03 июня 2008, 09:25
 Надежда Некрасова и Никита Петров
Механизм рассекречивания,
сложившийся в середине 1990-х годов,.. должен быть отменен
гипертекстовая версия
1990-годы стали временем открытия архивов, архивных публикаций по важнейшим фактам советской истории, время принятия важнейших решений, реформирующих архивы и архивное дело в целом. Что происходит с рассекречиванием архивных документов сейчас?
 
Почему не выполнен Указ Б.Н. Ельцина от 1992 года, в котором предписывалось в течение 3-х месяцев рассекретить законодательные и иные акты, послужившие основанием для массовых репрессий и посягательств на права человека, «…независимо от времени их создания»?
 
О проблеме доступа к документам, отражающим важнейшие события истории XX века мы побеседовали с доктором исторических наук, заместителем председателя совета Научно-информационного и просветительского центра Мемориал Никитой Петровым, автором книг и многочисленных статей, посвященных истории советского террора, массовых репрессий и карательных органов.
Интервью взяла Надежда Некрасова

Вы являетесь автором исследований истории советских карательных органов,
автором многочисленных статей и выступлений о проблемах рассекречивания
документов. Какова ситуация с рассекречиванием сейчас?
Остались ли нерассекреченными принципиально важные для изучения
прошлого комплексы документов?

Никита ПетровСитуация за прошедшие годы конечно же не улучшилась. Я бы не сказал, что она стала кардинально хуже, она скорее находится, как и вся страна, в стадии стагнации. Тот механизм рассекречивания, который был задуман и отлажен чиновниками, в последнее время все больше и больше дает сбоев. На сегодняшний день орган, отвечающий за рассекречивание документов советской эпохи – «Межведомственная комиссия по защите государственной тайны». Как видите, название многоговорящее.
 
Эта Комиссия должна была бы рассекречивать довольно большие массивы документов, но сегодня не справляется даже с малым. Нам известны случаи возмутительного возврата из Межведомственной комиссии нерассекреченными больших массивов документов.
 
Например, комиссия наотрез отказалась заниматься рассекречиванием фонда «Судебной комиссии» Политбюро ЦК, через которую проходили утверждения всех смертных приговоров, вынесенных судебными органами, начиная с 1924 года. Этот фонд хранится в РГАСПИ (Российский государственный архив социально-политической истории), и по принятому ещё в июне 1992 года Указу Ельцина, в котором говорится о снятии ограничительных грифов с документов о репрессиях и иных нарушениях прав человека, а также по «Закону о государственной тайне» (1993) все материалы этого фонда давным-давно подлежали рассекречиванию. Руководитель Федеральной архивной службы В.П. Козлов заявил, что в прошлом году Межведомственная комиссия рассекретила 2 тысячи документов.
 
(В Докладе руководителя Федерального архивного агентства В.П. Козлова «Об итогах
работы… в 2007 году…» говорится, что рассекречено полностью 2750 дел и 1062 документа…,
в то же время продлены на 10-15 лет сроки секретного хранения ряда дел и документов,
представленых на комиссию». Для сравнения: в 2006 году по инициативе Росархива было
рассекречено 2055 дел и 3414 документов, 414 комплектов документов государственных
архивов и 96,421 документ из депозитарных хранилищ – НН.).
 
Да это же капля в море! Плановое рассекречивание больших массивов документации не проводится. Так, с 1995г. в плане комиссии значится пункт о рассекречивании протоколов и материалов к протоколам Секретариата ЦК КПСС за период с 1954 и до 1971 год. Но до сих пор это не сделано! В принятии решений Межведомственная комиссия просто нарушает закон. Это я говорю на основе собственного опыта: когда я письменно попросил рассекретить 33 документа Советской администрации в Германии периода с 1945 по 1949 годы, хранящиеся в Государственном архиве Российской Федерации, т.е. просил сделать то, что, безусловно, должно быть сделано гораздо раньше, были рассекречены далеко не все документы. 29 рассекретили, а несколько оставили на секретном хранении, причем без объяснения причин и без точной ссылки на конкретный пункт «Перечня сведений, составляющих государственную тайну». Это, безусловно, нарушение регламента работы и самой Межведомственной комиссии, и нарушение «Закона о государственной тайне».

