Станислав Васильевич Вторушин Золотые годы Часть 2 Поезд из Барнаула до Томска идет почти сутки, и все это время я думал о своей новой работе. В том, что я с ней справлюсь, не было никаких сомнений. Волновало другое. За всю свою жизнь я ни разу не был на Севере. А тут предстояло не только побывать на нём, но и жить. Надо было погрузиться в совершенно другую среду, лишиться друзей и привычного общения, сменить весь уклад привычного быта. Утешало одно: дома к моей затее отнеслись если и без большой радости, то и без осуждения.   Отец в молодости вместе с семьей постоянно переезжал с места на место, поэтому он сказал: "Поезжай, посмотри мир. Хуже от этого не будет". А жена вообще удивила своим спокойствием. "Поехали, - сказала она. - Квартиру-то, надеюсь, дадут?" Я кивнул, уверяя не столько её, сколько себя в том, что с квартирой у собственного корреспондента областной газеты проблем просто не может быть. А, между тем, квартирная проблема встала передо мной в тот же момент, как только я сошел с подножки поезда на томский перрон. Прежде, чем отправиться в самостоятельное плавание на Север, мне предстояло познакомиться с редакционным коллективом. Для этого надо было хотя бы короткое время поработать в редакции, то есть пожить в Томске. Денег на гостиницу не было, знакомых, у которых можно остановиться, тоже.   Перед самым моим приездом в Томск переехал на новое место работы Гена Комраков. Его назначили собственным корреспондентом "Известий" в Киргизию и мы уже знали, что квартиру он получил в том же доме и том же подъезде, в котором жил Чингиз Айтматов. Но в Барнауле пронеслись слухи о том, что в Томске открылся корреспондентский пункт Комсомольской правды и собственным корреспондентом в этот город взяли Жору Целмса. Разыскав его телефон, я прямо с вокзала позвонил ему. - Старик, - услышав мой голос, обрадованно закричал он в трубку, - бери свои манатки и приезжай ко мне. У меня роскошная квартира. Сейчас такое приглашение может многих удивить. Нынче даже родственники не всегда останавливаются друг у друга. Что уж говорить о знакомых. Но тогда мы все были другими. После Великой Отечественной войны прошло всего двадцать с небольшим лет и во всех нас крепко сидел дух победителей. А он был заквашен на взаимовыручке, товарищеском локте, единении всего народа.   Мы не знали ни национальных, ни конфессиональных, ни каких-либо других подобных проблем, пришедших в нашу страну вместе с западной Демократией. Лозунг: "Раньше думай о Родине, а потом о себе не был, как это говорят сейчас, идеологическим призывом, это чувство проходило через наши сердца. Через полчаса я был в квартире Целмса. Он встретил меня бородатый, нечесаный, но искренне обрадовавшийся моему появлению. Мы крепко обнялись и прошли из коридора в комнату. Роскошная квартира Целмса оказалась обычной двухкомнатной хрущобой. В одной комнате стоял обшарпанный диван, стол и несколько стульев, другая была абсолютно пустой. Оказывается, Целмс развелся с женой и жил холостяком. - Я уже слышал, что ты приезжаешь в Томск, - сказал Целмс, показывая мне, куда повесить в тесном коридорчике пальто. - Правильно сделал, журналисту вредно засиживаться на месте. Он явно намекал на себя. Чего-чего, а переездов, несмотря на молодость, у него было много. - Я тебя не стесню? - спросил я, оглядывая квартиру. - Да ты что, старик? - искренне удивился Жора. - Одна комната у меня свободная, к тому же половину времени я провожу в командировках. А потом, ты ведь ненадолго. Через месяц наверняка укатишь на Север. Жора провел меня в пустую комнату, в которой оказалась кладовка, открыл её и сказал: - Бери раскладушку. Я заглянул в кладовку и от страха отпрянул назад. Она была завалена свежеобглоданными костями, на которых еще не успело засохнуть мясо. - Не бойся, старик, - сказал Жора, успокаивая меня. - Это осталось от собаки. Я держал дога, но он куда-то сбежал, пока я был в командировке. Жора вернулся в свою комнату, достал с полки фотографию и протянул мне. На фотографии Жора стоял на снегу около какого-то дерева рядом с огромным черным догом. - Видишь, какой был псина? Красавец. - Зачем тебе потребовалась собака? - спросил я. - Тем более такая большая. - Одному жить скучно, вот и решил завести для компании. Я вытащил из кладовки и выбросил на улицу кости, навел там порядок. Жора, между тем, приготовил чай, мы позавтракали, после этого он проводил меня до редакции. Она располагалась в самом центре города в большом особняке бывшего томского купца.   Редактор газеты Александр Николаевич Новоселов принял меня как старого доброго сослуживца. - Садись, Слава, - он указал на стул около своего стола. - Как доехал? Как тебя проводили в Алтайской Правде? - Друзья позавидовали, - сказал я. - Никто из них на Севере еще не был. На прощание выпили по стаканчику, вспомнили некоторые истории, в которых пришлось побывать вместе. Никаких других проводов не было. - Тебе придется работать, в основном, на отдел промышленности, - сказал Александр Николаевич. - Он занимается нефтью, газом, геологией, лесом. Все это у нас и есть как раз на Севере. Я думаю, тебе надо будет некоторое время посидеть в отделе. Познакомишься с ребятами, поймешь их требования. Чем лучше будет контакт, тем легче будет работать. Он поднял телефонную трубку, пригласил кого-то. Вскоре в кабинете появился стройный черноволосый