1881 -
Самара. У коллежского советника - врача, - Василия Михайловича
Рожанского родилась дочь Юлия
1883 - 29 декабря.
Родился
Толстой
А.Н.
1884 - Санкт-Петербург. Родилась в семье богатого
коммерсанта Исаака Дымшица. Брат - Лео-Леон-Лев
1900 - Умер граф Николай
Александрович Толстой
1901 -
Санкт-Петербург. Технологический институт.
Толстой А.Н. - студент
1901 - Саратоская
губерния. Село Хволынь.
Толстой
А.Н. с Юлией проводят всё лето на даче
1901 -
Санкт-Петербург. Женский медицинские курсы. Юлия Васильевна
Рожанская. Курсистка
1902 -
03 июня.
Тургенево. Первая жена Толстого
А.Н. - Юлия Васильевна Рожанская
1903 -
13 января. В семье Толстого А.Н. родился сын Юра
1905 -
Рига. Политехнический институт. Брат Лео исключён за
политику
1905 -
Берн. Студентка медичка - будущий стоматолог, - и жена студента Исаака
анархиста и философа Розенфельда
1906 -
Дрезден. Брат Лео учится на инженера
1906 -
Весна. Дрезден. Роман с Толстым А.Н.. Рогоносец
Розенфельд развода не даёт
1906 - Лето. Александра
Толстая (детская писательница), мать
Толстого
А.Н. умерла от менингита
1907 -
В связи
со смертью матери
Толстой
А.Н. получил наследство в 30 тысяч рублей
1907 -
Санкт-Петербург. Школа художника Егорнова С.С. Готовится поступать в
Академию художеств
1907 -
Санкт-Петербург. Технологический институт. Толстой А.Н. - снова студент
1907 -
Санкт-Петербург. У себя дома принимает Толстого А.Н. с
женой Юлией Васильевной Рожанской
1907 -
Санкт-Петербург. Школа художника Егорова С.С. Толстой А.Н. - слушатель
1907 -
Италия. Загранпоезда Толстого А.Н. и Юлии Рожанской. Больше месяца они
не выдержали и вернулись
1907 -
Июль. Бойфренд - Толстой А.Н.
1907 - Модернистская
школа Званцевой. Погружается в среду символического искусства вместе с
бойфрендом
1908 -
11 мая. Юрий Алексеевич Толстой умер
от менингита
1908 - Париж. По совету Бакста
вместе с бойфрендом прибыли в
город,
1908 - В воздухе имена:
Гумилёв, Ахматова,
Блок, Брюсов, Мережковский,
Белый,
Волошин, Чуковский, Ремизов, Мейерхольд,
Мандельштам...
1908 - Париж. Берёт
уроки офорта у Елизаветы Сергеевны Кругликовой,
с подачи которой попадает в студию
La Palette
1908 - Париж.
Jardin des Plantes. Как бы невинные ночные прогулки с
Гумилёвым и Николаем Деникером
1908 - Лето. Москва.
Гостят у тётки бойфренда - Мария
Леонтьевна Тургенева
1909 -
Белла Розенфельд стала женой Марка Шагала
1909 -
Санкт-Петербург. Спектакль "Ночные пляски" Постановщик - Евреинов
Н.Н. Сплясала босиком в отчаянно
легкомысленном одеянии
1909 - Лето. Коктебель. Вместе
с бойфрендом отдыхают у Масимилина
Волошина
1909 -
Осень.
Санкт-Петербург. Глазовская, 15. Вместе
с бойфрендом до следующей весны
поселяются в квартире с
Волошиным,
Гумилёвым
и
Потёмкиным
1910 - Родился советский критик и
литературовед Александр Львович
Дымшиц
1910 - Весна. Сняли
жильё у Елизаветы Николаевны Званцевой
("Под башней"), у студии которой возобновила занятия.
Ученица
Петрова-Водкина
1910 -
Толстой А.Н. наконец-то получил развод, т.е. расторжение брака было
утверждено Священным Синодом
1910 - На пароходе
отправляется в Саратов знакомиться с родственниками бойфренда
1910 - Юлия Васильевна
Рожанская стала женой Николая Ивановича Смоленкова - 55 лет, - богатого
столичного купца. Пасынку Николаю под 30.
