Станислав Васильевич Вторушин Золотые годы Часть 11 До переезда в Тюмень я ни разу не был в Заполярье и впечатление о нём складывалось только по кинохронике да газетным публикациям. Между тем в заполярной тундре вырос город газодобытчиков Надым, и они высадили свой десант на соседнее, еще более крупное месторождение - Уренгойское. Центр освоения огромного края начал перемещаться из Среднего Приобья на Север. Я знал, что мне придется постоянно писать оттуда и поэтому завел специальную папку, на обложке которой крупными буквами вывел: "Тюменский газ". Первый, к кому я обратился за Информацией о нём, был Богомяков. Геннадий Павлович словно ждал этого разговора. Я уже обратил внимание на то, что он почти никогда не пользовался справками или таблицами. Его огромная память надежно держала все цифры, графики, необходимые технико-экономические обоснования. Едва мы поздоровались и я достал из кармана свой журналистский блокнот, Богомяков сказал: - В нынешней пятилетке восемьдесят процентов прироста добычи газа в стране намечается получить за счет тюменских месторождений. В следующей они дадут уже весь общесоюзный прирост. Специалисты считают, что в принципе из наших месторождений можно ежегодно добывать один триллион кубометров газа. Но как подать этот трудно вообразимый по своим объемам поток топлива в промышленные районы страны? Первый секретарь обкома посмотрел на меня так, словно я знал ответ на этот вопрос. Я промолчал, поэтому он после паузы продолжил: - Для того, чтобы выйти на эти уровни добычи, предстоит решить целый комплекс колоссальнейших проблем. Условия жизни и труда людей здесь в корне отличаются даже от тех, с чем мы столкнулись в Приобье. И дело не только в климате, хотя и эти различия весьма существенны. Северные месторождения характеризуются огромными возможностями добычи. Суточный дебит одной скважины в Заполярье составляет более миллиона кубометров. На юге столько топлива порой получают с целого месторождения. Традиционные методы разработки, хорошо оправдавшие себя в других местах, для нас не подходят. Здесь надо осваивать и новые технологии, и новые методы добычи. Богомяков снова замолчал. Я знал, что он только что вернулся из Заполярья и сейчас, беседуя со мной, очевидно подводил для себя итоги встреч с газодобытчиками. Положив на стол большие, тяжелые ладони, он сказал: - Тюменские газодобытчики оказались готовы к этому. В первую очередь они освоили бурение скважин большого диаметра. В истории нашей газовой промышленности подобного опыта не было. Следует учесть, что на всех северных месторождениях буквально с поверхности земли начинается вечная мерзлота, уходящая вглубь на многие десятки, а иногда и сотни метров. Она создает трудности при эксплуатации скважин, прокладке трубопроводов, сооружении газосборных пунктов. Мерзлота постоянно преподносит сюрпризы, но газодобытчики справляются с ней. Пример тому - Медвежье. Первый газ с этого месторождения получили всего пять лет назад. А уже в нынешнем году оно даст стране свыше шестидесяти трех миллиардов кубометров. В этом году прирост добычи на нём составит двадцать три миллиарда кубометров. Таких темпов роста тоже не знал ни один газовый промысел страны. Богомяков говорил сухо, сжато, четко формулируя каждую мысль. Чувствовалось, что он очень хорошо знает проблему, не раз обсуждал её с ведущими специалистами, имеет свою точку зрения на её решение. Подождав, пока я сделаю в блокноте очередную запись, он продолжил: - Сегодня проблема транспортировки газа решается лишь за счет увеличения количества трубопроводов. С Тюменского Севера ежегодно прокладывается по одной новой газовой магистрали. Их диаметр составляет 1420 миллиметров. Строители и газодобытчики думают о трубах еще большего диаметра. Однако бесконечно идти по этому пути нельзя. Дальнейшее увеличение диаметра газопроводов выдвигает целый ряд труднейших технических проблем. В первую очередь это связано с разработкой и освоением техники для их прокладки. Для этого надо создать совершенно новую машиностроительную отрасль. Следует учитывать и другое. Уже сейчас сибирские тайга и тундра пересечены коридорами Трасс многих магистралей. На их пути уничтожаются ценнейшие леса, нарушаются оленьи пастбища и охотничьи угодья. И каждая новая Трасса - это новый ущерб природе и животному миру нашего Севера. Где же выход?   Богомяков снова посмотрел на меня, словно ожидая ответа. Затем легонько прихлопнул ладонью по столу и сказал:   - Выход - в максимальном приближении к месторождениям крупных предприятий по переработке и потреблению газа. В институтах страны давно рассматривается вопрос о сооружении в Сургуте и поселке Сергине, расположенном на железной дороге Ивдель-Обь, мощных производств по выработке аммиака и метанола. Но беда в том, что вопрос о строительстве этих предприятий до сих пор находится в стадии технико-экономических обоснований. А добыча газа между тем ежегодно увеличивается на десятки миллиардов кубометров. К примерным, еще не ясным срокам, когда вступит в строй первое производство, она достигнет нескольких сотен миллиардов кубометров в год. Вот почему необходимо сделать все возможное, чтобы ускорить сооружение этих предприятий. Следует организовать на месте и переработку части газового конденсата. Им уже сейчас нередко заправляют трактора и автомобили, на нём иногда работают дизели буровых установок. Научившись