Издательство "Вече", 2000 Пол Джонсон Популярная история евреев Часть 4. Гетто Ему принадлежит Идея создания двух новых институтов   Первый – возрождение древней концепции Цадика, высшего человеческого существа, высшего в силу его особой верности Богу. Сама Идея была стара, как Ной, но Бааль Шем Тов придал ей новое значение. С изменой Шаббетая Зеви мессианство было скомпрометировано. В то же Время Бешт не питал никаких иллюзий относительно франкизма или иной мессианской секты, отколовшейся от иудейского Монотеизма. Как он выражался, "Шекинья рыдает и говорит, что пока конечность держится на Теле, есть надежда на исцеление. Но, будучи отсечена, она уже не может быть восстановлена; каждый же Еврей есть конечность Шекиньи ".   И у него не было намерений двигаться по этой дороге "ампутации". В то же Время он понимал, что Мессия неудачник оставил зияющую пустоту в еврейских сердцах. И он заполнил эту пустоту, возродив Цадика, который (согласно его учению) ниспослан свыше как милость и благодать Божья. Цадик, по Бааль Шем Тову, не есть Мессия, но и не совсем обычный Человек, он – где-то посередине. Более того, поскольку Цадик не претендует на роль Мессии, их может быть много. Таким образом, появляются новые персонажи, которые могут способствовать распространению и становлению религиозного движения.   Во-вторых, он изобрел революционную форму популярной Молитвы. Это было важно, поскольку позволяло и простым, неграмотным Евреям вносить свою лепту в религиозную практику. Великая сила лурианской Каббалы состояла в том, что она порождала в Массах ощущение того, что они могут ускорить приход Мессии своими Молитвами и Благочестием. Бааль Шем Тов добился подобного же эффекта народной причастности своей новой теорией Молитвы, которую несли он и его последователи. Он подчеркивал, что Молитва – не столько человеческая деятельность, сколько сверхъестественный акт, в котором Человек прорывается через барьеры своего естественного существования в божественный мир.   Как Человеку это удается? Он берет молитвенник и концентрирует все свое Сознание на буквах. Он не читает, он желает. И, когда он делает это, буквы теряют форму, расплываются, и (это типично каббалистическая Идея) божественная Сущность, скрытая в буквах, становится духовно видимой. Это похоже на то, как если Мы смотрим сквозь прозрачный объект. Бешт называл это "входить в буквы Молитв" или в "небесные залы"; Человек знал, что он достоин, когда "входил в залы Молитв". Бешт учил, что, для того чтобы "войти", Человек Должен уничто жить свою личность, стать ничем. Тогда он создает вакуум, который заполняется некоей высшей Сущностью, действующей и говорящей за него. Когда слова молитвенника сливаются в точку, свершается трансформация, Человек прекращает свою человеческую деятельность, и тогда уже не Человек шлет наверх свои слова, а, наоборот, они посылаются в его уста. Мы продолжаем говорить, но мысли поставляются Духом.   Бешт говорил: "Я позволяю рту говорить все, что он хочет сказать". Его последователь, глава второго поколения Хасидизма Дов Баер объяснял, что духовная энергия, делающая возможным это божественное преображение, проистекает из того, что Тора и Бог, в Сущности, суть единое целое, и божественная энергия хранится в буквах Великой Книги. Успешный акт созерцательной Молитвы высвобождает эту энергию. Дов Баер использовал и другое сравнение: "Когда Человек занимается или молится, слово следует произносить в полную силу, подобно тому, как капля семени извергается всем его Телом, и в этой капле концентрируется вся его сила".   В результате Церемонии Хасидов стали довольно шумным мероприятием. Отвергая Синагогу, они завели собственные штиблех, или молитвенные дома, где и собирались в своих простых одеждах и больших меховых шапках. Если было настроение, некоторые из них курили или выпивали. Во Время Молитвы, выкрикивая, они раскачивались и хлопали в ладоши, пели мелодию ниггун и танцевали под неё. У них были и свои Молитвы на смеси польского Ашкенази и лурического сефарди. Это были бедные, грубые Люди, которые шокировали еврейский высший свет, особенно когда их практика распространилась по всей Польше и проникла в Литву. Их быстро обвинили в тайном шаббетизме, и даже раздавались гневные требования запретить их. В лице Элии бен Соломона Залмана (1720–1797), Гаона Вильно, ранние Хасиды нашли заклятого врага. Даже на фоне еврейских вундеркиндов Гаон был ребенком выдающимся.   В возрасте шести лет он выступил с проповедью в виленской Синагоге. Его светские и духовные Познания внушали благоговейный трепет. Женившись в 18 лет, он зажил самостоятельно, приобрел домик под Вильно и всецело посвятил себя ученым занятиям. Сыновья говорили, что он спал не больше двух часов в сутки, причём не более получаса подряд. Чтобы не отвлекаться, он держал ставни закрытыми даже днем и занимался при свечах. А чтобы не уснуть, он не топил в доме и ставил ноги в таз с холодной водой. По мере того как росли его Власть и влияние в Вильно, росла его тяга к занятиям. Нельзя сказать, чтобы он презирал Каббалу, но все Должно было быть подчинено требованиям Галахи. Он воспринимал Хасидизм как возмутительный скандал. Все эти разговоры насчёт Экстаза, чудес и видений, с его-точки зрения, – Ложь и заблуждение.   