Издательство "Вече", 2000
 Пол Джонсон
Популярная история евреев
Часть 5. Эмансипация
Тридцать первого июля 1817 года не по годам развитый 12 летний мальчик Бенджамин Дизраэли крестился в англиканской Церкви на Сэнт Эндрюс, в Холборне, у преподобного мистера Тимблби. Это было кульминацией ссоры между отцом мальчика, Исаком Д’Израэли, и Синагогой Бевис Марис по принципиально важному для Евреев вопросу. Как Мы указывали, в Иудаизме служение Общине было не вопросом выбора или привилегией, а обязанностью. В 1813 году преуспевающий господин Д’Израэли был выбран старостой, или парнасом, в строгом соответствии с правилами конгрегации Бевис Марис. Он был возмущен.
 
Он всегда платил положенное и считал себя Евреем. Да, конечно, будучи любителем древностей, он действительно написал очерк под названием "Гений Иудаизма". Но, С другой стороны, его главным Трудом было 5 томное жизнеописание короля Карла Мученика. Он был невысокого мнения как об Иудаизме, так и о Евреях. В своей книге "Литературные курьезы" (1791) он охарактеризовал Талмуд как "полную Систему варварского учения Евреев". Он считал, что у Евреев "не было гениальных или талантливых Людей, а если и были, то всех их можно было пересчитать по пальцам. Десять столетий не породили и десятка великих".
 
И он написал в Палату Старейшин, что является Человеком "отсталых привычек", который всю жизнь жил чуждыми вам интересами", и что, дескать, такой Человек никоим образом не способен "выполнять постоянные обязанности, противоречащие его чувствам". Его оштрафовали на 40 фунтов и вопрос замяли. Однако через три года к этому вопросу вернулись, и тогда Д’Израэли полностью порвал с Иудаизмом и окрестил своих детей. Этот разрыв был немаловажен для его сына, Британии, да и в целом. Дело в том, что до 1858 года Евреи по Закону не допускались в парламент, то есть, не будучи окрещен, Дизраэли не смог бы стать премьер министром.
 
Через 7 лет после Крещения Дизраэли, 26 августа 1824 года, аналогичное событие произошло в немецком городе Трире. В этот раз речь шла о 6 летнем Карле Генрихе Марксе, как его назвали при Крещении. Отступничество этой семьи было ещё более серьезным. Дед Маркса был трирским Раввином до самой Смерти в 1789 году; его дядя был Раввином в описываемое Время. Его мать была родом из семьи, которая в течение многих поколений была знаменита своими Раввинами и богословами, начиная с Меира Кацеленбогена, бывшего в XVI веке ректором талмудического колледжа в Падуе. Однако отец Маркса, Генрих, дитя Просвещения, был учеником Вольтера и Руссо. Кроме того, он был амбициозным адвокатом. Трир в это Время находился в Пруссии, где Евреи получили права в соответствии с эдиктом от 11 мая 1812 года. Теоретически этот эдикт сохранял силу, несмотря на поражение Наполеона; на практике же его обходили. В результате, например, Евреи могли изучать право, но не служить ему.
 
Поэтому Генрих Маркс обратился в Христианство и возглавил со Временем трирскую коллегию адвокатов, а Карл, вместо-того чтобы ходить в Ешиву, посещал Трирскую высшую школу, а впоследствии был уволен из директоров школы за либерализм. Его Крещение имело, пожалуй, большее значение для Судеб мира, чем Крещение Дизраэли. Обращение в Христианство стало одной из реакций Евреев на Эмансипацию. Традиционно Крещение было средством избежать преследований, и Эмансипация Должна была бы сделать этот шаг необязательным. На самом же деле, с конца XVIII века случаи Крещения Евреев участились. Оно перестало быть драматическим актом измены, переходом из одного мира в другой. С падением роли, которую Религия играла в жизни Общества, Обращение становилось скорее мирским актом, чем религиозным, а его мотивация – вполне циничной. Генрих Гейне (1797–1856), который сам крестился через год после Карла Маркса, презрительно называл этот акт "входным билетом в европейское Общество".
 
Эти билеты в XIX столетии купили не менее 250 тысяч Евреев Центральной и Восточной Европы. Немецкий историк Теодор Моммзен, который был большим другом Евреев, указывал, что Христианство было уже не столько названием Религии, сколько "единственным словом, выражающим сегодня характер международной Цивилизации, объединившимися в которую ощущают себя многие миллионы Людей, населяющих нашу многонациональную планету". В XIX веке Человек примерно так же ощущал необходимость стать христианином, как в XX – учить английский. Это относилось не только к Евреям, но и к неисчислимым цветным туземцам.
 
Для Еврея повсюду, кроме Соединенных Штатов, оставаться Евреем означало нести материальные жертвы. Австрийский писатель и газетный редактор Карл Эмиль Францос (1848–1904) говорил, что у Евреев этот процесс происходит различными способами: "Один Еврей не может заставить себя нести жертвы – и крестится. Другой несёт их, но в глубине Души считает Иудаизм источником своих несчастий и начинает его Ненавидеть. Третий же, именно потому, что жертвы так тяжелы, становится более предан Иудаизму". Крещение сулило значительные выгоды. В Англии, начиная с середины XVIII века, оно снимало последние препятствия, мешавшие Еврею подняться в высшие слои Общества. Миллионер Самсон Гидеон был готов ещё нести жертвы сам, но не подвергать им своего сына. В итоге он сумел сделать Самсона Гидеона младшего баронетом ещё в Итоне, а в дальнейшем юноша стал депутатом парламента и ирландским лордом. Сэр Манассия Лопес крестился и стал депутатом, так же как и Дэвид Рикардо. Третий депутат парламента из бывших Евреев, Ральф Бернал, вырос до Председателя комитетов (вице спикера).
 
На континенте Европы Иудаизм оставался препятствием не столько политической карьере, сколько различным видам экономической деятельности. Даже Наполеон наложил определенные юридические ограничения на Евреев (1806). Они утратили силу в 1815 году, и вернувшиеся к Власти Бурбоны, к их Чести, этих ограничений не восстанавливали. Однако вплоть до 1831 года, пока Евреи не получили официально равные права с христианами, они не чувствовали себя в безопасности юридически, так что старое еврейское проклятье тяготело над ними ещё 15 лет. Ряд Законов Германской конфедерации (1815) лишал Евреев многих прав, дарованных им во времена Наполеона, особенно в Бремене и Любеке, где их отменили единовременно, а также в Гамбурге, Франкфурте и Мекленбурге. В Пруссии с Евреев брали избирательный налог, годовой налог, регистрационную пошлину и "квартирные". Они не могли владеть землей и заниматься рядом профессий. Их возможности были ограничены "делами, необходимыми в чрезвычайных обстоятельствах", за которые не брались профессиональные гильдии, и Ростовщичеством.
 
Затем в Пруссии прошла реформа 1847 года, а на следующий год Революция породила список "Основных прав немецкого народа", который устанавливал гражданские права на нерелигиозной основе, включенные в конституции большинства германских Государств. Однако ограничения на местожительство Евреев оставались в силе в большинстве из них до 60-х годов. В Австрии всеобщая законодательная Эмансипация произошла лишь в 1867 году. В Италии с падением Наполеона Время пошло для Евреев вспять почти повсеместно, и потребовалось Время жизни целого поколения, прежде чем были восстановлены права, обретенные в 90-х годах XVIII века. Эмансипация на постоянной основе пришла в Тоскану и Сардинию в 1848 году; за ними последовали Модена, Ломбардия и Романья (1859), Умбрия (1860), Сицилия и Неаполь (1861), Венеция (1866) и Рим (1870).
 