использовать конденсат, мы избавим покорителей недр от необходимости ежегодно завозить на Север сотни тысяч тонн дизельного топлива. Но для этого необходимы компактные заводы, которые можно было бы без труда собирать на месте. В то же время отнюдь не снимается вопрос об увеличении пропускной способности трубопроводов. Специалисты считают, что если перекачивать не обычный, а охлажденный газ, их мощность можно значительно увеличить. Если же вместо охлажденного транспортировать сжиженный газ, производительность трубопроводов возрастет в несколько раз. К тому же такой газ не будет воздействовать на вечную мерзлоту, а это увеличит срок действия магистралей. О проблеме сжижения газа давно и много говорят, хотя уже настала пора заняться ею практически. Для этого нужно объединить усилия ученых, металлургов, машиностроителей. Но даже если будут решены все проблемы, о которых мы с вами говорим, газодобытчики не сумеют использовать ресурсы месторождений на сто процентов. Дело в том, что транспортировать газ на большие расстояния выгодно лишь до тех пор, пока давление в продуктивном пласте не упадет ниже определенных границ. Для перекачки остаточного или так называемого низконапорного газа придется строить вдоль Трасс немыслимое количество компрессорных станций. Это невыгодно экономически. Поэтому такой газ обычно не извлекают. Он составляет остаточные запасы. В нашем варианте таких остатков будет несколько триллионов кубометров. Если бы рядом был потребитель такого газа, его можно было бы использовать на месте. Но такого потребителя нет. Поэтому его необходимо создать. Самым целесообразным было бы строительство на крупнейших месторождениях природного газа мощных тепловых электростанций. Уже подсчитано, что если они будут потреблять по шестьдесят миллиардов кубометров в год, то и тогда остаточного газа им хватит на сто лет. Мощность этих электростанций может быть доведена до тридцати миллионов киловатт. Они смогут вырабатывать электроэнергии больше, чем все гидростанции Ангаро-Енисейского каскада вместе взятые. А ведь речь идет лишь о том газе, который невыгодно транспортировать на дальние расстояния. Подать же отсюда электроэнергию на Урал и в Европейскую часть страны значительно легче, чем из Восточной Сибири. Идея использования части тюменского газа на месте появилась не сегодня, однако до сих пор у неё немало противников. Главный их довод заключается в том, что на Севере трудно строить. Поэтому, дескать, надо идти на создание любого количества компрессорных станций и перегонять газ на тот же Урал и в европейские районы, где и возводить мощные ГРЭС. При этом почему-то забывают о том, что для работы подобных электростанций необходимо не только топливо, но и большие земельные площади, а также огромное количество воды. В обжитых районах все это ограничено. Вода стала столь же ценным сырьем, как и многие другие наши природные ресурсы. На Севере же Тюменской области нет недостатка ни в свободных территориях, ни в воде. Создавая здесь тепловые электростанции, можно тем самым оставить нетронутыми и без того скудные водные ресурсы Урала и европейской территории страны. И эту сторону дела ни в коем случае нельзя упускать из виду прежде всего Госплану СССР и Минэнерго, когда планируется размещение крупных комплексов электроэнергетики на территории страны... Я вышел из кабинета первого секретаря обкома с распухшей головой. Он поднял столько громадных проблем, что я не знал, за какую взяться вначале. Одно было ясно - надо лететь в Надым. В нём уже построили современную взлетно-посадочную полосу и самолет ТУ-134 доставлял туда пассажиров менее чем за два часа. Аэропорт Надыма расположен в двенадцати километрах от города. Когда я ехал из него в гостиницу, с интересом рассматривал сосновый лес, бегущий по обе стороны дороги. Все деревья здесь были тонкими и невысокими, причем каждое из них стояло далеко друг от друга. В Приобской тайге сплошь и рядом встречаются буреломы, а здесь если и упало какое дерево, оно никогда не достанет своей верхушкой до соседнего. Я сначала не понял, почему лес на Севере оказался таким редким. Потом догадался - причиной всему вечная мерзлота. Корни деревьев не могут идти в глубину, они стелятся по поверхности. Поэтому каждому из них нужна большая площадь обитания. Иначе просто не выжить. Первым секретарем горкома в Надыме в то время был Евгений Федорович Козлов, человек добрый и радушный, но, как мне показалось, не имевший настоящей северной закалки. Разговор с ним начался с того, что он сказал: - Надым является базовым городом газодобытчиков, но расположен он совсем не там, где ему надо быть. Месторождение Медвежье находится в ста тридцати километрах от города. люди летают на работу на такое расстояние на вертолетах. Зимой, которая длится у нас девять месяцев, утром их туда не отправишь, вечером не заберешь - светлое время суток не позволяет. Да и пурга иногда зарядит на целую неделю. Не только вертолеты не летают, из дома порой страшно выйти. Поэтому мы были вынуждены прямо на месторождении возвести вахтовый поселок Пангоды. Там и живут люди во время рабочей смены. - А почему же город не стали строить на Медвежьем? - спросил я. - Потому, что туда нет дороги. Площадку под город выбрали на берегу реки, куда можно доставлять грузы. Ведь все основные материалы и оборудование мы завозим по воде. Другого транспорта у нас нет. Буровую