Владимир Чирсков

Владимир Григорьевич Чирсков – уроженец Саратовской области. В середине пятидесятых закончил нефтепромысловый техникум и хотя позже получил высшее образование и признание как ученый (стал экономистом, профессором, доктором технических наук, действительным членом двух академий), первая специальность – механик – являлась главным, определяющим выбором его жизни.

После службы в армии он работает на строительстве нефтепромыслов в Башкирии. В самый пик освоения Западной Сибири его приглашают на работу в Тюмень.

Здесь он, совсем еще молодой человек, делает стремительную карьеру от начальника отдела механизации до руководителя Главного территориального производственного управления по строительству магистральных трубопроводов в районах Севера и Западной Сибири.

В конце семидесятых Владимира Григорьевича назначают заместителем министра строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности Союза, и в этом ранге он курирует тюменские стройки. Затем он получает должность первого заместителя и, наконец, становится министром, проработав в этой должности семь лет – до ликвидации министерства в 1991 году. С того времени и по сегодняшний день В.Г. Чирсков – президент Внешнеэкономической ассоциации «Внештрубопроводстрой».

Владимир Григорьевич – автор свыше 60 научных работ и 29 изобретений.

Его вклад в обустройство нефтяных и газовых месторождений и высокоэффективное решение проблем освоения Западной Сибири отмечен премией Совета Министров и Госпремией СССР.

В 1988 году за создание высокопроизводительной технологии и комплекса оборудования для контактной сварки трубопроводных систем большого диаметра он удостоен Ленинской премии.

Первая траншея

Родился я 24 апреля 1935 года на станции Питерка Саратовской области, а в школу пошел в Лепихиновке в 1943 году, когда фашистов погнали с Волги.
На пути в школу была стройка. Вдоль железнодорожного полотна прокладывали трубопровод. Траншею рыли вручную. На земляных работах были заняты узбеки. Они, как я узнал впоследствии, имели большой опыт сооружения оросительных каналов с использованием кетменей.

А местные грунты были как раз очень похожи на среднеазиатские. Так строился керосинопровод Астрахань – Саратов, имевший огромное значение для победы.

Да и после разгрома немцев [Поволжских?] под Сталинградом на освобожденных территориях требовалось ускоренными темпами вести полевые работы. Тут и пригодился астраханский керосин, поступавший на саратовские земли по 700-километровому трубопроводу в суровую для страны годину.

Я, мальчишка, естественно, не мог предположить, что когда-нибудь встречусь с людьми с этой стройки и что многие из них станут моими соратниками на долгие годы. А если бы тогда мне сказали, что ровно через 40 лет я возглавлю отрасль, специализирующуюся на сооружении трубопроводов, куда более сложных и протяженных, чем «рукотворный» керосинопровод Астрахань – Саратов, я бы счел это буйством фантазии.

Впрочем, эта встреча с «трубой», впоследствии ставшей делом моей жизни, была символической. Тогда же и труба, и траншея под керосинопровод казались мне досадной помехой на пути в школу.

Выбор именно нефтепромыслового техникума решило то, что там среди прочих готовили и механиков. Я хотел пойти по отцовским стопам и, хотя специализировался не по сельскохозяйственным, а по строительным машинам, был доволен, да и отцу это пришлось по душе.

У нас в техникуме, который входил в систему Министерства строительства предприятий нефтяной промышленности, на самом видном месте висел плакат, изображающий, как на плакатах Великой Отечественной войны, строгую седую женщину, задававшую теперь не вопрос «Что ты сделал для фронта?», а «Что ты сделал для Туймазов?».

Мы, конечно, знали о туймазинских залежах. Там, в перспективных районах освоения татарской и башкирской нефти, остро ощущалась нехватка кадров. Мы дождаться не могли, когда закончится учеба, и при распределении не без труда добились своего – нас направили в Туймазы. Здесь меня назначили механиком строительного управления. Но по-настоящему вникнуть в дело не успел. Пошел служить срочную.

А после демобилизации чуть было не сбился с панталыку – поехал в Москву поступать в Московский институт международных отношений на факультет журналистики. Дело в том, что я свободно говорил по-немецки: детство-то прошло в районах, где жили немецкие колонисты. А к журналистике прикипел в армии — стал пописывать, и, говорили, не без успеха, в дивизионке. Вот друзья и посоветовали: давай в МИМО...

Огромная Москва меня не впечатлила. Показалась слишком шумной и суетливой по сравнению с тишайшими городками российской глубинки. Я успешно сдал экзамены по немецкому и прочим предметам, но в институт меня не взяли, не объяснив толком причины. Тогда я думать не думал, что мне, сыну сельского работяги, доступ в институт международных отношений попросту был закрыт — в моем роду не значилось дипломатов, я был человеком с улицы.