Идея Цадика по сути есть идолопоклонство, сотворение кумира из Человека. И, что самое главное, хасидская теория Молитвы есть подмена и оскорбление всего иудаистского богословия, от альфы до омеги. Он был воплощением кафедократии, и когда спросили, что, по его мнению, следует сделать с хасидим, он ответил: преследовать. К счастью для Ортодоксов, Хасиды стали использовать для шехиты (ритуального забоя скота) неортодоксальные ножи. Впервые Герем был объявлен против них в 1772 году. Их книги публично жгли. При втором Гереме, в 1781 году, было объявлено: "Они Должны покинуть наши Общины вместе со своими женами и детьми… им не следует давать приюта на ночь. Их шехита запрещается. Запрещается вступать с ними в деловые отношения и в Брак, а также участвовать в их похоронах".   Гаон писал: "Долг каждого верующего Еврея не признавать их, преследовать и причинять им беспокойство и подавлять их всеми возможными способами, поскольку в сердце их – Грех, и они суть язва на Теле Израиля". Хасиды также ответили бойкотами. Они издавали памфлеты в свою защиту. В Литве и особенно в Вильно Гаон создал анклав ортодоксальной Галахи и богословия, прежде чем отправиться в Эрец Израиль, дабы закончить там свои дни. Но везде в других местах Хасидизм утвердился на постоянной основе как важная и, по-видимому, необходимая часть Иудаизма. Он распространился на запад – в Германию, а затем и по всему миру. Попытка Ортодоксов уничтожить его провалилась, тем более что вскоре богословам и энтузиастам пришлось объединяться перед лицом нового и общего врага – еврейского Просвещения, или гаскала.   Хотя гаскала была довольно специфическим эпизодом в еврейской Истории, а просвещенный Еврей – Маскиль – своеобразным продуктом Иудаизма, еврейское Просвещение, тем не менее, было частью общеевропейского Просвещения. Но особенно тесно оно было связано с Просвещением в Германии, и на то были свои причины. Просветительское движение и во Франции и в Германии было направлено на то, чтобы исследовать и скорректировать отношение Людей к Богу. Однако если во Франции наблюдалась тенденция к низведению Бога и приручению Религии, то в Германии стремились достигнуть её нового понимания и приспособиться к религиозному Духу Человека. Французское Просвещение было блестящим, но в основе своей фривольным; немецкое же было серьезным, искренним и созидательным. Именно поэтому просвещенных Евреев привлекала немецкая модель; она больше всего повлияла на них, и они в свою очередь внесли в неё существенный вклад.   При этом, пожалуй, впервые немецкие Евреи стали ощущать родство с немецкой Культурой, что посеяло в их сердцах семена чудовищного будущего разочарования. Перед интеллектуалами в христианском Обществе Просвещение ставило вопрос: какое место Должен занимать Бог в становящейся все более светской Культуре, и Должен ли вообще? Для Евреев вопрос стоял скорее так: какую роль Должны (и Должны ли) играть мирские Познания в духовной Культуре? Они всё ещё пребывали в средневековом тотально религиозном Обществе. Да, Маймонид активно выступал в Пользу допуска светской Науки и демонстрировал, сколь полно она может быть совместима с Торой. Но его аргументы не смогли убедить большинство Евреев. Даже Человек столь умеренных взглядов, как Махарал из Праги, выступал с нападками на Росси именно за то, что последний пытался применить мирские критерии к рассмотрению религиозных проблем.   Некоторое количество Евреев обучалось в медицинском училище в Падуе. Однако стоило им вернуться вечером домой в Гетто, как они забывали о мире, находящемся за пределами-торы; то же случалось и с деловыми Людьми. Разумеется, многие уходили во внешний мир, чтобы никогда не вернуться, но так случалось во все времена. Что блистательно показал пример Спинозы (к удовлетворению большинства Евреев), так это что Человек не может пить из колодца языческого Познания, не рискуя смертельно отравить свою жизнь в Иудаизме. Таким образом, Гетто оставалось замкнутой вселенной не только в социальном, но и в интеллектуальном Смысле. К середине XVIII века прискорбные результаты этого оказались очевидны всем. Ещё во времена диспута в Тортозе, в начале XV столетия, еврейская Интеллигенция выглядела внешне отсталой и погруженной в мракобесие.   Теперь же, Спустя более чем 300 лет, в глазах просвещенных христиан (впрочем, даже и не очень просвещенных) Евреи представали фигурами, достойными презрения и осмеяния, в странно смешных одеждах, погруженные в древние и нелепые предрассудки, столь же далекие и оторванные от современного Общества, как какие нибудь затерянные племена. Язычники ничего не знали, да и знать не хотели о еврейском Богословии. Подобно древним Грекам, они даже не знали о его существовании. Для христианской Европы всегда существовала "еврейская проблема". В Средние века она формулировалась следующим образом: как не дать этому Подрывному меньшинству нарушить чистоту Религии и социальный Порядок? Теперь этого уже не боялись. Для интеллектуалов неевреев вопрос стоял уже так: как в общечеловеческих рамках освободить этот трогательный народ от его темноты и невежества?   