New Haven, Conn. U.S.A. Printed in Spain, 1966. Москва, Варгиус, 1996 (репринт) Nicholas Oulianoff - Николай Иванович Ульянов Происхождение украинского сепаратизма Захват Малороссии Казаками Кто не понял хищной природы Казачества, кто смешивает его с беглым крестьянством, тот никогда не поймет ни происхождения украинского Сепаратизма, ни смысла события ему предшествовавшего, в середине XVII века. А событие это означало не что иное, как захват небольшой кучкой степной вольницы огромной по территории и по народонаселению страны. У Казаков, с давних пор жила мечта получить в кормление какое-нибудь небольшое государство. Судя по частым набегам на Молдаво-Валахию, эта земля была раньше всех ими облюбована. Они ею чуть было не овладели в 1563 г., когда ходили туда под начальством Байды-Вишневецкого. Уже тогда шла речь о возведении этого предводителя на господарский престол.   Через 14 лет, в 1577 г., им удается взять Яссы и посадить на трон своего атамана Подкову, но и на этот раз успех оказался непродолжительным, Подкова не удержался на господарстве. Невзирая на неудачи, Казаки чуть не целое столетие продолжали попытки завоевания и захвата власти в дунайских княжествах. Прибрать их к рукам, учредиться там в качестве чиновничества, завладеть урядами - таков был смысл их усилий. Судьба к ним оказалась благосклоннее, чем они могли предполагать, она отдала им гораздо более богатую и обширную, чем Молдавия, землю - Украину. Выпало такое счастье, в значительной мере неожиданно для них самих, - благодаря крестьянской войне, приведшей к падению крепостного права и польского владычества в крае.   Но прежде чем говорить об этом, необходимо отметить одну важную перемену, совершившуюся в середине XVI века. Речь идет о введении так называемого "реестра", под каковым разумелся список тех Казаков, что польское правительство приняло к себе на службу для охраны окраинных земель от Татарских набегов. Строго ограниченные числом, доведенным с течением времени до 6,000, подчиненные польскому коронному Гетману и получившие свой войсковой и административный центр в городе Терехтемирове над Днепром, реестровые Казаки наделены были известными правами и льготами: избавлялись от налогов, получали жалованье, имели свой суд, свое выборное управление. Но, поставив эту избранную группу в привилегированное положение, польское правительство наложило запрет на всякое другое Казакование, видя в нём развитие вредного, гулящего, антиправительственного элемента.   В ученой литературе, эта реформа рассматривается обычно как первое юридическое и экономическое разделение внутри Казачества. В реестровых видят избранную касту, получившую возможность обзаводиться домом, землей, хозяйством и применять, нередко в больших размерах, труд работников и всевозможных слуг. Советским историкам это дает материал для бесконечных рассуждений о "расслоении", об "антагонизме".   Но антагонизм существовал не в казачьей среде, а между Казаками и хлопами. В Запорожье, как и в самой Речи Посполитой, хлопов презрительно называли "чернью". Это те, кто, убежав от панского ярма, не в силах оказались преодолеть своей хлеборобной мужицкой природы и усвоить казачьи замашки, казачью мораль и психологию. Им не отказывали в убежище, но с ними никогда не сливались; Запорожцы знали случайность их появления на низу и сомнительные казачьи качества. Лишь небольшая часть, пройдя степную школу, бесповоротно меняла крестьянскую долю на профессию лихого добычника. В большинстве же своем, холопский элемент распылялся: кто погибал, кто шёл работниками на хутора к реестровым, а когда наплыв такого люда был большим, образовывал скопища, служившие пушечным мясом для ловких предводителей из старых Казаков, вроде Лободы или Наливайки, и натравливался на пристепные имения польских магнатов.   Взаимоотношения же между реестровыми и нереестровыми, несмотря на некоторые размолвки, никогда не выражались в форме классовых или сословных распрей. Сечь для тех и других была колыбелью и символом единства. Реестровые навещают её, бегут туда в случае невзгод или ссор с польским правительством, часто объединяются с сечевиками для совместных грабительских экспедиций. Реестровая реформа не только не встречена враждебно на низу, но окрылила все степное гультяйство; попасть в реестр и быть причисленным к "лыцарству" стало мечтой каждого Запорожского молодца. Реестр явился не разлагающим, а скорей объединяющим началом и сыграл видную роль в развитии "самосознания".   Вчерашняя разбойная вольница, сделавшись королевским войском, призванным оберегать окраины Речи Посполитой, возгорелась мечтой о некоем почетном месте в панской республике; зародилась та идеология, которая сыграла потом столь важную роль в Истории Малороссии. Она заключалась в сближении понятия "Казак" с понятием "Шляхтич". Сколь смешной ни выглядела эта претензия в глазах тогдашнего польского общества, Казаки упорно держались её. Шляхтич владеет землями и крестьянами по причине своей воинской службы в пользу государства; но Казак тоже воин и тоже служит Речи Посполитой, почему же ему не быть помещиком, тем более, что бок о бок с ним, в Запорожьи жили, нередко, природные Шляхтичи из знатных родов, шедшие в Казаки?   Свои вожделения реестровое войско начало выражать в петициях и обращениях к королю и сейму. На конвокационном сейме 1632 года, его представители заявили: "Мы убеждены, что дождемся когда-нибудь того счастливого времени, когда получим исправление наших прав рыцарских и ревностно просим, чтобы сейм изволил доложить королю, чтобы нам были дарованы те вольности, которые принадлежат людям рыцарским" {27}.   Скапливая богатства, обзаводясь землей и слугами, верхушка Казачества, в самом деле, стала приближаться, экономически, к образу и подобию Шляхты. Известно, что у того же Богдана Хмельницкого было земельное владение в Субботове, дом и несколько десятков челяди. К средине XVII века, казачья аристократия, по материальному достатку, не уступала мелкому и среднему Дворянству. Отлично понимая важность образования для дворянской карьеры, она обучает своих детей панским премудростям. Меньше, чем чрез сто лет после введения реестра, среди казацкой Старшины можно было встретить людей употреблявших латынь в разговоре. Имея возможность, по характеру службы, часто общаться со знатью, Старшина заводит с нею знакомства, связи, стремится усвоить её лоск и замашки. Степной выходец, печенег, готов, вот-вот, появиться в светской гостиной. Ему не хватает только шляхетских прав.   Но тут и начинается драма, обращающая ни во что и латынь, и богатства, и земли. Польское панство, замкнувшись в своем кастовом высокомерии, слышать не хотело о казачьих претензиях. Легче завоевать Молдавию, чем стать членом благородного Сословия в Речи Посполитой. Не помогают ни лояльность, ни верная служба. При таком положении, многие издавна начали подумывать о приобретении Шляхетства вооруженной рукой. Украинская националистическая и советская марксистская историографии до того затуманили и замутили картину казачьих бунтов конца XVI и первой половины XVII века, что простому читателю трудно бывает понять их подлинный смысл.   Меньше всего подходят они под категорию "национально-освободительных" движений. Национальной украинской идеи в то время в помине не было. Но и "антифеодальными" их можно назвать лишь в той степени, в какой принимали в них участие крестьяне, бежавшие на Низ в поисках избавления от нестерпимой крепостной неволи. Эти крестьяне были величайшими мучениками Речи Посполитой. Иезуит Скарга - яростный гонитель и ненавистник православия и русской народности, признавал, что нигде в мире помещики не обходятся более бесчеловечно со своими крестьянами, чем в Польше. "Владелец или королевский староста не только отнимает у бедного хлопа все, что он зарабатывает, но и убивает его самого, когда захочет и как захочет, и никто не скажет ему за это дурного слова".   Крестьянство изнемогало под бременем налогов и барщины; никаких трудов не хватало оплачивать непомерное мотовство и роскошь панов. Удивительно ли, что оно готово было на любую форму борьбы со своими угнетателями? Но, нашедши такую готовую форму в казачьих бунтах, громя панские замки и фольварки, мужики делали не свое дело, а служили орудием достижения чужих выгод. Холопская ярость в борьбе с Поляками всегда нравилась Казачеству и входила в его расчеты. Численно Казаки представляли ничтожную группу; в самые хорошие времена она не превышала 10.000 человек, считая реестровых и сечевиков вместе. Они никогда, почти, не выдерживали столкновений с коронными войсками Речи Посполитой.   Уже в самых ранних казачьих восстаниях наблюдается стремление напустить прибежавших за пороги Мужиков на замки магнатов. Но механизм и управление восстаниями находились, неизменно, в казачьих руках, и Казаки добивались не уничтожения крепостного порядка, но старались правдами и неправдами втереться в феодальное Сословие. Не о свободе шла тут речь, а о привилегиях. То был союз крестьянства со своими потенциальными поработителями, которым удалось, с течением времени, прибрать его к рукам, заступив место польских панов.   Конечно, Запорожцам предстояло, рано или поздно, - либо быть раздавленными польской государственностью, либо примириться с положением особого воинского Сословия, наподобие позднейших донцов, черноморцев, терцев, если бы не грандиозное всенародное восстание 1648 г., открывшее Казачеству возможности, о которых оно могло лишь мечтать. "Мне удалось совершить то, о чем я никогда и не мыслил" - признавался впоследствии Хмельницкий. Выступления Мужиков Поляки боялись гораздо больше, чем Казаков. "Число его сообщников простирается теперь до 3.000, - писал королю Гетман Потоцкий по поводу выступления Хмельницкого. - Сохрани Бог, если он войдет с ними в Украину, тогда эти три тысячи возрастут до ста тысяч".   Уже первая битва при Желтых Водах выиграна была благодаря тому, что служившие у Стефана Потоцкого русские жолнеры перешли на сторону Богдана. В битве под Корсунем содействие и помощь русского населения выразились в ещё большей степени. К Хмельницкому шли со всех сторон, так что войско его росло с необыкновенной быстротой. Под Пилявой оно было столь велико, что первоначальное ядро его, вышедшее из Запорожья, потонуло в Толпе новых ополченцев. Когда в самый разгар восстания была собрана рада в Белой Церкви, на неё явилось свыше 70.000 человек. Никогда доселе казацкое войско не достигало подобной цифры.   Но она далеко не выражает всего числа восставших. Большая часть шла не с Богданом, а рассыпалась в виде так называемых "загонов" по всему краю, внося ужас и опустошение в панские поместья. Загоны представляли собою громадные орды под начальством какого-нибудь Харченко Гайчуры или Лисенко Вовгуры. Поляки так их боялись, что один крик "вовгуровцы идут" повергал их в величайшее смятение. На Подоле свирепствовали загоны Ганжи, Остапа Павлюка, Половьяна, Морозенко. Каждый из этих отрядов представлял солидное войско, а некоторые могли, по тем временам, почитаться громадными армиями. "Вся эта сволочь, - по выражению польского современника, - состояла из презренного мужичья, стекавшегося на погибель панов и народа польского".   "Было время, - говорил Гетман Сапега, - когда мы словно на медведя ходили укрощать украинские мятежи; тогда они были в зародыше, под предводительством какого-нибудь Павлюка; теперь иное дело! Мы ополчаемся за веру, отдаем жизнь нашу за семейства и достояние наше. Против нас не шайка своевольников, а великая сила целой Руси. Весь народ русский из сел, деревень, местечек, городов, связанный узами веры и крови с Казаками, грозит искоренить шляхетское племя и снести с лица земли Речь Посполитую".   