москве, и, хотя постановка ее в МХАТом II не завоевала должного успеха, многочисленные отклики в прессе не позволяют говорить о Бабеле как о малозаметном, исписавшемся авторе.

Действительное специфически литературное "молчание" относится лишь к 1929-1930 гг., когда Бабель усиленно работал в кино. Но на эти годы и приходится начало первой пятилетки -- периода, когда партия принялась за социалистическую реконструкцию не только промышленности и сельского хозяйства, но и самого человека.36 В такой атмосфере производительность автора Конармии мало соответствовала эпическому размаху "великого перелома", а, напротив, походила на затаенное недовольство знаменитого писателя и вызывала подозрение. А это уже требовало разъяснений.

32Накануне выхода первого издания Конармии, когда многие рассказы этого цикла были уже напечатаны в журналах, заведовавший Госиздатом В. И. Нарбут просит Горького (письмо 7 августа 1925 г.) "сказать два слова читающей братии и об этом писателе, так несправедливо и жестоко осуждаемом в настоящее время кое-кем из наших доморощенных критиков (например, Осинским в "Правде" и напостовцами с знаменитым Семеном Родовым во главе)."

33 Вешнев, "Поэзия бандитизма", Молодая гвардия, № 7/8 (1924).

34 См., напр., Т. Чурилин, "Сегодняшнее-вчерашнее. Тугие дела на литературном фронте". Альманах  пролеткульта (М., 1925).

35 Выступление Буденного в Правде (10 октября 1928) и отповедь Горького (Правда, 27 ноября 1928 г.) явились лишь кульминацией кампании против Бабеля, которая велась с 1924 г. (см. Буденный , "Бабизм Бабеля из 'Красной нови'", Октябрь, № 3 [1924] и особенно усилилась с "падением" Воронского. Иллюстрацией может послужить следующая заметка из газеты Читатель и писатель (18 февраля 1928 г.): "Ко дню 10-летия Красной армии клубные кружки 56 Кавалерийского полка готовят литературный суд над Конармией [...] при участии инспектора кавалерии Красной армии, члена реввоенсовета, С. М. Буденного и автора Конармии, И. Бабеля".  

8

Бабель повел речь издалека, не преминув упомянуть магическое в официальной среде имя Максима Горького. Возвратившийся в Италию после своего триумфального визита в СССР в 1928 (как и после повторного визита в 1929 году37), Горький, по словам Луначарского, "в буквальном смысле слова находился на страже авторитета и морального достоинства нашего великого строительства".38 Травля Бабеля, которому он открыто покровительствовал, в том числе поставив Буденного на место в своем "Ответе" в Правде (27 ноябра 1928 г.), могла повлечь за собой ответную акцию Горького. Бабель счел уместным напомнить об этом собравшемуся писательскому синедриону:

Зеленым мальчиком я попал к Горькому и 20-ти лет -- в ноябре 1916 г. напечатал свою первую вещь в горьковской "Летописи" [рассказ "Старый Шлойме" опубликован в журнале Огни в 1913 г., Г.Ф.]. Мне сейчас же было предъявлено обвинение сразу по трем статьям царского свода законов: я был привлечен за порнографию, кощунство, покушение на ниспровержение существующего строя. В марте 1917 г. я должен был привлекаться к суду.39 Писал я тогда в течение одного месяца. Горький сказал, что плохо. После этого, подобно Горькому, я пошел "в люди". "В люди" было для меня Красной армией, Чека, советскими учреждениями, в одном из которых, между прочим, я работал одно время с Жигой,40 который мне первому показывал свои стихи, которые он тогда писал. В 1920 г. тов. Симмен был заведующим в Госиздате в Одессе, и я работал с ним в качестве заведующего редакционно-издательским отделом. После 7-летнего перерыва, в течение шести месяцев печатались мои вещи.

Предложенный Бабелем отчет нуждается в ряде существенных дополнений. Так, Бабель умолчал о своем сотрудничестве в горьковской газете "Новая жизнь" вплоть до ее закрытия в середине 1918 года.41 Обошел он молчанием и тот факт, что его очерки и рассказы регулярно публиковались в провинциальной периодической печати42 до того, как в конце 1923-начале 1924 г. начали появляться его первые публикации в Лефе и Красной нови.