или гусеничный трактор самолетом не привезешь. В Уренгой, кстати, все оборудование тоже идет через Надым. У нас его разгружают, а потом по железной дороге и зимнику мы отправляем все это за двести сорок километров. - Какой железной дороге? - не понял я. - Сталинской, - ответил Козлов. - Той самой, которую называли пятьсот первой стройкой. У нас до сих пор живет один человек, который строил эту дорогу. Граф Аполлон Николаевич Кондратьев. Мне показалось, что у меня зашатался под ногами пол. - Какой граф? - спросил я, сдерживая дыхание. - Откуда он взялся? - Самый настоящий, - спокойно ответил Козлов. - Он здесь сидел. А после того, как стройку ликвидировали, остался. Ехать было некуда. - А можно его увидеть? - осторожно спросил я. Мне во что бы то ни стало вдруг захотелось посмотреть на живого графа, бывшего подданного великой Российской Империи. Я понимал, что другого такого случая судьба уже может не предоставить никогда. - Конечно, можно, - сказал Козлов. - Только я к нему не пойду. С ним дружит один наш начальник строительного управления. Я ему скажу, он вас отвезет. В журналистской командировке часто бывает так. Едешь собирать факты для одного материала, а натыкаешься совсем на другой. Я уже понял, что не прощу себе, если не встречусь с графом. Время не все оставляет в памяти. Как я не пытался, работая над этими очерками, вспомнить имя начальника управления, дружившего с Аполлоном Николаевичем Кондратьевым, мне этого не удалось. А вспомнить стоило хотя бы потому, что он несколько лет бескорыстно помогал одинокому старику. И лишь покопавшись несколько дней в своих старых блокнотах, с трудом обнаружил эту фамилию. Начальника строительного управления звали Михаил Иванович Бабаков. - Я ему пару дней назад машину дров привозил, - сказал Бабаков, когда мы в его "уазике покатили к графу. Надым был городом, похожим на осколок кипучей жизни, случайно оказавшейся в совершенно мертвом пространстве. Его розовые и голубоватые пятиэтажные дома выглядели каменным островом в ледяной пустыне. Но оказалось, что и у заполярного города есть своя окраина. Её составляли приткнувшиеся к берегу реки потемневшие от времени деревянные избы. Это был поселок бывшего управления лагерей, строивших железную дорогу. В одной такой избе и жил граф. Был он высоким сухопарым стариком с редкими волосами и узким, иссеченным мелкими морщинами лицом. Но особенно меня поразили его глаза и руки. Глаза были голубыми и удивительно молодыми, а ладони узкими, с тонкими длинными пальцами, которые, казалось, никогда не соприкасались с тяжелой работой. В комнате у стены стояло черное пианино, над ним висело несколько картин с видами южных морей, написанных акварелью. Заметив, что я обратил на них внимание, граф сказал: - Решил по памяти написать места, в которых был в молодости. Аполлон Николаевич Кондратьев перед самой революцией закончил Петроградский институт инженеров транспорта. В революционных делах участия не принимал, в гражданскую не воевал. Отсиживался в Харькове. А после гражданской войны устроился на железную дорогу. В 1929 году его арестовали по делу промпартии. Дали десять лет лагерей по сути дела только за то, что имел дворянское происхождение. В те времена считалось, что если граф, значит обязательно должен быть врагом советской власти. В 1934 году его досрочно выпустили, но через полгода арестовали и снова дали те же десять лет. Граф прошел все сибирские и дальневосточные лагеря. Отсидев второй срок, снова вышел на свободу и снова тут же был арестован. В 1947 году по этапу прибыл на 501-ю стройку. - У Сталина была идея проложить железную дорогу вдоль Полярного круга от Воркуты до Чукотки, - сказал граф. - Строили её заключенные. На этой стройке их было двести двадцать тысяч. По амнистии 1956 года двести четыре тысячи из них освободили. Прокладывать железную дорогу дальше было некому. Поэтому стройку закрыли. - А где находился лагерь, в котором вы сидели? - спросил я. - Недалеко от Надыма, - сказал граф. - Но меня ведь освободили не по амнистии, а еще в 1952 году. Я с удивлением посмотрел на него и граф сказал: - Мое последнее дело пересмотрели в 1952 году и я был освобожден. Уехал из Надыма на Сахалин, там тоже строили железную дорогу. Но мне на острове не понравилось и я вернулся сюда. Устроился вольнонаемным и до самого закрытия стройки жил в этом поселке... Бабаков достал из одного кармана полушубка бутылку водки, из другого кружок краковской колбасы, по-хозяйски порезал её, разложил на столе и дальше беседа потекла совсем неторопливо. Я сидел, затаив дыхание, потому что боялся пропустить хотя бы одно слово. - Вы не можете даже представить, что здесь происходило в первые дни после амнистии, - продолжал Кондратьев. - Надзиратели, лагерное начальство, которое издевалось над заключенными, вдруг стали для них ничем. Лагеря, а они располагались вдоль железной дороги через каждые пятьдесят километров, сразу опустели. Охрана, оставшиеся без работы надзиратели, стали разбегаться. Мне податься было некуда и я решил остаться в поселке, оказавшемся брошенным. Маша сказала: "Куда тебе ехать? Давай поселимся в одном из офицерских домов. Рыбы в реке много, зверя в тайге тоже хватает. Хорошо будем жить". Так мы и остались. У Кондратьева вдруг перехватило горло и влажно заблестели глаза. Он отвернулся и замолчал. Начальник строительного управления разлил по стопкам водку, мы