1911 - Париж. Русская
церковь на улице Дарю. Крещена в православие
1911 - Париж. Русская
церковь на улице Дарю. Родила дочь Марианну. При крещении девочки отец
записывает её только на себя. Мать ребёнка даже не упоминается
1912 - В
Россию добралась мода на кубизм.
Сближается с художниками "Бубнового валета"
1913 -
Толстой
А.Н. загорелся кубизмом
1913 - Задружили с
начинающим художником по фамилии
Маяковский
1914 - Начало года.
Москва.
Толстой А.Н.
- среди встречающих
Филиппо Томмазо
Маринетти
1914 - Март.
Коктебель. Вместе
с мужем отдыхают у Масимилина
Волошина.
Толстой
А.Н. волочится напропалую за всеми дамами
1914 -
Крым. Разрыв, дочь
Марианна осталась у мужа.
Она станет
женой бывшего мужа Елены Нюрнберг-Шиловская-Булгакова
- Шиловский
1914 - 21 июля. Выехала
с мужем в Москву
1914 - Конец июля.
Отправилась в Париж - говорят, - что с художником Николаем Милиоти
1914 -
Первая мировая война.
Толстой
А.Н. - военный корреспондент
1914 -
Третья жена
Толстого
А.Н. - Наталья Васильевна Крандиевская-Толстая,
живут на Большой Молчановке. Она
родит ему двоих сыновей
– Никиту и Дмитрия
1914 -
Толстой
А.Н. подаёт царю прошение с просьбой оставить жене титул графини, но оно
было оставлено без ответа
1914 - Огородами
вернулась в Москву, где рассталась с мужем окончательно
1915 - Сборник "Щит"
издан М. Горьким, Л. Андреевым и
Ф. Сологубом
в защиту гражданских прав еврейского населения России.
Толстой
А.Н. - среди участников
1915 - После развода
живёт у тётки бывшего мужа - Мария Леонтьевна Тургенева,
затем скитается по богемным квартирам
1916 - Меняет
художественныю манеру, работает живопись по стеклу, пробует делать
рельфы
1917 - Лето. Симбирск.
На этюдах с дочерью. Вернулась в Москву
1917 -
Октябрь. Новый бойфренд - Владимир Татлин
1917 - Петроградская
синагога. Как это нередко делали другие в то время, отказалась от
православия в пользу иудаизма
1918 - Петроград.
Ученица студии
La Palette
Любовь Васильевна Яковлева - впоследствии жена композитора Ю. Шапорина,
- организует кукольный театр
1918 -
Конец
июля. Толстой
А.Н. с новой семьёй рванул из Москвы...
Украина... Одесса, Константинополь...
Париж. В московской квартире остались тётка и дочь Марианна
1918 - Апрель. Отдел ИЗО
Наркомпроса. Московская художественная коллегия. Председатель
1919 - Петроград. Новый союз
художников-изобретателей: Татлин, Малевич, Дымшиц-Толстая
1919 - Май. Отдел ИЗО
Наркомпроса. Московская художественная коллегия. Уволилась
1919 - Москва. К
праздникам в бригаде художников проектирует дизайн Красной площади и
праздничный фейерверк
1919 - Рига. Юлия
Васильвна Рожанская поселилась с мужем и пасынком на улице Валмиерас
1921 -
Расстаётся с Татлиным
1921 - Москва. Журнал
Работница. Художественный отдел. Заведующая
1921 -
Муж - баварский коммунист архитектор
Герман Пессати
1922 - Толстой
А.Н. выпустил первый том трилогии
Хождение по мукам
1923 - Толстой
А.Н. вернулся на родину
1923 - Дочь Марианна
стала жить у
Толстого
А.Н.
1924 - Венеция.
Международная художественная выстака. Участница
1925 - Журнал
"Крестьянка". Художественный отдел. Заведующая
1928 - Рига. Николай
Иванович Смоленков разорился
1929 - Февраль. Рига.
