Юрий Фельштинский

Итак, через сутки-двое после покушения чекисты разыскивали именно упомянутый на допросах Каплан револьвер (который был брошен под ноги Гилю). Как оказалось, револьвер этот был найден рабочим А. В. Кузнецовым. В тот же день, видимо, 1 сентября, Кузнецов известил об этом Замоскворецкий военный комиссариат. Однако револьвер у Кузнецова не востребовали.

В понедельник, 02 сентября, Кузнецов явился к Кингисеппу и “принес револьвер”. На следующий день “Известия ВЦИК” сообщили, что “осмотром револьвера и показаниями свидетелей удалось с точностью установить, что всего было произведено в тов. Ленина три выстрела”, поскольку “в обойме оказалось три нерасстрелянных патрона из шести”. Между тем еще 2 сентября Кингисеппом был произведен “следственный эксперимент” инсценировка покушения.

Гиль играл себя. Н. Я. Иванов был “Лениным”. Кингисепп был “Фанней Каплан”, а работник профкома Сидоров — “Поповой”. [80] Как указывает Тополянский, в результате этого эксперимента было выяснено, что “стрелявшая находилась у переднего левого крыла лимузина, а вождь — пределах одного аршина от заднего. Но основная его находка четыре револьверные гильзы. Все четыре пули направлены одинаково: снизу вверх. Нехитрые расчеты с помощью теоремы Пифагора показывают, что стрельба велась с расстояния 4-4,5 метра, под углом 45-50 градусов и, скорее всего, с колеса.” [81]

То, что свидетели слышали только три выстрела не удивительно. Выстрел из браунинга мог по времени совпасть с выстрелом из револьвера .

2

Итак, рабочий Кузнецов принес Кингисеппу револьвер с тремя патронами. А в Историческом музее в качестве орудия покушения оказался браунинг за № 150489, “с четырьмя патронами в обойме” [82] и пулей, извлеченной из тела Ленина 23 апреля 1922 г. [83] Это означало, что из браунинга в Ленина могли быть произведены два или три выстрела, поскольку седьмая пуля в 6,35-миллиметровой модели браунинга образца 1906 года могла быть в стволе.

После открытия дела в 1992 году МБ РФ провело, по мнению Э. Максимовой, “комплексную криминалистическую экспертизу по браунингу № 150489, гильзам и пулям, попавшим в Ленина”. Но результаты этой экспертизы не были исчерпывающими. Эксперты пришли к выводу, что из двух пуль “одна выстрелена, вероятно, из этого пистолета”, но “установить, выстрелена ли из него вторая, не представляется возможным”. [84]

При проведении следственного эксперимента в 1996 году ФСБ запросила у Исторического музея пробитое пулями черное драповое демисезонное пальто Ленина, люстриновый черный пиджак, 4 гильзы, найденные на месте преступления, 2 пули и “браунинг”. (Последний раз обследование ленинского пальто и пиджака проводилось в 1959 году; материалы этого обследования хранятся в Историческом музее). [85]

Браунинг заклинило, и он перестал работать. Но при сравнении пуль, “извлеченных при операции Ленина в 1922 году и при бальзамировании тела вождя в 1924-м, выяснилось, что они разного калибра”. Кроме того, “специалистов удивило несоответствие пометок от пуль на пальто Ленина с местами его ранения”. [86] Приходится заключить, что в музее висит не настоящее пальто Ленина. Хочется верить, что хранящийся там браунинг настоящий.