выпили, и я спросил: - Кто такая Маша? - Моя экономка, ставшая мне более чем женой, - сказал Кондратьев. - Мы прожили с ней пятнадцать лет. Она была коми и пришла ко мне сразу после амнистии. - Граф снова отвернулся и глухо произнес: - Богу было угодно, чтобы мои муки не кончались до самой смерти. Маша умерла два года назад, я похоронил её на здешнем кладбище. Я смотрел на графа и перед моими глазами вставала жуткая трагедия человека. Сколько же ему довелось вынести за свою жизнь? И главное, за что? Нормальной была только юность, все остальные годы прошли в лагерях и на пересылках. Рядом с ворами, убийцами и прочими врагами народа. Но он не сломался, не обозлился, пронес ту духовность, которая была заложена с детства, через все эти страшные годы. Об этом говорила даже его квартира: картины, висящие на стене, стоявшее рядом с нашим столом пианино. Как оно попало сюда? Я скользнул взглядом по пианино и спросил: - Аполлон Николаевич, вы играете? - Да, - ответил он, уловив мое внимание. - Это успокаивает душу. Когда в Надым пришли газодобытчики и сюда стали завозить товары, я заказал себе пианино. - А откуда у вас эти картины? - Их нарисовал я сам. По памяти. До революции родители часто ездили в Крым и брали нас с собой. - У вас были братья? - Брат и сестра. - Не пытались отыскать их следы? - спросил я. - Пытался. Брата убили в гражданскую. Сестра погибла во время Отечественной. Я ведь ездил в Петроград. В нашей квартире живут чужие люди, о Кондратьевых никто там никогда не слышал. Но я пошел в церковь, в которую ходили мы с родителями, и случайно столкнулся там с дочкой бывшего настоятеля. Мы узнали друг друга. Она сказала мне, что в церковь иногда приходит моя двоюродная сестра. Я несколько дней караулил её и мы все-таки встретились. От неё и узнал о своей семье. Родители, кстати, тоже погибли в гражданскую. И я уехал из Петрограда. Тяжело жить в городе, который ты знал одним, а он стал совсем другим. Даже имя свое сменил. Граф тяжело вздохнул и отвернулся. Его глаза снова стали влажными. Мы тихо поднялись и, попрощавшись, вышли. Больше я никогда не видел Аполлона Николаевича Кондратьева, но его рассказ засел в моей памяти до конца жизни. Утром я пришел в горком и попросил Евгения Федоровича Козлова показать хотя бы один бывший лагерь. Ведь не может быть, чтобы они не сохранились. Грабить их в тундре некому. Он пообещал это сделать и через два дня мы действительно слетали на вертолете в бывший лагерь. Он располагался на открытом пространстве, недалеко от опушки редкого и чахлого заполярного леса. На месте лагеря сохранилось несколько бараков без окон и дверей, с провалившимися крышами, две покосившихся сторожевых вышки и ряд столбов с обрывками колючей проволоки. Проваливаясь почти по пояс в снег, я добрался до одного барака, зашел внутрь. Думал увидеть на стенах написанные или нацарапанные имена, но ничего этого не было. Ветер, неслышный снаружи, проникал сквозь щели и издавал странные звуки. Мне показалось, что это разговаривают между собой души тех, кто навсегда остался в здешней тундре. Я почувствовал, что у меня начинают шевелиться волосы и направился к вертолету. - Не люблю я заглядывать сюда, - сказал Козлов, когда я уселся рядом с ним у иллюминатора. Я согласно кивнул. Вертолет поднялся и взял курс на Надым. Он летел над дорогой, которую строили заключенные. В 1952 году по ней ходили поезда до Салехарда и даже курсировал один прицепной вагон Надым-Москва. Зимой железнодорожный путь от Салехарда до станции Лабытнанги, расположенной на другом берегу Оби, прокладывали прямо по льду. Летом здесь ходил паром, который после закрытия стройки переправили в Керченский пролив. Три раза спустя, уже в Новосибирске, я встретился с заместителем директора института геологии и геофизики Сибирского отделения Академии наук СССР академиком Александром Леонидовичем Яншиным, крупнейшим специалистом страны в области минерального сырья. Мы разговаривали с ним о полезных ископаемых, расположенных вдоль зоны Байкало-Амурской магистрали. Яншин перечислял то, что уже было открыто в тех краях геологами, в том числе месторождение фосфоритов. И вдруг совершенно неожиданно для меня сказал: - Но самое крупное месторождение фосфорных руд в нашей стране находится на полуострове Таймыр. Если бы была построена сталинская дорога, которую он наметил проложить вдоль Полярного круга, мы бы уже давно завалили наше сельское хозяйство собственными фосфорными удобрениями. Это просто удивительно. Когда её строили, никто ни о каких месторождениях еще не знал, а она прошла прямо через них. Дорога открывала прямой путь к освоению богатейших минерально-сырьевых запасов Российского Севера. Как бы сейчас добывали тюменцы свой газ, если бы у них не было этой трассы? Восстанавливать дорогу между Надымом и Уренгоем Министерство транспортного строительства СССР отказалось наотрез. Для этого оно сделало все возможное, чтобы присвоить ей титул внутрипромысловой. Дескать, если эта магистраль связывает между собой два газовых промысла, значит сам Бог велел ей так называться. А внутрипромысловые дороги строит тот, кто их эксплуатирует. Понять транспортных строителей было проще простого. На Севере у них не было ни одной строительной организации. Создавать там все с нуля чрезвычайно трудно. Но без дороги нельзя было разрабатывать газовые гиганты и восстанавливать её взялось Министерство строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности СССР, возглавляемое бывшим первым секретарем Тюменского обкома КПСС Борисом Евдокимовичем Щербиной.   