Николай Иванович Смоленков умирает. Похоронен на Покровском кладбище
1929 -
Толстой
А.Н. Вышло начало исторического романа "Пётр
I" - апология
сильной и жестокой реформатоской власти
1930 - Вдова Юлия
Васильевна Рожанская с пасынком Николаем отбывает в Эстонию
1935 -
Царское Село. Привёз из Парижа Гаяну - дочь монахини Лизы
Кульминой-Караваевой, - и поселил у себя в доме
1935 - Осень. Развод с
третьей женой -
Наталья
Васильевна Крандиевская-Толстая
1935 - Дочь монахини
Лизы Кульминой-Караваевой Гаяна вышла замуж за своего моряка из Парижа
по имени Жорж
1935 -
Журнал "Кресьянка". Заведующая художественным отделом. Уволена
1935 - Ленинград. Живёт
в коммунальной квартире в страшной бедности, т.к. пенсия ей не положена
1935 -
Толстой
А.Н. - четвёртая жена -
Людмила
Ильинична Крестинская-Баршева-Толстая.
"Победила млодость", - резюмирует бывшая жена
1936 - Август. Дочь
монахини Лизы Кульминой-Караваевой Гаяна умерла от неудачного
подпольного аборта
1936 -
Толстой
А.Н. - секретарь
Людмила
Ильинична Крестинская-Баршева,
сбежавшая от мужа
1938 -
Муж
Герман Пессати
арестован
1939 -
Муж
Герман Пессати
откинулся из лагерей умирающим
1939 - АН СССР.
Толстой
А.Н. - академик
1942 -
Сталинград. Погиб сын Александр
1943 -
Рига. Умерла Юлия Васильевна Рожанская. Прихоронена в могилу мужа Николая
Ивановича Смоленкова
1945 -
23 февраля. Толстой
А.Н. умер
1945 -
Победа
1950 - Написала
воспоминания, которые теперь существуют в трёх версиях. Наиболее полная
- в Америке у Lucy Kostelanetz
- Люся Костелянц
1951 - От астмы умер
пасынок Юлии Васильевны Рожанской. Похоронен рядом с родительской
могилой
1963 -
Ленинград. Коммунальная квартира. Умерла от недиагностицированного аппендицита
1963 - Умерла третья
жена -
Наталья
Васильевна Крандиевская-Толстая
1975 - Умер
советский критик и литературовед
Александр Львович
Дымшиц
1982 - Умерла последняя
жена
Толстого
А.Н. - Крестинская-Баршева-Толстая
2008 - Lucy Kostelanetz
- Люся Костелянц.
Документальный фильм внучатой племянницы о
Софье Дымшиц-Толстой
Сын Толстого Никита Алексеевич, профессор Ленинградского
государственного университета, в 1990 г. вместе со своим сыном Михаилом
были избраны народными депутатами РСФСР. Внуки Иван Толстой – журналист,
литературовед и литературный критик, корреспондент радио «Свобода» в
Праге, Наталья – доцент ленинградского университета, Екатерина –
художница.
В настоящее время рассматривается идея установки в Ульяновске памятника
"Денежное дерево”, которое попытался посадить Буратино в сказке
написанной А.Толстым ,,Приключение Буратино или Золотой ключик
Толстой Алексей Николаевич
Красный шут.
Биографическое
повествование об Алексее Толстом
Краткая автобиография
Я вырос на степном хуторе верстах в девяноста от Самары. Мой отец
Николай Александрович Толстой – самарский помещик. Мать моя, Александра
Леонтьевна, урожденная Тургенева, двоюродная внучка Николая Ивановича
Тургенева, ушла от моего отца, беременная мною. Ее второй муж, мой
вотчим, Алексей Аполлонович Востром, был в то время членом земской
управы в г. Николаевске (ныне Пугачевск).
Моя мать, уходя, оставила троих маленьких детей – Александра, Мстислава
и дочь Елизавету. Уходила она на тяжелую жизнь, – приходилось порывать
все связи не только в том дворянском обществе, которое ее окружало, но и
семейные. Уход от мужа был преступлением, падением, она из порядочной
женщины становилась в глазах общества – женщиной неприличного поведения.
Так на это смотрели все, включая ее отца Леонтия Борисовича Тургенева и
мать Екатерину Александровну.
Не только большое чувство к А. А. Вострому заставило ее решиться на
такой трудный шаг в жизни, – моя мать была образованным для того времени
человеком и писательницей. (Роман «Неугомонное сердце» и повести
«Захолустье». Впоследствии ряд детских книг, из которых наиболее
популярная «Подружка».) Самарское общество восьмидесятых годов – до того
времени, когда в Самаре появились сосланные марксисты, – представляло
одну из самых угнетающих картин человеческого свинства. Богатые
купцы-мукомолы, купцы – скупщики дворянских имений, изнывающие от
безделья и скуки разоряющиеся помещики-«степняки», – общий фон, –
мещане, так ярко и с такой ненавистью изображенные Горьким..
