"Советская Россия", М, 1989 год Алексей Иванович Аджубей Те десять лет Те десять лет. Продолжение 3 Хрущёв в Америке Не могу не отметить, так как об этом часто забывают, что именно на XX съезде была подтверждена ленинская концепция о взаимоотношениях социалистического государства с мировым сообществом: мирное сосуществование. Было сказано и о том, что не существует фатальной неизбежности мировой войны. Первый в истории отношений между двумя великими странами визит главы Советского правительства в Соединенные Штаты Америки стал конкретным выражением нашей решимости не только декларировать свои цели и намерения, но и подкреплять их делами. Илья Эренбург в статье "Время надежд", опубликованной в "Известиях" накануне визита, писал, что приглашение Хрущёва в США в равной степени идёт от правительства этой страны и от её народа... В нью-йоркском "Колизее" только что завершила работу советская выставка "Наука, техника, культура в СССР", её открывал член Президиума ЦК партии, секретарь ЦК Ф. Р. Козлов. Посетили выставку президент Д. Эйзенхауэр и вице-президент Р. Никсон и дали ей высокую оценку. У нас была низкая производительность труда, отставала технология, удручали качество многих изделий легкой промышленности, состояние сельскохозяйственного производства, но через четырнадцать лет после окончания опустошительной войны наши надежды опирались на крепнущий материальный фундамент. Во времена "холодной войны" появился термин "железный занавес". Не откажешь Черчиллю — а это его определение — в хлесткости выражений. Его тут же подхватили журналисты. Оставим в стороне спор о том, кто и с какими целями опустил этот занавес между востоком и Западом,— его "придерживали" с обеих сторон. И вот этот занавес, кажется, начал подниматься и открывать миллионам людей мир, в котором все активнее проявлялось человеческое взаимодействие... 14 сентября 1959 года Хрущёв отбыл в США Ту-114 после долгого разгона оторвался от бетонных плит взлетной полосы, и сразу пропал грохот мощных турбин, он как бы остался на земле. Салоны самолета, в то время самого большого в мире, казались чрезвычайно просторными. Летел вместе с Хрущёвым и сын Андрея Николаевича Туполева Алексей — авиаконструктор, один из создателей Ту-114. Андрей Николаевич, прощаясь, шутил: "Не волнуйся, Никита Сергеевич, за новую машину, я тебе в виде заложника сына отдаю. Знал бы, что дело ненадежное, полетел бы сам". Андрей Николаевич практически ко всем обращался на "ты", к Хрущёву тоже, но это было, пожалуй, не данью привычке, а знаком уважительной близости. Под крылом самолета лежал Атлантический океан. Четыре года назад его волны резал форштевень пакетбота "SS Иль де Франс", на борту которого советские журналисты плыли в Америку. Как встретит она советских людей теперь? Иной уровень визита, иные времена. Никита Сергеевич вместе с Алексеем Туполевым осмотрел самолет. Близ пилотской кабины по обе стороны фюзеляжа мирно спали какие-то люди. Алеша Туполев сказал, что это заводские инженеры-мотористы и что он сейчас их разбудит. "А зачем у этих товарищей наушники?" — спросил Хрущёв, останавливая Туполева-младшего. Тот ответил. "В их обязанность входит прослушивание работы двигателей".— "Пусть спят,— сказал Хрущёв,— их ничего не тревожит, значит, моторы работают нормально". В апреле Никите Сергеевичу Хрущёву исполнилось 65 лет. Пять из них он — на посту Первого секретаря ЦК КПСС и полтора — Председателя Совета Министров СССР. Хрущёв полон сил, энергии. Приглашение посетить США мировая пресса назвала сенсацией. Можно понять настроение человека, на долю которого выпала такая миссия. Никита Сергеевич знакомится с американским штурманом Гарольдом Ренегаром. Американец спрашивает о нашей второй космической ракете, доставившей на Луну советский вымпел. Хрущёв просит принести ящичек с вымпелом. Показывает его Ренегару. Тот с наигранной простоватостью произносит: "Здорово придумали! Одну такую штуку запустили на Луну, а вторую запускаете к нам, в Америку". Военный аэродром на базе Эндрюс стал местом встречи по необходимости, без всякого "второго смысла". Ни один гражданский аэродром Вашингтона не мог принять воздушный исполин. Аэродромной службе пришлось спешно надстраивать трап для пассажиров — ещё десяток ступенек из алюминия. Деталь, мгновенно переданная в газеты всеми репортерами. Официальная церемония. Гимны двух стран. Короткие речи Д. Эйзенхауэра и Н.С. Хрущёва. Торжественный въезд в столицу Соединенных Штатов Америки. День яркий, солнечный, ещё летний. Осень с красными листьями приходит в Америку значительно позже. Протокол встречи высокого гостя соединял в себе пристрастия американцев: кони и гром техники. Автомобильный кортеж упреждают всадники эпохи борьбы Штатов с колониальным господством. Грохочущая армада мотоциклов обрамляет "стальным клином" первую машину. Но поразило даже не это великолепие. Толпы народа, заполнившие широкие проспекты Вашингтона, находятся в каком-то странном оцепенении. Люди как зачарованные. На лицах едва просвечивают улыбки, а чаще удивление и настороженность. Будто ожидают увидеть не подобных себе, а инопланетян. Вот-вот может случиться нечто, оправдывающее их опасения и скованность. В руках у многих — американские и советские флажки, но люди не спешат размахивать ими. Медленно движется почетная кавалькада, народ безмолвствует. Постепенно проходит оцепенение, раздаются возгласы приветствия. Ещё робкие, нерешительные, совсем не такие, какими они будут через несколько дней, когда Америка услышит Хрущёва и узнает его чуть больше. Всему — и этой первой настороженности, и знакам дружелюбия и сердечности, с какими пройдет визит Хрущёва в Соединенные Штаты Америки,— есть свое объяснение. Достаточно вспомнить, что подобными первыми контактами на международной арене едва обозначались и оттепели в бастионах "холодной войны". По-своему эта война держала миллионы людей в напряжении и неведении, оставляя за избранными право начать в любой миг войну горячую. Однако мир начал меняться. Спустя 26 лет после официального дипломатического признание Советского Союза Соединенные Штаты решились пригласить к себе главу Советского правительства. Америке понравился Хрущёв. Честной и смелой постановкой сложных проблем, контактностью, способностью понять собеседника, его настроение: если серьезно, так серьезно; в шутку, так в шутку; с напором, так с напором. Каждый американец, на улице или на железнодорожной станции, в цехе завода, столовой самообслуживания, среди пышных декораций Голливуда, на изысканном обеде, каждый журналист (а моих коллег в "хвосте" Хрущёва было около пяти тысяч — рекордное по тому времени число) открывал в Хрущёве не только и не столько политического деятеля великой страны, сколько живого искреннего человека. Они поверили, что он приехал с дружескими намерениями. Маршрут поездки лежал через многие американские города. С Запада на восток и обратно. Спустя три месяца несколько советских журналистов, сопровождавших Никиту Сергеевича, написали книгу "Лицом к лицу с Америкой". Она вышла большим тиражом, издавалась на многих языках. Не знаю, куда подевались экземпляры этой книги с иных полок, но когда ко мне обращаются с просьбой дать прочесть, предупреждаю, что сохранился у меня один экземпляр. Спрашивал книгу в разных библиотеках — нигде нет. Да и шутка сказать: миновало без малого тридцать лет! О том, что и как происходило в Америке в ту пору, яснее станет из отчета самого Никиты Сергеевича о поездке. Прилетев в Москву, он прямо с аэродрома направился в Лужники, где во Дворце спорта произнес речь, наметки которой продиктовал в самолете. Правда, записи эти ему, как часто бывало, не понадобились — говорил он не по бумажке.   Приведу несколько отрывков из этой речи "...С первых шагов по американской земле меня начали так усиленно охранять, что не было никакой возможности вступить в контакт с рядовыми американцами. Эта охрана превратилась в своего рода домашний арест. Меня начали возить в закрытой машине, и я только в окошко мог видеть людей, которые нас встречали. А люди приветствовали, хотя зачастую и не видели меня. Я далек от того, чтобы все те чувства дружбы, которые выражались американским народом, принять на свой счёт или даже на счёт нашей коммунистической идеологии. В этих приветствиях американцы заявляли нам, что они так же, как и мы, стоят на позициях борьбы за мир, за дружбу между нашими народами. В первой половине путешествия нам бросилось в глаза, что повторялась одна и та же пластинка. Ораторы утверждали, будто я когда-то сказал, что мы "похороним капиталистов". Вначале я терпеливо разъяснял, как это было в действительности сказано, что мы "похороним капитализм" в том смысле, что социализм придет неизбежно на смену этой отживающей свой век общественной формации так же, как в свое время на смену феодализма пришёл капитализм. В дальнейшем я увидел, что люди, которые настойчиво повторяют подобные вопросы, вовсе не нуждаются в разъяснениях. Они ставят определенную цель — запугать коммунизмом людей, которые имеют очень смутное представление о том, что это такое. В городе Лос-Анджелесе на одном из приёмов, где мэр города, который не хуже других мэров, но, быть может, менее дипломатичен, опять начал говорить в таком духе, я был вынужден высказать свое отношение к этому. Я заявил: вы хотите мне организовать в каждом городе, на каждом собрании демонстрацию неприязни? Если вы так будете меня встречать, то что же, как говорится в русской пословице, "от чужих ворот невелик поворот". Если вы ещё не созрели для переговоров, если вы ещё не осознали необходимости ликвидации "холодной войны" и боитесь, что она будет ликвидирована, хотите её продолжать, то нам ветер тоже не дует в лицо, мы можем терпеть... Мне пришлось тогда вступить в дипломатические переговоры. Я попросил министра иностранных дел товарища Громыко пойти и заявить представителю президента г-ну Лоджу, который меня сопровождал, что, если дело не будет исправлено, я не сочту возможным дальше продолжать свою поездку и должен буду вернуться в Вашингтон, а оттуда в Москву. Должен сказать, что такие переговоры через товарища Громыко имели место ночью, а когда утром я проснулся, действительно все изменилось. И когда мы из Лос-Анджелеса поехали в Сан-Франциско, с меня были сняты, образно говоря, "наручники" и я получил возможность выходить из вагона, встречаться с людьми... Слушая моё выступление, кое-кто может подумать, что Хрущёв, говоря о дружественных встречах, утаил враждебные демонстрации. Нет, я не собираюсь замалчивать факты враждебного или неприязненного отношения к нам. Да, такие факты были. Знаете, как американские журналисты были моими спутниками в поездке по США, так и фашиствующие беглецы из разных стран кочевали из города в город, выставляя напоказ несколько жалких плакатиков. Встречались нам и злые, и хмурые американские лица... Было очень много хорошего, но не нужно забывать и плохое. Этот червячок, вернее червячище, ещё жив и может проявить свою жизненность и в дальнейшем... ...