Посмотрим, как фальсифицирует показания Гиля о браунинге и револьвере Бонч-Бруевич, подчеркивающий, что брошенный террористкой пистолет — “браунинг”. Вставляя в свои воспоминания о покушении на Ленина рассказ Гиля, Бонч-Бруевич пишет:

Вдруг раздался выстрел. [...] Я моментально повернул голову по направлению выстрела и вижу женщину с левой стороны машины у переднего крыла, целившую под левую лопатку Владимиру Ильичу. Раздались один за другим еще два выстрела. Я тотчас же застопорил машину и бросился к стрелявшей с наганом, целясь ей в голову. Она кинула браунинг ко мне под ноги, быстро повернулась и бросилась в толпу по направлению к выходу. Кругом так было много народа, что я не решился выстрелить ей в догонку. [...] Стрелявшая женщина скрылась с толпой. [87]

Очевидно, что показания Гиля на допросе в ЧК в ночь на 31 августа 1918 года, не предназначавшиеся для публикации, ближе к истине, чем опубликованный через шесть лет ко всеобщему сведению рассказ Бонч-Бруевича. В Ленина стреляли из двух пистолетов. Осталось только понять, кто.

3

А. Л. Литвин указывает, что немедленно после выстрелов в Ленина был арестован и в ночь на 31 августа расстрелян бывший левый эсер, заместитель командира отряда ВЧК Александр Протопопов. Это первое прямое указание на то, что к покушению на Ленина имел отношение еще и высокопоставленный сотрудник ЧК. [88] Протоколами допросов Протопопова мы не располагаем.

Но в сентябре 1919 года в ВЧК поступил донос чекиста Горячева, утверждавшего, что “работая по делу готовящегося восстания в Москве, слышал, как гр[ажданин] Нейман говорил, что в покушении на тов. Ленина участвовала некая Легонькая Зинаида, причем эта Легонькая якобы и произвела выстрелы”. [89] Это была та самая “чекистка-разведчица” Легонькая, которая сопровождала Попову на Лубянку в грузовике Красного креста.

В нашем распоряжении есть только несколько строк из показаний, данных 3. И. Легонькой 24 сентября 1919 гола. Но и они порождают столько вопросов, что не перестаешь удивляться нелюбознательности следователей. Когда Легонькую вызвали на допрос, оказалось, что 30 августа 1918 года вскоре после задержания Каплан и еще до начала допросов, она производила обыск арестованной Каплан в Замоскворецком комиссариате.

В 1919 году Легонькая показала, что “вооруженная револьвером, вместе с двумя другими женщинами” Д. Бем и 3. Удотовой — “приступила к обыску” Каплан. [90]
Результаты этого обыска нам известны по показаниям Бем и Удотовой, данным 30 августа 1918 года. Зинаида Удотова показала:

Мы Каплан раздели донага и просмотрели все вещи до мельчайших подробностей. Так, рубцы, швы просматривались нами на свет, каждая складка была разглажена. Были тщательно просмотрены ботинки, вынуты оттуда и подкладки, вывернуты. Каждая вещь просматривалась по два и по нескольку раз. Волосы были расчесаны и выглажены. Но при всей тщательности обнаружено что-либо не было. Раздевалась она частично сама, частично с нашей помощью. [91]. Из обнаруженного: железнодорожный билет в Томилино, иголки, восемь головных шпилек, сигареты, брошка.

Оружия по крайней мере у Каплан не нашли. Так вот, оказывается, нашли. Согласно показаниям Легонькой, данным 24 сентября 1919 года, во время обыска в портфеле у Каплан был найден “браунинг”. В остальном перечень Легонькой совпадал с перечнем Бем: записная книжка с вырванными листами, папиросы, билет по ж. д., иголки, шпильки... [93]

Откуда же появился браунинг в портфеле Каплан и почему ни до, ни после 24 сентября 1919 гола о нем не упоминали? А. Л. Литвин считает, что Легонькая сообщила о браунинге по подсказке ЧК, чтобы навсегда закрыть вопрос об орудии убийства. Но такая грубая фальсификация задним числом не сильно помогала чекистам и историкам: из опубликованных в 1923 году протоколов допросов Каплан следовало, что у Каплан оружия при обыске не нашли. Ни один советский автор никогда не утверждал обратного. Откуда же взялся браунинг в показаниях Легонькой 1919 года? [93]