В архивах до сих пор остаются засекреченными огромные массивы документации, которые как раз связаны с механизмом принятия решений, с внешнеполитической деятельностью КПСС, и даже документы о массовых репрессиях. Хотя здесь, как я уже много раз говорил, вполне очевидно, что сведения о репрессиях и любых нарушениях прав человека не могут составлять государственную тайну независимо от давности события. Об этом четко говорится в «Законе о государственной тайне». Даже свежие документы 70-80-х годов, если речь идет о нарушениях прав человека и репрессиях со стороны КГБ, безусловно должны быть рассекречены. И неважно, на каком уровне приняты решения - будь то постановление Политбюро ЦК КПСС, Совета Министров СССР или Президиума Верховного Совета СССР.

В этих условиях возникает почва для очень больших спекуляций. Достаточно вспомнить Катынское дело: Военная прокуратура закончила расследование и в 2004 году подготовила заключение: постановление о прекращении дела, и тут же его засекретила. Таким образом, получается, что правду от нас постарались скрыть. Кто виноват в этой трагедии, какие должностные лица СССР принимали решения о расстреле - вроде бы все это известно, но отсутствие именно этого правового акта, где руководители СССР были бы названы преступниками, в отношении которых дело прекращено за их смертью, оставляют простор для спекуляций.
 
Поэтому сегодня появляются совершенно, я бы сказал, спекулятивные книги, в которых авторы пытаются приписать эти расстрелы немцам. Это не просто в русле традиционной советской пропаганды, но и против истины: авторы всех этих публикаций не потрудились прояснить один простой факт: в апреле-мае 1940-го года военнопленные-поляки (числом около 15 тысяч!) из трех лагерей просто исчезают, родственники перестают получать от них какие-либо письма. Ни одного письма или весточки начиная с апреля – мая 1940 года! Объяснить, куда люди делись, авторы не в состоянии, но зато, гораздые на выдумки и фальшивые аргументы, наводят тень на плетень, пользуясь тем, что важнейшие документы Военная Прокуратура не захотела придать гласности.

А все очень просто: досужие рассуждения о том, что, дескать, эти 15 тысяч военнопленных поляков были отправлены в «сверхтайные лагеря» и им, дескать, запретили переписку, не выдерживают никакой критики. В предвоенные годы ни таких лагерей, ни таких правил не существовало. Невозможно представить, что из полутора десятков тысяч ни один не нашел способа сообщить о себе. Такая свехстрогая изоляция невозможна была даже в особых тюрьмах НКВД.
 
На самом же деле, в те годы осужденные к лагерным срокам писали домой письма, и иностранцы в том числе, права переписки их никто не лишал. Зато формула «10 лет без права переписки», изобретенная в 1937 г. в качестве ответа родственникам осужденных, означала, как мы теперь отлично знаем по документам, только одно - расстрел. Тогда же, в 1937 году, был и изобретен «особый порядок» осуждения, означавший осуждение к смерти по утвержденным в НКВД и на Политбюро спискам, то есть это означало применение расстрела без всякой формальной судебной процедуры.
 
И с тех пор во внутренних бумагах НКВД «особый порядок» был эвфемизмом означавшим расстрел. В сохранившейся в архиве ФСБ «справке-заместителе» на письмо Берии на имя Сталина с предложением расправиться с польскими военнопленными и гражданскими лицами, тема письма обозначена предельно ясно: «о рассмотрении в особом порядке дел военнопленных». Интересно, какие ещё доказательства нужны тем, кто считает, что во всем «виноваты немцы»?

Каким образом процесс рассекречивания можно ускорить и упорядочить?

Конечно, надо понять, от кого зависит ускорение процесса рассекречивания документов. Дело в том, что сам механизм забюрократизирован донельзя. Механизм рассекречивания, сложившийся в середине 1990-х годов, не выдерживает никакой критики и, безусловно, должен быть отменен. И здесь нужна инициатива Федерального архивного агентства - выйти с соответствующими просьбами и в Правительство, и на имя Президента о том, чтобы механизм рассекречивания имел совершенно иной характер.

