Начало партийной деятельности
Вторая половина 1911 года была уже более насыщена классовой борьбой в
области экономической и политической. Начавшиеся в центральных
промышленных районах, в славном революционном Петербурге забастовки
рабочих быстро докатились до промышленных центров Украины и до
столичного Киева, который хотя и не числился индустриальным, но,
во-первых, это был один из крупнейших политико-экономических и
революционных центров страны, и, во-вторых, рабочих в Киеве было много,
в том числе железнодорожных. Подол, например, не считался районом
индустриальным, однако в нём было много солидных предприятий пищевой,
швейной, кожевенно-обувной, галантерейной, легкой, деревообрабатывающей
промышленности; были и такие крупные по тому времени предприятия, как
Южно-русский завод. Судоремонтники и речники днепровские, да и рабочие
небольших мастерских — самые обездоленные — были революционными.
В 1911 году, да уже и в 1910 году Киевская партийная организация
выступила с рядом важных документов, листовок.
Я был бесконечно счастлив, когда меня с благословения Подольского
райкома начали все больше вовлекать в практическую работу. Это меня
очень радовало и активизировало. Помню, как я был рад, когда мне и
другим моим товарищам — юным рабочим поручили распространять листовки
Киевской организации по поводу 1 Мая 1910 года.
Я собрал наш молодежный кружок, зачитал им листовку, а потом мы
распространили каждый полученную им порцию по Подолу, одновременно
зачитывая её рабочим. Хотя демонстраций не было, выход этой листовки в
период господствовавшей реакции был сам по себе большим радостным
событием для рабочих, поднявшим их революционное настроение.
Помню, когда к нам в Киев через некоторое время прибыли старые
выдающиеся большевики тов. Андронников, а позднее тов. Косиор Станислав.
Они высказали мне с приятным удивлением и удовлетворением свою оценку,
что в Киеве, в частности в Подольском районе, больше, чем во
встречавшихся им других организациях, имеется большая группа
теоретически подготовленных молодых партийных работников из рабочих, что
это благотворно сказывается на устойчивости ленинской позиции в Киевской
организации. Это было верно, и смею думать, что в этом сказалась и
работа нашего молодежного рабочего кружка, который в 1911-1912 годах
стал заметной силой среди подольских рабочих.
В нашем молодежном кружке уже с 1911 года давно созрело твердое желание
и готовность вступить в партию. Мои молодые товарищи уполномочили меня
доложить об этом их заявлении группе старых большевиков и просить их
помощи в райкоме партии. При первом же моём посещении группы старых
большевиков я доложил о просьбе членов молодежного кружка, в том числе,
конечно, и моей личной просьбе, помочь вступлению в партию. Все товарищи
горячо приветствовали и говорили, что пора мне быть в партии и они все
охотно дадут мне рекомендацию. При этом они мне сказали, что «чохом»,
сразу принять всех членов кружка нельзя. Сначала райком партии примет
тебя, Кагановича Лазаря, руководителя кружка, а потом персонально будут
рассматривать заявления каждого в отдельности.
Вскоре, в августе 1911 года, я без задержки был принят
Подольским
районным комитетом партии в ряды Киевской организации
Российской
социал-демократической партии — ныне Коммунистической партии Советского
Союза.
Несмотря на то что фактически еще до принятия меня в партию я был связан
с партийной организацией, когда это окончательно свершилось и я был
официально принят в партию, я ощутил, что свершился большой, решающий
шаг в моей жизни, что я поступил в Великий университет революции,
университет великой партии — университет Ленина!
Я хорошо понимал, что я
вступаю в ряды партии, борющейся не на жизнь,
а на смерть с сильным
врагом, с опытным, старым эксплуататорским миром
Я реально ощутил
колоссальную перемену в моей жизни, психологии, поведении. Прежде всего
— это проявление большого чувства и сознания ответственности за себя, за
свои понятия и действия, ответственность за весь тот великий коллектив —
партию, в ряды которой был включен. Если до этого я уже понимал, что для
освобождения пролетариата необходимо соединить рабочее движение с
социализмом, экономическую борьбу с политической классовой борьбой в
общенациональном и международном масштабе, то теперь мало было понимать.
Члену партии необходимо действовать, а не только и не просто
проповедовать социализм. Ведь утописты тоже проповедовали социализм, да
ведь даже меньшевики и ликвидаторы фальшиво клялись словом «социализм»;
большевику-ленинцу необходимо каждодневно по-революционному бороться за
эти идеи. Член коммунистической партии должен всегда помнить, что
осуществление идей социализма невозможно без пролетарской революции,
завоевания пролетариатом власти и осуществления вначале
революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, а
затем диктатуры пролетариата.
Вступив в партию, я со всей силой и остротой ощутил и осознал, что
подпольная партия требует строжайшей конспирации — меньше слов, больше
дела.
Вступая в партию, я ясно понимал, что хотя партия не армия, но она —
воюющая партия и в её боевом марше каждый её член должен шагать, ощущая
локоть рядом идущего бойца великой партии, маршировать нога в ногу,
соблюдать и хранить дисциплину великого революционного коллектива,
именуемого партией большевиков. Дисциплина эта духовно, идейно выше и
организационно крепче дисциплины любой армии и любой иной партии. Она,
эта идейно-большевистская и организационно-большевистская дисциплина,
основана прежде всего на верности великим идеям научного
социализма-коммунизма, их усвоении и действенной практической борьбе за
их осуществление, то есть правильном применении марксистской программы и
ленинской стратегии и тактики революции на практике.
