Дмитрий Вадимович Ольшанский Роль массовых настроений в политических процессах Часть 1 Перелом 80–90-х гг. нашего века принес новые впечатляющие примеры той активности масс, которая проявляется в ходе бурных политических процессов. Только в 1989 г. в экс-СССР, по официальным данным, состоялось 5,300 митингов разного рода, на которых присутствовало 12,600,000 человек.   С 01 января 1990 г. по 23 февраля прошло более полутора тысяч митингов, в которых приняло участие 6,400,000 человек. Лишь за два дня 24–25 февраля 1990 г. к ним добавилось еще почти полтысячи митингов и более миллиона участников. Причем процессы вовлечения в политические действия значительных масс людей, охваченных определенными настроениями, нарастали. Для советского общества это открытие оказалось связанным с серьезным потрясением. Можно спорить со многими взглядами писателя В.Г. Распутина, но нельзя не согласиться со следующей мыслью, высказанной на Первом съезде народных депутатов СССР: “Когда-нибудь мы пожалеем, что пренебрегли столь важной наукой в это переломное время, как социальная психология. Знание этой науки, позволяющей учитывать настроения людей, способно принести самые неожиданные и удивительные результаты”. “Неожиданность результатов такого рода, однако, вызывала и продолжает вызывать сомнения. По известному выражению Гегеля, иронически повторенному в свое время и Марксом, “дурная сторона общества – масса необразованных простых людей,– своим беспокойством создает движение, без чего не было бы вообще истории.   Роль массовых настроений, под влиянием которых действуют массы, значительна и в историческом развитии, и в современных условиях. Задачей данной главы является специальный анализ исторических корней этого феномена и его сегодняшнего влияния на политику. Роль политических настроений в историческом развитии Адекватное рассмотрение роли политических настроений в историческом развитии общества возможно только на основе исследования соответствующих источников – прежде всего, описаний исторических событий.   С одной стороны, это позволяет выявить феномен настроений и его влияние на политические события в тот или иной период истории. С другой же, не менее существенной стороны, это дает возможность проследить, когда и в какой связи появилось данное понятие в историографии, т. е. установить предысторию понятия и определить момент, когда оно стало употребляться для объяснения тех или иных политических ситуаций.   При всей взаимосвязанности исторической действительности и ее историографического отражения такое различение реальной истории и ее осмысления в нашем случае не просто необходимо, но и достаточно плодотворно. Изучение описаний исторических событий, их прочтение с точки зрения исследуемого нами предмета позволяет прийти к выводу, что понятие астроения в социально-политическом контексте встречается при описании достаточно динамичных процессов. настроения становятся заметными для исследователей при рассмотрении бурных периодов и эпизодов исторического развития, обычно связанных с серьезными общественно-политическими потрясениями. Одним из первых обращается к этому понятию Аристотель, связывая “настроения лиц, поднимающих восстание”, с мятежами, направленными на свержение власти, с “политическими смутами и “междоусобными войнами”. Однако это наблюдение Аристотеля не получило достаточного развития ни в его собственных трудах, ни в работах мыслителей на протяжении последующего достаточно длительного периода. Долгие годы анализ политических событий осуществлялся в рамках историографической традиции, выдвигавшей на первое место деяния отдельных политических персонажей, руководствовавшихся якобы достаточно осознанными решениями.   Каноны “жизнеописаний”, созданных античными историками Плутархом и Светонием, не предполагали использование в объяснении социально-политической реальности таких достаточно размытых понятий как настроения. Тем более, они не предполагали изучение массового выражения этих настроений. Таким образом, наблюдение Аристотеля, глубоко исследовавшего проблемы политической организации общества, можно считать лишь прозорливой догадкой, намного опередившей и современный ему уровень социально-политического анализа, и последующий. Определенный всплеск внимания к “настроениям в политическом контексте обнаруживается спустя большой временной промежуток в работах, посвященных истории