Президент проявил любезность, пригласив меня на свою ферму. На ферме я познакомился с внуками президента и провел с ними совещание. Спросил, хотят ли они поехать в Россию. Внуки в один голос от мала до велика заявили, что хотят ехать в Россию, хотят ехать в Москву. Старшему внуку 11 лет, младшей внучке — 3-4 года. Я заручился их поддержкой. В шутку я сказал президенту, что мне легче договориться об ответном визите с его внуками, чем с ним самим, потому что у внуков хорошее окружение, а у него, видимо, имеются какие-то препятствия, которые не дают возможности реализовать его желание в таком духе и в то время, когда он хотел бы. Время — хороший советчик, как говорят русские люди: "Утро вечера мудренее". Это мудро сказано. Давайте мы обождем утра, тем более что мы прилетели в конце дня и я выступаю уже вечером. И может быть, пройдет не одно утро, пока мы хорошенько выясним это. Но мы не будем сидеть сложа руки и ожидать рассвета, ожидать, куда будет склоняться стрелка международных отношений. Но и со своей стороны будем делать все, чтобы стрелка барометра шла не на бурю и даже не на переменно, а показывала бы на ясно..." Во время пребывания в Соединенных Штатах Америки Хрущёв выступил и на заседании Генеральной Ассамблеи ООН. Он внес предложение о всеобщем и полном разоружении. Больше чем кто-нибудь другой Хрущёв знал, как далеки мы были в то время от такой радужной перспективы. И вместе с тем первое слово было сказано. Хрущёв призывал к решительному шагу, высвечивая цель, предвидя тяжесть пути к ней, подчеркивая, что Советская страна готова со всей возможной активностью начать работу по переустройству мировых взаимоотношений от разобщенности — к единству, от распрей — к дружбе, от несправедливости — к честности и доверию. За несколько дней до этого выступления у Никиты Сергеевича был непротокольный разговор с Д. Эйзенхауэром в Кэмп-Дэвиде, летней резиденции президента. Вспоминали вторую мировую войну, знаменитые сражения. Вдруг Эйзенхауэр спросил Хрущёва, каким образом Советское правительство регулирует выделение средств на военные программы. "А как вы, господин президент?" — поинтересовался, в свою очередь, Никита Сергеевич. Эйзенхауэр развел руками, прихлопнул по коленке: "Прибегают ко мне наши военные, расписывают, какие у русских потрясающие военные достижения, и тут же требуют деньги — не можем мы отстать от Советов!" — "Вот так же и у нас,— подхватил мысль президента Хрущёв,— приходят военные, расписывают, какие потрясающие достижения у американцев. И требуют денег. Мы ведь не можем отстать от Соединенных Штатов!" Гость и хозяин рассмеялись. Никита Сергеевич часто пересказывал этот эпизод. Видно, неспроста заговорил Эйзенхауэр с Хрущёвым о том, кто взвинчивает гонку вооружений. В конце своей президентской карьеры он предупредил нацию о не поддающемся контролю влиянии военно-промышленного комплекса США. Этот комплекс может стать самодействующей политической силой, способной втравить Америку в страшные авантюры. Наша страна демонстрировала свое миролюбие конкретными действиями. На январской сессии Верховного Совета СССР 1960 года Н.С. Хрущёв так охарактеризовал динамику развития Советских Вооруженных Сил за несколько десятилетий. В 1927 году они насчитывают 586 тысяч человек; в 1937-м — 1 433 тысячи; в 1941-м — 4 207 тысяч; в 1945-м — 11 365 тысяч; в 1948-м — 2 874 тысячи; в 1955-м — 5 763 тысячи; в 1955—1958 годах — 3 623 тысячи.   От имени Советского правительства на этой сессии он внес предложение провести очередное сокращение советских войск ещё на 1 200 тысяч человек. Наши вооруженные силы составят 2423 тысячи солдат и офицеров — это меньше того уровня, который обусловливали западные державы. Верховный Совет СССР принял это предложение. "Известия" публикуют дружеский шарж. Перед строем солдат — Н.С. Хрущёв. Звучит команда: "Каждый третий — выходи!" На этой же сессии было принято Обращение Верховного Совета СССР к парламентам и правительствам всех государств о мире. Кажется, на земном шаре становилось спокойнее. Мир вблизи. Борение страстей Будучи главой партии и правительства, Хрущёв посетил более 35 стран. Но к моменту, когда он занял пост Первого секретаря ЦК, в 1953 году, мир для него оставался "терра инкогнита". Только однажды, сразу после войны, с разрешения Сталина Хрущёв посетил Австрию. Не знаю, под какой фамилией путешествовал, как его представляли местным властям, думаю, что по традиции "генералом Ивановым". Впечатлениями о той первой поездке он не делился, только изредка вспоминал красоты Австрии, её замки, дороги и, конечно, охотничьи ружья, которыми хвастались наши генералы оккупационных войск. Хрущёв был заядлым охотником, метко стрелял: "летающие тарелочки" только успевали разлетаться после его выстрелов. Знакомство с жизнью народов других стран, обликом новых земель, культурой, традициями в разных государствах, возможность беседовать с политическими и государственными деятелями, самому уяснять ситуацию укрепляли убежденность в необходимости получать информацию из первых рук. Эту потребность он ощущал постоянно. После десятилетий угрюмого затворничества Сталина перед Хрущёвым встало великое множество сложных проблем. О некоторых из них я уже говорил. "Десталинизация" в европейских странах народной демократии, в мировом коммунистическом и рабочем движении, новые принципы отношений со странами "третьего мира", а это движение в ту пору, в середине 50-х годов, только обретало организационные формы: связи с Китаем, странами Юго-Восточной Азии — все требовало конкретных знаний. Хотя Хрущёв с 1939 года входил в Политбюро ЦК, он фактически только в самой общей форме был знаком с теми или иными стратегическими и тактическими целями внешнеполитической деятельности Советского государства. Международными делами при Сталине в основном занимались Молотов и Вышинский, партийными связями — Жданов и Маленков. После XX съезда "завалы" в международных отношениях СССР с рядом стран мира во взаимоотношениях с социалистическими государствами были существенно расчищены. Социалистический лагерь (только значительно позже это весьма многозначительное терминологическое клише было заменено более демократичным — "социалистическое содружество") пережил сложную пору обновления. Приходили к руководству партиями и странами новые люди, подчас при драматических ситуациях. Маршал Тито рассказывал членам советской делегации, посетившей Югославию в 1955 году, как Сталин "сталкивал" лбами, ссорил Болгарию и Югославию. Димитрову говорил, что только он достоин занять место лидера коммунистического движения после его, Сталина, смерти; то же самое слышал от Сталина и Тито в свой адрес. Сталин видел будущее развитие социалистических стран с непременным "главным" по заслугам и чину "вождем", которому все будут подчиняться. Становилось ясно, что и здесь были необходимы иные подходы. На совещаниях коммунистических и рабочих партий в Москве (в 1957 и 1960 годах) вырабатывалась новая концепция межгосударственных и межпартийных отношений, в которой более четко говорилось о равенстве, о самостоятельности партий, невмешательстве в дела друг друга, уважении странами и партиями общих социалистических принципов и национальных особенностей каждой. Самоисчерпывался постулат: "Во главе с Советским Союзом", как противоречащий вновь выработанным принципам. Казалось, что в конце 50-х — начале 60-х наступает пора более спокойных отношений и дух равноправного товарищества будет определять политическую атмосферу содружества. Жизнь показала, что до этого было ещё очень далеко. В 1959 году резко обострились отношения между КПСС и Албанской партией труда, затем затяжной кризис ухудшил отношения между КПСС и Китайской компартией. Албанское руководство той поры довело отношения между нашими странами до полного разрыва. Связи СССР и КНР были резко свернуты. Хотя причины, породившие эти надрывы и разрывы, были внешне различны, за ними стояло главное совпадающее — неприятие курса XX и XXII съездов КПСС. Наша компартия в ряде китайских, да и не только китайских, документов и статей стала именоваться "ревизионистской", а "ревизионистом № 1" называли Хрущёва. Немало сыпалось и других хлестких эпитетов в наш адрес — "гегемонизм", "социмпериализм" и т. д. В партийных кругах все это воспринималось болезненно, так как разрушались въевшиеся в плоть и кровь стереотипы. Во время визита делегации Верховного Совета СССР в Югославию во главе с Председателем Президиума Верховного Совета СССР Брежневым (а было это уже в 1962 году!) буквально за несколько часов до подписания советско-югославского коммюнике возникла странная ситуация. Коммюнике выработали на совместных рабочих заседаниях и согласовали с югославским руководством. И вдруг из Москвы последовал "совет" исключить фразу о том, что "советская делегация ознакомилась с ходом социалистического строительства в Югославии", заменив её выражением более общего порядка. И Брежнев, и другие члены делегации поняли, что стоит за этим "пожеланием". Брежнев говорил по телефону с секретарем ЦК Козловым (связаться с Хрущёвым ему не удалось, тот был в отъезде), но Козлов не захотел разделить ответственность. "Какой социализм ты там увидел? Здесь тебя не поймут",— сказал он. Брежнев поехал к Тито, в резиденцию вернулся расстроенным. Сказал нам: "Тито все понял и не показал вида, что это обижает югославских товарищей. "Время нас рассудит, товарищ Брежнев, передайте это Хрущёву". Тягостно было смотреть в глаза наших "хозяев". Время действительно многое прояснило, оценило, отсеяло   В Китайской Народной Республике происходят перемены, раскрепощающие наши отношения, возвращая им стабильность и доброжелательность. Я видел эту замечательную землю, знаком с её древнейшей культурой, ощутил, какой громадный потенциал заложен в народе, поднимающем свою родину к новой жизни. Недавно в китайской печати появилась иная, чем прежде, оценка деятельности Хрущёва. Его "ревизионизм" и тяга