Чего в течение полустолетия не могло добиться ни одно казачье восстание, было в несколько недель сделано "презренным мужичьем" - панская власть на Украине сметена точно ураганом. Мало того, всему польскому государству нанесен удар, повергший его в состояние беспомощности. Казалось, ещё одно усилие - и оно рухнет. Не успела Речь Посполитая опомниться от оглушительных ударов при Желтых Водах и под Корсунем, как последовала ужасающая катастрофа под Пилявой, где цвет польского рыцарства обращен в бегство, как стадо овец, и был бы, безусловно, истреблен, если бы не богатейший лагерь, грабежом которого увлеклись победители, прекратив преследование.   Это поражение, вместе с повсеместной резней панов, ксендзов и евреев, вызвало всеобщий ужас и оцепенение. Польша лежала у ног Хмельницкого. Вздумай он двинуться со своими полчищами вглубь страны, он до самой Варшавы не встретил бы сопротивления.   Если бывают в жизни народов минуты, от которых зависит все их будущее, то такой минутой для украинцев было время после пилявской победы. Избавление от рабства, уничтожение напора воинствующего католичества, полное национальное освобождение - все было возможно и достижимо в тот миг. Народ это инстинктивно чувствовал и горел желанием довести до конца дело свободы. К Хмельницкому со всех сторон неслись крики: "Пане Хмельницкий, веди на ляхiв, кинчай ляхiв!".   Но тут и выяснилась разница между чаяниями народа и устремлениями Казачества. Повторилось то, что наблюдалось во всех предыдущих восстаниях, руководимых Казаками: циничное предательство Мужиков во имя специально казачьих интересов. Возглавивший волею случая ожесточенную крестьянскую войну, Хмельницкий явно принял сторону иноземцев и иноверцев-помещиков против русских православных крестьян. Он не только не пошел на Варшаву и не разрушил Польши, но придумал обманный для своего войска маневр, двинувшись на Львов и потом долго осаждая без всякой надобности Замостье, не позволяя его в то же время взять.   Он вступил в переговоры с Поляками насчет избрания короля, послал на сейм своих представителей, дал торжественное обещание повиноваться приказам нового главы государства и, в самом деле, прекратил войну и отступил к Киеву по первому требованию Яна Казимира. Для хлопов это было полной неожиданностью. Но их ждал другой удар: ещё не достигнув Киева, где он должен был дожидаться посланников короля, Гетман сделал важное политическое заявление, санкционировавшее существование крепостного права в Малой России.   В обращенном к Дворянству универсале он выражал пожелание, "чтобы сообразно воле и приказанию его королевского величества, вы не замышляли ничего дурного против нашей греческой религии и против ваших Подданных, но жили с ними в мире и содержали их в своей милости" {28}.   Мужиков возвращали опять в то состояние, из которого они только что вырвались. Измена продолжалась и при новом столкновении с Польшей, в 1649 г. Когда крестьянская армия под Зборовом наголову разбила королевское войско, Хмельницкий не только не допустил пленения короля, но преклонил перед ним колени и заключил договор, который был вопиющим предательством малороссийского народа. По этому договору Украина оставалась по-прежнему под польской владой, а об отмене крепостного права не было сказано ни слова.   Зато Казачество возносилось на небывалую высоту. Состав его увеличивался до 40.000 человек, которые наделялись землей, получали право иметь двух подпомощников и становились на заветный путь постепенного превращения в "лыцарей".   Старшина казачья приобретала право владеть "ранговыми маетностями" - особым фондом земель, предназначенным для пользования чинов казачьего войска на то время, пока человек занимал соответствующую должность. Самое войско казачье могло теперь смотреть на себя, как на войско короля и Речи Посполитой в русских землях; недаром Богданов посланый сказал, однажды, Гетману Потоцкому: "Речь Посполитая может положиться на Казаков; мы защищаем отечество". Гетман казацкий получал все чигиринское староство с городом Чигирином "на булаву", да к этому прихватил ещё богатое местечко Млиев, доставлявшее своему прежнему владельцу, Конецпольскому, до 200.000 талеров дохода {29}.   Но зборовским условиям так и не пришлось стать действительностью. Крестьянство не мирилось с положением, при котором лишь 40.000 счастливцев получат землю и права свободных людей, а вся остальная Масса должна оставаться в подневольном состоянии. Крестьяне вилами и дубинами встречали панов возвращавшихся в свои имения, чем вызвали шумные протесты Поляков.   Гетману пришлось, во исполнение договора, карать ослушников Смертью, рубить головы, вешать, сажать на кол, но огонь от этого не утихал. Казни раскрыли народу глаза на роль Богдана и ему, чтобы не лишиться окончательно престижа, ничего не оставалось, как снова возглавить народное ополчение, собравшееся в 1652 г. для отражения очередного польского нашествия на Украину.   В исторической литературе давно отмечено, что страшное поражение, постигшее на этот раз русских под Берестечком, было прямым результатом антагонизма между Казаками и крестьянством. Здесь не место давать подробный рассказ о восстании Хмельницкого, оно описано во многих трудах и монографиях. Наша цель - обратить внимание на нерв событий, ясный для современников, но необычайно затемненный историками XIX-XX в.в. Это важно, как для того, чтобы понять причину присоединения Украины к Московскому Государству, так и для того, чтобы понять, почему на другой же день после присоединения там началось "сепаратистское" движение.   Москва, как известно, не горела особенным желанием присоединить к себе Украину. Она отказала в этом Киевскому митрополиту Иову Борецкому, отправившему в 1625 г. посольство в Москву, не спешила отвечать согласием и на слезные челобитья Хмельницкого, просившего неоднократно о Подданстве.   Это важно иметь в виду, когда читаешь жалобы самостийнических историков на "лихих соседей", не позволивших будто бы учредиться независимой Украине в 1648-1654 гг. Ни один из этих соседей - Москва, Крым, Турция - не имели на неё видов и никаких препятствий её независимости не собирались чинить. Что же касается Польши, то после одержанных над нею блестящих побед ей можно было продиктовать любые условия.   Не в соседях было дело, а в самой Украине. Там, попросту, не существовало в те дни идеи "незалежности", а была лишь идея перехода из одного Подданства в другое. Но жила она в простом народе - темном, неграмотном, непричастном ни к государственной, ни к общественной жизни, не имевшем никакого опыта политической организации. Представленный крестьянством, городскими жителями - ремесленниками и мелкими торговцами, он составлял самую многочисленную часть населения, но вследствие темноты и неопытности, роль его в событиях тех дней заключалась только в ярости, с которой он жег панские замки и дрался на полях сражений.   Все руководство сосредотачивалось в руках казачьей аристократии. А эта не думала ни о независимости, ни об отделении от Польши. Её усилия направлялись как раз на то, чтобы удержать Украину под Польшей, а крестьян под панами, любой ценой. Себе самой она мечтала получить панство, какового некоторые добились уже в 1649 г., после Зборовского мира. Политика Казачества, его постоянные предательства были причиной того, что победоносная, вначале, борьба стала оборачиваться, под конец, неудачами для Украины.   Богдан и его приспешники постоянно твердили одно и то же: "Нехай кождый з своего тишится, нехай кождый своего глядит - Казак своих вольностей, а те, которые не приняты в реестр, должны возвращаться к своим панам и платить им десятую копу". Между тем, по донесениям московских осведомителей, "те де Казаки попрежнему у пашни быть не хотят, а говорят что они вместе все за христианскую веру стояли, кровь проливали" {30}.   Удивительно ли, что измученный изменами, изверившийся в своих вождях, народ усматривал единственный выход в московском Подданстве? Многие, не дожидаясь политического разрешения вопроса, снимались целыми селами и поветами и двигались в московские пределы. За каких-нибудь полгода выросла Харьковщина - пустынная прежде область, заселенная теперь сплошь переселенцами из польского государства. Такое стихийное тяготение народной толщи к Москве сбило планы и расстроило всю игру Казаков.   Противостоять ему открыто они не в силах были. Стало ясно, что народ пойдет на что угодно, лишь бы не остаться под Польшей. Надо было либо удерживать его попрежнему в составе Речи Посполитой и сделаться его откровенным врагом, либо решиться на рискованный маневр - последовать за ним в другое государство и, пользуясь обстоятельствами, постараться удержать над ним свое господство. Избрали последнее. Произошло это не без внутренней борьбы. Часть матерых Казаков во главе с Богуном откровенно высказалась на Тарнопольской раде 1653 г. против Москвы, но большая часть, видя как "чернь" разразилась восторженными криками при упоминании о "царе восточном", приняла сторону хитрого Богдана.   Насчет истинных симпатий Хмельницкого и его окружения двух мнений быть не может - это были полонофилы; в московское Подданство шли с величайшей неохотой и страхом. Пугала неизвестность казачьих судеб при новой власти. Захочет ли Москва держать Казачество, как особое Сословие, не воспользуется ли стихийной приязнью к себе южнорусского народа и не произведет ли всеобщего уравнения в правах, не делая разницы между Казаком и вчерашним хлопом?   Свидетельством такого тревожного настроения явилась идея крымского и турецкого Подданства, сделавшаяся вдруг популярной среди Старшины в самый момент переговоров с Москвой. Казачьей элите она сулила полное бесконтрольное хозяйничанье в крае под покровительством такой власти, которая её совсем бы не ограничивала, но от которой можно всегда получить защиту. В середине 1653 года Иван Выговский рассказывал царским послам о тайной раде, на которой присутствовали одни полковники, да высшие войсковые чины. Там обсуждался вопрос о турецком Подданстве. Все полковники на него согласились, за исключением киевского Антона Ждановича, да самого Выговского. Подчеркивая свое Москвофильство, Выговский нарисовал довольно бурную сцену: "И я Гетману и полковником говорил: хто хочет тот поддавайся турку, а мы едем служить великому Государю христианскому и всем черкасом вашу раду скажем, как вы забыли Бога так делаете. И Гетман де меня за то хотел казнить. И я де увидя над собою такое дело, почал давать приятелем своим ведомость, чтоб они до всего войска доносили тою ведомость. И войско де, сведав про то, почали говорить: все помрем за Выговского, кроме ево нихто Татарам не смеет молыть" {31}.   Так ли на самом деле вел себя Выговский - неизвестно; вернее всего, рисовался перед московскими послами, но факт описанного им сборища вполне вероятен. Турецкий проект - свидетельство смятения казацких Душ, но вряд ли кто из его авторов серьезно верил в возможность его осуществления, по причине одиозности для народа турецко-Татарского имени, а также потому, что народ уже сделал свой выбор. Роман Ракушка Романовский, известный под именем Самовидца, описывая в своей летописи переяславское присоединение, c особым старанием подчеркнул его всенародный характер: "По усией Украине увесь народ с охотой тое учинил".   