Должен быть четкий механизм засекречивания, т.е. автоматически открываются документы, абсолютно все документы до определенного периода, например до 30-летнего срока хранения (именно эта норма содержится в Законе о государственной тайне как рекомендательный срок). А именно те документы, актуальность которых сохраняется ввиду их содержания, должны засекречиваться.
 
Это несколько иная ситуация - не рассекречивание, а открытие архивов с оставлением закрытыми лишь отдельных документов. Вот тогда, конечно же, процесс пойдет гораздо быстрее. И, конечно, надо передоверить ряд подобных процедур самим архивам.

С моей точки зрения можно вообще без всяких бюрократических процедур смело открыть все документы до 1991 года, признав тем самым, что мы живем все-таки в другой стране, и что в августе 1991 произошел, я бы сказал, качественный разрыв между советским прошлым и нашим сегодняшним настоящим.
 
Иначе получается, что все советские скелеты, все советские тайны мы тащим обратно к себе в шкаф.

А какова роль экспертов в рассекречивании и засекречивании архивных документов?

Экспертов вообще не должно быть или же эксперты должны быть хорошими учеными - историками, знающими что, где и когда уже было опубликовано, что, где и когда уже изучено и понятно. И тогда не было бы этих дурацких игр на пустом месте. Сегодняшние же эксперты – это чиновники, представители всех ведомств (не только «силовых», но и таких как Минздрав), которые обмусоливают каждый документ в отдельности, пытаясь понять, «нет ли в нем чего»?
 
А их взгляд «узковедомственный» и крайне ограниченный. Ещё хуже то, что эти безграмотные эксперты (в основном отставники и пенсионеры из ведомств) для облегчения своей работы пользуются ведомственными инструкциями, которые созданы именно для регламентации рассекречивания. И эти инструкции нам недоступны – либо секретны, либо с грифом ДСП. А тогда как мы можем удостовериться в добросовестности экспертов и в правильности их решений?

Я могу сказать, от кого ещё зависит ускорение процесса рассекречивания - конечно же, от активности исследователей, которые работают в архивах. Они должны слать официальные запросы в те архивы, в которых они работают, а не ждать, когда для них что-то откроют. Это, кстати механизм, который очень четко описан в ст. 15 Закона о государственной тайне: каждый вправе требовать рассекречивания того или иного документа или массива документов, и его просьба должна обязательно рассматриваться.
 
Когда этих просьб станет достаточно, чтобы мы сказали, что комиссия в том виде, в котором она существует сейчас, никогда с этим не справится и должна быть реформирована, тогда этот процесс тронется с мертвой точки. Здесь, конечно же, важна инициатива и Федерального архивного агентства, иначе ничего не будет достигнуто.

Кроме государственных архивов (федеральных - бывших центральных и
региональных – бывших областных) существуют крупные ведомственные архивы.
ФСБ, МВД, МИД, Минобороны, СВР, картографическая, геодезическая,
метеорологическая службы и некоторые другие ведомства (в настоящее время их
насчитывается 19), имеющие крупные архивы, практически никогда не передавали
свои документы в государственные архивы. Этим привилегированным ведомствам
государство предоставило право в течение очень длительного срока – от 75 до 100 лет
- хранить документы, образовавшиеся в процессе их деятельности, в своих
ведомственных архивах. Такой тип хранения называется депозитарным.
Вопросы доступа к документам депозитарных хранилищ, вопросы рассекречивания
хранящихся там документов, отданы, как правило, на откуп самим ведомствам,
а ведомства, особенно так называемые «силовые», зачастую относятся к документам
как к своей собственности. Это обстоятельство существенно затрудняет доступ
исследователям не только к документам этих архивов, но и в сами архивы.
Что с этим можно сделать?
Депозитарное хранение - это право временного хранения документов в своих архивах, предоставленное ведомствам, после чего они сдают документы на государственное хранение. Мы знаем, что депозитарное хранение, согласно договорам, которые Росархив заключает с соответствующими архивами – МВД, КГБ, МИД, предусматривает 75-летний срок депозитарного хранения. Я что-то не слышал, чтобы документы по 1933 год включительно были МИДом или ФСБ сданы на государственное хранение.
 
