Станислав Васильевич Вторушин Золотые годы Часть 5 Летом 1968 года в Стрежевом состоялся партийно-хозяйственный актив, который проводил Егор Кузьмич Лигачев. Такие активы проходили регулярно, на каждом из них подводился итог работы за какой-то период и намечались конкретные задачи на будущее. Лигачев, как всегда, побывал на нефтяном промысле и стройках города, поговорил со многими людьми, посетил ведущие организации. У него было незыблемое правило самому разбираться во всех проблемах. Выход же из них он искал совместно с руководителями стрежевских организаций. Совещание было вызвано тем, что в 1968 году на Советском месторождении заканчивалась сезонная добыча нефти. Весной 1969 года предстояло пустить нефтепровод Александровское-Нижневартовск, по которому томская нефть могла перекачиваться на перерабатывающие заводы независимо от времени года.   До сих пор её возили из Стрежевого до новосибирского поселка Красный Яр в нефтеналивных баржах. Эти баржи толкали широкие и низенькие колесные буксиры, похожие на первые пароходы, появившиеся в России еще в XIX веке. Мы с Колей Стригунковым прозвали их пароходами Фултона. Ведь именно Фултон сконструировал первый пароход. Лигачев, не любивший заниматься мелочами (он отдавал их своим подчиненным, но при этом постоянно контролировал выполнение каждого вопроса), начал партийно-хозяйственный актив сразу с постановки стратегической задачи: - Нам, товарищи, в следующем году предстоит увеличить добычу нефти в четыре раза. Это будет ответом трудящихся области на постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР "О мерах по ускоренному развитию нефтедобывающей промышленности в Западной Сибири". Если в нынешнем году томские нефтяники должны добыть четыреста тысяч тонн, то в следующем году добыча составит полтора миллиона тонн. Для этого необходимо не только сдать в эксплуатацию нефтепровод Александровское-Нижневартовск, но и проделать огромную работу на нефтепромысле. Пробурить и обустроить новые скважины, возвести центральный товарный парк, обеспечить и промысел, и город надежным энергоснабжением, создать людям нормальные условия жизни и быта... Сегодняшняя демократическая Пресса, пытающаяся доказать, что все, что делалось в нашем прошлом, было плохим, называет подобные мероприятия коммунистической пропагандой. Я бы очень хотел, чтобы нынешний президент страны обратился к нам с такими словами: - Уважаемые сограждане! Для того, чтобы мы могли жить лучше и нас стали больше уважать во всем мире, нам нужно в самые короткие сроки построить двадцать крупнейших предприятий, наладить производство новейших самолетов и автомобилей, запустить космический корабль с российским экипажем на Марс, сделать всеобщим и бесплатным высшее образование, поднять на мировой уровень науку и здравоохранение, в пять раз увеличить зарплату и пенсии... Я уверен, что народ носил бы такого президента на руках. - А этого не хотел? - слышу я ответ представителей демократической Прессы и вижу под носом известную фигуру из трех пальцев... Тогда же власть, в том числе и с помощью пропаганды, пыталась поднять народ на великие дела. Когда буровик, нефтяник, каменщик видел, что к нему напрямую обращается член Центрального Комитета Партии, он невольно чувствовал, что его работа нужна не только ему самому, но и державе. Это очень хорошо понимал Лигачев, поэтому так много времени проводил на Севере. Нефтепровод и все, что связано с ним, становилось важнейшей стройкой области на ближайшую перспективу. Областная газета должна была освещать её на своих страницах. На трассе нефтепровода Александровское-Нижневартовск я впервые побывал осенью. На берегу Оби на специально расчищенной площадке лежали высокие штабеля труб, рокотали трубоукладчики, на сварочном стенде день и ночь трещали ослепительные огни электросварки. Стандартная длина трубы равна двенадцати метрам. Сварщики соединяли три таких трубы в одну плеть. Специальные машины-трубовозы развозили плети по Трассе. Человека, впервые попавшего на подобную стройку, поражал гигантский размах работ. Прямо от городка строителей в глубь тайги уходила Трасса. Она представляла из себя широкую просеку, пробитую в непроходимых дебрях. Столетние кедры и сосны, вывернутые с корнем, лежали по бокам трассы. Там, где деревья не удавалось свалить, их пилили, а пни подрывали. Потом бульдозеры выравнивали полотно трассы. Стройку вели два треста: "Омскнефтепроводстрой - этот трест расчищал Трассу, рыл траншею, изолировал и укладывал в неё трубу и уфимский трест "Востокнефтепроводмонтаж", который занимался сваркой труб. Каждый коллектив имел свой городок, свою столовую, свою контору. Сварщики и землеройщики (так называли омичей) ревниво соперничали друг с другом. И постоянно имели претензии один к другому. К нефтепроводчикам я прилетел из Александровского вместе с начальником сварочного участка Александром Дубковым. Мне не терпелось побывать на Трассе и я уговорил его сразу же отправиться туда. Он повез меня на машине. Проезд вдоль трассы был с одного её бока, с другого - лежала сваренная в нитку труба. Дубков все время кивал на неё и говорил: - Ведь все это можно было уже давно заизолировать и уложить в траншею. А у землеройщиков