Таким образом, каждый из нас, вновь вступивших в партию, воспринимал
партийную дисциплину не как внешне-механическую, административную силу,
а как глубоко сознательную, внутренне-идейную дисциплину, что означает —
добровольное подчинение своей индивидуальной свободы (тем более
индивидуалистических выкрутасов) единой коллективной партийной свободе,
памятуя, что «свобода есть осознанная необходимость» (Энгельс) и что
понимание этой необходимости есть решающее условие подлинной свободы
всего коллектива и каждого в отдельности.
Рабочие Подольского района были одним из революционных отрядов киевского
пролетариата, и хотя там подвизались и временами имели известное влияние
меньшевики и бундовцы, социал-сионисты и ликвидаторы, но большевики в
успешной борьбе с ними завоевали ведущее место среди рабочих Подола и
Киева, побеждая своих противников. Без преувеличения и без пристрастия
старого подольчанина-киевлянина я могу сказать, что Подольская
подпольная организация нашей партии в годы нового подъема была одной из
самых сильных в Киевской организации.
Вот в этой славной Подольской партийной организации я и начал свою
партийную жизнь как рядовой член партии и потом как член районного
комитета партии и член Киевского комитета партии.
Моя работа началась и развивалась как составная часть всей работы
партийной организации. Учитывая мой культурный уровень как рабочего, моё
участие в борьбе рабочих с хозяевами, в работе профсоюза, а также мой
опыт организации самообразования в рабочем молодежном кружке в сочетании
с моими ораторскими данными как агитатора, пропагандиста среди рабочих,
районный комитет поручил мне организовать вместе с другими партийцами
партийную группу или фракцию в профсоюзе кожевников, активизируя работу
союза в целом, добиваясь его легализации. Одновременно райком поручил
мне поддерживать связь и с другими профсоюзами, включив меня в
организованную при райкоме комиссию по профсоюзным делам; включил меня в
группу товарищей, проверявших постановку партийной учебы в кружках в
связи с предстоящей их реорганизацией, и нагружал меня агитационными и
пропагандистскими выступлениями среди рабочих, особенно молодых рабочих.
Не преувеличивая свои молодые силы рядового члена партии, скромно
оценивая свои возможности, я все же не принадлежал к робкому и вялому
десятку и со всей юной энергией и смелостью взялся за порученную мне
райкомом работу.
Было организовано и проведено изучение ряда статей тов. Ленина о III
Государственной думе, об избирательной кампании и избирательной
платформе, а также статьи «Столыпин и революция». Эта статья тов. Ленина
имела вообще очень большое и важное политическое значение, особенно для
нас, киевлян, в связи с убийством Столыпина в 1911 году именно в Киеве.
Для Киевской партийной организации это событие стало важным политическим
событием и пробой её сил, так как убийством Столыпина в Киеве
воспользовались черносотенные организации и темные силы для травли
революционеров, студентов и жидов. «Двуглавый орел» — орган
черносотенцев прямо призывал к погрому. Партийная организация должна
была, во-первых, подготовиться к отпору черносотенцам в случае, если бы
это произошло, успокоить панику, проявившуюся у трудящихся евреев, и,
во-вторых, развернуть большую пропагандистскую работу среди рабочих и
трудящихся всех наций. Что касается первой задачи, то мы, низовые члены
партии, в том числе, конечно, я, и беспартийные передовые рабочие
действительно готовились к самообороне, вооружение было, конечно,
слабое.
Помню стальной кастет, который мне сделал Вася-металлист
У тебя,
говорил он, рука крепкая, и он тебе подойдет. Он мне пригодился, когда
однажды, нагруженные листовками, я и Наум Голод спускались вечером по
Андреевскому спуску, где народу почти не было, а за нами неотступно
следовал шпик. Наум Голод, имевший опыт, сказал мне: «Знаешь, что в
таких случаях надо сделать? — И сам тут же ответил: — Попробовать его
прогнать, запугав его, а если не поможет, избить, его так, чтобы он
несколько часов не мог подняться». Нащупав свой кастет, я сказал:
«Давай». Круто повернув назад, мы быстро подошли к
шпику. «Чего тебе
нужно от нас?» — спросил Голод. Тот начал угрожать большим ножом —
огнестрельного оружия у него не было, — чертыхаться.
Мы его основательно взяли в оборот. Он кричал, но народу кругом не было,
мы ускоренным шагом спустились вниз и благополучно добрались, донесли
свой ценный груз — листовки до цели.
Все же известная организованность и некоторая боевая, если можно так
выразиться, подготовка у нас была. Но, видимо, царские власти и полиция
передумали, и черносотенцы в порядке своей полицейской дисциплины
отступили — погрома не было.
Новый, 1912 год мы, члены партии, встречали в хорошем, бодром и
приподнятом настроении. Киевский комитет партии выпустил в связи с новым
годом специальную листовку, в которой подвел итоги 1911 года и призвал
рабочих с еще большей революционной силой развернуть в 1912 году новое
наступление на самодержавие и капиталистов.
Передовые рабочие встречали новый, 1912 год не за рюмкой водки, а на
нелегальных собраниях, которые дали хорошую, боевую революционную
зарядку на 1912 год. Мы, выступавшие с докладами, на этих собраниях
говорили об отрицательных и положительных сторонах прошедшего 1911 года
и о предстоящих задачах рабочего класса и его партии в наступающем 1912
году.