Можно предположить, что в квартире Легонькой в сентябре 1919 года был устроен обыск, что во время этого обыска нашли браунинг, что была проведена дактилоскопическая экспертиза, показавшая, что в Ленина действительно стреляли из найденного у Легонькой пистолета. Легонькая должна была либо сознаться в том, что стреляла в Ленина (и быть, очевидно, расстрелянной), либо объяснить, каким образом к ней попал “браунинг Каплан”. И Легонькая такое объяснение дала. Вопреки всей имевшейся информации она показала, что нашла браунинг в портфеле Каплан при обыске (и, видимо, решила оставить его себе на память как сувенир). Был ли это браунинг за № 150489 — или какой-то другой — неизвестно. Сама Легонькая даже не была арестована. С нее взяли подписку о явке в особый отдел ВЧК по первому требованию для дачи показаний [94] и отпустили. О дальнейшей судьбе Легонькой нам ничего не известно.

4

Здесь самое время вернуться к слухам о том, что Каплан расстреляна не была. Костин пишет, что слухи эти “начали распространяться в 30-40-х годах заключенными тюрем и концлагерей, якобы встречавших Каплан в роли работника тюремной канцелярии или библиотеки на Соловках, в Воркуте, на Урале и в Сибири.” [95]. Еще в 30-е годы ходили упорные слухи, что Каплан видели в Верхнеуральской и Соликамской тюрьмах, — вторит Э. Максимова. — Всего полтора года назад адвокат-пенсионер писал в Музей Ленина, что его отец, старый коммунист, ссылаясь на очень осведомленных людей, рассказал в 37-м году сыну: Каплан была помилована. Через несколько лет ему самому, студенту-юристу, в том же Верхнеуральске тюремный надзиратель назвал фамилию Каплан и показал ее камеру, а начальник тюрьмы это подтвердил.” [96]

Лагерные легенды всегда столь же правдоподобны, сколь и немыслимы. Могли ли надзиратель и начальник тюрьмы рассказывать заключенному о том, что в такой-то камере сидит официально расстрелянная в 1918 году Каплан? Ведь, наверное, если Каплан не была расстреляна, это считалось государственной тайной?

Масло в огонь в свое время подлили воспоминания деятельницы итальянской компартии и Коминтерна Анжелики Балабановой. Приехав из Стокгольма вскоре после покушения и посетив Ленина, она спросила о судьбе Каплан. Ленин ответил, что решение этого вопроса будет зависеть “от Центрального комитета”. Сказал он это таким тоном, что Балабанова о покушавшейся больше не спрашивала. “Мне стало ясно, — писала Балабанова, — что решение это будет приниматься другими инстанциями, и что Ленин сам настроен против казни. [...] Ни из слов Ленина, ни из высказываний других людей нельзя было заключить, что казнь состоялась”.

Трудно сказать, что заставило Балабанову сделать такой вывод. Балабанова пишет, что ее свидание с Лениным происходило “в секретном месте”, куда Ленин был вывезен “по совету врачей и из предосторожности”. “Физически он еще не оправился от покушения”, и “о своем здоровье он говорил очень неохотно”. “Секретным местом” были Горки, куда Ленин и Крупская выехали 24-25 сентября.

Значит, встреча Балабановой с Лениным относится к концу сентября — началу октября 1918 года. Предположить, что к этому времени Ленин не знал о расстреле Каплан, совершенно невозможно, хотя бы потому, что об этом было опубликовано в “Известиях” и в “Вестнике ВЧК”. И уже совсем неправдоподобной выглядит сцена прощания Анжелики Балабановой с Крупской.

Крупская обняла ее и “со слезами сказала”: “Как это страшно — казнить революционерку в революционной стране”. [97] Сегодня мы с достоверностью знаем, что Ленину казнить было не страшно, в том числе и революционеров. Поверить в то, что через месяц после покушения Крупская, проведшая все это время около неоправившегося Ленина, проливает слезы по расстрелянной Каплан, очень трудно.

