М:, Прогресс, 1992 Alexis-Charles-Henri Clérel de Tocqueville - Алексис де Токвиль Демократия в Америке Книга вторая. Часть третья. Глава 21-26 458   Глава XXI Почему великие революции станут редкими Народ, Жизнь которого в течение веков определялась Системой кастовых и классовых различий, может достичь демократического общественного устройства лишь в результате длинной череды более или менее болезненных преобразований и после многочисленных случайных перемен, во время которых имущественное положение и Взгляды Людей быстро изменяются, а Власть часто переходит из одних рук в другие. Даже тогда, когда эта великая Революция завершается, порожденные ею революционные Привычки сохраняются в течение ещё долгого времени, вызывая последующее глубокое брожение в Массах. Поскольку все это происходит в то время, когда условия существования Людей уравниваются, был сделан вывод о существовании скрытых соотношений, тайной Связи между самим Равенством и Революциями, в Силу чего одно будто бы не может осуществляться, не вызывая другого. В данном вопросе доводы Разума, казалось бы, подтверждаются жизненным Опытом. В стране, где Сословия более или менее Равны, нет какой-либо явной Связи, объединяющей Людей между собой и прочно удерживающей их на своих местах. Никто из них не обладает ни постоянным Правом, ни Властью командовать, и никто по своему положению не обязан Подчиняться, но каждый, сумев получить некоторое образование и обеспечить себе кое-какой достаток, может избрать свой путь и идти по нему независимо от всех себе подобных. Те же самые Причины, которые уничтожают зависимость Граждан друг от друга, ежедневно порождают в их Душах новые, беспокойные Желания и беспрестанно Людей погоняют. Вполне естественной поэтому представляется Мысль о том, что в демократическом Обществе Идеи, Вещи и Люди должны вечно изменять свои формы и положения и что демократические столетия должны быть временем бесконечных, стремительных преобразований. Так ли это в действительности? Вызывает ли Равенство положения Людей хронические, то и дело повторяющиеся Революции? Содержит ли оно в себе нечто, нарушающее ход общественной Жизни, мешающее Обществу прочно укрепиться и вызывающее в Людях склонность без конца изменять свои Законы, учения и Нравы? Я так не считаю. Поскольку тема эта важна, я прошу читателя внимательно следить за моей Мыслью. Почти все Революции, изменявшие Жизнь Народов, совершались либо для того, чтобы укрепить, либо для того, чтобы уничтожить Равенство. Удалите второстепенные факторы, рассматривая Причины крупных волнений, и вы почти всегда обнаружите неравенство. Причинами волнений выступала то беднота, хотевшая захватить Имущество богатых, то сами богачи, пытавшиеся поработить бедных. Поэтому, если бы вам удалось создать такое Общество, в котором у каждого было бы что терять и не было бы особого соблазна кого-то грабить, вы бы многое сделали для установления мира на земле. Я не игнорирую того Факта, что у великих демократических Народов всегда будут встречаться очень бедные и очень богатые Граждане; однако бедные здесь вместо того, чтобы составлять подавляющее Большинство нации, как это всегда бывает в аристократическом Обществе, весьма малочисленны, и Закон не сплачивает их воедино Идеей о неизбывности той нищеты, которая досталась им по Наследству. Со своей стороны богатые Люди также немногочисленны и не обладают подлинным Могуществом; они не имеют явных Привилегий, и даже само их Богатство, не будучи связанным с землей и не определяясь размерами земельных владений, утрачивает свою наглядность и становится как бы невидимым. И поскольку здесь нет более Расы бедняков, здесь также нет и Расы богачей; Люди ежедневно выбиваются из гущи народных Масс и беспрестанно туда же возвращаются. Они не образуют собой отдельного Класса, который легко можно было бы выявить и обобрать. Кроме того, они связаны с Массой своих сограждан тысячью тайных и настолько прочных нитей, что Народ едва ли сможет выступить против них, не нанеся ущерба самому себе. Между этими двумя крайними слоями демократического Общества находится бесчисленное множество почти равных между собой Людей, которых нельзя назвать ни богатыми, ни бедными в полном Смысле этих слов и Имущество которых, достаточное для того, чтобы сами они хотели Порядка, недостаточно велико для того, чтобы вызывать к себе Зависть. 459 Эти Люди являются естественными врагами любых общественных потрясений; их инертность удерживает в состоянии покоя всех тех, кто находится выше или ниже их, придавая устойчивость всему Обществу. Это Отнюдь не значит, что они удовлетворены своим нынешним положением или испытывают естественный ужас перед Революцией, в результате которой они, не испытав лишений, получат свою часть добычи. Напротив, они одержимы исключительной жаждой обогащения, сдерживаемой, однако, тем, что они не знают точно, кого надо грабить. Общественное устройство, беспрестанно возбуждающее в них Желания, ограничивает эти Желания необходимыми рамками. Предоставляя Людям более широкие Возможности изменять свою Жизнь, оно делает их менее заинтересованными в этих изменениях. Люди, живущие в демократических Обществах, не только не имеют естественного Желания совершать Революции, но и опасаются их. Не бывает ни одной Революции, которая в той или иной мере не подвергала бы Опасности имеющуюся Собственность. Большинство населения демократических стран владеет Собственностью; и Люди не просто являются собственниками, но живут в такой среде, где они придают Собственности особое значение. Если Мы внимательно рассмотрим Классы, составляющие современное Общество, то без труда поймем, что ни один из них не обнаруживает столь упорного и цепкого Чувства Собственности, как средний Класс. Бедняки часто мало заботятся о том, что имеют, потому что страдания, вызываемые имущественным недостатком, значительно превосходят для них то Удовольствие, которое им доставляет их скромное Имущество. Богатые же Люди имеют множество других неутоленных Страстей, помимо тех Желаний, удовлетворение которых обеспечивается Богатством и которые в результате многолетней утомительной заботы о своем крупном состоянии и Привычки к Богатству как бы приедаются, теряют первоначальную притягательность. Напротив, Люди, живущие в приятном достатке, равно далеком как от роскоши, так и от нищеты, очень высоко ценят своё Имущество. Поскольку они ещё очень близки к бедности, они хорошо видят вызываемые ею страдания и страшатся их. От бедности их отделяет только маленькое состояние, с которым они связывают все свои опасения и Надежды. Постоянные имущественные заботы и ежедневные усилия, направленные на увеличение своего состояния, все крепче и прочнее привязывают их к Собственности. Мысль о Возможности уступить самую малую её часть для них невыносима, а полную утрату Собственности они расценивают как самое страшное из несчастий. А ведь Равенство условий беспрестанно увеличивает число именно таких рьяных, вечно обеспокоенных мелких собственников. Таким образом, в демократических Обществах Большинству Граждан представляется не вполне ясным, что они могли бы приобрести в результате Революции, но они ежеминутно так или иначе осознают, чего они могут из-за неё лишиться. В другом месте этого сочинения я уже писал о том, каким образом Равенство, естественно, привлекает Людей к промышленной и торговой деятельности и каким образом оно приводит к увеличению и распространению земельной Собственности, и, наконец, я показал, каким образом Равенство воспламеняет в Душе каждого Человека пылкое, негасимое Желание приумножать своё достояние. Нет ничего более чуждого революционным Настроениям, чем все эти тенденции и Интересы. Может случиться и так, что конечные результаты Революции окажут благоприятное воздействие на промышленность и торговлю, однако её начальные стадии почти всегда приводят к разорению промышленников и торговцев, так как Революция не может не вызывать резкого общего изменения конъюнктуры рынка и временного нарушения баланса, существующего между производством, предложением и Спросом. Кроме того, я не знаю ничего, что противоречило бы революционным Настроениям и Морали в большей мере, чем Нравы и этика торговцев. Коммерция по Природе своей глубоко враждебна любым сильным Страстям. Ей нравятся воздержанность и компромиссы, с особой осторожностью она избегает гнева. Торговый люд терпелив, сговорчив, вкрадчив и прибегает к крайним мерам только тогда, когда они абсолютно необходимы. Коммерция делает Людей независимыми друг от друга, внушает им Идею о высокой ценности своей Личности, вызывает в них Желание вести свои собственные дела и учит добиваться в них успеха; следовательно, прививая им Любовь к Свободе, она отвращает их от Революций. 460 Во время Революций владельцам движимого Имущества приходится опасаться больше, чем всем остальным собственникам, так как, во-первых, их Имущество легче всего захватывается и, во-вторых, оно теряется раз и навсегда. Меньшая Опасность подстерегает землевладельцев, которые, теряя доход со своих земель, по крайней мере надеются, несмотря на все невзгоды, сохранить за собой хотя бы самое землю. Таким образом, вполне очевидно, что перспектива революционных движений страшит первых намного больше, чем вторых Народы, следовательно, испытывают все меньшую склонность совершать Революции по мере того, как растёт, становясь все более разнообразными, их движимое Имущество, и по мере того, как увеличивается число Людей, владеющих им. Более того, какой бы ни была специальность Человека и какого бы типа Собственностью он ни владел, всем Людям свойственна одна общая черта. Никто никогда не бывает вполне удовлетворен имеющимся у него состоянием, и все ежедневно, используя тысячу способов, стремятся его увеличить. Возьмите любого Человека в какой-нибудь период его Жизни, и вы обнаружите, что он вынашивает новые планы, как сделать своё существование более комфортабельным. Не говорите ему об Интересах и Правах Человечества: эти мелкие домашние проблемы на время поглощают все его Мысли, и он желает, чтобы общественные волнения начались не сейчас, а когданибудь потом. Это не только мешает им совершать Революции, но и отбивает к ним охоту. Бурные политические Страсти имеют мало Власти над Людьми, которые всей Душой активно пекутся об улучшении собственного материального положения. Пыл, с которым они принимаются за мелкие дела, позволяет им сохранять спокойствие тогда, когда речь заходит о чем-то большем. Это верно, что в демократических Обществах время от времени появляются предприимчивые, честолюбивые Граждане, чьи грандиозные замыслы не позволяют им удовлетворяться продвижением по избитому пути. Такие Люди любят и приветствуют Революции; однако лишь с огромными трудностями они могут вызывать их, если какие-то чрезвычайные события не приходят им на помощь. Никто не может успешно противостоять Духу своего времени и своей страны, и, сколь бы ни был могуч Человек, ему будет трудно внушить своим современникам такие Чувства и Идеи, которые идут вразрез с их собственными Желаниями и Чувствами. Не следует поэтому думать, что в случае, если Равенство станет давно свершившимся, неоспоримым Фактом, наложив отпечаток на поведение и Нравы Людей, они с легкостью позволят увлечь себя в опасные авантюры, следуя за каким-либо неблагоразумным руководителем или смелым новатором. Они Отнюдь не оказывают ему открытого сопротивления, используя какие-нибудь хитроумные комбинации, и даже не имеют заранее обдуманного намерения сопротивляться. Они не сражаются против него активно, иногда они даже аплодируют ему, но за ним не идут. Его рвению они втайне противопоставляют свою инертность, его революционным наклонностям — свои консервативные Интересы, его авантюризму — свои обывательские Вкусы и Привычку проводить время дома; взлетам его гениальности они противопоставляют Здравый Смысл, его Поэзии—свою прозу. С величайшими усилиями ему удается расшевелить их на краткий миг, но они тотчас же ускользают от него и вновь падают, словно увлекаемые Силой собственной тяжести. Он выматывается, желая привести в движение эту безразличную, рассеянную Толпу, и в конце концов обнаруживает своё Бессилие не потому, что они одержали над ним верх, но потому, что он остался в одиночестве. Я не утверждаю, будто Люди, живущие в демократическом Обществе, малоподвижны по своей Природе; наоборот, я Думаю, что в недрах такого Общества царит вечное движение и что в нём никто не знает покоя. Но я считаю, что эти Люди движутся в определенных границах, которые они едва ли когда-нибудь переступают. Они ежедневно видоизменяют, заменяют и обновляют второстепенные детали, с большой осторожностью, однако, стараясь не задеть основ. Они любят перемены, но боятся Революций. 