Для меня это был первый мой политический доклад после вступления в
партию.
Я лично был еще озабочен решением вопроса о заявлениях членов
молодежного кружка и других товарищей, с которыми я был связан по
профсоюзу, о принятии их в партию. Райком партии внимательно рассмотрел
персонально каждого в отдельности и принял в партию товарищей Губермана
Самуила, Колю-металлиста, Ефима Ковальчука, Солодовникова, Бориса
Маргулиса, Марголина; несколько позднее товарищей Бибермана, Семена
Губермана и других.
Райком поручил мне организовать из указанных товарищей первичную
партийную ячейку, включив в эту ячейку ряд ранее принятых опытных членов
партии. Это были такие товарищи, как Анюта Слуцкая, работница-швейница,
член партии с 1911 года — развитая, опытная, партийный и профсоюзный
работник; Приворотская Мария (потом Каганович), ставшая моей женой, член
партии с 1909 года, работница-трикотажница, политически развитая,
опытный партийный и профсоюзный работник; Женя-прачка, энергичная
активистка; Садовский — член партии с 1911 года, рабочий-кожевник и
шорник, боевой и опытный революционный профсоюзный работник; Семен
Костюк — сапожник, хороший рабочий агитатор.
Потом включались в ячейку и такие, например, как верный партии
Коля-интеллигент, Лев Шейнин, имевший еще
трёх братьев большевиков,
Ямпольская — работница кондитерской промышленности, активный развитой
работник, и другие.
Не откладывая в долгий ящик, ячейка приступила к практической работе, в
частности, были организованы две рабочие комиссии:
агитационно-пропагандистская и профессионально-экономическая. Меня
выбрали в обе комиссии.
В Киеве к 1912 году было всего два легальных профсоюза: фармацевтов и
официантов; в начале 1912 года был легализован еще союз приказчиков.
Весной и летом рабочие Киева добились легализации профсоюзов
металлистов, портных «Игла», деревообделочников, прачечников, печатников
и полулегального существования союза сапожников и кожевников. Я говорю
«полулегального», потому что с 1912 до начала 1913 года шла борьба с
властями за его легализацию. Губернатор проявил особую строгость,
«бдительность» по отношению к союзу сапожников и кожевников, должно
быть, потому, что он действительно еще в 1905 году проявил себя как
боевой профсоюз.
В1911и 1912 годах под руководством нелегальной партийной ячейки эта
профсоюзная полулегальная небольшая организация была связана с рабочими
и организовывала конфликты и забастовки рабочих, а в начале 1913 года
профсоюз сапожников и кожевников был наконец официально зарегистрирован.
Но партийной группе приходилось и более непосредственно участвовать в
действиях профсоюза в периоды острых конфликтов рабочих с хозяевами и
особенно в период забастовок.
Борьба бастующих с штрейкбрехерством принимала зачастую острый характер,
вплоть до возникновения стихийных физических схваток, особенно в
небольших мастерских, которых на Подоле было много; драки обычно
начинали и сами хозяйчики, и их наследники, но и наши не дремали, а
давали достойную сдачу.
При этом они с удовольствием потом рассказывали,
как они всыпали самим хозяйчикам
Интересно отметить и тот факт, что
еврейские хозяйчики спекулировали и клеветали, что, мол, черная сотня и
их избивала, а русско-украинские хозяйчики клеветали, что это жиды их
избивали.
Мы старались дифференцированно подбирать группы по борьбе с
штрейкбрехерством. Большей частью это были смешанные группы по
национальности. Но для наилучшего разоблачения, спекуляции хозяйчиков мы
зачастую подбирали и так, что к еврейским хозяйчикам направлялись по
преимуществу еврейские наши парни, а в мастерские, где хозяева были
русско-украинские, направлялись наши русские и украинские товарищи. А в
большие предприятия направлялись и те и другие. И в том, и в другом
случае это была интернациональная классовая борьба пролетариев всех
наций с хозяевами-капиталистами всех наций.
При забастовках на крупных предприятиях мы создавали стачечные комитеты,
которые учитывали наши партийные указания и советы в непосредственном
руководстве стачками. Не всегда, конечно, все шло гладко и выигрышно;
штрейкбрехерство было главным бичом забастовок, при вмешательстве
полиции на стороне, конечно, предпринимателей. Но ничто не могло
удержать рабочих от классовой борьбы — ни угрозы хозяев, ни локауты, ни
вмешательство полиции, ни разлагательская работа ликвидаторов, которые
бесстыдно обвиняли нас, большевиков, в «стачечном азарте». Этим они
отталкивали от себя даже отсталых рабочих и толкали их к нам — к
большевикам.
Большую роль в нашей социал-демократической большевистской работе и
борьбе имело умелое использование нами легальных клубов и обществ,
существовавших в Киеве в разное время под разными названиями: Общество
распространения образования в народе, Научно-технический клуб и другие.