парень моих лет. Он не прошел, а пролетел от двери к редакторскому столу, энергично пожал мне руку: - Леонид Левицкий, заведующий отделом промышленности. Я тоже назвался и с интересом посмотрел на него. Левицкий производил впечатление невероятно подвижного, энергичного человека. Так оно потом и оказалось. Левицкий был не только легок на ногу, но и владел быстрым журналистским пером. К тому же он был необычайно дисциплинированным человеком. Если что-то надо было сделать для редакции к определенному сроку и за это брался Левицкий, задание не надо было контролировать. Левицкий был аккуратен, как немец, и точен, как швейцарские часы. - Наш новый собственный корреспондент по Северу области, - Александр Николаевич показал на меня рукой. - Бери его к себе, знакомь с коллективом. Как только немного оботрется, поедет на Север. Я понял, что аудиенция у редактора газеты закончилась. Мы вместе с Левицким поднялись из-за стола и вышли в коридор. - Зови меня просто Леонид, - сказал Левицкий, когда мы стали подниматься по лестнице в кабинет, где располагался отдел промышленности. - В нашем отделе чинопочитание не принято. Левицкий был выпускником факультета журналистики Уральского государственного университета. Я сказал ему, что к моему великому сожалению журналистского образования не имею. У меня за плечами только политехнический. Правда, есть две книжки стихов, дающие право претендовать на принадлежность к писательскому цеху. Но поэт и журналист - понятия совершенно разные. - Не прибедняйся, - рассмеялся Левицкий. - Я твои материалы в Алтайской Правде читал. Работа в отделе у Левицкого ничем не отличалась от той, которую мне приходилось делать в Алтайской Правде. Я правил авторские заметки и корреспонденции единственного собкора "Красного знамени", жившего в Колпашево. Этот небольшой городок располагался на берегу Оби в четырехстах километрах на Север от Томска. Мне предстояло стать вторым собкором редакции и обосноваться в четырехстах пятидесяти километрах севернее Колпашево. Иногда мне давали специальные задания. Однажды пришлось организовывать статью рабочего с манометрового завода, пару раз я выбирался на другие томские предприятия и делал оттуда репортажи. Их печатали без редакторской правки. Томск всегда считался особым городом Сибири. До революции он был столицей огромной губернии. Его губернатору подчинялась территория от Урала до Енисея. В середине XIX века в Томске был организован первый в Сибири университет. Знаменитый купец Строганов передал ему свою, известную во всей России, библиотеку. С этого и началась слава Томска как научного центра Сибири. Университет стал праматерью большинства сибирских вузов, в нём выросло немало известных ученых. Научная интеллигенция и студенческая молодежь создавали в городе особую атмосферу. Здесь всегда проходили какие-то конференции, диспуты, круглые столы, концерты студенческой художественной самодеятельности. Уровень некоторых самодеятельных коллективов был настолько высок, что они имели поистине всемирную известность. Университетская хоровая капелла, например, выезжала на гастроли в Японию, Германию и другие страны. Жора Целмс был в курсе всех студенческих, научных и культурных дел в городе.   На второй или третий день после моего приезда он заявил: - Старик, сегодня вечером идем с тобой слушать университетскую капеллу. Ему, как корреспонденту Комсомольской Правды, постоянно присылали приглашения на разные мероприятия. Жора протянул мне пригласительный билет, на котором было обозначено, что по нему могут пройти два человека. Я до сих пор помню тот концерт, который потряс меня своими исполнителями. Конечно, уже сами студентки, одетые в красивые, длинные платья, были великолепны. На красивых девушек хочется смотреть до бесконечности. Но еще более обворожительными были их голоса. Музыка, которую я слушал, сидя в притихшем зале, казалась волшебной. Ничего подобного в Барнауле не было. И я подумал, что даже ради одного этого концерта стоило приехать в Томск. На выступление университетской капеллы, как всегда, собирались все сливки городского общества. В антракте Жора подвел меня к одной довольно симпатичной женщине средних лет и представил как поэта и корреспондента газеты "Красное знамя". Протягивая руку, она улыбнулась еле заметной улыбкой. Вскоре в один из воскресных дней она пригласила нас с Жорой к себе на чай. Во время знакомства я не спросил у Целмса, кто она такая.   Сейчас задал этот вопрос - Потрясающая женщина, старик, - ответил Целмс, оглаживая ладонью клинышек своей черной бороды. - Она председатель томского клуба собаководов. С ней можно говорить обо всем, кроме секса. - Почему? - спросил я. - Она считает это верхом пошлости. Очень высокая натура. Председатель клуба собаководов жила в такой же квартире, как и Целмс. У неё была довольно взрослая дочка и две собаки - шотландская овчарка колли и болонка. Как выяснилось, именно после знакомства с ней Целмс решил завести себе дога. До недавнего времени у председателя клуба собаководов жили еще две собаки, но она тоже отдала их кому-то. Про мужа я не спросил, и без того было ясно, что в этой квартире для него не было места. Мы просидели у неё довольно долго, поговорили о собаках, о литературе, о культурной жизни города, по просьбе Жоры я почитал ей свои стихи. Она оказалась умным собеседником и тонким слушателем. Но главной её страстью все же оставались собаки. Жору всегда тянуло к людям неординарным, хоть чем-то непохожим на других. Однажды, придя с работы, я увидел, что на Жорином диване, укрывшись почти с головой его одеялом, спит довольно симпатичная девушка. Жора приложил палец к губам, давая понять, чтобы я вел себя как можно тише.   