461 Хотя американцы постоянно улучшают или отменяют некоторые из своих Законов, они очень далеки от того, чтобы проявлять революционные Страсти. Легко заметить по тому, как скоро они начинают сдерживать себя и успокаиваться, если общественное волнение становится угрожающим, и именно в тот момент, когда Страсти кажутся особенно накаленными, что успокаиваются они, поскольку боятся Революции как самого страшного из бедствий и поскольку каждый из них исполнен внутренней решимости пожертвовать многим, лишь бы избежать революционных потрясений. Ни в одной стране мира Чувство Собственности не носит столь активного, беспокойного Характера, как в Соединенных Штатах, и нигде Большинство населения не обнаруживает столь малого Интереса к общественным учениям, которые каким-либо образом угрожают изменить их Законы о Собственности и владении ею. Я часто замечал, что те Теории, которые революционны по своей Природе, так как они не могут быть осуществлены без решительных, а подчас и быстрых изменений в области имущественных Прав и статуса гражданских лиц, в Соединенных Штатах пользуются куда меньшей популярностью, чем в крупных монархических Государствах Европы. Хотя отдельные американцы и усваивают эти учения, Массы отвергают их с Чувством инстинктивного ужаса Без всяких колебаний я утверждаю, что большая часть тех Истин и высказываний, которые во Франции по Привычке называются демократическими, была бы отвергнута Демократией Соединенных Штатов. Это легко понять. Идеи и Чувства американцев демократичны; Мы же, европейцы, всё ещё одержимы революционными Страстями и Идеями. Если американцы когда-либо испытают на себе могучую бурю Революции, то эта Революция будет вызвана присутствием чернокожих на земле Соединенных Штатов, то есть эта Революция будет порождена не Равенством условий существования Людей, а как раз наоборот — их неравенством. Покуда социальные условия Равны, каждый Человек охотно замыкается в себе, забывая об Обществе. Если законодатели демократических Народов не пытаются нейтрализовать эту пагубную тенденцию или даже потакают ей, полагая, что Интересы Людей таким образом отвлекаются от Политики и Опасность Революций отодвигается, может случиться так, что в конечном счёте они сами приведут Людей к тому злу, которого хотели избежать, и может наступить такой момент, когда необузданные Страсти нескольких Человек, поддерживаемых неразумным Эгоизмом и малодушием многих Людей, сумеют в итоге заставить общественный организм испытать неожиданные лишения и превратности Судьбы. В демократическом Обществе только немногочисленные группировки и меньшинства хотят революционных преобразований, но иногда этим меньшинствам удается их совершить. Я не утверждаю того, что демократические нации будто бы полностью избавлены от Революций, я говорю лишь о том, что их общественное устройство не только не ведёт их к неизбежным Революциям, но и, пожалуй, уводит от них. Демократические Народы, будучи предоставленными самим себе, не ввязываются с легкостью в крупные авантюры; в Революции они вовлекаются лишь безотчетно и, изредка участвуя в них, никогда не выступают их инициаторами. Добавлю также, что тогда, когда им удается стать просвещенными и приобрести исторический Опыт, они не допускают совершения Революций. Мне хорошо Известно, что в данном отношении сами общественные Институты могут играть значительную роль, что они либо поощряют, либо сдерживают Инстинкты, порождаемые социальным устройством. Поэтому, повторюсь, я Отнюдь не утверждаю того, будто Народ, создавший у себя равные условия для Жизни Людей, уже только этим гарантирует себя от Революций. Я, однако, убежден в том, что, какие бы Институты и организации ни существовали у такого Народа, крупные революционные схватки у него всегда будут иметь неизмеримо менее яростный Характер и будут более редкими, чем обычно предполагают. И я с легкостью представляю себе такое политическое устройство, которое в сочетании с Равенством могло бы создать самое стабильное Общество из всех когда-либо существовавших в истории нашего западного мира. То, что я говорил о явлениях реальной действительности, приложимо также и к Идеям. 462 В Соединенных Штатах вас поражают два обстоятельства: чрезвычайно переменчивый Характер большей части человеческой деятельности и странная устойчивость определенных принципов. В то время как сами Люди беспрерывно движутся, их Души и Сознание словно бы пребывают в состоянии почти полного покоя. Как только какое-либо Суждение получает распространение на американской почве и пускает в ней корни, можно подумать, что никакая Сила на земле не способна его выкорчевать. В Соединенных Штатах основы религиозных, философских, этических и даже политических учений остаются неизменными, а если и видоизменяются, то лишь в результате воздействия скрытых, часто совершенно незаметных и весьма длительных процессов. Даже самые нелепые из Предрассудков стираются непостижимо медленно, несмотря на то что они вызывают тысячу постоянно повторяющихся конфликтных ситуаций и трения между Людьми. Вы слышите, как вокруг вас Говорят о том, что Природе и Обычаям демократического Общества свойственна беспрестанная смена Настроений и Идей. Это, Возможно, отвечает действительности тогда, когда речь идёт о таких маленьких демократических нациях, как, например, античные полисы, где все Граждане до единого имели Возможность собраться в каком-либо одном общественном месте и разом дать себя увлечь какому-нибудь красноречивому Оратору. Ничего подобного я не наблюдал в повседневной Жизни великого демократического Народа, занимающего противоположное побережье нашего океана Что меня более всего поразило в Соединенных Штатах, так это те неимоверные трудности, которые испытывает Человек, решившийся открыть Большинству Людей глаза на истинное содержание усвоенных ими Идей или же на подлинное лицо кого-то из их избранников. Публикации и речи едва ли дадут какой-либо результат; к этой цели ведут только личные впечатления и переживания самих Людей, да и то не с первого раза. Это, однако, кажется удивительным только на первый Взгляд: при более внимательном рассмотрении все объясняется само собой. Я не Думаю, что можно легко, как некоторые себе представляют, искоренять Предрассудки демократического Народа, изменять его Взгляды или же заменять новыми религиозными, философскими, политическими и моральными основами уже сложившиеся у них Убеждения — словом, совершать значительные и частые Революции в области Сознания. Это не значит, что Разум этих Людей пребывает в праздности. Работая безостановочно, он, однако, проявляет себя прежде всего в том, что до бесконечности варьирует всевозможные следствия, вытекающие из известных положений, нежели занимается поиском новых принципов. Стремительному, прямому броску вперед он предпочитает вращение вокруг своей оси. Сферу своей деятельности он расширяет постепенно, в результате беспрестанного торопливого движения, но никогда не перемещает её внезапно. Люди, имеющие равные Права, равные образование и состояния, то есть, говоря кратко, равные условия существования, непременно должны обладать весьма сходными Потребностями, Привычками и Вкусами. Поскольку они воспринимают действительность под одним и тем же углом зрения, их Сознание естественным образом предрасположено к восприятию или осознанию аналогичных Идей, и, хотя каждый из них может отойти в сторону от своих современников и формировать свои собственные Убеждения, они в конце концов приходят, совершенно не подозревая и не желая этого, к целому ряду общих для всех них Воззрений. Чем внимательнее я рассматриваю результаты воздействия Равенства на Сознание Людей, тем глубже становится мое Убеждение в том, что интеллектуальная Анархия и сумятица Умов, свидетелями которых Мы являемся, Отнюдь не оказываются естественным для демократических Народов состоянием, хотя многие именно так и полагают. Я Думаю, что их необходимо рассматривать скорее как признаки случайные, обусловленные молодостью этих Народов и свойственные лишь данному переходному периоду, когда Люди уже разорвали старые социальные Связи, соединявшие их друг с другом, но ещё сохраняют колоссальные различия в том, что касается их происхождения, образования и Нравов. Таким образом, сохранив чрезвычайно пестрые Идеи, Инстинкты и Вкусы, они не оставили ничего, что мешало бы им выражать их свободно. Основные Воззрения Людей становятся сходными по мере того, как начинают уподобляться условия их существования. Данная закономерность представляется мне всеобщей и постоянной; все остальные носят Характер случайный и преходящий. Я уверен, что в недрах демократического Общества очень редко можно будет встретить Человека, способного вдруг создать новую Систему Идей, весьма далеких от тех, что приняты его современниками; и даже если такой новатор объявится, я полагаю, что сначала он испытает огромные трудности, стремясь сделать так, чтобы его выслушали, а затем — ещё большие трудности, добиваясь, чтобы ему поверили. 