.
Люди спивались и свинели в этом страшном, пыльном, некрасивом городе,
окруженном мещанскими слободами... Когда там появился мелкопоместный
помещик – Алексей Аполлонович Бостром, молодой красавец, либерал,
читатель книг, человек с «запросами», – перед моей матерью встал вопрос
жизни и смерти: разлагаться в свинском болоте или уйти к высокой,
духовной и чистой жизни. И она ушла к новому мужу, к новой жизни – в
Николаевск. Там моей мамой были написаны две повести «Захолустье».
Алексей Аполлонович, либерал и «наследник шестидесятников» (это понятие
«шестидесятники» у нас в доме всегда произносилось, как священное, как
самое высшее), не мог ужиться со степными помещиками в Николаевске, не
был переизбран в управу и вернулся с моей мамой и мною (двухлетним
ребенком) на свой хутор Сосновку.
Там прошло мое детство. Сад. Пруды, окруженные ветлами и заросшие
камышом. Степная речонка Чагра. Товарищи – деревенские ребята. Верховые
лошади. Ковыльные степи, где лишь курганы нарушали однообразную линию
горизонта... Смены времен года, как огромные и всегда новые события. Все
это и в особенности то, что я рос один, развивало мою мечтательность...
Когда наступала зима и сад и дом заваливало снегами, по ночам раздавался
волчий вой. Когда ветер заводил песни в печных трубах, в столовой, бедно
обставленной, штукатуренной комнате, зажигалась висячая лампа над
круглым столом, и вотчим обычно читал вслух Некрасова, Льва Толстого,
Тургенева или что-нибудь из свежей книжки «Вестника Европы»...
Моя мать, слушая, вязала чулок. Я рисовал или раскрашивал... Никакие
случайности не могли потревожить тишину этих вечеров в старом деревянном
доме, где пахло жаром штукатуренных печей, топившихся кизяком или
соломой, и где по темным комнатам нужно было идти со свечой...
Детских книг я почти не читал, должно быть у меня их и не было. Любимым
писателем был Тургенев. Я начал его слушать в зимние вечера - лет с
семи. Потом – Лев Толстой, Некрасов, Пушкин. (К Достоевскому у нас
относились с некоторым страхом, как «жестокому» писателю.)
Вотчим был воинствующим атеистом и материалистом. Он читал Бокля,
Спенсера, Огюста Конта и более всего на свете любил принципиальные
споры. Это не мешало ему держать рабочих в полуразвалившейся людской с
гнилым полом и таким множеством тараканов, что стены в ней шевелились, и
кормить «людей» тухлой солониной.
Позднее, когда в Самару были сосланы марксисты, вотчим перезнакомился с
ними и вел горячие дебаты, но «Капитала» не осилил и остался, в общем,
при Канте и английских экономистах.
Матушка была тоже атеисткой, но, мне кажется, больше из
принципиальности, чем по существу. Матушка боялась смерти, любила
помечтать и много писала. Но вотчим слишком жестоко гнул ее в сторону
«идейности», и в ее пьесах, которые никогда не увидели сцены, учителя,
деревенские акушерки и земские деятели произносили уж слишком
«программные» монологи.
Лет с десяти я начал много читать – все тех же классиков. А года через
три, когда меня с трудом (так как на вступительных экзаменах я получил
почти круглую двойку) поместили в Сызранское реальное училище, я
добрался в городской библиотеке до Жюля .Верна, Фенимора Купера,
Майн-Рида и глотал их с упоением, .хотя матушка и вотчим неодобрительно
называли эти книжки дребеденью.
До поступления в Сызранское реальное училище я учился дома: вотчим из
Самары привез учителя, семинариста Аркадия Ивановича Словоохотова,
рябого, рыжего, как огонь, отличного человека, с которым мы жили душа в
душу, но науками занимались без перегрузки. Словоохотова сменил один из
высланных марксистов. Он прожил у нас зиму, скучал, занимаясь со мною
алгеброй, глядел с тоской, как вертится жестяной вентилятор в окне, на
принципиальные споры с вотчимом не слишком поддавался и весной уехал...
