Россия и Запад Советская военная элита 20-30-х гг. и Запад Проблемы, связанные с историей формирования, деятельности, эволюции взглядов советской военной элиты неоднократно привлекали внимание западных исследователей. достаточно [докажите!] в этой связи вспомнить фундаментальный и ставший классическим научный труд Дж. Эриксона173.   Однако и эта, и другие работы, посвященные советской военной элите174, не останавливались специально на ее социально-политической роли. Кроме того авторам приходилось использовать неравноценные по информативности и достоверности источники, что влекло за собой далеко не всегда верные политические и социокультурные характеристики советской военной элиты, ее отдельных представителей, оценку их поведения, деятельности, значимости.   Отечественные исследователи практически не удялели внимания этим вопросам   Изучение реального отношения советской военной элиты к внешнему миру затруднено тем, что нарастающая, особенно с середины 20-х годов, тенденция к тотальной идеологизации и политизации общественной жизни в СССР быстро сужала возможности для выработки и распространения самостоятельных суждений, в той или иной мере противоречивших официальной политической "генеральной линии".   Для той части советской военной элиты, которая способна была в силу уровня образованности и культуры, происхождения и политической ангажированности обнаруживать собственные мнения и попытки их реализации, а это были, как правило, выходцы из среды старого кадрового офицерского корпуса русской армии, оказавшиеся в Красной Армии, возникала необходимость с особой осторожностью проявлять свои внешнеполитические настроения, симпатии, антипатии и позиции.   Поэтому далеко не всегда отношение к "внешнему миру" как таковое встречается в более или менее четких формах, с полной мерой определенности. Чаще всего - это полунамеки, оговорки, своеобразные жесты, нюансы поведения и высказываний и проч., что, с одной стороны, оставляет широкие возможности для толкования, с другой - требует довольно подробно рассматривать исторический контекст событий в целях более ясного и определенного "прочтения" позиции той или иной личности, представляющей советскую военную элиту или ее часть.   После окончания гражданской войны лидерами советской военной элиты считалисьТроцкий, Тухачевский, Каменев, Буденный, Фрунзе, а также Уборевич, Егоров,  Брусилов, Котовский, Свечин, Соллогуб, Корк, П. Лебедев. Также упоминались имена героев гражданской войны Дыбенко, Блюхера, Примакова, Путны, Фабрициуса и др. Энциклопедический словарь "Гранат" в 1927  включил в состав "вождей Красной Армии" Троцкого, Тухачевского, Каменева, Фрунзе, Вацетиса, Дыбенко, Котовского, Чапаева, Раскольникова, Буденного, Ворошилова, Муралова, Лазаревича, Векмана175.   В состав советской военной элиты необходимо включить и представителей военной профессуры - бывших генералов Зайончковского, Новицкого, Незнамова, Величко, Верховского и др.   Характерной чертой старого кадрового офицерства была его аполитичность   "Вообще раньше было трудно сказать, каких политических убеждений офицер, - говорил адмирал Колчак, - так как такового вопроса до войны просто не существовало. Если бы кто-нибудь из офицеров спросил тогда: "К какой партии вы принадлежите?", то вероятно, он ответил бы: "Ни к какой партии не принадлежу и политикой не занимаюсь". Каждый из нас смотрел так, что правительство может быть каким угодно, но что Россия может существовать при любой форме правления"176.   М. Алафузо, в 20-30-е годы занимавший должности начальника штаба различных военных округов и начальника отделов в Генеральном штабе РККА, в 1918  бывший в Красной Армии сотрудником штаба армии, рассуждал так: "Работать с красными я пошел не добровольно, а по приказанию начальника Академии Генерального штаба Андогского... ". Вам, - говорил он, - слушателям старшего курса академии, необходим стаж работы в крупных штабах. Все равно - у белых или у красных... Не скрою, я сочувствую белым, - говорил М. Алафузо, - но никогда не пойду на подлость. Я не хочу вмешиваться в политику. У нас в штабе поработал совсем немного, а уже чувствую, что становлюсь патриотом армии... Я честный офицер русской армии и верен своему слову, а тем более клятве. Не изменю..."177   Политически нейтральная позиция военного профессионала была присуща многим представителям советской военной элиты в 1920 - начале 30-х гг. генерал А. Свечин еще в 1919  писал: "Белая, серая или красная армия - это все дело вкусов организаторов вооруженных сил. Красная милиция может быть в такой же степени, как может быть красный хлеб"178. Известно, что Каменев, Вацетис, П. Лебедев, Корк, Шапошников, Свечин, Карбышев, Василевский, А. Кук, Петин и многие другие представители советской военной элиты долгое время не являлись членами партии, демонстрируя свой политический индифферентизм.   Для большей части советской военной элиты из числа бывших офицеров была характерна погруженность в профессионально-корпоративную замкнутость, в традиции и привычки (хорошие и дурные), сложившиеся в офицерских кругах с незапамятных времен.165   Проводившиеся в начале 20-х годов среди командного состава Западного фронта опросы бывших офицеров показали, что очень многие не знали и не читали Конституцию РСФСР. "Нашелся бывший офицер, до службы учащийся, послуживший в свое время у Колчака, который на вопрос о разнице между белой и красной армиями ответил, что белые носят погоны, а красные - нарукавные знаки"179.   2   "Очень часто были слышны разговоры о чинопроизводстве, - характеризует современник настроения бывших офицеров, находившихся в штабе Западного фронта, - о том, что можно было бы быть уже поручиком, если бы не помешала революция. Многие командиры Красной Армии упорно делили себя на "павлонов", "александронов", "алексеевцев" и т.д., смотря по училищу, какое пришлось окончить. Даже канты гвардейских полков нашивались на гимнастерках"180. Как вспоминал впоследствии Деникин, "русское кадровое офицерство в большинстве разделяло монархические убеждения"181.   В связи с такой оценкой становятся понятны и "откровения" выдающихся командиров Красной Армии, пришедших в ее состав из рядов кадрового офицерства армии царской. "Я был и остался монархистом, - убеждал своего приятеля, известного барона Врангеля, генерал Одинцов. - Таких, как я, у большевиков сейчас много. По нашему убеждению - исход один - от анархии к монархии... В политике не может быть сантиментальностей и цель оправдывает средства"182.   "Мы убежденные монархисты, - так пересказывал признания командования 1-й Революционной армии, в том числе Тухачевского, его приятель и однополчанин капитан лейб-гвардии Семеновского полка барон Б.Энгельгардт, в 1918  служивший в штабе Тухачевского, - но не восстанем и не будем восставать против Советской власти потому, что раз она держится, значит народ еще недостаточно хочет царя. Социалистов, кричащих об учредительном собрании, мы ненавидим не меньше, чем их ненавидят большевики. Мы не можем их бить самостоятельно, мы будем их уничтожать, помогая большевикам. А там, если судьбе будет угодно, мы с большевиками рассчитаемся"183.   