Я на цыпочках прошел на кухню, мы вскипятили чай и Жора шепотом поведал мне, что это его подруга. Её зовут Валя, она учится на четвертом курсе университета. Так и просидели мы с ним весь вечер, разговаривая шепотом на кухне. Потом я осторожно прошел в свою комнату и лег спать. Среди ночи меня разбудил женский голос. За стеной кто-то пел. "Ночью мое сердце крылато...", - неслось оттуда. Я полежал несколько минут с открытыми глазами, потом оделся и выглянул в дверь. Валя ходила по комнате и пела, у неё было радостное настроение. Жора сидел на диване, сложив на животе руки и, свесив бороду, клевал носом. С этого дня мы с Жорой потеряли всякое понятие о времени суток. Валя ложилась спать утром, перед тем как мне уходить на работу. После обеда она вставала, убегала на полчаса в университет, потом возвращалась и снова ложилась спать. Просыпалась обычно часов в одиннадцать вечера. Если говорят, что всех людей можно поделить на сурков и сов, то Валя, несомненно, оказалась самой выдающейся совой. Ночь была для неё активным временем суток.   Она пела, заставляла бородатого Целмса танцевать с ней под радиолу, иногда устраивала праздничные застолья. И если я, закрывшись в своей комнате, хотя бы урывками мог спать, Жоре это не удавалось. Я видел, что с каждым днем он выматывается все больше и больше. Ему постоянно звонили из Москвы, требовали какие-то материалы, но у него не было ни времени, ни сил заниматься газетными делами. Я несколько раз пытался осторожно говорить с ним на эту тему, но Жора не понимал ситуацию, в которой оказался. На Валю невозможно было сердиться. Её наивность просто потрясала. За всю свою жизнь я не встретил более непосредственного человека с такой милой, совершенно обезоруживающей улыбкой, как у неё. Она не понимала, как можно спать или заниматься какими-то делами, если ей хочется развлекаться. Я видел, что мой товарищ гибнет на глазах, но помочь ему ничем не мог. Он, как кролик перед удавом, находился под гипнозом её очаровательных серых глаз и удивительно стройных ножек. Никакие разумные доводы на него не действовали, он словно оглох и ослеп одновременно. Когда-то все это должно было кончиться и развязка наступила. В то время молодежь заслушивалась стихами поэтов и песнями бардов. Их выступления собирали тысячи поклонников на площадях и в переполненных залах. И если на поэтов официальные власти не обращали особого внимания, то к бардам относились настороженно. Не всем нравились песни Булата Окуджавы, Владимира Высоцкого, Юрия Висбора и особенно Александра Галича. И как раз в это время научная молодежь новосибирского Академгородка устроила у себя грандиозный фестиваль авторской песни. В гостиницу "Золотая долина съехались барды со всей России. Жора никак не мог пропустить такого события и отправился туда вместе с Валей. На фестиваль прибыло и московское молодежное руководство, в том числе секретарь ЦК ВЛКСМ, ведающий вопросами идеологии. Как говорится, если не можешь одолеть толпу, встань во главе её и поведи за собой. Новосибирцы встречали бардов самым восторженным образом. Но во время дискуссии о судьбах авторской песни секретарь ЦК ВЛКСМ высказал неудовольствие некоторыми из них.   Ему тут же начали резко возражать. Самым горячим из выступавших был Жора Целмс. Он прямо-таки рвался в драку с человеком, в чьем ведении находилась газета, давшая ему работу. Секретарь ЦК ВЛКСМ попросил навести справки о своем горячем оппоненте. Каково же было его удивление, что им оказался собкор "Комсомолки", приехавший из Томска, да еще нелегально поселивший в своем гостиничном номере женщину. Дальше события развивались помимо Жоры. Он еще ехал из Новосибирска в Томск, а в его квартире уже разрывался телефон от звонков из Москвы. Заведующий корреспондентской сетью Комсомольской Правды требовал немедленного прибытия своего собкора в столицу. Когда Жора узнал об этом, сказал, опустив глаза: - Если бы ты знал, старик, как мне не хочется ехать. Особой вины за собой не вижу, но у меня нехорошее предчувствие. И он рассказал обо всем, что произошло в Новосибирске. - Зачем ты лез в драку? - спросил я. - корреспондент может доказывать свою правоту только на страницах газеты. - Теперь об этом поздно говорить, - обреченно заметил Жора. К этому времени мое первое знакомство с редакцией газеты "Красное знамя" подошло к концу. Я отправлялся в командировку на Север. В кармане уже лежали командировочное удостоверение и билет на самолет. Мы с Жорой выпили бутылку водки на прощание и утром расстались, обуреваемые каждый своими мыслями. Я отправился в Каргасок - мою первую остановку на командировочном пути, а Жора стал собираться в Москву. До Каргаска самолет АН-2, которые тогда только и были на Севере, летел три с половиной часа. До этого мне ни разу не доводилось путешествовать на этой машине так долго. АН-2 брал на борт двенадцать пассажиров, им управляли два человека. Его крейсерская скорость составляла сто восемьдесят километров в час.   