Но я не отчаивался, скорее даже – вздохнул с облегчением. Специальность у меня, слава богу, есть. Кроме того, пора было помогать старикам. Я решил вернуться в Башкирию, в трест «Туймазынефтестрой», стать, как говорится, на ноги, а учебу продолжить как-нибудь потом.

Мне было 23 года. Имея за плечами техникум и армию, я вполне уже мог принимать жизненно важные решения, брать ответственность на себя.

Тюмень – это судьба

Вспоминая, как начиналось становление в Западной Сибири одной из самых крупных в мире топливно-энергетических провинций, я словно бы возвращаюсь в круг давних знакомых, заново переживаю дела минувших дней. Здесь, набивая, как говорится, синяки и шишки, постигал я науку управления производством, нашел много верных помощников и друзей, окончательно определил и свое место в жизни.

Это был один из труднейших, но счастливейших периодов. Знаю, примерно так же оценивают те славные времена многие участники освоения. К тому времени в Тюмени организовывался первый строительный главк – Главтюменьнефтегазстрой.

Управляющий нашим башкирским трестом старый знакомец 38-летний Юрий Петрович Баталин стал там главным инженером.

Когда Баталин перебрался в Тюмень, на прощание сказал, что будет рад, если мы вместе поработаем и дальше. В январе 1966 года я наведался в Тюмень. Это уже была не разведка. Решение работать здесь было принято. И в сентябре меня назначили начальником отдела механизации Главтюменьнефтегазстроя.

Не скрою, к новым своим обязанностям я приступил не без опаски. Дело я вроде бы знал. Нефтяные стройки Башкирии, где прошел путь от механика участка до главного механика треста, были – прав Баталин – хорошей школой.

Но достаточно ли этого?

Первому и единственному в то время строительному главку Тюмени предстояло решать куда более грандиозные задачи, причем на территории, которая не только поражала своими размерами, но и считалась недоступной для промышленного освоения.

И вот первые командировки на Север, знакомство с условиями работы, состоянием техники, которую предстояло опекать. Усть-Балык, Сургут, Нижневартовск, Стрежевой, Урай… И чем больше пунктов посещал я в этих поездках, тем сильнее тревога охватывала меня. Никогда прежде не доводилось видеть такого количества новых, едва сошедших с конвейера машин и выведенных из строя настолько, что оставалось лишь списать их.

Стало ясно: к освоению Севера мы не готовы. Созданная для иных природно-климатических условий техника не выдерживает схватки с болотами, мерзлотой, бездорожьем, суровыми холодами. Вдобавок отсутствовала необходимая инфраструктура. Не было дорог, аэродромов, складов, ремонтных баз. Но и хозяева техники – организация главка – заслуживали упрека. То и дело попадались на глаза разграбленные, утопленные, попросту брошенные в тайге механизмы.

Расчетов по техническому обслуживанию, планово-предупредительным ремонтам не было даже на бумаге. Не доходили руки и до обучения кадров механизаторов. Заниматься этим всем, по сути, было некому. На уме у руководителей, инженерных служб трестов и строительных управлений одно – то, за что каждый день жестко спрашивается: ход строительства, ввод объектов добычи нефти.

Встречаясь со мной, руководители подразделений напирали на слово «дай». Дай новые экскаваторы, автокраны взамен вышедших из строя. Становилось очевидным, что, если не переломить такой порядок вещей, тюменская стройка превратится в огромную свалку преждевременно загубленной техники.

– Ну, что скажешь, как выглядит машинный парк? – таким вопросом встретил меня Юрий Петрович Баталин, когда я зашел к нему поделиться впечатлениями от первой командировки.
– Как после Сталинградской битвы, – ответил я.

Идею подсказала жизнь

Тогда-то мы с Баталиным и пришли к выводу: дорогостоящая «тяжелая» техника должна быть сосредоточена в руках специализированной организации, которая возьмет на себя и эксплуатацию, и ремонт, и другие механизаторские заботы и для которой все эти заботы будут приоритетными. Идею, как видите, подсказала сама жизнь.

Приказ о создании треста «Тюменьгазмеханизация» был издан уже в апреле 1967 года. Комната в двенадцать квадратных метров по улице Республики в Тюмени – вот и все, чем владел трест в первые дни своего существования.

Но волновали не размеры офиса: в кратчайшие сроки нужно было найти кадры для нового треста. И прежде всего работников аппарата, командиров подразделений. На все-про все было отпущено три месяца. А дальше никаких снисхождений – напряженная плановая работа со всеми вытекающими обстоятельствами.