То был критический момент в жизни казачьей Старшины, и можно понять нервозность, с которой она старалась всеми способами получить от царских послов документы гарантирующие казачьи вольности. Явившись к присяге, Старшина и Гетман потребовали, вдруг, чтобы царь в лице своих послов присягнул им со своей стороны и выдал обнадеживающие грамоты. "Николи не бывало и впредь не будет, - сказал стольник Бутурлин, - и ему и говорить о том было непристойно, потому что всякий Подданный повинен веру дати своему Государю" {32}.   Он тут же, в церкви, объяснил Хмельницкому недопустимость такой присяги с точки зрения самодержавного принципа. Столь же категорический ответ был дан через несколько дней после присяги, когда войсковой писарь И. Выговский с полковниками явился к Бутурлину с требованием "дать им письмо за своими руками, чтобы вольностям и маятностям быть по-прежнему". При этом, послам было сказано, что если они "такова письма не дадут и стольником де и дворяном в городы ехать не для чево, для того что всем людем в городех будет сумление" {33}.   Это означало угрозу срыва кампании по приведению к присяге населения Малороссии. Послов пугали опасностью передвижения по стране, вследствие разгула Татарских шаек. Послы не испугались и ни на какие домогательства не поддались, назвав их "непристойными". "Мы вам и преж сего сказывали, что царское величество вольностей у вас не отнимает и в городех у вас указал Государь до своего государева указу быть попрежнему вашим урядником и судитца по своим правам и маетностей ваших отнять Государь не велит".   Бутурлин настаивал лишь на том, чтобы Казаки, вместо требования гарантийного документа, обратились к царю с челобитьем. Просимые блага могут быть получены только путём пожалования со стороны монарха. Не будем здесь вдаваться в рассмотрение самостийнической легенды о так называемой "переяславской конституции", о "переяславском договоре"; она давно разоблачена. Всякого рода препирательства на этот счет могут сколько угодно тянуться в газетных статьях и в памфлетах - для науки этот вопрос ясен. Источники не сохранили ни малейшего указания на документ похожий хоть в какой-то степени на "договор" {34}.   В Переяславле в 1654 г, происходило не заключение трактата между двумя странами, а безоговорочная присяга малороссийского народа и Казачества царю московскому, своему новому суверену. Не обещавший ничего в момент принятия присяги, царь оказался потом необычайно щедрым и милостивым к своим новым Подданным. Ни одна, почти, их просьба не осталась без удовлетворения. Сущей неправдой должно быть объявлено утверждение М.С. Грушевского, будто "далеко не все эти желания были приняты московским правительством".   Москва дала уклончивый ответ только на просьбу о жаловании Запорожскому войску. Бояре при этом ссылались на частный разговор Хмельницкого с Бутурлиным в Переяславле, в котором Гетман сказал, что на жаловании не настаивает. Москва, однако, вовсе не отказалась платить Казакам, она лишь хотела, чтобы жалованье шло из тех сумм, что будут собираться с Украины в царскую казну, и потому откладывала этот вопрос до упорядочения общих фискальных дел.   Городам, хлопотавшим перед царем об оставлении за ними Магдебургского права, оно было предоставлено, духовенство, просившее о земельных пожалованиях и о сохранении за собою прежних владений и прав, - получило их, остатки уцелевшей Шляхты получили подтверждение своих старинных привилегий. Казачеству предоставлено было все, о чем оно "било челом". Реестр казачий сохранен и увеличен до небывалой цифры - 60.000 человек, весь старый уряд сохранен полностью, оставлено право выбирать себе Старшину и Гетмана, кого захотят, только с последующим доведением до сведения Москвы. Разрешено было принимать и иностранные посольства. Царское правительство предоставило широкую возможность каждому из Сословий ходатайствовать об установлении наилучших для себя условий и порядков. Такие ходатайства поступили от городов (через Гетмана), от духовенства, от Казачества.   Только голос крестьянства - самого многочисленного, но, в то же время, самого темного и неорганизованного класса, не раздался ни разу и не был услышан в Москве. Произошло это в значительной мере оттого, что Казачество заслонило от неё крестьянство. Это было тем легче сделать, что само крестьянство ничего так не хотело, как называться Казаками. Как до Хмельницкого, так и при нём, оно шло в казачьи бунты с единственной целью избавиться от панской неволи. Попасть в казачье Сословие - значит стать свободным человеком. Оттого все сотни тысяч Мужиков, поднявшихся в 1648-1649 г. г., так охотно именовали себя Казаками, брили головы и надевали Татарские шаровары, и оттого подняли они возмущенный вопль, когда узнали, что зборовский трактат возвращает их в прежнее мужицкое состояние, взявши в казачий парадиз всего 40.000 счастливцев.   По донесениям московских пограничных Воевод, расспрашивавших украинских беженцев, можно составить себе представление о необычайной давке, создавшейся вокруг реестрования. Каждый хотел попасть в список и ничего не жалел для этого. Гетман сделал из этого источник собственного обогащения, "имал с тех людей, которых писал в реестр, золотых червонных по 30-ти и по 40-ку и больше. Хто ково больше мог дать, того и в рейстр писал, для того, что никто в холопстве быть по прежнему не хотел" {35}.   Крестьяне, в момент присоединения к Москве, не выступили как Сословие и не сформулировали своих пожеланий, потому что отождествили себя с Казаками, наивно полагая, что этого достаточно, чтобы не числиться Мужиками. Московскому же правительству трудно было разобраться в тогдашней обстановке.   Подводя итог челобитьям и выданным в ответ на них царским грамотам, исследователи приходят к заключению, что внутреннее устройство и социальные отношения на Украине после переяславского присоединения установились такие, каких хотели сами малороссы. Царское правительство формировало это устройство в соответствии с их просьбами и пожеланиями. Казаки хотели оставить все так, "как при королях польских было". Лично Б. Хмельницкий, в разговоре с Бутурлиным, выразил пожелание, чтобы, "кто в каком чину был по ся места и ныне бы Государь пожаловал, велел быть по тому, чтоб Шляхтич был Шляхтичем, а Казак Казаком, а мещанин мещанином; а Казаком бы не судитца у полковников и сотников".   То же было выражено и письменно в челобитной царю: "права, уставы, привилеи и всякия свободы... елико кто имяше от веков от князей и панов благочестивых и от королей польских... изволь твое царское величество утвердить и своими грамотами государскими укрепити навеки" {36}.   В подтверждение этих своих пожеланий и челобитий, Гетман прислал в Москву копии жалованных грамот польских королей. И эти грамоты, и собственные просьбы Казаков выражали взгляд на них, как на Сословие, а весь их "устрiй" мыслился, как внутренняя сословная организация. Соответствующим образом и гетманская власть понималась, как власть военная, распространявшаяся только на войско Запорожское, но не имевшая никакого касательства к другим Сословиям и вовсе не призванная управлять целым краем.   До 1648 года Казачество было явлением посторонним для Украины, жило в "диком поле", на степной окраине, вся же остальная Малороссия управлялась польской администрацией. Но в дни восстания польская власть была изгнана, край оказался во власти анархии и для Казаков появилась возможность насаждать в нём свои Запорожские обычаи и свое господство. Картина их внедрения темна, как по недостатку источников, так и по неуловимости самого явления. За шесть ужасных лет, когда непрестанно горели села и города, Татарские шайки охотились за людьми и тысячами уводили в Крым, когда гайдамаки с одной стороны, польские карательные отряды, с другой, превращали в пустыни целые местности, когда огромные территории переходили из рук в руки - трудно было установиться какой либо администрации. Историческое исследование до сих пор не касалось этого вопроса.   Если искать в тогдашней Малороссии подобия управления, то это было, вернее всего, то, что принято называть "законами военного времени", т.е. воля начальника армии или воинского отряда, занимавшего ту или иную территорию. В силу своего военного опыта и организованности, Казаки завладели всеми важными постами в народном ополчении, придав ему свое Запорожское устройство, подразделения, обозначения, свою субординацию. Потому казацкие чины - полковники, сотники - явились властью также для малороссийского населения тех мест, которые были заняты их отрядами. И над всеми стоял Гетман войска Запорожского с войсковой канцелярией, генеральным писарем, обозным, войсковым судьей и прочей Запорожской Старшиной.   Выработанная и сложившаяся в степи для небольшой самоуправляющейся военно-разбойничьей общины, Cистема эта переносилась теперь на огромную страну с трудовым оседлым населением, с городами, знавшими магдебургское право. Как действовала она на практике, мы не знаем, но можно догадываться, что "практика" меньше всего руководилась правовым сознанием, каковое не было привито степному "лыцарству", воспитанному в антигосударственных традициях.   Пока существовала надежда удержать Малую Русь под польским владычеством, Гетман и его окружение рассматривали свою власть в ней, как временную. Зборовский и Белоцерковский трактаты не оставляют места ни для какой гетманской власти на Украине после её замирения и возвращения под королевскую руку. Положение Казачества и его предводителей, согласно этим трактатам, значительно улучшается, оно увеличивается в числе, ему предоставляется больше прав и материальных средств, но оно по-прежнему не мыслится ничем, кроме особого вида войска Речи Посполитой.   Гетман - его предводитель, но отнюдь не правитель области, он лицо военное, а не государственно-административное. Такой же взгляд внушала Старшина и царским послам в Переяславле в дни присоединения к Московскому государству. Верховной властью в крае считалась отныне власть царская. Это было до такой степени всем понятно, что ни Богдану, ни Старшине, ни кому бы то ни было из тогдашних малороссиян, в голову не приходило ходатайствовать перед царем о создании краевого правительства или какой-нибудь автономной, местной, по своему происхождению, административной власти. Такой мысли не высказывалось даже в устных разговорах с Бутурлиным. По словам Д.М. Одинца, очень авторитетного историка, "кроме московского Государя, акты 1654 г. не предусматривали существования на территории Украины никакого другого общегосударственного органа власти" {37}.   Но в ученой литературе поднят, с некоторых пор, вопрос: неужели Казаки, пришедшие в московское Подданство в качестве фактических хозяев Малороссии, так таки ни разу и не пожалели об утрате своего первенствующего положения? Почему ни в одной челобитной, ни в одном разговоре нет намека на желание продолжать управление страной?   Некоторые исследователи (В.А. Мякотин, Д.М.Одинец), объясняют это консерватизмом Старшины и Гетмана, не сумевших за шесть бурных лет осознать перемены происшедшей в их положении и продолжавших держаться за старую форму казачьих выгод. Вряд ли можно согласиться с таким соображением. Хмельницкому, сказавшему однажды в подпитии: "Я теперь единовладный самодержец русский" (это было ещё в первый период восстания, в конце 1648 г.) - конечно ясна была его общекраевая роль. Понимала её и Старшина. Если, тем не менее, в Переяславле о ней не было сказано ни слова, то в этом надо видеть не близорукость, а как раз наоборот - необычайную дальновидность и тонкое знание политической обстановки.   