к реформам определяются теперь как первые попытки к обновлению социализма... Во время поездок за границу Хрущёв не становился в позу именитого путешественника, которого ничего не интересует: снобизм в нём начисто отсутствовал, он не стеснялся говорить хозяевам о том, что ему нравится, чему мы хотели бы поучиться. Я бы мог привести длинный перечень того, что вызвало интерес Хрущёва, что он советовал перенять. После поездки в США в 1959 году у нас появились не только семена гибридной кукурузы. Хрущёв дотошно расспрашивал фермера Гарста о раздельной уборке хлебов. Особенно его заинтересовала организация труда: отряды комбайнов в дни страды находились в постоянном движении. Механизированные колонны катились с американского Севера на юг по мере созревания хлебов. При такой технологии выработка на комбайн увеличивалась против нашей в три раза — с 200 до 600 гектаров. Магазины и столовые самообслуживания тоже "приехали" из США. Во время второго визита в Австрию в 1958 году Хрущёв заинтересовался подземными пешеходными тоннелями, остановил машину, пересек под землей "Ринг", и вскоре такие переходы начали строить у нас. Там же, в Австрии, Хрущёв посетил новейший металлургический завод. В огромном цехе, похожем на лабораторию (рабочие были одеты в белоснежные халаты), гости увидели, как за сорок минут "сварили" порцию стали заданной марки. Я не специалист и не знаю точно, в чем отличие этого австрийского способа под литерами "ЛД" от нашего кислородно-конверторного; видимо, в "ЛД" какие-то преимущества имелись — уж очень активное завязалось обсуждение. Хрущёв, его первый заместитель по Совету Министров Косыгин, министры Непорожний, Тихонов дали высокую оценку работе австрийских сталеплавильщиков. Зашла речь о покупке лицензии и даже завода, на что австрийские хозяева дали согласие. Однако сделка не состоялась... Уже в Москве началась массированная "обработка" Хрущёва (не знаю, какую позицию заняли члены делегации, на чьей стороне они оказались), и патент "ЛД" остался в Австрии. Оправдывали отказ тем, что мы располагаем не менее эффективным кислородно-конверторным способом, его и будем внедрять с удесятеренными силами. И внедрение началось. За ходом его следила газета "Правда". Развернулась острая дискуссия. Новый способ наткнулся на плотное сопротивление "доменщиков", утверждавших, что отказ от привычной технологии опасен, может привести к спаду производства и т.д. "Правда" получала постоянную поддержку Хрущёва, однако напор противников оказался сильнее его "волюнтаризма". Сталь во всех развитых странах мира получают сегодня только методом электро- и кислородно-конверторного производства, а у нас и в 1987 году его доля едва равнялась 47 процентам. Примечательный разговор состоялся у меня однажды с Андреем Николаевичем Туполевым. По приглашению его дочери Юли мы приехали с женой к нему на дачу. Андрей Николаевич, которого мы не видели с поры отставки Хрущёва, сидел в плетеном кресле перед домом, отчужденный, весь в себе. Он не любил старости, она его тяготила. После смерти жены, к которой относился с большой нежностью, его не оставляли грустные мысли. Было холодно, и Туполев набросил на плечи старую пилотскую меховушку. Увидев Раду, Андрей Николаевич оживился. Попросил принести американский авиационный журнал "Эйркрафт". "Смотри, признают ведь, что первый в мире реактивный пассажирский самолет сделали русские",— говорил он, листая страницы, посвященные его детищу — Ту-104. Туполев стал вспоминать перипетии с созданием самолета. Рассуждал о нашей вечной проблеме: как тяжко пробивается все новое. "Я тогда имел сильную поддержку твоего отца,— сказал он.— Если б не давили вместе с ним, не быть бы нам основоположниками реактивной пассажирской авиации". Вспомнил Туполев и одну из бесед со Сталиным. Тот вызвал конструктора и сказал, что есть возможность детально изучить американскую "летающую крепость" Б-26. Хорошо бы точно скопировать машину для опытных целей. "Сколько времени понадобится для этого?" — спросил Сталин. Я подумал и ответил, что года через два мы построим самолет лучше, чем Б-26. Сталин сказал своим глуховатым голосом: "Если вы измените в самолете, о котором идет речь, хоть один узел и он не будет соответствовать образцу, я вновь отправлю вас в тюрьму". Туполев засмеялся: "Так тоже можно руководить конструкторами. У нас ведь как? Есть у человека хорошая идея, есть наброски — ему дают конструкторское бюро под новое дело. Лет пять на раскачку, ещё три на первый образец. Потом ещё пару лет на доводку. А идея себя уже исчерпала. Как быть? В бюро уже тысячи сотрудников. Престиж, звания! И вместо ожидаемого "чуда" начинают штамповать простейшие доильные аппараты. Можно понять людей из такого КБ. Хотя и знают, что дело "швах", держатся за кресло. Не все способны переучиваться, менять место жительства, прощаться со званиями и должностями. У капиталистов проще: не нужен — уходи; у нас же не бросишь человека на произвол судьбы!" Да, многое смешалось в сложном процессе: человек — наука — техника — производство   В те годы нам ещё только предстояло найти экономические и социальные механизмы, которые не требовали бы постоянного давления со стороны "сильных мира сего". Оказалось, что это не так просто. Консерватизм, стремление очернить все, что определяло на каком-то этапе движение мирового научно-технического прогресса, привели нас к существенному отставанию. Петр Кузьмич Анохин — выдающийся советский физиолог — был ближайшим учеником Ивана Петровича Павлова. Оттолкнувшись от работы своего учителя, начатой ещё в 1916 году и не продолженной Павловым, он пришёл к поразительному открытию. В ответ на сигнал-раздражитель собака подходила к корму. Однако, обнаружив, что на тарелке не хлеб, к которому она привыкла, а мясо, животное поворачивало обратно. Только спустя мгновение, после некоторого раздумья, собака возвращалась и съедала его. Так Анохин на практике доказал теорию о второй сигнальной системе. Учитель не слишком радостно воспринял открытие ученика. Оно вносило неупорядоченность в стройную павловскую теорию. Нет, Павлов не гневался, не порицал ученика за самостоятельность вывода. Он просто деликатно удалил Анохина из своего окружения. Позже, после смерти Павлова, этим воспользовались некоторые ретивые сподвижники. В годы, когда легко было спровадить конкурента куда подальше, этим мнимым недовольством Павлова воспользовались и укатали Анохина в отдаленные места. Только после XX съезда Петр Кузьмич Анохин вернулся и стал активно работать в Москве. Он рассказывал мне, что когда в нашу страну приехал "отец кибернетики" Роберт Винер, посетил институт имени Сеченова — хотел познакомиться с Петром Кузьмичом. Американец с признательностью отметил, что первооткрывателем законов кибернетики считает Анохина, поскольку в основе кибернетических принципов — его теория о второй сигнальной системе. А мы объявили кибернетику лженаукой. Впрочем, как и многое другое. Поездки Хрущёва за рубеж снабжали его массой конкретных, на первый взгляд неприметных деталей, за которыми он угадывал и открывал для себя немало существенного. Президент Франции де Голль, встречая Хрущёва на парижском аэродроме Орли, обратился к Никите Сергеевичу с весьма дружеским приветствием: "И вот, наконец, вы здесь..." Март 1960 года ещё не был омрачен резкими рецидивами "холодной войны", ещё не вырулил на старт шпионский самолет Пауэрса, "контрас" не атаковали кубинские берега, и в мире укреплялся тот дух мирного сотрудничества, который усилила поездка Хрущёва в Америку. В ту пору Франция стараниями президента де Голля заняла активную, ярко выраженную национальную политику во взаимоотношениях с разными государствами мира, заявила о выходе из военной организации НАТО, де Голль, вопреки нажиму реакционных кругов, вёл дело к мирному урегулированию алжирской проблемы, распался колониальный круг французской империи, и де Голль принял эту реальность. Герой сражающейся Франции, человек, сумевший отстоять её достоинство в сложном сплетении военных и послевоенных интриг бывших союзников по антигитлеровской коалиции, добившийся для Франции места среди великих держав-победительниц, де Голль был в ту пору одним из самых популярных политических деятелей мира. Хрущёв оценивал место Франции в европейском доме и место её президента в системе личных взаимоотношений между лидерами различных государств. Независимая и сильная Франция могла стать хорошим партнером нашей страны: она противостояла амбициям Западной Германии, Италия уступала её экономическим и политическим влияниям, наконец, Великобритания не могла не считаться с фактором советско-французского сближения. Хрущёв многое имел в виду, когда отправлялся в эту поездку.   Не меньший политический капитал приобретал и де Голль Визит Хрущёва во Францию подтверждал приверженность СССР политике мирного сосуществования, а динамизм, с каким эта политика проводилась, свидетельствовал о её фундаментальном значении для нашей страны. Было что-то трогательно-комичное, когда президент и его гость, подобно Пaту и Паташoну, знаменитым комикам немого кино, вышагивали рядом: высокий, с военной выправкой аристократ и низенький толстяк, похожий на простака-крестьянина, случайно попавшего на великосветский раут. Хрущёв вынужден был делать два шага, чтобы "подстроиться" к шагу де Голля. Однако эти внешние различия не мешали двум лидерам хорошо понимать друг друга, и вся поездка Хрущёва проходила под знаком нараставшего интереса французской общественности к СССР и её лидеру. Во многих городах при встрече главы Советского правительства перед мэрией, куда обычно прибывал Хрущёв, собирались десятки тысяч людей и начинали скандировать "Хрущёв о балкон" (по традиции гость города должен появиться на балконе и выступить с речью). Хрущёв очень скоро вошел во вкус, с охотой выходил к собравшимся, и его душа оратора-пропагандиста находила заинтересованных слушателей. де Голль видел, что такой горячий приём организован левыми силами, но это его не смущало. Он ловко угадывал настроение толпы, направлял её энтузиазм в сторону французского патриотизма, величия Франции, её места в современном мире.   