Первопроходцы Тюменского Севера не знали комфорта и в своих базовых городках. Каково же было десантникам, которые высаживались в «медвежьих углах»! Там к их услугам были лишь вагончики с железными печками, с кроватью в два этажа, а то и палатки. Ни радио, ни кино, ни бани, ни теплого, извините, туалета. И если бы только это!

Каждый объект был своего рода крепостью, для взятия которой требовалось хитроумие и упорство. Вспоминаю Самотлор. Его бесчисленные болота отличаются особым коварством, не застывают даже зимой. Сколько торфяной каши вы­черпали здесь экскаваторщики, сколько песка «вбухали» в глубокие топи, сколько соорудили лежневок, чтобы не утопить машины!

А Медвежье? Это целая эпопея. Здесь мы познакомились с тундрой — с пронизывающими ветрами, постоянными снежными заносами, пятидесятиградусными морозами. Но главной «новинкой» здесь была гранитная твердость грунта...

В начале апреля 1968 года на самолете Ан-2 вместе с начальником главка Алексеем Сергеевичем Барсуковым я прилетел из Лабытнаног в поселок Надым, которому суждено было стать центром месторождения Медвежье. Здесь должна была обосноваться первая группа строителей. Так называемый поселок состоял из семи-восьми дощатых домиков, которые остались от печально известной 501-й стройки.

Железная дорога Салехард – Норильск велась зак­люченными по решению И.В. Сталина. После его смерти в 1953 году стройка была законсервирована, так как новое руководство считало ее неперспективной. Вместе с тем на значительном расстоянии уже были уложены рельсы, сделаны временные мосты. Имелась и проводная телефонная связь Норильск – Москва.

Впоследствии нам пришлось восстановить участок этой недостроенной железной дороги от Надыма до Уренгоя. При освоении главных газовых месторождений Советского Союза мы, люди, испытавшие огромные трудности из-за отсутствия транспортных путей, в своем кругу не раз говорили слова, которые, может быть, звучали кощунственно, но имели серьезную деловую подоснову: «Проживи Сталин еще один год, и насколько проще и дешевле дался бы нам Север».

«Вам поручается большое дело…»

…Нефтепровод Самотлор – Альметьевск, насосная станция Торгили. Очередная моя встреча с Баталиным. И неожиданный разговор в «газике» на ухабистой лесной дороге.

– Скоро в Тюмени появится еще один главк, – сказал Юрий Петрович. – Главное территориальное производственное управление по строительству магистральных трубопроводов в районах Севера и Западной Сибири. Есть мнение назначить начальником главка… Знаешь кого? Тебя.

Не скрою, я был польщен. Однако у меня были достаточно уважительные причины для отказа. Я крепко сработался со своим коллективом и не очень-то хотелось бросать его ради неясных перспектив. Я сказал об этом Баталину. Он легко разбил мои доводы:

Через несколько дней меня пригласил к себе первый секретарь Тюменского обкома партии Борис Евдокимович Щербина. Конечно, для разговора о Главсибтрубопроводстрое.

– Три главка ведут работы на наших трассах, – сказал Борис Евдокимович. – И все три сидят в Москве. Руководство оторвано от объектов, многие вопросы решает неоперативно. А что означают эти объекты для экономики страны, вам, я думаю, объяснять не нужно. А если заглянуть на несколько лет вперед? По-требуется удвоить, утроить объемы добычи нефти и газа. И завтрашние трассы наскоком уже не взять. У них должен быть настоящий хозяин здесь, в Тюмени. Убежден, что главк будет крупнейшим.

Эти слова я вспомнил, когда оказался в начале июня в кабинете сек­ретаря Центрального Комитета партии Владимира Ивановича Долгих. Хотя я и не робкого десятка, а побороть волнение не смог. Ждал экзамена. И не ошибся. Секретарь ЦК поинтересовался, знаю ли я, как идут дела у нефтяников и газовиков области. Я назвал цифры. Рассказал о трудностях, встретившихся на трассе Самотлор – Альметьевск.

– А что, по вашему мнению, нужно сделать, чтобы резко ускорить строительство трубопроводов в Западной Сибири? – спросил Вла­димир Иванович.

Над этой проблемой я в последнее время размышлял постоянно. Свел воедино все, что читал, слышал о трассах, приплюсовав собствен­ные наблюдения. И начал перечислять: создать технику для покорения болот и вечной мерзлоты; автоматизировать потолочную сварку; отказаться от битума при изоляции труб, перейти на полимерную пленку...

Ответы, по-видимому, попали в точку. Во всяком случае, с этой минуты беседа пошла по иному руслу – говорили о структуре главка, о том, как формировать его подразделения, аппарат. Владимир Иванович Долгих посоветовал смело опираться на молодежь, на местные кадры.

– Большое дело поручается вам, Владимир Григорьевич, – заклю­чил разговор секретарь ЦК. – Партия вам доверяет, но партия с вас и спросит...