В них всегда шла борьба за руководство. Мы старались иметь большинство в
правлениях этих клубов, обращали особое внимание на состав таких
комиссий, как экскурсионная, лекционная, технически-хозяйственная и
другие. Помимо задачи обеспечения правильного содержания их работы по
существу мы имели цель использовать их легальную «форму» для нелегальной
работы. Меня, например, избрали руководителем самоварной комиссии для
содержания самоваров и обеспечения чаем членов клуба. Я назначил себе
помощников, а сам использовал эту «самоварную комиссию» для нелегальных
собраний нашей ячейки, конфликтно-экономической комиссии, совещаний
профсоюза и других нелегальных мероприятий по поручению Киевского
комитета и райкома партии. Часто я предоставлял эту «фирму самоварной
комиссии» товарищам для нелегальных мероприятий. Пронюхивая иногда эти
наши маневры, ликвидаторы и их союзники протестовали, но это им не
помогало. Мы хорошо использовали эти легальные возможности и в страховой
кампании, при выборах
в IV Государственную думу и так далее. Хотя у нас в Киеве не было наших
кандидатов в члены Госдумы, но агитационно-пропагандистскую кампанию
против черносотенного и буржуазного кандидата мы вели напряженно и
энергично, и в этом отношении нам серьезно помогали эти клубы. В самой
легальной работе этих клубов, в особенности лекционной, мы
пропагандировали свои идеи, используя вовсю так называемый «эзоповский
язык», то есть замаскированный, иносказательный способ изложения своих
мыслей (чем, по преданию, пользовался древнегреческий баснописец
Эзоп).
Такие лекции иногда переходили к вопросникам, от вопросников к спорам, в
том числе, например, по такому вопросу, как национальный вопрос,
который, как я уже выше отмечал, в Киеве носил особенно острый характер
ввиду многонациональное™ его населения.
Национальный вопрос
В 1912-1913 годах вновь обострился национальный вопрос. Рост рабочего
революционного движения вызвал у царского правительства и всех
черносотенных сил — его опоры — резкое усиление тактики натравливания
одной нации на другую и разгул черносотенного национализма — шовинизма,
захватывая и мелкую буржуазию.
В то же время усилился национализм у верхних слоев угнетенных
национальностей, среди которых национальная буржуазия разжигала
националистические страсти, заражая этим мелкую буржуазию и даже
некоторую часть отсталых рабочих через прежде всего буржуазных
националистов, русских, украинских, еврейско-сионистских, польских, а
также социал-националистов, сионистов-социалистов,
бундовцев,
спилковцев, ПП-совцев и подобных.
В указанных выше клубах и на специально устраиваемых дискуссионных
собраниях нам, большевикам, вместе с лучшими меньшевиками-партийцами
приходилось резко и остро бороться за марксистско-ленинскую линию в
национальном вопросе, за пролетарский интернационализм.
Я хочу рассказать, в частности, о двух событиях, имевших особое острое и
крупное значение в Киеве: 1) дело Бейлиса, получившее тогда большую
известность, как говорится, в общероссийском и мировом масштабе, и 2)
крупный вопрос — празднование 100-летия со дня рождения великого
украинского поэта революционера-демократа Тараса Григорьевича Шевченко.
Обвинение Бейлиса, жителя Киева, возникло в 1911 году; два с лишним года
длилось «следствие», два с лишним года население Киева, особенно
еврейское и рабочее, было терроризировано этим делом и жило в большом
напряжении черносотенной вакханалии и угрозы погрома.
Несмотря на то, что часть полиции (пристав Красовский) с самого начала
напала на верный след убийства мальчика Андрея Ющинского, убитого
воровской бандой притона Веры Чеберяк, черносотенцы Киева и Петербурга
добились ареста Красовского и направили все обвинение против рабочего
кирпичного завода Менделя Бейлиса, совершившего якобы убийство по
религиозным, ритуальным мотивам. Министерство юстиции при поощрении
самого главного черносотенца, царя-императора
Николая II, взяло на себя
руководство этим делом, искусственно состряпанным в интересах
контрреволюции.
Новая стадия капитализма — империализм знает такие дела, как
«Дрейфусиада» во Франции. Но обвинение
Дрейфуса, хотя и было направлено
антисемитски, не носило характер такого всеобщего обвинения евреев, так
как шпионаж мог быть приписан человеку любой нации. Здесь же, в деле
Бейлиса, обвинение сразу приняло характер обвинения еврейской
национальности. Такие дикие, фантастические суеверные наветы на евреев,
будто они употребляют христианскую кровь, бывали и раньше, еще в средние
века, и каждый раз проваливались. Но никогда они не принимали такого
широкого характера общегосударственной политики и руководства, какое они
приняли в деле Бейлиса. Это объясняется тем, что угроза новой революции
и опасность свержения царизма толкнули царизм на путь повторения диких
наветов на евреев, чтобы натравить темных людей на жидов и отвести удар
назревающей революции от царизма, начать с еврейских погромов и кончить
разгромом рабочих, демократических, студенческих организаций и рабочего
революционного движения.
По делу Бейлиса
большевистский журнал «Просвещение» писал: «Всеобщее
возбуждение, колоссальный интерес к этому делу решительно всех слоев
общества и народа не только у нас в России, но и во всем мире. Мы
радостно можем сознавать, что наша культура, наше общественное развитие
шагнуло так уже далеко, что подобные способы возбуждения расовой,
национальной и религиозной розни и ненависти не могут теперь проходить
безнаказанно для тех, кто в их создании ищет и находит последнее
прибежище и силу. Отпор, который дает в настоящее время этой жесточайшей
клевете весь культурный мир, все силы науки и знания, — беспримерное
явление в новейшей истории человечества.
И одно это обстоятельство может радовать всех: разгулу темных сил в мире
ставится серьезная преграда».