В одну из зим, – мне было лет десять, – матушка посоветовала мне
написать рассказ. Она очень хотела, чтобы я стал писателем. Много
вечеров я корпел над приключениями мальчика Степки... Я ничего не помню
из этого рассказа, кроме фразы, что снег под луной блестел, как
бриллиантовый. Бриллиантов я никогда не видел, но мне это понравилось.
Рассказ про Степку вышел, очевидно, неудачным, – матушка меня больше не
принуждала к творчеству.
До тринадцати лет, до поступления в реальное училище, я жил
созерцательно-мечтательной жизнью. Конечно, это не мешало мне целыми
днями пропадать на сенокосе, на жнивье, на молотьбе, на реке с
деревенскими мальчиками, зимою ходить к знакомым крестьянам слушать
сказки, побасенки, песни, играть в карты: в носки, в короли, в свои
козыри, играть в бабки, на сугробах драться стенка на стенку, наряжаться
на святках, скакать на необъезженных лошадях без узды и седла и т. д.
Глубокое впечатление, живущее во мне и по сей день, оставили три
голодных года, с 1891 по 1893. Земля тогда лежала растрескавшаяся,
зелень преждевременно увядала и облетала. Поля стояли желтыми,
сожженными. На горизонте лежал тусклый вал мглы, сжигавшей все.
В деревнях крыши изб были оголены, солому с них скормили скотине,
уцелевший истощенный скот подвязывался подпругами к перекладинам (к
поветам)... В эти годы имение вотчима едва уцелело... И все же через
несколько лет ему пришлось его продать... Вся Самарская губерния
отходила к земельному магнату Шехобалову, скупившему все дворянские
земли и бравшему с крестьян цены за годовую аренду, какие ему
заблагорассуживалось.
В 1897 году мы навсегда покинули Сосновку, купленную «почтарем» –
кулаком, знаменитым тем, что он начал свое кулацкое благосостояние,
ловко ограбив почту и спрятав на десять лет (до срока давности)
ограбленные деньги. Мы переехали в Самару, в собственный дом на
Саратовской улице, купленный вотчимом на остатки от уплаты долгов по
закладным и векселям.
В 1901 году я окончил реальное училище в Самаре и поехал в Петербург,
чтобы готовиться к конкурсным экзаменам. Я поступил в подготовительную
школу к С. Войтинскому (в Териоках). Сдал конкурсный экзамен в
Технологический институт и поступил на механическое отделение.
Первые литературные опыты я отношу к шестнадцатилетнему возрасту, – это
были стихи, – беспомощное подражание Некрасову и Надсону. Не могу
вспомнить, что меня побуждало к их писанию – должно быть, беспредметная
мечтательность, не находившая формы. Стишки были серые, и я бросил
корпеть над ними.
Но все же меня снова и снова тянуло к какому-то неоформленному еще
процессу созидания. Я любил тетради, чернила, перья... Уже будучи
студентом, неоднократно возвращался к опытам писания, но это были начала
чего-то, не могущего ни оформиться, ни завершиться...
Я рано женился, – девятнадцати лет, – на студентке-медичке, и мы прожили
вместе обычной студенческой рабочей жизнью до конца 1906 года. Как все,
я участвовал в студенческих волнениях и забастовках, состоял в
социал-демократической фракции и в столовой комиссии Технологического
института. В 1903 году у Казанского собора во время демонстрации едва не
был убит брошенным булыжником, – меня спасла книга, засунутая на груди
за шинель.
Когда были закрыты высшие учебные заведения, в 1905 году, я уехал в
Дрезден, где в Политехникуме пробыл один год. Там снова начал писать
стихи, – это были и революционные (какие писал тогда Тан-Богораз и даже
молодой Бальмонт) и лирические опыты.
Летом 1906 года, вернувшись в Самару, я показал их моей матери. Она с
грустью сказала, что все это очень серо. Тетради этой не сохранилось.
Каждой эпохе соответствует своя форма, в которую укладываются думы,
ощущения и страсти. Этой новой формы у меня не было, создать ее я еще не
умел.
Летом 1906 года умерла от менингита моя мать. Александра Леонтьевна. Я
уехал в Петербург, чтобы продолжать ученье в Технологическом институте.
Начиналась эпоха реакции, и с нею вместе на сцену к огням рампы выходят
символисты...