В тот же день прилетел в Тюмень. В аэропорту, как всегда, меня ждал водитель Володя Колосов. Я сел в машину. Володя включил мотор и, покосившись на меня, спросил:

– Можно поздравить, Владимир Григорьевич?
– Да. Теперь будем работать с тобой в Главсибтрубопроводстрое

Скромный дом по улице Луначарского

Еще недавно здесь на вто­ром этаже размещался штаб строительства нефтепровода Самотлор – Альметьевск. Было шумно и людно. Трезвонили телефоны. Срывали голос диспетчеры, требуя донесений из «глубинок». Появлялись и исчезали обветренные, громкоголосые командиры трассовиков. Та стройка закончена. Теперь здесь стоит тишина. Правда, не все покинули штаб. Остались диспетчеры во главе с неутомимым Отто Яковлевичем Блечем. Вопрос о переходе их в главк был уже решен.

В неказистой комнате, именуемой кабинетом начальника, собралось несколько человек — весь аппарат главка, которому вскоре предстояло «ворочать миллиардом».

В окно слепило солнце. Кто-то поискал графин с водой. Графина не оказалось. Усмехнулись: что за совещание без воды? Я набрал номер завхоза треста «Тюменьгазмеханизация» Анатолия Прохоровича Преснякова. Помоги, пожалуйста, новому главку. Нужен графин для воды. И стаканы тоже. Так решилась первая проблема Главсибтрубопроводстроя.

Трасса за трассой

Проста, на первый взгляд, технология трубопроводного строительства: вывозка труб, сварка, разработка траншеи, изоляции, опуск, засыпка... Но простота эта – кажущаяся. Надо состыковать во времени множество производственных «ходов», предусмотреть помехи, не растеряться перед неожиданностью.

Лонг-Юган, представляющий собой узенькую речушку, никого не страшил. Но его пойма… Под снежной шубой здесь стояла вода. Пришлось строить восьмисотметровую лежневку, да еще усилить ее грунтом, срезанным с берегов.

На этот мост вышла бригада, чтобы сварить на пойме трубу. Одновременно, не теряя темпа, решили делать траншею. Но как только экскаватор прорыл первые метры, дорога начала расползаться, вода «потянула» ее в яму.

Экскаватор убрали. Траншею разработаем потом. Пусть пройдут сварщики, изолировщики. А изоляционная колонна находилась тогда аж в десяти километрах от поймы, и трубы перед ней не было. Кое-кто запаниковал: апрель на носу, воды с каждым днем все больше; надо немедленно перегонять колонну сюда, к Лонг-Югану, заизолировать пойменный участок, потом вернуться. Вроде бы правильно: риска меньше. Но сколько времени потеряет колонна, перебираясь туда-сюда. Вариант с перегоном отвергли.

Решили десятикилометровую «нитку» перед изолировщиками монтировать в таком темпе, чтобы они прибыли к Лонг-Югану в момент окончания сварки трубопровода на пойме. Все произошло, как и планировали. В ночь на первое апреля 1974 года бригада Галиева закончила монтаж пойменного участка. А утром на «мост» въехали трубачи-изолировщики, успевшие уложить к этому дню десять километров трубы… Линейные работы на всей газовой магистрали шли к завершению.

За нее можно было не волноваться

Тревогу бил Самотлор. Говорят, копните землю на Самотлоре в любом месте – обязательно наткнетесь на трубу. В этой шутливой фразе, брошенной старожилами Самотлора, немалая доля истины. Территория знаменитой кладовой «черного золота» в паутине стальных артерий. По ним идут жидкое топливо, попутный газ, вода, которую нагнетают в недра, чтобы подпереть нефтяные пласты. Сеть труб становится все гуще: добыча растет.

В 1974 году Самотлор и его спутники – Мегионское, Ватинское, Аганское и Варьеганское месторождения – должны были дать более 70 процентов прироста добычи нефти в стране. Главсибтрубопроводстрою поручили удлинить «паутину» на пятьсот с лишним километров. И это важнейшее задание мы провалили.

В Нижневартовском горкоме КПСС состоялось экстренное заседание штаба по обустройству Самотлора. Председательствует второй секретарь обкома партии Г.И. Шмаль.

За длинным столом — партийные работники, нефтяники, трассовики, представители других производственных коллективов города. Здесь все знают друг друга, но настроение далеко не благодушное. Руководители Нижневартовского нефтегазодобывающего управления пришли, чтобы предъявить иск нам, трассовикам. И за столом обе делегации расположились не рядом, а лицом к лицу.

-... Если не будет этих труб, – подытоживает обвинительную речь начальник нефтегазодобывающего управления, – мы недодадим стране четыре миллиона тонн нефти.