В этом "откровении" в сущности раскрывается тайна неосознанного полностью и многими идеологически "недопустимого", но внутренне глубоко естественного, органичного и логичного альянса монархистов и большевиков. Судя по свидетельствам современников, монархистами по своим убеждениям были также Альтфатер184, начальник штаба фронта, комкор Петин185, профессор, бывший генерал Свечин, который в свою очередь полагал, что генерал Зайончковский "по методам своего мышления представляет собой реакционера 80-х гг., восьмидесятника с головы до ног, и ни одной крупинки он не уступил ни Октябрьской революции, ни марксизму, ни всему нашему марксистскому окружению"186.   Что касается другой части советской военной элиты, вышедшей из младших офицеров военного времени, унтер-офицеров, рядовых, из числа революционных деятелей, то после окончания гражданской войны под влиянием превратностей судьбы убеждения многих многократно менялись.   Сравнительно небольшая часть сохранила твердость прежних революционных убеждений с остатками романтизма   Например В.Путна, Примаков, Д. Шмидт и др. Они были полностью деморализованы после "разгрома троцкизма" в конце 20-х гг. Многочисленная группа бывших офицеров, преимущественно в младших чинах, примкнула к революции в расчете на быструю военную карьеру. Об одном из них, Верховском, так отзывался глава партии октябристов Гучков: "Он не был сторонником революции, а был профитером революции. Ему казалось, что можно не мелкий свой карьеризм удовлетворить, а сыграть большую роль. Ему казалось, что если он к этой революционной стихии подойдет, то сумеет ее вовремя захватить и на этой волне продвинуться"187.   Крушение военно-политической карьеры после отставки с поста военного министра Временного правительства, а затем Октябрьская революция, гражданская война, служба в Красной Армии сделали его человеком политически и идеологически совершенно деморализованным, а для советского политического и военного руководства - вульгарно-лояльным и удобным для всевозможных манипуляций. Целый ряд представителей советской военной элиты имел сходную политическую судьбу. В их числе бывшие эсеры, послушно расставшиеся со своей принадлежностью к этой партии, перешедшие к большевикам и к 20-м гг. вполне сложившиеся как "оппортунисты" - Белов, Я. Фишман, Саблин, С. Белицкий, Великанов, Гай, Ефимов, Триандофиллов, Егоров, Эйдеман (эсер-максималист), Левандовский (эсер-максималист), Грязнов.   Характерным представителем этой группы был, как выразился генерал Будберг, "штабс-капитан Седякин - из бывших мордобоев сделавшийся в марте ярым революционером, а затем перекинувшийся к большевикам"188. Подобные военачальники были, как правило, политически послушными, памятуя о "пятнах" на их революционной биографии. Вряд ли от них можно было ожидать откровений или неосторожных высказываний в отношении внешнего мира, в коих могли бы проявиться сколько-нибудь отличные от "генеральной линии" мысли, идеи или оценки.   Сравнительно небольшую группу в советской военной элите составили бывшие офицеры, перешедшие в Красную Армию из белых или иных "антисоветских" армий в годы гражданской войны, такие, как Какурин. Естественно, в своем поведении они также вынуждены были демонстрировать и демонстрировали свою политическую лояльность, подчас занимая даже крайне "революционные" позиции по тем или иным вопросам.   Как уже отмечалось, советская военная элита 20-30-х гг. не представляла собой сколько-нибудь однородного целого, и с учетом этого обстоятельства имеет смысл вычленить и рассмотреть определенные группировки внутри самой военной элиты. Естественно начать с той ее части, которая после окончания гражданской войны занимала официально доминирующие позиции: Главком вооруженных сил республики, затем СССР полковник Генштаба Каменев, начальник Штаба РККА генерал-майор П. Лебедев, его заместители, начальники основных управлений Штаба РККА полковники Шапошников, В. Гарф, генерал-майор В. Барановский и др.   2   В военной элите Красной Армии уже в 20-е гг. сложилось широко распространенное мнение, что подлинным лидером был "талантливый, но в тени, начштаба П.П. Лебедев, слывший "Борисом Годуновым" при Федоре Иоанновиче" - Каменеве189. Военный профессионал высокого класса, националист по политическому мировоззрению, пришедший в Красную Армию по поручению "правых" для контрреволюционной деятельности, П. Лебедев вскоре втянулся в работу и превратился в добросовестного военного специалиста, полностью порвав со своими прежними единомышленниками.   В политических высказываниях был крайне осторожен, придерживался в целом консервативных взглядов, с отголосками старых, еще дореволюционных франкофильских и антантофильских симпатий. Лебедев был откровенным сторонником оборонительной доктрины Красной Армии, и в то же время послушным техническим исполнителем идей и политических решений своего политического руководства, в частности председателя РВСР Троцкого.   Некоторые представления о его отношении к внешнему миру дают воспоминания генерала Нокса, относящиеся к 1915  Упрекая союзников в том, что они взвалили на Россию основную тяжесть войны, "маленький Лебедев, горячий патриот... бросил следующую фразу: "Из всех союзников России легче всего заключить сепаратный мир. Правда, она при этом может потерять Польшу, но Польша России совсем не нужна. России придется заплатить контрибуцию, но через 20 лет после этого Россия восстановит все свои силы..."190. Эти мимоходом брошенные соображения делают понятным готовность будущего начальника Штаба РККА служить большевистской власти, и вести деловые переговоры с начальником штаба Рейхсвера генералом фон Хассе в 1921  о советско-германском сотрудничестве.   Шапошников, с 1919  руководивший неоднократно и Оперативным управлением Штаба РККА, и Штабом РККА, и Генеральным Штабом Красной Армии, как и П. Лебедев, был известен своими великодержавными, националистическими убеждениями.   Фигурой, как бы символизирующей и Красную Армию, и ее элиту, и ее гибель в 1936-1938 гг., лидером № 1, был, безусловно, Тухачевский   Получив во время своего блестящего марша к Варшаве и катастрофического поражения у ее стен летом 1920  общеевропейскую известность, авторитет несомненно талантливого и лучшего "революционного генерала" равно как и сомнительную репутацию "красного Наполеона", Тухачевский обрел по разным причинам и мотивам популярность и в среде советской военной элиты, представители которой, впрочем, подчас полярно-противоположно относились к его личности.   Весьма ценными представляются свидетельства французского лейтенанта Р. Рура (писавшего под псевдонимом П.Фервак) о взглядах на внешний мир подпоручика русской гвардии Тухачевского, с которым его свела судьба в интернациональном лагере для военнопленных в крепости Ингольштадт в 1916 г., ибо они дают нам представления о еще незашифрованных семантикой новых социальных, идеологических и политических реалий идейно-культурных позициях Тухачевского. Они, совершенно очевидно, оказались позднее заложенными во внешнеполитические (и вообще политические) настроения, взгляды одного из "вождей Красной Армии".   Ситуация своеобразного "диалога культур", в которой невольно оказался военнопленный Тухачевский, провоцировала его на "откровения". Декларируя свою горячую приверженность "языческому, дохристианскому" прошлому России, эпатируя своих приятелей-французов, Тухачевский отвергал христианство191. Цепочка 169 "евреи-христианство-социализм", лежащая, по мнению Тухачевского, в основе "западной цивилизации", разрушала, как ему казалось, "коренные" ценности России, спасительно концентрировавшиеся в формуле "деспотического самодержавия"192.   