средних веков и эпохи Возрождения. Об этом особом, специфическом феномене пишут исследователи тех времен, начиная вновь употреблять слово “настроение и близкие к нему понятия, “наиболее адекватно передающие “напряженный драматизм эпохи Возрождения – времени великих взлетов и великих падений”. В этот период зарождается новая историографическая традиция, новые способы осмысления политики, в рамках которых в единстве действия начинают рассматриваться отдельная личность и народ в целом   “Острые социальные схватки – закономерность, движущая весь исторический процесс, – такова концепция Макиавелли-историка. Это первая в истории европейской мысли книга, сочетающая в себе глубокий анализ человеческой жизни, тонкий психологизм и широкое мировоззрение”. В “Истории Флоренции Н. Макиавелли писал: “Глубокая и вполне естественная вражда, …порожденная стремлением одних властвовать и нежеланием других подчиняться, есть основная причина всех неурядиц, происходивших в государстве”. И далее объяснял: “Ибо в этом различии умонастроений (подчеркнуто мной – Д.О.) находят себе пищу все другие обстоятельства, вызывающие смуты…”. К этой мысли он возвращался и в других работах: исторический процесс, смена форм государства происходят пол влиянием “непреложных жизненных обстоятельств”, под воздействием “непреложного хода вещей”, в котором проявляются действия людей, “охваченных определенными настроениями”. Можно с большой долей уверенности предположить, что именно такие феномены, соединяющие людей в едином политическом действии, имел в виду и К. Маркс, делая следующую выписку из сочинений флорентийца: “Народ в совокупности силен, а в отдельности – слаб”. Отделив политику от морали и религии, начав исследовать собственно политические явления и процессы, Макиавелли не миновал феномена политических настроений. Однако, создав принципиальные основы новой политологии, он не дал специального анализа роли массовых настроений в политике. Тем не менее традиции, заложенные им, остались и получили в дальнейшем наиболее серьезное развитие. Спустя многие годы, возвращаясь к ним при рассмотрении позднего средневековья, Й. Хейзинга писал:   “Без сомнения, тот или иной элемент страсти присущ и современной политике, но за исключением периодов переворотов и гражданских войн, непосредственные проявления страсти встречают ныне гораздо больше препятствий: сложный механизм общественной жизни сотнями способов удерживает страсть в жестких границах. В XV веке внезапные эффекты вторгаются в политическую жизнь в таких масштабах, что польза и расчет все время отодвигаются в сторону”. Каждодневная жизнь того времени проявлялась “то в неожиданных взрывах грубой необузданности и звериной жестокости, то в порывах душевной отзывчивости, в переменчивой атмосфере которых протекала жизнь средневекового города”. “Все это – настроения (подчеркнуто мной – Д.О.)… без каких бы то ни было ограничений и на глазах у всех”. Описания таких массовых настроений впечатляют: “…это страстное волнение, порой охватывающее весь народ, когда от слов странствующего проповедника горючий материал души вспыхивает, словно вязанка хвороста. Это бурная и страстная реакция, судорогой пробегающая по толпе и исторгающая внезапные слезы, которые, впрочем, сразу же высыхают”. Роль массовых настроений в европейском средневековье отмечает и А. Я. Гуревич, подчеркивая сложность их адекватного анализа для современных исследователей, которые вынуждены опираться, прежде всего, на письменные тексты, созданные элитой: “Конечно, если мы станем искать в высказываниях ведущих теологов и философов средневековья непосредственное выражение массового сознания и вознамеримся по ним судить о настроениях (подчеркнуто мной – Д.О.) и воззрениях “среднего человека”, мы впадем в глубочайшее заблуждение. Мысли этих “теоретических представителей элиты были весьма далеки от умонастроений народа…”. Не касаясь здесь вопроса о методе исследования массовых настроений, отметим ту роль, которую они, бесспорно, стали играть именно с периода средневековья.   