Один за другим решались «неразрешимые» вопросы на том заседании. Штаб изъявил готовность мобилизовать для трассовиков бульдозеры и вездеходную технику, какая есть в городе. Начальник ОРСа получил указание отправить на трассу колбасу и сгущенное молоко. Трассовикам предложили пересмотреть организацию соревнования: итоги подводить каждый день, премировать людей за перевыполнение суточных заданий.

– Основные линейные работы должны быть закончены за две недели, – сказал в заключение Г.И. Шмаль. – Будем ориентироваться на двадцать пятое апреля.
– Если позволит погода, – ввернул кто-то из наших трассовиков.
– Никаких «если»!

А в газовом «коридоре» уже подчищали последние недоделки. И 26 апреля в главк поступила телефонограмма из Хетты, ее текст у меня сейчас под рукой: «Пятым строительно-монтажным управлением и строительно-монтажным управлением подводно-технических работ газопровод Медвежье – Надым (вторая нитка) подготовлен к испытанию...».

Не забыть, что творилось в тот день в вагон-городках. Сварщики, порозовевшие от банного жара, вооружившись бритвами, срезали отросшие за зиму окладистые бороды, извлекали из чемоданов белоснежные сорочки. А 27 апреля вагончики вновь опустели. Все 850 километров второй «нитки» и присоединенные к ней участки третьей вступали в действие, понесли тепло уральским городам и заводам.

Что значит быть министром

Объемы работ в Западной Сибири резко росли, и было решено создать в Тюмени Главное производственно-распорядительное управление – практически штаб тюменской стройки, подчиненный заместителю министра, который должен был по всем вопросам курировать здесь все без исключения. Мне была предложена эта должность.

Я колебался. Мало того, что за эти годы я полюбил Тюменский Север, сжился с ним, но еще не было доведено до ума многое из того, что я задумывал для дальнейшего развития Главсибтрубопроводстроя. В Тюмени я впервые занялся обобщением опыта и поиском новых организационных форм и технологических решений. Защитил кандидатскую диссертацию. И потом, убоявшись столичной сутолоки, моя семья была категорически против переезда в Москву.

Во время первого разговора на эту тему в ответ на мои доводы остаться в Тюмени Борис Евдокимович Щербина приводил «антидоводы»: Главсибтрубопроводстрой будет мне подчинен и я смогу задуманное довести до конца. Я дал согласие – мне было тогда 43 года. Первое, что я должен был решить в новой должности замминистра – закончить уренгойскую стройку и в 1978 году подать газ в Челябинск. 31 декабря 1978 года магистраль Вынгапур – Челябинск вступила в строй.

В то время в адрес нашего министерства поступило более пятнадцати тысяч заявлений, преимущественно от молодежи, с просьбой отправить на строительство газо-провода Уренгой – Помары – Ужгород. Помнится, мы окрестили этот взрыв энтузиазма «нашим новым ответом лорду Керзону».

Дело в том, что американцы, решившие с помощью экономического принуждения в очередной раз приструнить Советский Союз, объявили эмбарго на поставку с Запада оборудования для строящегося газопровода. Мы переживали волнующие времена – удар был, что называется, под ложечку. Но тут произошло то, что могло произойти только в самую суровую годину: народ проявил чудеса сплоченности и патриотизма.

Вопреки здравому, по сегодняшним меркам, смыслу газопровод решено было сдать досрочно. Наши машиностроители вызвались в срочном порядке изготовить оборудование для трассы, не уступающее зарубежным аналогам. Все заказы стройки исполнялись вне очереди: мы получали требуемое по первому сигналу. Рассказывают, что где-то даже начался не поощряемый в то время сбор средств на нужды газопровода.

Когда в начале января 1984 года Бориса Евдокимовича Щербину на­значили заместителем Председателя Совета Министров СССР (ему был поручен топливно-энергетический комплекс страны), на меня как на первого заместителя было возложено исполнение обязанностей министра.

Смена руководства всегда вызывает тревогу и толки

Кого назначат взамен? Какая команда придет с новым министром? Какую линию он будет проводить? Одно было, казалось бы, очевид­ным: в те времена руководителями отрасли становились, как прави­ло, первые секретари обкомов партии.

А поскольку я не имел опыта партийной работы, а в ранге первого заместителя министра пробыл менее года, я спокойно, без ажиотажа и сверхожиданий, работал себе и работал, не задавая вопросов касательно вероятной фигуры нового министра. Как будет, так и будет...

Жизнь, однако, распорядилась по-иному. В первых числах февраля Борис Евдокимович, который всегда основательно вникал в кадровые вопросы, поделился со мной, что есть, мол, мнение назначить министром... меня. Это было как снег на голову.

