| Валентин Исаакович Рабинович | |
| Зоя Леонардовна | |
 Мой
друг детства и отрочества
Володя Янчевский родился в
бронепоезде, командиром которого был его отец Михаил
Бушевалов. А мать – Зоя Янчевская была там
сестрой милосердия.
Но когда мы с
Володькой познакомились, а произошло это в пятом
классе, его родители давно уже были в разводе и только что ушел из жизни
первый
Володькин отчим, которого он очень любил, хоть и
называл в наших разговорах по фамилии – Ютт. В первые два-три десятилетия
советской власти в стране вообще было принято называть друг друга по
фамилии.Ютт, бывший латышский стрелок, так сказать – швейцарский гвардеец Октябрьской революции, добрался в своей карьере до поста заместителя народного комиссара земледелия. И когда в начале 1937 года забрали его шефа – наркома Яковлева, не стал дожидаться собственного ареста, за которым неминуемо последовали бы ссылка для Зои и детдом для Володьки, а застрелился сам. В результате, семья отделалась сравнительно легко, ее всего-навсего уплотнили: в одну из трех комнат замнаркомовской квартиры вселили еще одного жильца – наркомземовского кадровика-энкавэдиста с розовым поросячьим личиком. Правда, кроме третьей комнаты, Зоя Леонардовна лишилась мужа, а Володька покровителя, но у него оставался еще родной отец, а у Зои Леонардовны – куча поклонников. Когда наша компания после вечерней гулянки подходила к Володькиному дому, у их подъезда почти всегда стояла какая-нибудь машина. Чаще всего «Газик» или «Эмка», но иногда настоящий Форд или «Бьюик». На «Бьюике» ездил директор Первого Московского часового завода, на Форде знаменитый композитор Дунаевский. 2 Надо сказать, что хозяев всех этих машин я прекрасно понимал. Я и сам с первых же минут знакомства с Володькиной мамой влюбился в нее – такое сочетание красоты, доброты и веселости никого не могло оставить равнодушным – независимо от возраста. Однажды, это случилось под Новый, кажется, 1939 год, я даже громогласно объявил ей о своей любви, причем сделал это в присутствии Володьки и нового Володькиного отчима Николая Александровича – после того, как они, все вместе, уложили меня, первый раз выпившего водки, на тахту. Володька, услышав мое признание, громко хмыкнул. Зоя Леонардовна легонько погладила меня по голове. Что же касается Николая Александровича, то он отнесся к моим словам по-деловому: отметил мой хороший вкус и предупредил, что мне придется набраться терпения – лично он ждал своего часа девятнадцать лет. Родной брат известного художника-пейзажиста, главный врач городской Скорой помощи при Институте имени Склифосовского Николай Александрович Ромадин полюбил жившую по соседству красавицу-дочку начальника Бежицкой пожарной команды еще будучи гимназистом. Очаровательная девчушка ценила его преданность, но сама увлеклась лечившимся в местном госпитале, в котором она ухаживала за ранеными, героем-летчиком, который и стал ее первым мужем. Вылечившись окончательно, герой-летчик снова оседлал свой Ньюпор и, поскольку Первая Мировая война еще продолжалась, отбыл на фронт, с которого не вернулся. Когда известие о его гибели достигло Бежицы, там была уже Советская власть, которую олицетворял герой-командир Чоновского отряда имени Августа Бебеля, который – командир, а не Бебель – приступом взял освобожденное авиатором место в сердце шестнадцатилетней вдовы, после чего вскорости был зарублен ворвавшейся из-за кордона бандой белого генерала Булак-Булаховича, от которой будущей Володькиной маме удалось укрыться в красном бронепоезде его будущего отца. Дальнейшее читателю уже известно. 