Трудно сказать, как складывалось бы освоение тюменских кладовых нефти и газа, не будь Щербина во главе этого министерства. Щербина был человеком не очень большого роста, коренастым, с высоким и широким лбом и выпирающими, немного отвисшими щеками. Мне иногда казалось, что он походил на бульдога. По характеру он его и напоминал. Если уж Щербина вцепился в какую-нибудь проблему, то не отступал до тех пор, пока не решит. Когда я приехал в Тюмень, Борис Евдокимович уже работал министром. Но поскольку главные дела этого министерства находились на тюменской земле, он постоянно бывал здесь. Я познакомился с ним во время одного из пленумов обкома. люди уже вошли в зал, многие начали усаживаться на свои места, а Щербина стоял в вестибюле, окруженный местными руководителями. Потом они разошлись и министр на какую-то минуту остался один. Я подошел к нему и представился. Он поднял на меня глаза, взял под локоть и сказал: - Я очень рад с вами познакомиться. Давно обратил внимание на то, что в Тюмени появился новый корреспондент Правды и постоянно слежу за вашими публикациями. Потом, так же держа меня за локоть, двинулся с места и мы начали прохаживаться с ним по вестибюлю. Щербина стал говорить о проблемах, которые Министерству строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности приходилось решать на тюменской земле. Само ведомство было таким же молодым, как и тюменские промыслы. Оно выделилось из Министерства газовой промышленности СССР именно потому, что в Западной Сибири в короткие сроки потребовалось освоить огромные капиталовложения. Вот почему все приходится решать на ходу. И строить, и создавать собственную базу. Никто в Москве не знал тюменских проблем лучше Щербины. И нередко видя, как другие министерства отбиваются от некоторых важнейших объектов, ему приходилось браться за непрофильные дела. Как, например, за восстановление железной дороги Надым-Уренгой. Пленум уже начался, а мы все прохаживались с ним по вестибюлю. По всей видимости, Щербина считал - то, что он скажет мне, важнее того, что я услышу на пленуме. Он очень высоко оценивал руководителей своих подразделений в Тюмени. В первую очередь начальника Главсибтрубопроводстроя Владимира Григорьевича Чирскова, сменившего потом его на посту министра, и начальника Главтюменнефтегазстроя Владимира Петровича Курамина. Оба были молодыми и он по отечески опекал их, одновременно и строго спрашивая. Борис Евдокимович Щербина был яркой личностью. Прежде, чем принять решение, он старался до деталей влезть в проблему, выслушать мнение многих людей, а потом уже выдать его за единственно верное в данной ситуации. Если чего-то не понимал, не стеснялся обращаться к специалистам за разъяснениями. Начальник Нефтеюганского управления буровых работ Александр Филимонов рассказывал, как Щербина, став первым секретарем Тюменского обкома, попросил популярно объяснить ему, что из себя представляет бурение нефтяной скважины. Буровики тогда только пришли на Усть-Балыкское месторождение, гостиницы в поселке не было и Щербину со свитой разместили в домике, в котором жил экипаж вертолета. Чтобы освободить койки, летчиков отправили ночевать в Сургут. Щербина провел очень тяжелый день, совещание с руководителями организаций, строящих город, закончилось за полночь и, отпустив всех до утра, он попросил Филимонова прочитать ему популярную лекцию о том, как бурится нефтяная скважина. Щербина хотел знать все до деталей. Филимонов объяснял ему до четырех часов утра. Чтобы было более понятно, нередко брал в руки чистый лист бумаги и рисовал на нём разрез скважины. А рано утром Борис Евдокимович снова был на ногах. Зато потом ему не надо было объяснять, что такое буровая вышка, грязевые насосы, шарошки и все остальное, необходимое для проходки скважин. В 1984 году Борис Евдокимович Щербина стал заместителем Председателя Совета Министров СССР. В апреле 1986 года произошла авария на Чернобыльской АЭС. Щербину назначили председателем комиссии по её ликвидации. Он провел на электростанции много дней, не раз облетал её на вертолете, чтобы лучше определить, каким образом забетонировать взорвавшийся реактор. Тогда и было принято решение сбрасывать на этот реактор жидкий бетон с вертолетов. Говорят, что во время этих облетов Борис Евдокимович вместе с летчиками получил очень высокую дозу облучения. Причем делал это сознательно. Ведь если бы он сам не побывал над реактором, ни один из летчиков не полетел бы к нему. И чем дольше ликвидировали аварию, тем большая территория Украины и Белоруссии была бы заражена радиацией. В 1989 году Щербина умер. - Но произошло это не от радиации, - сказал мне Геннадий Павлович Богомяков, когда мы, много лет спустя, снова встретились с ним. - Через два года после Чернобыля в Армении случилось страшное землетрясение. Полностью был уничтожен город Спитак, погибли десятки тысяч людей. Руководить ликвидацией последствий землетрясения снова назначили Щербину. И среди безумного горя населения всей республики он столкнулся с такой человеческой подлостью, что сердце его не выдержало. Как известно, чтобы спасти всех, кто каким-то чудом мог остаться в живых, в Армению в первые же часы после землетрясения стали перебрасывать технику. Часть