463 Когда условия Жизни почти Равны, один Человек с трудом позволяет другому в чемто себя убедить. Когда все живут в тесном соседстве, когда вместе изучали одно и то же и ведут сходный Образ Жизни, Люди не имеют никакой естественной предрасположенности выбирать кого-то из своих в качестве вождя и слепо следовать за ним: они едва ли доверяют словам похожего на них или равного им Человека Дело не только в том, что в демократическом Обществе утрачивается доверие к тем Познаниям, которыми обладают некоторые Индивидуумы. Как я уже писал выше, здесь вскоре начинает утрачиваться общее Представление о том, что какой бы то ни было отдельный Человек способен обладать интеллектуальным превосходством над всеми остальными. По мере того как Люди все больше взаимоуподобляются, Догма об их интеллектуальном Равенстве мало-помалу проникает в их Убеждения и любому новатору, кем бы он ни был, становится все труднее и труднее обретать и осуществлять сильную Власть над Умами. Поэтому в таких Государствах неожиданные интеллектуальные Революции происходят редко, ибо, окинув мысленным взором историю мира, Мы увидим, что решительная, быстрая ломка общественных Воззрений порождалась не столько Силой разумения и доводов, сколько Авторитетом имени общественного деятеля. Следует также учесть то обстоятельство, что Людей, живущих в демократическом Обществе, необходимо убеждать поодиночке, поскольку между ними нет никаких связующих нитей, тогда как в Обществе аристократического типа достаточно убедить всего нескольких Человек, а все остальные пойдут за ними. Если бы Лютер жил в век Равенства и не имел бы в качестве слушателей владетельных сеньоров и коронованных особ, ему, Возможно, было бы труднее изменить облик Европы. Это не означает, что население демократических Государств естественным образом твердо убеждено в Истинности своих Взглядов и крепко держится за свои Убеждения. Они часто испытывают Сомнения, которые, на их Взгляд, никто не может разрешить. В такие периоды человеческое Сознание ощущает Потребность в переменах, но, не подвергаясь давлению какой-либо направляющей Силы, оно раскачивается само по себе и не движется вперед1. -------------------------------- 1 Размышляя о том, какое же состояние Общества является наиболее благоприятным для великих интеллектуальных Революций, я считаю, что это должно быть нечто среднее между полным Равенством всех Граждан и абсолютной изоляцией Классов. В кастовом Обществе сменяются поколения, нисколько не изменяя социального положения Людей; причём одни Люди ничего большего и не желают, а другие — не надеются на что-то лучшее. Воображение дремлет в атмосфере этой тишины и всеобщей неподвижности, и даже сама Мысль о движении более не приходит Людям в головы. Даже завоевав доверие демократического Народа, вы столкнетесь с ещё одной сложной задачей — необходимостью привлечь к себе его внимание. Очень трудно заставить выслушать себя Людей, живущих при Демократии, если речь не идёт о них самих. Они не прислушиваются к тому, что говорится, потому что они всегда озабочены состоянием своих собственных дел. В демократических странах действительно встречается мало праздных Людей. Жизнь здесь протекает в атмосфере движения и шума, и Люди настолько заняты практической деятельностью, что у них остается мало времени для размышлений. В особенности я хочу подчеркнуть тот Факт, что они не просто заняты, но крайне поглощены своей деятельностью. Они вечно деятельны, и каждое их действие требует концентрации всех душевных Сил; тот пыл, который они расходуют на дела, мешает им воспламеняться от Идей. Когда Классы оказываются упраздненными, а условия — почти равными, все Люди приходят в состояние безостановочного движения, однако каждый из них изолирован, независим и слаб. Несмотря на огромные различия между этими двумя общественными ситуациями, они тем не менее сходны в одном: великие Революции, происходящие в человеческом Сознании, — явления для них чрезвычайно редкие. Между этими крайностями, однако, в истории Народов обнаруживается переходный период, блистательная, беспокойная эпоха, когда условия существования еше не настолько упрочились, чтобы убаюкивать Разум, и когда эти условия ещё настолько неравны, что Люди сохраняют Способность оказывать друг на друга глубокое духовное воздействие, а отдельные Индивидуумы ещё способны изменять Убеждения всех окружающих. Именно в такое время рождаются могучие реформаторы и новые Идеи внезапно изменяют облик мира. 464 Я Думаю, что возбудить энтузиазм демократического Народа по отношению к какой-либо Теории — дело весьма и весьма затруднительное, если эта Теория не имеет явной, прямой и непосредственной Связи с повседневной практикой его Жизни. Поэтому такой Народ не отказывается с легкостью от своих прежних Убеждений. Ибо именно энтузиазм заставляет человеческий Дух покидать проторенные пути и совершает как великие интеллектуальные, так и политические Революции. Таким образом, демократические Народы не имеют ни досуга, ни склонности к поискам новых точек зрения. Даже тогда, когда они начинают сомневаться в Истинности тех Взглядов, которые у них уже имеются, они тем не менее их сохраняют, потому что их замена потребовала бы слишком много времени и умственных Сил на обследование; они оставляют их при себе не как достоверные, а в качестве общепринятых. Имеются также и другие, более серьезные Причины, противодействующие тому, чтобы Доктрины, усвоенные демократическими Народами, могли быть с легкостью подвергнуты значительным изменениям. Я уже отмечал данные Причины в начале Этой книги. Если у такого Народа влияние Личности настолько ничтожно, что почти равно нулю, то, напротив, влияние, оказываемое Массой на Сознание каждого Индивидуума, очень велико. Причины этого я объяснил выше. В настоящий момент я лишь хочу сказать, что было бы ошибкой думать, будто данное обстоятельство зависит от формы государственного устройства и будто Большинство, теряя свою политическую Власть, должно будет утратить своё господство над Умами. В аристократиях часто встречаются Люди, отмеченные Величием и Силой собственной Души. Обнаружив свои разногласия с подавляющим Большинством сограждан, они замыкаются в себе и в этом находят поддержку и утешение. У демократических Народов все обстоит иначе. У них общественное признание кажется столь же необходимым, как воздух, которым дышат, и Человек, живущий в разладе с Массами, всё равно что не живет вообще. Массе нет никакой надобности прибегать к Силе Законов, чтобы подчинить себе тех, кто думает иначе. Вполне достаточно её собственного осуждения. Ощущение своей изолированности и беспомощности тотчас же начинает угнетать инакомыслящих, доводя их до отчаяния. Всегда, когда условия Равны, Общественное Мнение тяжким гнетом ложится на Сознание каждого Индивидуума: оно руководит им, обволакивает его и подавляет. Основы социального устройства Общества в большей мере обусловлены этим фактором, чем политическими Законами. По мере того как стираются различия между Людьми, каждый из них все острее чувствует своё Бессилие перед лицом всех остальных. Не находя ничего, что могло бы поднять Человека над Массой или ещё как-то выделить из неё, он теряет доверие к самому себе, когда сражается против Большинства: он не только сомневается в своих Силах, но и утрачивает уверенность в своем Праве и в своей правоте и почти готов признать ошибочность своих Взглядов потому, что Большинство утверждает противоположное. Большинству нет надобности принуждать его: оно его убеждает. Поэтому как бы ни была организована Власть в демократическом Обществе и как бы оно её ни уравновешивало, Человеку здесь всегда будет очень трудно верить в то, что отвергается Массой, и придерживаться тех Взглядов, которые были ею осуждены. Это чудесным образом благоприятствует устойчивости Убеждений. В случае если какое-либо Суждение принимается демократическим Народом и укореняется в Сознании Большинства Людей, оно само по себе, без всяких усилий сохраняет в дальнейшем свои позиции, поскольку никто на него не нападает. Люди, сначала отвергавшие его как ложное, в конце концов смиряются с ним как с общепризнанным, а те, кто в глубине Души продолжает ему противиться, ничем себя не выдают, изо всех Сил стараясь не ввязываться в опасную и бесполезную Борьбу. Верно, что, когда Большинство Людей, составляющих демократический Народ, меняет свои Взгляды, оно способно по своей Воле совершать странные, мгновенные перевороты в мире Идей. Однако эти Взгляды изменить очень трудно, и почти столь же трудно констатировать, что они уже изменились. Иногда бывает так, что время, события или же одиночные усилия отдельных Индивидуумов в конечном счёте приводят к расшатыванию или уничтожению того или иного общепринятого Представления, происходящему постепенно, совершенно неприметно для глаза наблюдателя. Никто не сражается в открытую против этого Представления. 465 Никто не объединяется, чтобы объявить ему Войну. Его ярые приверженцы без шума отрекаются от него один за другим, и в результате этого неприметного ежедневного дезертирства в конце концов оказывается, что это Представление теперь разделяется лишь небольшим числом Людей. В такой ситуации оно ещё господствует в течение некоторого времени. Поскольку его противники продолжают молчать либо лишь украдкой делиться своими Мыслями, они сами в течение долгого времени не могут убедиться в том, что коренной переворот уже свершился, и, терзаясь Сомнениями, остаются бездеятельными. Они наблюдают и хранят молчание. Большинство уже не верит, но поддерживает видимость Веры, и этого пустого призрака Общественного Мнения вполне хватает на то, чтобы охладить пыл новаторов, удерживая их в почтительном безмолвии. Мы живем в эпоху, которая наблюдала самые стремительные перемены, когда-либо происходившие в Сознании Людей. И тем не менее может случиться так, что мировоззренческие основы человеческих Убеждений вскоре обретут такую устойчивость, какой они не знали ни в один из минувших веков нашей истории. Такое время ещё не пришло, но, быть может, оно приближается. Чем более пристально я всматриваюсь в Потребности и Инстинкты демократических Народов, тем больше убеждаюсь в том, что, если Равенство когда-либо прочно установится во всём мире, великие духовные и политические Революции станут значительно более редким явлением и осуществлять их будет куда сложнее, чем это обычно представляется. В Связи с тем что Люди, живущие в демократическом Обществе, всегда кажутся возбужденными, неустойчивыми, беспрестанно куда-то спешащими и готовыми менять свои Желания и Образ Жизни, создается впечатление, будто они хотят разом отменить все свои Законы, принять новые Убеждения и усвоить новые Нравы. Никому не приходит в голову, что Равенство, хотя и влечет Людей к переменам, одновременно порождает у них Интересы и склонности, нуждающиеся в стабильности для того, чтобы быть удовлетворенными. Равенство толкает Людей вперед и одновременно удерживает их на месте, оно погоняет их, крепко привязывая к земле; оно воспламеняет их Желания и ограничивает их Силы. Это открывается не сразу: Страсти, разделяющие в демократическом Обществе Людей, вполне самоочевидны, тогда как тайная Сила, сдерживающая и объединяющая Людей, не видна с первого Взгляда. Осмелюсь ли я утверждать это, когда вокруг меня одни руины? Когда я Думаю о Судьбе грядущих поколений, меня больше всего устрашают Отнюдь не Революции. Если Граждане по-прежнему будут ограничиваться все более узким кругом частных, домашних Интересов, без устали отдавая им свои Силы, существует Опасность, что им в конце концов станут как бы недоступны те высокие, могучие гражданские Чувства, которые будоражат Народы, способствуя тем не менее их развитию и обновлению. Когда я вижу, сколь быстро меняет своих владельцев Собственность и сколь беспокойной и жгучей становится жажда Собственности, я не могу рассеять собственных опасений относительно того, что Люди дойдут до такого предела, когда все новые Теории начнут казаться им опасными, всякие новшества будут считаться неприятным беспокойством, а любые проявления общественного прогресса—первым шагом, ведущим к Революции, из Страха перед которой они совершенно откажутся двигаться. Должен сознаться, меня действительно ужасает Возможность того, что ими в итоге настолько овладеет подлая Страсть к сиюминутным Наслаждениям, что ради неё они предадут Интересы своего собственного будущего и Интересы своих потомков, предпочтя безвольно Подчиниться своей печальной Судьбе, нежели признать необходимым и совершить резкое, энергичное усилие с целью переломить её ход. Принято считать, будто новые Общества испытывают Желание ежедневно менять свой облик, я же, напротив, опасаюсь, как бы они не сделались в итоге слишком неподвижными, сохраняющими в неизменности свои Институты, Предрассудки и Нравы, и как бы род людской, самоограничившись, не остановился в развитии. Я опасаюсь, как бы человеческое Сознание не стало вечно свертываться и разворачиваться, сосредоточившись на самом себе и не порождая новых Идей; я боюсь, как бы Человек не изнурил себя заурядной, обособленной и бесплодной активностью и как бы Человечество, несмотря на всю беспрерывную суету, не перестало продвигаться вперед. 