С их творчеством – Вячеслав Иванов, Бальмонт, Белый – впервые меня
познакомил чиновник министерства путей сообщения и яхтсмен Константин
Петрович Фандер Флит, – чудак и фантазер. По ночам у себя в мансарде на
Васильевском острове, при свете керосиновой лампы, он читал мне стихи
символистов и говорил о них с неподражаемым жаром фантазии.
Тогда же, – весною 1907
года, – я написал первую книжку «декадентских» стихов. Это была
подражательная, наивная и плохая книжка. Но ею для самого себя я
проложил путь к осознанию современной формы поэзии. Уже через год была
написана вторая книжка стихов – «За синими реками». От нее я не
отказываюсь я по сей день. «За синими реками» – это результат моего
первого знакомства с русским фольклором, русским народным творчеством. В
этом мне помогли А. Ремизов, М. Волошин, Вячеслав Иванов.
Тогда же я начал свои первые опыты прозы: «Сорочьи сказки». В них я
пытался в сказочной форме выразить свои детские впечатления. Но более
совершенно это удалось мне сделать много лет спустя в повести «Детство
Никиты».
Близостью к поэту и переводчику М. Волошину я обязан началом моей
новеллистической работы. Летом 1909 года я слушал, как Волошин читал
свои переводы из Анри де Ренье. Меня поразила чеканка образов.
Символисты с их исканием формы и такие эстеты, как Ренье, дали мне
начатки того, чего у меня тогда не было и без чего невозможно
творчество: формы и техники.
Осенью 1909 года я написал первую повесть «Неделя в Туреневе» – одну из
тех, которые впоследствии вошли в книгу «Заволжье», а еще позднее – в
расширенный том «Под старыми липами» – книгу об эпигонах дворянского
быта той части помещиков, которые перемалывались новыми земельными
магнатами – Шехобаловыми. Крепко сидящее на земле дворянство, перешедшее
к интенсивным формам хозяйства, – в моей книжке не затронуто, я не знал
его.
Затем следуют два романа: «Хромой барин» и «Чудаки», и «а этом
оканчивается мой первый период повествовательного искусства, связанный с
той средой, которая окружала меня в юности.
Я исчерпал тему воспоминаний и вплотную подошел к современности. И тут я
потерпел крах. Повести и рассказы о современности были неудачны,
нетипичны. Теперь я понимаю причину этого. Я продолжал жить в кругу
символистов, реакционное искусство которых не принимало современности,
бурно и грозно закипавшей навстречу революции.
Символисты уходили в абстракцию, в мистику, рассаживались по «башням из
слоновой кости», где намеревались переждать то, что надвигалось.
Я любил жизнь, всем своим темпераментом противился абстракции,
идеалистическим мировоззрениям. То, что мне было полезно в 1910 году,
вредило и тормозило в 1913.
Я отлично понимал, что так быть дальше нельзя. Я всегда много работал,
теперь работал еще упорнее, но результаты были плачевны: я не видел
подлинной жизни страны и народа.
Началась война. Как военный корреспондент («Русские ведомости»), я был
на фронтах, был в Англии и Франции (1916 год). Книгу очерков о вовне я
давно уже не переиздаю: царская цензура не позволила мне во всю силу
сказать то, что я увидел и перечувствовал. Лишь несколько рассказов того
времени вошло в собрание моих сочинений.
Но я увидел подлинную жизнь, я принял в ней участие, содрав с себя
застегнутый наглухо черный сюртук символистов. Я увидел русский народ.
С первых же месяцев Февральской революции я обратился к теме Петра
Великого. Должно быть, скорее инстинктом художника, чем сознательно, я
искал в этой теме разгадки русского народа и русской государственности.
В новой работе мне много помог покойный историк В. В. Каллаш. Он
познакомил меня с архивами, с актами Тайной канцелярии и Преображенского
приказа, так называемыми делами «Слова и Дела». Передо мной во всем
блеске, во всей гениальной силе раскрылось сокровище русского языка. Я,
наконец, понял тайну построения художественной фразы: ее форма
обусловлена внутренним состоянием рассказчика, повествователя, за
которым следует движение, жест и, наконец, – глагол, речь, где выбор
слов и расстановка их адекватны жесту.
К первым дням войны я отношу начало моей театральной работы как
драматурга. До этого – в 1913 году – я написал и поставил в Московском
Малом театре комедию «Насильники»... Она вызвала страстную реакцию части
зрителей и вскоре была запрещена директором императорских театров.