Это лишь упрощенная схема длительного и сложного процесса, в котором были свои остановки, отступления и исключения. В итоге даже в Западной Европе процесс, начатый во Франции в 1789–1791 гг., завершился в юридическом Смысле лишь через 80 лет. Дальше на востоке, особенно в России и Румынии, еврейское бесправие оставалось ещё достаточно основательным. Эти задержки и неопределенности объясняют, почему такое количество Евреев "покупало свой билет в Общество" Крещением.
 
Однако были и другие способы решить проблему, как быть Евреем в XIX столетии. Для многих Евреев идеальным было решение, которое нашли Ротшильды. Они нагляднее всех показали, что такое частный Банк – новое явление в финансовой жизни XVIII века. Подобные частные финансовые дома были основаны многими Евреями, в основном потомками "придворных Евреев". Но только Ротшильдам удалось одновременно избежать Крещения и банкротства. Это была замечательная семья, которая ухитрялась решать одновременно четыре трудные и, казалось бы, несовместимые задачи: приобретать огромное состояние быстро и честно; широко распределять его, сохраняя доверие многих правительств; продолжать получать большие прибыли и тратить их, не возбуждая народной Ненависти; оставаться Евреями юридически и в значительной степени по Духу. Никто из Евреев не зарабатывал столько денег, не потакал тем самым собственным слабостям и не оставался при этом столь популярным.
 
Однако Ротшильды неуловимы. Не существует книги о них, которая была бы одновременно разоблачительной и точной. О них написаны целые библиотеки чепухи. В этом в значительной степени заслуга самой семьи. Одна дама, которая планировала написать книгу под названием "Ложь о Ротшильдах", бросила это занятие, заявив: "Было сравнительно просто обнаружить Ложь, но оказалось невозможным найти Правду". Семья была в высшей степени скрытна, и это можно понять – ведь они были частными Банкирами. У них были доверительные отношения с рядом правительств, а также бесчисленным количеством "сильных личностей". Они были Евреями, а потому особенно уязвимы в разорительных судебных процессах. Они никогда не хранили документов больше, чем необходимо. Они систематически уничтожали свои бумаги по целому ряду деловых и личных причин. Они были особенно озабочены тем, чтобы никакие подробности их жизни не удалось бы использовать в антисемитских целях. Поэтому за их кончинами следовало сожжение личных бумаг ещё большего масштаба, чем у членов семьи королевы Виктории. Их последний историк Мириам Ротшильд считает, что на то были свои причины.
 
У них не было "комнаты Славы", они не были заинтересованы в собственной Истории. Они чтили своих предков, как положено добропорядочным Людям, и были предусмотрительны; но жили они настоящим, и их не слишком глубоко волновало прошлое и будущее. Тем не менее, наиболее яркие моменты из Истории Ротшильдов достаточно ясны. Они стали такими в результате наполеоновских войн, подобно-тому, как первая фаза развития крупномасштабной еврейской финансовой Системы была продуктом Тридцатилетней войны, и по-той же причине: в военное Время на первый план выходит еврейская изобретательность, а предрассудки неевреев отступают.
 
Основа состояния семьи была заложена Натаном Майером Ротшильдом в Лондоне. А случилось это так. Вплоть до начала революционных войн во Франции, в середине 1790-х годов, в европейской банковской Системе доминировали неевреи: Беринги из Лондона, Хоупы из Амстердама и братья Бертман из Франкфурта. Война быстро расширила финансовый рынок и тем самым освободила место для новичков. Среди последних была германо-еврейская группа – Оппенгеймеры, Ротшильды, Гейне, Мендельсоны. Имя "Ротшильд" произошло от красного щита, висевшего в XVI веке на их доме во Франкфуртском Гетто. Патриарх семьи, Майер Амшель (1744–1812) был Менялой и одновременно-торговал антиквариатом и старинными монетами. Были у него и текстильные интересы (то есть Связи в Британии), а продавая монеты Вильгельму IX, Электору Гессе Касселя, он стал его основным финансовым агентом. Электор разбогател, поставляя наёмников в Британскую армию. Отсюда – второй канал британских связей.
 
В 1797 году Майер Амшель послал своего сына Натана в Англию присматривать за тамошними делами. Натан отправился в Манчестер, центр Промышленной Революции и находившийся в становлении центр мировой Торговли хлопчатобумажным текстилем. Сам он хлопка не перерабатывал, но скупал ткани на небольших фабриках, отдавал их в окраску, а затем продавал готовую продукцию континентальным покупателям, причём напрямую, минуя ярмарки. Так он проторил тропу, по которой затем двинулись другие еврейские семьи, специализирующиеся на текстиле, например, Берены из Лидса, Ротенштейны из Брэдфорда. У Натана метод прямой продажи включал предоставление трехмесячного кредита, а это, в свою очередь, означало доступ на Лондонский финансовый рынок. Он уже изучал этот рынок под руководством связанного с его отцом Леви Барента Коэна и женился на дочери Коэна, Ханне.
 
В 1803 году он перенёс свои операции в Лондон, как раз вовремя, чтобы войти в бизнес, связанный с займом, который выпустило правительство в Связи с расширением войны. Британскому правительству необходимо было получать от размещения займа 20 миллионов фунтов в год (ежегодно). Рынок не мог пропустить через себя такую сумму напрямую, и поэтому часть займа продавалась контрагентам, которые уже искали клиентуру. Натан Ротшильд, завоевавший к этому Времени хорошую репутацию своими векселями при Торговле текстилем, участвовал в деятельности Синдиката контрагентов и одновременно принимал международные векселя. При добывании оборотного капитала он обладал одним завидным преимуществом. После поражения под Йеной в 1806 году Электор Гессе Касселя перевел свои капиталы к Натану в Лондон в обмен на британские ценные бумаги, и Натан, обслуживая интересы Вильгельма IX, поправил и свои дела тоже. Так сложилась репутация Натана в Сити. Он преуспел также и в традиционном еврейском искусстве быстро и безопасно перебрасывать крупные суммы в критических ситуациях. В течение шести лет, с 1811 по 1815 год, Ротшильд и британский Верховный комиссар Джон Херрис сумели переправить британской армии в Испании 42,5 миллиона фунтов золотом, из которых более половины прошли через самого Натана и его младшего брата Джеймса, действовавшего из Франции.
 
К моменту Ватерлоо капитал Ротшильдов составлял 136 000 фунтов, из которых Натан владел в Лондоне 90 000. Операции Джеймса в Париже с 1811 года ознаменовали расширение географии деятельности семьи. Третий брат, Соломон Майер, основал венский филиал дома в 1816 году, а четвертый, Карл Майер, – неаполитанский в 1821 году. Старший сын, Амшель Майер, руководил филиалом во Франкфурте после кончины патриарха в 1812 году. Эта сеть идеально подходила для новой финансовой эры мирного Времени, которая началась в 1815 году. Сколачивание огромных сумм, необходимых, чтобы платить армиям, вызвало к жизни международную финансовую Систему, основанную на ценных бумагах и кредите, и правительства быстро оценили возможность её
использования для различных целей. В течение десятилетия, 1815–1825 было выпущено в Обращение больше ценных бумаг, чем за все предшествующее столетие, и Натан Ротшильд постепенно сменил Беринга в качестве главного банковского дома и первого финансового авторитета в Лондоне. Он не имел дел с хрупкими латиноамериканскими режимами, а предпочитал солидные европейские монархии – Австрию, Россию, Пруссию, известные как Священный Союз, и собрал для них огромную сумму в 1822 году. Через него проходили 7 из 26 займов, полученных зарубежными правительствами в Лондоне с 1818 по 1832 год и ещё один – совместно с другими Банкирами, то есть, на его долю приходилось 21 миллион фунтов, или 39% от всей суммы.
 