466 Глава XXII Отчего демократическим народам свойственно желать мира, тогда как демократические армии хотят войны Те же самые Интересы, Страхи и Страсти, которые удерживают демократические Народы от Революций, отвращают их и от Войны; боевой Дух и революционные Настроения угасают одновременно и вследствие одних и тех же Причин. Все время увеличивающееся число состоятельных сторонников мира, рост движимой Собственности, столь быстро истребляемой Войной, мягкость Нравов и добросердечие, порождаемая Равенством Способность сочувствовать, сухой и расчётливый Разум, почти бесчувственный к поэтическим и буйным Страстям, вызываемым боевыми действиями, — все эти Причины объединяются, чтобы погасить воинственность Духа демократического Народа. Я Думаю, что в качестве всеобщей постоянно действующей закономерности можно принять следующее правило: у цивилизованных Народов воинственные эмоции становятся более редкими и менее сильными по мере того, как уравниваются условия существования Людей. Война тем не менее — это несчастье, которому подвержены все Народы, как демократические, так и недемократические. Сколь бы сильным ни было стремление этих наций к миру, необходимо, чтобы они сохраняли готовность отразить нападение, иными словами, им необходимо иметь армию. Фортуна, уже оказавшая населению Соединенных Штатов столько знаков особой милости, разместила их на пустынной территории, где они, так сказать, не знают соседства. Им вполне достаточно иметь всего несколько тысяч солдат, однако эта ситуация является специфически американской, к Демократии она не имеет никакого отношения. Равенство, а также соответствующие ему Нравы и государственные Институты не освобождают демократический Народ от обязанности содержать армию, и эта армия всегда оказывает очень большое влияние на его Судьбу. Поэтому столь важно исследовать психологию и Чувства тех Людей, из которых состоит эта армия. У аристократических Народов, особенно у таких, где общественное положение Человека определяется исключительно его происхождением, в армии встречается то же самое неравенство, что и в самом Обществе: офицер — это Дворянин, солдат — крепостной. Первый призван командовать, второй — Подчиняться. Поэтому в аристократической армии честолюбивые помыслы солдата ограничены очень узкими рамками. Честолюбие офицеров также не безгранично. Аристократический Класс не является простой частью иерархически организованного Общества Внутри он сам всегда устроен по иерархическому принципу: составляющие его Люди неизменно стоят друг над другом. Среди них одним по Праву своего рождения суждено командовать полком, другим — командовать ротой. Достигнув крайних пределов своих ожиданий, они останавливаются сами, вполне довольные своей Судьбой. Имеется также и другая веская Причина, остужающая Желание офицера аристократической армии добиваться повышения в чине. У аристократических Народов офицер, независимо от его воинского звания, занимает высокое положение в Обществе. В его собственных глазах воинское звание почти всегда Вещь второстепенная по сравнению с его общественным положением. Выбирая для себя воинское поприще, Дворянин не столько повинуется собственному Честолюбию, сколько исполняет своего рода долг, налагаемый на него рождением. Он поступает на воинскую службу, чтобы достойно провести беззаботные годы своей юности, а потом иметь Возможность в семейном и дружеском кругах делиться кое-какими доблестными воспоминаниями из своей армейской Жизни. Выбор военной карьеры Отнюдь не диктуется его стремлением приобрести Собственность, почет и Власть, так как он уже обладает всеми этими преимуществами и может наслаждаться ими, не покидая своего дома. В демократических армиях все солдаты могут стать офицерами, что вызывает всеобщее Желание добиваться повышения по службе и почти беспредельно расширяет границы Честолюбия у военнослужащих. 467 Со своей стороны офицер не видит никакой естественной Причины, которая насильно заставляла бы его ограничиваться получением того или иного воинского звания, и каждый следующий чин в его глазах имеет огромное значение, поскольку его общественное положение почти всегда определяется его воинским званием. У демократических Народов офицеры часто не имеют ничего, кроме своего жалованья, и не могут претендовать на какое-либо общественное признание, помимо почестей за свои воинские заслуги. Поэтому при каждом новом его назначении и повышении изменяется вся его Жизнь и он становится как бы другим Человеком. Мотивы, игравшие в Жизни аристократических армий второстепенные роли, таким образом, стали ведущими, исключительными, определяющими само существование демократической армии. Во времена старой французской Монархии к офицерам обращались не иначе как по их дворянскому званию. В наши дни к ним обращаются только по воинскому званию. Это маленькое изменение в форме языкового обращения вполне убедительно свидетельствует о том, что уже произошла крупная Революция, преобразовавшая социальное устройство Общества и организацию его вооруженных Сил. В демократических армиях почти все военнослужащие одержимы Желанием выслужиться. Это—горячее, упорное, постоянное Желание. Оно подпитывается всеми остальными Желаниями и угасает только со Смертью Человека. А ведь нетрудно заметить, что из всех армий, существующих на земле, повышение по службе в мирное время медленнее всего должно происходить именно в демократических армиях. Поскольку количество воинских званий здесь естественным образом ограничено, а количество претендентов на них почти бесчисленно и над всеми довлеет непреложный Закон Равенства, никто не сумеет сделать быстрой карьеры, а многие не смогут даже сдвинуться с места. Таким образом, вызывая самую настоятельную Потребность в служебном повышении, демократические армии предоставляют своим военнослужащим наименьшие Возможности для роста, чем любые другие армии. Поэтому все честолюбивые Люди в рядах демократической армии с нетерпением ждут Войны, так как благодаря ей освобождаются вакансии и наконец-то позволяется нарушать Право старшего по возрасту — единственную Привилегию, свойственную Демократии. Таким образом, Мы приходим к странному выводу о том, что из всех армий наиболее страстно хотят воевать вооруженные Силы демократических Государств, в то время как сами Народы этих Государств любят мир больше всех остальных Народов. И самым поразительным во всём этом является то обстоятельство, что столь противоположные следствия были порождены одной и той же Причиной — Равенством. Будучи равными, все Граждане ежедневно чувствуют Желание изменить к лучшему условия своего существования и приумножить своё состояние, постоянно изыскивая для этого Возможности. Это принуждает их любить мир, способствующий Процветанию промышленности и дающий Возможность каждому из них доводить до конца свои начинания. С другой стороны, то же самое Равенство, повышая цену воинских знаков отличия в глазах тех, кто избрал карьеру военного, и делая их вполне доступными для всех, заставляет воинов мечтать о полях сражений. В обоих случаях Люди обнаруживают аналогичное беспокойство Ума, столь же неутолимую тягу к Наслаждениям и равное Честолюбие. Различны лишь средства их достижения и удовлетворения. Наличие столь противоположных Интересов у нации и у армии представляет собой большую Опасность для демократического Общества. Когда Народ утрачивает воинственность Духа, воинская служба тотчас же перестает быть уважаемой и профессиональные военные причисляются к низшему разряду государственных служащих. Их невысоко ценят и плохо понимают. То есть происходит нечто, прямо противоположное тому, что наблюдается в века Аристократии. В армию теперь идут не лучшие, а худшие Граждане страны. Человек задумывается о военном поприще только тогда, когда все остальные для него закрыты. Таким образом, создается порочный круг, из которого трудно выбраться. Элита нации уклоняется от военной карьеры как малопочетной, а почетом она не пользуется потому, что элита нации её избегает. Поэтому не следует удивляться тому, что военнослужащие армий демократических стран часто обнаруживают беспокойный, ворчливый Характер, будучи неудовлетворенными своей Судьбой, хотя условия службы здесь, как правило, значительно лучше, а дисциплина менее сурова, чем во всех других армиях. Воин чувствует себя Человеком второго сорта, и его уязвленное самолюбие прививает ему Вкус к Войне, которая докажет его необходимость, или же Любовь к Революциям, во время которых он надеется с оружием в руках добиться того политического влияния и того личного уважения, в которых ему отказывают. 