её приходилось доставлять с помощью авиации. Но техники все равно не хватало. Каждый подъемный кран, каждый бульдозер в то время был там дороже золота. И вот во время разборки завалов одного из домов, из-под развалин которого раздавались человеческие стоны, к Щербине подбегает рыдающий мужчина и говорит, что в соседнем квартале под такими же завалами оказались его маленькие дети. Он только что слышал их крики. Если их не спасти немедленно, они умрут. Мужчина колотил себя кулаками в грудь и рвал на голове волосы. Щербина тут же дал команду снять с разборки завалов часть техники и направить на спасение детей. Чтобы ускорить работы, сам пошел руководить ими. Мужчина показывал, где надо искать детей, какие плиты поднимать. Когда завал разобрали, он бросился под плиты в свою бывшую квартиру, схватил шкатулку с драгоценностями и сумку с деньгами, выскочил наружу и тут же скрылся. Никаких детей там не было и в помине. А тем временем из-под других завалов достали трупы нескольких человек. Из-за недостатка техники их не успели вовремя спасти. И таких случаев в разрушенном Спитаке было много. Но обо всем этом я узнал много лет спустя. А пока ранним зимним утром отправился на вертолете из Надыма в Уренгой, где вовсю шла подготовка к началу эксплуатации крупнейшей в мире газовой залежи. На первоначальных картах то место, где возник город Новый Уренгой, называлось Ягельным. На сталинской железной дороге под таким названием значилась станция. В Уренгое, расположенном на правом берегу реки Пур в ста с лишним километрах к юго-востоку, располагалась нефтеразведочная экспедиция, открывшая месторождение и давшая ему имя своего поселка. Город газодобытчиков проектировал коллектив Ленинградского зонального научно-исследовательского института экспериментального проектирования. И в проектной документации, которую я видел собственными глазами, город назывался Ягельным. Но в Тюменском обкоме Партии это название не понравилось. - Что такое ягель? - говорил Геннадий Павлович Богомяков. - Мох, которым питаются олени. И мы назовем этим именем город газодобытчиков? Я пытался выяснить, что означает слово "уренгой в переводе с ненецкого. Оказалось, что в ненецком языке такого слова нет. И где бы я ни пытался найти ему объяснение, никто так и не смог дать его. И вот однажды один пожилой северянин рассказал мне такую историю. Чтобы увековечить память о строителях дороги, заключенные, прокладывавшие её и решившие схулиганить, назвали одну из станций Уркаганская. Поскольку проектировали дорогу тоже заключенные, такое вполне могло быть. Но работники Министерства путей сообщения, утверждавшие названия всех станций, переделали слово Уркаганская в Уренгойская. Так появился поселок Уренгой, в котором разместились геологи. Не знаю, насколько все это Правда, но не исключаю, что подобное могло быть. А поскольку на карте уже существовал один Уренгой, к названию города с этим же именем решили добавить слово Новый. Так в Пуровском районе Тюменской области оказалось два населенных пункта с одним названием. Новый Уренгой представлял из себя поселок из полутора десятков деревянных двухэтажных домов, вытянувшихся вдоль реки Евояха. Здесь уже была настоящая заполярная тундра, похожая на занесенную снегом бесконечную белую пустыню. Лишь по берегам реки росли невысокие, редкие кустики тальника. Первыми на месторождение пришли буровики. Начальником Уренгойской экспедиции глубокого бурения был Александр Григорьевич Подберезный, человек с очень живым характером, наблюдательный, умеющий хорошо рассказывать. - Вы представляете, что такое пробурить скважину? - спрашивал он меня, как обычно спрашивает студента профессор, зная, что тот никогда не ответит на его вопрос. - Прежде, чем начать бурение, надо доставить на точку тысячи тонн груза. Кроме бурового станка это бурильные и обсадные трубы, цемент, барит, огромное количество оборудования, вагончики для людей. Еще в послевоенные годы геологи почти у каждой скважины строили поселок. А мы без жилья, без своей собственной базы вышли на месторождение. Все грузы тащили сюда по зимникам с берегов двух рек - Пура и Надыма. Первую скважину пробурили в 1975 году. А в прошлом году бригада мастера Николая Терещенко была признана лучшей в Министерстве газовой промышленности СССР. На сегодняшний день мы прошли уже десятки скважин, каждая из которых будет выдавать на поверхность по миллиону кубометров газа в сутки. - А когда же начнется эксплуатация месторождения-гиганта? - спросил я. - Как только будет закончено обустройство промысла и проложен газопровод, - ответил Подберезный. Помолчал немного и добавил: - Но вообще-то в таких условиях начинать эксплуатацию месторождения немыслимо. Здесь нет даже самых элементарных условий для жизни людей. А ведь у нас не Ближний Восток и даже не Крым. У нас Заполярье. Подберезный повернулся к окну. На улице начинался ветер. Крупинки снега закручивались в жгуты, переползали через накатанную тракторами и тяжелыми грузовиками дорогу и со свистом неслись в открытую тундру, где им не было никаких препятствий до самого Ледовитого океана. - К вечеру поднимется пурга, - сказал он, кивнув на окно. Я представил, как, закрывая обледенелыми рукавицами лицо от ветра, работают уренгойские буровики и невольно передернул плечами. Когда я вышел на улицу, обжигающий лицо ветер усилился и пришлось повернуться к нему спиной. Так и дошел