Город как особый способ группирования людей того времени порождал массовые заразительные психические процессы   Под влиянием этих процессов значительные общности людей приходили в сходные психические состояния. Это проявлялось в разнообразных действиях масс, включая специфически политические действия. Среди заразительных психических состояний, игравших роль в политической жизни, именно в это время наиболее заметными становятся массовые настроения. В дальнейшем они оказываются влиятельным фактором европейской политики. Понятие настроения в таком контексте начинает использоваться достаточно часто: при описании крестьянских восстаний (Жакерия), бунтов против королевской власти, первых буржуазных революций и т. д. Подчас собственно политические настроения смешиваются с другими (обычно с религиозными или этническими), однако с течением времени они выделяются в самостоятельное явление, проявляющееся при специфических процессах. Так, например, А. З. Манфред, основываясь на многочисленных первоисточниках, считает динамику таких настроений одним из весомых моментов в истории Франции конца XVIII – начала XIX вв. Приближение Великой французской революции, в частности, характеризуется тем, что “вся страна была охвачена революционным брожением. …Выборы в Генеральные штаты и составление наказов проходили в обстановке крайнего общественного возбуждения”.   Это проявлялось буквально во всем: “Рост боевых демократических настроений давал о себе знать и в театральной жизни страны” Настроения стремительно нарастали: “Население Парижа и других городов Франции находилось в непрерывном возбуждении. Газеты, многочисленные брошюры и листовки, выпускавшиеся в те дни, пользовались огромным спросом. У всех пробудился интерес к политике; люди жили нетерпеливым ожиданием перемен. В Париже на площадях и бульварах возникали импровизированные собрания. Никому не ведомые ораторы произносили вдохновенные речи… приносили последние новости… вслух читали газеты. Стоявшие в Париже войска заряжались этим настроением народа”.   Оказалось достаточным небольшой искры: ею стала пришедшая из Версаля весть, “которая вызвала взрыв негодования… Народ стихийно поднялся на борьбу, улицы и площади стали заполняться толпами… загудел набат… народ захватил несколько десятков тысяч ружей. Вооруженное восстание ширилось и росло…”. Сыграв огромную роль в победе революции, массовые настроения показали свою динамичность и силу, проявившись и на закате революционных событий, способствуя приходу к власти Наполеона. К этому времени общим стало настроение недовольства, связанное с непрерывными политическими потрясениями, разрушением прежних механизмов экономической жизни, военными неудачами властей, страхом перед якобинским террором. “Порядок, стабильность, прочные устои, гарантирующие от опасности слева и …справа, считались необходимым условием для возобновления… полнокровной жизни общества…”. Такие настроения, в первую очередь, отличали буржуазию. Однако в значительное мере те же настроения были присущи и созданному революцией классу крестьян-собственников. Отмечая важность проблемы настроений, А. З. Манфред с сожалением отмечал: “Конкретно-исторически эта тема остается неизученной, и здесь приходится больше прибегать к догадкам, чем утверждать с определенностью. Все же, не рискуя ошибиться,– определяет историк характер массовых настроений того времени,– можно сказать, что крестьяне, желавшие спокойно пользоваться плодами приобретенного, требовали порядка и стабильности. Атмосфера ажиотажа, неустойчивости цен, колебания политики то вправо, то влево была не по нутру крестьянам, противоречила их интересам, их склонности к накоплению, порождала чувство неуверенности в завтрашнем дне и неудовлетворенности сегодняшним”. На волне таких настроений и произошел политический переворот. Задолго до А. З. Манфреда видный исследователь массового поведения Г. Лебон писал: “Мы знаем, каково было в момент французской революции состояние умов…: трогательный гуманитаризм, который, начав идиллией и речами философов, кончил гильотиной. Это самое настроение, с виду столь безобидное, в действительности столь опасное”, вскоре привело к хаосу и крушению общества. Фактор массовых настроений выделяли, используя несколько иные понятия, и К. Маркс, и Ф. Энгельс, исследуя Великую французскую революцию и последовавшие за ней события XIX века. Это привело их к созданию определенной методологии для понимания роли народных масс в историческом развитии, о чем специально будет сказано дальше. Особая роль настроениям и описанию их места в политике отводилось в русской историографии   Если в рассмотрении европейской истории намечаются лишь явственные контуры, очерчивающие роль данного