Журналистов, сопровождавших Хрущёва в поездке по Франции, поражала необычайная экспрессия и артистизм, с каким де Голль произносил свои речи. Он мастерски владел всеми интонационными красками своего звучного голоса, как опытный вояка, привыкший отдавать команды под грохот артиллерийских разрывов. Тесно сдвинутые к переносице глаза генерала зорко наблюдали за слушавшими его, как бы гипнотизируя собравшихся. Уже на первом приёме журналисты с удивлением обнаружили, что речи де Голля, произносимые экспромтом, абсолютно совпадали с печатными листками, которые заранее раздавала пресс-служба президента. Во время одного из приёмов во дворце Рамбуйе мы окружили генерала де Голля и попросили объяснить, как это у него получается. де Голль на секунду задумался: "Неужели это не ясно? Я учу эти речи наизусть и потом произношу их перед зеркалом. Если вы помните, точно так поступал император Наполеон". де Голль удивил Хрущёва своей коллекцией карикатур на де Голля, которой президент Франции очень гордился. Когда он с явным удовольствием показывал их Хрущёву, тот сказал, что в первые годы революции у нас рисовали карикатуры на Ленина, и это не вызывало у него гнева. де Голль тут же передал несколько карикатур на Хрущёва и посоветовал следовать этой традиции... Контакты с Францией на высшем уровне, продолженные и после ухода Хрущёва на пенсию, значительно усилили влияние советской внешней политики в Европе. В конце июня 1966 года де Голль посетил Советский Союз. Его принимали с подчеркнутой доброжелательностью. Из окна моей квартиры хорошо просматривается Советская площадь перед Моссоветом, конная скульптура Юрия Долгорукого, установленная в честь 800-летия Москвы. де Голль выразил желание обратиться к москвичам с балкона Моссовета. На площади собралась большая толпа, но к моменту, когда президент Франции начал свое выступление, хлынул проливной дождь. Через минуту только самые стойкие, прижавшись к постаменту и распахнув зонтики, ещё внимали президенту, громовые раскаты его хорошо поставленного голоса перекрывали шум ливня. Дождь хлестал ему в лицо, но он продолжал речь с истинно французской экспрессией. А я вспоминал Францию, залитые солнцем южные города, крики толпы "Хрущёв о балкон" и откровенный ответ президента советским журналистам по поводу того, как он готовит свои речи. В конце лета 1988 года я беседовал с корреспондентом французской газеты "Фигаро". Он спросил меня, чем объясняется такое "прохладное" отношение к памяти Хрущёва в нашей стране. Я задал ему контрвопрос: а почему во Франции подобное "охлаждение" коснулось президента де Голля в 1969 году, когда он проиграл референдум? Отчего Франция в ту пору забыла человека, стараниями которого она утвердила свое величие в послевоенной Европе?! Теперь воздают должное де Голлю. Думаю, случится так и с Хрущёвым Президент Египта Гамаль Абдель Насер, президент Алжира Бен Белла, президент Ганы Кваме Нкрума, президент Индонезии Сукарно, премьер-министр Бирмы У Ну, глава Камбоджийского государства принц Сианук, президент Гвинеи Секу Туре, премьер-министр Конго Патрис Лумумба. Хрущёв знал этих лидеров пробуждавшегося "третьего мира". Политическое чутьё Никиты Сергеевича подсказывало ему неортодоксальные подходы к взаимоотношениям со странами, которые вскоре образуют мощное движение неприсоединения. Во время визита Хрущёва в Югославию в 1955 году маршал Тито обратил внимание Никиты Сергеевича на президента Египта Насера, посоветовал отнестись к нему внимательно. По существовавшим тогда у нас представлениям Насер был типичным военным диктатором: он пришёл к власти в 1952 году в результате "революции офицеров". Его действия в Египте отнюдь не свидетельствовали о торжестве демократии — Насер сурово расправился с левыми силами. Одного этого было достаточно, чтобы, по меньшей мере, "не связываться" с египетским руководством. Хрущёв не спешил предавать политической анафеме этих новых людей в большой политике только за то, что они носили военную форму. Хрущёв, может быть, не был силен в философии, не знаю, читал ли он когда-нибудь внимательно Гегеля, но природное чутьё, жизненный и политический опыт помогали ему не скатываться на заезженные теоретические дороги, которые чаще всего никуда не ведут. Он внимательно следил за тем, что происходит в Египте, в других странах "третьего мира". В 1955 году Советский Союз решил продать Египту оружие, что стало мировой сенсацией. За этим актом последовала череда чрезвычайно важных событий, втянувших в свою орбиту Францию, Англию, воинственный Израиль, а затем Соединенные Штаты и Советский Союз. Агрессия Англии, Франции и Израиля против Египта в 1956 году, после национализации президентом Насером Суэцкого канала, явилась, по сути, самым опасным рецидивом колониальных амбиций в 50-е годы. Советский Союз решительно поддержал Египет. Президент США Эйзенхауэр отмежевался от действий своих союзников. Хрущёв "поймал на слове" американского президента и предложил ему немедленно ввести в Египет объединенный контингент советско-американских войск. Военная авантюра трех стран закончилась отставкой премьера Англии Идена, Франции — Фора. Египет отстоял свое право на суверенную эксплуатацию канала. Это принесло стране не только важные политические дивиденды, но и серьезные валютные поступления — много десятков миллионов долларов... В Египет я приехал впервые в 1957 году. В Порт-Саиде проходила учредительная конференция солидарности молодежи с юношами и девушками стран Азии и Африки. Там я познакомился с президентом Насером. Он встречался с делегатами. А затем я бывал в Египте, Ираке, Алжире, Ливии и других странах этого региона. В Каир приезжал много раз. Моё первое, "порт-саидовское" знакомство с президентом Насером продолжалось. Объяснялось это и тем, что редактор египетской правительственной газеты "Аль-Ахрам", с которой "Известия" поддерживали контакты, Мохаммед Хейкал был близким Насеру человеком, по сути — идеологическим советником президента, а его газета отражала точку зрения правящего ядра египетской революции. Наши отношения с Хейкалом выстраивались небезоблачно. Господин Хейкал был напичкан антикоммунистическими и антисоветскими штампами, однако в нём чувствовался тот личный интерес, тяга к фактам, которые приводили его, хоть и медленно, к существенным переоценкам. Любопытно, что когда я спросил Хейкала о том, когда организовалась газета "Аль-Ахрам", он ответил: "Очень давно, в первой трети XIX века.— И добавил:— Существенную материальную поддержку нам оказал русский царь Николай..." Эта фраза воскресила в памяти другой эпизод — парад королевской гвардии в Таиланде. Гвардией командовала Королева, одна из самых красивых женщин в мире. Королева принимала парад в форме русского гусарского полка. По площади двигались бородатые гвардейцы, будто сошедшие с гравюры XIX века. Но виденное мной происходило в декабре 1963! Как попали в жаркий тропический Таиланд, за многие тысячи километров от родины, русские батальоны? Оказалось, что и здесь в первой трети XIX века Россия сильно обозначила свое влияние. Когда после войны 1812 года рухнула империя Наполеона и заморское влияние Франции пошло на убыль, Сиам (так назывался тогда Таиланд) сблизился с Петербургом. В Таиланде в королевском дворце я видел портреты русских княгинь, породнившихся с сиамской знатью, живописные картинки заснеженного Петербурга. Зимний дворец в столице Таиланда выстроил Растрелли. Здание повторяет архитектурные линии знакомого нам дворца в Ленинграде. Только высокая крыша в традиционном восточном стиле, окрашенная в зеленый цвет, придает зданию характерные "восточные" черты. Николай I в знак особого расположения подарил сиамскому правителю один из полков своей гвардии. Полк выстроили на Сенатской площади, скомандовали: "В Сиам шагом марш!" — И двинулись в многолетнее пешее путешествие русские гвардейцы. На королевском параде в декабре 1963 года на знойной площади столицы Таиланда равняли ряды праправнуки — пятое поколение — тех русских солдат. Опереточное шествие воспринималось, однако, не только как "монаршья шалость" Николая, а реально свидетельствовало о вещах более серьезных: Россия давно играла в мировой политике не последнюю роль. Не только на ближнем, но и на дальнем востоке... В Египте в середине XX века советская политика поддержки национально-освободительных движений находила благожелательный отклик. И президент Насер, и многие другие лидеры африканских и азиатских государств увидели в Советском Союзе не только надежного политического союзника, но и верного партнера в экономических вопросах. После неудачных обращений к западным державам с просьбой о разработке проекта Асуанской плотины и оказании содействия в её строительстве Насер смело пошёл на контакты с Советским Союзом. Президент Насер стремился глубже понять не только официальную сторону советской действительности. Встречаясь с ним, я чувствовал его чисто человеческий интерес к нашим традициям, быту. На книжных полках в его доме становилось все больше книг, свидетельствующих о широте интересов. Тот полковник Насер, с каким я познакомился в Порт-Саиде в 1957 году, и президент Насер конца 50-х годов существенно разнились. Опыт политической борьбы, в том числе и поражения, связанные, например, с неудачной попыткой объединения с Сирией на чисто националистических основах, или разрыв с Ираком президента Касема, умудрял Гамаль Абдель Насера, раскрывал в его натуре черты крупного политического деятеля. Приезжая в Египет, я часто беседовал о президенте с советским послом Владимиром Яковлевичем Ерофеевым, знатоком положения дел в Египте. Работал там в ту пору и серьезный исследователь арабского мира корреспондент "Правды" Игорь Беляев. Оба они помогали увидеть и оценить нараставшие под руководством Насера перемены в египетском обществе. Он активно проводил политику национализации, создавал основы для развития крупных государственных промышленных предприятий. Шло ограничение земельной собственности, велась борьба с паразитирующими элементами той части национальной буржуазии, главным образом земельной, которым были чужды интересы развития нового Египта. Когда я приезжал в Каир по своим журналистским делам, Насер обычно передавал приглашение посетить его дом. Там наши беседы носили непротокольный, непринужденный характер. Президент расспрашивал о моей семье, детях, газетных заботах, культурной жизни в Москве. Сдержанный с виду, немногословный, он располагал к себе тем внутренним обаянием, которое быстро улавливается, если идет от искренности чувств. После приезда Насера в Москву в 1957 году у него укрепились отличные отношения с Хрущёвым. Строгий семьянин, Насер был очень внимателен к своим детям. Сыновья президента все лето проводили на небольшом островке под Александрией под присмотром старого солдата, много лет служившего с