36 Л. Авербах, "Доклад на пленуме", Литературная газета, 23 сент., 1929 г.

37 Горький выехал из Берлина в Москву 29 мая 1929 г. Горький пробыл в СССР до 23 октября и вернулся в Сорренто 26 октября 1929 г. Во время этой поездки, 20 июня, Горький посещает лагерь на Соловках. См. Летопись жизни и творчества А.М. Горького: 1917-1929, вып. 3 (М., 1959 г.), с. 729.

38 А.В. Луначарский, Статьи о Горьком (М., 1938), стр. 107. Л.И. Тимофеев, "Горький в переписке с советскими писателями", Литературное наследство, т. 70 (М., 1963), стр. 14.

39 Сопоставлению автобиографических замечаний Бабеля о своей молодости с документальными фактами посвящена статья Ю. Спектора, "Молодой Бабель" (Вопросы литературы 7 [1982]).

40 Жига (Смирнов), Иван Федорович (1895-49) -- прозаик и поэт, сотрудник "Правды", активный член РАПП, заслуживший порицание Горького за групповщину и предвзятость: "Среди литераторов одного и того же лагеря нет единогласия. Факт крайне печальный и опасный. Констатировать наличие его -- необходимо, но не в той форме, как это делает Вы, усугубляя тоном своим ожесточение и вражду в своей же, революционной среде". Архив Горького. Цит. по ЛН 70, стр. 14.

41 См., напр., Забытый Бабель: сборник малоизвестных произведений И. Бабеля. Сост. и ред. Николас Строуд (Ann Arbor, Mich., 1979).

9

Характерно, что Бабель настойчиво открещивается от закрепившегося за ним звания попутчика,43 который в конце двадцатых годов противопоставлялся званию "пролетарский".44 Бабель подменяет его термином советский писатель. В этом обращении к эпитету советский Бабель, как кажется, опережает ход событий, ибо термин "советская литература" (в отличие от революционной или пролетарской) получает официальную санкцию лишь только после разгрома РАППа в апреле 1932 года. 

Не ставя под сомнение дальновидность Бабеля, отмечу, что такое самоопределение было вполне естественным для политически лояльного писателя из Советского Союза, подолгу жившего за границей и завоевавшего там славу. Так, термин "советский", первоначально делившее население СССР на "контр" и лояльных по отношению к большевистскому правительству ("талант -- советский" у Фурманова о Бабеле),45 переходит в широкое понятие всеобщего советского гражданства, которое делило мир на живущих в СССР и всех остальных. Русская литература и литературная общественность сыграли в этом процессе формирования советского гражданства и вместе с ним советского национального самосознания далеко не последнюю роль.46 Напомню только, что внутренние паспорта были введены в конце 1932 г., вскоре после разгрома РАППа и основания Союза советских писателей.

Прибегая к излюбленному автором "Конармии" классу сравнений, можно сказать, что Бабель выступил перед ФОСПом в роли писателя, беременного будущей советской литературой и чающего в скором времени разрешиться здоровым розовощеким ребенком.47 

Ясенскому в таком повествовании Бабель уготовил роль драчуна на манер бандита Савки Буциса из Одесских рассказов, который, опоздав на налет, переусердствовал и застрелил невинного банковского клерка, за что впоследствии и сам поплатился жизнью. Усердие Ясенского-Савки, как Бабель дал понять синедриону ФОСПА, могли повредить детищу новой советской литературы пока еще вынашиваемому в утробе писателя. 

Сходное повествование Бабель выстроил в своей речи на Первом съезде писателей, когда говорил о преимуществе социального заказа писателю при социализме перед социальным заказом на Западе. В отличие от капиталистического мира, иронизировал Бабель, власть предержащие в Советском Союзе окружают автора теплотой и заботой: "интересуются -- а он кролик или слониха, что у него там в утробе, причем, и не очень эту утробу толкают, -- маленько, но не очень <смех, аплодисменты>, и не очень допытываются, какой будет младенец: шатен или брюнет, и что он будет говорить и прочее."48

42 Главным образом, в "Заре Востока" и одесских "Известиях". См. М. Jovanovic, Umetnost Isaka Babelja (Белград, 1975), стр. 515.