здесь еще конь не валялся. От Дубкова я перебрался к землеройщикам. Начальник участка землеройщиков Васин тоже повез меня на Трассу. Мы проскочили смонтированную сварщиками трубу, проехали еще с километр до того места, где бульдозеры валили лес, и Васин сказал: - Ведь можно же было уже и на этом участке проложить трубу. А у сварщиков тут и конь не валялся. Только после обстоятельного знакомства со стройкой я понял, почему оба начальника так торопили друг друга. Стояли последние дни хорошей осенней погоды, из тундры на томский Север уже надвигалась зима и до наступления холодов надо было успеть сделать как можно больше. К сожалению, основные работы у строителей всегда падали на самые суровые месяцы зимы. Это было связано с тем, что тяжелая техника не могла пройти по тайге до тех пор, пока не промерзнут болота. Но все сухие участки трассы они старались проходить в теплое время года, поэтому и торопили друг друга Дубков и Васин. Мне понравились ответственность и энтузиазм людей, понравилось, как они работали. Хотя, скажу честно, когда увидел, как бульдозер валит на землю столетний кедр, защемило сердце. Верхушка кедра была усыпана крупными, спелыми шишками и когда нож бульдозера врезался в ствол, они дождем посыпались на землю. Я подобрал одну, отщипнул чешуинку, достал орешек и расщелкнул его. Кедровое зернышко было ароматным и необычайно вкусным.   И мне подумалось, что не зря сибиряки зовут кедр кормильцем. Кедровые орехи - основная пища многих лесных зверей и птиц - белок, бурундуков, кедровок, ими питаются медведь и соболь, а у людей они всегда считались и лекарством, и деликатесом. Кедровые орехи излечивают многие болезни, в том числе язву желудка. Но для строителей нефтепровода все деревья были одинаковыми. И реликтовые кедры они валили с таким же спокойствием, как сосны или березы. Это были неизбежные издержки цивилизации, которыми мы расплачиваемся за стремление к благополучию. Трасса нефтепровода начала свой путь. Стальная нитка трубы уходила от городка строителей за горизонт и это означало, что Томская область становилась стабильным и довольно крупным поставщиком топлива для страны. Я написал репортаж о начале стройки. Из редакции мне сообщили, что газета берет это строительство под контроль. Я понял, что теперь мне придется постоянно бывать на Трассе. И при этом не забывать обо всем остальном, что делалось в Стрежевом. Хороший материал газетчик может сделать только в том случае, если досконально знает то, о чем собрался писать. Мне все время хотелось выяснить, что представляет из себя нефтяное месторождение, как таковое, и как его разрабатывают. В управлении "Томскнефть" был цех научно-исследовательских и производственных работ, созданный для того, чтобы постоянно следить за состоянием нефтеносных пластов. Я несколько раз пытался попасть в него, но все время находились какие-то более срочные дела. В конце концов, предварительно созвонившись, пришел в этот цех. В нём оказалось несколько лабораторий, одной из них заведовала жена Николая Филипповича Мержи, ставшего после отъезда из Стрежевого по болезни Шушунина начальником управления "Томскнефть", Евгения Ивановна. Она посвятила меня во все тонкости контроля за состоянием месторождения. Большинство месторождений состоит из нескольких нефтеносных пластов, каждый из них имеет свои особенности и свой химический состав нефти. Если в лабораторию принести нефть в бутылке, здесь сразу же определят - из какого пласта она взята. Один раз в год коллектив цеха проводит полный анализ нефти, взятой из каждой скважины месторождения. Кроме того, специалисты цеха на основе измерений давления в скважинах составляют карту изобар. Евгения Ивановна достала такую карту и разложила её на столе. На ней были проставлены номера скважин и жирной черной линией обведены границы различных величин пластового давления. Имея такую карту, геолог может судить о правильности разработки месторождения, решить - из каких скважин увеличить, а из каких уменьшить добычу нефти. По карте изобар сотрудники лаборатории составляют карту гидропроводности или, говоря проще, нефтеотдачи пласта. Чем выше гидропроводность, тем больше нефти можно извлечь из залежи. Сейчас большинство замеров на скважинах (а их на месторождении сотни) делает автоматика. В то время все делали люди. Слушая Евгению Ивановну, я вспомнил оператора нефтепромысла Ивана Коваленко, с которым встречался несколько дней назад на его рабочем месте. Он приехал на Север с Кубани, у него был неторопливый южнорусский говор и мягкое произношение буквы "г". - Если бы я рассказал на Кубани то, что произошло со мной три дня назад, мне бы никто не поверил, - засмеявшись, сказал Коваленко. Он повернулся к окну вагончика, в котором мы сидели, и посмотрел на простирающуюся за ним пойму Оби. Полая вода уже давно ушла с неё и теперь пойма походила на бесконечное зеленое море. Холодный ветер перебирал невидимыми руками высокую траву. Переливаясь, она походила на крупную морскую зыбь. Там, где пойму пересекала протока, росли высокие кусты тальника. Коваленко поднял руку, показывая на кусты, и сказал: - Вон там я впервые увидел лосиху. На Кубани лоси не живут, поэтому встреча с самым крупным сибирским зверем ошеломила его. Они почти столкнулись, когда лосиха, ломая ветки, выскочила из тальника. На какой-то миг оба замерли от неожиданности.   