Это была самая массовая и самая надежная пассажирская машина из всех, какие когда-либо использовались на авиатрассах мира. Благодаря ей можно было в течение суток попасть из любой точки Советского Союза в Москву. АН-2 связывали все самые отдаленные районы сибирских и дальневосточных краев и областей с административными центрами, откуда в столицу летала реактивная авиация. Но самолет имел одно неудобство: в нём не было никакого комфорта. Должен сказать, что люди принимали это как само собой разумеющееся и никто никогда не жаловался. Правда, к полетам на АН-2 нужно было иметь привычку. Когда на большой высоте случался ветер, болтанка становилась ужасной и не все её выносили. Некоторые пассажиры выходили из самолета с зелеными лицами. Мой первый полет оказался более или менее удачным. Я с любопытством смотрел в иллюминатор, под которым проплывала то заснеженная тайга, то покрытые льдом реки. Но когда самолет проваливался в воздушные ямы, чувствовал, что сердце поднимается к горлу. На третьем часу полета я уже не смотрел вниз, хотелось только одного - побыстрее ступить ногой на твердую землю. Тем не менее первое испытание Севером я выдержал и остался весьма доволен этим. Каргасок был крупным районным центром, в нём проживало около пятнадцати тысяч человек. Главными предприятиями в нём были леспромхоз и нефтеразведочная экспедиция. Поиску нефти и газа в Томской области придавалось огромное значение, за работой геологов ревностно следил первый секретарь обкома Партии Егор Лигачев.   Я это хорошо знал и поэтому еще в Томске решил, что обязательно побываю у нефтеразведчиков. Тем более, что еще ни разу не встречался с людьми, ищущими в непроходимых таежных дебрях нефть и газ, и не имел ни малейшего представления, как это делается. Но, прежде чем отправиться к нефтеразведчикам, решил зайти в районную газету "Северная Правда". Районные газетчики все знают, подскажут с чего начать, к кому обратиться. Первый, кого я встретил, был заведующий отделом промышленности Сергей Лапин. Его жена Лиля работала в этой же газете ответственным секретарем. Сергей рассказал о районном центре, о леспромхозе, являвшемся крупнейшим в области и ежегодно заготавливавшем свыше миллиона кубометров древесины, о нефтеразведочной экспедиции. Тут же позвонил её начальнику и договорился о моей встрече с ним. На следующий день утром я был у нефтеразведчиков. И в гостинице, и по дороге в экспедицию пытался составить для себя хотя бы часть вопросов, которые должен задать начальнику. Но когда оказался в его кабинете, все они вылетели из головы. И я откровенно сказал начальнику, что ничего не понимаю ни в нефти, ни в газе, но хотел бы разобраться в этом, потому что мне придется работать на Севере и постоянно бывать в их экспедиции. Он оказался на редкость интересным собеседником, мы проговорили с ним почти два часа, а после обеда он вертолетом отправил меня на буровую, находившуюся от Каргаска почти за сто километров. Я впервые летел на вертолете, впервые увидел ажурную буровую, стоящую посреди вековой тайги. Как выяснилось потом, нефть в этом месте не нашли, но зато я вдоволь насмотрелся на работу геологов, которая только в песне казалась романтикой. Труд нефтеразведчиков был невероятно тяжелым. людям приходилось большую часть жизни жить в поселках, которые все они считали временными пристанищами, растить здесь детей, на работу летать за тридевять земель, трудиться и в пятидесятиградусный мороз, и в пору свирепого таежного гнуса, доводящего человека до исступления.   И мне захотелось понять, почему люди становятся геологами. Вернувшись в Каргасок, я сразу же направился в геологический отдел экспедиции. Начальник отдела порекомендовал поговорить с одним из его сотрудников. На его взгляд это был самый типичный представитель их профессии. Молодой геолог оказался настолько интересным человеком, что я сразу увидел в нём героя своего очерка. Я понял, что настоящим геологом может стать только действительно увлеченный и умный человек. После трех дней знакомства с нефтеразведочной экспедицией я побывал в райкоме Партии, представился его первому секретарю, но не сказал, что мне предстоит работать собственным корреспондентом "Красного знамени" по Северу области, а, значит, и по Каргасокскому району. Редактор газеты А.Н. Новоселов предоставил мне право выбора места жительства. Я мог поселиться и в Каргаске, но меня почему-то сразу потянуло дальше, в самый северный район Томской области - Александровский. От Каргаска до Александровского было всего полтора часа лету. Выйдя из самолета, я осмотрелся. Кругом сиял ослепительный снег. Переливающимся хрусталем отливала укатанная взлетно-посадочная полоса аэродрома, с подветренной стороны крыши одноэтажного деревянного здания аэровокзала свешивалась огромная снежная шапка. У меня возникло чувство, что я попал не только на самый край земли, но и на другую планету. Оглянувшись еще раз, я направился вслед за пассажирами в поселок. Вскоре вышел на главную улицу и зашагал к зданию райкома Партии. Первый секретарь Михаил Андреевич Матвеев оказался на месте, я зашел к нему. Когда мы поздоровались, я внимательно разглядел главу районной власти. Матвеев был одет в недорогой коричневый костюм, простенькую рубашку и такой же галстук. Его темно-русые жиденькие волосы были гладко зачесаны назад, открывая высокий лоб с большими залысинами. Небольшие, глубоко посаженные глаза были