В Вене Ротшильды продавали боны для Габсбургов, давали советы Меттерниху и строили первую австрийскую железную дорогу. Первая французская железная дорога была построена парижским Банком "Бр. Ротшильд", который финансировал последовательно Бурбонов, орлеанскую династию и бонапартистов, а также нового короля Бельгии. Во Франкфурте они обслуживали добрую дюжину немецких тронов. В Неаполе собирали деньги для местного правительства, Сардинии, Сицилии и папских областей. Суммарный капитал Ротшильдов неуклонно возрастал с 1,77 млн. фунтов в 1818 году до 4,3 млн. в 1828 году и 34,35 млн. в 1875 году, из которых Лондонский дом контролировал 6,9 млн.
 
Расширение сети существенно повышало реальную финансовую мощь семьи. Они максимально использовали традиционную еврейскую тягу к сбору и передаче Новостей. К середине столетия Евреи уже начинали переориентироваться с Банков на телеграфные агентства. Пауль Юлиус Рейтер (1816–1899), который был сначала Израелем Беером Иосафатом, оставил Банк своего деда в Геттингене, чтобы основать в 1848 году крупнейшее в мире агентство Новостей. Адольф Оппер, или как он называл себя Адольф Оппер де Бловиц (1825–1903), пользовался в качестве корреспондента "Таймс" лучшими в Европе сетями Связи на базе частных телеграфных линий. Но ни одна газета никогда не обслуживалась важнейшими банковскими Новостями лучше, чем Ротшильды. Ещё в 1930-е годы они набирали своих курьеров в Фолкстоне; это были потомки тех моряков, которые перевозили во времена Ватерлоо на своих суденышках депеши через Ла Манш.
 
В отличие от прежних придворных Евреев, новая международная компания, созданная Ротшильдами, была неуязвимой для местных атак. В 1819 году, как будто для того, чтобы показать всю иллюзорность прав, только что обретенных Евреями, во многих частях Германии начались антисемитские вспышки Насилия. Эти бунты, которые прозвали "хеп-хеп" (то ли по боевому кличу крестоносцев, то ли по крикам погонщиков коз из Франконии), не обошлись без нападения на дом Ротшильдов во Франкфурте. И Ротшильды легко перенесли это событие, так же, как и аналогичное нападение во Время Революции 1848 года. Денег то там не было! Были только бумаги, гулявшие по миру. Ротшильды завершили процесс, над которым Евреи трудились веками, чтобы обезопасить свою законную собственность от Насилия. Отныне их богатство оказалась вне досягаемости Толпы (и почти вне досягаемости алчных монархов).
 
Натан Майер Ротшильд, финансовый гений, сколотивший состояние фирмы, скончался в 1836 году во Франкфурте буквально на свадьбе своего старшего сына Лионеля и Шарлотты, дочери его брата Карла, возглавлявшего отделение дома в Неаполе. Ротшильды почти всегда вступали в Брак друг с другом, если они говорили о "женитьбе на стороне", то имели в виду не Брак с неевреями, а за пределами семьи. Целью родственных Браков было сохранить приданое внутри фирмы; впрочем, утверждали, что жены обычно приносят с собой то, от чего Мужчины хотели бы избавиться, – например, акции южноамериканских железных дорог. Свадьбу Лионеля с Шарлоттой праздновали в старых семейных домах на Юденгассе, где всё ещё обитала 94 летняя прародительница семьи, урожденная Гудула Шнапперс, которая произвела на свет 19 детей; кстати, после этого дня она прожила ещё десятилетие.
 
Смерть Натана была событием большой важности. Почтовый голубь, отправленный в Лондон с сообщением о кончине, был подстрелен над Брайтоном; как Утверждают, в письме была одна фраза (зашифрованная): "Он умер". Но его филиал и сердце фирмы "Н. М. Ротшильд" продолжали набирать силу, и это было естественно: Лондон был финансовым центром мира, а Ротшильды – его самой надежной опорой. В течение 16 лет, с 1860 по 1875 год, иностранные правительства получили из Лондона около 700 млн. фунтов. Из 50 Банков, которые участвовали в этом, 10 были еврейскими, включая такие важные имена, как Гамбро, Сэмюэл Монтэгю и Гелберт Уэгг. Но Ротшильды играли из всех 50 самую большую (и разнообразную) роль.
 
Неизбежно такой финансовый пул приобретал и политическое влияние. Именно молодой Д’Израэли первым утверждал, что Евреи и Тори являются естественными союзниками, указывая, что Судьбу жизненно важных выборов в Лондоне в июне 1841 и октябре 1843 годов решили голоса Евреев; во-вторых, как он отмечал, Ротшильды сумели притащить Евреев на выборы в субботу, чтобы обеспечить победу либералу, выступавшему в поддержку антихлебного Закона. Глава семейства Лионель лично выиграл место от города в 1847 году (хотя и не мог занять свое место в парламенте до тех пор, пока не были сняты последние ограничения прав Евреев в 1858 году), а лидер Тори, лорд Джордж Бентинк так писал Дж. У. Крокеру о важности этого голосования: "Выбрав Лионеля Ротшильда одним из своих представителей, город Лондон так ясно выразил общественное мнение, что, как мне думается, партию, выступившую с антиеврейской инициативой, ничего хорошего не ожидает. Ситуация аналогична избранию О’Коннелла в графстве Клер или Уилберфорса в Йоркшире. При этом в Клере решился католический вопрос, в Йоркшире – проблема работорговли, а в Лондоне – еврейский вопрос".
 
Ротшильды, однако, были достаточно мудры, чтобы не форсировать решения ни этого вопроса, ни какого либо иного. Они знали, что Время – на их стороне, и готовы были ждать. Они терпеть не могли злоупотреблять своей финансовой мощью или даже демонстрировать её. Коллективно Ротшильды всегда предпочитали мир, как и следовало ожидать. Филиалы в отдельности стремились поддерживать Политику своих стран, в чём также был свой резон. В Британии, где, пожалуй, у них было больше всего возможностей при желании воспользоваться своим влиянием, они почти никогда не пытались подталкивать правительство, о чем свидетельствуют недавно обнаруженные документы. В моменты сомнений в области международных отношений они обычно запрашивали правительство, что бы им, по мнению министров, следовало предпринять. Так было, например, во Время Египетского кризиса 1882 года.
 
В Сущности, они проводили вполне английскую линию, как бы осуждая деньги как таковые (именуя их обычно "оловом") и вместе с тем используя их для укрепления своего социального положения. Они создали два роскошных "Гетто": одно – городское, другое – загородное. Городское возникло в нижнем углу Пикадилли, где площадь соединяется с Парк Лейн. Этот процесс начал старый Натан в 1825 году, когда перебрался из помещения "над магазином" в доме № 2 (Гью Корт) по Сент Свитинс Лейн и купил у вдовы Банкира, госпожи Каутс, дом № 107 на Пикадилли. Его примеру следовали и другие члены семьи как в Англии, так и на континенте. Его сын Лионель построил в 1860 году дом № 148 на Пикадилли рядом с Эпсли хаусом, устроив там лучший в Лондоне зал для балов. Освоение дома началось с замужества его дочери Эвелины, которая вышла за своего венского кузена Фердинанда; на свадьбе лично Д’Израэли предложил тост за здоровье невесты.
 
Сам Фердинанд купил дом № 143 и тоже был обладателем знаменитого белого зала для балов. Соседний дом под номером 142 принадлежал его сестре Элис. Позади этих домов Леопольд де Ротшильд приобрел дом № 5 по Хэмилтон Плейс. За углом, в доме № 1 по Симор Плейс, проживал знаменитый дэнди Альфред де Ротшильд. Дом № 107, с которого все началось, достался по наследству Ханне Ротшильд, которая вышла за лорда Роузбери. Что касается загородного дома, то старый Натан заплатил в 1835 году 20 000 фунтов за Ганнерсбери, вблизи Эктона. Но это был "фальстарт". По настоящему сельское Гетто началось с того, что его вдова купила дом возле Ментмора, в долине Эйлсбери, в Букингемшире. Постепенно все они устроились в этой части графства, прихватив и часть соседнего Гертфордшира. Барон Майер Ротшильд построил Ментмор Тауэрс по образцу Воллатона. Сэр Энтони де Ротшильд въехал в Астон Клинтон.
 