до другого конца поселка, где располагалась дирекция по обустройству Уренгойского газового месторождения. Её руководитель Борис Арно, как и все, с кем до сих пор доводилось встречаться на Севере, начал разговор с одолевающих его проблем. - За последний год нам удалось построить всего три деревянных дома общей площадью две с половиной тысячи квадратных метров, - сказал он. - В поселке нет строительных материалов. Их нет не только потому, что к нам не проложены дороги. Несмотря на то, что добыча газа на Тюменском Севере исчисляется уже десятками миллиардов кубометров, все, начиная от гвоздя и кончая сборным домостроением, по-прежнему завозится сюда за тысячи километров с юга. Так возводится Надым, с этого же начинается и будущий город Новый Уренгой. Надымский домостроительный завод, который должен ежегодно производить семьдесят тысяч квадратных метров жилья, до сих пор не введен в эксплуатацию. Тюменскому Северу не обойтись и без своих кирпичных заводов. Из кирпича возводятся все объекты соцкультбыта, общежития. Его тоже завозят сюда за тысячи километров с юга. А ведь организовать производство кирпича на месте не составляет большого труда. Для этого есть и отличное сырье, и дешевое топливо. Мне сразу же вспомнился мой первый разговор с Борисом Евдокимовичем Щербиной, когда он рассказывал о том огромном объеме работ, который министерству пришлось брать на свои плечи прямо со старта. Строители ведь тоже не имеют здесь ни своих баз, ни жилья, ни мощных, устоявшихся коллективов. Вот почему другие ведомства стараются под любым предлогом отказаться от северных строек. Например, чтобы убедить Министерство транспортного строительства в необходимости сооружения моста через реку Большая Хета, без которого не добраться до месторождения, потребовалось четыре года. Сейчас такая же история повторяется с мостом через Малую Хету. Я улетел из Нового Уренгоя в Тюмень с огромным количеством журналистского материала, который предстояло осмыслить, а затем переплавить в газетное выступление. Вскоре в Правде в двух номерах подряд появились статьи под заголовком "Тюменский газ", в которых рассказывалось о всех проблемах тюменского Заполярья. Должен сказать, что в те времена к каждому выступлению в печати с большим вниманием относились те, кого это затрагивало. А поскольку от решения тюменских проблем в немалой степени зависела жизнь всей страны, на публикации газеты оперативно реагировали не только местные организации, но и союзные министерства, и Госплан СССР. Примерно через месяц мне пришлось снова лететь в Заполярье. Строители треста "Севертрубопроводстрой начали прокладку газопровода диаметром 1420 миллиметров от месторождения Медвежье до Уренгоя. До сих пор мне не доводилось видеть людей, работающих в таких условиях. Трасса проходила по безлесной тундре, где постоянно дул ветер. У многих сварщиков, специалистов по изоляции и укладке трубы в траншею, были обморожены лица. Работа осложнялась тем, что снег все время забивал трубы и их приходилось очищать от него.   Иначе при эксплуатации газопровода он превратится в воду и создаст пробки. люди возвращались на ночлег в вагончики с красными, воспаленными глазами и покрывшейся ледяной коркой бородой и, едва перекусив, валились от усталости на кровати. Надо было выспаться и набраться сил для следующего дня. Выдержать такое мог далеко не каждый. Но именно здесь впервые в отрасли были созданы так называемые колонны ускоренного темпа. В их состав вошли укрупненные бригады сварщиков, изолировщиков, землеройщиков.   Это позволило лучше использовать технику, ликвидировать простои, все работы вести в комплексе. Бригада сварщиков Бориса Дидука за двенадцать дней сварила в нитку пятнадцать километров газопровода. А всего в тот сезон эта бригада проложила сто километров магистрали диаметром 1420 миллиметров. Таких темпов работ не знал ни один коллектив трубопроводчиков страны. В конце апреля строительство газопровода было закончено и Уренгойское месторождение дало первый промышленный газ. Событие для страны было чрезвычайно значимым, в Новый Уренгой прилетели представители министерств, тюменское областное начальство, геологи, открывшие уникальную кладовую топлива. Я до сих пор помню этот день. Стояла тихая, солнечная погода, хотя мороз держался на отметке минус тридцать. Когда мы подходили к установке комплексной подготовки газа, прямо от её стен вспорхнула большая стая довольно крупных белых птиц. Сначала никто не понял, что это такое. Но шагавший рядом с нами директор объединения "Уренгойгаздобыча Иван Никоненко сказал обыденным тоном: - Полярные куропатки. К нам сюда забредают и песцы. Иногда заходят дикие олени. Установку комплексной подготовки газа возводили строители Главтюменнефтегазстроя. На её сооружение ушло менее года, в три раза меньше, чем предусмотрено нормативными сроками. Она представляла из себя целый завод, оснащенный самым современным оборудованием. На этой установке происходит осушка газа, поступающего из скважин, и подготовка его к транспортировке по трубопроводу. Все оборудование для неё было доставлено из Тюмени самолетами. Гигантские "Антеи", реактивные ИЛ-76, четырехмоторные АН-12 трудились всю зиму, перевозя по воздуху узлы технологического оборудования. С аэродрома на монтажную площадку его переправляли тракторами. Через все здание установки был протянут красный транспарант с выведенными на нём