полковником Насером. Так они приобщались к самостоятельной жизни. В домашней обстановке президент Насер становился мягче, рассказывал о своей семье, отце — почтальоне в небольшом городке под Каиром. Как-то отец президента явился к сыну с упреком по поводу продолжавшегося урезания земельной собственности. "Когда мы объявили об ограничении земельного надела до 200 акров,— рассказывал Насер,— отец приехал, чтобы похлопотать за своего знакомого помещика, считая его хорошим хозяином и человеком. Как мне было переубедить его? Я вспомнил, что мне докладывали о неблаговидных делишках этого помещика, спекулировавшего на близости к отцу президента. Он тайно торговал спиртом, не исключая и святой для мусульманина период рамадана — когда предписано строгое воздержание даже от еды. Показал отцу фотографии изъятых запасов виски. Он был ошеломлен. Уехал молча. Больше никогда не обращался с подобным заступничеством". "Почему бы вашей семье — жене, детям не приехать в Египет?" — спросил однажды президент. Так наши мальчишки Никита и Алеша побывали в этой сказочной стране. До сих пор храним мы кинопленку, снятую во время "международного футбольного матча между сыновьями Насера с их товарищами и советской "сборной", в которую входили наши мальчишки, сын Игоря Беляева и дети сотрудников посольства. Наши проиграли. Советская "сборная" рыдала на краю пыльной поляны. "Это все жара",— оправдывались наши. Зимой мы пригласили детей Насера приехать к нам в гости. Президент согласился отпустить только дочь — Ходу. "Мальчишки ещё успеют, сейчас у них разгар школьных занятий, а Хода примет приглашение. Сказать вам честно,— добавил президент,— это будет ей полезно. Увидеть Россию, русскую зиму она давно мечтает..." Ходе было уже 17 лет, и она окончила колледж Когда мы с женой встречали её на аэродроме в Москве, специально для гостьи термометр показывал 30 градусов мороза. Хода вышла из самолета в легкой нейлоновой курточке. Хорошо, что Рада захватила ей валенки и теплую шубу. В первые минуты девушка не могла открыть рта. Холодный воздух ошеломил её. Но она быстро привыкла к морозу. Уже через день Никита Сергеевич пригласил Ходу, посла Мурада Галеба с супругой на конезавод в Горки X. Там, укутав гостей меховой полостью, их прокатили на русских тройках. Внимание Никиты Сергеевича к Ходе Насер не было чем-то исключительным. Он часто приглашал в дом многих иностранных гостей, послов с семьями, причём не вкладывал в это каких-то дипломатических сверхзадач. В его естестве было и личное любопытство к этим людям, и искреннее желание завязать чисто человеческие отношения, отбрасывая официальные церемонии. В книге "Роберт Кеннеди собственными словами" высказывается мысль об американском после в Советском Союзе Ллелуине Томпсоне. Роберт Кеннеди говорит, что посол не пользовался в Москве большим влиянием. Роберт Кеннеди ошибался. Было известно, что Томпсон получил назначение в Москву в ожидании пенсии. Но здесь он пришелся очень "ко двору", завязал крепкие контакты с советским руководством и оказывал серьезное влияние на советско-американские отношения. Президент Кеннеди ценил посла. Никите Сергеевичу нравился Томпсон. Его дочери учились не в американской школе, а в обыкновенной, советской. Помню, жена посла Джейн рассказала Хрущёву забавную историю из их школьной жизни. Однажды Томпсон пришёл на родительское собрание, сел за парту, выслушал замечания о занятиях и поведении своих девочек. Затем он пригласил весь класс вместе с учителями в американское посольство на день рождения дочери. Приглашение вызвало панику. Только через день был дан положительный ответ. Потребовались консультации на разных уровнях, вплоть до Министерства иностранных дел. Оказалось, мидовцы спрашивали даже у Хрущёва: как быть? Нет ли тут какого-нибудь подвоха? "Не волнуйтесь,— сказал Никита Сергеевич,— за наших детей. Пусть они дружат с детьми из других стран. Полезно и учителям понять важность этого". Перед отъездом Томпсона в США Хрущёв пригласил его со всей семьёй на дачу. Ребята привезли Никите Сергеевичу свои рисунки с забавными подписями, чувствовали они себя как дома. Жена советского посла в США Ирина Добрынина навестила чету Томпсонов. Джейн рассказала ей, что девочки хотели продолжать занятия русским языком. Пригласили учителя, и вдруг дочери взбунтовались. На вопрос, в чем дело, ответили: "Этот учитель не знает русского языка, на котором говорят в Москве". ...Весной 1964 года Насер пригласил Хрущёва на торжественное открытие Асуанской плотины. Комплекс гидротехнических сооружений на Ниле строился при содействии СССР. Египет поразил Хрущёва   Грохочущий Каир, беспредельная пустыня, примыкающая к самому городу, пирамиды Хеопса, каменная голова загадочного Сфинкса. Никита Сергеевич наблюдал, как за несколько минут от подножия пирамиды к самой её вершине поднялся, точнее сказать, проскакал, подобно горному козлу, щуплый, дочерна обгоревший на жгучем солнце человек. Так же легко, прыжками он спустился вниз. Никита Сергеевич снял часы с руки и подарил их ловкому артисту. Того тотчас окружила толпа собратьев по профессии, кормящихся за счёт пирамиды,— погонщиков верблюдов, предлагающих туристам экзотическое путешествие на "кораблях пустыни", мальчишек-разносчиков воды и прохладительных напитков,— "часы Хрущёва" явно подняли престиж их нового владельца. Открытие Асуанской плотины было похоже на вавилонское столпотворение. Сотни тысяч людей, главным образом крестьяне со всех концов Египта, жители Каира, других городов, адская смесь из шума автомобильных моторов, гудков, рева верблюдов, ослов, гул этой колышущейся, как море, толпы, громоподобные призывы мощнейших динамиков соблюдать порядок, не спускаться к барьеру плотины, не прыгать в воду, беречь детей. Мы стояли вместе с господином Хейкалом на деревянном помосте для прессы и наблюдали, как нильские воды начинают затапливать котлован. Вода поднималась все выше и выше, и вот уже несколько человек беспомощно барахтались в мутных потоках. Я понял, что они не выберутся. Хейкал тоже наблюдал за несчастными. Не было никакой возможности оказать им помощь. Когда последняя голова скрылась под водой, Хейкал проговорил: "Аллах дал, аллах взял...". Человеческая жизнь все ещё мало ценилась в этой пробуждавшейся к новой жизни стране... В один из дней Хрущёва пригласили отправиться в путешествие по Красному морю на парусном баркасе, какие строили в Египте и тысячу лет назад. Подхватил сухой напористый ветер пустыни потрепанный рыжий парус, и баркас, мерно кланяясь синей волне, заспешил от причала. Баркас, на котором мы плыли, собрал на своём борту команду молодых политиков, жаждавших новых свершений: Насер, его ближайший друг маршал Амер, члены руководства Али Сабри, Анвар Садат, гости из многих стран, примыкавших к Египту не только географически, но и политически. Хрущёв откинулся на жесткую спинку лавки у кормы суденышка и казался мне Стенькой Разиным, ведущим задушевную беседу. Это была та среда, те слушатели, какие особенно нравились Хрущёву, возбуждали в нём образное мышление. Он говорил доходчиво, увлеченно, с юмором, желая обратить слушателей в свою веру. Для лидеров тех стран, кто слушали Хрущёва, пример Советского Союза был куда ближе, доступнее, чем какой бы то ни было другой. Никто не мог отрицать того факта, что всего за несколько десятилетий отсталая Россия превратилась в могучую державу. Хрущёв не говорил, какая цена за это заплачена. Не посвящал слушателей в лабиринты нашей внутренней жизни, жестокостей сталинизма, не говорил о голоде, изничтожении крестьянства, истреблении инакомыслящих и многом другом, разорительном и страшном, что выпало на долю народа, рвавшегося к лучшей жизни. Он не любил вспоминать об этом, во всяком случае вслух. Баркас шёл между коралловыми рифами. Ветер в парусах негромко пел свою песню. Море казалось беспредельным. Разошлись по разным путям участники той беседы. Вчерашние друзья стали врагами, самые "левые" сдали на правый фланг. Бен Белла, когда-то приговоренный во Франции за революционную деятельность к смертной казни, а потом ставший первым президентом независимого Алжира, был свергнут своим товарищем по заключению (тоже "смертником") Бумедьеном. Теперь Бен Белла снова в Париже, но во главе самой реакционной мусульманской организации. Президента Насера смерть отчасти спасла от трагических перипетий. Он не узнал о том, что к власти в Египте пришёл Анвар Садат и круто повернул политический руль в противоположную сторону. Карьера этого человека, предавшего идеалы революционного обновления Египта, закончится печально. Многое переменилось во многих странах Не обошла превратностями судьба и редактора "Аль-Ахрам" господина Хейкала. После смерти президента Насера, в пору правления Садата, он был арестован, затем эмигрировал из Египта, а теперь вернулся на родину. Весной 1964 года мы виделись с ним в последний раз. Я рассказывал Хейкалу, что под Багдадом во время поездки в Ирак совершил экскурсию по маршрутам библейского предания. Вначале экскурсионный автобус отвез нас к раскопкам Вавилонской башни. Затем проехали километров двадцать по шоссе. Автобус неожиданно остановился. Подумали, что в машине какая-то неисправность. Но нет, нас приглашали выйти. До самого горизонта лежала абсолютно безжизненная земля. Через несколько минут мы ощутили, как нестерпимый жар прожигает подметки. Раскаленный воздух втягивал в себя серо-золотистые песчинки, и этот мерцающий полог парил над барханами, создавая иллюзию их движения. Девушка-гид, нисколько не боясь лучей солнца, бодро рассказывала, что в этих вот местах, по преданию, некогда располагался рай, цвели и плодоносили сады, Адам и Ева, согрешив, дали начало роду человеческому...   