В 1873 году Лионель купил Тринг в Хертфордшире за 250 000 фунтов. Ему принадлежало также имение в Халтоне площадью 1400 акров, позднее доставшееся Альфреду де Ротшильду. Потом появился ещё и дом Леопольда де Ротшильда (Аскотт) в Уинге вблизи от Лейтон Баззард. В 1870-х годах барон Фердинанд построил Уодсдон, в дополнение к домам в Лейтон Баззард и Верхнем Вингендоне. Его сестре Элис принадлежал Эйтроп Прайори. Таким вот образом Долина Эйлсбери стала "Страной Ротшильдов". Они владели там 30 000 акров земли и представляли этот район в парламенте с 1865 по 1923 год.
 
Сельской столицей был Тринг, где сын и наследник Лионеля Натан довел размеры владения до 15 000 акров. Он стал первым лордом Ротшильдом и лордом лейтенантом Букингемшира. В лучших еврейских Традициях он превратил Тринг в миниатюрную страну процветания. Он организовал снабжение окрестностей водой и электричеством, финансировал создание пожарной охраны, библиотеки, огородных наделов, медицинской службы и даже… собачьего кладбища; к услугам работавших у него были места отдыха, пенсионная схема, производственное обучение, защита от безработицы, обеды и вечеринки. Его хозяйственные работники и все население занимались племенным делом, лесоводством, конкурсами овец и экспериментами в области консервирования продуктов. Отец лорда Ротшильда, Лионель, осуществлял надзор за использованием многих правительственных займов, которые шли, например, на помощь ирландским голодающим, Крымскую войну, приобретение акций Суэцкого канала.
 
Они были очень близки с Д’Израэли, гораздо ближе, чем признавались, причём и в Сити и в общественной жизни. Он считался бескорыстным; по крайней мере, известно, что он предпочел упустить потенциальную прибыль в 2 миллиона фунтов, но зато не связываться со 100 миллионным займом для антисемитского русского правительства. Он был в прекрасных отношениях с Гладстоном и его секретарем по иностранным делам лордом Грэнвилем. Но прекрасно ладил и с Тори. Он превратил лорда Рандольфа Черчилля из шумного защитника "еврейских интересов" в респектабельного филосемита. Содействовал трансформации и Э. Дж. Бальфура, сделав его, пожалуй, наиболее эффективным другом Евреев среди британцев за все времена. Он был неофициальным представителем Сити со Смерти отца (1879) и до собственной (1915). Рассказывая о нём, его внучатая племянница Мириам Ротшильд высказывает мнение, что в мире он, пожалуй, пользовался влиянием большим, чем любой другой Еврей с древних Времён.
 
"Я хотел бы знать, – спрашивал риторически Ллойд Джордж в своей речи в Лайм Хаусе в 1909 году, – не является ли лорд Ротшильд диктатором нашей страны?" Ни в коем случае – он просто обладал невероятной Властью. В 1915 году, когда он лежал на смертном одре в своем доме № 148 на Пикадилли, к нему пришёл лорд Холдейн (временно возглавлявший Форин офис) и попросил остановить некое нейтральное судно, которое везло в Германию золото. Он сказал: "Это совсем несложно" и нацарапал соответствующую инструкцию на оборотной стороне какого-то конверта. Ротшильд был популярен потому, что его щедрые акты благотворительности были не только мудрыми и систематичными, но и эксцентричными. Вполне, скажем, могло случиться, что на детей, помахавших его карете, посыплется дождь блестящих полусоверенов. Его жена Эмма склонна была видеть в этом акте что-то "оскорбительно равнодушное", но он отвечал, что у детей – иная точка зрения, и был прав: одна старушка из Тринга рассказывала Мириам Ротшильд, что запомнила такой случай на всю жизнь. Ротшильды нравились англичанам не столько потому, что у них была превосходная конюшня, сколько потому, что "они никогда не натягивали поводья".
 
Простой народ ничего не имел против того, что шеф повар леди Ротшильд, Гросстефен Сеньор, возможно, лучший в мире, платил только по счётам рыботорговца 5000 фунтов в год. Извозчикам Ист Энда, услугами которых он пользовался, Ротшильд на каждое Рождество дарил по паре фазанов. Когда он умер, уличные торговцы повесили черный креп на свои тележки. Газета "Пэлл Мэлл Газет" писала: "Жизни лорда Ротшильда Великобритания обязана тем, что избежала целого букета расовых предрассудков… которые отравили существование многим странам на протяжении жизни последнего поколения. Он был одновременно и Князем Израиля и англичанином, которым Англия была вправе гордиться". Дизраэли первым осознал, что жизненная Философия Ротшильда, который искренне радовался своим еврейским качествам, включая искусство делать деньги (и столь же радостно их тратить), достойна того, чтобы говорить о ней. В самом начале своей карьеры он пользовался гостеприимством в Ганнерсбери и как-то писал своей сестре Ханне (1843): "Наш старый друг – Элли заждалась меня и притащила такую здоровенную черепаху, какой мне бы ни за что не достать".
 
Дизраэли считал, что Ротшильды представляют огромную ценность для еврейской нации, которую нужно использовать как только возможно. В 1844 году он опубликовал свой роман "Конингсби"; кстати, в том же году у Маркса, как Мы увидим, сформировалось абсолютно неконструктивное отношение к "еврейскому вопросу". В этой книге в роли всевидящего ментора выступает еврейский супермен Сидония, которого Дизраэли откровенно списывал с Лионеля Ротшильда. Портрет весьма льстил оригиналу. Но, надо сказать, Дизраэли всегда стремился преувеличить Мудрость и прозорливость Ротшильдов, равно как и окружать их деятельность покровом загадочности и драматизма. Именно он постарался сделать сенсацию из приобретения акций Суэцкого канала, принадлежавших хедиву, в 1876 году. И именно он несёт ответственность за значительную часть абсурдной (но, по мнению Дизраэли, ценной и продуктивной) мифологии, окружавшей семью Ротшильдов.
 
Разумеется, Дизраэли легко бы признал, что изображение успеха Ротшильдов в виде волшебной сказки могло иметь успех лишь в такой стране, как Англия, с её благоприятным политическим и социальным климатом. Начиная с 1826 года, когда были сняты все ограничения, Евреи могли свободно въезжать в Британию откуда угодно. Натурализовавшись в стране, они оказывались в положении, которое лорд канцлер Бругэм (Brougham) характеризовал следующим образом (1833): "Подданные Его Величества, исповедующие иудейскую Религию, пользуются теми же правами, неприкосновенностью и привилегиями, что и другие Подданные Его Величества, если только Закон специально не оговаривает ущемления этих прав, неприкосновенности и привилегий".
 
И подобные ограничения действительно существовали, причём Евреи, как правило, узнавали о них на собственном опыте. Однако в случае, если появлялись подобные проблемы и вокруг них возникало волнение, то обычно парламент или иной орган высказывался в Пользу равноправия Евреев. В том же 1833 году Евреи были допущены к юридической практике. Через 13 лет в их Пользу был разрешен наконец вопрос о владении землей на правах фригольдера. Более того, уже давно Британия была готова не только приветствовать и принимать Евреев, но и оказывать им содействие за рубежом. Впервые это случилось в 1745 году, когда Мария Терезия изгнала Евреев из Праги; тогда её союзник, Георг II, выразил по дипломатическим каналам свой протест. В 1814 году лорд Каслри, министр иностранных дел, дал своему посланнику, графу Клэнкарти, инструкцию "способствовать тому, чтобы в Германии повсеместно утвердилась Система терпимости по отношению к лицам еврейского происхождения".
 