В 1749 году молодой протестантский драматург Готхольд Лессинг поставил одноактную пьесу "Die Juden", которая едва ли не впервые в европейской Литературе изобразила Еврея как утонченное, рациональное существо. Это проявление терпимости было тепло встречено современником Лессинга, Евреем из Дессау Моисеем Мендельсоном (1729–1786). Они встретились и стали друзьями, и блестящий драматург ввел Еврея в литературную среду. Мендельсон страдал от искривления позвоночника, был уступчивым, терпеливым и скромным. Но он обладал невероятной энергией. Он был хорошо образован благодаря местному Раввину, получил специальность бухгалтера и всю жизнь занимался Торговлей. Но благодаря незаурядной тяге к книгам он приобрел немалые мирские Познания. При поддержке Лессинга он стал публиковать свои философские Труды. Фридрих Великий даровал ему "право проживания" в Берлине. Люди полюбили общаться с ним, и он стал заметен в салонах.   Он был на 10 лет моложе Гаона и почти на 30 лет моложе Бешта, хотя казалось, что их разделяют столетия. Горячий талмудист-богослов, мистик энтузиаст, рациональный горожанин – все эти три типа личности, соединенные в одном Человеке, олицетворяют все современное Еврейство! Первоначально Мендельсон не претендовал на какой либо особенный еврейский вклад в Просвещение, ему просто хотелось получать удовольствие. Но он был вынужден выступить со своими еврейскими убеждениями, поскольку повсюду среди неевреев он встречался с незнанием и пренебрежительным отношением к Иудаизму. Традиционный нееврейский мир говорил: прижать Евреев или выгнать. Просвещенный нееврейский мир говорил: как Нам лучше помочь этим бедным Евреям перестать быть такими еврейскими? Мендельсон же отвечал: пусть у нас будет общая Культура, но позвольте Евреям оставаться Евреями.   В 1767 году он опубликовал книгу "Phaedon", построенную так же, как диалоги Платона и посвященную проблеме Бессмертия Души. Во времена, когда культурные немцы продолжали, как правило, писать по-латыни или по-французски, а Евреи – на Иврите или Идише, Мендельсон вслед за Лессингом стремился сделать немецкий язык средством интеллектуального общения и использовать его огромные возможности. Сам он писал на нём весьма изящно и украшал свой Текст не столько библейскими, сколько классическими намеками и ссылками – особенность Маскиля. Книга была дружелюбно воспринята среди неевреев, однако форма реакции несколько расстроила Мендельсона. Даже его переводчик на французский снисходительно объявил в 1772 году, что книга замечательная, если учесть, что написана она Человеком, "рожденным и выращенным нацией, которая загнивает в своем вульгарном невежестве".   Умный молодой швейцарский пастор Иоган Каспар Лаватер высоко оценил книгу и написал, что автор явно созрел для Обращения, предложив Мендельсону публично защищать свой Иудаизм. Так получилось, что Мендельсон не по своей воле оказался вовлечен в защиту Иудаизма с рационалистических позиций, или, точнее говоря, в демонстрацию того, как Евреи, сохраняя преданность основам своей Веры, могут стать частью общеевропейской Культуры. Эта его деятельность стала многогранной. Он перевел Пятикнижие на немецкий язык. Он старался пропагандировать среди немецких Евреев изучение Иврита – в противовес Идишу, который он презирал как вульгарно аморальный диалект. По мере роста своего престижа он обнаружил, что участвует в битвах еврейских Общин с нееврейскими Властями. Он выступал против Изгнания Евреев из Дрездена и новых антисемитских Законов в Швейцарии. Он решительным образом возражал против распространенного обвинения в том, что еврейские Молитвы являются антихристианскими. В интересах светских Властей он разъяснял еврейские Законы в области Брака и присяги.   Но, представляя, С одной стороны, Иудаизм окружающему миру в самом выгодном свете, он стремился, с другой, поощрять изменения, которые помогли бы Иудаизму избавиться от неприёмлемых черт. Он осуждал институт Гарема, особенно в свете Охоты на ведьм против шаббатейцев, которая происходила в Альтоне в 1750-е годы. Он придерживался той точки зрения, что в то Время как Государство есть Общество принуждения, основанное на социальном контракте, все Церкви есть явление добровольное, основанное на убеждении. Человека не следует ни загонять в них, ни изгонять оттуда против его воли. Он считал, что лучше всего покончить с отдельной еврейской юстицией, и выступал против тех либералов неевреев, которые настаивали на государственной поддержке еврейских судов. Он призывал покончить со всеми преследованиями и дискриминацией Евреев и говорил, что верит в то, что так и будет, когда победит здравый смысл.   В то же Время он считал, что Евреям следует расстаться с привычками и практикой, которые ограничивают разумные свободы Человека, и в особенности свободу мысли. Мендельсон, конечно, ходил по канату. Он боялся свернуть на дорогу Спинозы и переживал, если его с ним сравнивали. Боялся он и вызвать гнев христиан, если в своих публичных попытках защитить Иудаизм он как либо заденет Христианство. Дискутируя с Лаватером, он указывал на опасность спора о том, что составляет кредо подавляющего большинства, и добавлял: "Я принадлежу к угнетенному народу". На самом деле он считал, что Христианство гораздо менее рационально, чем Иудаизм. Он всегда старался сохранить мост, соединявший с Просвещением, и не утратить контакта с большинством верующих Евреев. В итоге он пытался быть "всем для всех".   