Наша рабочая большевистская газета «За Правду» писала: «Совершенно
понятно, почему этот процесс привлек такое внимание: на скамью
подсудимых посадили самого обыкновенного рабочего и сказали: ведь он
людоед и кровопийца, потому что его религия предписывает ему пить
младенческую человеческую кровь... Взрывом негодования было оно (дело
Бейлиса) встречено во всем цивилизованном мире, и
пролетариат России был
в первых рядах тех, кто поднял свой голос в защиту попранной чести
русского народа».
Великим фактором истории рабочего движения России является то, что не
только на Юге и в Западных областях, но и в Петербурге, Москве и других
рабочих центрах России рабочие выступали с протестами, вплоть до
забастовок, против этого позорного процесса. Особенно, конечно, Киев был
ареной беспрерывной борьбы рабочих, трудящихся, митингов и забастовок
против варварского, дико выдуманного обвинения Бейлиса.
Атмосфера, созданная в Киеве одной из самых сильных в России черносотенной организацией «Союз Михаила Архангела», с его грязной, но
имевшей большую силу и издававшейся большим тиражом газетенкой
«Двуглавый орел», была погромной; сотнями тысяч разбрасывались по городу
листки с призывом к погрому. Стоявший во главе черносотенцев студент
Голубев был связан с высшими придворными кругами Петербурга и имел
крупнейшее влияние на всю политику и поведение генерал-губернатора и
полиции Киева. Надо отдать справедливость, что не только рабочие и
трудящиеся, но и большинство других слоев населения возмущались этим
процессом. Даже редактор монархической газеты «Киевлянин», известный
Шульгин был против этого дела и против погромов. Но в то же время было
значительное количество среди помещичье-буржуазных классов и среди
купцов, мародеров и подонков, так называемых люмпен-пролетариев, которые
были главной погромной силой Голубева.
На них он и рассчитывал
Кроме общих контрреволюционных целей, план петербургских черносотенцев
был рассчитан на частную «Победу», на истребление и частичное изгнание
«жидов» «на Колыму», как постоянно кричал в Государственной думе главарь
«Союза Михаила Архангела»
Пуришкевич. В этих условиях перед большевиками
Киева стояла задача, во-первых, подготовить рабочих и членов партии к
возможным черносотенным нападениям, во-вторых, во всей разъяснительной
агитационно-пропагандистской работе занимать свою революционно-классовую
позицию, не слезливо-жалостливую, мелкобуржуазную,
буржуазно-либеральную, а боевую, наступательную, связывающую это подлое
дело Бейлиса со всем столыпинским царским режимом и с нашими коренными
задачами революционного свержения царского строя. Именно так был
поставлен вопрос Киевским комитетом в его листовке, призывавшей рабочих
к однодневной забастовке протеста против суда над Бейлисом, ложно
обвиненным в ритуальном убийстве. «Товарищи! — писал Киевский комитет. —
Дело Бейлиса приковало к себе внимание всего мира. Весь мир против
ритуальных обвинений еврейского народа в людоедстве — обвинений,
основанных исключительно на злой корысти, пользующейся грубым
суеверием».
Дружно откликнулись киевские рабочие — в этот день, 4 октября, бастовало
много предприятий. Про Подол я могу сказать — бастовало большинство
предприятий и мастерских. Шествий, демонстраций не было, так было решено
во избежание провокаций погромщиков. Мы проводили закрытые митинги и
собрания.
Стачки протеста были не только в Петербурге, рабочие которого всегда
были впереди, забастовки протеста были во многих других городах.
Дело это было настолько подло состряпанным, что даже тщательно
подобранные присяжные заседатели не могли не вынести оправдательный
приговор Бейлису.
Дело Бейлиса имеет не просто исторический интерес. Империализм создал
условия для расцвета расизма, шовинизма, человеконенавистничества. Ведь
по сути российский царизм оказался в известной мере учителем немецкого
гитлеризма и ныне процветающих в США и других империалистических странах
расизма и шовинизма. В негритянских процессах мы видим отзвуки царской
охранки и юстиции, состряпавших дело Бейлиса. Революция колониальных
народов нанесла удар по расизму и империалистическому
человеконенавистничеству, но нельзя думать, что с ними покончено.
Наоборот, чем ближе могила империализма, тем острее он будет хвататься
за расистские приемы и жестокости. Это надо помнить, особенно
революционерам, коммунистам.
Говорят: «Гони природу в дверь, она влетит в окно». Парадоксально, но
факт, что природа империализма, порождающего расизм, влетела сегодня
через «сионизм», при воздействии американского империализма, в окно
государства Израиль, которое проводит расистскую политику и
разбойно-грабительские действия по отношению к арабскому населению и
близлежащим арабским государствам. Подбадриваемые щедрой помощью и
руководством империалистов США, сионисты Израиля пошли на
завоевательную, империалистическую войну с арабскими государствами,
оккупируя их земли и применяя там расистские человеконенавистнические
приемы насилия. На первый взгляд может показаться "Странным, что расизм
в подлой его форме нашел свое место в Израиле, население которого
страдало ранее от расизма. Но такова природа империализма, а сионисты —
не народ Израиля — являются империалистами-расистами. Надо всегда
помнить, что борьба против расизма есть борьба против империализма.