насторожены. Говорил Матвеев неторопливо, негромким голосом, было видно, что он обдумывает каждое слово. Я попросил его рассказать о районе. И уже через несколько минут понял, что он знает весь Александровский район точно так же, как все, что находится в его кабинете. - К нам еще совсем недавно и добраться-то было почти невозможно, - сразу оживившись, сказал Матвеев. - Летом один раз в две недели из Томска приходил пароход, зимой летали на самолетах ПО-2. Это сейчас вы летели на комфортабельной машине. А тогда все было по-другому. ПО-2 брал всего одного пассажира. Кабина была открытой, поэтому пассажиру выдавали тулуп и заставляли выпить стакан водки. Иначе живым долететь было невозможно. Один наш александровский до того закоченел, что во время захода на посадку в Колпашево не вытерпел, перевалился через борт и выпал в снег. Пилот потом чуть с ума не сошел. Знал, что брал с собой пассажира, а куда он делся по дороге, понять не мог. - Ну, а что случилось с этим пассажиром? - спросил я. - Тулуп спас, - засмеялся Матвеев. - Да и выпивши был крепко. А пьяным почему-то всегда везет. Я тут же вспомнил АН-2, на котором пришлось добираться досюда, и подумал, что уж если этот самолет северяне считают комфортабельным, то не дай Бог летать на тех машинах, которыми они пользовались раньше. - Сейчас мы живем, как самые современные люди, - продолжил Матвеев. - При хорошей погоде до Томска можно долететь за четыре часа. Связь телефонная прекрасно налажена. Сними трубку и звони, хоть в Москву. Я уверен, что скоро у нас появятся и аэродромы, на которые самолеты могут садиться хоть днем, хоть ночью, и хорошие дороги, и даже телевизор. Первомайские парады на Красной площади смотреть будем. - И когда же это случится? - спросил я. - Как только начнем эксплуатацию наших нефтяных месторождений. Матвеев рассказал, что в сорока пяти километрах к Северу от Александровского в рыбацком поселке Стрежевой уже создано нефтегазодобывающее управление "Томскнефть". Пока оно ведет пробную эксплуатацию Советского месторождения, открытого александровской нефтеразведочной экспедицией. Месторождение уникальное, его извлекаемые запасы составляют более стапятидесяти миллионов тонн. В районе немало перспективных структур на нефть и газ. Нет никакого сомнения в том, что геологи откроют еще не одно месторождение. - Сейчас самое главное, построить нефтепровод, - заключил Матвеев. - Пока мы добываем нефть только летом и отправляем её в нефтеналивных баржах из Стрежевого в поселок Красный Яр Новосибирской области. Оттуда её транспортируют на Омский нефтеперерабатывающий завод. Без нефтепровода ни о какой нормальной эксплуатации месторождений не может быть и речи. Я смотрел на первого секретаря райкома Партии неторопливо, спокойным голосом рассказывающего о грандиозных делах, разворачивающихся в этой таежной, северной глухомани, и с самой трепетной товарищеской нежностью вспоминал Гену Комракова, благодаря которому оказался на томской земле. Теперь я знал, что никакая сила не заставит меня отказаться от намерения поработать собственным корреспондентом газеты в этих краях. Все так же глядя на Матвеева, я сказал: - Михаил Андреевич, я слышал, что "Красное знамя" намеревается открыть в вашем районе корреспондентский пункт... - Я сам говорил об этом и в обкоме Партии, и с Новоселовым, - сказал Матвеев. - Нам нужно, чтобы о наших делах знала вся область. - Он немного помолчал и добавил: - И не только область. Чем больше внимания к делу, тем больше помощь ему. - Ну, а как здесь с жильем? - спросил я. - Ведь корреспонденту нужно где-то жить. У него наверняка семья. Матвеев скользнул по мне острым взглядом, очевидно, догадавшись, что этим корреспондентом могу быть я, и сказал: - С жильем у нас трудно. Его строит только нефтеразведочная экспедиция, но у них своих проблем выше крыши. - Он снова посмотрел на меня и, не отводя взгляда, произнес:   - Неразрешимых проблем не бывает. Приедет корреспондент, без жилья не оставим. Мы поговорили еще некоторое время и я прямо из райкома направился в районную газету "Северная звезда. Пройдя немного по центральной улице, оказался у Оби. Под её крутым берегом мерзло несколько засыпанных снегом катеров, дальше простиралась закованная в лед река и бескрайняя пойма. И ни одного следа, ни одного дымка до самого горизонта. От этого бесконечного белого безмолвия у меня потихоньку защемило сердце. Вспомнил жену и подумал: выдержит ли она в этих суровых краях? Редактором газеты оказался Василий Андреевич Новокшонов, небольшой круглый человек с толстыми щеками и аккуратной лысиной. Увидев меня, он поднял на лоб массивные очки в роговой оправе, они тут же сползли вниз и задержались на густых, лохматых бровях. Темные, острые глаза редактора уставились на меня, как два бурава. Я представился. Новокшонов показал рукой на стул около своего стола и спросил: - С чем пожаловали? - Ни с чем, кроме обычного журналистского любопытства, - ответил я. - Только что был у первого секретаря райкома, ну а после него сам Бог велел нанести визит вам. - Конечно, конечно, - торопливо сказал редактор. - Коллеги всегда должны иметь самый тесный контакт. - Вы давно здесь работаете? - спросил я. - В Томской области всю жизнь, а здесь недавно. Перевели из южного района. - Для газетчика тут непаханая целина, - заметил я. - Я вообще-то до этого работал секретарем