Именно это "разрушительное начало" представлялось гвардии подпоручику сущностью западной цивилизации, зиждившейся на деньгах, капитале. Суть противоречий между Россией и Западом Тухачевский видел в разности фундаментальных цивилизационно-культурных основ: для России - "духовная", религиозно воплощавшаяся в харизматической личности, в "деспоте"; для Запада, "западной цивилизации" - материальные ценности, культ денег. Нижеследующие рассуждения Тухачевского, весьма существенные для понимания его поступков и позиции во время и после революции, демонстрируют его подход к разрешению этого цивилизационно-культурного противоречия.   2   Тухачевский, в частности, утверждал: "Не важно, как мы реализуем наш идеал: пропагандой или оружием! Если Ленин будет способен освободить Россию от хлама старых прерассудков, деевропеизировать ее, я за ним пойду. Но нужно, чтобы он превратил ее в "чистую доску" и мы свободно устремимся в варварство... Мы встряхнем Россию, как грязный ковер, а затем мы встряхнем весь мир... С марксистскими формулами, перемешанными с перепевами демократии, мы возмутим мир! Права народов находятся в их распоряжении! Вот он, магический ключ, который откроет России ворота Востока и закроет их для англичан... Так и только так мы сможем овладеть Константинополем.   Новая религия нам необходима. Между марксизмом и христианством я выбираю марксизм. Под знаменем марксизма мы скорее, чем с нашим крестом, войдем в Византию и вновь освятим Святую Софию"193. В сущности, в этих высказываниях молодого подпоручика отражались и традиционно-великодержавные геополитические настроения, характерные для большей части российского офицерства, и, что важнее, предвосхищали (с учетом юношеского эпатажа) его военно-политические отношения к внешнему миру в 20-30-е гг., получившие свое выражение в формуле "революция извне" или "коммунистический империализм", творцом и разработчиком которых он стал в соответствии с духом эпохи.   «...Главные положения стратегии классовой, т.е. гражданской войны, на которых приходится строить все расчеты, - писал Тухачевский в 1920-21 гг., - будут таковы: война может быть окончена лишь с завоеванием всемирной диктатуры пролетариата, так как социалистическому острову мировая буржуазия не даст спокойно существовать... Социалистический остров никогда не будет иметь с буржуазными государствами мирных границ..."194   В феврале 1923  Тухачевский прочитал в Военной академии РККА курс лекций "Поход за Вислу", в котором, делясь своим политическим и военным опытом лета 1920 г., утверждал возможность реализации теории "революции извне". "Наше стремительное наступление, - отмечал Тухачевский, - взбудоражило, всколыхнуло всю Европу и загипнотизировало всех и вся, привлекши общие взоры на Восток... Германия революционно клокотала и для окончательной вспышки только ждала соприкосновения с революционным потоком революции. В Англии рабочий класс точно также был охвачен живейшим революционным движением... Во всех странах Европы положение капитала зашаталось... Нет никакого сомнения, что если бы на Висле мы одержали победу, то революция охватила бы огненным пламенем весь Европейский материк... Революция извне была возможна. Капиталистическая Европа была потрясена до основания, и если бы не наши стратегические ошибки, не наш военный проигрыш, то, быть может, польская кампания явилась бы связующим звеном между революцией Октябрьской и революцией западноевропейской"195.   3   Основная роль в развитии мировой революции отводилась Германии. Установка на германо-советское сближение, формирование "модели" будущего "мирового порядка", цивилизационной парадигмы, покоящейся на своеобразном синтезе советско-германских социокультурных и политико-экономических "несущих" элементах этой конструкции предопределила упрочение "оси" геополитической и геостратегической ориентировки СССР и той части военной элиты, которая получила репутацию "бонапартистов". В этой связи необходимо выяснить, как оценивала Германию советская военная элита, в первую очередь Тухачевский. Он пять раз ездил в Германию, многократно встречался с высшими офицерами Рейхсвера, приезжавшими с официальными поручениями в Москву.   Таким образом, Тухачевский формировал свои представления о Германии и вырабатывал отношение к ней на основе личного общения с немцами, преимущественно с офицерами. Его впечатления условно можно разделить на два уровня - эмоционально-личный и деловой. Характеризуя эмоционально-личные впечатления Тухачевского о немцах и его к ним отношение, следует отметить, что еще в гимназические и юнкерские годы, весьма увлеченный образом Скобелева, Тухачевский, естественно, воспринял и скобелевскую "германофобию". Неприязненное отношение к немцам и Германии укрепилось под влиянием его пребывания в немецком плену, сломавшем его карьеру в старой армии.   Позднее, в приватных разговорах (в 1927 г.), Тухачевский по-прежнему обнаруживал свою неприязнь к Германии, без тени сомнения утверждая неминуемость столкновения России и Германии примерно к началу 40-х гг. "Но мы отучим Германию мечтать о нашей земле, - заключал он, - она тогда узнает, что такое Россия"196.   Докладывая о своих впечатлениях по поводу посещения маневров Рейхсвера осенью 1925 г., Тухачевский так характеризовал немецкий офицерский корпус: "Бросается в глаза громадный процент аристократов среди офицеров как строевых, так и генерального штаба... В офицерских кругах бросается в глаза упадок духа... Германские офицеры ничего не читают, кроме уставов"197. Отмечая, что "германские офицеры, особенно генерального штаба, относятся одобрительно к идее ориентации на СССР", что "немцы старались нам внушить мысль о том, что они считают нас своими неминуемыми союзниками", Тухачевский тут же выразил сомнения: "Насколько искренне все это, трудно судить, ввиду того, что на маневрах немцы далеко не все желали нам показать..."198   4   Есть много свидетельств того, что на протяжении многих лет военного сотрудничества между Рейхсвером и Красной Армией отношения между Тухачевским и высшими чинами Рейхсвера сохранялись настороженными. Неудивительно, что уже с 1935  Тухачевский в новой международной ситуации стал одним из тех, кто пытался проводить политику сближения с Францией. К осени 1933  сотрудничество Рейхсвера с Красной Армией перестало представляться полезным советскому руководству - не без влияния настроений и позиции Тухачевского - и было свернуто.   В то же время на деловом уровне на протяжении 20-х и в начале 30-х гг. Тухачевский пытался осуществлять курс политического сотрудничества и союза с Германией, прекрасно осознавая выгоды и геополитическую обреченность взаимозависимости России и Германии. «...Всегда думайте вот о чем, - говорил Тухачевский германскому военному атташе генералу Кестрингу в 1933 г., - вы и мы, Германия и СССР, можем диктовать свои условия всему миру, если мы будем вместе"199.   Впрочем, среди лидеров Красной Армии были и последовательные германофилы. В письме к своему другу фон Бюлову 17 октября 1931  германский посол фон Дирксен сообщал: "Я особенно много беседовал с Тухачевским... Он далеко не является тем прямолинейным и симпатичным человеком, столь открыто выступавшим в пользу германской ориентации, каковым являлся Уборевич..."200   Итак, "прямо-линейный и симпатичный", "выступающий в пользу германской ориентации" Уборевич - второй из двух "гениев" Красной Армии 20-30-х гг. Если Тухачевский в глазах многих - "элегантный офицер французского генштаба", то Уборевич - его противоположность, тип "германского генштабиста": аккуратный, пунктуальный, корректный, с высокоразвитым профессиональным самосознанием, граничащим с мировоззрением военно-корпоративного свойства.   