| Валентин Исаакович Рабинович | |
| Вечный двигатель | |
Вообще-то к
науке я всегда относился с уважением. Но прославленная во всем
цивилизованном мире Французская Академия наук, несмотря на громкие имена
ее корифеев, таких, как
Декарт,
Паскаль,
Пастер, а поближе к нашему
времени семейный квартет из четырех Кюри – Марии,
Пьера,
Ирен и
Фредерика,
вызывает у меня неоднозначные чувства.
Уж очень она
погорячилась со своим знаменитым запретом принимать к рассмотрению какие
бы то ни было сообщения о падающих с неба камнях. Подозреваю, что и с
другим своим знаменитым запретом – не принимать к рассмотрению какие бы то
ни было проекты
вечного двигателя французские академики, как бы это
помягче выразиться, ну скажем, немножко поторопились.Не то, чтобы я был настолько невежествен, чтоб не принимать в расчет потерь на трение и вообще невозможности стопроцентного перехода одного вида энергии в другой. Упаси меня Господь замахиваться на Второе начало термодинамики, энтропию и тому подобных священных коров современной науки. Но что прикажете делать, если совсем-совсем недавно, в ХХ веке вечный двигатель собственноручно, или, лучше сказать, собственноголовно изобрел мой близкий родственник, младший брат моей мамы, Заслуженный врач Коми АССР, главный невропатолог и психотерапевт города Нальчик, столицы Кабардино-Балкарии, Илья Моисеевич Перельман 2 Об этом событии меня известила летом 1977 года его жена тетя Лёля заказным письмом, которое затем продублировала телефонным звонком, умоляя приехать в Нальчик, поговорить с дядей Элей и проверить его расчеты и чертежи. Но как раз в это время в Ленинграде стояли Белые ночи, и я уже договорился с директором гостиницы Ленинградского Дома ученых, расположенной во дворце бывшего великого князя Сергея Александровича, рядом со знаменитой Зимней канавкой, что он, естественно – директор гостиницы, а не великий князь, бронирует для нас с Марой, в виде исключения, предназначенный для академиков люкс. К тому времени я уже три или четыре года не сиживал на каменных ступеньках спуска к Неве напротив здания Кунсткамеры, не проплывал на туристском суденышке под мостами и мостиками, перекинувшимися через бесчисленные реки, речушки и каналы нашей Северной Венеции, не стоял, пригорюнившись, на берегу Мойки, взирая на домик, в котором вопреки всем правилам науки и религии вот уже полтора столетия обреталась отделившаяся от бренного Пушкинского тела душа России. А после возвращения из Ленинграда повседневная московская суета так закружила меня, что ни о чем вечном я и подумать не мог. В Нальчик мне удалось попасть лишь через девять лет, когда ни тети Лёли, ни дяди Эли в нем уже не было. Верней, тетя Лёля была, но на городском кладбище. А дядю Элю забрала к себе, в Ростов-на-Дону, его младшая дочка Мила. Находился он в состоянии глубокой амнезии и не только о своем вечном двигателе, но и о собственном имени сколько-нибудь ясного представления не имел. Вот так полностью превратился в энтропию, может быть, единственный удавшийся вечный двигатель. 3 Что же касается моего не совсем почтительного отношения к Французской Академии наук, то оно связано даже не столько с пропавшим изобретением моего родного дяди, сколько с некоторыми соображениями более общего порядка. Может ли быть, чтобы Вселенная в целом существовала вечно притом, что все составляющие ее предметы и явления носят преходящий характер? Такое можно еще как-то представить себе, если бы речь шла в отношении объекта, находящегося в состоянии полного покоя – машина не едет, колеса не крутятся, резина не изнашивается. Но ведь этого нет – чего стоит одно Красное смещение! И следовательно, существует очевидное противоречие между наличием вечного двигателя в виде Вселенной и его отсутствием в каком-либо ином виде. Тут что-то не то. Либо вечный двигатель все-таки возможен. Либо Вселенная не вечна. Какой из этих вариантов верен, покажет время – правда, не нам. Впрочем, возможен третий вариант – никакой Вселенной на самом деле нет. Источник Оглавление |
|