С четырнадцатого по семнадцатый год я написал и поставил пять пьес:
«Выстрел», «Нечистая сила», «Касатка», «Ракета» и «Горький цвет».
С Октябрьской революции я снова возвращаюсь к прозе и осуществляю первый
набросок «День Петра», пишу повесть «Милосердия!», являющуюся первым
опытом критики российской либеральной интеллигенции в свете октябрьского
зарева.
Осенью восемнадцатого года я с семьей уезжаю на Украину, зимую в Одессе,
где пишу комедию «Любовь – книга золотая» и повесть «Калиостро». Из
Одессы уезжаю вместе с семьей в Париж. И там, в июле 1919 года, начинаю
эпопею «Хождение по мукам».
Жизнь в эмиграции была самым тяжелым периодом моей жизни. Там я понял,
что значит быть парнем, человеком, оторванным от родины, невесомым,
бесплодным, не нужным никому ни при каких обстоятельствах.
Я с жаром писал роман «Хождение по мукам» (первая часть «Сестры»),
повесть «Детство Никиты», «Приключения Никиты Рощина» и начал большую
работу, затянувшуюся на несколько лет: переработку заново всего ценного,
что было мной до сих пор написано...
Осенью 1921 года я перекочевал в Берлин и вошел в сменовеховскую группу
«Накануне». Этим сразу же порвались все связи с писателями-эмигрантами.
Бывшие друзья «надели по мне траур». В 1922 году весной в Берлин приехал
из Советской России Алексей Максимович Пешков, и между нами установились
дружеские отношения.
За берлинский период были написаны: роман «Аэлита», повести «Черная
пятница», «Убийство Антуана Риво» и «Рукопись, найденная под кроватью» –
наиболее из всех этих вещей значительная по тематике. Там же я
окончательно доработал повесть «Детство Никиты» и «Хождение по мукам».
Весной 1922 года в ответ
на проклятия, сыпавшиеся из Парижа, я опубликовал «Письмо Чайковскому»
(перепечатанное в «Известиях») и уехал с семьей в Советскую Россию.
Началом работы по возвращении на родину были две вещи: повесть «Ибикус»
и небольшая повесть «Голубые города», написанная после поездки на
Украину (не считая нескольких менее значительных рассказов).
«Письмо Чайковскому», продиктованное любовью к родине и желанием отдать
свои силы родине и ее строительству, было моим паспортом, неприемлемым
для троцкистов, для леваческих групп, примыкающих к ним, и впоследствии
для многих из руководителей РАППа.
С 1924 года я возвращаюсь « театру: комедия «Изгнание блудного беса»,
пьесы «Заговор императрицы» и «Азеф», комедия «Чудеса в решете»,
«Возвращенная молодость» и театральные переработки: «Бунт машин», «Авна
Кристи» и «Делец» (по Газенклеверу).
Рапповское давление на меня усиливалось с каждым годом и, наконец,
приняло такие формы, что я вынужден был на несколько лет оставить работу
драматурга.
В 1926 году я написал роман «Гиперболоид инженера Гарина» и через год
начал вторую часть «Хождения по мукам» – роман «18-й год».
В то же время я не прекращал переделку и переработку всего ранее
написанного мною.
В 1929 году я вернулся к теме Петра в пьесе «На дыбе», где не совсем
освободился от некоторых «традиционных» тенденций в обрисовке эпохи. В
1934 году пьеса была мною коренным образом переработана (постановка
Александрийского театра) и в 1937 году – в третий раз, уже окончательно
(новая постановка Александрийского театра).
Постановка первого варианта «Петра» во 2-м МХАТе была встречена РАППом в
штыки, и ее спас товарищ Сталин, тогда еще, в 1929 году, давший
правильную историческую установку петровской эпохе.
В 1930 году я написал первую часть романа «Петр I». Через полтора года –
роман-памфлет «Черное золото», который в 1938 году был переработан мной
и опубликован под названием «Эмигранты». Вторую часть «Петра» я закончил
в 1934 году.
Обе опубликованные части «Петра» – лишь вступление к третьему роману, к
работе над которым я уже приступил (осень 1943 года).
Что привело меня к эпопее «Петр I»? Наверно, что я избрал ту эпоху для
проекции современности. Меня увлекло ощущение полноты «непричесанной» и
творческой силы той жизни, когда с особенной яркостью раскрывался
русский характер.