Не буду описывать, какие сомнения обуревали меня и как горячо я убеждал Бориса Евдокимовича в непосильности для меня новой должности. Он только усмехался и повторял: «Я, брат, знаю тебя лучше, чем ты себя...».

Неделю с лишним спустя я был на приеме у Председателя Совета Министров Николая Александровича Тихонова. Он недежурно интересовался обстановкой в отрасли, спрашивал, какие проблемы тормозят дело. Дал некоторые, пригодившиеся мне позже, советы. Потом позвонил К.У. Черненко и, после короткого разговора, сказал мне, что Генеральный согласен на мое назначение.

Сразу после этого встал вопрос о моем первом заместителе. Обсуждая его с Борисом Евдокимовичем, я предложил на эту должность Геннадия Иосифовича Шмаля. В отделе ЦК по кандидатуре Шмаля были возражения. По образованию он был металлургом, а требовался строитель.

Среди других нам назвали секретаря Астраханского об­кома КПСС Бабичева Владимира Степановича (в правительстве B.C. Черномырдина он стал работать управляющим делами Совмина), по образованию инженера-строителя.

Борис Евдокимович, не желая, очевидно, портить отношения с отделом ЦК, был склонен поддержать эту кандидатуру. На заседаниях комиссии Совета Министров по Астраханскому комплексу мне приходилось встречаться с Бабичевым, и у меня не сложилось о нем твердого позитивного мнения.

Жизнь подтвердила, что интуиция меня не подвела. Что же касается Геннадия Иосифовича Шмаля, он вскоре стал моим первым заместителем. И мы с ходу впряглись в работу.

Бросок на ямбург

Обустраивать Ямбургское месторождение было поручено созданному в 1981 году Главуренгойгазстрою. С начальником этого главка Андреем Ивановичем Наливайко и другими работниками я впервые посетил Ямбург осенью того же года. Во время этой поездки были намечены первоочередные действия по выходу на месторождение. Пионерную базу у Обской губы начал готовить трест Уренгойгазпромстрой. Завершить комплекс объектов жизнеобеспечения намечалось в 1983 году. В 1985-м Ямбург уже должен был дать промышленный газ.

В январе 1983 года в пустынной тундре высадились первые десанты дорожно-строительного управления и автобазы Надымгазпромстроя во главе с В.Н. Бондаренко и  В.Н. Фисенко. Не один месяц понадобился, чтобы отсыпать территории под базу буровиков, жилой поселок, вертолетную площадку и дороги между ними. Со сложнейшим заданием успешно справились, героически выстояв под обжигающими морозами и ветрами, первопроходцы, имена которых нельзя не назвать. Это П. Воронин, А. Клешнев, В. Клименко, Н. Бессонов, Н. Арсланов, Н. Белоус, В. Лукашев, А. Рыжков, С. Хейчетов. [Андрейкив]

Первые на Ямбурге объекты в блочном исполнении — котельную и водонасосную станцию, трансформаторную подстанцию и элек­тростанцию, установку для очистки воды – вводила в действие бригада ПММК-2 объединения «Сибкомплектмонтаж», возглавляемая Н.Н. Левченко.

В Надыме создается новое подразделение – Главямбургнефтегазстрой. Начальником главка стал И.А. Шаповалов — опытный руководитель, один из инициаторов блочного строительства. Главным инженером назначили В.Г. Завизиона – грамотного инженера-строителя, прекрасного организатора, имевшего уже тогда многолетний опыт работы на Тюменском Севере. Благодаря этим разворотливым и решительным командирам главк сосредоточил на себе, казалось бы, все ближние и дальние интересы освоения.

Изготовлением суперблоков для газового Заполярья занималось наше ставшее вскоре знаменитым объединение «Сибкомплектмонтаж». За шесть с лишним лет было сооружено в общей сложности несколько десятков крупногабаритных модулей массой от 150 до 250 тонн. Но, понятно, труднее всего было сделать по-настоящему серьезный шаг – обеспечить своевременную поставку цехов для первенца газового промысла Ямбурга – УКПГ-2.

Суперблоки в пути

Построенным в Тюмени с такими трудностями и заботами блок-понтонам предстояло преодолеть 2,560 километров водных трасс, следуя к Ямбургу по рекам Туре, Тоболу, Иртышу, Оби и штормовой Обской губе. Это был нелегкий путь. Судоводителей Обь-Иртышского пароходства, буксировавших плавучие здания, ждали коварные извилистые фарватеры, мели и непогода.

Первые восемь блоков повел от Тюмени капитан В.Н. Бортник. У «входа» в Обскую губу караван пришлось расформировать, разбив на пары. В Обской губе штормило. Южные ветры, выгнав воду в Карское море, сделали почти непроходимым участок под названием Надымский бар, который можно было преодолеть только налегке. От Тюмени до Ямбурга караван шел месяц с лишним.