Запрещение чествования Шевченко было такой превосходной, великолепной,
на редкость счастливой и удачной мерой с точки зрения агитации против
правительства, что лучшей агитации и представить себе нельзя. Я думаю,
что все наши лучшие социал-демократические агитаторы против
правительства никогда не достигли бы в такое короткое время таких
головокружительных успехов, каких достигла в противоправительственном
смысле эта мера.
После этой меры миллионы и миллионы обывателей стали превращаться в
сознательных граждан и убеждаться в правильности того ленинского
изречения, что Россия есть «тюрьма народов». Так оно и было. Миллионы
рабочих и трудящихся Киева, других городов и передовых сел и деревень
Украины прорвали фронт черносотенцев, надломили решетки «тюрьмы народов»
и праздновали 100-летний юбилей Шевченко. Собрания и митинги рабочих,
трудящихся и студентов, посвященные Шевченко, были ответом на запрет
правительства.
Со специальной статьей выступила наша «Правда», в которой
была дана высокая оценка Шевченко как великого народного поэта; она
призывала рабочих протестовать против запрещения юбилея. Киевский
комитет партии выступил со специальной листовкой, в которой юбилей
Шевченко связывался с. политикой и революционной борьбой.
Тот факт, что наша партия приняла активное участие в праздновании юбилея
Шевченко и дала правильное принципиальное направление этому
празднованию, поднял авторитет нашей партии в глазах тех рабочих и
трудящихся и даже части интеллигенции, которые принимали близко к сердцу
национальные моменты в жизни Украины, и сплотил вокруг партии еще
большее количество передовых рабочих и трудящихся.
В годы первой мировой войны
1914 год был годом особенно больших революционных надежд на
победоносность борьбы за освобождение от ига царизма, а затем и
капитализма.
К сожалению, июль 1914 года оказался и последним месяцем этой
исторической эпохи нового подъема рабочего революционного движения
1911-1914 годов. Объявление войны резко затормозило это движение на
полном боевом ходу. Героическая передовая часть питерского пролетариата
и в день объявления войны демонстрировала свой протест.
В Киеве объявление мобилизации застало рабочих бастующими —
демонстрирующими свою пролетарскую солидарность с петербургским
пролетариатом. Война и у нас в Киеве, как и в других городах страны, на
полном ходу прервала это движение. Продолжать забастовки и выступления
после официального объявления войны было невозможно. Но рабочие
оставались в состоянии брожения, антивоенных настроений, недовольства
мобилизацией. Это находило свое активное выражение на сборных
мобилизационных пунктах в городе Киеве и ряде волостей, уездов Киевской
губернии. Крестьяне, мобилизованные призывники громили, жгли помещичьи
имения, забирали хлеб и другое имущество, оказывали сопротивление
мобилизации, в том числе и в моём Радо-мысльском уезде, где было
охвачено сопротивлением 10 волостей.
Конечно, с уходом по мобилизации 20-30% коренных рабочих, с приходом на
предприятия большого количества новых масс, в том числе из кулаков,
купцов и всякого буржуазного и мелкобуржуазного элемента, оборонческие
настроения увеличились, хотя эти элементы как раз и пришли на заводы,
чтобы уйти от обороны, от фронта. Но кричали они как ура-патриоты, как
«идейные» сторонники национализма и шовинизма и его выразителей —
ликвидаторов и эсеров. Потом, в ходе войны и ухудшения положения, лучшая
часть и из этих трудящихся элементов поворачивалась в сторону забастовок
и антиоборонческих настроений. Мы, большевики, не относились безразлично
к ним, а, обратив внимание на лучших, работали с ними, и надо сказать,
что немало их становились в ряды борцов с царизмом.
В Киеве, как и по всей стране, в первые месяцы после начала Первой
мировой империалистической войны рабочее движение было ослаблено,
забастовок до конца 1914 года почти не было. Террор и репрессии царского
правительства еще более усилились по сравнению с довоенным временем.
Профессиональные союзы в большинстве своем были разгромлены. Те, которые
остались, фактически вели свою работу нелегально и лишь к 1915 году
многие из них несколько оправились от удара.
Уже в конце 1914-го и в 1915 году Киевская организация окрепла и
организационно, было восстановлено систематическое общекиевское
партийное руководство — Киевский комитет партии. Этому способствовало
еще и то, что в октябре 1914 года в Киев из Полтавы приехал Станислав
Косиор. Это был старый развитой большевик, работавший раньше в Донбассе;
он имел большой опыт партийной работы, был умелым организатором,
серьезно помог в налаживании, развертывании работы Киевского комитета,
став признанным его руководителем. Киевский комитет тогда сложился в следующем составе: Косиор Станислав,
Вейнберг Гавриил, Дегтяренко, Каганович Лазарь, Майор (Майоров), Дора
Иткина и другие. Станислав, как настоящий большевик, быстро вошел в работу Киевской
организации. Надо особо подчеркнуть, что он умело вёл свою работу, особо
конспиративно, и я многому, в том числе в этой конспирации, у него
научился. Станислав показывался редко на собраниях и поддерживал
руководящую связь через доверенных лиц райкома.
В первой половине 1915 года наша работа развернулась интенсивно, но, к
сожалению, в марте была арестована группа активистов, в том числе и два
члена Киевского комитета товарищи Дегтяренко, Вейнберг и другие
активисты. Это сказалось на работе не только из-за потери этих
товарищей, но и потому, что нам, оставшимся, пришлось еще больше
законспирироваться и вести работу замкнуто. В связи с этими арестами и нависшей угрозой над другими товарищами
Станислав Косиор вынужден был уехать из Киева. Это была большая потеря.