Темные, словно сливы, глаза зверя смотрели настороженно, раздувшиеся ноздри нервно вздрагивали. Она была готова сорваться с места, но сдержалась и, немного наклонив голову, спокойно пошла, раздвигая грудью высокую траву. Коваленко долго смотрел ей вслед, потрясенный и счастливый оттого, что пришлось встретиться с чудом. А лосиха неторопливо шла, оставляя за собой широкую полосу примятой травы. Коваленко вздохнул и зашагал к берегу. Когда он оглянулся еще раз, лосихи уже не было. Через несколько дней примятая трава поднялась, а дождик размыл ясные, словно гипсовые слепки, отпечатки следов. Коваленко уже начал сомневаться, видел ли он этого красивого, высокого зверя или он только приснился, но судьба приготовила ему вторую встречу. ...Критические ситуации на промысле всегда возникают в самое неожиданное время. Так было и в тот день. Холодный северный ветер рвал низкие облака. Вода в реке из темно-синей превратилась в свинцово-серую. На волнах, словно тонущие кораблики, качались первые опавшие листья. Коваленко смотрел на них из окна и наслаждался теплом вагончика. Он только что передал по рации очередную сводку и собирался с мыслями. Ему нужно было перебраться через протоку на пятую групповую установку скважин и помочь оператору, принятому на промысел два дня назад. Парень еще не представлял толком своей работы и Коваленко должен был провести его по всем скважинам, показать что и как делать. Он еще раз выглянул в окно. Ветер стучался в стену, стоявшая недалеко ветла, сгибаясь под его напором, скрипела и даже здесь, в вагончике, слышался этот скрип. Коваленко натянул тяжелые резиновые сапоги и поднялся с табуретки. И в это время раздался телефонный звонок.   Звонили с промысла - На нефтесборном коллекторе авария, - прокричали ему в трубку. - Немедленно перекрывай скважины. Когда Коваленко пришел на свою групповую установку, нефть уже шла через предохранительные клапаны. Черная густая жидкость подбиралась к газовому факелу. Еще немного и она вспыхнет. Коваленко даже не стал представлять, что будет потом. Бегом бросился к первой скважине. Лихорадочными движениями закручивал задвижку, а сам смотрел в сторону вытекшей нефти. Потом побежал ко второй скважине. Он не знал, сколько времени прошло с тех пор, как ему сообщили об аварии, не знал, за сколько минут перекрыл все высокодебитные скважины. Ему казалось, что уже наступает вечер. Оглянулся на факел. Он горел ровным желтым пламенем. Понял, что нефть не дошла до него и вместе с облегчением ощутил огромную усталость. Ветер прижимал облака к самой земле. Коваленко взглянул на реку и вдруг вспомнил о новом операторе. Скважины, подающие нефть на пятую групповую установку, еще работали. Их надо было тоже перекрывать. На берегу он нашел самодельную брезентовую лодку, брошенную кем-то из рыбаков. Сел в неё, проверяя надежность, попробовал проплыть вдоль берега, потом повернул на противоположную сторону. Волна захлестнула лодку на самой середине реки. Сначала осела корма, а затем вся она, даже не покачнувшись, ушла на дно. Коваленко не успел сообразить в чем дело. Волна накрыла его с головой. Руками он греб наверх, а ногами попробовал снять набравшие воду тяжелые резиновые сапоги. Левый сапог соскользнул легко, но правый не поддавался. "Не сниму его - не доплыву до берега, - мелькнула в голове страшная мысль. Вынырнув на поверхность, набрал побольше воздуха и стал стягивать сапог руками. Тот, наконец, соскользнул. Коваленко поплыл саженками, высоко выбрасывая вверх руки. И тут же несколько раз хлебнул воды, стал задыхаться. Намокшая, тяжелая одежда мешала плыть, сковывала движения. Он никак не мог выгрести к берегу, его несло вдоль него течением. И вдруг Коваленко увидел лосиху. Она стояла по грудь в воде и смотрела на него. Затем, повернувшись, зашагала к берегу и скрылась в чаще, словно показывая, куда нужно плыть. Он изо всех сил замахал руками и вскоре почувствовал, как ноги коснулись дна. На берег вышел шатаясь, но одежду выжимать не стал, выбросил только намокшие папиросы и спички. Босиком подошел к первой скважине, перекрыл её. Потом перекрыл остальные. Когда подходил к вагончику оператора, его била дрожь. Оператор удивился, увидев Коваленко мокрого и разутого. Коваленко расстегнул куртку, сел на табуретку и начал рассказывать, что произошло. Оператор затопил печку, помог высушить одежду, напоил горячим чаем. А на следующий день Коваленко повел его знакомить с работой. Коваленко рассказывал это спокойно, словно такое случается с ним каждый день. Но я уже знал, что представляет из себя работа операторов нефтяного промысла. В начале лета мне пришлось ехать с начальником участка на обской остров, где строилась дожимная насосная станция и где находились самые высокодебитные скважины, дающие по пятьсот тонн нефти в сутки. Погода была настолько ветреной, что волна захлестывала лодку и, когда мы поднимались на гребне, винт работал вхолостую. Кругом, насколько хватало глаз, расстилалась вода. Остров тоже был затоплен. Но, перебравшись на него, мы попали под защиту деревьев, здесь