райкома Партии, - сказал Новокшонов. - А я думал, что вы подскажете мне какую-нибудь тему для репортажа. В моих глазах, по всей видимости, появилось такое разочарование, что он немного смутился. Достал из кармана носовой платок, протер очки и положил их на стол. Потом поднялся, вышел из-за стола и несколько раз бухнул кулаком в стену. На пороге тут же показался небольшого роста чернявый, похожий на цыгана, парень. - Ты когда летишь в Стрежевой? - спросил Новокшонов. - Да прямо сейчас. - Парень остановил на мне внимательный взгляд. - А что? - К нам в район приехал корреспондент "Красного знамени", - Новокшонов кивнул на меня. - Возьми его с собой. Парень шагнул ко мне, протянул руку и сказал: - Николай Стригунков. Заведующий отделом промышленности "Северной звезды. Из редакции мы вышли друзьями. Я уже знал, что Коля закончил два курса Томского пединститута, потом четыре года служил подводником на Тихом океане, демобилизовавшись из армии, продолжать учебу не стал, а решил попробовать себя на газетной стезе. Работа журналиста ему нравится, зарплата хоть и меньше, чем у нефтяников или геологов, но на жизнь хватает, квартиру дали и он даже привез к себе женщину с ребенком. - Женился, что ли? - не понял я. - Да вроде этого, - ответил Коля, не став распространяться о своей семейной жизни. В александровском аэропорту Колю знали все летчики и работники аэродромных служб. Мы поднялись на второй этаж в комнату пилотов, Коля заглянул в окно диспетчерской, спросил, какой вертолет летит в Стрежевой. - Беги скорее, он уже скоро будет взлетать, - ответил диспетчер. Мы скатились по лестнице вниз и кинулись на летное поле. С его краю стоял серый МИ-4, вокруг которого ходил человек в летной форме. - Колька Софронов, - не оборачиваясь ко мне, сказал Коля и прибавил шагу. Софронов оказался механиком вертолета. Он пропустил нас в салон и вертолет начал раскручивать винты. Оказалось, что пилоты уже сидят в кабине, которая находилась на втором этаже в носу машины. Механик закрыл дверку и мы взлетели. Вертолет уже не удивлял меня. Точно на такой машине я летал на буровую к геологам в Каргаске. Через двадцать минут мы сели в Стрежевом. Выйдя из вертолета, я огляделся. Кругом была вековая тайга, посередине которой на большой поляне из толстых бревен были построены четыре вертолетных площадки. Рядом с ними стоял вагончик с антенной на крыше, в котором разместилась диспетчерская. Из него навстречу нам уже шли люди, отправляющиеся на буровые и нефтяной промысел. Мы с Колей зашагали к нефтяникам. Дорога вывела нас к поселку. Он состоял из длинного одноэтажного барака и четырех или пяти двухэтажных деревянных домов. И все эти строения окружала та же вековая тайга. В бараке находилась контора нефтегазодобывающего управления "Томскнефть" и еще какие-то организации. В двухэтажных домах, как я понял, жили семьи нефтяников. Коля привел меня к бараку, сказал: "Заходи прямо к начальнику, а сам куда-то исчез. Начальником нефтегазодобывающего управления оказался плотный человек лет пятидесяти с полным лицом и начинающими седеть волосами. Он поднял на меня глаза, протянул для приветствия руку и сказал: - Шушунин Борис Михайлович. Чем могу служить? Я внимательно посмотрел на него, потому что впервые видел человека, добывающего нефть. Геологи её ищут, а нефтяники извлекают из-под земли. Шушунин был в пиджаке и шерстяной трикотажной рубашке. Его глаза казались немного усталыми, но лицо было добродушным. Я почему-то представлял покорителей Севера немного другими. В моем воображении они рисовались молодыми, рослыми, как гренадеры, и очень энергичными. А у Бориса Михайловича был совсем домашний вид. - Прилетел к вам, чтобы написать о работе нефтяников, - сказал я, присаживаясь на стоявший около стола стул. - О нефтяниках пока писать нечего, - сказал Шушунин, доставая из пачки "Беломора папиросу. - Сейчас все зависит от строителей. Они затянули с прокладкой коллектора, а если его не уложить до весны в землю, ни о какой добыче говорить не имеет смысла. Я понятия не имел о том, что такое коллектор и почему от него зависит добыча нефти и начал задавать осторожные наводящие вопросы, чтобы прояснить для себя суть темы и не предстать в глазах Шушунина полным профаном. Он это понял и с отеческим терпением подробно разъяснил мне все.   Оказывается, коллектор - это труба, в которую нефть поступает сразу из нескольких скважин. По нему она перекачивается в установку комплексной подготовки, где происходит отделение от неё газа. В нефтяном пласте, находясь под огромным давлением, этот газ растворяется в нефти. Но, поднявшись на поверхность, тут же начинает выделяться. газ создает пробки в нефтепроводах, он чрезвычайно взрывоопасен, поэтому перед перекачкой нефти на большие расстояния его отделяют от неё. Поскольку он является постоянным спутником нефти, его называют попутным. - А что делают с этим газом? - спросил я. - Сжигают, что же еще? - пожал плечами Шушунин. - Но ведь его можно использовать, - сказал я. - Конечно можно, - Борис Михайлович затянулся папиросой. - Начнем постоянную добычу нефти, проведем газопровод до нашей котельной. Будем отапливать им поселок. А пока приходится сжигать. - Борис Михайлович, а где вы работали до Стрежевого? - спросил я. - В Поволжье. Почти все нефтяники приехали в Сибирь оттуда. Виктор Иванович Муравленко до назначения начальником