Очень нелегко связно изложить его взгляды так, чтобы они не казались противоречивыми. Он следовал Маймониду, утверждая, что правоту Религии можно подтвердить здравым смыслом. Однако в то Время, как Маймонид желал подкрепить рациональную Правду ссылками на Откровение, Мендельсон предпочитал обходиться без оного. Иудаизм – не Религия Откровения, а Закон Откровения: является историческим фактом то, что Закон открылся Моисею на Синае, и именно благодаря этому Закону еврейский народ обрёл духовное счастье. Правда не нуждается в чудесах для своего подтверждения. "На мудрого Человека, – писал он, – которого аргументы истинной Философии убедили в существовании Высшего Божества, гораздо большее впечатление произведет природное явление, чью Связь с целым он может частично распознать, чем чудо" (из записной книжки, запись от 16 марта 1753 года).   Однако, чтобы доказать существование Бога, Мендельсон полагался на старую метафизику: онтологическое доказательство априори и космологическое – апостериори. Оба были опровергнуты, по общему мнению, Кантом в его "Разума&site=http://www.pseudology.org&server_name=Псевдология&referrer1=http://www.pseudology.org&referrer2=ПСЕВДОЛОГИЯ&target=>Критике чистого Разума" (1781), которая вышла в последнее десятилетие жизни Мендельсона. Как апологет еврейской Религии, Мендельсон был не слишком успешен. На самом деле в Иудаизме было много такого, во что он сам не верил: Идея избранного народа, его миссия перед Человечеством, Земля Обетованная.   Он, по-видимому, считал, что Иудаизм – подходящее кредо для конкретного народа, и практиковать его нужно в частном Порядке, причём настолько рационально, насколько возможно. Идея, что вся Культура целиком может содержаться в Торе, представлялась ему абсурдной. Пусть Еврей молится дома, а выходя в мир, участвует в общеевропейской Культуре. Но-тогда по Логике получается, что каждый Еврей будет принадлежать к Культуре того народа, среди которого он живёт. И Еврейство, которое полторы тысячи лет сохраняло свое глобальное единство, невзирая на отрицательное к нему отношение, постепенно растворится, сохранившись лишь в качестве частной, конфессиональной Веры. Вот почему Ехецкель Кауфман (1889–1963) назвал Мендельсона "еврейским Лютером" – он отделил Веру от народа. Однако самому Мендельсону не была по Душе Логика, полностью отвергающая Культуру Торы. Мысль, что Евреи, поглощенные "Культурой наций", постепенно могут утратить и Веру в еврейского Бога, мучила его.   Да, он утверждал, что Иудаизм и Христианство могут идти рука об руку, если последнее избавится от своей Иррациональности. Но он был категорически против того, чтобы Евреи обратились в Христианство с целью Эмансипации. Он поддерживал прусского деятеля, Христиана Вильгельма фон Дома, собиравшегося опубликовать свой призыв дать свободу Евреям. Брошюра называлась "Касательно улучшения Евреев как Граждан" (1781). Написанная с лучшими намерениями, она отличалась снисходительным тоном, который Мендельсон считал неудовлетворительным. Фактически Дом говорил в ней следующее: Евреи народ довольно неприятный, но не порочный внутренне; по крайней мере, они не хуже, чем их сделало дурное Обращение со стороны христиан и собственная Религия, полная предрассудков. У Евреев имеется "повышенная склонность" к всяческому приобретательству, Любовь к занятиям Ростовщичеством".   Эти "недостатки" усугубляются "самоизоляцией, на которую их обрекли религиозные заповеди и софистика Раввинов". Отсюда проистекает "нарушение Законов Государства, ограничивающих Торговлю, импорт и экспорт запрещенных товаров, подделка денег и фальсификация драгоценных металлов". Дом выступает за государственные реформы, "посредством которых они могли бы исцелиться от коррупции, чтобы стать лучшим народом и более полезными Гражданами". При этом, конечно, подразумевалось, что и Религия Евреев Должна претерпеть радикальные изменения. Тогда Мендельсон почувствовал необходимость прояснить свое отношение к вопросу о роли Евреев в Обществе и сделал это в книге "Иерусалим, или О Власти Религии и Иудаизма" (1783).   Там он защищает Иудаизм как недогматическую Религию. Она дает Человеку заповеди, регламентирующие его жизнь, но не пытается держать под контролем его мысли. "Вера не приёмлет приказа, – пишет он, – она приёмлет лишь то, что приходит в результате разумного убеждения". Для счастья Человеку нужно искать и найти Правду. Поэтому Правда Должна быть доступна для Людей всех рас и верований. Иудаизм не является единственным агентом, через посредство которого Бог открывает Правду. Всем Людям, и Евреям в том числе, Должно быть позволено её искать: "Пусть всякому, кто не нарушает общественного благосостояния, повинуется Закону, справедливо относится и к вам, и к своим собратьям, будет дано право говорить то, что он думает, молиться Богу своему или своих отцов и искать вечного Спасения там, где он надеется его найти". Такова формула для обеспечения справедливого отношения к Евреям, но она не есть Иудаизм. Фактически при помощи религиозной терминологии здесь изложена формула естественной Религии и естественной Этики, в которую, разумеется, Евреи могли бы внести свой вклад, но не более того.   