Здесь есть ряд вопросов: что это за продление депозитарного хранения? Я кстати не выступаю против самого депозитарного хранения как принципа - раз уж это сложилось, но тогда нужно понимать, что Федеральный закон от 22 октября 2004 года Об архивном деле в РФ распространяется и на ведомственные архивы. Поэтому эти архивы должны точно также представлять исследователям свои документы, независимо от того хранят они их депозитарно или эти документы ещё не годны для того, чтобы поступать на государственное хранение.

Я сейчас поясню: до 1979 года вообще не было никаких актов, которые бы регулировали депозитарное хранение. КГБ СССР впервые в 1979 году специальным постановлением Совмина СССР получил право хранить постоянно свои документы. Ведомства подчинялись Основным правилам работы ведомственных архивов 1986г., где четко было сказано о 15-летнем, предельном сроке хранения документов в ведомствах (речь идет о документах высших органов государственной власти и управления СССР, документах организаций союзного и республиканского подчинения – НН.) до передачи их в государственные архивы.
 
Это логично, потому что ведомства нуждаются в своей документации, их нормативно-правовая база обновляется в течение 15-20 лет, т.е. приказы, документы, которые регламентируют деятельность, необходимы, но старые уже можно было бы сдавать в соответствующие государственные архивы и никто не мешал бы им хранить копии приказов, но остальные документы должны сдаваться.

Подчеркну: я не против депозитарного хранения, но не с такими чудовищными сроками: 75 лет. Сроки должны быть, конечно, меньше, т.е. сегодня хранение документов сталинской эпохи в ФСБ, на мой взгляд, выглядит совершенно нелепо.

В 1994 году, через 3 года после Указа Ельцина о передаче документов КГБ на госхранение,
опять было решено присвоить архиву КГБ статус депозитарного хранилища с правом
хранения документов в течение 75 лет. Было ли что-нибудь передано из этого архива
на государственное хранение в период с 1991 по 1994 год?

Было передано. Я входил в состав комиссии при Президиуме Верховного Совета РСФСР, которая занималась архивами КГБ и КПСС и передачей их на госхранение, т.е. реализацией Указа Ельцина от 24 августа 1991 года. Были сделаны определенные шаги: в целом ряде регионов архивно-следственные дела на реабилитированных, которые хранились в управлениях КГБ, были переданы в государственные хранилища.
 
Они поступили либо в бывшие партийные, либо в областные архивы, то же самое было с проверочно-фильтрационными делами на лиц, проходивших проверку после Великой Отечественной войны. Я знаю точно, что из Московского управления КГБ 55 тысяч дел были переданы в РГВА (Российский государственный военный архив), т. е сначала, в 1995 г., в Особый архив, а сейчас они хранятся в РГВА, т.к. эти архивы объединились. Одним словом, какие-то подвижки, как раньше модно было говорить, были, но конечно после 1995, после получения права депозитарного хранения, никто и ничего не передавал.

И, кстати, совершенно непонятно почему в РГВА, куда переданы эти проверочно-фильтрационные дела, доступ к этим делам наглухо закрыт. Это грубейшее нарушение закона, ведь в документах - сведения и о репрессиях и о гонениях на бывших остарбайтеров.

В архивах Министерства внутренних дел до сих пор хранится огромный массив
документов Главного управления лагерей НКВД – МВД СССР. На госхранение в
90-е годы были переданы лишь документы центрального аппарата лагерной системы.
Собственно лагерные архивы, включающие в себя комплексы управленческой документации,
а так же личные дела заключенных хранятся в многочисленных архивах МВД и УФСИН Минюста.
Как вы думаете, не логичней ли бы было передать эти документы на государственное хранение?

