В восемьдесят шестом, нет, в восемьдесят седьмом мне подарила ее племянница Моника. Моника Левински, сейчас все только о ней и говорят, а тогда это была просто чудная маленькая девочка. Кто бы мог подумать!»

Михаил Семенович -- стоматолог: «Я лечу эти зубы уже сорок лет и, вы знаете, лучше они не стали, несмотря на «Блендамед» и «Дирол» без сахара. Конечно, я всегда жил немножко лучше, чем другие врачи, например, терапевт или педиатр, все-таки зубы -- это зубы, но сказать, что я купался в масле, нет, я так не скажу.

Иногда лучше, иногда хуже, единственное, что я могу сказать: класть на полку собственные зубы мне не приходилось никогда. Вы понимаете. Мне говорят: тебе хорошо, если даже отправят на пенсию из твоей несчастной поликлиники, откроешь собственное дело. Но, вы знаете, у нас до сих пор так неодобрительно относятся к частной инициативе.

Витебск -- это не Москва. Таких условий, какие есть сейчас у стоматологии в столице нашей бывшей родины, в Витебске нет. Мы несколько дальше от капитализма. Нет-нет, я вовсе не ругаю Лукашенко, каждый живет так, как ему кажется лучше, и людям хочет дать точно такую же жизнь. Ах, если бы все люди были одинаковые! Между прочим, Моника, родственница дяди Марка. Марка Шагала. Да-да, там довольно запутанная история, но я все восстановил».

В этом году ему будет шестьдесят, и больше всего на свете он боится перемен. «Но вы знаете, -- пожаловался он мне, -- я боюсь, мне придется уезжать. Говорят, хорошая пенсия в Германии, вы не слышали? Конечно, хотелось бы уехать в Израиль, все-таки все вокруг свои и даже можно не учить язык. Но там ужасный климат. Полгода вода льет на тебя, это зимой, непрерывные дожди, а полгода -- из тебя, летом, сумасшедшая жара. А у меня сердце. В Штаты? Вы знаете, боюсь, брату сейчас не до меня.

А я тут как-то начал составлять наше генеалогическое древо, и такая поразительная развернулась картина, кого только нет в нашем роду! Так вот о дяде Марке. В 1915 году он женился на Белле, мой дед, его звали Израил, тоже хотел на ней жениться, но Белла не хотела зубного врача, она хотела художника.

Дед был так расстроен, он пришел на их свадьбу и там хорошо рассмотрел одну из сестер Марка, вы знаете, она была совсем не хуже Беллы. И вот уж на кого действительно больше всего похожа Моника, так это на старую Юдку, мою бабку. Моего отца звали Соломон, у него было два сына, Мойша и Беня».

-- Как же вы стали Семеновичем?

-- Как все евреи. Вы думаете, что у евреев с отчеством Семенович папу звали Семен? Но я родился еще до войны, я плохо помню отца, потому что, когда его взяли в армию, мне было полтора года. Он воевал, попал в плен, потом в Америку, там женился и в 1949 году родил второго сына. Конечно, в Америке можно называться и Беней, там не такой сильный антисемитизм, хотя, говорят, он там тоже есть, мальчика записали как Бернард.

Это он мне все сам рассказал. Он разыскал меня в 1985 году, спасибо перестройке, он же знал, что в России у него брат. Это я ничего не знал. А в 1987-м он приехал ко мне с дочкой. Он хотел показать ей свою родину. Это правильно.

Я повез их в Бешенковичи, там у меня родня, моя жена была немка, сейчас она умерла, но ее фамилия Фокс. Они не настоящие немцы, они из Казахстана, но у них есть родственники в Германии. И вот мы поехали к ним в Бешенковичи, там такая природа, Моника купалась в Двине. Был август, а у нее в августе день рождения, именно там ей исполнилось 14 лет. Боже мой! Какой она была замечательный ребенок.

Возможно, для американского ребенка она была несколько полновата. Но не для Витебска. Знаете, такие сытые красивые дети не родятся в России. Отец жаловался, что она не очень чисто говорит, у нее не получался по-американски звук «о». Но, на мой взгляд, она очень хорошо говорила на идиш, а наши еще немножко на английском, английский очень ведь похож на немецкий, хотя о чем там таком говорить! Иди сюда, выпей молока? Вода холодная? Лето, эти бесконечные для детей дни.

И, конечно, тут же образовался молодой человек, мой племянник, восемнадцатилетний оболтус, он от нее не отходил. Как собака. Я его понимаю. Парню пора в армию, он работает на тракторе, изнывает в своей деревне, где он мало что видел, и тут привозят американскую девочку, вы чувствуете? Бедный Лева он сломался, он ночевал у ее двери. И ей это нравилось, она же все понимала. Женщины, они все начинают понимать гораздо раньше нас; когда они еще совсем дети.

Что еще сказать про Монику? Она очень любила малышей. Для четырнадцатилетней девочки странно, вы согласны? Но она была такой задумчивой девочкой. Однажды ее оставили с младенцем, взрослые уехали в город, собирались тут же вернуться, но грузовик застрял, обычное дело, вернулись, а там все в порядке, она с ним играет.