Отношение Уборевича к Германии, Рейхсверу, немцам и их офицерскому корпусу во многом предопределялось его происхождением, воспитанием и духовной ориентацией. Уборевич, литовский крестьянин по просхождению, со своеобразно проявлявшейся индивидуальностью самостоятельного "хуторянина", получивший техническое образование и артиллерийскую военную специальность в старой армии, воспринимал Германию и Рейхсвер прежде всего с позиций технически ориентированного военного профессионала.   Следует также отметить, что Тухачевский бывал в Германии многократно, но с кратковременным в ней пребыванием, явно недостаточным ни для проникновения в глубь германского духа и культуры, ни для восприятия немецкого воздействия на себя, а Уборевич сравнительно долго там учился (с конца 1927 до начала 1929 г.). Этого времени было вполне достаточно [докажите!] для многостороннего знакомства с Рейхсвером, завязывания знакомств, приятельских отношений, усвоения определенных военно-профессиональных навыков, тем более, что он свободно владел немецким языком, да и по своему национальному менталитету был более близок к немецкой культурной и духовной традиции.   Практика обучения советских военных деятелей в Германии вообще была широко распространена   Так, в 1927-33 гг. через германскую военную академию (в основном старший, третий курс) прошло свыше сотни советских представителей высшего командования. Обзор и анализ их впечатлений позволяют утверждать, что наибольшее влияние на формирование их представлений о Германии произвела система подготовки личного состава Рейхсвера - офицеров, унтер-офицеров, солдат. В этом, кажется, они усматривали способ воспитания немца вообще, ибо волей-неволей представители советской военной элиты качества немецкого народа рассматривали сквозь призму его военно-профессиональной пригодности.   Почти все побывавшие в Германии и учившиеся там советские командиры, оценивая политические настроения и симпатии офицеров Рейхсвера, в один голос отмечали, что в подавляющем большинстве они ориентируются на правый радикализм фашистского толка и резко отрицательно относятся к социал-демократам. "Политические ориентировки офицеров, это - правее, много правее социал-демократии, - сообщал Уборевич в 1929  - Основная масса за твердую буржуазную диктатуру, за фашизм... Отношение к социал-демократии в основном ненавистное..."201   Известный пиетет в отношении Рейхсвера в сочетании с особенностями мировоззрения и политических настроений многих представителей советской военной элиты позволяют предполагать терпимость с их стороны к профашистской ориентации рейхсверовских офицеров, особенно в условиях явной дискредитации первоначальных революционно-коммунистических идей даже у тех офицеров Красной Армии, кто их сначала искренне исповедовал. Кроме Уборевича, который среди немецкого генералитета считался самым "большим другом" Рейхсвера и "лучшим учеником", по мнению руководства Рейхсвера и немецких внешнеполитических деятелей, наиболее дружественное отношение к немцам демонстрировали нарком Ворошилов и начальник Штаба РККА А. Егоров.   Вряд ли это суждение безусловно верно, хотя бы потому, что Ворошилов иногда высказывал подозрительность в отношении рейхсверовских генералов, считая, что они "в душе нас ненавидят"202. Часть представителей советской военной элиты, такие как Дыбенко, а особенно Левандовский, в своих сообщениях из Германии в 1933  делали акцент на антисоветской истерии в нацистских органах массовой информации, высказывали сомнения в необходимости обучения у немцев, ссылаясь на то, что концепции германского Генштаба устарели, что у немцев нет ни мощных бронетанковых войск, ни многочисленной авиации и в этом плане советский генералитет сам может их многому научить203.   2   Анализируя отношение советской военной элиты к Германии, следует остановить внимание на еще одном аспекте, влиявшем на эти отношения: взаимоотношения СССР и Польши. Итоги советско-польской войны 1920  и задачи "германской революции" 1923  обнаружили и обусловили одну из главных проблем, лишь при успешном разрешении которой могла бы быть возможна победоносная "германская революция" и реализация "революции извне". "Главнейшим врагом германской революции окажется Польша", - утверждалось в тезисах Зиновьева осенью 1923 204   "Революция в Германии и наша помощь немцам продовольствием, оружием, людьми и пр., - считал в августе 1923  Сталин, выражая мнение высшего политического руководства СССР, - означает войну России с Польшей, а может быть и с другими лимитрофами [прибалтийские государства прозывались ламитрофами - картофельными странами, - по аналогии с банановыми республиками - FV], ибо ясно, что без победоносной войны, по крайней мере с Польшей, нам не удастся не только подвозить продукты, но и сохранить связи с Германием... Дело будет идти в конце концов о существовании Советской федерации и о судьбах мировой революции в ближайший период"205.   Итак, одним из кардинальных аспектов советской внешней политики, а значит и отношения советской военной элиты к внешнему миру, в контексте перспектив германской революции, отношений СССР и Германии, оказывалась война СССР с Польшей. Антипольские настроения и вообще моральная готовность к войне против лимитрофов стимулировались наличием в составе советской военной элиты, особенно в 20-начале 30-х гг., значительного процента лиц прибалтийско-польского (Уборевич, Путна, Эйдеман, Вацетис, Фабрициус, Лапин, Лацис, Корк, А.Кук, Р. Лонгва и др.) и бессарабского (Котовский, Фрунзе, Федько, Якир, И. Криворучко и др.) происхождения.   Многие из названных лиц, а также советские "генералы", принимавшие активное участие в советско-польской войне 1920 г., ощущали потребность "военного реванша" за Варшаву и Львов. То обстоятельство, что один из лидеров советской военной элиты Уборевич был литовцем, способствовало "нетерпению" в развязывании войны против Польши, учитывая исторические традиции польско-литовского соперничества, оккупацию Польшей Виленского края, а также превосходные отношения Литвы и литовской армии с Германией и Рейхсвером, дружеские отношения Литвы с СССР.   3   Несомненно "полонофобом" и "реваншистом № 1" считался Тухачевский, для которого Варшавская катастрофа была сильнейшим ударом. Обострение советско-польских отношений, чреватое войной, происходило неоднократно и одним из факторов, периодически стимулировавшим настроения реванша в истолковании международной ситуации у советской военной элиты, была позиция Рейхсвера и Германии. "Офицерство ориентируется на СССР, как на союзника в борьбе с Польшей и частично с западом", - утверждал в 1928  Тодоровский206.   Однако реальная ситуация была гораздо сложнее, и на германо-советский военный союз против Польши расчитывать не приходилось. В 1924  на пленуме РВС СССР Фрунзе в своем докладе отметил, что "наиболее вероятными и наиболее серьезными противниками" СССР являются Румыния и Польша207.   В начале 1925  Тухачевский был назначен командующим Западным военным округом. В мае 1925  на VII Всебелорусском съезде Советов он заявил, что "Красная Армия с оружием в руках сумеет не только отразить, но и повалить капиталистические страны... Да здравствует Советская зарубежная Белоруссия!" Он же, обращаясь к белорусскому правительству, потребовал: "Нам нужно только чтобы советское правительство Белоруссии поставило в порядок своего дня вопрос о войне"208.   