Главтюменнефтегаза работал начальником "Куйбышевнефти". Оказалось, что управление "Томскнефть" является подразделением тюменского главка. Нефтедобыча в Тюмени началась раньше, там уже создана для этого база и даже построен нефтепровод Усть-Балык-Альметьевск, по которому сибирская нефть перекачивается на запад, поэтому тюменцам было легче развернуть добычу нефти и на томском Севере. Я посмотрел в окно, за которым простиралась засыпанная снегом бесконечная северная тайга, подумал о том, что Шушунину, жившему в Поволжье, имевшему там хорошую, уютную квартиру, высокую зарплату, налаженный быт, теперь, подобно молодому специалисту, все это приходится создавать заново и спросил: - Борис Михайлович, а что потянуло вас сюда? Ведь не деньги же? - Какие там деньги, - Шушунин подвинул к себе пепельницу, загасил папиросу. Посмотрел на меня блеснувшими глазами: - Большое дело, вот что потянуло. Таких масштабов в Поволжье нет. Вы, газетчики, во всем ищете романтику. Я её не признаю. Мне надо не палатки здесь поставить, а создать людям нормальные условия для работы и жизни, организовать крупнейший нефтепромысел, построить город. Кому и когда такое выпадет в жизни? - Вы знаете, я тоже переезжаю сюда. - Откровенность Шушунина вызвала такую же откровенность и во мне. - Буду корреспондентом "Красного знамени" по Александровскому и Каргасокскому районам. Это моя первая командировка на Север. - Буду рад видеть вас у себя, - сказал Шушунин. На крыльце нефтегазодобывающего управления я столкнулся с Колей Стригунковым. Он словно знал, что я выйду от начальника именно в эту минуту. Коля потащил меня в один из домов на квартиру к своим знакомым. У них была маленькая комнатка и совсем крохотная кухня. На полу кухни я и переночевал. Утром мы с Колей у конторы нефтегазодобывающего управления погрузились в кузов громадного трехосного грузовика "Урал" и отправились на нефтяной промысел. Туда, где строился нефтесборный коллектор. Только попав на промысел, я понял, почему так беспокоился об этом коллекторе Шушунин. Месторождение Советское, эксплуатацию которого начинали томичи, располагалось в пойме Оби. Весной река разольется и пойма станет походить на бесконечное море. Все строительные работы на время паводка придется отложить. Но если даже так необходимую нефтяникам трубу успеют построить, но не закопают в траншею, могучий напор воды поднимет её и сломает, словно спичку. Думать о том, что журналист в состоянии решить сложную хозяйственную проблему может только самый наивный человек. Мне захотелось своими глазами посмотреть на нефтяной промысел и рассказать об этом читателям. Все выводы пусть делают они сами. О том, что без нефтесборного коллектора нельзя начать эксплуатацию новых скважин, строители знали лучше меня. Сила Прессы в другом. Она создает общественное мнение, которое заставляет быстрее крутиться все звенья хозяйственного механизма. Пресса привлекает внимание к проблеме тех, от кого зависит её решение. Мы с Николаем побывали у сварщиков, прокладывающих трубу, у землеройщиков, ведущих её изоляцию и укладку в траншею, поговорили с рабочими, с их начальством. Меня поразило, что никто из них не говорил о личных проблемах, хотя многим негде было жить, семьи почти у всех находились на Большой земле. люди надеялись на то, что, как только начнется постоянная эксплуатация месторождения, наладятся и быт, и снабжение, каждый получит хорошую квартиру. Большая идея создать в сибирской глухомани крупнейший нефтепромысел витала над томским Севером. Ей жил не только Шушунин, но и каждый рабочий, приехавший сюда осваивать огромный край. Главная задача отодвигала в сторону все остальные проблемы. Пойму Оби перерезало множество накатанных дорог, вдоль которых стояли столбы линий электропередачи, на высоких металлических опорах поднимались серебристые резервуары установок комплексной подготовки газа, около одной из них, оплавляя снег, горел подрагивающий на ветру факел. Глядя на него, я сразу вспомнил Шушунина и его рассказ о том, что весь попутный газ еще долгое время придется сжигать вот в таких факелах. Вечером мы с Колей вернулись в Стрежевой, на следующий день я улетел в Александровское, а оттуда в Томск. Ключа от квартиры Целмса у меня не было, однако я надеялся застать своего товарища дома. Но сколько ни стучал в дверь, ни давил на кнопку звонка - из квартиры никто не откликался. Наступал вечер, а у меня не было угла, где я мог переночевать. Обращаться за помощью в редакцию было бесполезно, рабочий день уже закончился. На гостиницу не было денег, да и устроиться в то время в неё было очень трудно. Постояв несколько минут в раздумье, я отправился по университетским общежитиям искать Валю. Я никогда не расспрашивал её о том, где она живет, но краем уха однажды слышал, как она называла свой адрес. В конце концов мне удалось её найти. Валя сказала мне, что Жора улетел в Москву и еще не вернулся оттуда, поэтому она решила на время его отъезда перебраться в общежитие. Она отдала мне ключ и мы расстались. Больше я её никогда не видел. На следующий день я сбегал в редакцию, чтобы сообщить Левицкому о своем прибытии из командировки, рассказал о впечатлениях от Севера и отправился на квартиру Целмса писать репортаж о строительстве нефтесборного коллектора на Советском месторождении. Говорят, что назвать месторождение таким именем геологам