Вслед за ним выехали и некоторые другие товарищи. Это, естественно,
ослабило работу, но ненадолго. В конце апреля состоялась конференция на Подоле, на Константиновской
улице, между Ярославской и Нижним валом. Помню, что это был двухэтажный
дом, в первом этаже которого был магазин. Конференция избрала тайным
голосованием киевский комитет, в который вошли Ластовский, Каганович
Лазарь и другие.
Мы все почувствовали себя бодрее
Актив и члены партии шире и смелее
развернули свою работу; их смелость нашла свое выражение и в таком деле,
как проводы отправленных в ссылку, ранее арестованных наших товарищей
Виктора Капранова, Вейнберга, Веры Сапожниковой и других. Группа
товарищей пошла на вокзал их проводить. Ко мне на фабрику зашли товарищи
Маргулис, Садовский и Мишка Ротлейдер (звали мы его «Банкир», потому что
он работал в банке) и предложили мне пойти с ними на вокзал. Вначале я
им сказал, что это, может быть, будет нарушением конспирации, но они
были так настойчивы, что я пошел с ними. Кроме молодого задора — принять
участие в таких проводах, мне захотелось попрощаться хотя бы издали с
друзьями. На вокзале собралось немало провожающих. Мы, естественно,
вместе с другими махали им руками, приближаясь к ним вплотную, жандармы
обратили внимание на демонстративный характер этих проводов и целой
оравой набросились на нас, разгоняя и избивая, завершив свою «операцию»
арестом нескольких человек, в том числе и меня.
Допросы были жестокими; здоровенные жандармы неоднократно избивали нас
до крови, но допросы ничего им не дали, ничего они не могли добиться. Я
был одет плохо и изобразил из себя деревенского парня, приехавшего в
Киев искать работу. «А чего же ты махал рукой, да еще фуражкой?» —
допытывались они, не веря моим утверждениям. На это я им по-деревенски
отвечал: «Уси махалы, и я махав, я думав, що воны мобилизованные и их
отправляют на фронт».
После недельных мытарств и таких же жестоких допросов, ничего не
добившись, они большую часть освободили, в том числе и «Банкира», а меня
и Ефима Ковальчука выслали из Киева в деревню по этапу. По пути
следования в городе Иванькове при помощи старых друзей Михаила я
освободился от дальнейшего следования по этапу и вместо деревни
нелегально вернулся обратно в Киев. Товарищи, а тем более моя молодая
жена, Мария Приворотская-Каганович, встретили меня с радостью, и я вновь
окунулся в партийную и профсоюзную работу.
На одном из заседаний Киевского комитета, обозревая положение и работу,
мы оценили хорошо работу на предприятиях, но одновременно мы, в том
числе и я, самокритично установили, что почти не ведется работа в армии,
что нет связей с солдатами, кроме попавших в солдаты отдельных членов
партии. Поручили мне установить с ними более систематическую
организационную связь и вместе с ними заняться работой среди солдат. Я
охотно взялся за это, тем более что, давая мне это поручение, товарищи
правильно указывали, что я лучше других знаю деревню, а в армии больше
всего крестьян. В начале июля и я лично начал вести беседы с солдатами маленькими
группами, встречаясь с ними в районе
Печерской Лавры. Это было удобно,
потому что там всегда было много народу, в том числе и солдат. На одной
из бесед я просил рассказать о настроениях солдат. Все они отвечали: «Та
в души воны в бильшос-ти такого же настрию, як и мы, алэ нэ
осмиливаються сказаты, тилькы, колы з нымы побалакаты, то немало смилых
знайдэться».
Я доложил Киевскому комитету результаты нашей работы. Комитет одобрил
работу и поручил продолжать её усиленно. Я дополнительно доложил, что
встретил на Крещатике одного бывшего студента в военной форме,
проходящего школу прапорщиков в кадетском корпусе. Этого студента я знал
до войны как сочувствующего нам. При встрече он не отказался
встретиться, сказав, что, когда я приду к нему в кадетский корпус, его
вызовут и мы «погуляем». Я спросил у членов Комитета, каково их мнение
насчет моей встречи с ним. Сначала мнения разделились: одни считали
риском идти в кадетский корпус, другие считали, что нам очень важно
получить связи с бывшими студентами, служащими в армии, поэтому надо
пойти на этот риск. Комитет принял последнее решение, и я, приодевшись
прилично, пошел к нему. К моему удивлению, дежурный долго меня не
задерживал и вызвал моего «студента» Назаренко, который тут же вышел со
мной для «прогулки». Беседа вначале не очень-то клеилась, видимо, мы оба выжидали, но потом,
естественно, инициативу я взял в свои руки, но, конечно, с
осторожностью.
Из беседы, уже из общей её части я видел, что человек этот не в ладу с
самим собой, что это своеобразный «Гамлет» в современных условиях
острого кризиса, но все же «Гамлет», склоняющийся к народу, к
недовольству и даже -возмущению господствующими классами и особенно
царской властью. Тогда я перешел к конкретным вопросам. При этом я
заранее извинился, что я буду ставить вопросы, может быть, и трудные для
ответа, но я не обижусь, если он не ответит. «У вас в школе прапорщиков,
вероятно, немало бывших студентов, все ли настроены «за царя и
отечество»? Он мне ответил: «За царя — не все, а за отечество — все». «А
как же с этим противоречием, если не «за царя», значит, — говорю я, —
нужно другого руководителя войной, значит, нужен другой строй?» «Да, —
сказал он, — так выходит. Многие думают, что хорошо было бы, если бы
было другое управление, но как это сделать, да еще во время войны, этого
никто из наших не додумывает и не знает».