На Всеукраинском съезде Советов, тоже в мае 1925 г., близкий друг Тухачевского, председатель Крестинтерна Т. Домбаль говорил о "праве на отделение от Польши и соединении с советскими республиками" украинцев и белорусов западных украинских и белорусских земель209. Командир 3-го конного корпуса Котовский заявил о "готовности Красной Армии в любой момент пойти по призыву рабочих и крестьян на помощь братскому населению Бессарабии от насилия румынских бояр... Вопрос об освобождении Бессарабии... мог бы быть разрешен хорошим ударом нашего корпуса, или, в крайнем случае, еще парой наших корпусов"210.   Мысли о войне против Польши не оставляли высшее советское руководство и позже. 01 февраля 1930  в Берлине на обеде, устроенном в его честь германским командованием, Уборевич, возлагая большие надежды на помощь Рейхсвера и Германии в модернизации Красной Армии, сказал: "Не продвинемся ли мы за два года настолько, что сможем поставить вопрос о ревизии границ и избиении поляков? В самом деле - мы должны еще раз разделить Польшу..."211   Уже в 1932  Тухачевский лично разработал подробнейший план операции по разгрому Польши, который предусматривал нанесение "ударов тяжелой авиации по району Варшавы"212. Обращаясь в связи с этим к Ворошилову, Тухачевский заявлял: "Операцию подобного рода очень легко подготовить против Бессарабии..."213 Работа в этом направлении, по некоторым сведениям, была продолжена и в 1933  Однако летом 1933  советско-германское сотрудничество стало сворачиваться. Произошло это не в результате решений, выработанных внутри военной элиты СССР, и не по инициативе немецких генералов.   Резкое изменение геостратегических ориентиров СССР, начиная с 1933 г., неустойчивое их состояние в продолжении 1933-1937 гг., в числе других последствий повлиявшее и на "дело Тухачевского" 1937 г., имело несколько причин и породило весьма неоднозначное по оценкам поведение военной элиты, в частности в ее отношениях к "внешнему миру". Не останавливаясь подробно на общеизвестных фактах и событиях международных отношений и внешней политики СССР в 30-е гг., ограничусь лишь отдельными штрихами, характеризующими основные аспекты, которые свидетельствовали о произошедших изменениях и представляют "фон" для анализа проблемы отношения советской военной элиты к внешнему миру в этот новый период.   Главным, по-видимому, было начавшееся еще с переворота Чан Кайши весной 1927  осложнение ситуации на Дальнем Востоке, открытый и крупный военный конфликт на КВЖД в 1929 г., формирование в связи с этим Отдельной Дальневосточной армии, а затем начавшаяся с 1931  активная японской экспансия в Маньчжурии. Уже в 1934  в официальных выступлениях советских политических лидеров (Сталина, в частности) были обозначены основные координаты международной ситуации и положения СССР: два очага войны - Япония и Германия, и перспектива для СССР возможной войны на два фронта.   Наряду с Японией, гитлеровская Германия с 1934  вполне определенно обозначалась как возможный противник. На этом фоне во внешнеполитическом курсе СССР обозначились метания, борьба двух позиций - "про-французской" Литвинова (нарком по иностранным делам) и "пронемецкой" Крестинского (заместитель наркома).   Исследователи, особенно западные, поражавшиеся абсурдностью истребления Сталиным высшего и старшего комсостава Красной Армии в 1936-1938 гг., пытались найти какую-то рациональную причину этих массовых чисток советской военной элиты и часто находили объяснение этому в некоей самостоятельной политической линии советского генералитета в международных отношениях и внешней политике, расходившейся с "генеральной линией" И.Сталина.   В подтверждение этой гипотезы анализировались позиции лидеров Красной Армии того времени - Тухачевского, Уборевича, Якира. Расматривая вопрос о степени влияния на политический курс СССР со стороны советской военной элиты, сразу же отметим: реальный политический вес, реальная политическая самостоятельность трех вышеуказанных "вождей" Красной Армии в 30-е гг. были различны и роль их в политической, в том числе внешнеполитической, жизни страны у каждого была весьма своеобразна.   4   Обратимся прежде всего к Уборевичу, главному проводнику германского влияния в Красной Армии, откровенно симпатизировавшему своим немецким наставникам. Сила его политической позиции предопределялась несколькими факторами: во-первых, его персональными военными талантами; во-вторых, поддержкой Сталина, в конце 20-х гг. вознамерившегося сделать Уборевича своим способным, но послушным "солдатом" в военном ведомстве; в-третьих, мощной поддержкой, которую он имел в Рейхсвере, а значит и в Германии. Однако к 1935-1936 гг. Уборевич уже перестал пользоваться прежней поддержкой Сталина как из-за своей "непослушности", так и из-за неудач в деле модернизации Красной Армии в 1929-1931 гг.   В условиях растущего ослабления зависимости мощи Красной Армии от Рейхсвера, нарастания идеологических и геостратегических противоречий между СССР и Германией, Уборевич перестал быть влиятельной фигурой во внешней политике. Он сохранил лишь свой авторитет военачальника. У Уборевича, пожалуй, никогда не было своей "партии", как, скажем, у Тухачевского. Та часть советской военной элиты, которая группировалась вокруг Уборевича в 30-е гг., была представлена преимущественно молодыми командирами, либо получившими образование в Германии, либо его собственными воспитанниками в Белорусском военном округе (к примеру, Мерецков, Жуков, Конев, Захаров, Новиков, Д. Павлов, Василевский и др.)   Эта часть новой военной элиты еще не имела собственного авторитета, не отличалась самостоятельными политическими суждениями, тем более стремлением как-то повлиять на политику. Это были профессиональные (можно сказать, аполитичные) советские генералы новой формации. Вследствие этого Уборевич подчас оказывался совершенно беспомощным в отстаивании собственных интересов, что вынуждало его искать покровительства у высокопоставленных лиц из партийной элиты.   Примечательно, что когда в августе 1936  по инициативе Сталина возник вопрос о назначении Уборевича на должность зам.наркома по военно-воздушным делам, переходить на которую он категорически не желал, Уборевич обращается к Орджоникидзе с просьбой "защитить" его и походатайствовать перед Сталиным об оставлении на прежней должности командующего Белорусским военным округом. В этом письме Уборевич сам признается, что "у меня нет достаточного политического авторитета в стране", опасается "быть смешным и без авторитета за границей"214.   5   В случае с Тухачевским дело обстояло иначе. Вплоть до 1930  у него были свои сторонники и в военной элите, и в Красной Армии в целом, он был популярен в стране и за рубежом. Особое внимание уделяла ему белая эмиграция. Один из руководителей РОВС, бывший сослуживец Тухачевского по Семеновскому полку, еще в 1920  в дневнике записал по поводу Тухачевского "Не Наполеон ли?.."215   Известный философ Ильин в своей записке Врангелю осенью 1923  писал: "Тухачевский - очень честолюбив, фаталистичен, молчалив... можеть стать центром заговора"216. Большие надежды в этом отношении возлагал на Тухачевского и Гучков217. Лидер белого движения, председатель РОВС генерал Кутепов в конце 1920-х гг. соглашался с мнением, бытовавшим в его окружении, что в СССР "нет человека, пользующегося в армии и у населения такой популярностью и симпатией, как Тухачевский"218.   