Нет сомнения, что, заботясь особо о франкфуртской Общине, он имел в виду Судьбу Ротшильдов. Британия также помогала Евреям на конгрессе в Э Ла Шанель. Лорд Пальмерстон очень активно выступал на стороне Евреев как из общеполитических соображений, так и в силу того, что его отчим, лорд Шафтсбери, твердо верил, что возвращение Евреев в Иерусалим ускорит Второе Пришествие. Между 1827 и 1839 годами в основном благодаря усилиям англичан население Иерусалима выросло с 550 до 5 500 Человек, а во всей Палестине оно достигло 10 000 Человек, ознаменовав начало реального возвращения Евреев на Землю Обетованную.
 
В 1838 году Пальмерстон впервые назначил западного вице консула в Иерусалиме, У. Т. Янга, и поручил ему "обеспечить покровительство Евреям". Двумя годами позднее он писал лорду Понсонби, британскому послу в Константинополе, давая ему указание оказывать давление на турок, чтобы они позволяли Евреям из Европы возвращаться в Палестину. При этом следовало подчеркивать, что трудолюбивые переселенцы Евреи, при финансовой поддержке Ротшильдов, "будут постепенно увеличивать ресурсы Турецкой Империи и способствовать там прогрессу Цивилизации". "Пальмерстон, – отмечал Шафтсбери, – был избран Богом в качестве носителя добра Его древнейшему народу"; письмо, адресованное Понсонби, явилось "прелюдией к действиям, противоположным декрету Кира".
 
Пальмерстон был также и орудием помощи состоятельным западным Евреям, желающим прийти на помощь своим единоверцам. В феврале 1840 года убийство в Дамаске монаха капуцина и его слуги внезапно и опасно оживило средневековые кровавые обвинения. Местные капуцины немедленно объявили, что эти двое были убиты Евреями, которым требовалась кровь для подготовки к Пасхе. И турецкий губернатор и французский консул, на которого была официально возложена задача защиты христианской Общины, поверили обвинению и организовали на его основе жесткое расследование. Еврей парикмахер, Соломон Негрин, признался под пыткой и показал на других Евреев. Двое из них умерли под пытками, третий обратился в Ислам, чтобы избежать пыток, а другие дали показания, которые привели к новым арестам Евреев. Кульминацией зверств явился захват 63 еврейских детей, которых собирались держать заложниками, пока их матери не покажут, где спрятана кровь. Один из арестованных Евреев был австрийским Гражданином, и это привело к тому, что великие державы стали вплотную интересоваться этим делом.
 
В Лондоне содействие Пальмерстона было инициировано сэром Мозесом Монтефьоре (1784–1885), президентом Палаты депутатов, представлявшим британских Евреев. Монтефьоре, который сам родился в Леггорне, был одним из 12 "еврейских маклеров" в лондонском Сити; женившись на Джудит Коэн, он породнился с Натаном Ротшильдом, на которого он работал биржевым брокером. Он ушел из бизнеса в 1824 году, чтобы посвятить свою жизнь угнетенным Евреям всей земли. Он был, по-видимому, последним из штадтланим, видных Евреев, чье социальное положение позволяло им быть ходатаями перед правителями угнетателями. Он был другом королевы Виктории, которая девочкой гостила у него в "морской резиденции" в Рэмсгейте, а позднее возвела его в рыцарское достоинство; возможно, именно ему она обязана своей явно выраженной юдофилией.
 
С помощью Пальмерстона Монтефьоре организовал делегацию западных Евреев, включая известного французского адвоката Адольфа Кремье (1796–1880), и отправился с визитом к правителю Сирии, Мухаммеду Али, в Александрию. Монтефьоре и его коллеги не только обеспечили освобождение арестованных Евреев в августе 1840 года, но и добились того, что турецкий султан издал фирман, запрещающий обвинять Евреев в ритуальном использовании крови и арестовывать их по подозрению в этом. За этой успешной миссией последовали многие другие, в которых Монтефьоре, проживший более ста лет, сотрудничал с Форин Офис, помогая Евреям – жертвам Несправедливости.
 
Но английское правительство, бывало, вмешивалось и по собственной инициативе: в 1854 году оно выступило в защиту швейцарских Евреев; в 1856 – балканских, причём министерство иностранных дел так инструктировало своего эмиссара в Бухаресте: "Особое положение Евреев отдает их под защиту цивилизованного мира". На Берлинском конгрессе в 1876 году Дизраэли боролся за религиозное равноправие. Дизраэли, однако, никогда не ограничивался поддержкой требований Евреев о Справедливости. Он верил, что Евреи, в силу своих достоинств и славного прошлого, заслуживают особого уважения, и со всей своей напористостью и изобретательностью работал в этом направлении. Он был взращен в христианских Традициях, но его интерес к соплеменникам был подогрет большим путешествием по Средиземноморью и Святой Земле, которое он совершил в 1830–1831 годах. На него большое впечатление произвели достигнутые, несмотря ни на что, успехи сирийских Евреев, этих Ротшильдов Востока, как он их называл.
 
Значительную часть собранного здесь материала он использовал впоследствии в своих романах. Он отмечал, что паши предпочитали пользоваться услугами еврейских финансовых экспертов, тем более что в случае необходимости их было легко подвергнуть репрессиям. "Они писали свои финансовые документы на Иврите, причём так неразборчиво, что они с Трудом поддавались расшифровке", – писал он позднее, изобразив в "Танкреде" одного из этих финансистов под именем Адама Бессо. Больше всего он Любил Иерусалим, и в том романе, опубликованном в 1847 году, он живо воспроизводит впечатления, полученные 15 годами ранее. Этот роман – его любимый; он удачно назвал его "художественным вариантом викторианской духовной автобиографии".
 
Дизраэли никогда не занимал оборонительную позицию, когда кто-то утверждал, что Евреи не хуже прочих Людей. Он считал, что они лучше, и говорил, что презирает "эту пагубную Доктрину нашего Времени о том, что Люди от Природы равны". Один современный историк считал, что в основе своей он – Маррано, и в Пользу этого анализа говорит многое. Он разбирает зарождение невежества, гордости и романтичности Сефардов, которое переносит на Евреев в целом. Самоуничижительное стремление Ашкеназов рассматривать Страдания Евреев в Духе Библии как заслуженную кару за Грехи ничего для него не значит. Он придерживается точки зрения Сефардов, что Израиль, будучи сердцем человеческого Тела, несправедливо сделали плечом, несущим гнет зла Человечества. Будучи освобождены, таланты Евреев воссияют так, что изумят мир. Они в Массе своей талантливы от рождения. "Раса – это все, – говорит его супермен Сидония, – иной Истины не существует".
 
Таким образом, Дизраэли занимался Пропагандой изначального превосходства одних рас над другими задолго до того, как социальные дарвинисты сделали его модным, а Гитлер – печально известным. Как он писал про своего героя в "Контарини Флеминг", тот происходил "напрямую от одной из древнейших рас мира, четко ограниченной и незамутненной расы бедуинов, которые создали развитую Цивилизацию в те времена, когда обитатели Англии бродили полуголыми по лесу и питались желудями". В "Конингсби" он пишет: "Сидония и его братья могли гордиться тем, чего были лишены саксы, Греки и прочие кавказские нации – Евреи были чистой расой". Эту привилегию Евреи делили с арабами пустыни – "Евреями конниками". Дизраэли считал, что Моисей был "во всех отношениях Человеком кавказской модели, почти столь же совершенным, как Адам, когда он был только что создан и помещен в Рай" ("Танкред").
 