феномена, и обозначается приблизительный период, когда эта роль стала заметной в политологическим анализе, то в русской истории все было значительно отчетливее. Отечественная историография зафиксировала не только тот момент, когда заметным стал сам феномен, но и тот, когда оформилось и получило распространение соответствующее понятие. Согласно анализу В. О. Ключевского специфическую роль в русской истории сыграло смутное время, “четырнадцать бурных лет, пережитых Московским государством в начале XVII века. смута привела к двум важнейшим последствиям в положении государства:   “во-первых, прервалось политическое предание, старый обычай, на котором держался порядок в Московском государстве”; во-вторых, “смута поставила государство в такие отношения к соседям, которые требовали еще большего напряжения народных сил для внешней борьбы”, чем раньше.   “Отсюда, из этих двух перемен, вышел ряд новых политических понятий, утвердившихся в московских умах, и ряд новых политических фактов…”. “Прежде всего, из потрясения, пережитого в смутное время, люди Московского государства вынесли обильный запас новых политических понятий, с которыми не были знакомы их отцы… Это и есть начало политического размышления”. Согласно В. О. Ключевскому, получается, что в этот период в России начались процессы, которые Макиавелли зафиксировал в Европе ХIV–ХV вв. Стали появляться похожие политологические праконцепции, включавшие не только “государя”, но и “государство”, и “народ”. Среди наиболее важных “новых политических понятий здесь, как и в Европе, оказывается “настроение”. Выделяя специальный раздел в описании последствий смуты – “настроение общества”,– В. О. Ключевский прослеживает ясную связь политики с настроениями. Он пишет, что “внутренние затруднения правительства усиливались еще глубокой переменой в настроении народа. Новой династии приходилось иметь дело с иным обществом, далеко не похожим на то, каким правили прежние цари.   Тревоги смутного времени разрушительно подействовали на политическую выправку этого общества… Недовольство становится и до конца века остается господствующей нотой в настроении народных масс… Эта перемена выразилась в явлении, какого мы не замечали прежде в жизни Московского государства: XVII век был в нашей истории временем народных мятежей”. Роль настроений усиливалась и далее – в частности, тем, что попытка властей укрепить государственное устройство централизованно-административным путем и жестко разграниченным сословным строем лишь усилили “рознь общественных интересов и настроений”. С течением времени последовала их поляризация и политизация   Поэтому понятно, что, исследуя последующие периоды русской истории, В. О. Ключевский от настроения народных масс переходит к более дифференцированным понятиям. Он пишет, например, о том, что перемена в государственном положении дворянства в конце XVIII века (отмена обязательной военно-гражданской службы) “глубоко изменила настроение сословия”; рассматривает истоки и динамику “политического настроения шляхетства”, четко называя одну из своих лекций: “Политические настроения дворянства после Петра”. И таких примеров немало. Фактор настроений в близких контекстах выделялся и другими историками России. Так, в частности. С. М. Соловьев писал, исследуя петровскую эпоху: “Мы видели, в каком настроении (подчеркнуто мной – Д.О.) духа сотрудники Петра… поднесли ему титул императора Великого и Отца Отечества”. Для исследователей русской истории, как и для специалистов по европейскому средневековью, важным был, как уже говорилось, вопрос о методе изучения феномена политических настроений. Пытаясь адекватно решить данную проблему, они опирались не только на мысленную психологическую реконструкцию мотивов поведения участников политических событий, но и на письменные источники, носившие не только элитарный характер. “…Мы имеем и документальные свидетельства о политическом настроении и образе действий тогдашнего шляхетства”,– писал В. О. Ключевский, исследуя записки и проекты, подававшиеся представителями послепетровского дворянства в высшие органы власти. Подобный подход не давал, тем не менее, полной уверенности в его адекватности. Фиксация историками феномена политических настроений вызывала вопросы и о методологии, и о конкретных методах его изучения. Эти вопросы, поставленные в исторических исследованиях, продолжают оставаться актуальными и в наше время. XX век, породив глобальные массовые политические феномены, продемонстрировал возрастающую роль народных масс в историческом развитии   Российским большевикам, и, прежде всего В. И. Ленину, удалось не только выявить и использовать фактор массовых настроений в политических процессах, но и дать многочисленные наметки политологического подхода к данному вопросу. Они уже были обобщены в научной литературе. Приведем лишь несколько примеров. Характеризуя влияние массовых настроений на реальную политику, В.