468 Состав армий демократических стран делает эту последнюю угрозу весьма реальной. В демократическом Обществе почти все Граждане владеют Собственностью, которую необходимо сохранять, тогда как командование демократических армий в основном состоит из пролетариев. Большая их часть мало что может потерять во время гражданских беспорядков. Основная Масса Народа естественным образом гораздо больше, чем во времена Аристократии, боится Революций; военная верхушка, однако, страшится их значительно меньше. Кроме того, поскольку у демократических Народов, как я уже говорил, наиболее состоятельные, образованные и талантливые Граждане почти не идут на воинскую службу, армия как таковая в конце концов превращается в своего рода маленькую самостоятельную нацию, отмеченную более низким интеллектуальным развитием к более грубыми Нравами и Обычаями, чем вся нация в целом. А ведь эта маленькая нецивилизованная нация владеет оружием, и только она знает, как им пользоваться. Та угроза безопасности демократических Народов, которую таит в себе воинственный, мятежный Дух армии, в реальности усиливается не чем иным, как мирным Нравом гражданских лиц; нет ничего опаснее организованной армии в нации, утратившей воинственность. Чрезмерная Любовь всех Граждан к спокойствию ежедневно отдает конституционную Власть страны на милость военных. Поэтому, обобщая данную Мысль, можно сказать следующее: хотя Интересы и эмоции демократических Народов вызывают в них естественное стремление к миру, их армии беспрестанно подталкивают их к Войнам и Революциям. Военные перевороты, почти невозможные в аристократических Государствах, представляют собой постоянную угрозу для демократических наций. Эту Опасность следует считать наиболее серьезной из всего того, что ожидает их в будущем; необходимо, чтобы их государственные деятели усиленно стремились найти эффективное средство против неё. Когда нация чувствует себя внутренне изнуренной беспокойным Тщеславием своей армии, Мысль о Войне первой приходит в голову, чтобы хоть чем-то потешить докучливое Честолюбие военных. Я не хочу дурно отзываться о Войне: Война почти всегда расширяет умственный горизонт Народа, возвышает его Чувства. В ряде случаев только она способна сдерживать чрезвычайное развитие определенных склонностей, естественным образом порождаемых Равенством, или же может рассматриваться в качестве необходимого средства лечения некоторых застарелых болезней, которым подвержено демократическое Общество. Война имеет огромные преимущества, однако не следует обольщаться тем, что она сможет уменьшить отмеченную мною Опасность. Она лишь позволяет её отсрочить, и после окончания Войны эта Опасность становится более грозной, так как армия с ещё большим нетерпением начинает относиться к миру, познав Вкус Войны. Война может стать спасительным средством только для такого Народа, который всегда будет жаждать воинской Славы. Я предвижу, что все те полководцы, которых дадут миру демократические нации, обнаружат, что им легче выигрывать сражения, чем устраивать мирную Жизнь своей армии после победы. Демократическим Народам всегда будет трудно делать две Вещи: начинать Войну и заканчивать её. К тому же, если Война и приносит особые выгоды демократическим Народам, она, с другой стороны, подвергает их таким Опасностям, которых не страшатся, во всяком случае в той же степени, аристократические Государства. Приведу только два примера. Хотя Война отвечает Потребностям армии, она мешает той бесчисленной Массе Граждан, часто доводя их до отчаяния, которые ежедневно нуждаются в мире, чтобы удовлетворять свои скромные Потребности. Поэтому небезосновательны определенные опасения относительно того, что Война, призванная предотвратить гражданские беспорядки, сама может вызвать их, только в иных формах. 469 Любая длительная Война подвергает страшной Опасности Свободу в демократических странах. Это не значит, что после каждой победы непременно следует бояться того, как бы генералы-победители не стали Силой захватывать верховную Власть на манер Суллы или Цезаря. Существует Опасность совершенно иного рода. Война не всегда отдает демократические Народы во Власть военных Правительств, но она всегда безмерно усиливает Власть гражданского Правительства у этих Народов; она почти неизбежно концентрирует в руках последнего Управление всеми Людьми и контроль над всей Собственностью и ресурсами страны. Если Война и не приводит к Деспотизму с помощью Насилия, то она исподволь заставляет Людей привыкать к нему. Все те, кто стремится лишить Свободы демократическую нацию, должны знать, что самый верный и самый короткий путь к этому лежит через Войну. Это — первая аксиома Науки. Увеличение численности армии и свободных должностей представляется самоочевидным средством решения проблемы тогда, когда неудовлетворенное Честолюбие офицеров и солдат становится опасным. На некоторое время это снимает напряжение, но настолько же угрожает усилить его в будущем. Увеличение армии способно дать долговременный эффект в аристократическом Обществе, поскольку здесь воинское Честолюбие является лишь Привилегией одного Класса и каждому Человеку установлены определенные пределы его роста, так что данная мера способна принести удовлетворение почти всем движимым Честолюбием военнослужащим. Увеличение армии, однако, ничего не дает демократическому Обществу, так как число честолюбивых претендентов в нём всегда увеличивается в точном соответствии с ростом численности самой армии. Те Люди, чаяния которых вы исполните, создав новые должности, тотчас же заменяются новой Толпой, Желания которой вы не сможете удовлетворить, да и первые вскоре вновь начинают жаловаться, так как в армии наблюдается все то же беспокойство Духа, что царит и в самом демократическом Обществе: Люди хотят получить не какие-либо определенные чины, а Возможность постоянного служебного повышения. Хотя их Желания и не чрезмерны, они беспрестанно обновляются. Таким образом, демократический Народ, увеличивающий свою армию, лишь на мгновение успокаивает Честолюбие своего воинства, однако эти честолюбивые помыслы возрождаются в ещё более опасных формах, так как возрастает число одержимых ими Людей. Что касается лично меня, то я Думаю, что беспокойство и мятежность Духа являются болезнью, присущей самой Природе демократической армии, и что бороться с этим бессмысленно. Законодателям демократических Государств не следует льстить себя Надеждой, будто им удастся найти такую форму военной организации, которая бы сама по себе успокаивала и сдерживала военнослужащих; это будет лишь изнурительной тратой Сил, не приводящей к цели. Средства Борьбы с недостатками армии следует искать не в самой армии, а в Обществе в целом. Демократические Народы испытывают естественный Страх перед гражданскими беспорядками и Деспотизмом. Необходимо лишь превратить эти инстинктивные Чувства в осознанное, разумное, устойчивое отношение к Жизни. Когда Граждане овладели наконец умением мирно и выгодно пользоваться Свободой, ощутив её благотворность, когда они воспитали в себе мужественную Любовь к Порядку и добровольно Подчиняются правилам, —эти Граждане, избирая для себя воинскую карьеру, приносят в армию безотчетно и как бы вопреки своим Желаниям данные навыки и Нравы. Общее нравственное состояние нации, оказывая воздействие на моральный Дух армии, смягчает Суждения и усмиряет Желания, порождаемые воинской Жизнью, или же с помощью всемогущего Общественного Мнения подавляет их полностью. Имейте просвещенных, добропорядочных, степенных и свободных Граждан — и вы получите дисциплинированных и Послушных солдат Поэтому любой Закон, который во имя обуздания мятежного Духа армии будет стремиться к ослаблению свободолюбия у гражданского населения и к затушевыванию у него ясных Представлений о Праве и о Правах, будет действовать прямо против своей цели. Он будет не столько препятствовать, сколько способствовать установлению военной Тирании.   В конце концов, как бы там ни было, наличие большой армии всегда будет представлять Опасность для демократического Народа, и самым эффективным способом уменьшить эту Опасность было бы сокращение армии; однако таким средством могут воспользоваться не все Народы. 470 Глава XXIII Какой класс военнослужащих демократических армий является самым воинственным и революционно настроенным Чрезвычайная многочисленность вооруженных Сил сравнительно с численностью содержащего их Народа является сущностным свойством армии демократического Государства; Причины этого я объясню несколько позже. С другой стороны, Люди, живущие во времена Демократии, редко избирают карьеру военнослужащих Поэтому демократические Народы вскоре вынуждены отказываться от принципа добровольного набора в армию и возвращаться к принудительному призыву на воинскую службу. Условия их существования обязывают их прибегать к этому последнему средству, и нетрудно предсказать, что все демократические Народы возьмут его на вооружение. Когда воинская повинность является обязательной, она распределяется равномерно, без всяких различий на всех Граждан. Это также с неизбежностью вытекает из Образа Жизни и Образа Мысли этих Народов. Правительство может делать почти всё, что хочет, лишь бы его решения были разом обращены ко всему населению; сопротивление ему обычно вызывается не бременем обязанностей, а неравномерностью их распределения. И поскольку все Граждане являются военнообязанными, вполне ясно, что каждый из них проводит под знаменами лишь несколько лет. Таким образом, все обстоятельства объективно обусловливают временный Характер прохождения воинской службы, тогда как в большей части аристократических Государств военная служба — профессия, которая выбирается солдатом или же возлагается на него на всю Жизнь. Это обстоятельство имеет серьезные последствия. Среди солдат, составляющих ряды демократической армии, некоторые привязываются к армейской Жизни, но большая их часть, призванная под знамена против Воли и всегда готовая вернуться к родным очагам, серьезно не думает о военной карьере и мечтает лишь о демобилизации. Эти Люди не приобретают Потребностей и никогда не усваивают и половины тех Страстей, которые порождаются образом Жизни профессионального военного. Они выполняют свои воинские обязанности, но в их Душах полностью сохраняется тяга к прежней, гражданской Жизни с её Интересами и Желаниями.   Поэтому они не проникаются армейским Духом, но, скорее, приносят с собой в армию гражданский Дух и не утрачивают его. В армии демократического Народа именно простые солдаты в наибольшей мере обладают чертами гражданских Людей и с особым уважением относятся к национальным Обычаям и Общественному Мнению страны. Именно солдатская Масса дает особую Надежду на то, что демократической армии можно привить Любовь к Свободе и уважение к Законности, которые были внушены самому Народу. Нечто совершенно противоположное происходит в аристократических Государствах, где солдаты в конце концов утрачивают всякие контакты со своими согражданами, живя среди них как чужаки, а часто и как враги. В аристократических армиях охранительным элементом выступает офицерский корпус, так как только офицер сохраняет прочные Связи с гражданским Обществом и никогда не отказывается от Возможности рано или поздно вернуться в него, заняв своё место. В демократических армиях эту роль исполняет солдат, причём движимый теми же самыми мотивами. 471 Напротив, часто случается так, что в демократических армиях офицерский корпус усваивает Вкусы и Желания, совершенно не свойственные Вкусам и Желаниям нации. Это понятно. В демократических Государствах Человек, становясь офицером, порывает все нити, связывающие его с гражданской Жизнью; он навсегда оставляет этот Образ Жизни и не имеет ни малейшего Желания вернуться к нему. Его истинной родиной становится армия, поскольку его значение целиком и полностью определяется его чином и той должностью, которую он занимает.Поэтому его личная Судьба непосредственно определяется Судьбой армии, её взлетами и падениями; только с ней отныне связываются его Надежды и чаяния. Поскольку Интересы офицерства весьма отличны от Интересов страны, может случиться так, что оно будет страстно желать Войны или же готовить переворот в тот самый момент, когда нация больше всего нуждается в стабильности и мире. Имеются тем не менее факторы, способствующие смягчению его воинственного, беспокойного Характера. Хотя Честолюбие является всеобщей и постоянной чертой демократических Народов, оно редко, как Мы уже отмечали, принимает у них крайние формы. Если выходец из средних Классов нации, пройдя все низшие армейские чины, становится офицером, то для него это уже огромный шаг вперед. Он вошел в сферу, превосходящую ту, которую занимал в гражданском Обществе, и приобрел Права, которые у большей части демократических наций всегда будут рассматриваться как неотъемлемые 1. --------------------------- 1 Положение офицера в демократическом Обществе фактически является значительно более обеспеченным и прочным, чем где-либо ещё. Чем меньше офицер представляет собой как Личность, тем большее значение он придает своему воинскому званию и тем большую заботу проявляют о нём законодатели, считая справедливым и необходимым обеспечить ему Возможность спокойно пользоваться плодами своего труда.   