Исчезли, причём безвозвратно, громы Моисея. Кстати, совершенно не очевидно, что, восприняв Просвещение и поступившись какими-то положениями Иудаизма, Евреи получили бы взамен спокойную жизнь. Страна, которая ближе всего подходила бы к идеалу Мендельсона, – это Соединенные Штаты, где Идеи Просвещения опирались на прочный фундамент английского парламентаризма и плюрализма религиозной терпимости. В том самом году, когда Мендельсон писал свой "Иерусалим", Томас Джефферсон в своих "Заметках о Вирджинии" (1782) доказывал, что существование набора из нескольких разумных и этичных Религий – лучшая гарантия как материального и духовного прогресса, так и свободы Человека. Дуалистическое решение Мендельсоном "еврейского вопроса", позднее в сжатом виде сформулированное поэтом Иудой Лейбом Гордоном, как "Еврей в своем шатре, и Человек повсюду", очень хорошо соответствовало американским религиозным Идеям.   Как и население в целом, большинство американских Евреев поддерживало движение за независимость, хотя среди них были и лоялисты и нейтрально настроенные. Другие же активно участвовали в борьбе. На публичном обеде, который давался в Филадельфии в 1789 году в ознаменование новой конституции, был специальный стол, еда на котором соответствовала еврейским диетическим Законам. Евреям там было что праздновать. С учетом их Истории, они получали от новой американской конституции больше любой другой группы: разделение Церкви и Государства, всеобщая свобода Совести и не в последнюю очередь – конец всех религиозных проверок при назначениях на службу. И конституция практически давала Евреям права, хотя в некоторых штатах и с некоторым ограничением. Так, в протестантской Северной Каролине последние правовые ограничения Евреев (Правда, мелкие) исчезли лишь в 1868 году.   Но в целом Еврей чувствовал себя свободным в Соединенных Штатах; более того, он чувствовал, что его ценят. Тот факт, что Еврей усердно практикует свою Веру и прилежно посещает Синагогу, не являлся здесь недостатком, как в Европе; в Соединенных Штатах он служил пропуском в среду респектабельных Граждан, так как здесь все нормальные виды Благочестия рассматривались как опоры, на которых держится Общество. Евреи не обрели в Америке нового Сиона, но, по крайней мере, они нашли здесь постоянное место для отдыха и дом. В Европе Просвещение принесло им надежды, обернувшиеся иллюзиями, и возможности, которые превратились в новые проблемы. В некоторых местах вообще не было в отношении Евреев здравого смысла. По итогам трех разделов Польши (1772, 1793 и 1795) Российская империя, доселе отказывавшаяся пускать к себе Евреев, приняла их, удовлетворяя свои территориальные аппетиты, в количестве миллиона.   Это дало им право проживания, но лишь в пределах Черты оседлости, где их количество, нищета и бесправие быстро возрастали. В Италии, по крайней мере, в областях папского подчинения, положение Евреев также ухудшилось при папе Антисемите Пии VI (1775–1799), чей Эдикт о Евреях, изданный в самом начале его долгого правления, вёл прямо к насильственному Крещению. Закон обязывал Евреев выслушивать пренебрежительные и оскорбительные службы; если еврейский ребенок был окрещен (например, по секрету служанкой католичкой), то Церковь могла позднее предъявить свои права на него. Человека забирали в Дом Новообращенных, где от него требовали согласия (если он был уже взрослым); он мог дать его – лишь бы выйти оттуда. Феррара, некогда либеральная по отношению к Евреям, стала теперь хуже Рима. В 1817 году (!) маленькая дочь Анжело Анконы была отнята у родителей вооруженными Людьми, состоящими на службе в трибунале архиепископа, на том основании, что за пять лет до этого её, двухмесячную, тайно крестила нянька, позднее уволенная за нечестность. В итоге все это привело к тому, что в Гетто Феррары воцарился Террор. Государства, считавшие себя более просвещенными, вели себя не намного лучше.   Австрийская императрица Мария Терезия изгнала Евреев из Праги в 1744–1745 годах, хотя через три года их пустили обратно. Фридрих Великий, несмотря на репутацию покровителя Просвещения, ввел в 1750 году в действие так называемый еврейский Закон, который проводил различие между "обычными" и "необычными" Евреями. Последние были лишены наследственного права на проживание; в первой группе оно предоставлялось лишь одному ребенку. Евреи были обязаны платить налоги "за защиту" и штрафы взамен воинской службы; кроме того, они обязаны были покупать ряд товаров у Государства. Им предоставлялся лишь ограниченный выбор занятий и профессий.   Первые настоящие реформы в Центральной Европе были проведены сыном Марии Терезии Иосифом II, который правил с 1781 года. Но даже и они были непоследовательны. Иосиф ликвидировал специальный избирательный налог и желтый знак, запрет на посещение Евреями университетов и ряд профессиональных ограничений. С другой стороны, он запретил вести общественную и деловую документацию на Идише и Иврите, покончил с раввинской юстицией и ввел для Евреев воинскую повинность. Для Евреев сохранялись ограничения на проживание в Вене и ряде других мест. К тому же их права часто нарушались враждебно настроенными бюрократами. Вообще надо сказать, что эффект от этих реформ (Judenreformen) и Эдиктов о терпимости (Toleranzpatent) зачастую смазывался отношением к ним при проведении в жизнь мелких чиновников, опасавшихся, что Евреи скоро будут претендовать на их места.   