Здесь наиболее сложная система, т.к. нет какого-либо централизованного хранения и более того, может быть, нет центральных справочных картотек, где четко было бы сказано, где хранится личное дело заключенного. Главный информационный центр МВД содержит сведения о репрессиях, т.е. там будет лишь ссылка на номер и место хранения архивно-следственного дела, а личные дела заключенных хранятся по месту содержания человека под стражей. Печально то, что не все они сохранились. По правилам, которые существовали в МВД, хранятся вечно только личные дела на тех заключенных, которые были расстреляны, умерли в заключении или получили там инвалидность, и на всех иностранцев.
 
Все остальные личные дела со временем уничтожались. В этом был свой практический смысл - ведь если человек не получил инвалидность и отсидел свои 3 года, то через 3 года его дело считали возможным уничтожить, потому что системе исполнения наказаний никакого дела до этого человека уже не было, а вот если наступала инвалидность или смерть, документы нужно было хранить для ответов на социальные запросы для начисления пособий и пенсий.

Разыскать личное дело одного конкретного заключенного совсем непросто. Мне известны примеры, когда люди годами ищут и не могут найти личное дело своего родственника. А архивы ФСБ и МВД совершенно бездушно и бюрократически относятся к их поискам и запросам. Например, дело на Григория Сокольникова, который был убит по приказу Сталина в Тобольской тюрьме мае 1939 г. никак «не могут найти». Его дочь, Гелиана Григорьевна Сокольникова, разослала запросы с просьбой найти дело в самые разные инстанции, везде отвечали - нет, не можем найти.
 
Ее просто напросто «футболят», отсылая из одного архива в другой, из ФСБ в МВД и обратно. А на самом деле, личные дела расстрелянных хранятся вместе с архивно-следственным делом. В случае с Сокольниковым, хотя он не был расстрелян, а был тайно убит в камере через два года после процесса, его дело следует искать в Центральном архиве ФСБ. Но и здесь отвечают: нет, не можем найти...
 
Я не понимаю, как долго можно издеваться над человеком, который хочет всего-навсего знать, где похоронен отец. А сведения о местах захоронения, как раз, отражаются в личном деле заключенного. Вся сложность поиска подобной информации ложится на потомков, они должны сами ясно представлять путь по лагерям и тюрьмам родственника и где теперь искать дело.

Я, кстати, не уверен, что эти документы будут легче разыскиваться, если будут переданы на госхранение. Их просто нужно собрать в одном месте и обеспечить к ним доступ, вот тогда это будет подобие некой цивилизованной процедуры

К ведомствам у нас одна претензия: дело не в том, что они хранят документы, а в том, что эти документы недоступны. Если ведомства хранят и обеспечивают сохранность документов, это очень хорошо, за это нужно сказать спасибо, но мы никогда не скажем спасибо за то, что эти документы не видят исследователи. Документы и история живы только тогда когда есть их заинтересованное изучение. А так можно считать, что их как будто бы и нет.

Поступают ли в «Мемориал» жалобы на то, что к определенным документам
государственных и ведомственных архивов не допускаются исследователи?

Конечно, поступают, и их очень много. Поступают и в Москву, и в наши региональные отделения. Чаще всего жалуются на невозможность доступа к архивно-следственным делам, невозможность доступа к определенным материалам областных архивов. Здесь две проблемы. Первая: тот механизм, который был придуман Росархивом, МВД и ФСБ по доступу к архивно-следственным и фильтрационным делам, совершенно нетерпим и неправилен (Положение о порядке доступа к материалам прекращенных уголовных и административных дел в отношении лиц, подвергшихся политическим репрессиям, а также фильтрационно-проверочных дел было подписано в 2006 году - НН). Нужно понимать, что если в делах есть какие-либо чувствительные сведения, тайна личной жизни, достаточно только эту часть дела не показывать, но все остальное исследователь должен знать. Мемориал создал бы гораздо большую базу данных о репрессиях в годы сталинского произвола, если бы не было этих всех препон. Региональные отделения Мемориала по сути лишены возможности работать с этими материалами.

И вторая проблема – то, что архив считает тайной личной жизни. Это совершенно произвольно трактуется в самых различных архивах - кто во что горазд. Нужно очень четко исследователю понимать, что тайной личной жизни являются лишь интимные отношения, финансовое положение, состояние здоровья и сведения об усыновлении.
 