Достигнув этого с помощью огромных усилий, он охотно останавливается и мечтает насладиться своим триумфом. Боязнь подвергнуть риску то, чем он владеет, охлаждает в его сердце пылкое Желание приобрести то, чего у него ещё нет. Преодолев первое, самое трудное препятствие, которое мешало его продвижению, он терпеливо смиряется с необходимостью долго ждать очередного повышения. Его Честолюбие утихает по мере того, как, достигая все более высокого звания, он осознает, что может многое потерять. Если я не ошибаюсь, командная верхушка демократической армии всегда будет наименее воинственной и революционно настроенной частью вооруженных Сил. Сказанное мною об офицерах и солдатах вообще неприложимо к тому многочисленному Классу военнослужащих, которые во всех армиях занимают промежуточное между ними положение, я имею в виду унтер-офицеров. Этот Класс унтер-офицеров, который вплоть до нынешнего столетия не оставил сколь-либо приметного следа в истории, отныне призван сыграть, по моему Убеждению, весьма значительную роль. Подобно офицеру, унтер-офицер мысленно разрывает все узы, связывавшие его с гражданским Обществом; он так же, как офицер, считает военную службу делом своей Жизни, связывая с армией, быть может, даже больше последнего все свои чаяния и Надежды; однако в отличие от офицера он ещё не достиг никакого высокого, солидного положения и поэтому не может себе позволить остановиться и передохнуть в ожидании того момента, когда он сможет подняться ещё выше. По самой Природе своих служебных обязанностей, которая неизменна, унтер-офицер обречен вести неприметное, стесненное, лишенное удобств и надежности существование. Полная Опасности военная Жизнь ещё ничего не дает ему взамен. Она связана для него лишь с необходимостью испытывать лишения и Подчиняться — необходимостью даже более тяжкой, чем преодоление Страха за собственную Жизнь. Его мучения обостряются Сознанием того, что общественное устройство и принципы армейской организации дают ему Возможность вырваться из своего бедственного положения: со дня на день он действительно может стать офицером. Тогда он станет командиром, будет отмечен знаками уважения, обретет Независимость, Права и сможет всем этим наслаждаться. Однако сей предмет его Вожделений не просто кажется ему несравненным, он никогда, вплоть до овладения им, не бывает уверен в том, что он для него достижим. 472 Его собственное воинское звание не дает ему абсолютно никаких гарантий; он ежедневно ощущает своё полное бесправие перед своими командирами, усиленное властными требованиями воинской дисциплины. Какой-нибудь незначительный проступок или чей-то каприз вмиг могут лишить его всего того, что он тяжким трудом зарабатывал в течение нескольких лет.Поэтому до того времени, когда он обретет долгожданный офицерский чин, он как бы не имеет никаких заслуг и его военная карьера как бы начинается именно с этого момента. Если Человек постоянно и настойчиво понукаем своей молодостью, нуждой, Страстями, Духом своего времени, Надеждами и Страхами, в его сердце не может не вспыхнуть огонь отчаянного Честолюбия. Поэтому унтер-офицеры хотят Войны, они хотят её всегда и любой ценой, и, если им в этом отказывают, они хотят Революций, которые, приостанавливая действие Законов и правил, дают им Надежду под прикрытием беспорядка и разгула политических Страстей прогнать своего офицера и занять его место. Нет ничего невероятного в том, что унтерофицеры способны совершить переворот, так как из-за общности происхождения и Привычек они оказывают большое влияние на солдат, несмотря на то что ими движут совершенно иные Страсти и Желания. Было бы ошибкой думать, будто различия в Интересах и склонностях офицеров, унтер-офицеров и солдат носят временный или же локальный Характер. Они будут проявляться во все эпохи в армиях всех демократических наций. В любой демократической армии унтер-офицер всегда будет в наименьшей степени выражать миролюбивый, добропорядочный Нрав населения страны, а солдат всегда будет выступать самым непосредственным носителем этого Нрава. Солдат будет приносить с собой в армию Силу или слабость национального Духа; он будет воплощать собой подлинно национальный тип. Если нация невежественна и слаба, он позволит своим командирам бессознательно или же против своей Воли привлечь его к участию в беспорядках. Если же нация просвещенна и деятельна, он сам призовет их к Порядку. Глава XXIV Отчего в начале военных кампаний демократические армии оказываются слабее других, становясь все более грозными в ходе войны Любая армия, начинающая боевые действия после долгого мира, рискует быть побежденной; любая армия, ведущая вооруженную Борьбу в течение длительного времени, имеет хорошие шансы на победу. В особой мере эта Истина приложима к вооруженным Силам демократических Государств. В аристократических странах воинская служба считается привилегированной деятельностью и военнослужащие пользуются уважением даже в мирное время. На воинскую службу идут талантливые, высокообразованные, весьма честолюбивые Люди; армия во всех отношениях не уступает уровню развития нации, а подчас даже превосходит его. Мы видели, как, напротив, в демократиях национальная элита постепенно стала избегать военной карьеры, чтобы, избрав другие пути, добиваться для себя Авторитета, Власти и прежде всего — Богатства. После долгого мира, а в демократические времена мирные периоды весьма продолжительны, армия всегда в своей собственной стране находится в небрежении. Именно в таком состоянии и застает её Война; и до тех пор, пока военное положение не меняет резко ситуацию, страна и армия подвергаются серьезной Опасности. Я уже пояснял, что в демократических армиях в мирное время Право старшего по возрасту является высшим, строго соблюдаемым Законом продвижения по службе. Это вытекает, как я говорил, не только из организационных принципов этих вооруженных Сил, но и из самого общественного устройства данных Народов и поэтому будет свойственно им всегда. Кроме того, поскольку у этих Народов положение офицера в стране целиком и полностью определяется его воинским званием, которое только и обеспечивает ему уважение сограждан и все те жизненные удобства, которыми он пользуется, он не уходит в отставку и не увольняется из армии вплоть до последних дней своей Жизни. 473 В результате действия этих двух Причин демократический Народ, наконец после долгого мирного существования берущий в руки оружие, обнаруживает, что все его военные командиры — старики. Я говорю не только о генералах, но и о младшем офицерском составе, большая часть которого практически не знала повышения или же росла очень медленно. Окинув взором долгое время не воевавшую демократическую армию, вы с удивлением обнаружите, что все солдаты в ней — почти дети, а все командиры — в преклонных годах, и, таким образом, первые из них лишены Опыта, а вторые — энергии. Данное обстоятельство в значительной мере предопределяет военные неудачи, так как первым условием успешного ведения Войны является молодость командиров. Я никогда бы не осмелился это заявить, если бы так не сказал самый великий из полководцев нашего времени. В армиях аристократических Государств эти две закономерности действуют несколько иным образом. Поскольку повышение по службе в них определяется не столько Правом старшего по возрасту, сколько знатностью рода, среди командиров любого ранга здесь всегда встречается определенное число молодых Людей, отдающих Войне всю свою нерастраченную энергию Тела и Души. Помимо того, Люди, стремящиеся при Аристократии к воинским почестям, занимают в Обществе вполне устойчивое положение, и поэтому редко случается, что они начинают стареть на военной службе. Посвятив воинской карьере самые деятельные годы своей молодости, они по собственному Желанию уходят в отставку, чтобы провести у родного очага остаток своих зрелых лет. Долгий мир не только приводит к старению офицерского корпуса в демократических армиях, но ещё и прививает всем офицерам такие физические и умственные Привычки и навыки, которые делают их малопригодными для Войны. Тот, кто в течение долгого времени жил в мирной, умеренной атмосфере демократических Нравов, сначала плохо переносит ту грубую Работу и те суровые требования, которые возлагаются на него Войной. И если офицеры и не утратили окончательно Вкуса к оружию, усвоенный ими Образ Жизни по меньшей мере мешает им успешно вести боевые действия. У аристократических Народов Жизнь гражданского Общества не оказывает скольлибо значительного изнеживающего влияния на воинские Нравы, так как у этих Народов армией командуют Аристократы. А ведь Аристократия, сколь бы ни была она привязана к изысканной роскоши, всегда наделена множеством других Страстей, кроме заботы об удобствах, и поэтому охотно жертвует на время собственным благополучием с целью полнее удовлетворить прочие свои Страсти. Я отмечал, сколь медленно происходит повышение по службе в демократических армиях в мирное время. Сначала офицеры с нетерпением воспринимают данное положение дел; они волнуются, испытывают Тревогу, приходят в отчаяние; с течением времени, однако, большая часть из них смиряется. Те, кто обладает особым Честолюбием, Способностями и Возможностями, покидают армию, другие, соизмерив собственные склонности и Желания со своей незавидной участью, в конце концов начинают оценивать воинскую службу с точки зрения Ценностей гражданского Общества. Выше всего они ценят ту обеспеченность и ту прочность общественного положения, которые она может принести; все свои виды на будущее они связывают с надежностью этого скромного вознаграждения и не требуют ничего, кроме Права мирно им пользоваться. Таким образом, долгий мир не только наполняет демократические армии престарелыми офицерами, но и воспитывает Чувства, свойственные старости, даже у офицеров, находящихся в полном расцвете Сил. Я также уже отмечал, что в мирное время военная служба в демократических странах не считается престижной и на неё идут неохотно. Такая неблагосклонность Общества тяжелым грузом довлеет над армией, угнетая её моральный Дух. И поэтому, когда наконец-то начинается Война, боевой Дух вооруженных Сил не может сразу распрямиться, вновь обретя упругость и Силу. Подобная Причина ослабления морального Духа неизвестна аристократическим армиям. Их офицеры никогда не считают себя униженными в собственных глазах или же в глазах своих ближних, так как независимо от своего воинского звания они — фигуры сами по себе. 474 И даже если влияние мира сказывалось бы в равной степени на ту и другую армии, результаты всё же были бы разными. Когда офицеры аристократической армии теряют боевой Дух и Желание прославить своё оружие, у них все-таки ещё сохраняется определенное уважение к Чести своего Сословия и укоренившаяся Привычка быть впереди, показывая личный пример. Когда же Вкус к Войне и воинское Честолюбие утрачивают офицеры демократической армии, то у них за Душой не