Имевший несомненный вкус к политике, Тухачевский именно по этой причине пробудил к себе ранний, но болезненный интерес со стороны советской партийно-политической элиты и спецслужб ОГПУ-НКВД. В ходе фактически начатого еще в 1922  "дела Тухачевского", впервые обвинения в "бонапартизме" прозвучали в 1924 г., но его защитил Фрунзе219. Второй мощный удар по Тухачевскому, обвиненному опять же в "бонапартизме", в антисоветском заговоре, стремлении захватить власть, в связях с РОВС и Кутеповым, в намерениях убить Сталина (в основе обвинения лежали "свидетельства", добытые следствием у арестованных генштабистов - приятелей Тухачевского - Какурина, И. Троицкого и др.), был нанесен в 1928-1930 гг.   От ареста, подготовленного Менжинским и Сталиным, Тухачевского спасли Гамарник (начальник ПУ РККА), Якир (командующий Украинским военным округом), Дубовой (зам.командующего Украинским военным округом), отчасти Орджоникидзе (председатель ЦКК), а также ряд высокопоставленных чекистов, усомнившихся в достоверности обвинений против тысяч военспецов-генштабистов, арестованных в 1929-1931 гг.220   Тем не менее, прежнее окружение Тухачевского, а также ориентировавшиеся на него представители военной элиты были "вычищены" из руководящих структур РККА. Лишившись своей политической опоры и приобретя устойчивую репутацию "потенциального Наполеончика", Тухачевский в своих поступках и решениях вынужден был действовать с оглядкой и на своих "спасителей", и на других политически влиятельных лиц. Его политический иммунитет оказался крайне ослабленным, что позволяло Сталину привлекать Тухачевского для реализации весьма сложных и хитроумных маневров нового внешнеполитического курса.   6   Несмотря на то, что в июне 1931  Тухачевский был назначен заместителем наркома обороны по вооружениям, до 1932  его положение с точки зрения политической благонадежности было весьма зыбким, т.к. главный свидетель обвинения, Какурин, все еще находился под следствием. После осуждения в феврале 1932  Н.Какурина на 10 лет тюрьмы ситуация изменилась. В мае того же года Сталин прислал Тухачевскому письмо, в котором извинился за обвинения в "красном милитаризме", брошенные еще весной 1930 221 Программа модернизации вооруженных сил, предложенная Тухачевским, была принята.   Популяризация личности Тухачевского, очевидно инспирированная свыше, началась с 1935 г., когда чуть ли не в каждом номере газет Правда и Красная Звезда появлялась информация о нем, публиковались его статьи и фотографии, на него ссылались как на главного эксперта по военно-политическим проблемам.   23 февраля 1935 г., в "Красной Звезде" был помещен фотомонтаж из портретов руководителей Красной Армии, в котором Тухачевский занимал третье место после Ворошилова и Гамарника, в то время как Уборевич и Якир оказались на последних местах. Наконец, осенью 1935  М.Тухачевскому в числе первых пяти человек было присвоено звание Маршала Советского Союза. Очевидно, все это было обусловлено поворотом во внешней политике СССР, смещением ее доминанты на Дальний Восток, где ожидалась война, и стремлением правительства обеспечить мир на западных границах СССР.   Руководство страны считало, что этого можно было добиться путем заключения союза с Францией, стержнем которого должна была стать военная конвенция, сдерживающая Германию и Польшу от активных действий против Советского Союза. Мощным стимулом, подталкивающим Францию к сближению с СССР, должна была стать угроза ее границам со стороны Германии, или, по крайней мере, симуляция этой угрозы путем всякого рода слухов и дезинформации   Для достижения этих целей в качестве одного из эффективных орудий и решено было использовать Тухачевского, точнее, "легенду Тухачевского": его репутацию "красного Наполеона", лучшего знатока немецкой армии, аристократа, императорского гвардейца, наконец его выдающиеся внешние данные, интеллект, воспитание, т.е., по выражению одного немецкого генерала, "тип элегантного офицера французского генерального штаба"222.   Тухачевский должен был сыграть роль "вывески", "парадного образа", "рекламного плаката" Красной Армии и СССР перед Западом и Францией. Кроме того, уникальная ситуация, когда Тухачевский имел широкий круг знакомых и приятелей среди и германской и среди французской военной элиты, свободное владение французским и немецким языками, должны были обеспечить доверие к нему там, где официальные контакты терпели неудачу или натыкались на настороженность.   7   Весьма сильные позиции Якира, занимавшего с 1925  пост командующего самым большим и насыщенным войсками Украинским военным округом, и пользовавшегося особым влиянием в 1930-33 гг., оказались к 1935  поколеблены. Отчасти это было следствием "самовольного" вмешательства Якира в "дела военспецов-генштабистов" и Тухачевского, отчасти достаточно [докажите!] ясно прозвучавшим требованием прекратить злоупотребления коллективизации223, но все же главной причиной стало все то же перемещение внешнеполитической доминанты на Дальний Восток и утрата западными округами своей ведущей роли.   Очевидно, это повлияло и на понижение рейтинга Якира, Уборевича, и на присвоение им недостаточно высоких званий. С 1923 по 1927 гг. фактически официальной стратегической доктриной Красной Армии являлись геостратегические и оперативно-стратегические взгляды и позиции Тухачевского, занимавшего с 1925 по 1928  должность начальника Штаба РККА. Они нашли выражение в "континентализме", "стратегии разрушения" и "революции извне".   Исходя из опыта 1-й мировой войны, Тухачевский считал, что СССР - огромная континентальная держава - должен руководствоваться, как и Германия, "континентальной" геостратегической концепцией, которая и определяла иерархию "партнеров" и противников СССР, направления его интересов.   Враги - "лимитрофы": Польша, Румыния, страны Балтии, Финляндия и стоящие за ними Великобритания и Франция. Союзники - Германия, отчасти Италия, Венгрия. Интересы - Восток, Китай, Индия. С начала 1932  отмечаются признаки внешнеполитической переориентации советской военной элиты. Так, Ворошилов выражал сожаление, что недостаточно активно развивались военно-технические связи французской и Красной Армии224. Такого рода настроения, вероятно, были присущи не только Ворошилову, но и Буденному, Егорову, Дыбенко, Левандовскому.181   Усиление опасности войны на Дальнем Востоке в 1934  в сочетании с подписанием польско-германского пакта о ненападении и неприкосновенности границ в январе 1934 г., воспринятого советским руководством как агрессивный альянс, направленный против СССР, вынуждало форсировать процесс франко-советского сближения. В связи с этим в центральной советской прессе, начиная с января 1935 г., появляется серия публикаций, имевших цель подтолкнуть Францию и Великобританию к сближению с СССР225.   8   В январе 1935  в выступлении М.Тухачевского на VII съезде Cоветов, напечатанном в газетах и изданном отдельной брошюрой, внимание было сосредоточено, во-первых, на том, что СССР ввиду угрозы на Дальнем Востоке отказывается от какой-либо военной активности на Западе и передислоцирует войска и свои интересы на Восток. Во-вторых, М.Тухачевский показал, что Красная Армия - это мощная сила, достойная того, чтобы с ней считались: он одновременно и пугал, и вызывал интерес.   