было довольно тихо и лодка пошла, петляя между стволами. И вдруг мы увидели плывущий навстречу самодельный челнок. В нём сидели два человека. Когда поравнялись с ними, начальник участка узнал в них своих операторов. Они возвращались на базу после осмотра скважин. Вот таким образом к начальнику лаборатории Евгении Ивановне Мерже попадали необходимые данные со скважин, на основе которых она составляла карту эксплуатации месторождения. Я не стал рассказывать ей о Коваленко потому, что она сама могла привести немало подобных случаев. В то время промысел нельзя было обслуживать по-другому. Создавая нефтяную промышленность Западной Сибири люди нередко рисковали жизнью. Я знал не один случай гибели рабочих. Один оператор утонул в кабине ушедшей под воду машины на моих глазах. Между тем, главная стройка года - нефтепровод Александровское-Нижневартовск километр за километром пробивался от месторождения сквозь тайгу к своей конечной точке. Основные работы, как всегда, выпали на зимние месяцы. Зима в тот год выдалась такой, какой мне не приходилось переживать ни разу в жизни. Из всех материалов, написанных в то время в газету, до сих пор помню репортаж, который назывался "На Трассе - минус 48". Северные морозы страшны не тем, что обжигают лицо и руки, а тем, что обжигают легкие. Поэтому дышать приходится только носом, отчего на краях ноздрей возникают ледяные сосульки. Воздуха не хватает, и человеку все время хочется глотнуть его открытым ртом. Но каждый знает, что всего одного глотка хватит на то, чтобы обморозить трахею. В таких условиях даже стоять на улице и то страшно. Что уж говорить о работе? Когда я подлетал к городку строителей, над тайгой стояла похожая на туман белесая дымка. Маленькое, съежившееся от холода солнце едва пробивало её. Но стоило даже жиденькому солнечному лучу погрузиться в этот туман, как он сразу вспыхивал и распадался на мельчайшие искрящиеся хрусталики. Дымка состояла из застывших микроскопических капелек влаги, оказавшихся в воздухе. На сварочном стенде работали люди. Их шапки, брови и ресницы были покрыты мохнатым куржаком. Я остановился, наблюдая за их действиями. Две трубы, плотно сомкнутые друг с другом, медленно вращались по часовой стрелке, на их стыке потрескивал сварочный полуавтомат на маленьких колесиках. Пламени сварки не было видно, она проходила под слоем флюса. Знакомый мне по прежним приездам на Трассу сварщик Александр Мелков держал руки на колесиках агрегата и прислушивался к его звуку. Увидев меня, кивнул головой. Мелков еще в первый мой приезд рассказывал, почему сварщик должен держать руки на колесиках полуавтомата. Поскольку сварка идет под флюсом, шва не видно. Чтобы не допустить брака, сварщик должен по звуку определять работу аппарата. Для этого у него должен быть особый слух, почти такой же, как у акустика на подводной лодке.   Его предшественник, очень хороший сварщик, вынужден был перейти со стенда на Трассу только потому, что недослышал. Это приводило к тому, что аппарат нередко прожигал трубу насквозь. На Трассе, где применяется только ручная сварка, у него этого не было. А руки Мелков держит на колесиках сварочного полуавтомата для того, чтобы ощущать скорость вращения трубы. Она тоже должна быть определенной, иначе может случиться брак. А что такое брак на трубе нефтепровода, никому объяснять не надо. Закончив варить один стык, Мелков перешел к другому и тут же, подняв руки, кинулся на стропальщика, который подавал трубы на стенд. На краю одной трубы оказалась вмятина. Она могла возникнуть еще в то время, когда трубы грузили в вагоны на заводе. Или когда их перегружали из вагонов на баржи перед тем, как везти на Север. Труба весит несколько тонн, достаточно ей на весу задеть краем о другую трубу и вмятина обеспечена. Но на тех трубах, которые подаются на стенд, никаких вмятин быть не должно. Стропальщик решил выправить её кувалдой. В удар он вложил всю свою недюжинную силу. Я наблюдал эту сцену и был просто ошарашен. От удара кувалдой вместе с вмятиной от стальной трубы, звякнув, отвалился огромный кусок. Словно стропальщик имел дело не со сталью, а с фарфоровой чашкой. Еще в институте, изучая курс сопротивления материалов, я знал, что при очень низких температурах металл становится хрупким. Но одно дело знать это теоретически и совсем другое увидеть собственными глазами. Мелков просто задыхался от гнева. - Ты что, не знаешь, что кувалдой трубы на морозе выправлять нельзя? - кричал он на стропальщика. - Ты почему не отложил её в сторону? Потом бы отогрели автогеном и выправили. Стропальщик, понурив голову, молчал. Я понял, что на Трассе он недавно и при температуре минус сорок восемь работать ему довелось впервые. Мелков, как хороший хозяин, не стал откладывать покалеченную трубу в сторону. Он включил газовый резак и тут же на стенде обрезал выбитый край. Вечером, когда мы сидели в теплом вагончике, Мелков рассказал, что ему приходилось работать и при более лютых морозах. Еще перед тем как приехать на эту Трассу, он прокладывал газопровод Тахтамуз-Якутск. Морозы там стояли под шестьдесят. - Веришь - нет, ноги в унтах не выдерживали, - говорил он. - Кто-то придумал сшить на них войлочные чулки. В такой