И. Ленин, в частности, писал: “…настроение, возбуждение, убеждение масс должны проявляться и проявляются в действии”. Такие настроения, охватывающие значительные группы людей, играют существенную роль в сложных, противоречивых, критических ситуациях, на практике разрешающихся “переломом настроения масс, геройской инициативой отдельных групп, которая на фоне такого перелома играет нередко решающую роль”. Во многих работах, однако, В. И. Ленин подчеркивал, что подобные “переломы настроений необязательно носят положительный, прогрессивный характер. Возможны и переломы в противоположную сторону. Тем большее внимание необходимо уделять массовым настроениям в сложных политических ситуациях. Так без информации о массовых настроениях невозможно принять правильное политическое решение: “… Учет настроения может быть необходим для определения момента, того или иного действия, шага, призыва и т. п.… . Единственная возможность политической партии вести эффективную политику, по мнению В. И. Ленина, заключается именно в учете реальных массовых настроений, в которых кристаллизуются психология и мировосприятие массы. Отсюда его настойчивые требования:   “Жить в гуще… Знать настроения… Знать все… Понимать массу”   В другом месте он писал о необходимости “жить в гуще рабочей жизни, знать ее вдоль и поперек, уметь безошибочно определить по любому вопросу, в любой момент настроения массы…”. Характеризуя предреволюционную ситуацию, тот же В. И. Ленин подчеркивал роль динамики настроений: “Объективное положение в Европе таково, что в массах растет разочарование, недовольство, протест, возмущение, революционное настроение, способное на известной ступени его развития невероятно быстро превратиться в действие”. В России “Ленский расстрел явился поводом к переходу революционного настроения масс в революционный подъем масс”. Охваченные такими настроениями, массы стали достаточно самостоятельной силой в политике. Примеры этого дает, в частности, С. Д. Мстиславский – в то время крупный деятель партии левых эсеров,– касаясь событий Февральской революции: “…В этот момент выступил Керенский… Он был бессилен… перед враждебной толпой, он был не в силах переломить силою слова, силою воли собственной – своей силой настроения массы”. Описывая последовавшие за этим события 1917 г., А. М. Горький в цикле публицистических статей в газете “Новая жизнь”, объединенных затем под названием “Несвоевременные мысли”, для обозначения массовых настроений использует такие выражения, как “обалдевшая масса”, “взрыв зоологических инстинктов”, “отвратительные картины безумия”, “чертополох ядовитой вражды злых подозрений, нестыдной лжи, клеветы, болезненных честолюбий и т. д.… . Яркими примерами описания настроений и их роли в октябре 1917 г. полна известная книга Д. Рида, в предисловии к первому изданию которой Н. К. Крупская писала “Все эти картинки, выхваченные из жизни, как нельзя лучше передают настроения масс – настроение, на фоне которого становится особенно понятен каждый акт великой революции”. Приведем лишь один пример собственно политического анализа данного феномена: “В отношениях между слабым правительством и бунтарски настроенным народом наступает момент, когда каждый акт власти доводит массы до отчаяния, а каждый отказ со стороны власти действовать вызывает презрение по ее адресу”. Количество подобных описаний в различных текстах XX в. нарастает столь стремительно, что они едва ли поддаются сколь-нибудь полному анализу и систематизации. Однако количество их привело к определенному качественному сдвигу в осмыслении роли феномена политических настроений.   