Хейкал выслушал меня с грустной улыбкой. "И царства богов, и жилье человека бесследно исчезают с лица земли. Я ведь археолог и знаю, как трудно иногда откопать тонкую ниточку древней истории. Здесь, под Каиром, мы долго искали хоть какие-то остатки поселений времен Хеопса и других фараонов. Гигантские захоронения и храмы уже были открыты, а где обитали простые люди, оставалось тайной. Неожиданно под двадцатиметровым слоем песка стали обнаруживать медные клювы и лапы священной птицы ибис. Медные останки лежали в строгом порядке, по прямой линии. И мы поняли, что это — улица, сохранившиеся клювы и лапки ибисов — отметки бывших жилищ. Изображения священной птицы венчали некогда крыши домов. Жилища строились из тростника и за тысячелетия истлели. А вот шапки пирамид-могильников,— заключил Хейкал,— так заметны". Надолго запомнился этот вечер в доме Хейкала. Последний заграничный визит был у Хрущёва в 1964 году в Скандинавию. Он плыл морем, и летняя Балтика щедро одаривала его покоем и солнцем. От многого устал этот беспокойный человек, и видно было, как годы гасят в нём прежний пыл. Позже эту поездку ставили Хрущёву в вину, так как она, дескать, не диктовалась политической необходимостью. Может быть, это и так. Однако Хрущёву она дала много. В Швеции и Дании он познакомился с постановкой животноводства. Прекрасные фермы на датском острове Фьюм, где корова дает около десяти тысяч литров молока в год, при жирности в 4-5 процентов, были для него не только образцом, но и укором. Во всяком случае, посещая хозяйства, Хрущёв не давал фермерам никаких советов. Ещё несколько как бы мимолетных впечатлений дали толчок к серьезным раздумьям. Вначале он отнесся к тому, что узнал и увидел, с некоторой иронией, а позже расценивал по-иному. Чтобы точнее понять его реакцию, стоит ещё раз вспомнить об отношении Хрущёва к различным, как мы сейчас говорим, привилегиям. Почти сразу после XX съезда партии отменили дополнительную "закрытую" зарплату, коей одаривали со сталинских времен довольно широкий круг аппаратчиков. Я сам, как главный редактор "Комсомольской правды", получал такие конверты. Их разносил обычно главный бухгалтер издательства "Правда" А. Васильев, безмолвно пожимал руку и удалялся. Эта "добавка" увеличивала моё жалование почти вдвое. С этих денег не брали никаких взносов, в том числе партийных, не взимали налогов — они как бы были божественным ниспосланием, манной небесной, которая сыпалась в избранные карманы. В подмосковный правительственный санаторий "Барвиха" стали пускать только в отпуск, по путевкам, а не в служебное время для "передышки". Ввели плату за пребывание там. Долго бился Хрущёв с персональными автомобилями. Их количество резко сократили, ввели для ряда лиц талоны на пользование разъездными автомашинами либо такси, разрешили продажу учрежденческих машин этому кругу лиц в личное пользование с тем, чтобы те обходились без шофера. Давалось все это тяжко. Мало кто хотел "распривилегировываться". Хрущёву, конечно, докладывали, что все уже проведено в жизнь, поездки на казенных машинах по магазинам и базарам жен ответственных товарищей пресечены, отдых оплачивается теми, кто годами привык ничего за это не платить... Кое-что удалось переломить, но, в принципе, Хрущёв понял, что ему не совладать с этой махиной, что аппарат не сдается. И все-таки "вспышки" демократизации, тяга к социальному равенству не оставляли Хрущёва. Вернусь в этой связи к Скандинавии. Хрущёв давал прощальный приём в честь премьер-министра Швеции Эрландера. В конце вечера пошёл проводить его к подъезду. Эрландер пожал руки советским товарищам, а затем подозвал гостиничного мальчика в красивой форме, сунул ему в руку монетку и о чем-то попросил. Через минуту мальчик подвез Эрландеру велосипед. Садясь на него, премьер сказал Хрущёву, что этот транспорт полезнее и экономичнее автомобиля, поскольку лимит на бензин очень строго ограничивает поездки премьер-министра. Хрущёв долго смотрел вслед высокопоставленному велосипедисту. Никак это событие не комментировал. Видел ли он себя в эти минуты на таком вот велосипеде, подъезжающим к Кремлю?! Рассказываю это не как анекдот   В Дании премьер-министр Краг извинился перед Хрущёвым и попросил его к себе на обед в небольшой компании, так как у него тесная квартира, да и та принадлежит супруге, известной датской киноактрисе. Обед вела жена Крага. Это был действительно семейный скромный вечер. Вернувшись в Москву, Хрущёв попросил своего шофера А. Г. Журавлева, который работал с ним с 30-х годов (у нас в семье этого милого, аккуратного человека, прекрасного водителя называли дядей Сашей), подготовить и подать к дому малолитражный "Москвич". На нём он и приехал однажды в Кремль. Скоро "Москвич" исчез с горизонта. Уговорили Хрущёва, убедили. До его отставки оставалось совсем недолго. Могу себе представить, в каких выражениях честили "Никиту" те, кому надоели эти его "закидоны". "Чудачество" Хрущёва с поездкой на "Москвиче" не идет из головы и представляется отнюдь не шалостью старика, скорее, это был жест отчаяния, ибо выражал он смятение души, надлом в характере личности сильной, волевой, понимающей, что не удалось вырваться из плена аппаратной империи. Должность "партийного царя" не прельщала Хрущёва, этому противилась его натура, рабочее происхождение, идеалы молодых лет, тот жизненный опыт, который существовал в нём глубже, чем внешняя приверженность к существующим правилам поведения. Но чем дальше, тем меньше у него оставалось сил для того, чтобы побороть установившиеся иерархические порядки. Я уже говорил, что в пенсионные годы, щадя Никиту Сергеевича, не приставал к нему с расспросами и досужими разговорами, но иногда такие беседы возникали сами собой. Спросил как-то Хрущёва о Суслове, о том, как мог он принимать этого сухого догматика-сталиниста, едва таившего свою неприязнь ко всему, что происходило в стране после XX съезда. Неужели не видел, что Суслов, по сути, был лишь "примкнувшим" к Хрущёву в ту пору, когда в июне 1957 года шла отчаянная схватка с просталинской группой Молотова, Маленкова, Ворошилова, Кагановича, Булганина и "примкнувшим" Шепиловым? Странным казалось, что секретарь ЦК Шепилов (умный, образованный человек, к которому Никита Сергеевич относился очень уважительно, ценил его, выделял) оказался среди противников Хрущёва, а его сторонником стал ортодокс и сталинист Суслов. Хрущёв ответил, что верил искренности Суслова, но, видимо, плохо знал его. Конъюнктурные попутчики рано или поздно обнаруживают свое истинное лицо. На всех пленумах ЦК, где речь шла о смещениях, персональных столкновениях, докладчиком назначался Суслов. Он выступил "застрельщиком" в истории с антипартийной группой Молотова, с маршалом Жуковым, секретарем ЦК Фурцевой, наконец, получил вожделенную возможность покарать и самого Хрущёва. Его речь на октябрьском Пленуме ЦК 1964 года, полная прямо-таки садистского удовлетворения, раскрыла в нём человека мелкого, не забывшего ни одного упрека в свой адрес и не простившего никому даже самого малого неповиновения. Ещё одна перемена декораций, ещё одна смена табличек в коридорах властей, а он цел. Оставалось "прислониться" к Брежневу. Суслов быстро понял, чего хочет дорогой Леонид Ильич: стать любимым вождем партии и народа. Пирамида власти, какой её представлял Суслов, непременно должна была увенчиваться единственным креслом. Работа закипела. Мои собратья по профессии, поверившие, как и я, в демократические, коллегиальные принципы руководства, после октябрьского Пленума ЦК в 1964 году стали убеждаться в том, что ошибались. Смена декораций шла неспешно, втихую, но вполне целеустремленно. Сменились главные редакторы почти всех центральных газет и журналов, радио и телевидения, венцом "очистительного" разгрома стала история "Нового мира" Александра Твардовского. В 1971 году строптивого главного редактора принудили подать в отставку. Уже к началу 70-х, а затем по нарастающей взвинчивались идеологические страсти вокруг имен многих литераторов, деятелей театра, кинематографа, художников. Суслов делал это и при Хрущёве, многое успел и тогда, но действовал с опаской: а вдруг очередной разгром сорвется? Случалось и такое. А тут стало проще. Темы XX и XXII съездов исчезали под грифом "секретно". С громадным трудом пробивались через издательства, многочисленных цензоров книги, спектакли, фильмы, созданные в духе 60-х годов. Полки в хранилищах ломились от арестованных, запрещенных лент. Режиссеры Алексей Герман, Элем Климов, Андрей Тарковский, Кира Муратова и многие другие оказались не у дел. Запрещали даже фильмы о Ленине. Так случилось с четырехсерийной телевизионной лентой, снятой по сценарию Михаила Шатрова. Фильм показали лишь в 1987 году. Да и уцелела картина случайно. Приказано было смыть пленку, чтобы не осталось никаких следов. Дикое приказание рискнул не выполнить лаборант. Наверное, не мне быть судьей Суслова, найдутся более объективные исследователи. С неугодными в пору сусловского идеологического диктата поступали решительно. Клеймо "диссидент" приклеивалось каждому, кто не клонил головы, не хотел рабского унижения. Именно в ту пору началась третья волна эмиграции. Часто насильно отправляли за границу, не подтверждали обратных виз. Способов избавиться от строптивых существовало множество. Мы знаем теперь, какой болью наполнены судьбы тех, кто прощался с Родиной вынужденно, как дорого обошлась эта безнравственная акция всей нашей культуре. Не привожу имён — их было бы слишком много   Путь домой и теперь не прост. Иных уж нет. Все чаще читаем мы короткие некрологи: Виктор Некрасов, Андрей Тарковский, Александр Галич. И все-таки изгнанники возвращаются к нам. Но вот ведь что интересно. С необычайной активностью и во многом справедливо говорится и пишется теперь о грубости и некомпетентности Хрущёва по отношению к тем или иным деятелям науки, культуры, литературы, искусств. А Суслов? А Леонид Ильич с его дежурной фразой: "Обратитесь к Михаилу Андреевичу"? Будто и не было за ними никакой вины, а так — "текущая работа" во имя укрепления идеологических позиций развитого социализма. Я спросил как-то Александра Бовина, осведомленного о взаимоотношениях "наверху" в 70-80-е годы,— как могли сойтись Брежнев и Суслов? По прежним временам я хорошо знал неприязнь этих людей друг к другу, их несовместимость во всем. Брежневу претило ортодоксальное чванство Суслова, его пуританизм, равнодушие к земным радостям. "Брежнев считал Суслова,— ответил мне Бовин,— человеком, во-первых, грамотным (?!), а во-вторых, не интриганом". Конечно, если ты произносишь речи, в которых иные слова тебе вовсе непонятны, важно иметь "грамотного" человека под рукой. Что касается любви или нелюбви к интригам, тут Брежнев выдавал желаемое за действительное. Хотя он сам был в этом отношении виртуозом. Я уже говорил, что это испытали на себе почти все члены Политбюро, которые поддержали его в столкновении с Хрущёвым. В течение первых же лет своего "правления" он тихой сапой отстранил от дел Председателя Совета Министров РСФСР Воронова, первого секретаря ЦК партии Украины Шелеста, первых заместителей председателя Совета Министров СССР Мазурова и Полянского, перед этим — Шелепина. Чуть позже он убрал и своих ближайших друзей и сподвижников — Председателя Президиума Верховного Совета СССР "сильного человека" Подгорного, взявшего на себя черную работу в заговоре, и не менее близкого друга — секретаря ЦК Кириленко. Не исключаю, что уже в последние месяцы своего пребывания у власти Брежнев добрался бы и до Суслова. Тот мешал уже не столько Брежневу, сколько тем, кто распределял посты на будущее. Суслов умер внезапно, в январе 1982 года. Сам уехал в больницу. Через несколько дней скончался. Мы ничего не знали о его болезни, причине спешной госпитализации. Помню, эта смерть вызвала недоуменные вопросы. Только из некролога мы узнали, что весь организм Суслова от мозга до сердца был склерозирован. Думаю, неспроста в медицинском документе перечислялись хвори Суслова: обычное, дескать, дело, умер старый, очень больной человек. Смерть Суслова, помпезные похороны на Красной площади. Близилась к развязке ещё одна полоса нашей истории. Кризис власти обозначался все резче. Но до решительных перемен было ещё далеко, и я вернусь к хронике событий. Время ткёт полотно человеческого бытия как бы произвольно. И не часто мы задумываемся над тем, что жизнь и действия каждого человека — частичка исторического процесса. Из старой книги, которую я взялся перечитать, выпал выцветший листок бумаги. Вспомнил, что его передал мне во время визита во Францию Н.