Сон в летнюю ночь. Сон в руку. А в ногу почему-то не бывает. Крепкий сон. Мертвый сон. Вещий сон. А не верю я, Васька, ни в чох, ни в сон, а верю я, Васька, в свой булатный меч. И в грустный сон душа ее младая, бог знает, чем, была погружена.

Первый сон Веры Павловны. Второй сон Веры Павловны. Спящая красавица. Впрочем, красавица, как и мертвый сон заодно с крепким, это уже из другой оперы, хотя и балета, поскольку тут имеется в виду не виртуальная реальность, а физиологическое состояние.

Вообще-то «спать» – слово древнейшее, оно и у англичан звучит похоже – «слип», и у немцев – «шляфен». Правда, изначальное «ль» в русском языке сохранилось только в первом лице настоящего времени – я не «спю», а «сплю».

А вот французы, потеряв «ль» как звук, сохранили его как букву: говорят «соммей», а пишут «sommeil». Но это все – филология, она одинакова у всех, а жизнь у каждого своя, и сны – свои.

Самым удивительным в моих снах мне кажется их повторяемость, наличие в мире моих снов сериалов, объединенных общим временем, одним и тем же местом действия, одними и теми же действующими лицами. Ну, прямо по Буало. Некоторые такие сновидения являлись мне в течение всей моей сознательной жизни, с тех пор, как я себя помню. А первое из них это сон-кошмар про открывающуюся дверь.

Я лежу или сижу в хорошо освещенной комнате, один, глубокой ночью, и знаю, что во всем доме, кроме меня, никого нет. Внезапно очень медленно и совершенно беззвучно начинает приоткрываться дверь, и в проеме медленно и беззвучно возникает кромешная тьма.

Меня охватывает ужас, я пытаюсь закричать, позвать кого-нибудь на помощь, но довольно долго звук буквально застревает у меня в горле, потом появляется какой-то жалкий писк, потом я просыпаюсь от собственного крика. И каждый раз обнаруживаю, что лежу на левом боку, на сердце.

С более позднего возраста, но тоже с детского, меня посещал сериал про короткую рубашку. В отличие от сна про дверь, я в этих снах никогда не пребывал в одиночестве, напротив, меня всегда окружало множество людей, иногда знакомых, чаще незнакомых.

Обычно дело происходило на людной улице, никогда не виданной мною в реальности, но сразу же узнаваемой во сне. Я куда-то иду, в какое-то абсолютно необходимое мне убежище, иду очень быстро, иногда бегу – потому что на мне нет никакой одежды, кроме ночной рубашки, едва доходящей мне до пояса. Когда я стал взрослым, я научился прерывать этот кошмар, мысленно говоря себе: «Это же сон! Ты же видел его много раз!»

Эти два повторяющихся сна-кошмара, ведущие свое начало с детских страхов, по своему содержанию достаточно примитивны. В отличие от них три других моих повторяющихся сна представляли и продолжают представлять собой полнометражные сериалы, целые виртуальные миры, отличающиеся от реального мира только тем, что в них продолжают жить и взаимодействовать со мной давно ушедшие в мир иной люди.

2

В одном – друг детства Володя Янчевский, оставшийся на войне. В другом – отец, тоже с войны не вернувшийся. В третьем – мать. Сны про отца и Володю начали сниться мне почти одновременно, сразу после войны, когда надежды на их возвращение окончательно угасли. Суть этих снов заключалась в том. что и отец, и Володя не погибли, они живы, более того, оба вернулись в Москву. Но далее, в снах, события развивались по-разному.

Отец не жил с нами, со мной и мамой, у него была какая-то другая жизнь. Но он приходил к нам, мы о чем-то подолгу с ним разговаривали. То есть разговаривал с ним только я, мамы во сне не было, хотя я знал, что она где-то рядом. Отец выглядел совершенно так же, как во время нашей последней встречи, в феврале 1941 года. Иногда даже моложе, не с белым чубом, а с черным. И вообще в снах про отца бывали варианты.

Иногда не он приходил к нам, а я отправлялся к нему. Во сне я знал, где он живет – с Мясницкой улицы всегда сворачивал в Большой Харитоньевский переулок, а дальше шел к Чистым прудам. Но ни в одном сне ни разу мне не удалось дойти до его дома, я всегда просыпался раньше. Первые годы – в слезах, потом, когда прошло десять, двадцать, тридцать лет, то чаще без слез.

А Володя Янчевский, перейдя в мои сны, продолжал жить в своем доме в Даевом переулке, в своей довоенной квартире, со своим довоенным телефоном. Во сне мы обычно договаривались о встрече, но по самым разным причинам встреча никогда не происходила.

Закончив телефонный разговор, я почему-то долго не мог застегнуть заевшую молнию на куртке или завязать все время развязывающиеся шнурки ботинок, потом сбегал по лестнице, выбегал из парадного или, чаще, с черного хода во двор, и все так же бегом, задыхаясь, мчался по Садовой, вбегал в Уланский переулок, но сделать последние несколько десятков шагов к Володькиному подъезду мне никогда не удавалось. Так что после Володькиного отъезда в военное училище осенью 1939 года мы с ним больше ни разу не встретились. Даже во сне.

3

Третий сериал сформировался гораздо позже этих двух, в 1990 году, когда через два года после своей кончины в мои сны переселилась мама. В них ей удалось полностью вылечиться от перелома шейки бедра. Она живет теперь не в нашем доме на Мясницком проезде, а неподалеку от него, на Садовой-Спасской, в высоком доме, расположенном рядом с выходящим на Орликов переулок домом Ефремова, на шестом этаже, направо от лифта.

На самом деле такого дома не существует, но во снах я всегда его узнаю. Но самое замечательное заключается в том, что мама живет вместе со своей матерью, моей бабушкой Марией Иосифовной, и продолжает ездить на работу. Чаще всего во сне я встречаю маму выходящей из дома.

Одета она всегда одинаково – в свое старенькое пальто из тяжелого темно-синего драпа, в котором я когда-то, не во сне, а в реальной жизни, привез ее в Коньково, в академический пансионат для престарелых ученых.

А из рук она никогда не выпускает свой старенький коричневый портфель. Когда я снова вижу маму на ногах, меня охватывает такая радость, что все в моей голове перепутывается, и я начинаю считать свой сон реальностью, а реальность – дурным сном. Но это продолжается всего несколько мгновений, и как раз на этом месте моих размышлений неустойчивое равновесие между сном и бодрствованием резко смещается в сторону бодрствования. И я просыпаюсь с камнем на сердце, лишний раз убедившись в том, что человеческая жизнь существует только в одном экземпляре. И задним числом ничего в ней исправить нельзя.

4

Два слова о путанице между реальностью и сновиденьями. Именно ей, по всей видимости, люди обязаны верой в привидения, в явления святых и нечистых, в то, что можно узнать местность, в которой ранее не бывал. На самом деле, скорее всего, и привидения возникают, и святые и нечистые являются, и узнанную местность ранее посещают.

Только все эти возникновения, явления, посещения, узнавания происходят не в реальной жизни, а в виртуальных мирах сновидений

Источник

www.pseudology.org