обувке и работали. - А не надоело мотаться по Трассам? - спросил я. - Ведь от этого и семье, наверное, нелегко? - Я уже однажды завязывал, - усмехнувшись, сказал Мелков. - Устроился сварщиком на нефтебазу в поселке Красный Яр под Новосибирском. Квартиру получил, а, понимаешь, для душевного равновесия чего-то все время не хватало. Приду с работы и слоняюсь по квартире из угла в угол. И вот однажды выхожу из дома и вижу у подъезда машину, за рулем которой шофер моего бывшего начальника. Веришь - нет, обрадовался, как своему самому близкому родственнику. Думаю, расскажет, где они сейчас работают и что делают. А шофер говорит: меня за тобой начальник послал. Хочет поговорить с тобой. Оказывается, надо было строить нефтепровод Ухта-Торжок. А сварщиков для этого в тресте не хватало. Через неделю я уже был на Трассе. Я слушал Александра Мелкова и думал: не деньги и не романтика заставляют людей ехать в дремучую глухомань и работать в нечеловеческих условиях.   Главное, наверное, - это чувство причастности к большому делу. Здесь невольно и сам вырастаешь в собственных глазах до значительной величины. Потому что чувствуешь - твоя работа нужна всей стране, без неё великой стройке не состояться. Это чувство причастности невероятно сплачивало и дисциплинировало людей. Здесь все жили одной семьей, делили поровну общие радости и заботы. Перед тем, как лечь спать, я вышел из вагончика. Мороз усилился, вокруг бледной, голубоватой луны, поднявшейся над молчаливой тайгой, возник золотистый нимб. Мне говорили, что такое случается, когда температура опускается ниже пятидесяти. Два дня назад все газеты сообщили, что американцы запустили космический корабль "Аполлон" с тремя космонавтами на борту, который должен облететь Луну и вернуться на Землю.   Я смотрел на небо и думал, что там, в черном космосе, еще холоднее, чем здесь, на Земле, но стремление человека к познанию и утверждению самого себя неостановимо. Строительство нефтепровода Александровское-Нижневартовск мне казалось таким же подвигом, как освоение космоса. Мы, русские, первыми проложили дорогу к звездам, теперь прокладываем ничуть не менее трудные земные трассы. Утром я улетел в Александровское. Надо было писать репортаж и передавать его в газету. Дома меня встретил сын, учившийся во втором классе. Он сидел за столом и ел пшенную кашу. - А мама где? - спросил я, удивившись тому, что жена не пришла на обед. - А она еще утром улетела к нефтепроводчикам, - ответил сын. - Они почему-то не получают газеты. Полетела проверять. Сейчас в это никто не поверит, но в те времена власть считала информирование людей о текущих событиях в стране и мире важнейшим делом. Как только начали строить нефтепровод, бюро райкома Партии обсудило вопросы, связанные с обслуживанием строителей. Было предусмотрено все, в том числе и своевременное снабжение их свежими периодическими изданиями. Кто-то из нефтепроводчиков пожаловался, что они получают газеты с большим опозданием. Из райкома тут же последовало распоряжение жене, заведовавшей районной "Союзпечатью", чтобы она лично разобралась во всем. И жена, несмотря на пятидесятиградусный мороз, отправилась на Трассу. Я изнервничался, ожидая её. Она явилась к вечеру, замерзшая, но, слава Богу, не обмороженная. А сын тем временем рассказывал: - Мама уехала, я натаскал дров, затопил печку и сварил кашу. - Она что, ничего поесть тебе не оставила? - спросил я. - Почему не оставила? Оставила. Но я захотел каши. Попробуй, очень вкусная, - сын подвинул мне свою тарелку и протянул чистую ложку. Я попробовал кашу и похвалил мальчика. Каша действительно оказалась вкусной. Удивительным было то, что на деревенской печке без чьей-либо помощи её сварил девятилетний ребенок. По всей видимости там, где люди жили большими заботами, дети очень быстро становились самостоятельными. Нефтепровод Александровское-Нижневартовск был лишь последней ниткой огромного технологического комплекса по добыче нефти на Севере Томской области. Для того, чтобы заполнить его топливом, нужно было пробурить десятки скважин, построить центральный товарный парк, куда должна стекаться вся нефть с промысла, возвести мощнейшую насосную станцию. Все строительство вел трест "Томскгазстрой и его подрядные организации. С управляющим трестом Геннадием Федоровичем Муравьевым у меня сразу сложились дружеские отношения. Если он уезжал на какой-нибудь объект, а я в это время оказывался в Стрежевом, всегда приглашал меня с собой. В начале января в самые лютые морозы я побывал вместе с ним на центральном товарном парке. Я никогда не видел подобные объекты и поэтому не имел представления, как они выглядят.   