остается ничего. Поэтому я считаю, что демократический Народ, начиная вести Войну после долгого мира, много больше рискует терпеть поражения, чем аристократическое Государство, но он не должен легко падать Духом от этих неудач, так как по мере продолжения Войны шансы его армии на победу возрастают. Когда же Война, становясь затяжной, в конце концов отрывает всех Граждан от мирного труда и приводит к банкротству их мелкие предприятия, случается так, что те же самые Чувства, которые заставляли их столь высоко ценить мир, теперь призывают их к оружию. Война, разрушив все отрасли промышленности, сама становится единственной огромной её отраслью, и лишь к ней устремляются все пылкие и честолюбивые помыслы, порожденные Равенством. Именно поэтому демократические Народы, с таким нежеланием выходящие на поля сражений, подчас совершают на них чудеса героизма, если уж их заставили в конце концов взяться за оружие. По мере того как Война все больше и больше притягивает взоры всего Народа к армии и Люди видят, сколь быстро она может принести Славу и солидное вознаграждение, на военную службу начинает идти национальная элита; все предприимчивые, отважные, воинственные по натуре Люди, которых рождает не только Аристократия, но все слои Общества, устремляются в армию. Поскольку Война с неумолимой требовательностью определяет своё место каждому из огромного числа претендентов на воинские заслуги, в результате всегда выявляются Люди, обладающие талантом полководцев. В период долгой Войны демократическая армия переживает то же самое, что весь Народ переживает во время Революции. Война уничтожает все правила, давая Возможность незаурядным Людям внезапно появляться на сцене. Офицеры, состарившиеся и Душой и Телом в мирный период, устраняются из армии, уходят в отставку или умирают. На их места решительно устремляется Толпа молодых Людей, уже прошедших боевую закалку и связывающих с Войной свои далеко идущие замыслы и пылкие Желания.   Они хотят любой ценой и безостановочно расти от звания к званию; сзади их подталкивают другие, наделенные теми же Страстями и Желаниями, которых в свою очередь тоже подталкивают идущие сзади, и так до бесконечности — пределы обусловливаются лишь общей численностью самой армии. Равенство позволяет каждому Человеку испытывать честолюбивые Желания, а боевые потери предоставляют всем честолюбцам шансы осуществить эти Желания. Смерть беспрестанно прореживает ряды, создает вакансии, завершая и начиная воинские карьеры. Война к тому же вскрывает наличие тайной взаимосвязи между Духом армии и Нравами демократического Народа. Люди, живущие при Демократии, испытывают естественное Желание быстро приобрести те блага, которых они жаждут, и наслаждаться ими с легким сердцем. Большее число этих Людей обожает риск и меньше страшится Смерти, чем различных затруднений. С таким Настроением они занимаются коммерцией и промышленностью. Когда же они приносят подобное Настроение на поля сражений, оно заставляет их добровольно рисковать своей Жизнью, чтобы моментально стяжать себе лавры победы. Никакой другой Образ Величия не захватывает Воображение демократического Народа сильнее, чем ослепительная воинская Слава, обретаемая стремительно, без кропотливого труда, с риском лишь для собственной Жизни. Таким образом, хотя Интересы и склонности Граждан демократического Общества отвращают их от Войны, свойственный им Образ Мышления делает их вполне пригодными для успешного ведения боевых действий; они с легкостью становятся хорошими солдатами, как только удается оторвать их от своих дел и мирного благополучия*.   Итак, если мир особенно вреден для демократических армий, то Война дает им такие преимущества, каких никогда не имеют другие армии; и эти вначале едва приметные преимущества не могут в конечном счёте не приводить их к победе. Аристократический Народ, сражаясь против демократической нации, сильно рискует оказаться побежденным ею, если ему не удалось разгромить её в результате первых же боевых операций. 475 Глава XXV О дисциплине в демократических армиях Широкое распространение, прежде всего в аристократических странах, получило Мнение о том, что слишком большое социальное Равенство, царящее в демократических Обществах, с течением времени делает солдата независимым от офицера и таким образом приводит к развалу воинской дисциплины. Это ошибка. В реальной Жизни существуют два типа дисциплины, которые не следует смешивать. Когда офицер — Дворянин, а солдат — крепостной, когда первый из них богат, а второй беден, когда один образован и наделен Властью, а другой невежествен и бессилен, между ними легко устанавливается отношение самой полной зависимости и покорности. Солдат был приучен к воинской дисциплине, можно сказать, ещё до того, как вступил в армию, или скорее воинская дисциплина в данном случае есть не что иное, как совершенная форма социального Повиновения. В аристократических армиях рядовые довольно легко становятся как бы безучастными ко всему на свете, кроме приказов своих командиров. Солдат действует бездумно, бесстрастно одерживает победы и умирает без жалоб. В таком состоянии он более не Человек, но вновь — очень опасное животное, вышколенное для Войны. Демократические Народы должны отказаться от попыток когда-либо добиться от своих солдат подобного слепого, мелочного, безропотного, всегда неизменного Послушания, которое аристократические Народы без труда внушают своим солдатам. Социально-политическое устройство Общества при Демократии никоим образом не подготавливает Людей к подобному Повиновению; Демократии рискуют утратить свои естественные преимущества, если возжелают добиться его искусственным путем. Воинская дисциплина у демократических Народов не должна пытаться подавлять свободные порывы Души у солдат; она должна стремиться лишь к тому, чтобы ими Управлять; рождаемое ею Повиновение не столь безусловно, но зато оно более энергично и разумно. Оно коренится в Воле того, кто подчиняется, опираясь не только на его Инстинкты, но и на Разум, и поэтому оно часто ужесточается само по себе, когда этого требует безопасность. В аристократической армии дисциплина во время Войны легко ослабляется, так как эта дисциплина основана на Привычках, нарушаемых Войной. Дисциплина в демократической армии, напротив, укрепляется перед лицом врага, поскольку каждый солдат очень хорошо понимает, что во имя победы он должен молча Подчиняться. Народы, добивавшиеся наиболее значительных достижений в Войне, не знали никакой иной дисциплины, кроме той, о которой я только что сказал. В древности в армию принимались только свободные и имеющие гражданские Права Люди, которые, мало отличаясь друг от друга, по обыкновению общались как равные. В этом Смысле можно Говорить о вооруженных Силах античных Государств как о демократических армиях, хотя сами создававшие их Общества были аристократиями. Поэтому в этих армиях между офицером и солдатом устанавливались близкие отношения собратьев по оружию. В этом убеждает чтение "Сравнительных жизнеописаний" Плутарха. Солдаты у него беспрестанно и очень свободно разговаривают со своими командирами, а те охотно выслушивают речи своих солдат и отвечают им. Эти полководцы убеждали своих подчиненных словом и делом, а не Силой принуждения и Страхом наказания. Для солдат они в равной мере были и командирами и соратниками. Я не знаю, была ли воинская дисциплина у древних греков и римлян доведена до такого Совершенства во всех своих нюансах, как в русской армии, однако это не помешало Александру Великому завоевать Азию, а Риму — весь древний мир. 476 Глава XXVI Некоторые соображения по Поводу войн в демократических обществах Когда принцип Равенства начинает утверждаться в Жизни не только одной нации, но одновременно и многих соседних Народов, как это происходит в Европе в наши дни, Люди, населяющие эти страны, несмотря на различие Языков, Обычаев и Законов, похожи друг на друга тем, что в равной мере опасаются войн и испытывают сходную Любовь к миру1. ------------------------------- 1 Думаю, нет надобности объяснять читателю, что Страх перед Войной, высказываемый европейскими Народами, не вызывается исключительно лишь Утверждением Равенства в их Обществах. Независимо от этой, постоянно действующей Причины сильное влившие на их отношение к Войне оказывает множество случайностей, из которых я в первую очередь выделил бы чрезвычайную их усталость, оставшуюся после войн Французской Республики и Империи.   Напрасно Честолюбие или гнев побуждают Государей браться за оружие: своего рода всеобщая апатия и доброжелательность Подданных умиротворяют их, и мечи выпадают из их рук. Войны становятся более редкими. По мере того как Равенство, одновременно развиваясь во многих странах, вовлекает в промышленность и торговлю население этих Государств, Люди не только обнаруживают сходство склонностей и Вкусов, но их Интересы сближаются и переплетаются в такой степени, что ни одна из наций не может причинить ущерба другим нациям, не пострадав при этом сама, и что все Народы начинают относиться к Войне как к катастрофе, почти столь же ужасной для победителя, как и для побежденного. Поэтому, с одной стороны, в века Демократии весьма трудно заставить Народы воевать друг с другом, но, с другой стороны, почти невозможна такая ситуация, чтобы два Народа в полном одиночестве сражались друг с другом. Интересы всех Народов столь сплетены, а их мировоззрение и Потребности столь близки, что ни один из них не сможет сохранять спокойствие в период всеобщего Возбуждения. Таким образом, Войны становятся более редкими, но тогда, когда они начинаются, они охватывают значительно большую территорию. Живущие по соседству демократические Народы уподобляются друг другу не только, как я уже сказал, в каких-то определенных отношениях, но в конечном счёте становятся похожими почти во всём2. ----------------------------- 2 Это вызывается как тем, что данные Народы имеют одинаковое социально-политическое устройство, так и тем, что социальные условия их существования по своей Природе побуждают Людей общаться между собой и подражать друг другу. Когда Граждане разделены на касты и на Классы, они не только сильно отличаются друг от друга, но и не проявляют ни малейшего Желания или тенденции быть похожими; напротив, каждый из них все сильнее и сильнее старается сохранить в неприкосновенности свои собственные Убеждения и Привычки, чтобы остаться самим собой. Среди них очень живуч Дух индивидуальной неповторимости. Когда какой-нибудь Народ становится демократическим, то есть когда он не имеет более каст и Классов и когда все Граждане примерно Равны по своему образованию и имущественному положению, Чувства Людей принимают прямо противоположное направление. Люди взаимоуподобляются и, более того, некоторым образом страдают, если им не удается походить друг на друга. Отнюдь не желая сохранить то, что ещё может отличать их друг от друга, они стремятся утратить эти отличительные признаки, чтобы стать неотделимой частью общей Массы, которая, в их глазах, является единственным носителем Права и Силы. Дух индивидуальной неповторимости среди них почти истреблен. А ведь это сходство между Народами имеет чрезвычайно важные в военном отношении последствия. Когда я задаюсь вопросом, отчего Швейцарская Конфедерация XV века заставляла трепетать самые многочисленные и могущественные нации Европы, тогда как в наши дни её военная Сила точно соответствует численности её населения, я нахожу, что швейцарцы стали похожими на всех своих соседей, а они в свою очередь — похожими на швей царцев. Похожими настолько, что отличаются лишь численностью вооруженных си.