Хмельницкий знал, что ни на какое умаление своих суверенных прав Москва не пойдет; а выдвигать идею гетманской власти значило, покушаться на её верховные права. Всякая заминка в деле воссоединения могла дорого обойтись Богдану и казачьей верхушке, в виду категорического требования народа, не желавшего ни о чем слышать, кроме присоединения к Москве. Гетман и без того замаран был своей крепостнической полонофильской Политикой. Он мог разом лишиться всего, что с таким трудом завоевал в течение шести лет.   Нам сейчас ясно, что если бы московское правительство лучше разбиралось в социальной обстановке тех дней, оно могло бы совершенно игнорировать и Гетмана, и Старшину, и все вообще, Казачество, опираясь на одну народную толщу. Старшина это отлично понимала и этим объясняется её скромность и сговорчивость в Переяславле. Она не оспаривала царского права собирать налоги с Малороссии. Напротив, Хмельницкий сам внушал Бутурлину, "чтобы великий Государь, его царское величество указал с городов и мест, которые поборы наперед сего бираны на короля и на римские кляшторы и на панов, собирать на себя". То же говорил генеральный писарь Выговский, предлагая скорей прислать налоговых чиновников для производства переписи. Единственно, о чем просил Хмельницкий, это, чтобы сбор податей в царскую казну предоставить местным людям, дабы избежать недоразумений между населением и московскими чиновниками, непривычными к малороссийским порядкам и малороссийской психологии.   Москве эта просьба показалась вполне резонной и была удовлетворена без возражений. Боярам, конечно, в голову не приходило, какое употребление сделают из неё Казаки. Оставаясь верными своей степной природе добычников они никогда не приносили реальных, практических выгод в жертву отвлеченным принципам. "Суверенные права", "национальная независимость" не имели никакой цены в сравнении с фактической возможностью управлять страной, распоряжаться её богатствами, расхищать земли, закабалять крестьян. О национальной независимости они даже не думали, как потому, что в то время никто не знал, что с нею делать, так и по причине крайней опасности этой материи для казачьего благополучия.   В независимой Украине Казаки никогда бы не смогли превратиться в правящее Сословие, тем более - сделаться помещиками. Революционное крестьянство, только что вырвавшееся из панского ярма и не собиравшееся идти ни в какое другое, хлынуло бы целиком в Казаки и навсегда разрушило привилегированное положение этого Сословия. Но Казачество не для того наполнило половину столетия бунтами во имя приобретения шляхетских прав, не для того прошло через кровавую эпопею хмельничины, чтобы так просто отказаться от вековой мечты. Оно избрало самый верный метод - как можно меньше говорить о ней. Хлопоча о сословных казачьих правах и выговаривая привилегии, Богдан с товарищами думал о гораздо большем - об удержании захваченной ими реальной власти.   Хитрость их в предупреждении подозрений сказалась в безоговорочном признании установившегося во время восстания порядка на Украине, как временного. На самом деле, это был тот порядок о котором они мечтали и который намерены были удерживать всеми средствами. Стремились только выиграть время, получше изучить московских политиков, проникнуть в их замыслы и узнать их слабые места. Когда это было сделано, когда царское правительство допустило несколько ошибок, способствовавших укреплению положения Богдана, обстановка для него стала складываться благоприятно. С этих пор он и мысли не допускал о временности гетманского режима, но учинился таким неограниченным властителем в Малороссии, каким никогда не был польский король.   Из предводителя войска он сделался правителем страны. Что же до русского царя, то его административный аппарат, попросту, не был допущен в Малороссию до самого XVIII века. Власть на Украине оказалась узурпированной Казаками.   Борьба Казачества против установления государственной администрации Малороссии   Считалось само собой разумеющимся, что после присяги и прочих формальностей, связанных с присоединением Малороссии, московские Воеводы должны заступить место польских Воевод и урядников. Так думал простой народ, так говорили Казаки и Старшина, Выговский и Хмельницкий. Два года спустя, после Переяславской рады, Павел Тетеря, посланный Хмельницкого, уверял в Москве думных людей, будто войско Запорожское желает, "чтобы всеми городами и месты, которые в Запорожском войске, владеть одному царскому величеству".   Но московское правительство до самой Смерти Хмельницкого не удосужилось этого сделать. Все его внимание и силы устремлялись на войну с Польшей, возгоревшуюся из-за Малороссии. Оно поддалось на уговоры Богдана, просившего повременить как с описью на предмет обложения, так и с присылкой Воевод, ссылаясь на военное время, на постоянное пребывание Казачества в походах, на незаконченность реестрования. В течение трех лет Москва воздерживалась от реализации своих прав.   А за это время, Гетман и Старшина, распоряжаясь, как полные хозяева, приобрели необычайный вкус к власти и к обогащению собирали налоги со всех слоев населения в свою пользу, судили, издавали общеобязательные приказы. Казачьи учреждения присвоили себе характер ведомств верховной власти. Появись московские Воеводы в Малороссии сразу же после переяславской присяги, у Казаков не было бы повода для такого эксперимента. Теперь они проделали его удачно и окрыленные успехом сделались смелыми и наглыми.   Когда правительство, в 1657 г., решительно подняло вопрос о введении Воевод и взимании налогов, Хмельницкий отказался от собственных слов в Переяславле и от речей своих посланных в Москве. Оказалось, что "и в мысли у него не было, чтоб царское величество в больших городах, в Чернигове, в Переяславле, в Нежине, велел быти своего царского величества Воеводам, а доходы бы сбирая, отдавати царского величества Воеводам. Будучи он, Гетман, на трактатех царского величества с ближним боярином В.В. Бутурлиным с товарищи, только домолвили, что быти Воеводам в одном г. Киеве..." {38}.   Смерть Богдана помешала разгореться острому конфликту, но он вспыхнул при преемнике Хмельницкого Иване Выговском, начавшем длинную цепь гетманских измен и клятвопреступлений. В его лице Старшина встала на путь открытого противодействия введению царской администрации и, тем самым, на путь нарушения суверенных прав Москвы. "Воеводский" вопрос приобрел исключительное политическое значение. Строго говоря, он был причиной всех Смут заполнивших вторую половину XVII века. Воеводы сделались страшилищем, кошмаром преследовавшим казачью Старшину во сне и наяву. Малейший намек на их появление повергал её в лихорадочное состояние. Воеводами старались запугать весь народ, представляя их людьми жестокими, алчными, бессердечными; говорили, будто они запретят малороссам ношение сапог и введут лапти, что все население погонят в Сибирь, местные обычаи и церковные обряды заменят своими москальскими, крестить младенцев прикажут посредством погружения в воду, а не обливанием...   Такими россказнями москвичам создали репутацию задолго до их появления в крае. Характерно для всей второй половины XVII века обилие жалоб на всевозможные москальские насилия. Но тщетно было бы добираться до реальных основ этих жалоб. Всегда они выражались в общей форме, без ссылок на конкретные факты и всегда исходили от Старшины. Делалось это чаще в устной, а не в письменной форме на шумных радах при избрании Гетманов или при объяснениях по поводу каких-нибудь казачьих измен. Ни в московских, ни в малороссийских архивах не найдено делопроизводств и расследований по поводу обид или притеснений учиненных над малороссами царскими чиновниками, нет указаний на самое возникновение таких документов.   Зато много оснований думать, что их и не было. Вот эпизод, относящийся к 1662 году. Наказной Гетман Самко жаловался царю на московских ратных людей, которые, якобы, били, грабили переяславцев и называли их изменниками. По его уверениям, даже Воевода кн. Волконский принимал в этом участие и мирволил буянам, вместо того, чтобы карать их. Но когда царь отправил в Переяславль стольника Петра I Бунакова для сыска виновных - Самко отказался от расследования и приложил все усилия, чтобы замять дело. Он заявил, что иные обиженные пали на войне, другие в плену, третьим некого привлекать к ответственности, потому, что обидчики исчезли. Бунаков прожил в Переяславле месяц - с 29 мая по 28 июня - и за все это время привели к нему одного только драгуна, пойманного в краже. Его били кнутом на козле и провели сквозь строй. Призвав казачьих начальников, Бунаков спросил: будут ли наконец челобитные от переяславцев на московских ратных людей? Те отвечали, что многие переяславцы уже помирились со своими обидчиками, а новых челобитий, по их мнению, скоро не будет и потому они полагают, что ему, Бунакову, нет смысла проживать здесь долее {39}.   На глуховской раде, при избрании в Гетманы Д. Многогрешного, в 1668 году, царский посланный кн. Ромодановский в ответ на заявления Старшины о том, что служилые люди устраивают пожары с целью грабежа, - говорил: "О том великому Государю не бывало ни от кого челобитья ни прежде сего, ни в последнее время; если же бы челобитье такое было, против челобитья был бы сыск, а по сыску, смотря по вине, тем вором за их воровство и казнь учинена была бы. Знатно, то дело ныне затеяли вы, чтоб Воеводам в городах не быть" {40}.   Гетман и Старшина не нашлись, что на это возразить. Не получив отражения в актовом, документальном материале, злоупотребления царских властей расписаны, зато, необычайно пышно, во всякого рода памфлетах, воззваниях, анонимных письмах, в легендарных Историях Украины. Этого рода материал настолько обилен, что соблазнил некоторых историков XIX века, вроде Костомарова, принимавшего его без критики и повторявшего в своих ученых сочинениях версию о злоупотреблениях московских властей.   Что московская бюрократия XVII века не может служить образцом добродетели, хорошо известно. Но какова бы она ни была у себя дома, она обладала редким политическим тактом в деле присоединения и колонизации чужих земель. В противоположность англичанам, португальцам, испанцам, голландцам, истреблявшим целые народы и цивилизации, заливавшим кровью острова и материки, Москва владела тайной удержания покоренных народов не одним только принуждением. Меньше всего у неё было склонности применять жестокие методы в отношении многочисленного, единокровного, единоверного народа малороссийского, добровольно к ней присоединившегося. Правительство царя Алексея Михайловича и все последующие превосходно знали, что такой народ, если он захочет отойти, никакой силой удержать невозможно. Пример его недавнего отхода от Польши у всех был в памяти.   В Москве, поэтому, ревниво следили, чтобы чиновники попадавшие в Малороссию, не давали своим поведением повода к недовольству. От единичных, мелких злоупотреблений уберечься было трудно, но борьба с ними велась энергичная. Когда стольник Кикин, в середине 60-х годов, обнаружил, что в списках податного населения попадаются Казаки, занесенные туда по небрежности или по злой воле царских писцов - оным писцам учинено было строгое наказание. Такому же сыску и наказанию подверглись все переписчики замеченные в лихоимстве, по каковому поводу Гетман со всеми полтавскими Казаками приносили царю благодарность. В Москве следили за тем, чтобы малороссиян, даже, худым словом не обижали.   