3 Однако остановиться на третьем муже ей была не судьба. После демобилизации Володькин отец, до войны не прикасавшийся к спиртному – в старообрядческой семье Бушеваловых с этим было строго, – стал прикасаться к нему все больше и больше. Мы никогда не обсуждали с Володькой эту тему, и я не знаю, в чем коренилась причина запоев. Может быть, подобно Леоновскому «Вору», Михаил Бушевалов не смог после затянувшейся военной юности приспособиться к жизни на гражданке, да еще в условиях наступившего НЭПа. Может быть, его совесть замучило совершенное им в пылу боя братоубийство. Когда он начал прикладываться к бутылке ежедневно, Зоя Леонардовна не выдержала, прекратила многолетнюю борьбу за отца своего единственного сына и вместе с ним ушла к давнишнему другу их семьи, фронтовому товарищу Михаила, работавшему последние годы одним из секретарей Центрального Комитета Комсомола, а теперь брошенному на Украину – организовывать машинно-тракторные станции. По замыслу Сталина, МТС должны были произвести промышленную революцию в коллективизированном сельском хозяйстве страны, взяв на себя пахоту, сев и уборку урожая. По тому же Сталинскому замыслу, на базе созданной в Первую пятилетку металлургии, во Вторую пятилетку надо было наладить выпуск техники для МТС – тракторов, грузовиков, комбайнов, для чего были построены громадные цеха на старых машиностроительных заводах – АМО в Москве и Путиловском в Ленинграде, а также новые заводы-гиганты – Горьковский и Ярославский автомобильные, Харьковский и Челябинский тракторные, Ростовский комбайновый. Однако по другому Сталинскому замыслу, более важному, все эти цеха и заводы, кроме разве что комбайнового, занялись не столько сельскохозяйственной техникой, сколько орудийными тягачами, броневиками и танками для последнего решительного боя с мировым империализмом. Поэтому оставшиеся на голодном пайке МТС едва справлялись с пахотой, севом и уборкой зерновых, все же остальные работы на полях и фермах совершались с помощью, как некультурно выражались на селе, «пердячего пара», которого, к тому же, становилось с каждым годом все меньше – народ бежал из деревни, используя все имевшиеся в советском крепостном праве щели. За несовпадение первого Сталинского замысла со вторым Сталинским замыслом кто-то должен был ответить. И ответил – в соответствии с третьим Сталинским замыслом. В частности, – Володькин отчим Ютт. 4 Но вернемся к тому времени, когда Ютта у Зои Леонардовны уже не было, а Ромадина еще не было, верней, он был, но не в качестве мужа, а в качестве одного из претендентов на ее руку и сердце. Главным соперником Николая Александровича мы с Володькой считали Березовского, тоже давнего знакомого Зои Леонардовны. На том самом бронепоезде, на котором родился Володька, Березовский был «сыном полка», попросту сказать – взятым на прокорм беспризорником. Узнав о случившемся с Юттом, Березовский, к тому времени ставший командиром погранотряда в Белоруссии, добился направления в Москву, на учебу в Военно-юридическую академию. И теперь каждое воскресенье появлялся в Володькином доме на правах старого друга семьи. Особенно разговорчивым человеком назвать его было трудно. От наших с Володькой вопросов о героических делах пограничников и их собак, Березовский отделывался обычно самыми общими фразами, но однажды, когда мы уж очень на него насели, с усмешкой сказал вещь, которую мы не сразу поняли: «Чужого схватить – ума не надо, ты попробуй своего переправь». На этом наш разговор прервался, но я до сих пор помню и эту его фразу, и как именно он ее произнес, – подняв над шахматной доской руку с зажатым в ней конем. В шахматы Березовский играл отменно. Давал нам с Володькой, а у нас, между прочим, была вторая категория, в фору любую фигуру, кроме, конечно, короля, и при этом играл, не глядя на наши две доски, для чего уходил на кухню и оттуда выкрикивал свои ходы. Выигрывал у нас всегда. Но несмотря на свой шахматный талант, на мужественный, в командирской форме, вид, в матримониальном турнире он проиграл Николаю Александровичу, что, впрочем, не