Огромная площадка походила на поле битвы. Всюду горели костры, которыми рабочие оттаивали землю. Самосвалы подвозили песок и гравий, бульдозер разравнивал их, делая площадку под основание резервуаров. Сами резервуары, свернутые в огромные рулоны, лежали тут же. Их было четыре, емкость каждого составляла пять тысяч кубометров. Недалеко от основания под первый резервуар стояло выложенное из кирпича здание. Кивнув на него, Муравьев сказал: - Насосная станция. Сердце всего товарного парка, - и, помолчав немного, добавил: - Первая в моей жизни. Мы подошли к ней, но кроме стен там ничего не было. Как я потом узнал, на центральный товарный парк не было даже документации. Его проектировали в Москве и документация поступала по частям на те объекты, которые уже начинали возводиться. За ней постоянно летал в столицу начальник технического отдела треста Анатолий Чернов. Листы синьки, еще вчера вышедшие из-под копировального станка, люди раскладывали на коленях на обжигающем морозе и сверяли по ним очертания будущих объектов. В очередной раз, приехав к Муравьеву, я столкнулся с ним на крыльце треста. Он шел к своей машине, держа под мышкой спальный мешок. - Садись, - сказал он мне, заталкивая мешок в машину. - А это еще зачем? - кивнул я на спальник. - Надо сдавать центральный товарный парк, а мы зашиваемся. Буду жить там, пока не сдадим. Когда мы приехали на товарный парк, Муравьев расстелил спальный мешок в вагончике, в котором располагалась контора строительного участка, показывая тем самым всему коллективу, что не уйдет отсюда, пока не будет закончена стройка. Он безвылазно прожил там две недели. Товарный парк сдали 22 апреля. Это было большим событием для всей области. Прежде всего потому, что на Советском месторождении начиналась круглогодичная добыча нефти.   На торжество прилетел второй секретарь Томского обкома Партии Г.Н.Судобин, первый секретарь Александровского райкома М.А.Матвеев, здесь же собрались все, кто непосредственно участвовал в этой стройке. Задвижку нефтепровода открыл начальник нефтегазодобывающего управления "Томскнефть" Николай Филиппович Мержа. Спустя несколько дней, в Стрежевой пришла телеграмма министра газовой промышленности СССР Кортунова. В ней сообщалось, что по итогам первого квартала трест "Томскгазстрой третий раз подряд завоевал первенство и переходящее Красное знамя в соревновании строительных трестов министерства. Министр поздравлял коллектив с большим успехом. Это было ра-достное событие для всех строителей. Томская область начала счет добытой нефти на миллионы. В 1969 году её было отправлено на перерабатывающие заводы страны полтора миллиона тонн. Между тем, на Советском месторождении бурилось все больше скважин, приближалось время, когда оно должно было выйти на проектную мощность. Нефтяники уже начали планировать выход на соседние месторождения - Северное и Вахское. Стремительно набирал мощности нефтяной гигант Западной Сибири - Самотлор, расположенный всего в нескольких десятках километров севернее Советского. Стране требовался новый мощный трубопровод, который бы позволил резко увеличить транспорт сибирской нефти. Она была нужна не только для обеспечения топливом промышленности, но и для экспортных поставок. Мировой спрос на нефть постоянно рос, она давала хорошие валютные поступления. Ровно через год после пуска нефтепровода Александровское-Нижневартовск началось строительство новой магистрали Александровское-Анжеро-Судженск. Этот крупнейший по тем временам нефтепровод пролегал через всю Томскую область с Севера на юг. На своем пути он дважды пересекал Обь и несметное количество таежных рек и речек. В Александровском выгрузилось прибывшее со своей техникой по Оби на баржах управление подводно-технических работ. По техническим условиям нефтепровод, пересекающий реку, должен быть уложен на её дне в траншею. Подводники наметили Трассу перехода, обследовали дно Оби и с помощью земснарядов начали прокладывать траншею. Намытый грунт со дна реки в виде черной жижи через огромную трубу выливался на берег. И к своему ужасу строители увидели, что вместе с этой жижей на песчаный откос летят гигантские черные кости. Все собрались вокруг них и стали гадать, кому бы они могли принадлежать. К определенному выводу не пришли, но сошлись на одном - это кости доисторических животных. О находке строителей узнал секретарь райкома Партии Николай Нестеренко. Это был весьма неординарный человек. Закончив геологоразведочный факультет Томского политехнического института, он попал на комсомольскую работу и вскоре стал одним из секретарей обкома комсомола. В хрущевские времена, когда из городов в села стали переселять людей, имеющих сельскохозяйственное образование,   Нестеренко остригся наголо, купил кирзовые сапоги и в таком виде пришел в обком Партии проситься на работу в село. Его направили в один из районов председателем колхоза. Но поднять отстающее хозяйство энергичному комсомольскому работнику оказалось не по силам, и обком Партии, убрав его с председателей, сделал редактором районной газеты.   