Подведя вынужденную черту под накоплением исторических описаний, попытаемся обобщить имеющуюся феноменологию В контексте нашего анализа принципиальное значение имеют два момента. Первый связан с пониманием субъективных аспектов истории и политики. Второй – с акцентированием роли масс как реального субъекта исторического развития. Простое феноменологическое рассмотрение приводит к констатации того, что политика есть, прежде всего, человеческая деятельность с определенными результатами. Выражаясь в тех или иных политических институтах, эта деятельность наполняет собой политические процессы.   Одно из весьма распространенных пониманий политики исходит из известного положения: “Главный недостаток всего предшествующего материализма – включая и фейербаховский – заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно”. Если согласиться со сказанным (а специальных оснований для возражений не видно), то следует исходить из понимания политики как специфической деятельности людей: “История не делает ничего, она не обладает никаким необъятным богатством”, она “не сражается ни в каких битвах!” Не “история”, а именно человек, действительно живой человек – вот кто делает все это, всем обладает и за все борется. “История не есть какая-то особая личность, которая пользуется человеком для достижения своих целей. История – не что иное, как деятельность преследующего свои цели человека”. Ясно, что и политика – тоже. Деятельность немыслима без субъекта, субъект же не может действовать без мотивационных факторов   Марксизм не простыми путями шел к подобному восприятию исторической политической феноменологии данного типа. Первоначально его основоположники, вычленив наиболее существенные факторы, предостерегали от опасности потерять из виду все остальные: “Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто бы единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу".   Экономическое положение – это базис, но на ход исторической борьбы также оказывают влияние и во многих случаях определяют преимущественно форму ее различные моменты надстройки: политические формы классовой борьбы и ее результаты – государственный строй, установленный победившим классом после выигранного сражения, и т. п., правовые формы и даже отражение всех этих действительных битв в мозгу участников (подчеркнуто мной – Д.О.), политические, юридические, философские идеи, религиозные воззрения и их дальнейшее развитие в систему догм”. Как бы предвидя будущую догматическую абсолютизацию противопоставления объективного и субъективного, Ф. Энгельс указал на это “и даже…”. Только сегодня мы понимаем, что догматические трактовки Марксизма неоправданно противопоставляли ранние труды его создателей, касающиеся философской проблематики человека, поздним, в основном социально-экономическим работам.   Опираясь исключительно на последние, было легче строить “социалистическое государство”, игнорируя сознание, психику, настроения людей. Искажая реальность, они тем самым дегуманизировали историю и политику, лишая их человеческого, субъективного измерения. Отметим, однако, что первые последователи Марксизма, в частности Г. В. Плеханов, выделяли данные моменты: “Нет ни одного исторического факта, которому не предшествовало бы… и за которым не следовало бы известное состояние сознания”. Недооценка этого пришла позднее, и ответственность за нее ложится на последующие поколения Как уже говорилось, во многих работах в рамках данного методологического подхода дан вполне реалистический анализ политической феноменологии – различных сторон деятельности значительных масс людей, побуждаемых определенными психическими состояниями. Признание того, что именно массы людей являются главным субъектом политики, всегда было краеугольным камнем для этого направления. Так, в частности, связывая реальную политику с действиями масс и противопоставляя это элитаристскому подходу. В. И. Ленин подчеркивал: “…политика начинается там, где миллионы; не там, где тысячи, а там, где миллионы, там только начинается серьезная политика”. Признание сферы материального производства в качестве определяющей все остальные формы жизнедеятельности людей характеризует трудящиеся массы не только как главную производительную силу общества, как создателя материальных ценностей, но и как активную силу политических процессов, как решающий фактор исторического развития.   