Все остальное тайной личной жизни не является. Послужной список, прегрешения на работе, полученные выговоры - все это не является ни семейной, ни личной тайной. Более того, нужно и ещё одну вещь знать - если человека нет в живых, то нет уже и личной тайны. Поэтому в таких случаях вовсе не обязательно ждать 75 лет со дня создания каких-либо документов. Если мы заведомо знаем, что человека расстреляли или он уже умер, тайны личной жизни в таком случае нет.

Это нормальное правовое отношение к проблеме – личная тайна есть только у живого человека. Родственники, которые почему-то наделены законом правом закрывать какие-либо документы (заметьте – не личные, а государственные документы в государственном же архиве!), - это абсолютный нонсенс!
 
Родственники по существующему закону наследуют лишь имущественное и авторское право, но никак не право распоряжаться документами, созданными государством и хранящимся в государственных организациях. Это самодеятельность, и я примерно догадываюсь, откуда она идёт – именно из-за некоего чиновничьего нежелания попадать в щекотливые или острые ситуации.
 
На самом деле нужно понимать, что любой исследователь, который работает в архиве, любой журналист, который пишет на эти темы, отвечают перед законом за клевету, за искажение истины. Правдивые сведения, сколь бы предосудительны они ни были, кого бы они ни касались, не могут быть ограничены к публикации.
 
В данном случае мы видим охранительную систему, когда сам архив или архивный чиновник решает за людей что будет для них хорошо, что для них будет плохо. Я считаю, что должен решать не чиновник, а должен решать закон.

Популярно ещё одно мнение о том, почему нельзя допускать исследователей
к личным делам: вдруг откроется, что чья-то бабушка работала доносчиком
НКВД? Зачем эта информация потомкам?

Вообще-то в явном виде такая информация в личных делах не содержится. Могут быть только отдельные намеки. Хотя, конечно, я согласен, внуки не виноваты и дети не виноваты, но знать подобные вещи нужно только затем, что из-за сотрудничества чьей-то бабушки с НКВД были жертвы. Мы охраняем права палачей, но нас, почему-то, совсем не интересуют права жертв. Это довольно странно. Я вам больше скажу: я вообще считаю, что принцип должен быть совершенно четким и ясным.
 
Мы все участвуем в создании государственных документов, будучи налогоплательщиками. Государственные служащие, в том числе и работники госбезопасности, работали на наши деньги, получали зарплаты, и отражали свою деятельность в документах. Именно по этой причине мы имеем полное право знать, что в этих документах написано, и если эти люди привлекали к сотрудничеству чью-то бабушку (которой уже наверняка нет в живых), то мы и об этом тоже можем знать. Ведь в данном случае сотрудники госбезопасности действовали от нашего имени.

Дистанцирование рядового человека от государства, которое у нас сегодня происходит, губительно для самого государства. Отчуждение индивидуума от участия в управлении страной, от понимания государственных дел и от понимания того, для чего вообще существует государственное устройство, не только делает госаппарат самодостаточным и бесконтрольным, но и по сути неуправляемым.
 
Именно поэтому любой индивидуум должен не только во все эти вещи вникать, но и имеет полное и неотъемлемое право требовать ознакомления практически со всем массивом государственной документации, который был создан на самом деле и от его имени и на его средства.

Мы в Мемориале всегда советуем исследователям: требуйте письменного отказа из архива и, в случае несоответствия мотивов отказа Закону об архивном деле и Закону о государственной тайне, обращайтесь в суд – это самый действенный и эффективный способ.

И ещё одна проблема: информационные центры региональных управлений
внутренних дел добросовестно отвечают на запросы, родственникам высылают
фотографии из личных дел осужденных и предоставляют возможность
(если докажешь родство) ознакомиться с личными делами, но в ответе на
запрос о гибели заключенного в лагерях ГУЛАГА исправно пишут, что
диагноз – «раздробление костей черепа», причина смерти осужденного – «ранение
головного мозга»… На запрос, написанный в 2008 году, ответ получаешь
из 1937… Вспоминается, как все силовые ведомства любят праздновать
юбилеи, чтят преемственность.
Как вы считаете, должны ли родственники погибших в ГУЛАГе или даже
обычные исследователи знать фамилии работников НКВД, подписывавших
приказы о расстреле и имена непосредственно осуществлявших эти приказы,
подробности смерти и т.д.? Имеют ли родственники погибших такое право?