43 См. прим. 24. См также В. П. Полонский, "Из дневника." Воспоминания о Бабеле (1989), с. 195-199.

44 См., напр., Б. Ольховый, "О попутничестве и попутчиках", Печать и революция 5 и 6 (1929).

45 Дневник Фурманова. ЦГАЛИ (см. прим. 24).

46 О роли русской литературы в выработки понятия советского гражданства см. мою статью "Authorship and Citizenship: A Problem for Modern Russian Literature" Stanford Slavic Studies 1 (1987). См. также мою статью "On Literary Authority: Christian Motifs and Justification of Literature in the Modern Russian Tradition." The Russian Review, forthcoming. В настоящее время готовится к печати моя статья "Romans Into Italians: Belles Lettres and the Vicissitudes of Russian National Identity (1905-1990)."

47 Метафора беременности крольчихи и слона, которой Илья Эренбург воспользовался для характеристики творческого процесса в своем докладе на Первом съезде советских писателей, была с готовностью подхвачена Бабелем. См. Первый Всесоюзный съезд советских писателей. 1934. Стенографический отчет (М., 1934 г.), сс. 184 (Эренбург) и 279-80 (Бабель).  

48 Первый Всесоюзный, сс. 279-80. В литературном наследии самого Бабеля эта образная модель восходит к очерку "Дворец материнства", который был опубликован в Новой жизни Горького в 1918 г. Перепечатан в Литературный Киргизстан 2 (1969) и в Забытый Бабель (сост. и ред. Nikolas Stroud [Ann Arbor, Mich., 1979]).

10

Выступление Бабеля перед Секретариатом ФОСПа, очевидно, основывалось на сближении своей творческой биографии с современной советской историей. Так, популярность литератора-попутчика, автора Конармии и Одесских рассказов отождествялась с периодом НЭПа. Недаром, говоря о своем материальном достатке в середине 1920-х годов, Бабель пибегает к таким расхожим мещанским словечкам, как "тысячи рублей," "гонорар", "квартира", "красная мебель", "рента". 

Напротив, свой новый литературный подвиг, который он готовил в аскетическом молчании и нищете -- подвиг создания новой, советской книги и по стилю, и по "низовой" тематике (коллективизация?), -- должен был перекликаться с "великим переломом" и "генеральной линией партии". Таким образом, в рамках созданной Бабелем автобиографической иллюзии, писатель шагал в авангарде мобилизованнной советской литературы и только из скромности и требовательности к себе скрывал от публики свой выход на передние рубежи:

Потом я перестал писать потому, что все то, что мной было написано раньше, мне разонравилось. Я не могу больше писать так, как раньше, ни одной строчки, и мне жаль, что С. М. Буденный не догадался обратиться ко мне в свое время за союзом против моей "Конармии", ибо "Конармия" мне не нравится. За все эти годы я проделал большой путь: от Архангельска до Батума. Я много в жизни не уважаю, но советскую литературу [здесь и далее курсив мой, Г.Ф.] уважаю превыше всего. У меня в то время была квартира, были тысяча-две рублей гонорар в месяц, был почет, я имел возможность заказывать себе "красную мебель". Почему мне понадобилось уйти от всего этого, бросить проверенный метод, знание того, с чего нужно начать в художественном произведении, чем нужно кончить, где нужно вставить поострее слово -- т.е., была готовая рента лет на десять? Отказ от всего этого я рассматриваю как свою величайшую заслугу и следствие правильного отношения к советской литературе. Последние два года я живу "внизу", в деревне, в колхозах, стараюсь смотреть на жизнь изнутри.49 Я не говорил этого раньше потому, что считал, что надо сначала написать книгу, сказать это через книгу. Может быть, в наше время так поступать нельзя. 

49 См. Полонский, op. cit. (прим. 57).