крупными буквами словами: "Газ Уренгоя - Родине. Стоявший рядом со мной начальник Главтюменнефтегазстроя Владимир Петрович Курамин сначала посмотрел на транспарант, потом повернулся ко мне и подмигнул. Он не мог скрыть радости оттого, что в такие короткие сроки удалось осилить подобное сооружение. Этого еще никому не удавалось сделать на Большой земле, а ведь тут Заполярье, царство песцов и северных оленей. Я понимал радость начальника Главка. Первым на митинге выступил заместитель министра газовой промышленности СССР Александр Григорьевич Гудзь. Он сказал, что уже в нынешнем году Уренгойское месторождение даст стране 15,5 миллиарда кубометров газа. Всего же здесь ежегодно будут добываться сотни миллиардов кубометров. Уренгой на много лет станет единственным источником прироста добычи газа в стране. Уже через два года его добыча на месторождении увеличится в четыре раза. Затем выступили другие участники митинга. Задвижку на газопроводе открыл оператор объединения "Уренгойгаздобыча Игорь Кузнецов. На следующий день на первой полосе Правды появился репортаж "Принимай, Родина, газ Уренгоя". Об этом событии сообщили и все остальные центральные газеты. Но на этом моя заполярная эпопея не закончилась. До начала эксплуатации Уренгойского месторождения все газовые магистрали с Тюменского Севера шли строго на запад. Они пересекали Урал и направлялись в промышленные центры европейской части страны. С пуском Уренгоя потребовалось прокладывать другие коридоры. Летом началось строительство нового газопровода Уренгой-Сургут-Челябинск, Трасса которого шла строго на юг. О том, что он из себя представляет, я решил узнать у начальника Главсибтрубопроводстроя В.Г. Чирскова. - Это одна из самых сложных Трасс, которые нам когда-либо приходилось прокладывать, - сказал Владимир Григорьевич. - Она проходит через совершенно необжитые пространства. На всем шестисоткилометровом протяжении её северного плеча нет ни одного населенного пункта. Здесь нет ни дорог, ни судоходных рек. А для того, чтобы проложить один километр газопровода, необходимо завезти около четырех тысяч тонн груза. Первая очередь газопровода должна вступить в строй уже в следующем году. Она возьмет свое начало на Вынгапуровском месторождении в двухстах километрах южнее Уренгоя. Затем протянется к месторождению-гиганту. Северный газ ждут не только уральцы, но и сибиряки. Трубопровод Уренгой-Сургут-Челябинск пройдет через Тобольск, Тюмень, Курган. Природный газ промышленные предприятия этих городов смогут получить уже в конце следующего года. Переговорив с Чирсковым, я полетел в Сургут, чтобы оттуда вместе с трубопроводчиками слетать на Трассу. В гостинице совершенно неожиданно столкнулся с заместителем министра газовой промышленности СССР А.Г.Гудзём. Оказалось, что он тоже собрался на Трассу. Ему надо было побывать на Вынгапуровском месторождении, а заодно посмотреть, как строится новый газопровод. - Не возьмете меня с собой? - спросил я. - Да хоть до самой Москвы, - засмеялся Гудзь. На следующий день рано утром на вертолете МИ-8 мы вылетели из Сургута. Пилоты выбрали маршрут так, чтобы до самого Вынгапура он пролегал над Трассой будущего газопровода. С высоты птичьего полета был хорошо виден весь разворот работ. Почти на всем протяжении Трасса уже была расчищена бульдозерами. Нетронутыми оставались лишь болота и пойменные участки небольших речек, где тяжелая техника могла работать только после того, как здесь промерзнет земля. Там, где трубу уже сварили, стальная нить газопровода уходила за горизонт. Я сидел рядом с заместителем министра и он, время от времени поглядывая в иллюминатор, рассказывал мне о будущей магистрали. - Это совершенно новое направление выхода сибирского газа, - говорил Гудзь. - Вслед за первой ниткой в этом же коридоре начнется строительство следующих. Мы думаем над повышением пропускной способности трубопроводов. Впервые в стране на магистрали Уренгой-Челябинск будут работать компрессорные станции мощностью 12,5 тысячи киловатт. Это позволит транспортировать газ под более высоким давлением, а значит по тем же трубам перекачивать большие объемы. Вторая особенность магистрали - необычайно сжатые сроки её строительства. Уже на следующий год она должна выйти на проектную мощность. - У меня такое впечатление, - сказал я, - что весь Западно-Сибирский нефтегазовый комплекс создается на пределе возможностей Государства. К чему такая спешка? Гудзь, прищурившись, посмотрел на меня, отвернулся к иллюминатору и после долгой паузы сказал: - Тюменские нефть и газ дают основную валютную выручку всей страны. Они толкают вперед не только нашу экономику. Без них остановится вся промышленность стран Восточной Европы. А остановиться - значит отстать. Ближайшая наша цель - довести добычу газа в Тюмени до одного миллиарда кубометров в сутки. - А более дальняя? - спросил я. - Более дальняя? - заместитель министра снова задумался. - Более дальняя - триллион кубометров газа в год. Месторождения Тюменского заполярья позволяют реально думать об этом. Я стал тут же соображать, сколько ниток газопровода надо построить для того, чтобы подать такое количество газа в промышленные центры страны и за её рубежи, сколько скважин пробурить, сколько сотен тысяч людей поселить в местах, где до сих пор не ступала нога человека. И впервые подумал: а нужны ли такие сумасшедшие темпы? Оглавление www.pseudology.org