У меня сохранилась вырезка из «Тюменской правды» от 29 октября 1985 года. Репортаж довольно точно передает напряжение тех ответственных часов.

«Операция началась днем. Осадка буксировщика не позволяла ему посадить плавучий груз на мель. И трубачи не смогли подойти к «суперам» на нужное расстояние. Тогда в дело вступил ГТТ. Задача его водителя В.П. Кормачева и слесаря Г.П. Деркача: зацепить за понтон толстый капроновый линь, чтобы можно было вытащить «плавучий дом» на мель и там уже передать эстафету мощным трубачам. Но крутая обская волна перечеркнула эти надежды, едва не захлестнув тягач.

Вот тогда-то и решили испробовать запасной вариант

Из порта толкач привел мелкосидящую баржу-платформу. С ее помощью удалось посадить блок-понтон на мель, их осадка в воде чуть больше метра. Теперь уже в бой пошли трубоукладчики. Зацепив понтоны тросами, они медленно, черепашьим шагом потащили цехи будущего завода к берегу. Лучшие машинисты трубоукладчиков ямбургских строительных подразделений были собраны в этот день на берегу. Это механизаторы из 7-го управления треста «Надымгазпромстрой» Валерий Шестеркин и Владимир Беленков, Николай Никонов из 2-го управления треста «Севергазстрой» и другие.

Тягой из трех пар машин, на толстенных стальных тросах они подтащили «плавучий дом» к береговой кромке. Блок действительно смотрится внушительно: его длина 20, ширина 12, высота 14 метров, а вес каждого от 220 до 300 тонн. И здесь мощная техника забуксовала. Трение настолько велико, что прибрежный песок от высокой температуры чернеет. Тогда Валерий Шестеркин направляет свою машину в воду, заходит в тыл к «суперу» и подталкивает его вперед. Первый цех будущей УКПГ-2 медленно ползет на специально подготовленную площадку…».

Освоение месторождений полуострова Ямал выдвигалось в качестве крупнейшей строительной программы 1986-1995 годов. Многониточные трубопроводы Ямала должны были стать последней мощной газотранспортной системой, сооруженной в этом веке и базирующейся на новейших научно-технических достижениях, соответствующих требованиям 20-30-летней перспективы.

Перспективы ямала

Максимальный уровень добычи газа на полуострове Ямал был принят равным 194 миллиардам кубометров в год. Намечалось начать добычу газа из Бованенковского месторождения в 1991 году и выйти на максимальный уровень с подключением Харасавэйского месторождения в 1996-м. Крузенштернское, Нейтинское, Арктическое и Северотамбейское месторождения планировалось разрабатывать несколько позже – в 2010 году.

Следовательно, в ограниченные сроки на полуострове Ямал надо было создать мощный промысел. Далее – построить шестиниточную систему газопроводов из труб диаметром 1420 миллиметров, протяженностью 15 905 километров со 138 компрессорными станциями. В общем, по данному проекту предстояло освоить капитальных вложений на сумму свыше 67 миллиардов долларов США, в том числе организациям нашего министерства – более чем на 46 миллиардов долларов.

Ни у кого не было сомнений, что газ Ямала, как и других месторождений, будет подан в директивный срок. Вряд ли кто мог предположить, что, учитывая ситуацию, сложившуюся в стране в результате горбачевской перестройки, Политбюро ЦК КПСС в марте 1989 года своим решением прекратит финансирование Ямальского проекта.

Как спасти отрасль

Мы с В.С. Черномырдиным видели абсурдность данного решения и старались убедить руководителей государства в том, что средств на окончание проекта нужно меньше, чем на его консервацию. Но мы не были услышаны. А жаль, сейчас газ Ямала помог бы решить многие проблемы России.

Где-то с середины 1989 года над министерскими структурами стали сгущаться тучи. И депутатский корпус, в котором верх тогда взяли так называемые демократы, и многие поддерживающие их средства массо­вой информации с фактического благословения

М.С. Горбачева начали своеобразную «охоту на ведьм», усмотрев главного врага перестройки в министерствах – этих монстрах стагнации. Дело дошло до прямого науськивания. На встрече с рабочими Норильского комбината Горбачев призвал своих слушателей кончать с министерскими структурами: «Давайте, вы их – снизу, а мы – сверху».

Мы поняли: до развала отрасли остались считанные дни, и стали искать выход, который бы позволил не просто максимально избежать ожидаемых потерь, а всерьез вписаться в рынок. Помню, мы долго говорили с Виктором Степановичем Черномырдиным, который, как и я, твердо стоял за концерн. Именно за этими образованиями виделось будущее.