Он думал, что "упадок расы есть неизбежная необходимость, если только она не живет в пустыне и никогда не смешивает ни с кем свою кровь", как бедуины. Чистоту Евреев спасли преследования, постоянное движение и миграция: "Арабы Моисея [т.е. Евреи] – самая древняя, если не единственная, несмешанная кровь, что обитает в городах! Чистая раса первоклассной организации является аристократией по своей Природе… Своей незамутненной кавказской структурой и гению великого законодателя, который её сохранял, Сидония объяснял, что их давным давно не поглотили иные, смешанные расы, которые их преследуют, но сами-то и дело изнашиваются и исчезают, в то Время, как их жертвы продолжают процветать во всей первобытной красе чисто азиатской породы" ("Конингсби" ). И в том же романе он подчеркивает: "Не спасают ни Законы, ни физические мучения. Там, где смешанные расы преследователей исчезают, чистая преследуемая раса остается".Как же быть в таком случае с Христианством? Парадоксальный ум Дизраэли дает ответ и на этот вопрос. "Я, – Любил он отмечать, – являюсь недостающей страницей между Старым Заветом и Новым".
 
Он получает большое удовлетворение, обвиняя как христиан за то, что они не признают достоинств Иудаизма, так и Евреев – за то, что они не понимают, что Христианство есть "законченный Иудаизм". В своем предисловии 1849 года к "Конингсби" он утверждает: "Отстаивая суверенное право Церкви Христовой быть вечным восстановителем Человека, автор считает, что пришло Время, когда нужно попытаться воздать должное расе, что основала Христианство". Евреи дали миру Моисея, Соломона и Христа, "величайшего законодателя, величайшего администратора и величайшего реформатора – какая ещё раса из бывших или живущих могла бы породить такую троицу?"
 
В равной степени абсурдным он считает и то, что Евреи принимают "лишь первую часть Религии Евреев". В его бумагах в Хьюэндене сохранилась запись, сделанная около 1863 года: "Я считаю Церковь единственным уцелевшим еврейским институтом – другого я просто не знаю… Если бы не Церковь, то не знаю, кто бы знал о Евреях. Церковь была основана Евреями и сохраняла верность своим корням. Она оберегает их Историю и Литературу, храня их для всех… читая их вслух; благодаря ей в памяти живы общественные деятели Евреев, а по миру распространяется их поэзия. Евреи всем обязаны Церкви… История Евреев есть либо развитие, либо ничто".
 
Дизраэли считал нелогичным, чтобы Тори препятствовали принятию Закона, позволяющего практикующим Евреям заседать в парламенте, поскольку Вера Сефардов в Традицию, в иерархию Власти, в необходимость того, чтобы религиозный Дух пронизывал бы всю светскую жизнь, присуща в основном и Тори. Он отмечает в своей "Жизни лорда Джона Бентинка", что при голосовании по Закону о Евреях в 1847 году лишь четверо Тори голосовали за него: он сам, Бентинк, Томас Беринг и Милнс Гэскел, и они "почти монополизировали ораторский талант на своей стороне Палаты". Именно выступление Бентинка по этому поводу в Пользу прав Евреев привело к тому, что он потерял пост лидера Тори в Палате Общин.
 
Результатом этого явился парадокс, который так Любил Дизраэли: наказав Бентинка за выступление в Пользу Евреев, Тори в конечном итоге получили Дизраэли в качестве своего лидера. И это, по мнению Дизраэли, было правильно: он верил в сочетание аристократии и меритократии (Власть по рождению и Власть по заслугам), а Евреи были в высшей степени меритократами. Дизраэли не только с гордостью указывал на достижения общепризнанных Евреев, он находил еврейский гений повсюду. Первые иезуиты были Евреями. Лучшие маршалы Наполеона, Су и Массена (он называет его Маннассия) были Евреи. Моцарт был Еврей.
 
Филосемитская Пропаганда Дизраэли на континенте Европы успеха бы не имела. Во всяком случае, Евреи Европы не последовали бы за ним по причудливым тропам его воображения. Тем не менее, в начале XIX века образованными Евреями была предпринята определенная попытка противостоять стремлению представить Иудаизм пережитком средневекового мракобесия и заменить отталкивающий образ практикующего Еврея, как его сформулировал Вольтер, исходя из Спинозы, интеллектуально привлекательным. Для первой задачи необходимо было нечто вроде моста между лучшими образцами раввинистской теологии и миром светской Учёности. Спиноза предполагал (а вслед за ним и те, кто находился под его влиянием), что чем ближе вы знакомитесь с Иудаизмом, тем меньше вы с ним соглашаетесь. Мендельсон никогда не смог бы опровергнуть это распространенное впечатление – он просто был недостаточно сведущ в традиционной еврейской Культуре. А у его более радикальных последователей и вовсе не было желания этим заниматься. Люди вроде Нафтали Герца Гомберга и Гартвина Уэсли, относясь положительно к изучению Иврита, хотели бы покончить с традиционным еврейским образованием, забросить Тору и Талмуд и обратиться к своего рода естественной Религии.
 
Но среди второго поколения маскилим были и такие, кто был одновременно просвещен и знающ в Иудаизме, верен его кредо, но владел светской методологией. Исаак Маркус Йост (1793–1860), директор школы из Центральной Германии, написал 9 томную Историю израильтян, которая стояла на полпути между традиционным иудейским и современным светским подходами. Будучи первой работой такого рода, она произвела впечатление на нееврейскую публику. Но ещё важнее была деятельность настойчивого, трудолюбивого и изобретательного Леопольда Цунца (1794–1886), который посвятил всю свою долгую жизнь обновлению еврейского учения, модернизации его в "научном" Духе.
 
Цунц и его друзья в посленаполеоновский период называли свою работу Wissenschaft des Judentums – Наукой Иудаизма. Они начинали с большим шумом в 1819 году, сразу после того, как бунты "хеп-хеп" показали, сколь хрупким было принятие Евреев даже в современно мыслящей Германии. Они основали Общество еврейской Культуры и Науки, целью которого являлось исследование Природы Иудаизма современными научными методами и демонстрация универсального характера еврейских Знаний. У них имелся институт, где читались лекции по еврейской мысли и Истории, и журнал. Они начинали с допущения, что некогда Евреи сделали огромный вклад во всемирную Культуру, но затем впали в узкий религиозный "антикварианизм". Однако-еврейская мысль может вновь возродиться. "Евреи Должны снова показать свой характер как смелые друзья, работающие во имя общечеловеческой задачи", – писал один из основателей движения, Иммануил Вольф, в первом номере их газеты "Цайтунг".
 
"Они Должны поднять себя и свои принципы на научный уровень… если некогда Должна возникнуть некая Связь, объединяющая Человечество, то эта Связь – Наука, Наука чистого Разума".Все бы хорошо, но возникал целый ряд возражений. Первое – практическое. В 1819 году немецкие Евреи были лишь наполовину эмансипированы. До какой степени можно посвятить свою жизнь светским исследованиям и оставаться Евреем? Одним из наибольших энтузиастов среди основателей Общества был Эдуард Ганс (1798–1839), блестящий молодой лектор по Истории юриспруденции в Берлинском университете, где его курсы пользовались большим успехом. Но путь к академической карьере был напрочь перекрыт его Иудаизмом. Другие оказались в подобном же положении. "Связь чистого Разума" ещё не существовала, и для большинства из них жертва, приносимая Иудаизму, была слишком велика. Общество было распущено в мае 1824 года.
 