помешало Березовскому продолжать свои воскресные посещения Володькиного дома, даже когда Зои Леонардовны и Николая Александровича не было в Москве. А это стало приключаться все чаще и чаще, потому что все чаще и чаще в стране стали возникать ситуации, требовавшие их присутствия в других местах (см. СОБЫТИЯ НА). Последний раз я видел Березовского осенью 1939 года, когда военный госпиталь, в котором они работали, перебирался с восточной границы СССР на его западную границу, и им удалось на несколько дней вырваться в Москву – повидаться с Володькой, который, с подачи Березовского, поступал в военное училище в Ульяновске и должен был вскоре туда отправиться. Эти дни запомнились мне тем, что все почему-то вели себя необычно. 5 Раньше, бывало, придя с работы, Николай Александрович, еще находясь в ванной, приоткрывал дверь и начинал рассказывать о случившихся в этот день происшествиях. Например, о том, что рано утром привезли молодоженов, которые, забавляясь, надели молодому мужу обручальное колечко молодой жены, да к тому же, не на палец, а на другое место, которое быстро распухло, посинело до черноты, и что не помогал никакой вазелин, и пришлось прибегнуть к пиле, какой пилят, в случае необходимости, кости. И что молодой муж, когда увидел пилу, потерял сознание. В другой раз, принимая душ, Николай Александрович запел – на мотив популярного тогда «Утомленного солнца»: «Ущемленная грыжа мне сегодня попалась…» Теперь же он ничего не пел, ничего не рассказывал, только курил папиросы, одну за другой. И Зоя Леонардовна тоже молча курила, сидя рядом с Володькой на диване и вставая только тогда, когда пепельница переполнялась до того, что окурки валились на диван, и надо было вытряхнуть ее в ведро, которое находилось на кухне. Зато Березовский, прежде, как правило, помалкивавший, напротив, не закрывал рта. Он был воодушевлен событиями в НКВД, где вредителя Ежова сменил честный большевик Берия, которому товарищ Сталин поручил прекратить творившиеся ежовскими прихвостнями беззакония. К пересмотру дел незаконно репрессированных людей Лаврентий Павлович привлек незапятнанных участием в ежовщине юристов, в том числе и слушателей старших курсов Военно-юридической академии. Чтобы к Березовскому больше не возвращаться, скажу, что с тех пор я его никогда не видел, но имя его как-то встретил в печати. В конце сорок пятого или, возможно, в начале сорок шестого года во всех центральных газетах было опубликовано сообщение Комиссии по расследованию преступных действий японских милитаристов, разрабатывавших бактериологическое оружие и испытывавших его на военнопленных. В числе подписавших сообщение значился и военюрист Второго класса Березовский – это звание было генеральским. Так что во время войны его карьера продвигалась вполне успешно, и очень может быть, что Зоя Леонардовна совершила ошибку, предпочтя ему Николая Александровича. Пробыв на Второй Мировой войне от звонка до звонка, Володькина мама и Володькин отчим выше званий военфельдшера и военврача 3-го ранга, или, по-новому, младшего лейтенанта медицинской службы и майора медицинской службы, не поднялись. И после демобилизации вернулись на свои прежние места: Николай Александрович – в «Скорую помощь», Зоя Леонардовна – в регистратуру Института имени Склифосовского. А Володька вообще с войны не вернулся. Когда осенью 1946 года меня демобилизовали, то в первые два-три месяца я навещал Володькину маму каждое воскресенье. Но как-то раз Николай Александрович попросил меня делать это пореже, потому что после моих посещений у Зои Леонардовны случались по ночам сердечные приступы. Постепенно я совсем перестал приходить к ней, только звонил иногда. Последний раз я видел ее в конце 1954 года, когда она сама пришла ко мне вместе с Николаем Александровичем... Источник Оглавление |
|