В истории, согласно данной точке зрения, действует объективный закон возрастания роли народных масс, согласно которому “вместе с основательностью исторического действия будет… расти и объем массы, делом которой оно является”. Именно этот вывод тот же В. И. Ленин называл одним “из самых глубоких и самых важных положений Марксизма. Особенно он выделял мысль о том, что “увеличение глубины захвата исторического действия связано с увеличением численности исторически действенной массы”. Разумеется, с этим можно спорить, стоя на других методологических позициях   Однако согласимся с тем, что данные положения были реализованы с практической политологической точки зрения: так или этак, но они позволили подготовить и осуществить политический переворот 1917 г. Как известно, одним из упреков победителей по поводу принципиальных недостатков иных, “предшествовавших Марксизму теорий общественного развития было то, что все они “не охватывали как раз действия масс населения, тогда как исторический материализм впервые дал возможность с естественно-исторической точностью исследовать общественные условия жизни масс и изменения этих условий”. Опять-таки, и здесь можно спорить. Однако данная точка зрения, при условии ее демистификации и деабсолютизации, имеет право на существование – хотя бы как отражающая одну из сторон сложного феномена социально-политической жизни. Сказанное касается и отражения условий жизни в психологии масс. Тем самым становится понятно, что историко-материалистические позиции дают определенные возможности для достаточно адекватного анализа влияния субъективных состояний, охватывающих значительные массы людей, на ход исторического развития вообще и политической жизни в частности.   Как указывали те же основоположники Марксизма, при исследовании “движущих сил истории “надо иметь в виду не столько побуждения отдельных лиц, хотя бы и самых выдающихся, сколько те побуждения, которые приводят в движение большие массы людей…”. Эти положения можно считать продуктивными для понимания роли феномена “массовых настроений в истории, а также для осмысления их значения в современных условиях. Литература: 1. Правда. 1990, 26 марта. 2. Правда. 1989, 7 июня. 3. Аристотель. Политика.– М., 1911. С. 208. 4. Рутенбург В. И. Жизнь и творчество Никколо Макиавелли/Макиавелли Н. История Флоренции. – Л., 1973. С. 343. 5. Там же. 6. Макиавелли Н. История Флоренции.– Л., 1973. С. 99. 7. Machiavelli N. II Principe. Opere complete.– Napoli, 1877. P. 332. 8. Выписка 15-я. Архив К. Маркса и Ф. Энгельса.– Кн. 4.– М.-Л., 1929. С. 343 9. Хейзинга Й. Осень средневековья.– М., 1988. С. 20. 10. Там же. С. 8, 11. 11. Хейзинга Й. Указ соч. С. 208. 12. Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры.– М., 1981. С. 17. 13. Манфред А. З. Великая французская революция.– М., 1983. С. 60, 56. 14. Манфред А. З. Указ соч. С. 64–65. 15. Манфред А. З. Наполеон Бонопарт.– М., 1973. С. 245–246. 16. Лебон Г. Психология социализма.– СПб., 1908. С. 365. 17. Ключевский В. О. Сочинения.– Т. 3.– М., 1988. С. 62–63. 18. Ключевский В. О. Указ. соч. С. 83–84. 19. Там же. С. 223. 20. Ключевский В. О. Неопубликованные произведения.– М., 1983. С. 30, 37. 21. Соловьев С. М. Чтения и рассказы по истории России.– М., 1989. С. 582. 22. Ключевский В. О. Указ. соч. С. 37. 23. См.: Парыгин Б. Д. В.И. Ленин о формировании настроения масс / Автореф. диссертации канд. ист. наук.– Л., 1961. 24. Ленин В. И. Полн. собр. соч.– Т.II. С. 58. 25. Там же.– Т. 39. С. 21. 26. Там же.– Т. 15. С. 279. 27. Там же.– Т. 44. С. 497, 348. 28. Там же.– Т. 26. С. 296. 29. Там же.– Т. 21. С. 340. 30. Мстиславский С. Д. “Пять дней Начало и конец февральской революции.– М., 1922. С. 35. 31. См.: Новая жизнь.– 1917. №№ 205, 195, 74, 2. 32. Крупская Н. Предисловие к русскому изданию//Рид. Д. Десять дней, которые потрясли мир.– М., 1923. С. 5. 33. Рид Д. Указ. соч. С. 56. 34. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 1. 35. Там же. Т. 2. С. 102. 36. Там же. Т. 37. С. 394–395. 37. Плеханов Г. В. Избранные философские произведения. Т. 2.– М., 1956. С.247–248. 38. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т.36. С. 16–17. 39. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 2. С. 90. 40. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т.2. С. 539. 41. Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т.35. С. 189. 42. Там же. Т.26. С. 57. 43. Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 21. С. 307–308   Источник - Ольшанский Д.В. Массовые настроения в политике. – М.: Издательство "Прин-Ди", 1995 Часть 1 Часть 2 Часть 3 Часть 4 Часть 5   www.pseudology.org