На следующий год Ганс крестился и двинулся по пути к профессуре и Славе. Несколько видных членов пошли тем же путем. Многие ортодоксальные Евреи, которые с самого начала подозрительно наблюдали за их деятельностью, закивали головами с видом мудрецов: вот куда ведет секуляризация – к утрате Веры. Цунц же продолжал стоять на своем. Он перевел огромное количество еврейской Литературы, особенно мидрашим и литургияческой поэзии. Он развил Философию еврейской Истории. Он внёс свой вклад в энциклопедии. Он посещал все крупные библиотеки в поисках материала; его не пустили только в библиотеку Ватикана. Но его деятельность породила второе возражение против "еврейской Науки": не противоречит ли она подлинному Духу Иудаизма? На что он действительно очень надеялся, так это на энциклопедию еврейской интеллектуальной Истории. Здесь, например, можно было бы рассмотреть место еврейской Литературы в ряду других великих Литератур мира. Он говорил, что хотел бы освободить еврейскую Литературу от богословия и "поднять на исторический уровень". Но что означает эта историчность?
 
На практике это означает – принять, как Цунц и принял, что История Евреев, главная тема их Литературы, просто является элементом мировой Истории. Как и все в Германии, Цунц находился под влиянием гегелевских Идей о прогрессивном развитии от низших форм к высшим и неизбежно прикладывал эту диалектику к Иудаизму. Был лишь один период в еврейской Истории, говорил он, когда внутренний Дух и внешняя форма соответствовали друг другу, и тогда они оказались в центре мировой Истории. Было это во времена древнего содружества. Позднее Евреи оказались в руках других народов. Их внутренняя История превратилась в Историю Идей, а внешняя История – в цепь нескончаемых Страданий.
 
Цунц считал, что рано или поздно возникнет некая гегелианская вершина мировой Истории, в которой сойдутся все направления исторического развития – это и будет мессианская эпоха. Когда это случится, и Талмуд и все, на что он был направлен, не будет иметь никакого значения. Тем Временем Евреи Должны показать, опираясь на свою новую историческую Науку, что они сделали свой вклад в это свершение. И их задача – сделать так, чтобы очищенное богатство иудейских Идей стало частью общей сокровищницы просвещенного Человечества. Перспектива в высшей степени привлекательная, но это ведь совсем не Иудаизм. Благочестивый Еврей – а другого просто не может быть – не признает существования двух форм Знания – священной и светской, есть только одна. Более того, есть только одна легитимная цель его приобретения: узнать доподлинно волю Божью, дабы ей повиноваться. Следовательно, "Наука Иудаизма" как отдельная академическая дисциплина противоречит еврейским верованиям. Хуже того, она совершенно противоположна истинно еврейскому отношению к занятиям. Как говорил рабби Хийя в IV веке: "Если Человек изучает Закон, не собираясь выполнять его, то лучше бы ему вовсе не родиться".
 
Настоящий Еврей не считает еврейскую Историю пусть самостоятельной, но частью мировой Истории, наряду с Историями других народов. Нет, для них еврейская История – это и есть История. Они верили, что без Израиля не было бы мира, а раз так – то не было бы Истории. Бог создавал много миров, но разрушал их как неудовлетворительные. Нынешний мир он создал для Торы, и тот удовлетворил его. Но Если бы Израиль, которому Он предложил Тору, отверг её – а ряд ученых талмудистов считали, что дело было очень близко к этому, – то мир просто вернулся бы к изначальному бесформенному состоянию. Поэтому разрушение Второго Храма и конец восстания Бар Кохбы были эпизодами не еврейской, а всеобщей Истории, в ходе которой Бог сказал (согласно таннаим): "Горе детям, за Грехи которых Я разрушил дом Мой, сжег Храм Мой и рассеял их среди народов мира".
 
С этого момента Евреи прекратили писать Историю, ибо Истории, как они её понимали, не стало. Она прекратилась и возобновится лишь с приходом Мессии. Все, что происходило в промежутке, быстро забудется, подобно-тому (как объяснял рабби Натан), как принцесса невеста забудет шторм во Время своего путешествия по морю, стоит ей прибыть в страну царя, за которого она собирается выйти замуж. В итоге, хотя Цунц представил в "научном" виде еврейскую Историю и мысль как вклад в мировую копилку и это могло произвести определенное впечатление на нееврейское Общество, оно вызвало неприятие значительной части иудаистов. Это представление было подвергнуто сокрушительной (а с позиций религиозных – не требующей ответа) критике Раввином Самсоном Рафаэлем Гиршем (1808–1888), блестящим выразителем мнения Ортодоксов XIX века.
 
Этот гамбургский Еврей, который 37 лет прослужил Раввином во Франкфурте, вовсе не был мракобесом. Начнем с того, что он прекрасно писал по немецки. Изложение им иудаистской Веры, рассчитанное на молодежь и опубликованное под названием "Девятнадцать писем об Иудаизме" (1836), оказалось весьма эффективным. У него не было возражений против светского образования, как раз напротив. Он часто цитировал работы Гамалиила по поводу того, что и Знание Торы, и мирские Познания являются достойными объектами для изучения. Идеальный "муж Израиля, – говорил он, – это просвещенный Еврей, который соблюдает заповеди". Тем не менее, существует бесконечная разница, настаивал он, между Евреями, которые используют светские Знания, и светским Знанием, которое поглощает Иудаизм. Израиль был не светской, а духовной Общиной. Поэтому любая Наука, которая имела дело с Евреями как Общиной, становилась неизбежно формой Идеологии.
 
История того, что делают Евреи и что с ними приключается, не может быть частью светской Истории как таковая, поскольку она есть воплощение воли Божьей и, следовательно, часть Откровения. Всеобщая Культура и еврейская Культура не конфликтуют между собой: они абсолютно разные. Смешивая же их, вы можете лишь нанести ущерб Иудаизму. Смешивая еврейскую и всеобщую Истории, вы отнимаете у последней сакральность и убиваете живую Идею, которая является её темой. В горьком и убедительном обращении Гирш объясняет, к чему все это может привести: "Моисей и Гесиод, Давид и Сафо, Девора и Цирцея, Исайя и Гомер, Дельфы и Иерусалим, треножник пифий и святилище херувимов, Пророки и оракулы, псалмы и элегии – для нас все они мирно лежат в одном ящике, покоятся в одной могиле, у всех одно и то же человеческое происхождение, все имеют одно значение – человеческое, преходящее и принадлежащее прошлому. Все облака рассеялись. Слезы и вздохи наших отцов наполняют уже не наши сердца, а наши библиотеки. Теплые, бьющиеся сердца наших отцов стали нашей национальной Литературой, их жаркое дыхание жизни – пылью на наших книжных полках… Радуются ли эти отлетевшие Души литературной благодарности нынешнего поколения? Кого они считают своими истинными наследниками? Тех, кто повторял их Молитвы, но забыл их имена, или тех, кто забыл их Молитвы, но помнит их имена?"
 
Позднее в том же столетии по этому поводу ещё более решительно высказался Ницше: если стало возможным научное изучение Истории Религии, она уже мертва. Однако, если следовать Логике критики со стороны Ницше, Евреям фактически пришлось бы оказаться на том же месте, где они были до Просвещения. Их постоянно заставляли бы делать различия между двумя формами Знания. Это была бы не столько дихотомия Гордона типа "Человек в своем городе и Еврей в своем шатре", сколько "светское Знание для бизнеса (или удовольствия), еврейское – для истинного понимания". Это было бы фатальным барьером на пути Евреев, которые хотели бы быть принятыми в мировом сообществе в качестве полноценной его части.
 
Неужели нельзя было найти какой-то компромисс? Такая попытка предпринимается Евреем из Галиции, Нахманом Крохмалем (1785–1840), который на начальном этапе участвовал в движении Wissenschaft, но не мог согласиться с тем, что интеллектуальная интеграция Евреев легко достижима. Он тоже был своего рода гегельянцем, но в большей степени находился под влиянием Рационализма Маймонида. По сути дела, он стремился модернизировать "Путеводитель для заблудших", хотя и стеснялся публиковать свои выводы. В конце концов над его рукописью поработал лично Цунц, и книга вышла в свет в 1851 году, уже после Смерти автора.
 