С. Хрущёва незнакомый человек, назвавшийся другом нашей страны... Над двумя гербовыми сургучными печатями слова: "Союз свободы". Чуть ниже — размашистые росписи коменданта батальона и префекта. 3-й дивизион батальона Сен Клу. Затем крупным шрифтом: "Диплом волонтера Национальной гвардии". Патент выдан до того, как парижане сравняли с землей Бастилию — ненавистную цитадель насилия... Но самое удивительное то, что диплом волонтера Национальной гвардии Парижа выдан русскому. "Мы, нижеподписавшиеся,— значится в нём,— заявляем, что данный диплом выдан господину Николаю Грачеву. Возраст 49 лет, рост 5 стоп, 1 локоть, 3 линии, волосы и брови — шатен, глаза — голубые, нос — длинный. Зарегистрирован 13 мая 1790 года, присвоено звание младшего лейтенанта Национальной гвардии Сен Клу, что и подтверждает ведомственный протокол..." В наших исторических исследованиях имя Николая Грачева не встречается. По-видимому, русский волонтер был среди тех, кто штурмовал Бастилию, так как через одиннадцать месяцев после этого он получает высокое по тем временам звание младшего лейтенанта. Наполеон в ту пору только генерал. Екатерина II отзывает из Парижа русскую колонию. Возвращается ли на родину Николай Грачев? Да и жив ли он к этому времени? Уже немолодой, а значит, вполне сложившийся человек берет в руки оружие. Здесь, во Франции, он отстаивает свои убеждения. Этот странный документ о русском офицере во Франции конца XVIII века воскресил в памяти историю ещё одного офицера. Есть в маленьком французском городке Энен-Льетар, похожем на наши донбасские угольные городки, воинское кладбище. На белой плите надпись: лейтенант Красной Армии Василь Порик. Фашисты захватили его раненым в плен. Из концлагеря бежал. Долго блуждал по европейским дорогам, пока нашёл пути в отряд маки, состоявший из шахтеров. Те спрятали его в старом выработанном забое, спасли от фашистов-ищеек. Василь Порик вскоре стал командиром отряда, выучил язык и отличался от них только тем, что носил форму лейтенанта Красной Армии, подтверждая этим верность присяге и Родине. Фашисты схватили и расстреляли Порика в июле 1944 года в Аррасе. Позже боевые товарищи похоронили его в братской могиле. Только после войны имя его стало известно. Посмертно Порик был удостоен звания Героя Советского Союза. На могильной плите высечена Золотая Звезда, и ветераны, приходя сюда, отдают Василю воинские почести... Советские люди сражались с фашистами в разных странах Европы. Только в землю Франции легли двадцать тысяч наших соотечественников, многие из которых, подобно Порику, были солдатами Освобождения. Этот политический термин не стал ещё расхожим, однако они понимали значимость того, что делали. Здесь, во Франции, они сражались за свои дома и за Францию, как летчики полка "Нормандия - Неман", которых судьба привела на русские боевые аэродромы. Все это живо в нашей памяти, важно, чтобы хранилось и в будущем. Чтобы передавались по цепочке имена, не забывались события, судьбы людей, высшие проявления человеческой доброты, храбрости, но и зла. Там, где сражался и жил Василь Порик, я встретил многих его боевых товарищей — русских и украинцев, бежавших, как и их командир, из фашистского плена и воевавших в отрядах маки. Большинство из них стали шахтерами, они обзавелись семьями, но не "офранцузились" — все в их домах было на родной манер: еда, привычки, песни, а главное — слово, речь. Я спросил, отчего не вернулись домой, как только кончилась война? Молчание повисло в воздухе. Долгой была пауза, а потом кто-то сказал: "Мы очень хотели вернуться. Кому удалось добраться до дому, получили 25 лет за измену Родине..." Те, кто сразу после окончания войны отправлял советских пленных, освобожденных Советской Армией, "для фильтрации", а затем многих в лагеря, проявляли не просто бессердечие. Вновь пошли в ход принципы 37-го: плен — измена Родине — сажай как можно больше, хоть один да виноват. Все это, конечно, сопровождалось разговорами о бдительности. Многое должно было измениться и начало меняться в 50-е годы. Мир становился в ту пору более открытым. При всей разобщенности стран и народов мы начали ощущать важность того, что происходило не только в ближнем окружении, но и за линией нашего дома и собственных границ. Мировая политика выходила на всеобщее обозрение и на всеобщий суд. Мир обретал иной облик. Ещё не вошли в повседневный обиход многие глобальные понятия, не так тревожно, как теперь, судили мы об экологических проблемах; нам казалось, что леса вечны, пашня плодородна, реки и моря не оскудевают рыбой, мы ещё гордились удачливыми китобоями — они возвращались в Одессу под гром духовых оркестров. Панический ужас перед всепроникающей радиацией ещё не проник в людское сознание так, как в Хиросиме и Нагасаки. Советский Союз первый из ядерных держав добивался прекращения ядерных испытаний, но мы одновременно заявляли, что создали бомбу, от взрыва которой "вылетят стекла во многих домах земного шара". В то время как раз и обозначилось мнение академика Андрея Дмитриевича Сахарова на этот счёт. Он был против испытаний бомбы. Дурные примеры заразительны. Московские студенты научились бить стёкла в домах иностранных посольств, причём делали это с не меньшей экспрессией, чем в тех заграничных столицах, где швыряли камни в окна советских посольств. Вскоре дипломатия выбитых стекол исчерпала себя. Мир проходил через кризисные сроки, проникаясь сознанием того, что земля едина и неделима. В то время тесно соседствовали добро и зло. Сюжет первый. 18 января 1960 года Курилы. Шторм. Зафиксировано ЧП. От причальной стенки шквальный ветер ночью оторвал небольшую десантную баржу с четырьмя дежурными солдатами. Поиски результатов не дали. Шли неделя за неделей. Баржу посчитали пропавшей без вести. Вечером 12 марта в редакцию "Известий" поступило сообщение американского агентства. Пилот самолета, базирующегося на авианосце "Кирсардж", во время патрулирования обнаружил в океане странное судно. Снизившись, разглядел четверых солдат в советской военной форме. "Кирсардж" изменил курс и направился к нашей барже. Обзваниваю соответствующие учреждения, спрашиваю, нет ли дополнительных сведений. Но сведений нет вообще. Звонок из "Известий" привёл в действие какие-то сложные механизмы. Получаю указание: "Материал не печатать, возможна провокация". Приходится ввязаться в телефонные переговоры с безликой толпой запретителей. Они отфутболивают меня от одного к другому, явно тянут время до конца рабочего дня. Собирается редколлегия, и мы решаем действовать. Если все пройдет хорошо, нас не прочь будут похлопать по плечу: "Молодцы, так держать!" — а при неудаче — как говорят газетчики, "проколе" — занесут непослушание в особую тетрадочку, своего рода дневник по поведению. Редактор, увы, должен всегда помнить о том, сколько у него скопилось "неудов". Собственный корреспондент "Правды" в Америке, мой товарищ по "Комсомольской правде" Борис Стрельников, сообщает новые подробности. Прошу его собрать журналистов (корреспондент "Известий" в это время в Америке отсутствовал) и спешно отправиться в Лос-Анджелес встретить ребят. Наконец, четверо парней на берегу. То, что они выдержали, и то, как вели себя, потрясло американцев. Сорок девять дней в океане! Штормовые ветры силой от 60 до 120 километров в час. Одна банка консервов и несколько буханок хлеба. Вода только дождевая. Съедены сапоги, ремни, меха гармоники. Парни потеряли по 15-16 килограммов веса, обросли бородами, солнце и ветер превратили их лица в маски. Для Америки это ещё одно подтверждение характера советского человека. "Известия" отводят мужественным ребятам целую полосу. Группа журналистов пишет документальную повесть. Министр обороны маршал Р. Я. Малиновский награждает солдат орденами Красной Звезды. Филипп Поплавский, Асхат Зиганшин, Анатолий Крючковский, Иван Федотов — многонациональный экипаж в "Известиях". У нас двойная радость: за парней и за газету. Сюжет второй. 