Я, со своей стороны, посоветовал ему активнее разъяснять лучшим,
наиболее верным из бывших радикальных студентов, что революция
неизбежна, но что она сама не приходит, её нужно готовить.
Он заверил меня, что будет действовать в этом направлении и что мои
советы ему пригодятся
К великому сожалению, эта наша вторая встреча была последней. В
следующий раз, подходя к кадетскому корпусу, я еще издали заметил двух
шпиков. Я прошёл мимо, но они за мной погнались. Я хорошо знал этот
район, все проходные дворы, переулки и начал их «мотать». Хотя и не
бежал, но угнаться за мной они не могли. Я двигался к Бессарабскому
рынку, а затем на Жилянскую улицу. Там был заводик сельтерских вод, на
котором я когда-то, в годы безработицы, работал. Забежал во двор, а там стоит фургон с готовой продукцией. Вскочив на
фургон, я выехал со двора. А там-то догнать меня они не могли, это им
было трудно.
В конце октября мы собрались, чтобы выехать в Юзовку (после революции г.
Сталино, а теперь г. Донецк) — столицу Донбасса. Паспорт мой на имя
Гольденберга был липовый — фальшивый. Представилась возможность
приобрести паспорт, как говорили, «железный», на имя мещанина города
Шяуляй Кошеровича Бориса. Товарищи Витхин и Баршёвич особенно старались
приобрести его, чтобы лучше меня обеспечить. Но оказалось, что на нём
фотокарточка владельца; необходимо было проделать операцию замены этой
карточки моей. Волнующим, непростым делом было справиться с сургучной
печатью, которая сломалась. Все же с большим трудом удалось её привести
в порядок, и с паспортом на имя Кошеровича Бориса я и Мария выехали в
Донбасс.
3 марта улицы Юзовки были переполнены; несмотря на непролазную грязь,
все шли к заводу на митинг, собранный в прокатном цехе металлургического
завода; шли не только рабочие и работницы фабрик, мастерских, шахт, но и
трудящиеся граждане, в том числе и юноши, и, что особенно важно, шли
крестьяне окружающих Юзовку деревень. Солдат в Юзовке почти не было.
Мне невозможно сегодня рассказать о моём волнении, испытанном тогда, в
марте 1917 года, перед моим первым открытым выступлением на таком
многотысячном митинге.
Произошло историческое событие величайшей важности, осуществилась мечта
многих поколений мучеников — революционных борцов и страдающего народа —
свергнут царский строй. Велика радость и торжество, но в то же время
остаются тяжкие страдания народа, в особенности смертельная война.
большевистская партия дает свой, хотя и не полный до приезда Ленина,
ответ на этот вопрос.
Но как это доходчиво изложить перед многотысячной массой, многие из
которых, а может быть и большинство, только сейчас приобщаются к
политической жизни? Всю ночь готовился, думал, утром советовался с
товарищами, наметил схему, написал проект резолюции и краткого обращения
к рабочим.
На митинг я в сопровождении двух товарищей направился хотя и
взволнованным, но в бодром, приподнятом состоянии.
Как это ни странно, по дороге один маленький эпизод вызвал
у меня
вначале смущение, а потом бодрость и даже радость
Проходя через ворота
завода, я услышал отрывок разговора нескольких человек. Один говорит:
«Кажуть, що выступать будэ жид». Другой рабочий ему сердито отвечает:
«Дурак ты, хоть жид, да наш». Не скрою, что само по себе упоминание
«жид» вызвало у меня инстинктивное огорчение, но зато ответ другого
рабочего — «хоть жид, да наш» — меня обрадовал, поднял, ободрил — ведь
этим простым, коротким ответом рабочего выражено инстинктивное
интернациональное классово-пролетарское чувство и сознание: рабочий
человек любой нации — наш пролетарский брат и друг!
Не буду описывать общее не виданное нами никогда подъемное настроение,
царившее на митинге. Выступившие рабочие поддержали докладчика и
призвали к борьбе за полную Победу революции и против каких-либо
контрреволюционных махинаций с попытками восстановления монархии.
На первом же заседании Юзовского Совета был избран Исполнительный
комитет, в котором большевики вместе с сочувствующими им имели
большинство. Борьба с меньшевиками-оборонцами разгорелась вокруг
предложения большевиков об избрании на пленуме Совета заместителя
председателя Совета, против чего меньшевики возражали. Громадным
большинством депутатов Совет избрал заместителем председателя большевика
Кошеровича Б. (Кагановича Л.М).. Это была политическая Победа нашей
парторганизации.
Вспоминая о моей работе в Юзовке, я рад и счастлив, что вместе с моим
незабвенным другом, старым большевиком Марией Марковной, мне довелось
жить, работать и бороться в Юзовке -Донецке. Я благодарен донецким
рабочим, металлургам, шахтерам и другим трудящимся, в том числе и моим
сопрофессникам — сапожникам, большевикам и беспартийным, за пролетарскую
школу, которую я у них прошёл, — я многому научился у них, отдавая, со
своей стороны, все свои молодые силы делу Победы Ленинской большевистской партии.
Оглавление
Большевики
www.pseudology.org
|