После измен Гетманов - Выговского, Юрия Хмельницкого, Брюховецкого, после бесчисленных переходов Казаков от Москвы к Польше, от Польши к Москве, когда самые корректные люди не в силах были сдерживать своего раздражения на такое непостоянство, некоторые русские Воеводы, в прилегающих к Украине городах, взяли привычку называть приезжавших к ним для торга малороссов изменниками. Когда в Москве об этом стало известно, Воеводам был послан указ с предупреждением, что "если впредь от них такие неподобные и поносные речи пронесутся, то будет им жестокое наказанье безо всякой пощады". Даже самых знатных особ резко одергивали за малейшее нарушение малороссийских "вольностей".   До нас дошла отписка из Москвы на имя кн. М. Волконского - Воеводы Каневского. В 1676 году, этому Воеводе попался в руки лазутчик с правого берега Днепра, признавшийся, что ходил от враждебного Гетмана Дорошенко с "воровским листом" к полковнику Гурскому. Это же подтвердил и слуга полковника. Волконский, не предупредив левобережного Гетмана Самойловича, которому подчинен был Гурский, начал дело о его измене. Самойлович обиделся и пожаловался в Москву. Оттуда Волконский получил отставку и выговор: "То ты дуростию своею делаешь негораздо, вступаешься в их права и вольности, забыв наш указ; и мы указали тебя за то посадить в тюрьму на день, а как будешь на Москве, и тогда наш указ сверх того учинен тебе будет" {41}.   Запрещал и Пётр I попрекать украинцев изменой Мазепы. В некоторых важных случаях он грозил даже смертной казнью за это. При таких строгостях и при таком уважении к дарованным им правам, Казаки имели возможность мирным, лояльным путём добиваться устранения воеводских злоупотреблений, если бы таковые были.   Но злоупотреблений было меньше, чем разговоров о них. Московская администрация на Украине, не успев появиться и пустить корни, была форменным образом вытеснена оттуда. Не она нарушала дарованные украинцам права и привилегии, а Казачество постоянно нарушало верховные права Москвы, принятые и скрепленные присягой в Переяславле. Впервые о введении войск в Малороссию заявлено было Гетману Выговскому, в конце 1657 г. Для этой цели отправлен в Малороссию стольник Кикин с известием, что идут туда войска под начальством кн. гг. Ромодановского и В. Б. Шереметева. Кроме того, для участия в раде, едут царские посланные - кн. А.Н. Трубецкой и Б. М. Хитрово. Войска посылались в города в качестве обыкновенных гарнизонов, и Воеводам не было дано административных прав - ни суд, ни сбор податей, ни какие бы то ни было отрасли управления их не касались. Рассматривались они, как простая воинская сила для удержания царских владений.   Кикину приказано было разъяснить городским жителям, что их вольностям опасности не грозит, и что войска присылаются для оберегания края от Ляхов и от Татар. Поляки, в свое время, не допускали возведения крепостей на Украине, вследствие чего она оставалась беззащитной в случае внешнего нападения. Об укреплении её и о защите с помощью царских войск просили Хмельницкий и Старшина в 1654 г., включив в свою мартовскую челобитную специальный пункт по этому поводу. И позднее, как Хмельницкий, так и Выговский настаивали на удовлетворении этой просьбы. О присылке войск ходатайствовал в 1656 г. Павел Тетеря, - в бытность свою послом в Москве.   Со стороны Казачества, Москва меньше всего могла ожидать какой-нибудь оппозиции. Но тут и выяснилось, как плохо знала она своих врагов и своих друзей на Украине. Получилось так, что в городах и селах весть о приходе московских войск встречена была с одобрением, даже с восторгом, тогда как враждебная реакция последовала со стороны Гетмана и Казаков. Мещане, мужики и простые Казаки выражали царскому стряпчему Рагозину, когда он ехал к Выговскому, желание полной замены казачьей администрации администрацией царской. Котляр наказной войт в Лубнах - говорил: "Мы все были рады, когда нам сказали, что будут царские Воеводы, бояре и ратные люди; мы мещане с Казаками и чернью заодно. Будет у нас в Николин день ярмарка и мы станем советоваться, чтоб послать к великому Государю бить челом, чтоб у нас были Воеводы".   То же говорили бедные Казаки: "Мы все рады быть под государевою рукою, да лихо наши старшие не станут на мере, мятутся, только вся чернь рада быть за великим Государём". Нежинский протопоп Максим Филимонов прямо писал боярину Ртищеву: "Изволь милостивый пан советовать царю, чтоб не откладывая взял здешние края и города черкасские на себя и своих Воевод поставил, потому что все желают, вся чернь рада иметь одного подлинного Государя, чтоб было на кого надеяться; двух вещей только боятся: чтоб их отсюда в Москву не гнали, да чтоб обычаев здешних церковных и мирских не переменяли... Мы все желаем и просим, чтоб был у нас один Господь на небе и один царь на земле. Противятся этому некоторые старшие для своей прибыли: возлюбивши власть не хотят от неё отступиться" {42}.   Примерно то же говорили Запорожцы отправившие в Москву свое посольство тайно от Выговского. В июне 1658 г., когда Воевода В. Б. Шереметев шёл в Киев, жители на всем пути приветствовали его, выходили навстречу с иконами, просили прислать царских Воевод в остальные города {43}.   Зато у Гетмана и Старшины весть о приходе царских войск вызвала панику и злобную настороженность. Она усилилась, когда стало известно, что стольник Кикин, по дороге, делал Казакам разъяснения, касательно неплатежа им жалованья. Царское правительство не требовало с Малороссии, в течение четырех лет, никаких податей. Оно и теперь не настаивало на немедленной их уплате, но его тревожили Слухи о недовольстве простого Казачества, систематически не получавшего жалованья. Боясь, как бы это недовольство не обратилось на Москву, оно приказало Кикину ставить народ в известность, что все поборы с Украины идут не в царскую, а в гетманскую казну, собираются и расходуются казацкими властями.   Выговский почуял немалую для себя опасность в таких разъяснениях. Мы уже знаем, что Москва, согласившись на просьбу Богдана платить жалованье Казакам, связывала этот вопрос с податным обложением; она хотела, чтобы жалованье шло из сумм малороссийских сборов. Ни Хмельницкий, ни его посланные Самойло Богданов и Павел Тетеря, никаких возражений по этому поводу не делали, да и трудно представить себе какие-либо возражения, но содержавшая пункт о жаловании челобитная Богдана, которую он посылал в Москву в марте 1654 г., оказалась утаенной от всего Казачества, даже от Старшины. Лишь несколько лиц, в том числе войсковой писарь Выговский, знали об изложенных там просьбах {44}.   Старый Гетман, видимо, не хотел привлекать чье бы то ни было внимание к вопросу о сборе податей и к финансовому вопросу в целом. В "бюджет" Малороссии никто, кроме гетманского уряда, не должен был посвящаться. Нельзя не видеть в этом нового доказательства низменности целей, с которыми захвачена власть над Южной Русью. Впервые статьи Хмельницкого оглашены в 1659 г. во время избрания в Гетманы его сына Юрия, но в 1657 г. Выговский столь же мало заинтересован был в их огласке, как и Богдан.   Разъяснения Кикина ускорили разрыв его с Москвой. Он приехал в Корсунь, созвал там полковников и положил булаву. "Не хочу быть у вас Гетманом; царь прежние вольности у нас отнимает, и я в неволе быть не хочу". Полковники вернули ему булаву и обещали за вольности стоять вместе. Затем Гетман произнес фразу, означавшую форменную измену: "Вы полковники должны мне присягать, а я Государю не присягал, присягал Хмельницкий".   Это, по-видимому, даже для казачьей Старшины было не вполне пристойное заявление, так что полтавский полковник Мартын Пушкарь отозвался: "Все войско Запорожское присягало великому Государю, а ты чему присягал, сабле или пищали?" {45}.   В Крыму, московскому посланнику Якушкину удалось проведать, что Выговский щупает почву на случай перехода в Подданство к хану Мегмет Гирею. Известна и причина: "царь присылает к ним в черкасские города Воевод, а он Гетман не хочет быть у них под началом, а хочет владеть городами сам, как владел ими Хмельницкий" {46}.   Между тем, кн. гг. Ромодановский с войском семь недель дожидался Гетмана в Переяславле, и когда Выговский явился - упрекал его за медлительность. Он ставил на вид, что пришёл по просьбе Хмельницкого, да и самого же Выговского, тогда как теперь, ему не дают кормов в Переяславле, отчего он поморил лошадей, и люди от бескормицы начинают разбегаться. Если и впредь кормов не дадут, то он, князь, отступит назад в Белгород. Гетман извинился за неполадки, но решительно просил не отступать, ссылаясь на шаткость в Запорожье и в других местах.   Весьма возможно, что он был искренен, в данном случае. Выговский пользовался чрезвычайной непопулярностью среди "черни"; в нём справедливо усматривали проводника идеи полного главенства Старшины в ущерб простому Казачеству. Запорожцы тоже его не любили за то, что он запрещал им рыбу ловить и вино держать на продажу. Они готовы были при первом удобном случае восстать на него. Гетман это знал и боялся. Присутствие московских войск на Украине было ему, в этом смысле, на руку. Ромодановскому он прямо говорил: "После Богдана Хмельницкого во многих черкасских городах мятежи и шатости и бунты были, а как ты с войском пришёл, и все утихло. А в Запорожье и теперь мятеж великий...".   Но, видимо, опасность пребывания царских войск в крае перевешивала в его глазах ту выгоду, которую они ему приносили. Именно в этот момент, т.е. с приходом Ромодановского, у него окончательно созрело решение об измене. Между тем, на Гетмана восстал Мартын Пушкарь - полтавский полковник. Среди других начальных людей замечена была тоже шатость, так что Выговский казнил в Гадяче некоторых из них, а на Пушкаря отправился походом, призвав на помощь себе крымских Татар.   В Москве встревожились. К Гетману послали Ивана Апухтина с приказом не расправляться самовольно со своими противниками и не приводить Татар, но ждать царского войска. Апухтин хотел ехать к Пушкарю, чтобы уговорить его, но Выговский не пустил. Он в это время уже был груб и бесцеремонен с царскими посланниками. Он осадил Полтаву, взял Пушкаря вероломством и отдал город на ужасающий погром Татарам.   Москва, тем временем, успела вполне узнать о его намерениях. Со слов митрополита киевского, духовных лиц, родни покойного Хмельницкого, киевских мещан и всяких чинов людей стало известно о сношениях Выговского с Поляками на предмет перехода к ним. 16 августа 1658 года прибежали в Киев работники из лесов с известием, что Казаки и Татары идут под город, а 23 августа Данило Выговский - брат Гетмана - явился к Киеву с двадцатитысячным казацко-Татарским войском. Воевода Шереметев не дал застигнуть себя врасплох и отбил нападение с большим для Выговского уроном. Казаки, таким образом, объявили Москве настоящую войну.   6 сентября 1658 г., Гетман Выговский заключил в Гадяче договор с польским послом Беневским, согласно которому Запорожское войско отказывалось от царского Подданства и заложилось за короля. По этому договору, Украина соединялась с Речью Посполитой на правах, якобы, самобытного государства под названием "Великого Княжества Русского". Гетман избирался Казаками и утверждался королем пожизненно. Ему принадлежала верховная исполнительная власть. Казачий реестр определялся в 30.000 человек. Из них, Гетман имел право ежегодно представлять королю несколько человек для возведения в шляхетское достоинство с таким расчетом, чтобы число их из каждого полка не превышало 100. Договор был составлен так, что многие жизненные для Украины вопросы оставлялись неразрешенными и туманными.   