Так, например, австрийский Закон 1787 года требовал от Евреев принять имена и фамилии немецкого типа. В то Время как у Евреев Сефардов давно уже установилась испанская Традиция фамилий, Ашкеназы были в этом отношении весьма консервативны, следуя древней Традиции, когда Человек пользовался своим именем в сочетании с именем отца; например, с использованием Иврита и Идиша, его могли звать Яков бен Ицхак. Отныне же древнееврейские имена объявлялись незаконными, и бюрократы издали списки "приёмлемых" имен. Чтобы получить "приличные" фамилии, производные от названий цветов и драгоценных камней (как-то: Лилиенталь, Эдельштейн, Диамант, Сапфир, Розенталь), приходилось давать взятку. Были особенно дорогие фамилии: Клюгер (мудрый) и Фролих (счастливый). Большинство же Евреев скучающие чиновники безжалостно разделили на четыре категории и соответственно назвали: Вайс (белый), Шварц (черный), Гросс (большой) и Кляйн (маленький). Многим беднякам достались совсем неблагозвучные фамилии, которые всучили им ехидные клерки: Глагенштрик (веревка с виселицы), Эзелькопф (ослиная голова), Ташенгреггер (карманник), Шмальц (смазка), Боргенихт (не бери взаймы).   Евреев, происходивших от священнослужителей и левитов, которые могли претендовать на фамилии вроде Коэн, Кан, Кац, Леви, заставляли их германизировать: Кацман, Конштейн, Аронштейн, Левинталь и так далее. Большая группа получила фамилии, исходя из места рождения: Броды, Эпштейн, Гинцберг, Ландау, Шапиро (Шпейер), Дрейфус (Трир), Горовиц и Познер. Мерзкое ощущение от этой процедуры усиливалось тем, что Люди знали: главная цель, которую преследовало правительство, состояла в том, чтобы Евреев было легче облагать налогами и призывать в армию. Внутреннюю противоречивость так называемых просвещенных деспотов прекрасно иллюстрирует Политика в отношении Евреев последних лет французской монархии. В январе 1784 года Людовик XVI ликвидировал избирательный налог на Евреев: через 6 месяцев Евреи Эльзаса были подвергнуты "реформе", которая ограничивала право Евреев давать ссуду и торговать скотом и хлебом, заставляла их запрашивать у королевских Властей разрешение на Брак и устанавливала ценз, в соответствии с которым те, кто не имел разрешения на проживание, могли быть высланы.   Это было отражением антиеврейских настроений в Восточной Франции, где проживало в это Время много Евреев Ашкеназов, являвшихся объектом Ненависти на бытовом уровне. Эта двойственность не получила полного разрешения и с началом Французской Революции. Теоретически Революция Должна была сделать всех Людей, включая и Евреев, равными. Со своей стороны Евреи Должны были отказаться от своего сепаратизма. Тон был задан Станиласом Конт де Клермон Тоннером, который на первых дебатах по "еврейскому вопросу" 28 сентября 1789 года заявил, что "не может быть нации внутри нации". А раз так, то: "Евреи Должны быть лишены всего как нация, но им Должно быть даровано все как личностям".   Всё бы ничего, но это был голос лишь просвещенной Элиты. Глас народа мог от него отличаться существенно. Жан Франсуа Ревбель, леворадикальный депутат от Эльзаса, упорно бился против предоставления тамошним Евреям равных прав от имени "многочисленного, трудолюбивого и честного класса моих несчастных соотечественников", которые "были угнетаемы и мучимы жестокими ордами африканцев, наводнивших мой регион". Лишь преодолев сильнейшее сопротивление, Национальное Собрание проголосовало за декрет о полной Эмансипации Евреев (27 сентября 1791 года), к которому прибавился гнусный довесок, в соответствии с которым правительству следует получить Долги, причитающиеся Евреям Восточной Франции. Так или иначе, но-дело было сделано. Отныне французские Евреи стали свободными, и стрелки часов никогда уже не удастся повернуть в обратную сторону. Более того, Эмансипация в той или иной форме происходила везде, куда французы смогли принести революционный Дух на своих штыках. Гетто и еврейские закрытые кварталы были упразднены в папском Авиньоне (1791), Ницце (1792) и Рейнской области (1792–1793).   Распространение Революции на Нидерланды и провозглашение Батавской республики привели к тому, что и там Евреи получили полные и формальные права (1796). В 1796-98 годах Наполеон Бонапарт освободил многие из итальянских Гетто. Французские солдаты, молодые Евреи и местные энтузиасты крушили потрескавшиеся стены голыми руками. В это Время из тени начинает выходить новый тип, который всегда существовал в эмбриональной форме – Еврей революционер. Итальянские клерикалы клялись в своей Ненависти к "галлам, якобинцам и Евреям". В 1793–1794 годах Евреи якобинцы установили революционный режим в Сент Эспри, еврейском пригороде Байона. И снова, как во Время Реформации, традиционалисты разглядели Связь между Торой и Подрывной деятельностью. Подрывные элементы – Евреи возникали в разных обличьях, часто как грубая карикатура, иногда в виде фарса. В Англии явление персонифицировалось в виде эксцентричной фигуры лорда Джона Гордона, бывшего фанатика протестанта, чья шайка терроризировала Лондон в 1780 году. Три года Спустя он обратился к Иудаизму. Раввин Дэвид Шиф из Главной Синагоги на Дьюкс Плейс отверг его притязания. Тогда он направился в Синагогу Гамбро, где его приняли.   