Я познакомился с Нестеренко в Александровском, когда он, еще до перехода в райком, был секретарем парткома нефтеразведочной экспедиции. Мы подружились на почве общей любви к литературе. Нестеренко был начитанным человеком, знал творчество многих современных писателей и у нас было немало общих тем для разговора. Наша дружба продолжилась и после того, как он перешел на работу в райком и стал заведовать там вопросами идеологии. Узнав о том, что подводники нашли какие-то кости, Нестеренко тут же отправился на обской берег. Находки удивили его своим размером и цветом. Они были черными и блестели на солнце, как антрацит. Ничего подобного во всем Александровском районе никогда не находили за всю его историю. Нестеренко попросил подводников помочь ему погрузить в машину две самые большие кости. Он привез их в райцентр и разгрузил в палисаднике перед зданием райкома Партии. Кости стали как бы визитной карточкой района, подчеркивая связь настоящего с древнейшим прошлым. Вскоре после этого в Александровское прилетел из Москвы фотокорреспондент Огонька Дмитрий Бальтерманц. Увидев доисторические кости, он просто обомлел от восторга. В это время с обеда в райком возвращался Нестеренко. Обедал он дома и на работу его всегда провожала собака - симпатичный и добродушный черный ирландский сеттер, с которым Нестеренко ездил на охоту. В голове фотокорреспондента сразу же возникла идея ошеломляющего кадра. Ему захотелось снять собаку, обнюхивающую доисторические кости. Нестеренко против этого не возражал, но пес наотрез отказывался участвовать в инсценировке. Он никак не хотел нюхать кости, с отвращением отворачиваясь от них. Пришлось купить кусок колбасы, засунуть под кость и заставить собаку достать её оттуда.   Снимок действительно получился потрясающим, я видел его потом в журнале Огонек. Кость по размеру была намного больше собаки. Все сошлись на том, что она принадлежала мамонту. Через некоторое время этому предположению нашлось подтверждение. Подводники вымыли со дна Оби огромный бивень. В середине лета на Трассу нового нефтепровода прилетел Лигачев. Положение дел на стройке было намечено обсудить на бюро обкома и Лигачев хотел своими глазами увидеть, что здесь происходит. Я, как всегда, встречал его вместе с первым секретарем райкома Партии М.А.Матвеевым на аэродроме. Вместе с Лигачевым прилетел хорошо знакомый мне корреспондент "Известий" по Томской области Евгений Вострухов.   Он был выходцем из "Красного знамени", но до "Известий" несколько лет поработал корреспондентом "Экономической газеты по Томской и Новосибирской областям. корреспондентом "Экономической газеты его сделал Лигачев. Будучи на одном из пленумов ЦК в Москве, он, встретив главного редактора, стал уговаривать его открыть корреспондентский пункт в Томске. На что главный редактор "Экономической газеты заметил: - Я бы открыл, но где взять корреспондента? - Об этом не беспокойтесь, - заверил Лигачев. - Талантливых журналистов у нас много. Так Вострухов из заведующего отделом промышленности "Красного знамени" стал собкором центральной газеты. Лигачев хорошо знал своих людей и поэтому никогда не ошибался в назначенцах. Евгений Вострухов был хорошим корреспондентом и прекрасным человеком. Из "Экономической газеты он перешел в более престижные "Известия". После Томска он представлял "Известия" в Риге, а потом почти десять лет был корреспондентом этой газеты в Югославии.   К сожалению, возвращаться из Белграда ему пришлось не в Советский Союз, а в иностранное Государство - Латвию. Потому что квартира у него была только в Риге. Но к этому Лигачев не имел никакого отношения. В то время он сам перебивался с хлеба на воду... Поздоровавшись со встречавшими, Егор Кузьмич посмотрел на меня и сказал: - Корреспондента "Красного знамени" тоже возьмем с собой. Мы сели в вертолет МИ-8 и полетели вдоль трассы нефтепровода от Стрежевого до Томска. Несколько раз садились в местах дислокации строителей. Лигачев подробно расспрашивал их о положении дел на Трассе, энергично шагал вдоль трубопровода, рассматривая качество изоляции и укладки в траншею. Делал замечания, но никогда ничего не заносил в блокнот. У него была удивительно цепкая память. Он до мельчайших подробностей помнил и то, что увидел сам, и то, о чем ему говорили люди. Полет был долгим, со всеми остановками он занял целый день. Обед был запланирован в Каргаске, где вертолету предстояла дополнительная заправка. На аэродроме нас встречал первый секретарь Каргасокского райкома Партии Соколов. Не знаю почему, но у него оказалась только одна машина Газ-69. Чтобы перевезти нас всех в столовую, ей пришлось сделать три рейса. День стоял удивительно жаркий, что на Севере бывает очень редко. Мы с Воструховым, как, впрочем, и все остальные, обливались потом. Но когда переступили порог столовой, не поверили своим глазам. На стойке буфета стояли запотевшие бутылки пива. Где их взял Соколов и как смог доставить сюда, оказалось загадкой.   За все время жизни в Александровском я ни в нём, ни у нефтяников в Стрежевом ни разу не видел пива. Это сейчас его хоть залейся в любом поселке. А тогда даже в городах пиво можно было выпить далеко не всегда, хотя, как показывает сегодняшняя жизнь, никаких проблем в производстве доброкачественного пива в стране не было. Но поступок Соколова был из ряда вон выходящим не только поэтому. Все знали, что Егор Кузьмич никогда не употреблял никаких спиртных напитков. Он не был пуританином, любил общаться с интересными людьми, в том числе с артистами и писателями. Знал, что они нередко устраивают застолья и ни разу публично не осудил их за это. Но сам не притрагивался к вину.   