Такова была проблема Унии. Малороссы видеть её у себя не хотели, но фанатизм польских католиков был не меньший. Они приходили в ярость при одной мысли о возможных уступках схизматикам. Польскому комиссару Беневскому, заключавшему договор с Выговским, пришлось долго уламывать депутатов сейма в Варшаве. "Мы теперь должны согласиться для вида на уничтожение Унии, чтобы их приманить этим, - говорил он, - а потом... мы создадим закон, что каждый может верить, как ему угодно, - вот и Уния останется в целости. Отделение Руси в виде особого княжества будет тоже не долго: Казаки, которые теперь думают об этом, - перемрут, а наследники их не так горячо будут дорожить этим и мало по малу все примет прежний вид" {47}.   Такой же коварный замысел у Поляков существовал относительно реставрации крепостного права. Ни полномочия земельных владельцев, ни права крестьян, что будут жить на их землях совершенно не оговаривались в трактате. Выговский и Старшина молчаливо продавали простой народ в рабство, из которого он с такими мучениями вышел во время Хмельничины. Несмотря на то, что рада состояла из избранной части Казачества, договор вызвал у неё так много сомнений, что едва не был отвергнут. Спас положение Тетеря, крикнув: "Эй! згодимоса панове-молодцы, з Ляхами - бильше будемо мати, покирливо телятко двi матери ссёт!". На последовавшем после этого пиру, Выговский уверял Казаков, будто все они по этому договору будут произведены в Шляхетство {48}.   Выяснилось, однако, что далеко не все войско Запорожское последовало за Выговским, многие остались верны Москве, и выбрав себе нового Гетмана Беспалого, начали войну с Выговским. 15 января 1659 г., кн. А.Н. Трубецкой с большим войском выступил на помощь Беспалому. Но в конце июня это войско постиг жестокий разгром под Конотопом. Туда пришли Татарский хан и Выговский со своими приверженцами. Один из русских предводителей, кн. С.Р. Пожарский, увлекшись преследованием Казаков, попал в ловушку, был смят Татарами и очутился со своим войском в плену. Самого его за буйное поведение (он плюнул хану в лицо) казнили; остальных русских пленных, в количестве 5.000 человек, Казаки вывели на поле и перерезали, как баранов {49}.   Узнав о гибели отряда Пожарского, Трубецкой в страшном беспорядке отступил в Путивль. Если бы Татары захотели, они могли бы в этот момент беспрепятственно дойти до самой Москвы. Но хан, поссорившись с Выговским, увел свои войска в Крым, а Выговский должен был вернуться в Чигирин. Он пробовал оттуда действовать против москвичей, выслав на них своего брата Данилу с войском, но 22 августа Данило был наголову разбит. 30 августа, Воевода Шереметев писал из Киева царю, что полковники переяславский, нежинский, черниговский, киевский и лубенский - снова присягнули царю.   Услышав об этом, западная сторона Днепра тоже стала волноваться и почти вся отошла от Выговского. Казаки собрались вокруг Юрия Хмельницкого - сына Богдана, который 5 сентября писал Шереметеву, что он и все войско Запорожское хочет служить Государю. В тот же день, Воевода Трубецкой двинулся из Путивля на Украину и везде был встречаем с триумфом, при громе пушек. Особенно торжественную встречу устроил Переяславль. Население повсеместно присягало царю. Получилось так, как предсказывал Андрей Потоцкий, прикомандированный Поляками к Выговскому и командовавший при нём польским вспомогательным отрядом. Наблюдая события, он писал королю: "Не изволь ваша королевская милость ожидать для себя ничего доброго от здешнего края. Все здешние жители (Потоцкий имел в виду обитателей правого берега) скоро будут московскими, ибо перетянет их к себе Заднепровье (восточная сторона), а они того и хотят и только ищут случая, чтоб благовиднее достигнуть желаемого" {50}.   Измена Выговского показала, как трудно оторвать Украину от Московского Государства. Каких-нибудь четыре года прошло со дня присоединения, а народ уже сжился с новым Подданством так, что ни о каком другом слышать не хотел. Больше того, он ни о чем так не мечтал, как об усилении этого Подданства. Ему явно не нравились те широкие права и привилегии, что Казачество выхлопотало себе в ущерб простому народу. Некоторые из писем направленных в Москву содержали угрозу: если царь не пресечет казачий произвол и не утвердит своих Воевод и ратных людей, то мужики и горожане разбегутся со своих мест и уйдут, либо в великорусские пределы, либо за Днепр. Этот голос крестьянского и городского люда слышится на протяжении всех казачьих Смут второй половины XVII столетия.   Протопоп Симеон Адамович писал в 1669 г.: "Воля ваша; если прикажете из Нежина, Переяславля, Чернигова и Остра вывести своих ратных людей, то не думайте, чтоб было добро. Весь народ кричит, плачет: как израильтяне под египетскою, так они под казацкою работою жить не хотят; воздев руки молят Бога, чтоб по-прежнему под вашею государскою державою и властию жить; говорят все: за светом Государём живучи, в десять лет того бы не видели, что теперь в один год за Казаками" {51}.   10 октября 1659 г., Юрий Хмельницкий со Старшиной прибыл в Переяславль к Трубецкому. Старшина извинялась за измену и жаловалась, что принудил её к этому "Ивашко Выговский". Измена Выговского раскрыла московскому правительству глаза на страшный антагонизм между Казачеством и крестьянством. Начали в Москве понимать, также, что десятки тысяч Казаков только называются Казаками, а на самом деле - те же крестьяне, которых матерые Казаки и притесняют, как Мужиков.   После Зборова и Переяславля им удалось правдами и неправдами попасть в реестр и получить формальное наименование Казака, но не воспользоваться ни одной из казачьих привилегий. Старое Казачество их знать не хотело. Их устраняли от участия в казацких радах, пускали туда в незначительных количествах, а то и вовсе не пускали. При избрании Выговского, в Чигирине, рада сплошь состояла из Старшины, полковников, сотников; когда "чернь" захотела проникнуть во двор в котором происходила рада, перед нею захлопнули ворота.   Во всех петициях предъявленных Старшиною московскому правительству, после измены Выговского, неизменно значился пункт о недопущении "черни" к разрешению войсковых дел. Борьба с нею приняла столь острый характер, что, начиная с конца шестидесятых годов XVII века, полковники начинают заводить себе "компании" - наемные отряды, помимо тех Казаков, над которыми начальствовали и, как раз, для удержания в повиновении этих самых Казаков. Гетманы, точно так же, создают при себе гвардию составленную чаще всего из иноземцев. Ещё при Хмельницком состояло 3.000 Татар, правобережные Гетманы нанимали Поляков, а Мазепа выпросил у московского правительства стрельцов для охраны своей особы, так что один иностранный наблюдатель заметил: "Гетман стрельцами крепок. Без них хохлы давно бы его уходили, да стрельцов боятся" {52}.   Постепенно, Мазепа заменил их польскими сердюцкими полками. В 1696 году, киевский Воевода кн. Барятинский получил от стародубского жителя Суслова письмо, в котором тот пишет: "Начальные люди теперь в войске малороссийском все Поляки. При Обидовском, племяннике Мазепы, нет ни одного слуги Казака. У Казаков жалоба великая на Гетманов, полковников и сотников, что для искоренения старых Казаков, прежние вольности их все отняли, обратили их себе в Подданство, земли все по себе разобрали. Из которого села прежде на службу выходило Казаков по полтораста, теперь выходит только человек по пяти или по шести. Гетман держит у себя в милости и призрении только полки охотницкие, компанейские и сердюцкие, надеясь на их верность и в этих полках нет ни одного человека природного Казака, все Поляки... Гетман в нынешнем походе стоял полками порознь, опасаясь бунту; а если б все полки были в одном месте, то у Казаков было совершенное намерение Старшину всю побить" {53}.   Бунт полтавского полковника Пушкаря против Выговского был бунтом этой демократической части Казачества против значных. Когда Старшина, бросив Выговского и собравшись вокруг Юрия Хмельницкого, искала путей возвращения под царскую руку, она прежде всего домогалась устранения простого народа от участия в политической жизни и добивалась полной его зависимости от "значных". В предъявленных кн. Трубецкому 14 статьях, значился пункт и о Воеводах, которых Казачество нигде кроме Киева не хотело видеть. Но события 1657-1659 г.г. укрепили Москву в сознании необходимости внимательнее прислушиваться к голосу низового населения и по возможности ограждать его от хищных поползновений Старшины.   Это отнюдь не выражалось в потакании "черни", в натравливании её на "значных", как утверждает Грушевский. Будучи государством помещичьим, монархическим, пережившим в XVII веке ряд страшных бунтов и народных волнений, Москва боялась играть с таким огнем, от которого сама могла сгореть. Не установлено ни одного случая, когда бы царское правительство применяло подобные методы в Малороссии. Но оно прекрасно поняло, что не Казаки удерживают страну под царской властью, а простой народ.   В ответ на 14 статей, Трубецкой выдвинул свои пункты: Гетману без совета всей черни в полковники и в начальные люди никого не выбирать и не увольнять. Самого Гетмана, без царского указа не сменять. Начальных людей Гетман не может казнить Смертью, как это делал Выговский, без участия царского представителя. Запрещается распространять казачьи порядки на Белоруссию. Воеводам царским быть в Переяславле, Нежине, Чернигове, Браславле, Умани, но в войсковые казачьи права и вольности не вступаться, у реестровых Казаков на дворах не ставиться и подвод у них не брать. Без царского указу войн не начинать и на войну не ходить. За самовольное ведение войны - смертная казнь.   Сопоставление этих условий и контр-условий ясно обнаруживает стремление Старшины изменить дух и букву переяславского присоединения, в то время как Москва упорно стоит на их сохранении. Хотя новый Гетман и руководившие им казацкие воротилы приняли требования Трубецкого и подписали их не прошло и года, как Юрий Хмельницкий изменил. Необычайный переплет событий на Украине, вызванный изменой Выговского, сорвал фактически и отсрочил ещё на несколько лет намеченное Москвой введение Воевод. Только в Киеве им удалось удержаться; в большинстве же других городов, вследствие поднявшейся сумятицы, Воеводы не утвердились. Возобновление переговоров о введении воеводского управления началось лишь в 1665 году по инициативе Гетмана Брюховецкого.   Но, чтобы понятной стала самая его инициатива, необходимо сказать несколько слов о приходе к власти этого человека. Иван Мартынович Брюховецкий начал свою карьеру, как кошевой атаман в Сечи. Отсюда он стал вмешиваться в события левого берега, заявив себя ревностным сторонником Москвы, но в отличие от Самка и Золотаренка, представлявших значное Казачество, Брюховецкий держал сторону "черни". Его соперничество носило, таким образом, социальный характер.   Когда, 18 июня 1663 г., собралась в Нежине "черневая" рада, т.