Евреи бедняки, рассказывал доктор Уотсон (который фигурирует в романе Диккенса о бунтах "Барнаби Радж" под именем Гэшфорда), "относились к нему, как второму Моисею и искренне надеялись, что он послан Провидением, дабы повести их назад, в страну отцов". В январе 1788 года Гордона приговорили в Ньюгейте к двум годам заключения за публикацию пасквиля на королеву Франции. Ему предоставили комфортабельную квартиру на имя достопочтенного Израиля Бар Авраама Гордона, где на стене висели Десять Заповедей на Иврите, а в мешочке находились филактерии и таллит. "Это больше походило на комнату холостяка в частном доме, чем на тюремную камеру", – говорил Джон Уэсли, один из многих известных посетителей Гордона, в число которых входили и два великих герцога, Йорк и Кларенс. При нём состояла еврейка Полли Леви, его служанка любовница. У него был великолепный стол, где за обедом собиралось не менее шести гостей, причём иногда под музыку оркестра.   Поскольку он отказался гарантировать хорошее поведение, суд продолжал держать его в тюрьме на начальном этапе Французской Революции, которую он шумно приветствовал, играя похоронные песни на своей волынке и развлекая своих "Подрывных" гостей вроде Хориа Тука. Эдмунд Бурк в своих "Размышлениях о Революции во Франции" предлагает новому парижскому режиму такой обмен: "Вы Нам пришлите из Парижа своего папского архиепископа, а Мы вам отправим своего протестантского Раввина". Через несколько часов после того, как Мария Антуанетта была гильотинирована в Париже, Гордон умер в своей камере, выкрикивая революционную песню "Аристократов – на фонарь!".   Одним из первых шагов Бонапарта на посту Первого консула было запрещение этой песни. В рамках той же попытки объединить возраст Мудрости с требованиями Порядка он постарался ввести Евреев в Общество в качестве не потенциальных или реальных Подрывных элементов, а солидных Граждан. В годы его триумфа его примеру последовали и другие монархии; самой важной при этом оказалась позиция Пруссии, которая 11 марта 1812 года признала Евреев, имевших к тому моменту право на жительство, полноправными Гражданами, ликвидировав всяческую дискриминацию и специальные налоги. Евреи, особенно наиболее образованные, сходились во мнении, что Франция сделала для них больше, чем любая другая нация, и эта точка зрения просуществовала столетие, пока её не поколебало дело Дрейфуса. Однако-евреи заметно уклонялись от солидарности с французской буржуазией. Английские Евреи были справедливо обеспокоены волной ксенофобии, которую вызвал революционный Террор и чьим результатом явился Закон об иностранцах 1793 года. Церковные старосты португальской Синагоги в Лондоне потребовали от своего Раввина выступить с проповедью, призывающей Евреев исполнить свой Долг перед королем и конституцией.   Благодарственная проповедь Раввина Соломона Гиршеля, посвященная победе при Трафальгаре, была первой публикацией Главной Синагоги. Она вся дышала, писал "Джентльменз Мэгэзин", "истинным Благочестием, великой лояльностью и благожелательностью ко всем". Лондонские Евреи рвались в ряды добровольцев. Глядя на них в Гайд Парке, Георг III воскликнул: "Боже, сколько же здесь названий животных – Вольф, Бэр, Лайон!" На другом краю Европы, в России, Хасиды вовсе не стремились к Просвещению и обогащению на французский манер. Как сказал один Раввин: "Если победит Бонапарт, возрастет число богатых среди сынов Израиля, а также и величие Израиля; однако они уйдут и унесут сердце Израиля далеко от Отца Небесного".   Можно понять и оправдать подозрительность, с которой Евреи воспринимали радикальное изменение отношения к себе. Яблоко, что им протянула богиня Революции, было порченым. События 1789 года стали продуктом французского Просвещения, которое было в высшей степени антиклерикальным и в глубине своей враждебным Религии как таковой, и в таком случае тут возникала проблема. Писателям во Франции XVIII века позволялось многое, но прямые нападки на католическую Церковь были опасны, а тут им пригодились Труды Спинозы. Озабоченный тем, чтобы найти рациональный подход к Истине, содержащейся в Библии, он неизбежно разоблачал суеверия и мракобесие Религии Раввинов. Он указывал путь к радикальной критике Христианства, но при этом собирал материал для осуждения и Иудаизма. Французским философам хотелось бы последовать за ним в первом вопросе, но им казалось, что безопаснее сделать это, сосредоточившись на втором.   Вот так и получилось, что они вернулись к старому аргументу Св. Августина, что Иудаизм свидетельствует в Пользу правоты Христианства. Однако он свидетельствовал скорее о его выдумках, суевериях и лживости. Они видели в Иудаизме Христианство, доведенное до карикатуры, и именно на критике этого маскарада они сосредоточились. Вот, говорили они, пример того, как дурно влияет на Людей порабощение Религией.   В своем "Философском словаре" (1756) Вольтер утверждал, что абсурдны попытки современного европейского Общества заимствовать свои фундаментальные Законы и верования у Евреев. "Их жизнь в Вавилоне и Александрии, которая позволяла личностям приобрести Мудрость и Знания, лишь способствовала тому, что народ в целом преуспел в Науке Ростовщичества… Это абсолютно невежественная нация, которая в течение долгих лет соединяла презренную скаредность и отвратительные предрассудки с неистовой Ненавистью со стороны всех наций, которые были вынуждены её терпеть". "Тем не менее, – снисходительно добавлял он, – не стоит их сжигать на костре".   