Четыре эпохи влекут меня к изображению по тем же причинам: эпоха Ивана
Грозного, Петра, гражданской войны 1918 – 1920 годов и наша –
сегодняшняя – небывалая по размаху и значительности. Но о ней – дело
впереди. Чтобы понять тайну русского народа, его величие, нужно хорошо и
глубоко узнать его прошлое: нашу историю, коренные узлы ее, трагические
« творческие эпохи, в которых завязывался русский характер.
Две или три попытки вернуться в тридцатых годах к театру были встречены
решительным отпором троцкиствующей части печати и РАППа. Только после
роспуска РАППа, после очищения нашей общественной жизни от троцкистов и
троцкиствующих, от всего, что ненавидело нашу родину и вредило ей, – я
почувствовал, как расступилось вокруг меня враждебное окружение. Я смог
отдать все силы, помимо литературной, также и общественной деятельности.
Я выступал пяти раз за границей на антифашистских конгрессах. Был избран
членом Ленсовета, затем депутатом Верховного Совета СССР, затем
действительным членом Академии наук СССР.
В 1935 году я начал повесть «Хлеб», которая является необходимым
переходом между романами «18-й год» и задуманным в то время романом
«Хмурое утро1». «Хлеб» был закончен осенью 1937 года. Я слышал много
упреков по поводу этой повести: в основном они сводились к тому, что она
суха и «деловита». В оправдание могу сказать одно: «Хлеб» был попыткой
обработки точного исторического материала художественными средства-ми;
отсюда несомненная связанность фантазии. Но, быть может, когда-нибудь
кому-нибудь такая попытка пригодится. Я отстаиваю право писателя на опыт
и на ошибки, с ним связанные. К писательскому опыту нужно относиться с
уважением, – без дерзаний нет искусства. Любопытно, что «Хлеб», так же
как и «Петр», может быть, даже в большем количестве, переведен почти на
все языки мира.
Весной 1938 года я написал пьесу «Путь к победе» и осенью того же года –
политический антифашистский памфлет «Чертов мост».
Параллельно с этими литературными работами я готовлю для Детиздата пять
томов русского фольклора. Я отказываюсь от переделки или переработки
сказок. Сохраняя девственность изустного рассказа, я свожу варианты
сказочного сюжета к одному сюжету – с сохранением всех особенностей
народной речи, с очищением сюжета от тех деталей и наносов, которые
произошли либо от механического добавления рассказчиком деталей из
других сказок, либо из несовершенства рассказчика, либо от местных и
нехарактерных особенностей речи.
В день начала войны – 22 июня 1941 года – я окончил роман «Хмурое утро».
Готовя к печати всю трилогию, проредактировал первые две части этой
эпопеи. Трилогия писалась на протяжении двадцати двух лег. Ее тема –
возвращение домой, путь на родину. И то, что последние строки, последние
страницы «Хмурого утра» дописывались в-день, когда наша родина была в
огне, убеждает меня в том, что путь этого романа – верный.
Оглядываюсь сейчас на два страшных и опустошительных года войны и вижу,
что только вера в неиссякаемые силы нашего народа, вера в правильность
нашего исторического пути, тяжелого и трудного, справедливого и
человеческого пути к великой жизни, только любовь к родине, жаркая боль
к ее страданиям, ненависть к врагу – дали силы для борьбы и для победы.
Я верил в нашу победу даже в самые трудные дни октября – ноября 1941
года. И тогда в Зименках (недалеко от г. Горького, на берегу Волги)
начал драматическую повесть «Иван Грозный». Она была моим ответом на
унижения, которым немцы подвергли мою родину. Я вызвал из небытия к
жизни великую страстную русскую душу – Ивана Грозного, чтобы вооружить
свою «рассвирепевшую совесть».
Работая над пьесой, я
продолжал публиковать статьи; из них наибольший резонанс получили: «Что
мы "защищаем», «Родина», «Кровь народа». Статьи, опубликованные в
газетах за время войны, собраны в два сборника. Первую часть «Грозного»,
«Орел и Орлица», я закончил в феврале сорок второго года, вторую –
«Трудные годы» – в апреле сорок третьего года. Помимо этого, были
написаны «Рассказы Ивана Сударева» и другие...
Литература
www.pseudology.org
|