Конечно, потомки имеют право знать досконально все факты, содержащиеся в архивно-следственных и личных делах заключенных, включая и имена следователей. Имен расстрельщиков в этих делах нет. Единственный документ, содержащий их имена – это акт о приведении приговора в исполнении.
 
Эти акты хранятся отдельно и, кстати, в Центральном архиве ФСБ были официально рассекречены ещё в 1993 г.
 
И имена людей проводивших расстрелы, на мой взгляд, должны быть непременно обнародованы. А что касается диагнозов, то здесь ведомственные архивисты не оригинальны, они просто бездумно переписывают формулировки из старых архивных бумаг. А в итоге их современный ответ звучит чудовищно и нелепо.

Расскажите о вашей последней книге, вышедшей в этом году в
издательстве РОССПЭН (««Сталинский питомец» - Николай Ежов»).

Эта книга, которую я опубликовал в соавторстве с моим хорошим давним другом и коллегой Марком Янсеном из Амстердама, - опыт издания научной биографии Ежова. Впервые мы опубликовали её на английском языке в 2002 году в Гуверовском издательстве. С тех пор прошло некоторое время, и мы решили, что книгу нужно доработать и переиздать, конечно же, и на русском языке, т.к. она касается довольно важного периода нашей истории, годов большого террора 1937-38 гг.
 
Нынешний вариант является, с одной стороны, переводом, а с другой стороны это дополненный, переработанный и исправленный вариант первой книги с добавлением документов. В книгу включены очень важные, на мой взгляд, документы, характеризующие как самого Ежова, так и весь период репрессий. Это и выступления Ежова на активах НКВД, где он говорит о репрессивной политике, и его письма и заявления на имя Сталина, где он раскрывается и как руководитель НКВД, и как человек.

В нашей книге много подробностей из личной жизни Ежова, рассказов о том, какой он был человек, о его взаимоотношениях в семье, его пьянстве и алкоголизме, о сложных отношениях с другими руководителями НКВД. Подобных подробностей в книге довольно много. Я считаю, что это, с одной стороны, делает книгу интересной для читателя, с другой, она сохраняет все те атрибуты научности, которые необходимы: это развернутые архивные ссылки, публикация в приложении архивных документов, биографическая хроника Ежова, список литературы по теме и, наконец, аннотированный указатель имен, т.е. все то, что должно быть в нормальном научном издании.

Я могу сказать, что в нашей стране не очень много опыта научного издания биографий тех или иных деятелей. Я считаю, что в этом направлении следует продолжать работать. Конечно, в серию ЖЗЛ герои вроде Ежова как-то не очень подходят. Хотя они являются в какой-то степени замечательными - в смысле не такими, как все, но особенность их в том, что руководители-чекисты вроде Ежова при ближайшем рассмотрении ужасны и поступки их чудовищны.
 
В своей книге мы наглядно показываем, что Ежов, как и другие руководители, был типичным продуктом сталинской эпохи. Прежде всего, он был, и мы вынесли это в название своей книги, сталинским «питомцем», т.е. человеком, которого Сталин заботливо выращивал, заботливо готовил на роль главного палача. И когда он выполнил свою миссию, Сталин от него с такой же лёгкостью избавился, с какой когда-то назначил на этот высокий пост.

На торжественном открытии выставки, посвященной рассекречиванию
архивных документов и публикационной деятельности архивов, очень
много говорилось о том, каких успехов за 17 лет добились архивы в деле
открытия ранее секретных архивных документов. Почему вы
единственный выступили с вопросами и критикой?
Мне было странно, что никто на пресс-конференции не задавал вопросов (пресс-конференция перед выставкой «Рассекречивание архивных документов и публикационная деятельность архивов. 1992-2007" 8-13 апреля 2008 г. – НН.). Я надеялся на бурную дискуссию, на массу вопросов от исследователей по, может быть, мелким, но волнующим их темам. Есть масса вещей, которые вызывают недоумение и требуют прояснения. Почему люди промолчали, мне непонятно.
 