1 мая 1960 года Во время парада Хрущёв нервничал. То и дело к нему на трибуне Мавзолея подходил военный, отзывал в сторону. После очередного доклада Хрущёв сдернул с головы шляпу и, широко улыбаясь, взмахнул ею над головой. Настроение у него улучшилось. Подробности происшествия в день Первомая станут достоянием широкой общественности во время майской сессии Верховного Совета СССР, но перед этим американской стороне будет официально заявлено, что над советской территорией сбит самолет-шпион, совершавший разведывательный полет. Правительство СССР расценит акцию как недружественную, направленную на подрыв мирного сотрудничества между двумя странами, возвращение в международную практику "холодной войны". Американцы сделали вид, что ничего не знали о самолете. Им трудно было предположить, что летчик спасется на парашюте. Такие полеты американские летчики совершали не единожды, но мы не способны были пресечь их диверсии, так как наши истребители-перехватчики проигрывали американским по высотным характеристикам. Безнаказанность притупила бдительность американских военных. дипломаты и корреспонденты зарубежных газет, радио и телевидения задолго до начала заседания сессии Верховного Совета СССР заполнили все гостевые места в Большом Кремлевском дворце. Разыгрался своеобразный политический спектакль. Депутаты и гости сессии увидели увеличенные до размеров плаката фотографии: аппаратура самолета, фотопленка, запечатлевшая ряд районов советской территории, снимок бесшумного пистолета, который Пауэрс мог пустить в дело при вынужденной посадке, игла с ядом, предназначенная на тот случай, если единственным выходом из положения будет смерть. Советская зенитная ракета сделала свое дело. Самолет-шпион У-2 был сбит. Суд над Пауэрсом поставил под сомнение саму возможность совещания на высшем уровне, которое должно было состояться весной 1960 года в Париже. Хрущёв отправился туда с твердым требованием: Эйзенхауэр должен принести извинения Советскому Союзу и дать гарантии прекращения шпионских полетов. Президент США это требование не принял. Совещание на высшем уровне было сорвано. И все-таки поиск путей к смягчению международной напряженности продолжался. Хрущёв отправился на сессию Генеральной Ассамблеи ООН. Осенью 1960 года Америка встречала Никиту Сергеевича отнюдь не с распростертыми объятиями. Когда турбоход "Балтика" — небольшое судно туристского класса — подходил к Нью-Йорку, стало известно, что портовые рабочие бастуют, принять швартовы некому. Пришлось загодя высадить команду моряков "Балтики" на аварийную шлюпку, чтобы они приняли судно у причала. Операция осложнилась тем, что неизвестны были сила приливной волны и особенности нью-йоркской бухты. Однако все обошлось. На подходе к Нью-Йорку капитан спросил Никиту Сергеевича, где просить место стоянки, назвал цену пирсов — от "королевского" (а это стоило больших денег) до "угольного", где швартоваться было неловко. "Угольный" причал отклонили и выбрали тот, что по соседству — кажется, рыбацкий. Кроме товарищей из советского посольства, посольств социалистических стран и некоторых дружественных государств, никто не встречал пассажиров "Балтики". На её борту были Хрущёв, Громыко, главы государств и правительств социалистических стран Европы. В работе этой сессии Генеральной Ассамблеи ООН высшие руководители многих государств мира участвовали впервые. Группа журналистов, сопровождавших Хрущёва, сойдя с судна, сбилась у обшарпанной стенки какого-то склада, и нас в упор начал разглядывать дюжий полицейский. Дмитрий Петрович Горюнов почему-то привлек его особое внимание. Горюнов глядел на полицейского, попыхивая сигаретой. Полицейский неторопливо двинулся к нему и показал пальцем на плакат, висевший на стене: "За курение штраф 10 000 долларов". Дмитрий Петрович прочитал и, подойдя к борту деревянного настила, швырнул окурок в воду. Московская сигаретка "Новость" какое-то время крутилась в грязных потоках мусора, а потом исчезла. Горюнов сказал: "Поплыла домой",— и отошел от плаката. Журналисты направились в небольшую гостиницу "Солгрейв" по соседству с советским представительством. Пребывание Никиты Сергеевича в Нью-Йорке было довольно продолжительным. Как глава делегации он выступал по всем основным вопросам повестки дня, внимательно слушал других ораторов, подчеркнуто являя образец дисциплинированного политического деятеля, не пренебрегающего своими обязанностями: вновь поднял вопрос о всеобщем и полном разоружении, призвал покончить с позорной системой колониализма. Однажды ему предстояло выступить на утреннем заседании, а в зале после воскресного дня присутствовало не более десятка человек. Это возмутило Хрущёва. Обращаясь к председательствующему и к Генеральному секретарю ООН Хаммершельду, он потребовал кворума. "Народы мира,— восклицал Хрущёв,— думают, что их полномочные представители в ООН неустанно борются за мир, за справедливость, а на самом деле многие господа, видно, не пришли в себя после воскресных развлечений". Был объявлен краткий перерыв   Зазвонили телефоны. Можно предположить, как вытаскивали на заседание иных непроспавшихся делегатов: "Приезжайте, Хрущёв скандалит". Вскоре зал и галерея для гостей были полны. Публика мгновенно узнавала, как разворачиваются здесь события. Журналисты видели, насколько тяжко дается Хрущёву это "нью-йоркское сидение" — почти постоянная привязанность к одному месту, невозможность двигаться, ограниченность контактов. По многу часов с балкона здания представительства СССР и ООН Хрущёв отвечал на вопросы американских и других иностранных корреспондентов. Несколько десятков, а в иные дни и сотни репортеров загромождали всю проезжую часть улицы штативами фото- и кинокамер, и Никита Сергеевич вёл откровенные беседы на разные темы. Иногда на улице выстраивались цепочкой пикетчики с плакатами. Хрущёв обращался и к ним. Никакие, самые каверзные вопросы и реплики не ставили его в тупик и не вызывали раздражения. В худшем случае он покачивал головой и стыдил вопрошающего: "Вот ведь вы, кажется, неглупый человек, а какой ерундой забита ваша голова". Нередко из толпы журналистов раздавалось: "Мистер Хрущёв, ваша белая рубашка на красном фоне стены — хорошая мишень, поостерегитесь!" Когда "Балтика" пришвартовалась в нью-йоркском порту, сбежал один из членов команды. Газетчики буквально накинулись на Хрущёва с вопросами. Он задумался (а надо сказать, что ему об этом ничего не сказали), переспросил, о чем речь, явно выигрывая время, и простодушно заметил: "Что же этот молодой человек не обратился ко мне за советом и помощью? Я бы помог ему и деньгами. Ведь пропадет он тут у вас, пропадет, а жаль..." Тема была исчерпана. В газетах напечатали ответ Хрущёва и на том успокоились... Состоялась у Никиты Сергеевича необычная встреча. Решение посетить Фиделя Кастро в гарлемской гостинице могло иметь непредсказуемые последствия. Хрущёв отправился к Фиделю Кастро, созвонившись с ним по телефону. Он не предупредил полицию и другие службы безопасности о своём намерении, так как считал, что любой член делегации, работающий на Ассамблее ООН, имеет право свободно перемещаться по городу в районе Манхэттена. Поначалу автомобиль Хрущёва спокойно двигался в общем ряду. Но на полдороге полиция перехватила его машину и одним своим присутствием, воем сирен, неуклюжими маневрами привела в смятение весь поток транспорта. Возникла грандиозная сумятица. Известно, как разгораются страсти во время пробок. Многие водители поняли, из-за чего это столпотворение. Добавилась и политическая злость. В машину Хрущёва полетели помидоры и яблоки, раздались ругательства... Спасло только мастерство и хладнокровие нашего шофера. Возле гостиницы бурлила толпа. Негры, пуэрториканцы, бежавшие с Кубы контрас. Одни выкрикивали приветствия, другие — проклятия. Охрана Хрущёва "пробила" узкий проход в толпе и протолкнула Никиту Сергеевича в холл. Лифт поднял его на этаж к Фиделю Кастро. В небольшой комнате не то что сесть, стоять было негде. Хрущёв и Кастро обнялись. Кряжистый, седой уже человек и исполин с черной как смоль бородой и пышной шевелюрой. Несколько секунд они стояли, прижавшись друг к другу. Я понял, почему Хрущёв решил поехать к Кастро. Одно дело — принимать его в официальной резиденции советского представительства при ООН, другое — встретиться здесь, в Гарлеме, не чинясь возрастом и положением, по-братски. На календаре 1961 год   Плотно, опасно плотно стоят во многих точках войска противоборствующих сторон. Ждать беды можно отовсюду. Это понимает новый президент Соединенных Штатов Америки Джон Фицджеральд Кеннеди, принесший присягу 20 января 1961 года. В его инаугурационной речи много слов о мире. Однако в апреле он дал "добро" на первую атаку против Кубы. Банды наемников и контрас были разбиты на Плайя Хирон. Революционная Куба выдержала испытание боем.   В июне Кеннеди встречался в Вене с Хрущёвым. Хрущёв, заметив, что нападение на Кубу произошло 17 апреля, в его день рождения, спросил президента, не было ли в этом какого-то умысла. Президент не поддержал шутки. Вернувшись со встречи, Никита Сергеевич резюмировал переговоры с долей надежды: "Молодой президент, кажется, готов слушать доводы другой стороны. Во всяком случае, он отмежевался от утверждений о прямом участии Соединенных Штатов Америки в антикубинской операции". Так примерно говорил Хрущёв и мне перед срочной командировкой в США. Дело в том, что совершенно неожиданно мне поручили взять у президента Кеннеди интервью. Время для этого было не самое подходящее. На этот раз грозовые тучи сгущались над Западным Берлином. Американцы обострили здесь ситуацию до предела к октябрю, когда Германская Демократическая Республика создала вместо условной разграничительной линии между Западным и Восточным Берлином настоящую границу. "Берлинская стена" привела в бешенство западногерманских ультра. Предстоящий визит Кеннеди в Западный Берлин подлил масла в огонь, но реально мыслившие политики понимали, что оснований для вмешательства нет. Международное право на стороне ГДР. Каждая страна сама решает проблему устройства своих границ. В дни работы XXII съезда КПСС, в октябре 1961 года, в Западном Берлине очень неспокойно. На Фридрих-штрассе, у контрольно-пропускного пункта, пушка в пушку стоят американские и советские танки с работающими моторами. Легко представить, насколько напряжены нервы танкистов. Как долго это может продолжаться? Как зыбка, как малоуправляема ситуация, когда от экипажей советских и американских танков зависят судьбы миллионов людей. Один выстрел в Сараево подтолкнул человечество к первой мировой войне, а здесь может быть один шаг до третьей... Шло очередное заседание съезда. Кажется, 20 или 21 октября в комнату президиума вошел маршал И. С. Конев и попросил вызвать Никиту Сергеевича для срочного сообщения. Иван Степанович доложил, что моторы американских танков вот уже полчаса работают на повышенных оборотах. Маршал Конев, человек, знающий, что такое война, нервничал. Хрущёв задумался. "Отведите ваши танки на соседнюю улицу, но пусть там их моторы работают на таких же повышенных оборотах. Прибавьте шуму и грохоту от танков через радиоусилители".   Конев медлил: "Никита Сергеевич, они могут рвануться вперед!"   — "Не думаю,— ответил Хрущёв,— если, конечно, злоба не замутила окончательно разум американских военных".   Обратившись к помощникам, Хрущёв попросил записать это распоряжение и точно проставить время. Поручил редакторам "Правды" и "Известий" подготовить соответствующее сообщение. Через некоторое время Иван Степанович доложил, что американские танки ушли. Ушли и наши.   Никакого сообщения в газетах не появилось... Содержание   www.pseudology.org