посоветовал первый секретарь Томского обкома Партии Егор Кузьмич Лигачев. Закончив репортаж и сдав его в отдел, я сел за очерк о геологе Каргасокской нефтеразведочной экспедиции. Мне хотелось написать о том, почему он выбрал именно эту профессию. Когда я уже заканчивал очерк, из Москвы возвратился Целмс. Он не был похож на самого себя. Его нечесаная борода походила на смятую мочалку, обычно живые, сверкающие глаза потухли. У Жоры было подавленное настроение. Поставив у порога портфель с дорожными принадлежностями и сняв пальто, он прошел на середину комнаты, обвел её взглядом, потом сел на диван и обхватил голову руками. - Что случилось? - спросил я. Мне никогда не приходилось видеть Целмса таким отрешенным. Жора поднял усталые глаза и сказал: - Выперли из "Комсомолки". - За что? - Я не мог поверить тому, что он говорил. - За выступление на концерте бардов в Новосибирске. Я понял, что закончить очерк не удастся. Хорошо пишется тогда, когда ничто не отвлекает. А Новость, которую сообщил Жора, походила на удар молота по голове. Его карьера казалась мне завидной для любого журналиста. Комсомольская Правда была одной из самых популярных в то время газет в стране.    Она имела огромный тираж, в ней работало немало прекрасных журналистов. Я, например, всегда с удовольствием читал материалы Василия Пескова, Веры Ткаченко, Аркадия Сахнина и многих других. Мне казалось, что работать вместе с ними в одной газете, это все равно, что находиться среди богов. Я даже в мыслях не мог представить, что когда-нибудь окажусь с ними на равных.   А Жоре повезло. Прилетая в Москву, он пил кофе вместе с ними за одним столом в редакционном буфете, обсуждал проблемы, которых в стране было более чем достаточно, слушал их рассказы о командировках, о том, что они думали по поводу тех или иных событий. Он должен был впитывать это в себя, словно губка, и работать, работать, работать. Писать очерки, репортажи, аналитические статьи, чтобы когда-нибудь стать вровень с ними.   Но по моим наблюдениям за то время, которое я жил у Жоры, он передал в редакцию всего несколько информаций и небольшой материал из какого-то леспромхоза. О поездке к нефтяникам или геологам он даже не говорил. У него на это не было времени. Светская жизнь и Валя отбирали все до последней минуты. - Есть хочешь? - спросил я, глядя на все так же сидевшего на диване Жору. - Даже не знаю, - он мотнул головой и почесал пальцами бороду. - У меня такое ощущение, будто меня столкнули в пропасть и я лечу в неё до сих пор. - Посиди здесь, я мигом вернусь. Я сбегал в магазин, купил бутылку водки, колбасы и батон. Накрыл на кухне стол, позвал к нему Жору. Мы выпили. - Что ты думаешь теперь делать? - спросил я. - Наверно поеду в Москву. А, может быть, в Ригу. Пока еще не решил. Я знал, что Жора родом из Латвии. Его отец был не то латышским стрелком-революционером, не то каким-то партийным деятелем. Потом его то ли репрессировали, то ли он умер от болезни. Я никогда не расспрашивал об этом Целмса, а сам он не любил рассказывать о своих родителях. От отца у Жоры остались хорошие связи в Латвии. - Валя наверняка расстроится, когда узнает, что ты уезжаешь из Томска, - сказал я. - Я сам расстроюсь, но пока мне не до неё. Надо пережить все самому. Мы допили бутылку, я, чтобы отвлечь Жору от невеселых дум, начал рассказывать о своей командировке на Север. Но его мысли были заняты другим, он почти не слушал того, о чем я говорил. На следующий день Жора с утра убежал в город повидаться со знакомыми, обменяться новостями. В Томске, как в деревне, все Новости распространялись быстро, многие уже знали, что Целмса уволили из газеты. Жору жалели. Он был веселым и общительным человеком, не мог без друзей и женщин, во всех компаниях был своим. Очень жалел его и я. Жора привел меня в газету, приютил в Томске, мне нравились его бескорыстие и веселый нрав.   Но я понял, что собственный корреспондент газеты никогда не может вести себя как частное лицо. Он является официальным представителем печатного органа в регионе и должен отстаивать те позиции, которые занимает его газета. Если ты не разделяешь их, то, по крайней мере, не говори об этом вслух или уходи в тот печатный орган, который ближе по душе. Потому что думать одно, а писать совсем другое очень трудно. В этих условиях привыкаешь лгать. А ложь разрушает душу. Уберечься от этого нельзя, сколько бы ты ни убеждал себя в обратном. Жора был искренним человеком, он говорил то, что думал, но в газете не разделяли его убеждений. Жору тянуло выворачивать наизнанку все недостатки, а "Комсомолке нужны были положительные примеры. Рано или поздно ему все равно пришлось бы уйти. Или стать махровым циником. Я сказал об этом Жоре и это его немного утешило. Вскоре он перебрался в Ригу, где стал собственным корреспондентом "Литературной газеты. Но мне пришлось уехать из Томска раньше него. После того, как я сдал Левицкому очерк, меня вызвал редактор газеты Новоселов и сказал: - Ну что, Слава, благословляю тебя на великие дела. Лети на Север, открывай корреспондентский пункт и начинай работать на газету. Нам очень не хватает там корреспондента. Мы попрощались. Я последний раз переночевал на квартире у Жоры, утром мы обнялись у порога и я с портфелем, в котором лежало всего несколько чистых рубашек и носков, вылетел в Александровское. Оглавление www.pseudology.org