Перспективное дело явно заматывалось, и, промаявшись безо всякого толка до середины октября, я, не рассчитывая на успех, ибо веры Горбачеву уже не было, написал ему, скрепя сердце, письмо.

И, конечно, ни ответа ни привета

Очевидно, президенту тогда было уже совсем недосуг разбираться с такой «мелочевкой», как наш концерн. Земля горела у него под ногами. Пытаясь как-то спасти свой престиж, он поспешно «сдал» наш тогдашний состав правительства, таким образом сделав нас козлами отпущения.

В начале декабря – попытка не пытка! – я был у Николая Ивановича Рыжкова, решив не уходить из его кабинета, пока не добьюсь поддержки своего, прямо скажем, авантюрного, однако спасающего отрасль плана. Я употребил все свое красноречие, чтобы убедить Николая Ивановича подписать постановление о создании концерна, не дожидаясь принятия решения Верховным Советом о ликвидации министерства.

Рыжков не дал себя долго упрашивать, чем по-хорошему удивил меня в очередной раз, и 07 декабря 1990 года было подписано постановление об образовании государственного концерна «Нефтегазстрой».

В результате создалась парадоксальная ситуация – стали существовать два органа управления: министерство, которое возглавлял я, и концерн, руководить которым стал первый заместитель Г.И. Шмаль.

В августе 1990 года ушел, к великому сожалению, из жизни Б.Е. Щербина, который меня морально поддерживал все это сложное время. Сошел со сцены Н.И. Рыжков, который, хотя и был чрезмерно уступчив и мягок, также меня понимал и старался по мере возможности оказывать поддержку. Работать под непосредственным руководством президента, действия которого я давно не разделял и которому не доверял, но в это же время был вынужден нести ответственность перед трудовыми кол­лективами отрасли за их благополучие, я не мог.

В конце декабря 1990 года я направил на имя полуотставленного главы кабинета просьбу об освобождении меня от обязанностей ми­нистра. А в январе систему управления отраслью мы полностью передали в концерн «Нефтегазстрой». Как я уже писал, стали парал­лельно существовать две структуры управления – концерн и министерство, что говорило само за себя.

Поскольку я подал заявление об отставке, ни на одном заседании кабинета уже не присутствовал. Систематически напоминая о своей отставке, я не получал ровно никакого ответа. Уже на имя нового премьера B.C. Павлова вынужден был написать еще одно прошение. И на сей раз – молчок.

Время шло. Мне исправно подают машину из гаража Совмина, привозят зарплату из Кремля. Живу на государственной даче в Успенском. Можно, конечно, было подождать и по­жить так годик-два. Не позволяла совесть, да и до пенсии еще пять лет надо где-то было работать. Поэтому мы решили, что меня освободит от должности министра мой заместитель – председатель ликвидационной комиссии министерства А.П. Весельев. И в мае 1991 года он подписал приказ.

После этого никто из руководства страной со мной не беседовал и не интересовался тем, кто и как меня освободил. Я сам сказал водителю совминовского гаража, чтобы больше за мной не приезжал. Позвонил в бухгалтерию Совмина, попросил зарплату мне не привозить, освободил госдачу. Так закончился семилетний период моей работы министром СССР.

По закону совести

Известно, что в России и в странах СНГ сегодня функционирует более 300 тысяч магистральных километров построенных нами нефте– и газопроводов. По существующим нормам и следуя международной практике мы должны бы ремонтировать или перекладывать в год два процента общего километража.

А это ни много ни мало – шесть с лишним тысяч километров. Однако восстановительные работы дав­ным-давно заглохли. Нас от них, однажды разогнав, попросту отодвинули. И все же, когда я слышу о разливе моря нефти после очередного прорыва трубопровода или о чудовищных взрывах газа на трассах, я ощущаю, какая мрачная тень ложится на наш некогда полумиллион­ный коллектив.

Порой мне звонят: «Эх ты!..». Но ведь не объяснишь каждому, что все на свете имеет свои сроки. Что и металл стареет. Его пожирает коррозия. Корежит походя разгулявшаяся техника... Удивительное дело! Огромные территории России буквально нашпигованы пожаро– и взрывоопасными субстанциями – нефтью и газом, бегущими по трубопроводам, день ото дня утрачивающим надежность, а власти и в ус не дуют.

Занятые разделами и переделами, они словно бы не чувствуют приближения все более вероятной экологической катастрофы, которая не пощадит ни правых, ни левых. Изредка встречаясь сегодня с сильными мира сего, я говорю без обиняков: «Опомнитесь!». Ответом чаще всего бывает успокаивающее: «Дойдут руки и до этого. Не все сразу...».

Вот вам и итог...

Copyright © - Элита-Регион

www.pseudology.org