| Валентин Исаакович Рабинович | |
| Медовый Пярну | |
В
Пярну,
маленький эстонский город на восточном берегу Рижского залива, мы с
Ирой попали по наводке нашего старого, еще со
школьных времен, друга
Бори Давыдова и его жены Лены.
Они трепетно
отнеслись к нашему только-только рождавшемуся союзу, собственными ладонями
загораживая нашу только-только загоравшуюся свечу от всевозможных ветров.А ветры не могли не дуть со всех сторон. Многие люди, входившие в Ирин и в мой миры по многу лет, далеко не всегда были расположены изменять сложившиеся отношения, а кое-кто и лелеемые планы на будущее. Голубой вагон с размашистой надписью «Эстония» и маленькой – «СВПС». Спальный вагон прямого сообщения. Крохотное двухместное купе – словно кабина космического корабля. Теплая Ирина рука на моей руке. Ночная чечетка вагонных колес. А утром – залитая нежарким балтийским солнцем вокзальная площадь Таллинна. И другая – такая же солнечная, уже в Пярну. Белые Борины «Жигули», а рядом с ними Боря и Лена, вытянувшие шеи по направлению к нашему подруливающему к автовокзалу «Икарусу». Чистенькие домики, утопающие в алых розах и каких-то неизвестных мне крупных цветах разного вида и разной окраски – белых, розовых, лиловых, синих, оранжевых. И в самом конце пути – просторная, светлая, с распахнутыми окнами комната, наполненная рвущимся в окна солнечным блеском и ароматом цветов, смешанным с влажным запахом близкого моря. Наша комната. 2 Наша комната располагалась на втором этаже, а единственная в доме ванная – на первом. И по ночам мы с Ирой время от времени на цыпочках, чтобы поменьше шуметь, спускались и поднимались по крутой скрипучей лесенке, придерживаясь, чтобы не свалиться, одной рукой за перильца, а другой за стенку. Хозяина дома, невысокого худощавого эстонца, на вид лет шестидесяти, с темным от загара сухим лицом, на котором резко выделялись светлые, словно выгоревшие, всегда чуть прищуренные глаза, звали Эдгар. Эдгар Тальве. Когда он первый раз распахнул перед нами двери предлагаемой нам комнаты, Ира, которая еще не вполне освоилась с нашей Страной Двоих, попросила у него в дополнение к стоявшей в комнате большущей кровати, явно двухспальной, еще и раскладушку. У Эдгара глаза полезли на лоб, но он молча пошел выполнять просьбу. Постепенно мы подружились. По вечерам Эдгар подсаживался к нам на кухоньке и слушал наши рассказы о московской жизни. Иногда он приглашал нас в гостиную, садился за пианино и наигрывал не слишком послушными пальцами что-нибудь не слишком затейливое. Как-то показал нам обширную коллекцию собственноручно собранных им птичьих яиц. «Здесь есть все птицы Эстонии!» –сказал наш хозяин, и в его голосе прозвучала гордость. Вообще же он был на редкость немногословен, и только в последний, перед нашим отъездом, вечер поведал нам непростую историю своей жизни. 4 Подолгу залеживаться в постели нам с Ирой не приходилось. Едва рассветало, как под нашим окном раздавался пронзительный петушиный крик, на который тут же отзывались владельцы по меньшей мере дюжины окрестных куриных гаремов. С трудом продрав глаза, я сползал с кровати, спросонья натыкаясь на стулья, добирался до раскрытого окна, высовывался из него по пояс и, сложив ладони рупором, вполголоса произносил: «Спасибо, через полчаса будем готовы!» Наскоро умывшись и позавтракав, мы с Ирой погружались в уже стоявшую у нашего дома Борину машину, на переднем сидении которой, рядом с местом водителя, возвышалась Лена с расстеленной на коленях туристской картой Прибалтики, и, держась за руки, как детсадовские малыши, ждали очередного Пярнского гостинца. А гостинцем для нас, впервые со школьных лет не связанных путами ответственности за кого бы то ни было, кроме самих себя, становилось абсолютно все. Небольшая уютная кондитерская, которая каким-то непостижимым образом оказывалась у нас на пути, куда бы мы ни направлялись, наполненная сказочным ароматом свежезаваренного кофе и свежеиспеченной сдобы. Необыкновенно чистая речка с легчайшей лодочкой, на которой я, позабыв о возрасте, во весь голос распевал песню про шаланды, полные кефали, приводимые в Одессу авторитетным Костей-моряком. Неутомимая белочка, деловито перепрятывавшая в приморском парке какое-то заветное лакомство. Скромный букетик разноцветного душистого горошка, протянутый нам в автомобильное оконце стоявшей на обочине девочкой, продававшей полузабытые цветы моего и, как оказалось, Ириного детства. И просто белый песок прибрежных дюн, сухой и горячий, который можно было набрать в горсть и тонкой струйкой сыпать на белую полоску от бретельки на золотистом от легкого прибалтийского загара Ирином плече. 5 Апогеем нашего медового месяца была Аве Мария в главном храме Пярну. Когда мы поднимались туда по ступенькам, под ногами у меня что-то вспыхнуло в солнечном луче. Я нагнулся и поднял маленькие золотые часы на узеньком золотом браслете, оброненные, вероятно какой-нибудь торопившейся на мессу прихожанкой. Я передал их привратнику, и мы с Ирой двинулись к отведенным нам местам, радостно и удивленно обсуждая этот неожиданный знак внимания к нам со стороны… Чьей стороны? Судьбы? Неба? Мира?.. Конечно, и Ира, и я много раз и раньше слышали Шубертову Аве Марию. В самом разном исполнении – Галли-Курчи, Энрико Карузо, Иегуди Менухина, Робертино Лоретти. Но все это были записанные на пластинках концертные номера. Теперь же, на мессе, мы впервые ощутили себя не слушателями, а участниками грандиозного вселенского действа, обновляющего жизнь. Аве Мария в Пярнском соборе заменила нам венчание. Время никогда не бывает равно самому себе. Наш с Ирой медовый месяц в Пярну, по календарному исчислению длившийся даже не месяц, а всего три недели, запечатлелся в моей памяти бесконечным – буквально не кончившимся никогда, только ушедшим с поверхности жизни в ее глубь. Источник Оглавление |
|