Но она не только его покормила, она его перепеленала. Уже когда они уехали, Лева рассказал, что у нее была мечта: сделать себе на спине татуировку, они с подругой договорились, как только она вернется, они вдвоем пойдут и сделают эту татуировку. Я не знаю, сделала ли она себе татуировку, но Левка себе, конечно же, сделал. Ужас! Такая синяя татуировка: женщина, вся заплетенная в цветы.

Еще она ему будто бы сказала: «Я выросла среди роскоши и лжи и лгала всю мою жизнь». Не слабо. Конечно, жили они неплохо. Беня работал в медицинском центре. Ведущий рентгенолог, получал в месяц 30 тысяч долларов, жена-журналист.

Картины, драгоценности, машины, дом в Беверли-Хилс за полтора миллиона долларов, частные учителя. У Моники был еще и маленький братик, его назвали Мишей, брат мне сказал: «В твою честь!» У него тоже уже был гувернер. Конечно, комфорт избалует кого угодно.

Но Моника, мне кажется, жила в своем мире. Мечты, фантазии, вы понимаете. И, думаю, слова про роскошь и ложь она вычитала где-то, хотя можете представить, как это подействовало на влюбленного в нее юношу. Я же говорю, женщины взрослеют гораздо быстрее нас и умеют делать такие штуки!

Впрочем, не знаю, может быть, это была и не просто красивая фраза, поскольку, лишь они вернулись в Штаты, Бернард и Марсия, мама Моники, развелись, и с таким треском! Беня намекал мне, что с женой у него проблемы, что он и в Россию поехал потому, что чувствовал себя совершенно никому не нужным.

Я знаю, что такое одиночество. В общем, все вдребезги, вот так и разрушили замечательный дом. Беня мне об этом написал, я не знал его жену, но, думаю, это была настоящая американка, в суд подала она, и можете себе представить, какую причину она выбрала для развода: она сказала, что Беня «вербально терроризировал семью». То есть, по-нашему говоря, он ругался на нее матом.

Ну не знаю, при мне он не матерился ни разу. Хотя, как написал мне Беня, по возвращении он был потрясен, поскольку Марсия потратила все их деньги на драгоценности, меха и новую машину. Причем даже не предупредив его об этом. Боюсь, что тут он действительно удержаться не смог. Даже я в такой ситуации вполне мог бы выразиться вербально.

А Лева сразу после их отъезда решил ехать на Запад. И уехал, сначала к родне в Германию, потом в Штаты, устроился там полицейским, получил гражданство, окончил полицейскую академию. Молодец! Кто бы мог такое от него ожидать? Смотрите, что делает с молодым человеком любовь, а!? Он отыскал Монику. Нет, она его вспомнила, но жила уже с матерью, и что ему тут светило: дальний родственник из России, просто полицейский?

Он ждал ее обычно на улице. Они разговаривали. Но у нее в это время был какой-то бешеный роман со школьным учителем, старше ее на восемь лет. Этот ее учитель, Энди Блейлер, был ко всему еще и женат, поэтому любовь была безнадежной, Моника страдала.

Мать увезла ее подальше от этих мучений, в Вашингтон, она стала работать в Белом доме. Левка уехал за ней. И вот тут она сделала, не знаю, хорошее или плохое дело, она помогла ему устроиться в Белый дом охранником. Он очень гордился и писал, что теперь сможет видеть Монику постоянно. Это было в 1995 году.

А дальше и случилось то, что привело ко всей этой истории. Вы знаете, Моника ведь вовсе не считала Клинтона каким-то таким особым мужчиной, она еще удивлялась, отчего этого седого Клинтона с красным носом все так обожают.

Левка ее пытался переубедить. Он ведь сам и привел Монику в тот холл, где все началось. Он зазвал ее, обещая, что там обязательно будет некоторое время Клинтон и она сможет его не только увидеть, но даже с ним поговорить. Она и поговорила. И когда начался весь этот роман, бедный мальчик, он сходил с ума. Представьте, он стоит на своем посту, а мимо него, у него на глазах, любимая девочка проходит на свидание с его хозяином.

И он ничего не может сделать! Я думаю, это отчаяние подтолкнуло его рассказать все этой Линде Трипп, он же думал, что она для Моники как мать, что она сможет с ней поговорить, как-то на нее подействовать! И вот он сделал это, и вся Америка начала полоскать Монику, вы представляете, что он пережил?

Он писал нам, что говорил с Моникой и она ему будто бы сказала: «Все отрывают по кусочку от моей души. Я не знаю, как я переживу такую пытку. Сейчас, наверное, я самая униженная женщина в мире». И еще она сказала, что вспоминает свой день рождения в России, Бешенковичи и это лето. Она сказала, что никогда больше ей не было так хорошо.

Я никому про это не рассказывал. Вам я рассказал на всякий случай. Знаете, ко мне на днях заходили. Вы догадываетесь откуда. Интересовались письмами из Америки. Человек оттуда мне сказал: вы понимаете, что ваш родственник там устроил? Вы думаете, это все случайно?

А что я думаю, я никаких писем не получал, получали Фоксы. Но у них уже готовы визы, они уезжают к родне в Гамбург. И, я так понимаю, мне тоже пора подумать об отъезде. Если к вам начали захаживать такие гости. Просто если вас спросят, скажите: старый Левинский ни в чем не виноват, вот он уже уезжает, какой с него спрос.

Я очень на вас рассчитываю.