Не обошел Бабель стороной и, как тогда выражались, "хвостизм" своих собратьев по перу из рядов попутнической литературы:

Недавно я почувствовал, что мне опять хорошо писать. Я давно уже понял, что приближается смерть попутнической литературы. Она производит жалчайшее впечатление, представляет собой чудовищный диссонанс с темпами нашей большевистской эпохи. Прошли тягчайшие для меня годы.

11

Я искал новый язык, новый образ, соответствующий ведущей роли советской литературы. Я действовал, как один из немногих ее фанатиков. Медвежьи углы подсказывали мне новый ритм. За последний год -- усиленной работы -я видел, как заблудились между трех сосен мои товарищи, которые не остановились в своем ежедневном беге. "И вдруг", -- Бабель придал своим словам эффект мелодраматической развязки, - когда я вновь полон жажды работы, меня встречает статья Ясенского, говорящая о моем пребывании за границей, где меня на собственной улице избивали пьяные офицеры [...] Недавно я был с триумфом отправлен от фининспектора, ибо оказался единственным писателем в СССР, не обложенным подоходным налогом. Все мое состояние -- полтора чемодана и долг ГИЗ'у. Я еще раз повторяю, я думал, что весь этот разговор я поведу через три месяца, через мою книгу.50

Итак, критики Бабеля серьезно просчитались, поставив своего писателя в один ряд, если воспользоваться тогдашней классификацией, с "кулацким элементом," когда на самом деле он был самый что ни на есть "бедняк". Бабель заключил свою речь:

Трудно с уверенностью сказать, какую именно книгу Бабель имел ввиду, когда он защищал себя перед трибуналом. Это могла быть или книга о социалистической перековке одесского жулика, "Коля Топуз",51 или упомянутая в дневниках Фурманова книга о чекистах,52 или сохранившаяся в черновой, неполной рукописи повесть "Еврейка",53 или объявленная Новым миром книга о коллективизации, "Великая Криница", "первая глава" из которой, под названием "Гапа Гужва" была опубликована в десятом номере журнала за 1931 г.54 

Нельзя, впрочем, исключить, что функция такой советской книги была уготована целому циклу рассказов о главном герое Конармии интеллигенте Кирилле Лютове -- циклу, созданному на манер автобиографических трилогий Толстого и Горького. В этот цикл могли бы войти псевдоавтобиографические рассказы о детстве, такие как "Первая любовь" (в том числе датированной 1930 г. рассказ "В подвале", опубликованный с подзаголовком "Из книги История моей голубятни), рассказы о молодых годах Лютова, т.е., Конармия, а увенчаться этот готовящийся "советский" цикл должен был рассказами именно о советской зрелости Лютова (возможно, участника коллективизации).55 Ни одна из этих возможных книг, как известно, опубликована не была. Однако, ряд публикаций с многообещающими подзаголовками, как, например, напечатанный в Новом мире рассказ "Гапа Гужва (первая глава из книги Великая криница)", помогли Бабелю восстановить свою репутацию. И все же эпитета "новая" в том смысле, в каком хотелось Бабелю, проза эта в критике не заслужила.56

50 Протокол заседания Секретариата ФОСП от 13 июля 1930 г. Часть стенограммы: выступление Бабеля. ИМЛИ, Отдел рукописей, ф. 86, оп. 1, е.х. 6, стр. 1-15.

51 Об этих планах, см. Литературное наследство, т. 70: Горький и советские писатели. Неизданная переписка (М., 1963), стр. 40.

52 Запись 24 января 1926 г.: "Давно уже думает он [Бабель] про книгу о "Чека", об этой книге говорил еще весной, думает все и теперь. Да "всего" пока нельзя, говорит, сказать, а комкать неохота -- потому думаю, коплю, но терплю... Но это -- не главное. Главное -- Чека его схвачен. [О Конармии говорил:] что я видел у Буденного, то и дал. А видал много страшного: рубку пленных. Она часто практиковалась, что с глаз у меня нейдет". 