е. такая в которой участвовали наряду со значными также простые Казаки, ни в каких реестрах не состоявшие, то царскому посланнику кн. Гагину не дали даже прочитать царского указа об избрании Гетмана - Толпа начала выкрикивать имена кандидатов, главным образом, Самка и Брюховецкого. Запорожцы кинулись на сторонников Самка, столкнули кн. Гагина с его места и провозгласили Гетманом Брюховецкого. В свалке убито было несколько человек, а Самко едва спасся бегством в воеводский шатер. Он жаловался на незаконность выборов. Гагин созвал новую раду, но она оказалась для Самко ещё более печальной по своим результатам. Те, что стояли, вначале, за него, - перешли теперь на сторону Брюховецкого. "Чернь", не довольствуясь "избирательной" победой, кинулась грабить возы Старшины, а потом резать и саму Старшину. Три дня продолжались убийства. Самко и Золотаренко выволокли на войсковой суд, обвинили в измене и казнили вместе с Толпой их сторонников.   Пред нами - первый случай прихода к власти "черни", сумевшей выдвинуть на Гетманство своего ставленника. Этим объясняется успех Брюховецкого в первые годы его Гетманства. Ему удается довольно быстро навести порядок на левой стороне Днепра, а потом перекинуться и на правый, где его влияние стало расти так быстро, что встревожило П. Тетерю, заставив его искать путей для перехода на сторону Москвы. Сам Иван Выговский, всеми оставленный, но носивший титул "Гетмана русского и сенатора польского", стал подумывать об измене королю. В 1664 г. он снесся с полковником Сулимою, дабы поднять восстание в пользу царя, перебить польских старост и отнять имения у Шляхты. Он был расстрелян Поляками.   "Чернь", по обеим сторонам Днепра, тяготела, как прежде, к Москве. Почувствовав за собой мощь низового Казачества, крестьянства и горожан, Брюховецкий сразу понял, какую позицию должен занять в отношении Москвы. В 1665 г. выражает он желание "видеть пресветлые очи государевы" и 11 сентября является в Москву во главе пышной свиты в 535 человек. Поведение его в Москве столь необычно, что заслуживает особого внимания. Он сам просит царя о присылке Воевод и ратных людей в украинские города и сам выражает пожелание, чтобы сборы с мещан и с поселян, все поборы с мельниц, кабаков, а также таможенные сборы шли в пользу Государя. Просит он и о том, чтобы митрополит киевский зависел от Москвы, а не от Константинополя.   Казалось, появился наконец Гетман за хотевший всерьез уважать суверенные права Москвы и понимающий свое Подданство не формально, а по настоящему. Желая дать как можно больше доказательств благих намерений, Брюховецкий выражает пожелание жениться на девушке из почтенного русского семейства. За него сватают княжну Долгорукую и самому ему жалуют боярское звание. Враги Брюховецкого, значные Казаки, находившиеся в лагере П. Тетери и П. Дорошенко, объявили его изменником и предателем Казачества, но, совершенно очевидно, поведение Брюховецкого объясняется желанием быть популярным в народе.   От Гетмана выбранного "чернью" народ ждал Политики согласной с его чаяниями. Известно, что когда Воеводы стали прибывать в малороссийские города, жители говорили казацким Старшинам в лицо: "Вот наконец Бог избавляет нас; впредь грабить нас и домов наших разорять не будете" {54}.   Тем не менее, по прошествии известного времени, "боярин-Гетман", по примеру Выговского и Хмельницкого, изменил Москве. Причины были те же самые. Почувствовав себя прочно, завязав крепкие связи в Москве, заверив её в своей преданности и в то же время снискав расположение простого украинского народа, Гетман вступил на путь своих предшественников - на путь беззастенчивого обогащения и обирания населения. Окружавшая его Старшина, вышедшая из "черни", очень скоро забыла о своем происхождении и начала притеснять вчерашнюю братию с таким усердием, что превзошла прежнюю "значную" Старшину. Результат не замедлил сказаться. Прелесть добычи породила ревность и боязнь лишиться хотя бы части её.   В московской администрации, которую сами же пригласили, стали усматривать соперницу. И это несмотря на то, что Воеводы лично никаких податей не собирали, собирали по-прежнему "полковники с бурмистрами и войтами по их обычаям". Собранные суммы передавались Воеводам. Местная казачья администрация не упразднялась и не подменялась Москалями. Тем не менее, не успели Воеводы с ратными людьми прибыть в города, а им уже стали говорить: "Вот Казаки заведут гиль и вас всех отсюда погонят". Русских стали называть злодеями и Жидами.   Особенно заволновалось Запорожье. Запорожцы, в отличие от реестровой Старшины, боялись Воевод не по фискальным, а по военным соображениям. Они заботились, чтобы не было пресечено их привольное разбойничье житье в Сечи. Малейший намек на покушение, в этом смысле, вызывал у них реакцию. Когда Москва, по совету Брюховецкого, решила послать свой гарнизон в крепость Кодак, расположенную близко к Сечи и служившую как бы ключом к Запорожью, это послужило причиной антимосковских выпадов сечевиков.   В мае 1667 г. ими было зверски перебито московское посольство во главе со стольником Лодыженским, ехавшее по Днепру в Крым. Кроме того, они стали сноситься с правобережным Гетманом Дорошенко, с Крымом, с Поляками, со всеми врагами Москвы. К казачьему недовольству присоединилось открытое раздражение высшего духовенства, перепуганного просьбой Брюховецкого о поставлении в Киев митрополита московской юрисдикции. Сам царь отклонил это ходатайство, заявив, что без согласия константинопольского патриарха не может этого сделать, но малороссийское духовенство насторожилось и повело интригу для отпадения Украины.   Совокупность этих причин, к которым примешалось множество личных дел и обстоятельств, вроде того, что Дорошенко поманил Брюховецкого перспективой распространения его власти на оба берега, обещав поступиться ему своей булавой, при условии измены Москве, - привели к тому, что Брюховецкий в конце 1667 г. собрал раду из полковников и Старшины, где выработан был план изгнания московских войск и Воевод из Малороссии. Сначала запретили платить подати царю. Крестьяне, чуя недоброе, неохотно повиновались, а кое-где и совсем противились приказам Старшины, как это имело место в Батуринском и Батманском уездах. За это их мучили и грабили до того, что им нечем стало платить. Сборщиков податей жестоко преследовали, особенно мещан-откупщиков; им резали бороды и грозили: будьте с нами, а не будете, то вам, Воеводе и русским людей жить всего до масленицы" {55}.   В Москве, узнав о начавшейся шатости, решили сделать последнее усилие, чтобы удержать Старшину от измены - послали 6 февраля 1668 г. увещательную грамоту Гетману: "А если малодушные волнуются за то, что нашим Воеводам хлебных и денежных сборов не ведать, хотят взять эти сборы на себя, то пусть будет явное челобитье от всех малороссийских жителей к нам, мы его примем милостиво и рассудим, как народу легче и Богу угоднее" {56}.   Но быть может, именно эта грамота и ускорила взрыв. Из неё видно, что царь не прочь был пересмотреть вопрос о воеводских функциях, при условии челобитья от всех! малороссиян. Ему хотелось слышать голос всей земли, а не одной Старшины, не одного Казачества. Этого Старшина больше всего и боялась. Разрыв с Москвой произошел 8 февраля. Воевода и начальники московского войска в Гадяче, явившись в этот день к Гетману, чтобы ударить челом, - не были приняты. Потом Гетман призвал немца - полковника Ягана Гульца, командовавшего московским отрядом, и потребовал, чтобы тот немедленно уходил из города. Гульц взял с него клятву, что при выходе ничего худого ему сделано не будет.   Воеводе Огареву с криком и бранью сказали: "Если вы из города не пойдете, то Казаки вас побьют всех". Московских людей в Гадяче стояло всего 200 человек, крепости в городе не было, Воеводе ничего не оставалось, как отдать приказ о выступлении. Но когда подошли к воротам, они оказались запертыми. Гульца с начальными людьми выпустили, но стрельцов, солдат и Воеводу остановили. На них бросились Казаки. Только немногим удалось вырваться из города, но и их настигли и убили. Догнали и убили немца Гульца с товарищами. Огарев, раненый в голову, был взят местным протопопом и положен у себя, а жену его с позором водили по городу, учинив величайшее зверство. Ей отрезали грудь.   После этого Гетман разослал листы во все концы с призывом очищать остальные города от московских ратных людей. Через четыре месяца, 7 июня 1668 г., Брюховецкий был убит Казаками. Он весьма просчитался в своих сношениях с Дорошенко; тот не только не был намерен отдавать ему булаву, но потребовал, чтобы Брюховецкий сложил свою. Выяснилось, также, что приближенные Брюховецкого не любят его и ждут случая перейти на сторону Дорошенко. В таком положении, Гетман решил поддаться турецкому Султану и отправил послов в Константинополь. Но дни его были сочтены. Под Диканькой он узнал о приближении Дорошенко и когда тот явился, свои же собственные Казаки, совместно с дорошенковцами, убили "боярина-Гетмана".   В результате его измены турецкий Подданный Дорошенко захватил 48 городов и местечек. Москва потеряла, кроме фуража и продовольствия, 183 пушки, 254 пищали, 32 тысячи ядер, всякого имущества на 74 тысячи рублей, да деньгами 141.000 руб. {57}.   По тем временам это были крупные суммы. Как только Дорошенко ушел на правую сторону Днепра, вся левобережная Украина снова стала переходить к Москве. Здесь нельзя не сказать несколько слов о Дорошенке, который по сей день остается одним из кумиров самостийнического движения и поминается в качестве борца за "незалежность".   Этот человек причинил украинскому народу едва ли не больше несчастий, чем все остальные Гетманы вместе взятые. История его такова. После измены Выговского, только Киев продолжал оставаться в московских руках, вся остальная правобережная Украина отдана была Полякам. С избранием Юрия Хмельницкого она на короткое время вернулась к царю с тем, чтобы с его изменой опять попасть в польские руки. Тетеря, в продолжении своего короткого Гетманства, удерживал её в королевском Подданстве, а когда на смену ему, в 1665 году, пришёл Пётр I Дорошенко, тот заложился за турецкого Султана главу обширной рабовладельческой империи.   У турок существовал взгляд на юго-восток Европы, как на резервуар рабской силы, почерпаемой с помощью крымских, азовских и белгородских (аккерманских) Татар. Их набеги на Русь и Польшу представляли собой экспедиции за живым товаром. Десятки и сотни тысяч славян поступали на невольничьи рынки в Константинополе и в Малой Азии. Но до сих пор этот ясырь добывался путём войн и набегов; теперь, с утверждением на Гетманстве Дорошенко, Татары получили возможность административно хозяйничать в крае.   Период с 1665 по 1676 г., в продолжении которого Дорошенко оставался у власти, был для правобережной Украины временем такого опустошения, с которым могут сравниться только набеги Девлет Гирея в середине XVI века. Татары, приходившие по зову Дорошенка и без оного, хватали людей направо и налево. Правый берег превратился в сплошной невольничий рынок. Торговля в Чигирине шла чуть не под самыми окнами гетманского дома. Жители начали "брести розно", одни бежали в Польшу, другие на левый берег, третьи - куда глаза глядели.   В 1672 г. Дорошенко привел в Малороссию трехсоттысячное турецкое войско и разрушил Каменец Подольский, в котором все церкви обращены были в мечети. "Здесь все люди видят утеснение от турок, Дорошенко и нас проклинают и всякое зло мыслят" - писал про правый берег каневский полковник Лизогуб.   