В-третьих, приводя цифровые данные о расходах на оборону, Тухачевский продемонстрировал, что они растут (увеличились за один год в 5 раз), но в то же время сравнительно невелики (всего 10% от всех государственных расходов). Это свидетельствовало о том, что Красная Армия пользуется уважением в стране, а советская социалистическая система обеспечивает при сравнительно небольших расходах высокую эффективность. То, что этот экстраординарный по содержанию доклад сделал именно М.Тухачевский, должно было показать Западу "восходящую звезду", нового "вождя" Красной Армии226.   Тогда же, с января по март 1935  в "Красной Звезде" была помещена серия публикаций о трениях между Гитлером, его окружением и военной элитой германской армии227. Речь шла о том, что генералитет Рейхсвера - это влиятельная и пока еще доминирующая политическая сила, что Рейхсвер "стремится к тому, чтобы восстановить прежние отношения с Россией", что "союз с Россией и Италией должен быть краеугольным камнем внешней политики" Германии, что господствующая группа немецких генералов "предвидит в первую очередь военное столкновение с Францией"228.   Все это должно было продемонстрировать, в частности, французскому руководству, что в Германии существует влиятельная сила, настроенная антифранцузски и готовая к восстановлению союза с Россией для сокрушения Франции. 31 марта 1935  в Правде, а 1 апреля в "Красной Звезде" была напечатана нашумевшая статья Тухачевского "Военные планы нынешней Германии", из текста которой, как недавно стало известно, был изъят заключительный большой абзац, отражавший собственные геостратегические позиции Тухачевского. Вместо него появилось заключение, написанное Сталиным и отражавшее взгляды, диаметрально противоположные изложенным первоначально Тухачевским229.   От имени Тухачевского Сталин писал следующее: «...Антисоветское острие является удобной ширмой для прикрытия реваншистских планов на Западе (Бельгия, Франция) и на юге (Познань, Чехословакия, аншлюс)"230. Так устами Тухачевского, лучше всех знавшего военно-политические настроения в руководстве Германии и военные планы Рейхсвера ненавязчиво подтверждался антифранцузский политический курс Германии.   9   Однако, хотя политические выгоды союза с Францией были очевидны, французскую армию советская военная элита оценивала невысоко. Поддерживавший идею советско-французского военного альянса командарм 1-го ранга Якир, побывавший с визитом во Франции в сентябре 1936 г., хорошо там принятый и внешне выразивший французской стороне удовлетворенность и похвалы французской армии, у себя дома, в СССР, дал военной доктрине, степени технической оснащенности, уровню оперативно- стратегического мышления и концепций французского генералитета и французской армии крайне негативную оценку231.   Еще более откровенен в оценках французской армии был заместитель начальника Генерального штаба Красной Армии Седякин, побывавший во Франции на маневрах в сентябре 1935  Он считал, что советской стороне нечему учиться у французов ни в степени технического оснащения, ни в оперативно-стратегическом плане232. Таким образом видные представители советской военной элиты и руководства РККА не выступали против военного союза с Францией, однако они видели в нем выгоды политического, а не военно-технического или военно-научного характера. Это обстоятельство не могло не повлечь за собой слабую активность военной элиты в деле заключения военной конвенции, которая могла стать стержнем сближения с Францией и одновременно орудием давления на Германию и Польшу.   Ситуация не изменилась и после посещения в 1936  Франции М.Тухачевским и И.Уборевичем. В феврале 1936  советско-французский пакт был ратифицирован французской палатой депутатов, однако военная конвенция так и осталась неосуществившейся мечтой. Надо сказать, что в стремлении достичь максимального тесного сближения с Францией, понравиться Западу, вызвать у него доверие руководство СССР во главе со Сталиным и советская военная элита, по крайней мере ее часть - Ворошилов, Тухачевский, Уборевич, Якир - стремились показать, что в СССР уже идет замена ценностей интернационально-коммунистических национально-великодержавными с намеком на первые признаки "наполеонизма": осенью 1935  были введены персональные воинские звания и высшие чины на французский манер («Маршал Советского Союза"), напоминавшие о наполеоновской Франции. Был даже разработан проект восстановления в Красной Армии погон для всего личного состава по образцу старой русской армии, причем на параде 07 ноября 1935  войска на Красной площади, включая маршалов Ворошилова, Тухачевского и других, впервые появились в золотых офицерских и солдатских погонах233.   В связи с выяснением отношения советской военной элиты к "внешнему миру", особого внимания заслуживает вопрос о так называемом "заговоре Тухачевского", слухи о котором достаточно [докажите!] активно циркулировали в политических кругах Европы на протяжении всего 1936 и начала 1937 гг. Уже заслуживший репутацию "врага Германии", в начале 1936  Тухачевский вдруг позволил себе несколько неожиданных и странно откровенных высказываний.   "На обеде в советском посольстве [в январе 1936] на другой день после похорон английского короля Георга, - сообщала известная журналистка Ж. Табуи, - русский маршал много разговаривал с Политисом, Титулеску, Эррио и Бонкуром... Он только что побывал в Германии и рассыпался в пламенных похвалах нацистам. Сидя справа от меня и говоря о воздушном пакте между великими державами и Гитлером, он, не переставая, повторял: "Они уже непобедимы, мадам Табуи!.." В тот вечер я не одна была встревожена его откровенным энтузиазмом"234.   10   В разговоре с румынским министром иностранных дел Н. Титулеску в Париже в феврале 1936 г., Тухачевский заметил: "Напрасно вы, господин министр, связываете свою карьеру и судьбу вашей страны с судьбой таких старых, конченных государств, как Великобритания и Франция. Мы должны ориентироваться на новую Германию. Германии, по крайней мере в течение некоторого времени, будет принадлежать гегемония на европейском континенте. Я уверен, что Гитлер означает спасение для всех нас"235. Одновременно появились (в том числе в ОГПУ) сведения о попытках Тухачевского наладить контакты с германским руководством.   Можно предположить, что сведения о так называемом "заговоре Тухачевского" не только блеф и мистификация, но более того - мистификация и инсценировка, организованная в строгой секретности по меньшей мере тремя лицами - Сталиным, Тухачевским и Ягодой. Она могла иметь одну главную цель - нормализацию отношений с Германией (с обещанием грядущего прогерманского "национального" военного переворота) и обеспечение вследствие этого относительной безопасности советских западных границ в условиях резко обострившейся ситуации на Дальнем Востоке и крушения расчетов на заключение советско- французского военного союза или системы коллективной безопасности.   По поводу и геостратегической ситуации и мер по подготовке страны к войне в военной элите СССР возникли весьма существенные разногласия. Несомненно отражая настроения членов Военного Совета при Наркоме Обороны, один из его членов, комкор С. Кутяков, записал в своем дневнике еще 9 января 1936 г.: "Конечно, к ведению войны СССР не готов ни политически, ни экономически, нам нужно выиграть хотя бы 3-5 лет..."236   Позиция Уборевича определилась к зиме 1935 г.: 19 февраля 1935  в докладной записке на имя Ворошилова он уже исходил из перспективы совместной германо-польской агрессии против СССР, определяя основные направления ударов противника на Москву и Ленинград237. Более развернуто свое видение геостратегической ситуации и перспективы ее развития в ближайшие 2-3 года Уборевич изложил в середине марта 1936 г., вскоре по возвращении из поездки по Западной Европе238.   