Крохмаль считал равно неприёмлемыми и Евреев просветителей, и твердолобых Ортодоксов. Первые умерщвляли Иудаизм, вторые делали его несъедобным; оба в условиях XIX века приводили к отступничеству. Беда была в том, что Евреи обоих типов не чувствовали еврейской Истории. Просветители думали, что это нечто такое, что вы изучали в детстве, а затем, став взрослыми, перешли к светской, "взрослой" Истории. Евреи Ортодоксы вовсе игнорировали Историю – как он выразился, "в Торе нет ни раннего, ни позднего".
 
Крохмаль же предлагал создать еврейскую Философию Истории. Он взял теорию развития Гегеля, как вскоре и Маркс, но, вместо-того чтобы поставить её на голову, иудаизировал её. Он разделил еврейскую Историю на три цикла: рост, зрелость и упадок/падение. Это было сделано для того, чтобы показать, как "по прошествии дней распада и разрушения в нас всегда возникали новый Дух и новая жизнь; и, если Мы падали, как Мы поднимались и воодушевлялись, и Наш Господь Бог не покидал нас". Ясно, что это было довольно далеко от светской Истории. В чём то это напоминало старое, средневековое представление об Истории, как колесе фортуны, а также циклы роста и упадка, которые популяризировал в середине XX века Арнольд Тойнби.
 
Но Крохмаль ввел гегелевский элемент, добавив во все эти циклы прогрессивное движение вверх, процесс Познания Человеком всего – от корней чистой Природы в прошлом до его слияния в пределе с чистым Духом. Все национальные Истории демонстрировали это в той или иной степени, только другие народы были преходящи, а Евреи – вечны, поскольку были в особых отношениях с Абсолютным Духом (т.е. Богом). А потому "История Иудаизма есть по сути История обучения Сознания" – с началом, серединой и концом. К сожалению, Крохмаль не мог своей Философией Истории удовлетворить ортодоксальных Евреев, так как не встроил эру Мессии в свою схему, разве что в каком-то смутно метафорическом Смысле.
 
Ещё меньше его работа привлекала неевреев. В то же Время в лице Генриха Гретца (1817–1891) Евреи породили историка, причём масштабного, которого могли читать и понимать не только просвещенные Евреи, но читать (и в какой-то мере принимать) и неевреи тоже. Между 1856 и 1876 годом он опубликовал 11 томную "Историю Евреев", которая является одним из крупнейших памятников исторической Литературы XIX века. В различных сокращенных вариантах и переводах она распространилась по всему миру и сохраняет значительную ценность и сегодня. Однако по сути своей эта работа носит скорее иудаистский, чем светский характер: она повествует об Истории Евреев в основном языком Торы и её толкователей. Более того, её историческая динамика также религиозна. По мнению автора, Евреи не такой народ, как другие. Они – часть уникальной органичной политико-религиозной общности, "чья Душа – Тора, а Тело – Святая Земля".
 
Еврейский типаж Должен играть в мировой Истории центральную, и притом драматичную, роль. В блестящем вступлении к тому IV своего Труда Гретц представляет Еврея историческо божественной Судьбы: "С одной стороны, порабощенный иудей с посохом странника в руке, котомкой паломника за плечами, скорбное лицо обращено к небу; его окружают стены темницы, инструменты пытки и поблескивающие оковы. С другой – та же фигура, но с вопрошающим выражением на преображенном лице, в кабинете, где собраны книги на всех языках… раб с гордостью мыслителя". Гретц использовал огромное количество источников на многих языках, но его видение Еврея берет начало с Исайи, особенно со Слуги Страждущего.
 
Он настаивал на том, что Евреи всегда были "мощны и продуктивны с точки зрения религиозной и моральной Правды Спасения Человечества". Иудаизм был самосоздан божественным провидением. В этом Смысле он отличается от всех других великих Религий. Его "искры" зажгли Христианство. Его "семена" породили плоды Ислама. В его внутренних особенностях можно разглядеть корни схоластической Философии и Протестантства. Более того, Судьба Евреев имеет продолжение. Гретц видел Мессию не как личность, но как коллектив. Евреи – мессианский народ. Подобно Гегелю, он верил в концепцию идеального Государства и видел как последнюю задачу Евреев подготовку конституции религиозного Государства, которая каким то образом ознаменует приход золотого века.
 
Конечно, в таком изложении концепция Гретца не воздает ему должного; но это и нелегко сделать, так как его взгляды на то, что именно следует сделать Евреям, менялись самым радикальным образом по мере трансформации его энтузиазма по поводу "еврейского решения" мировых проблем. Иногда казалось, что, по его мнению, Евреи возьмут в свои руки Управление миром. Иногда – что они просто будут служить миру этическим примером. Но и в том и другом случае он представлял Евреев как высшую категорию Людей. Он не был Сионистом. Но он, несомненно, был своего рода еврейским националистом и выдвигал еврейские претензии не в Духе привлекательного романтического парадокса (как Дизраэли), а тоном, который другие Евреи считали агрессивным и который мог легко оттолкнуть неевреев, особенно немцев.
 
В итоге работа Гретца, хотя и имела непреходящее значение для еврейских исторических исследований, также не дала ответа на проблему наведения мостов между Иудаизмом и светским миром. С позиций Истории она была полезной; с позиций Философии она, в конечном итоге, оказалась неприёмлемой ни для одной группы. Причём оскорбленными оказались не только немецкие националисты. Гретц, по-видимому, мало знал о еврейском Мистицизме. К Каббале и Хасидам он чувствовал только презрение. Современников, изучавших хаскалу, он отметал как "окаменелых польских талмудистов".
 
Идиш он называл смешным. Соответственно он не мог рассчитывать на массовый отклик со стороны восточных Евреев. Но он не удовлетворял и просвещенных Ортодоксов. Он начинал как последователь Гирша. Когда он был ещё молод, в 1836 году, его Веру спасли "Девятнадцать писем" рабби. Сам он считал свою Веру преимущественно иудейской. Однако Гирш отвергал его работу как "сверхъестественную и фантастическую". Так что же, она не удовлетворяла никого? Похоже на то. Если не было возможности найти удовлетворительного решения проблемы, как соотнести еврейскую и светскую Культуру, то не было ли возможно привести Религию Евреев в гармонию с современным миром?
 
Такая попытка также была предпринята. Реформированный Иудаизм, как его назвали, явился продуктом второго десятилетия XIX века, когда еврейские Общины ощутили первые результаты Эмансипации и Просвещения. Как и все другие попытки привести Иудаизм в новое соотношение с миром, эта также исходила в основном из Германии. Первые эксперименты проводились в Зеесене в 1810 году, в Берлине в 1815, а затем в Гамбурге, где реформистский Храм был открыт в 1818 году.
 
Все это происходило на фоне того, что современники называли протестантским триумфом. Оказалось, что протестантские нации везде живут совсем неплохо. Протестантская Пруссия стала самым мощным и эффективным Государством в Германии. Протестантская Британия – первая индустриальная держава, победительница Наполеона, центр богатейшей торговой империи, когда либо существовавшей в мире. Соединенные Штаты, тоже протестантские, – растущая держава на Западе.
 
Не была ли эта Связь между реформированной христианской Верой и процветанием свидетельством божественного расположения (или, по крайней мере, ценным уроком религиозной Социологии)? Многие политические писатели в католических странах, особенно во Франции, выражали опасение, что протестантизм берет верх в мире, и высказывали пожелание, чтобы Католицизм воспринял наиболее полезные с социальной точки зрения черты протестантизма.
Содержание
 
www.pseudology.org