Под конец, там начался голод, так как люди годами ничего не сеяли из-за Татарского хищничества. По словам Гетмана Самойловича, Дорошенко и сам, в конце концов, увидел, что ему "не над кем гетманить, потому что от Днестра до Днепра нигде духа человеческого нет, разве где стоит крепость польская". Лавируя между Польшей, Москвой и Крымом, Дорошенко нажил себе множество врагов среди, даже, значного Казачества. Против него действовали не только левобережные Гетманы, но поднялись также избранные Запорожцами Суховей, Ханенко и другие.   Залавировавшись и заинтриговавшись, он кончил тем, что сдался на милость Гетману Самойловичу, обещавшему ему от имени Москвы приют и безопасность. Переехав в Москву, Дорошенко назначен был вятским Воеводой, в каковой должности и умер.   Сбылось, таким образом, слово, сказанное, как-то раз, Демьяном Многогрешным - преемником Брюховецкого: "А сколько своевольникам ни крутиться, кроме великого Государя деться им негде".   Многогрешный, видимо, понимал, что пока вся толща украинского народа стихийно тяготеет к Москве, казачья крамола обречена на неудачу. Знаменитая украинская исследовательница и патриотка А.Я. Ефименко, которую трудно заподозрить в симпатии к самодержавию, писала: "Как союз Малороссии с Россией возник в силу тяготения к нему Массы, так и дальнейшая Политика русского правительства, вплоть до второй половины XVIII столетия, имела демократический характер, не допускавший никакой решительной меры, направленной в интересах привилегированного Сословия против непривилегированного" {58}.   Кончилось, однако, тем, что "привилегированным" удалось восторжествовать и над этой Политикой, и над непривилегированным населением Украины. Соблюдая все дарованные ею права и вольности, но, постоянно терпя нарушение своих собственных прав, Москва вынуждена была, в сущности, капитулировать перед половецкой ордой, зубами и когтями вцепившейся в ниспосланную ей судьбой добычу. В течение полустолетия, протекшего со Смерти Богдана Хмельницкого до измены Мазепы, Москва была измотана непрерывными гетманскими интригами, "замятнями", переходами на польскую сторону. Не успевала вводить Воевод, как через некоторое время приходилось выводить их снова. В этом и заключался метод казачьей борьбы против царской администрации.   Существенной его частью была антимосковская Агитация, жалобы на воеводские притеснения и неустанные требования полного упразднения Воевод. Бывали случаи, когда Москва сурово вычитывала Казакам их измены; особенно сильную речь произнес в 1668 г. на глуховской раде кн. гг. Ромодановский. В ответ на просьбу Старшины о выводе государевых ратных людей из малороссийских городов, он прямо спросил: "Какую вы дадите поруку, что впредь измены никакой не будет?" Гетман и Старшина на это промолчали. "И прежде были договоры, - сказал Ромодановский, - перед святым Евангелием Душами своими их крепили и что ж? Соблюли их Ивашка Выговский, Юраська Хмельницкий, Ивашка Брюховецкий? Видя с вашей стороны такие измены, чему верить? Вы беретесь все города оборонять своими людьми, но это дело несбыточное. Сперва отберите от Дорошенки Полтаву, Миргород и другие; а если бы в остальных городах царских людей не было, то и они были бы за Дорошенком" {59}.   Несмотря на столь категорические заявления, Москва не выдержала бесконечной гетманской крамолы и сдалась. Как только удалось заключить более или менее прочный мир с Поляками и объединить всю оставшуюся Украину под одним Гетманом Самойловичем - она свела свою администрацию на нет, и фактически отдала край в гетманское, старшинское управление. До учреждения "Малороссийской коллегии" в 1722 г., правительство довольствовалось номинальным пребыванием Малороссии в составе Российского Государства. Оно содержало в некоторых городах воинские гарнизоны, но от управления краем, фактически, устранилось. Все доходы с городов и сел Малороссии остались в гетманской казне.   Пропагандистские Измышления Самостийников о грабеже Украины царским правительством рассчитаны на невежественных людей и не выдерживают соприкосновения с серьезным исследованием этого вопроса. Даже за короткое пребывание Воевод в некоторых украинских городах, правительство не поживилось ни одним рублем из местных сборов - все шло на военные нужды Малороссии. Приходилось нередко посылать туда кое-что из московских сумм, потому что казачье начальство совершенно не заботилось о состоянии крепостей. Старшина дошла до того, что и этими присылками воспользовалась, как прецедентом, чтобы выпрашивать у царя денежные подачки.   Когда Мазепа своим хищничеством довел край до финансового истощения, генеральная канцелярия обратилась в Москву за деньгами на жалованье охотничьему войску. Там были немало удивлены и ответили, что если раньше и были дотации, то объяснялось это военным временем, а теперь никакой войны нет. Москва напоминала, что "всякие доходы в Малороссии за Гетманом, Старшиною и полковниками, и бить ещё челом о деньгах стыдно".   Пётр I, позднее, говорил: "Можем непостыдно рещи, что никоторый народ под солнцем такими свободами и привилегиями и легкостью похвалиться не может, как по нашей царского величества милости, малороссийский, ибо ни единого пенязя в казну нашу во всем малороссийском краю с них брать мы не повелеваем". Это была Правда. Полвека спустя, в 1764 г., было разработано секретное наставление Н. А. Румянцеву, при назначении его малороссийским генерал-губернатором, где между прочим говорилось: "От сей толь обширной, многолюдной и многими полезными произращениями преизобильной провинции, в казну государственную (чему едва кто поверить может) доходов никаких нет. Сие однакож так подлинно, что напротив того ещё отсюда отпускается туда по сороку по восьми тысяч рублей" {60}.   М.С. Грушевский, возмущавшийся тем, что Москва в Переяславле не удовлетворила, якобы, казачью просьбу о том, "чтобы все доходы с Украины поступали в местную казну и выдавались на местные нужды", - мог бы совершенно успокоиться при виде практики фактически установившейся в Малороссии. Из страны, действительно, не уходило "ни единого пенязя", все оставалось в руках местных властей. Другой вопрос, действительно ли собиравшиеся деньги "выдавались на местные нужды?"   Если бы выдавались, не было бы такого вопиющего неустройства во всех делах, не было бы народного ропота и недовольства, и не было бы волшебного превращения, за ничтожно-короткий срок, Запорожских голодранцев в обладателей огромных состояний. Уже в XVIII веке малороссийские помещики оказываются гораздо богаче великорусских, как землями, так и деньгами. Когда у Пушкина читаем: "Богат и славен Кочубей, его поля необозримы" - это не поэтический вымысел.   Пётр I глубоко ошибался, полагая, будто "свободами", "привилегиями" и "легкостью" пользуется весь малороссийский народ. Народ чувствовал себя не лучше, чем при Поляках, тогда как "свободы" и "легкости" выпали на долю одному значному Казачеству, налегшему тяжелым прессом на все остальное население и обдиравшему и грабившему его так, как не грабила ни одна иноземная власть. Только абсолютно бездарные, ни на что не способные урядники не скопили себе богатств. Все остальные быстро пошли в гору. Мечтая издавна о Шляхетстве и стараясь всячески походить на него, Казаки лишены были характерной шляхетской брезгливости к ростовщичеству, к торговле, ко всем видам мелкой наживы.   Особенно крупный доход приносили мельницы и винокурни. Все они оказываются в руках Старшины. Но главным источником обогащения служил, конечно, уряд. Злоупотребление властью, взяточничество, вымогательство и казнокрадство лежат в основе образования всех! крупных частных богатств на Украине. Величайшими стяжателями были Гетманы.   Нежинский протопоп Симеон Адамович писал про Гетмана Брюховецкого, что тот "безмерно побрал на себя во всей северской стране дани великие медовые, из винного котла у Мужиков: по рублю, а с Казака по полтине, и с священников (чего и при польской власти не бывало) с котла по полтине; с Казаков и с Мужиков поровну от сохи по две гривны с лошади, и с вола по две же гривны, с мельницы по пяти и по шести рублев же брал, а кроме того от колеса по червонному золотому, а на ярмарках, чего никогда не бывало, с малороссиян и с великороссиян брал с воза по десять алтын и по две гривны; если не верите, велите допросить путивльцев, севчан и рылян..." {61}.   Сохранилось много жалоб на хищничество Гетмана Самойловича. Но всех превзошел Мазепа. Он ещё за время своей службы при Дорошенко и Самойловиче скопил столько, что смог, согласно молве, проложить золотом путь к булаве. А за то время, что владел этой булавой, - собрал несметные богатства. Часть из них хранилась в Киево-Печерском монастыре, другая в Белой Церкви и после бегства Мазепы в Турцию досталась царю. Но Петру I сообщили, что это далеко не все - много было зарыто и запрятано.   С собой Мазепа успел захватить такие богатства, что имел возможность в изгнании дать взаймы 240.000 талеров Карлу XII, а после Смерти Гетмана при нём найдено было 100.000 червонцев, не считая серебряной утвари и всяких драгоценностей. Петру I, как известно, очень хотелось добиться выдачи Мазепы, для каковой цели он готов был пожертвовать крупными суммами на подкуп турецких властей. Но Гетман оказался богаче и перекупил турок на свою сторону {62}.   Сам собой возникает вопрос, почему царское правительство допустило такое закабаление Малороссии кучкой "своевольников", почему не вмешалось и не пресекло хозяйничанья самочинно установившегося, никем не уполномоченного, никем не избранного казачьего уряда?   Ответ прост: в правление Алексея Михайловича, Московское царство, не успевшее ещё оправиться от последствий Смуты, было очень слабо в военном и экономическом отношении. Потому и не хотело принимать, долгое время, в свой состав Малой России. Приняв её, обрекло себя на изнурительную тринадцатилетнюю войну с Польшей.   Оно само постоянно содрогалось от внутренних бунтов и потрясений. С восьмидесятых годов начались дворцовые перевороты, правление малолетних царей и временщиков. До самого XVIII века оно пребывает в состоянии слабости. А там начинается Великая Северная война, поглотившая на целую четверть столетия его внимание и энергию. Удерживать при таких обстоятельствах обширный, многолюдный край с помощью простой военной силы не было никакой возможности.   Только с её же собственной помощью можно было удержать Малороссию - завоевать её симпатии или, по крайней мере, лояльность. Казачье буйство, само по себе, ничего страшного не представляло, с ним легко было справиться; опасным делала его близость Польши и Крыма.   Каждый раз, когда Казаки приводили Татар или Поляков, москвичи терпели неудачу. Так было под Конотопом, так было под Чудновым. Казаки знали, что они страшны возможностью своего сотрудничества с внешними врагами, и играли на этом.   Надо было уступать их прихотям, не раздражать без особой нужды, смотреть сквозь пальцы на многие проступки и строго следить за соблюдением дарованных им прав. Все первые пятьдесят лет после присоединения Малороссии представляются старательным приручением степного зверя.   Многие государственные люди в Москве теряли терпение в этой игре и приходили к мысли отказаться от Украины. Таков был знаменитый А. Л. Ордин-Нащокин, вершитель внешней Политики при Алексее Михайловиче. Своими непрестанными изменами и путчами Казаки до того ему опротивели, что он открыто высказывался за лишение Украины русского Подданства.   Только глубокая религиозность царя Алексея Михайловича, приходившаго в ужас при мысли об отдаче православного народа католикам или магометанам, не позволяла распространения подобных тенденций при дворе. Содержание   www.pseudology.org