В соответствии с мнением Сталина, он говорил о двух очагах военной опасности - Японии и Германии, прдчеркнув при этом, что "острее сегодня является Япония". Разворачивая далее это утверждение, Уборевич считал, что "мы не можем дольше не сопротивляться наступлению Японии (имеется в виду участившиеся с начала 1936  вторжения японо-маньчжурских отрядов на территорию Монголии) и должны показать, что мы будем очень жестоко драться". Он выразил уверенность в готовности Красной Армии к войне и заявил, что мы "должны на Дальнем Востоке ждать войны в любой момент".   Упомянув о другом источнике военной опасности для СССР, Германии, Уборевич сказал: "Неизбежно в этом году или в следующем, или через 2-3 года, но мы встретимся с германским фашизмом... Фашисты не могут не развязать войну. Без войны они долго существовать не могут. Это разлагающая форма, и она может жить 2-3 года"239. В 1936  советскому военному и политическому руководству уже были известны некоторые прогнозы относительно готовности германской армии к войне с СССР. Сами немцы считали, что это произойдет не ранее 1938  На одном из совещаний с командованием Белорусского военного округа Уборевич сказал, что ни в 1936 г., ни в 1937  войны на советских западных границах не будет, и считал, что она может начаться не ранее 1939 240   11   Этой же точки зрения придерживался в основном и Ворошилов. Оценка геостратегической ситуации Тухачевским несколько отличалась от вышеизложенной. Еще в январе 1934 г., затем зимой 1935  и наконец в марте 1936  он предлагал Наркомату и Генштабу провести большую военную игру для проверки вариантов развертывания боевых событий в начальный период войны на Западном театре военных действий241.   У него возникли принципиальные разногласия с Уборевичем и Егоровым, начальником Генштаба Красной Армии. Уборевич, и Егоров придерживались старого оперативного плана, составленного в 1931- 1932 гг. и предполагавшего войну против Польши. Тухачевский доказывал, во-первых, что ситуация с 1934  изменилась и теперь следует рассматривать в качестве противников и Германию, и Польшу, и, во-вторых, что если до 1933  вся работа по подготовке Красной Армии и ее технического оснащения была расчитана на наступательную войну против Польши и других "лимитрофов" в союзе с Германией, то теперь стало ясно, что грядущая война будет оборонительной242.   Еще в конце марта 1935 г., готовя к печати свою знаменитую статью "Военные планы нынешней Германии", Тухачевский следующим образом излагал свою стратегическую концепцию в предвидении войны: "Правящие круги Германии основную стрелу своих операций направляют против СССР", при этом, по его мнению, Гитлер рассчитывал на нейтралитет Франции и Великобритании243.   Тухачевский считал, что в середине 1930-х годов в Европе сложилась ситуация, напоминавшая ситуацию перед Первой мировой войной, причем в роли Австро-Венгрии, союзницы кайзеровской Германии, должна была выступить Польша. Однако в плане войны, разработанном перед 1914  германским генеральным штабом, была допущена принципиальная ошибка, которая и повлекла за собой поражение Германии: нанесение первого удара на Западе против Франции.   Тухачевский был убежден, что эту ошибку Гитлер вновь не повторит и первый удар нанесет по СССР. И хотя М.Тухачевский считал безумной идею полного сокрушения и завоевания России, однако, "в случае осуществления своей безнадежной мечты о разгроме СССР, - писал он, - конечно, германский империализм обрушился бы всеми силами на Францию"244. И только после сокрушения Франции и овладения ее экономическими и сырьевыми ресурсами, Германия, по мысли Тухачевского, начала бы войну против Великобритании. "Без прочного обладания портами Бельгии и северными портами Франции морское соперничество с Великобританским империализмом Германии не по плечу"245.   Эта геостратегической концепция была в статье заменена Сталиным на изложение собственного (возможно, Литвинова) видения перспектив развития международной ситуации, что и было опубликовано за подписью Тухачевского246. Суть этого видения: Германия наносит первый удар по Франции и Чехословакии, совершает аншлюс и лишь затем начинает войну с СССР. Эта схема в основном повторяла шлиффеновский план 1912- 1914 гг. и предположения, сделанные генералом А. Свечиным в 1926- 1927 гг.247   12   Нет необходимости доказывать, что концепция Тухачевского предполагала более активные действия на западных границах. Весной 1936  Тухачевский предлагал еще до начала крупномасштабных военных действий на Западе оккупировать советскими войсками территорию Прибалтики, прежде всего - Литву, чтобы лишить немецкие войска стратегического преимущества. В сущности Тухачевский считал возможным сделать то, что сделали немцы в 1914 г., нарушив нейтралитет Бельгии и нанеся удар по Франции там, где его не ожидали. Впоследствии он неоднократно возвращается к данной проблеме, предупреждая, что "нейтралитет прибалтов играет для нас очень опасную роль"248.   Тухачевский аргументировал свою точку зрения в отношении Прибалтики еще и тем, что "этот вариант станет совершенно необходимым, когда нами будет построен на Балтике большой линейный флот. Такой флот во время войны не может базироваться ни в Кронштадте, ни на Лужской губе. Ему потребуются базы в открытом море, и эти базы имеются на территории Эстонии и Латвии: Ревель, Рига, Виндава, Либава"249.   Примечательно, что Тухачевский, затрагивая вопрос о возможных военных действиях против Финляндии, отмечал, что "война с Финляндией представляет для нас совершенно самостоятельную проблему, в достаточной мере сложную"250. Эта концепция Тухачевского, отражавшая в общих чертах его отношение к Западу в середине 1930-х годов, разделялась и начальником Академии им.Фрунзе А. Корком251.   Уборевич, еще в апреле 1936 187  в целом поддерживавший позиции Егорова и Генштаба, постепенно начал склоняться к концепции Тухачевского, во всяком случае это было заметно уже в январе 1937 252   То же самое можно сказать о позиции Якира253. Таким образом, суть разногласий внутри советской военной элиты (в частности, между Тухачевским, с одной стороны, и Егоровым, с другой), выражалась в том, что Егоров и Генштаб не считали необходимым вести активные боевые действия в Прибалтике и вообще на западном театре, полагая, что старый оперативный план вполне обеспечивает границы СССР на Западе от военных случайностей254. Тухачевский с этим был не согласен и видел спасение в небольшой "превентивной" войне в целях улучшения стратегического положения СССР.   В целом восприятие Запада советской военной элитой претерпело на протяжении 1920-30-х гг. определенную эволюцию. "Красные маршалы" в значительной степени избавились от иллюзий относительно "мировой революции" и стали гораздо прагматичнее относиться к международным отношениям.   К середине 1930-х гг. большинство советской военной элиты ориентировалось на геостратегические интересы СССР, исходя фактически из дореволюционной "имперской парадигмы", хотя многие аспекты отношений СССР и Запада ими, отчасти под влиянием "Синдрома интервенции", рожденного еще гражданской войной, в определенной степени упрощались и схематизировались. Сноски и примечания Оглавление Информация и информирование   www.pseudology.org