Несколько лет спустя, когда он уже стал членом Политбюро и, по сути дела, вторым человеком в Государстве, мне довелось ужинать вместе с ним в компании очень больших людей. Все они пили вино, на столе стояло прекрасное пиво. Лигачев, непринужденно ведя разговор и обмениваясь шутками, пил только минеральную воду. Тогда же, в Каргаске, все замерли, глядя на бутылки пива. С нескрываемым напряжением ждали, что скажет Лигачев. И, главное, не устроит ли он публичную выволочку первому секретарю райкома Партии? Егор Кузьмич, молча скользнув взглядом по стойке с пивом, прошел к накрытому столу, на котором стояли тарелки с окрошкой, и начал хлебать. Решение пить или не пить пиво оставил на усмотрение каждого. Никто к пиву, конечно, не притронулся. Все боялись осуждения первого секретаря. Смелыми оказались только мы с Воструховым. Неторопливо подошли к стойке, взяли по бутылке и вернулись за свой стол. Лигачев даже не посмотрел на нас. Понимал, что если никто не выпьет хотя бы бутылку пива, Соколов окажется в очень неудобном положении. Мы это тоже понимали, и отчасти наш поступок был продиктован именно этим. Но когда мы вернулись к вертолету, Егор Кузьмич все же не выдержал. Глядя на нас с Воструховым, он сказал, обращаясь к тем, кто стоял около него: - Я уверен, товарищи, придет такое время, когда люди будут бороться с курением так же, как с алкоголизмом. Все повернулись к нам, но мы, не обращая ни на кого внимания, поднялись в вертолет и уселись на свои места. Никакой вины за собой мы не чувствовали и никакой кары за свой поступок не понесли. Дальше была еще одна интересная остановка. Миновав районный центр Парабель, вертолет вдруг начал снижаться и сел на обском острове около стада телят. Вместе с животноводами здесь оказалось и районное начальство, в том числе симпатичная женщина - главный зоотехник Парабельского совхоза. Как я понял, остановка была запланирована. По распоряжению Лигачева в Парабельский район завезли племенной молодняк высокопродуктивного молочного скота черно-пестрой породы. Егор Кузьмич решил посмотреть - как выполняется распоряжение и в каком состоянии находится молодняк. Телята стояли плотной кучкой. Лигачев показал рукой на самого крупного из них, возвышающего голову над остальными, и спросил: - Сколько весит этот бычок? - Это не бычок, - ответила зоотехник. - Это телочка. - Да не этот, а тот, - желая выручить областное начальство, показал на другого теленка председатель райисполкома. - И это телочка, - снова ответила зоотехник. Все засмеялись. - Она их в лицо знает, - сказал Лигачев. - А нам с тобой, чтобы определить, где бычок, а где телочка надо заходить с другой стороны. Телята ему понравились. Все они выглядели энергичными и упитанными. - Они что, здесь до самой осени будут? - спросил Лигачев, оглядывая остров. - Конечно, - ответила зоотехник. - Здесь им одно удовольствие. Никто не тревожит, травы вдосталь. Слушая её, я вспомнил рассказ Матвеева о том, как несколько лет назад он ездил в Нижневартовск изучать опыт вольного выращивания свиней. Хотел применить его у себя в Александровском районе. Со свининой на Севере было плохо. Без зерна поросят не вырастишь, а своих посевов здесь нет. И вот он услышал, что нижневартовцы привезли каких-то особых поросят, выпустили их на обской остров и они у них довольно прилично растут исключительно за счет подножного корма. При этом никто за поросятами не следит, они бегают по острову, как когда-то бегали их предки. На остров его повез председатель Нижневартовского райисполкома. Матвеев хорошо знал Север. Знал, что в каждом доме сельского жителя имеется собака, а в жилах каждой здешней собаки течет кровь охотника. Они не только поросенка, овечку по улице не пропустят, обязательно задерут. А от поросенка и визга не останется. Поэтому спросил у председателя райисполкома: не шалят ли на острове местные собаки. Председатель райисполкома с удивлением посмотрел на него и сказал: - Опыт показывает, что собака свинью догнать не может. Матвеев улыбнулся и поехал назад. Хотя островов на Оби было много, такой опыт выращивания свиней Александровскому району не требовался. Если уж охотничья собака не может догнать поросенка, нетрудно вообразить, что он из себя представляет... К вечеру мы вместе с Лигачевым добрались до Томска, а на следующий день в десять утра состоялся пленум обкома Партии, на котором обсуждался вопрос "О мерах по ускоренному вводу в эксплуатацию нефтепровода Александровское-Анжеро-Судженск".   На пленум прилетели нефтяники и руководители строительных организаций Стрежевого, заместитель министра строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности, представители Госплана и других союзных организаций. Я впервые участвовал в таком мероприятии и чувствовал себя несколько стесненно. Подбодрил Александр Николаевич Новоселов, мой непосредственный шеф, бывший членом бюро обкома. Перед заседанием он подошел ко мне, поздоровался и сказал: - Отчета с пленума писать не надо, мы опубликуем официальное сообщение. Но слушай всех внимательно. Потом что-нибудь обязательно пригодится. Моя скованность сразу прошла и я наконец-то понял, зачем Лигачев пригласил на пленум обкома Партии собственного корреспондента областной газеты. Он это сделал для расширения его кругозора. Для того, чтобы корреспондент, освещая великую стройку, мог мыслить её масштабами.   Для меня это была большая школа и я на всю жизнь остался благодарен Егору Кузьмичу за его уроки. Оглавление www.pseudology.org