И еще одна запись Фурманова: "Потом говорил, что хочет писать большую вещь о Ч.К. -- [следует как бы прямая речь Бабеля, Г.Ф.] -- только не знаю, справлюсь ли -- очень уж однобоко думаю о ЧК. И это от того, что чекисты, которых знаю, ну... ну просто святые люди, даже те, что собственноручно расстреливали.  И я опасаюсь, не получилось бы приторно. А другой стороны не знаю. Да и не знаю вовсе настроений тех, которые населяли камеры -- это меня как-то даже и не интересует. Все-таки возьмусь. Отговорили." -- Дневник Фурманова. Отдел рукописей ИМЛИ, ф. 30, оп. 1, ед. хр. 791. Полностью эта запись не публиковалась.

53 И. Бабель, "Еврейка", Год за годом: Литературный ежегодник, № 4 (М., 1988).

54 Этому же колхозному циклу принадлежит рассказ "Колывушка" (с подзаголовком "Великая Старица"), впервые опубликованный в альманахе Воздушные пути, т. III (Нью-Йорк, 1963). Рассказ перепечатан в Звезде Востока, 3 (1967).  

55 "Сюжеты все из детской поры, но приврано, конечно, многое и переменено -- когда книжка будет окончена -- тогда станет ясно для чего мне все это было нужно." -- Из письма Бабеля матери и сестре от 14 октября 1931 г. Подробнее о планах эпического цикла в моей монографии "Isaak Babel," European Writers: The Twentieth Century (New York: Scribner's, 1989).

56 См. Виктор Шкловский, "О людях, которые идут по одной и той же дороге и об этом не знают. Конец барокко" (Литературная газета 17 июля 1932 г.) и Г. Мунблит, "О новых рассказах И. Бабеля" (Литературная газета 11 октября 1932 г.).  

12

О том, что самозащита Бабеля выглядела недостаточно убедительной, свидетельствует следующая запись в дневнике В. П. Полонского:

Не так давно в какой-то польской газете какой-то корреспондент опубликовал свою беседу с Бабелем -- где-то на Ривьере. Из этой беседы явствовало, что Бабель настроен далеко не попутнически. Бабель протестовал. Мимоходом заметил в Литгазете, что живет он в деревне, наблюдает рождение колхозов и что писать теперь надо не так, как пишут все, в том числе не так, как писал он. Надо писать по-особенному -- и вот он в ближайшее время напишет, прославит колхозы и социализм и так далее. Письмо сделало свое дело -- он везде заключил договора, получил в ГИЗе деньги -- и "смылся". Живет где-то под Москвой, в Жаворонках, на конном заводе, изучая коней [...]57

Полонский заключил эту запись утверждением о чуждости Бабеля, которое я процитировал выше.

При такой оценке, по-видимому достаточно распространеной, ни о какой новой заграничной поездке, не могло быть и речи. А о разрешении на выезд Бабель начал хлопотать еще в мае 1929 г., вселяя в родных надежду, что в конце августе того же года он непременно прибудет в Париж.58 Камнем преткновения (особенно после исповеди перед Секретариатом ФОСП) служила баснословная щепетильность Бабеля-писателя, который мог подолгу колебаться выпускать или не выпускать из рук много раз переписанный рассказ. Не могло не сказаться и усиление цензурного гнета, в частности, новой нетерпимости в еще недавно открыто обсуждавшихся вопросах пола. А такая суровость противоречила стилевому и тематическому раблезианству бабелевской прозы. Полонский записывает в своем дневнике 1931 г.:

Несколько дней назад [Бабель] дал три рукописи -- все три насквозь эротичны. Печатать незоможно. Это значило бы угробить его репутацию как попутчика. Молчать восемь лет и ахнуть букетом насыщенно эротических вещей -это ли долг попутчика? Но вещи замечательные. [...] Он дал рукописи, чтобы успокоить бухгалтерию. Обещает в августе дать еще несколько вещей, которые вместе можно будет пропустить в журнале. Но даст ли? Странный человек: вещи замечательные, но он печатать их сейчас не хочет. Он действительно дрожит над своими рукописями. Волнуется. [...]

Вчера заходил Бабель, принес читать новый рассказ [...] Просто, коротко, сжато -сильно. Деревня его, так же как и Конармия, -- кровь, слезы, сперма. Его постоянный материал. Мужики, сельсоветчики и кулаки, кретины, уроды, дегенераты. Читал еще один рассказ о расстреле -- страшной силы.59  

57 В.П. Полонский, "Из дневника." Воспоминания о Бабеле, стр. 195-199.