Это, кстати, неплохая иллюстрация к моему тезису о том, что исследователи сами виноваты, они неактивны, они не требуют, чтобы выполнялся закон. Но если исследователи не требуют, чтобы выполнялся закон, почему мы должны ждать от чиновника, что он будет сам его выполнять? Ведь для этого и существует подобное взаимодействие, для этого существуют те противоречия, которые заложены в самой системе: архивист - враг исследователя, исследователь - враг архивиста.
 
Но они, тем не менее, нуждаются друг в друге. Без интереса историков – исследователей, особенно зарубежных, архивы не смогут развивать публикаторские программы, получать средства от экспозиций и т.п. деятельности, подразумевающей широкое использование документов.

Историкам – исследователям тоже необходимо сотрудничество. Так что нужно постоянно находить точки соприкосновения. Такое вот «единство и борьба противоположностей». А если вспомнить тему обсуждения, то совершенно ясно, что и у архивистов, и у исследователей есть один главный враг – Межведомственная комиссия по защите государственной тайны, которая является инструментом в руках Кремля для ограждения нас от изучения правдивой истории нашей страны.
 
Сегодняшняя картина весьма показательна. государство тратит огромные организационные и идеологические усилия для создания «единственно правильного» учебника истории. А чтобы в этом деле никто не мешал – архивы лучше прикрыть и тем самым стреножить не в меру ретивых историков. Тогда никто не сможет нарушить «монополию на истину».

Мы имеем право на получение архивных документов советской эпохи в полном объеме и без купюр. Но надо всегда помнить, что права есть у того, кто умеет их отстаивать.

См. также:

Рогинский. Нобелевская премия и память о терроре
Рогинский. Без честного и последовательного анализа истории советского государственного террора у России нет ни настоящего, ни будущего
Рогинский. Всех поименно? Не стоит
Тематический выпуск журнала Индекс/Досье на цензуру – «Все достанется Мнемозине»
Специальный выпуск журнала «Новое литературное обозрение» «Институты нашей памяти: архивы и библиотеки в современной России»
Реакция на спецвыпуск НЛО в журнале «Отечественные архивы»
Источник
Архиважно!
Балуевский Юрий: лучших командиров должна знать вся страна 
В честь 90-летия архивной службы России открывается выставка 
Выпуски за 21 сентября 2004 г. — Российская Газета
Главный хранитель архивов Лубянки раскрыл для "РГ" досье о
Гражданский кодекс Российской Федерации от 18 декабря 2006 г. N ...
Гриф "Секретно" в свободном доступе
Дымарский Виталий: историю все еще пытаются превратить в....
Козлов Владимир, Новоселова Елена. Октябрь без тайн
Лубянка делится секретами
Млечин, Леонид: Вторая мировая война фактически началась...
Начальник Архивной службы Вооруженных сил РФ: Наша задача 
Невоенная тайна. ФСБ сняла гриф "секретно" с двух миллионов документов
Польша намерена рассекретить архивы Варшавского договора ...
Постановление Правительства Российской Федерации от 17 июня 2004 г ...
Приказ Министерства здравоохранения и социального развития ...
Приказ Министерства образования и науки Российской Федерации ...
Приказ Федеральной службы Российской Федерации по контролю за ...
Российская газета: Все рубрики / Происшествия / Преступления (Юг ...
Российская газета: Каталог всех материалов / Государство (Автор ...
Российские космонавты летали в космос со специальным пистолетом ...
Руководитель Росархива Владимир Козлов о тайнах архивов Победы 
СВР России обнародовала ранее неизвестные документы о Мюнхенском сговоре западных держав с Гитлером в сентябре 1938 года
Советский разведчик Джордж Коваль внедрился в суперсекретные ...
Уникальные документы о становлении отечественной космонавтики ...
Федеральный закон Российской Федерации от 7 февраля 2003 г. N 22 ...
Ячменникова Наталья. Гений или...
Чтиво
 
www.pseudology.org