г количественное превосходство которых непременно приносит победу. Одним из результатов происходящей в Европе демократической Революции явилось господство численного фактора на полях всех сражений, что заставляет все малые Народы входить в состав больших Государств или по крайней мере заключать с ними политические союзы. Во времена Аристократии даже равные и похожие друг на друга Люди стараются придумать для себя искусственные отличия. Во времена Демократии даже те, кто отличается друг от друга, хотят стать похожими и друг друга копируют — настолько сильно воздействие общего мироощущения на Сознание каждого отдельного Человека. Нечто сходное наблюдается также и в отношениях между Народами. Для того чтобы два соседних Народа могли оставаться очень своеобразными, сильно отличающимися один от другого, оба они должны иметь аристократическое общественное устройство, так как аристократический Дух благоприятствует индивидуализации. Но два соседних Народа не могут быть демократическими без того, чтобы тотчас же не воспринимать сходных Взглядов и Нравов, так как Дух Демократии заставляет Людей ассимилироваться. 477   Поскольку численность стала определяющим фактором военного успеха, каждый Народ должен изо всех Сил стараться вывести на поле боя Возможно большее количество Людей. Когда под знамена можно было собирать лучшие в своем роде войска типа швейцарской пехоты или французской кавалерии XVI века, никто не считал нужным создавать очень большие армии, но теперь, когда все солдаты стоят друг друга, положение изменилось. Причина, порождающая эту новую Потребность, предоставляет также и средства её удовлетворения. Ибо, как я уже говорил, все равные между собой Люди равно слабы. Государственная Власть, естественно, значительно более сильна у демократических Народов, чем в любом другом Обществе. Эти Народы, следовательно, не только испытывают Желание призывать на воинскую службу все мужское население страны, но и имеют Возможность это осуществлять, так что в века Равенства, как представляется, армии численно растут по мере того, как угасает воинский Дух нации. В эти века в Силу тех же Причин изменяются и способы ведения Войны. В своей книге "Государь" Макиавелли пишет: "Значительно труднее покорить Народ, руководимый Монархом и баронами, чем Народ, управляемый Монархом и Рабами". Давайте заменим, дабы никого не обидеть, слово "Рабами" на "государственными служащими" — и Мы получим великую Истину, вполне приложимую к нашему предмету. Великому аристократическому Народу очень трудно завоевать своих соседей, равно как и быть покоренным ими. Ему не удается завоевать соседей потому, что он никогда не может объединить все свои Силы и сохранить их единство в течение длительного времени; он не может быть покорен потому, что враг повсюду будет встречать очаги сопротивления. Войну на территории какого-либо аристократического Государства я бы сравнил с боевыми действиями в горной местности: побежденные всякий раз имеют Возможность соединиться на новой позиции и прочно её удерживать. Прямо противоположное наблюдается у демократических Народов. Они без особого труда выводят на поле сражения все имеющиеся в их распоряжении Силы, и, если нация богата и многочисленна, она с легкостью становится победительницей, но в случае, если она терпит поражение и враг проникает на её территорию, у неё остается мало ресурсов сопротивления и, когда дело доходит до захвата столицы, нация погибает. Объясняется это очень просто: поскольку каждый Гражданин индивидуально крайне изолирован и слаб, никто не может защитить сам себя или оказать поддержку другим. В демократической стране Силой обладает только Государство; если военная мощь Государства сломлена вследствие уничтожения его армии, а его управленческая Власть парализована из-за захвата столицы, страна представляет собой не что иное, как неуправляемое, бессильное население, неспособное сражаться против организованных наступающих Сил противника. Я знаю, что эту Опасность можно уменьшить, предоставив провинциям некоторые Права и Свободы, но это средство всегда будет не вполне достаточным. В подобной ситуации население не только не сможет продолжать Войну, но боюсь, что и не захочет этого делать. В соответствии с нормами, принятыми среди цивилизованных наций, Войны ведутся не с целью присвоения личного Имущества Граждан, но только для захвата политической Власти. Частная Собственность уничтожается лишь случайно и во имя достижения основной цели. Когда противник, разгромив армию аристократической нации, вторгается на её территорию, Дворяне, хотя они одновременно являются и состоятельными Гражданами, предпочитают продолжать индивидуальное сопротивление, нежели покоряться, ибо, если победитель останется Хозяином страны, он отстранит их от политической Власти, которую они ценят даже выше, чем свою Собственность. Поэтому они предпочитают Борьбу признанию себя побежденными — самому страшному для них несчастью, и им без труда удается вести за собой Народ, в течение долгого времени приученный следовать за ними и Подчиняться им, Народ, который к тому же почти ничем не рискует в этой Войне. 478 У тех же наций, где царит Равенство условий существования, каждый Гражданин наделен лишь малой толикой политической Власти, а часто и вовсе ею обделен; с другой стороны, все они независимы и обладают Собственностью, которую могут потерять, так что они значительно меньше боятся того, что будут завоеваны, и значительно больше опасаются самой Войны, чем Народ аристократического Государства. Население демократической страны всегда будет очень трудно склонить к тому, чтобы оно взялось за оружие тогда, когда Война начинает вестись на её территории. Поэтому столь необходимо дать этим Народам политические Права и воспитать в них гражданское самосознание, способные внушить им некоторые из тех Интересов и мотивов, которыми руководствуются представители Дворянства при Аристократии. Необходимо, чтобы Государи и другие правители демократических наций крепко усвоили, что с Привычкой и Страстью к материальному благополучию можно успешно бороться только лишь с помощью Привычки и страстной Любви к Свободе. В противном случае я не представляю себе ничего менее способного устоять перед захватчиком, чем какой-либо из демократических Народов, не имеющий свободных Институтов. В былые времена боевые действия велись малыми Силами и представляли собой мелкие вооруженные стычки и долгие осады. Теперь даются крупные сражения и, как только появляется Возможность свободно продвигаться вперед, армия устремляется к столице противника, чтобы одним ударом закончить Войну. Говорят, что эту новую Систему изобрел Наполеон. Один Человек, кем бы он ни был, не в Силах создать нечто подобное. Способ ведения Войны, применявшийся Наполеоном, был подсказан ему всей социально-политической ситуацией его эпохи, и эффективность этого способа обусловливалась тем, что он великолепно соответствовал данной ситуации, а также тем, что Наполеон первым взял его на вооружение. Во главе армии он первым прошел путь, связывающий столицы всех Государств. Однако этот путь открылся для него с гибелью феодального Общества Имеются некоторые основания предполагать, что, если бы этот незаурядный Человек родился лет триста тому назад, он не смог бы пожинать плоды с помощью данного способа ведения Войны или, скорее, он воспользовался бы другим способом. Что касается гражданских войн, то добавлю об этом всего несколько слов, так как боюсь испытывать терпение читателя. Большая часть того, что я сказал относительно внешних войн, с ещё большим основанием приложима к гражданским Войнам. Люди, живущие в демократических странах, не наделены природной воинственностью; в них просыпается подчас боевой Дух, когда они вопреки своему Желанию оказываются на полях сражений, но дружно подниматься по собственной Воле и сознательно подвергать себя лишениям, вызванным Войной, и особенно Войной гражданской, — на это Человек из демократического Общества едва ли решится. Только самые отчаянные из авантюристов пойдут на подобный риск; Масса гражданского населения не тронется с места. И даже если бы эта Масса захотела действовать, ей было бы не так-то легко это сделать, поскольку в своей среде она не найдёт ни Людей, обладающих прочным, давно установившимся Авторитетом, которым она захотела бы Подчиняться, ни общепризнанных лидеров, способных объединить всех недовольных, возглавить их и повести за собой. Нет здесь и низовых политических Сил, способных оказать действенную поддержку народным Массам в их сопротивлении центральным Властям. В демократических странах моральная Сила Большинства огромна и материальные Возможности, которыми оно располагает, несоизмеримы с Возможностями тех, кто может поначалу объединиться против него. Поэтому Партия, засевшая в цитадели Большинства, говорящая от его имени и использующая его мощь, мгновенно и без труда одерживает победу над всеми отдельными Силами сопротивления. Она не дает им даже времени появиться на свет, уничтожая их в зародыше. Люди, желающие совершить Революцию в демократической стране Силой оружия, не имеют, следовательно, никакой иной Возможности одержать победу, кроме внезапного захвата всего государственного аппарата целиком, что им может удаться скорее в результате государственного переворота, чем вследствие гражданской Войны, ибо, как только начнутся регулярные военные действия, победа почти всегда будет обеспечена той Партии, которая представляет Государство. 479 Только в одном случае Возможно начало гражданской Войны в демократическом Обществе: когда происходит Раскол в армии и часть вооруженных Сил поднимает знамя восстания, а другая их часть сохраняет верность Правительству. Армия — это маленькое Общество, отмеченное очень тесными взаимосвязями и высокой активностью и обладающее Способностью в течение некоторого времени обходиться исключительно собственными Силами.   Гражданская Война может быть кровавой, но она не может быть долгой, так как либо восставшая армия притягивает на свою сторону Правительство с помощью простой демонстрации своей мощи или благодаря первой же своей победе — и тогда Война заканчивается, либо в случае начала вооруженной Борьбы та часть армии, которая не получает поддержки со стороны организованной государственной Власти, вскоре сама собой рассеется или будет уничтожена. Поэтому можно признать истинным следующее широкое обобщение: в века Равенства гражданские Войны будут значительно более редкими и быстротечными3. --------------------------- 3 Само собой разумеется, что я говорю здесь о единых демократических Государствах, а не о федеративных демократических Государствах. Поскольку в Федерации высшая Власть всегда реально находится, несмотря ни на какие политические выдумки, в руках местных органов Управления, а не в руках центрального Правительства, гражданская Война здесь является не чем иным, как скрытой формой Войны между различными Государствами. Содержание   www.pseudology.org