Дидро, редактор знаменитой Энциклопедии, выражался не столь оскорбительно, но в своей статье "Философия Евреев" он приходит к выводу, что Евреи обладают "всеми недостатками, присущими невежественной и суеверной нации". Барон Гольбах пошёл намного дальше. В ряде книг, особенно в своем "Духе Иудаизма" (1770), он вывел Моисея как автора жестокой и кровожадной Системы, которая растлила и христианское Общество, ну, а Евреев вообще превратила во "врагов рода человеческого… Евреи всегда демонстрировали свое пренебрежение к самым ясным требованиям Морали и законности… От них требовали быть жестокими, бесчеловечными, нетерпимыми, ворами и предателями. Все эти деяния считались угодными Богу".   Опираясь на этот антирелигиозный анализ, Гольбах затем свалил в одну кучу все обычные социальные и деловые жалобы на Евреев. В итоге французское Просвещение, идя навстречу чаяниям Евреев в этот момент, оставляло им довольно мрачное наследие на будущее. Потому что этих французских писателей, и прежде всего Вольтера, широко читали по всей Европе – и подражали им. Вскоре и первые немецкие идеалисты, вроде Фихте, подняли ту же самую тему. Труды Вольтера и его коллег были знаменем и основополагающими документами современной европейской Интеллигенции, и поэтому для Евреев было трагедией, что в них содержался вирус Антисемитизма.   Так прибавилось ещё одно наслоение в исторически сложившейся громаде антисемитской полемики. Поверх языческого фундамента и христианского подвала возник ещё и светский этаж. В каком-то Смысле этот этап грозил наиболее серьезными последствиями, поскольку он гарантировал, что Ненависть к Евреям, которую подогревал так долго христианский фанатизм, переживет даже спад религиозного Духа. Более того, этот новейший мирской Антисемитизм почти немедленно стал разрабатывать две темы, теоретически взаимоисключающие, но на практике сливающиеся в дьявольский контрапункт.   С одной стороны, вслед за Вольтером поднимающиеся европейские левые стали видеть в Евреях мракобесов и противников прогресса Человечества. С другой же стороны, силы консерватизма и реакции, ссылаясь на выгоды, которые Евреи извлекли из падения старых Порядков, стали изображать их союзниками и подстрекателями Анархии. То и другое не могло быть Правдой одновременно.   Ни то ни другое не было Правдой. Но верили и тому и другому. Второму мифу, к сожалению, содействовали добрые намерения Наполеона, который пытался лично разрешить "Еврейский вопрос". В мае 1806 года он издал декрет, которым учреждалась Ассамблея еврейских нотаблей со всей Французской империи (включая Рейнскую область) и Итальянского королевства.   Идея состояла в том, чтобы создать постоянную основу для взаимоотношений нового Государства и Евреев, подобно тому, как Наполеон построил их с католиками и протестантами. Эта структура в составе 111 Человек, избранных лидерами еврейских Общин, заседала с июля 1806 по апрель 1807 года и дала ответы на 12 вопросов, которые адресовала ей Власть, по поводу Законов о Браке, отношения Евреев к Государству, внутренней организации и Ростовщичества.   Опираясь на эти ответы, Наполеон заменил старую общинную структуру так называемыми консисториями, которые в совокупности образовали общееврейскую организацию, регулирующую поведение тех, кого теперь следовало именовать не Евреями, а "французскими Гражданами моисеевой Веры". На тот день это решение было, пожалуй, прогрессивным. Однако на беду Наполеон дополнил этот светский орган параллельным собранием Раввинов и ученых Людей, дабы они давали Ассамблее советы по техническим вопросам Торы и Галахи. Наиболее традиционные иудаисты встретили эту Идею без энтузиазма. Они не признавали за Наполеоном права ни изобретать подобный трибунал, ни созывать его. Тем не менее, Раввины и богословы собирались в феврале марте 1807 года в обстановке пышности и с подобающими Церемониями. Собранию дали титул Синедриона.   К нему было привлечено намного больше внимания, чем к серьезному светскому собранию, и оно постоянно упоминалось в воспоминаниях европейцев Спустя много лет после того, как еврейская Политика Наполеона была уже навсегда забыта. На правом краю политического спектра, уже испытывавшем жуткие подозрения, что Евреи затевают что-то радикальное, собрание этого как бы Синедриона, явившегося свету после перерыва в полторы тысячи лет, вызвало усиленные подозрения. Не явился ли он открытым и санкционированным сборищем конклава, который все это Время собирался тайно?   Вспомнили о мемуарах, где говорилось о тайных еврейских ассамблеях, которые каждый год выбирали новый город, чтобы совершить там ритуальное убийство. И возникла новая Теория заговора, которую запустил в том же году в Обращение аббат Баруэль в своей книге "Memoire pour servir a l’histoire du jacobinisme". Там впервые появились намеки на фантазии, сложившиеся впоследствии в мифы о "Сионских мудрецах" и их секретных планах.   Синедрион привлек также внимание тайных полицейских служб, которые самодержавные режимы Центральной и Восточной Европы стали формировать, чтобы противостоять угрозе радикализма, которую стали считать постоянным вызовом традиционному Порядку. И именно из досье Тайной полиции в дальнейшем явились "Протоколы сионских мудрецов". В итоге, когда пали стены Гетто и Евреи вышли на свободу, они обнаружили, что вступают на территорию нового, менее заметного, но не менее враждебного Гетто из подозрений. Вместо старинного бесправия они получили современный Антисемитизм. Содержание   www.pseudology.org