58 Письмо из Ростова-на-Дону 5 мая 1929 г. The Lonely Years, стр. 123-124.

59 Полонский, ibid. Очевидно, речь идет о рассказах "Гапа Гужва" и "Колывушка". См. также письмо Бабеля Полонскому 10 октября 1930 г. с обещанием начать публиковаться в 1931 г. Бабель, Избранное, стр. 446.

13

Исповедь перед правлением ФОСП, если она и помогла Бабелю восстановить свою репутацию лояльного писателя, не могла не повлечь за собой усиление давление на него как на "писателя-авансиста". Политический вексель подлежал уплате в самый кратчайший срок, и Бабель с головой уходит в работу, живя фактически безвыездно в Молоденове -- деревне, весьма отдаленной от почты и телефона, а, следовательно, и от журнальных кредиторов. 

Поездка за границу к жене и дочери, которую Бабель еще не видел, откладывается на неопределенный срок. В такой ситуации, как он пишет родным, даже хлопоты могут быть расценены как "дезертирство", и поэтому он предлагает жене оставить ребенка с одной из бабушек на два-три месяца и приехать на это время к нему в Советский Союз.60 В тот момент такая игра в заложники представлялась наиболее перспективным ходом для получения разрешения на выезд, но плану этому не суждено было осуществиться. 

В феврале 1931 года Бабель едет на Украину по "колхозным делам" и одновременно по делам, связанным с киевской киностудией, заезжает в Одессу, а в апреле опять возвращается в Молоденово. Разрешение на выезд можно будет получить только за счет выплаты долга советской литературе. Едва завуалированные ссылки на это условие воссоединения с семьей то и дело проскальзывают в письмах к родным.61 

В мае Бабель возобновляет контакт с Горьким,62 а начиная с июля 1931 г., на фоне обострения кампании против РАПП,63 снова выходит в большую печать. С июля 1931 и по июнь 1932 г. в Молодой гвардии, Новом мире, в журнале 30 дней появился целый ряд его рассказов.64 Бабелю удалось восстановить свой литературный и политический кредит, очевидно, не без содействия Горького . 

17 августа 1932 г. Литературная газета сообщает, что Оргкомитет Всесоюзного союза советских писателей назначил в ряду других писателей И.Э. Бабеля в "лендер-комиссии Международного объединения революционных писателей"65, а уже 3 сентября 1932 г., как бы в награду за усердие он получает заграничный паспорт (в этот день он впервые встретился с Антониной Пирожковой, которая впоследствии станет спутницей последних лет писателя,66. Через несколько дней Бабель отправляется во Францию, по дороге заезжая в Берлин и к матери и сестре в Бельгию, и уже 19 сентября шлет родным открытку со взморья, куда он отправился отдыхать с дочерью и женой.67

60 Письмо родным 17 ноября 1930 г. The Lonely Years, стр. 153.

61 См., напр., письма 14 декабря 1930 г., 19 февраля и 17 марта 1931 г.

62 Письмо родным 24 мая 1931 г.

63 Ñì.. E.J. Brown, The Proletarian Episode in Russian Literature: 1928-1932 (New York, 1971), c. 184 è ñëåä.

64 В 1931 г. вышли "Карл-Янкель" (Звезда 7), "Пробуждение" (Молодая гвардия 17-18), "В подвале", "Гапа Гужва," (Новый мир 10). В 1932 г. -- "Конец богадельни", "Дорога" и "Гюи де Мопассан" (30 дней 1, 3, 6).

65 Помимо Бабеля были назначены: Никулин, Мстиславский, Исбах, Залинский, Киршон, Инбер, Маркиш, Сельвинский и Романов.  

66 Антонина Пирожкова, "Годы, прошедшие рядом (1932-1939)", Воспоминания о Бабеле (1989), с. 237.

67 19-м сентября датировано письмо Бабеля сестре, отправленное из St. Jacut de la mer, где он в это время отдыхал с семьей -- The Lonely Years, стр. 219.

14

Часть 3