Предположить, что и Крупская не знала о расстреле еще труднее. Разве что речь шла не о Каплан, а о какой-то другой женщине? Но тогда все описанное граничило с разглашением Лениным государственной тайны, а на это ни Ленин, ни Крупская никогда бы не пошли. Однако какое-то объяснение слухам о нерасстрелянной Каплан давать приходилось. Историк Б. И. Николаевский имел свое мнение. В письме Анжелике Балабановой он писал:

“Относительно Каплан: она расстреляна комендантом Кремля [...]. После войны распространился слух, что Каплан жива, ее видели на Колыме и т.д. Теперь в „Новом мире” появились воспоминания Ирины Каховской, другой левой эсерки, о Горьком — по-видимому, на Колыме была именно она.” [98]

Касательно самой Каховской Николаевский мог быть и не прав. Но он скорее всего был прав по существу: в лагерях могли встречать женщину, осужденную за покушение на Ленина 30 августа 1918 года. Кто знает, может быть, это действительно была стрелявшая в Ленина женщина, совсем другая. Может быть, в 30-е годы по обвинению в покушении на Ленина была арестована чекистка Зинаида Легонькая, и именно ее считали помилованной Каплан.

Привезенный после покушения в Кремль, окруженный врачами, Ленин считал, что ему приходит конец. Лично преданный Ленину человек, управляющий делами СНК и фактический секретарь Ленина Бонч-Бруевич первым оказывается возле Ленина. Вместе с Бончем приезжает и его жена, В. М. Величкина, имевшая медицинское образование. Только в ее присутствии врачам разрешают ввести Ленину морфий, излишняя доза которого может привести к смерти больного. [99] Первое впрыскивание морфия делает сама Величкина. По воспоминаниям Бонч-Бруевича, Ленин пытался понять, тяжело ли он ранен: “А сердце?.. Далеко от сердца... Сердце не может быть затронуто...” спрашивал Ленин. И затем произнес фразу очень странную, будто считал, что его убивают свои: “И зачем мучают, убивали бы сразу... — сказал он тихо и смолк, словно заснул”. [100]

К официальной версии о выстрелах Каплан Ленин отнесся недоверчиво. По свидетельству Свердлова уже 01 сентября Ленин “шутя” устраивал врачам перекрестный допрос (конечно же — не шутя). 14 сентября Ленин беседовал с Мальковым.

5

Здесь допустимы две версии. Первая: Мальков рассказал, что расстрелял Каплан по указанию Свердлова, а труп уничтожил без следа. Вторая: по приказу Свердлова Ленину Мальков ни о чем не рассказал.

В первом случае Ленину должно было стать ясно, что Свердлов заметал следы и что заговор организовывался Свердловым и Дзержинским. Во втором приходится допустить, что от Ленина утаили факт расстрела Каплан, дабы не компрометировать Свердлова. Но держать в секрете эту информацию долго вряд ли представлялось возможным.

Оказалось, однако, что даже раненый Ленин, пока он в Кремле, Свердлову все равно мешает. Здесь сама собой напрашивается аналогия: Ленин, Сталин и Горки в 1922-23 годах. Официально в 1922-23 годах Ленин был отправлен в Горки на выздоровление. Сегодня мы знаем, что он был отстранен Сталиным от дел, сослан и умер при загадочных обстоятельствах. Но мысль о Горках впервые зародилась не у Сталина, а у Свердлова. И, когда читаешь о том, как Свердлов “заботился” о здоровье раненого “Ильича”, это слишком напоминает “заботу” Сталина о больном Ленине в 1922-1923 годах.

Обратимся к мемуарам Малькова: “Ильич начал вставать с постели. 16 сентября он впервые после болезни участвовал в заседании ЦК РКП(б) и в тот же вечер председательствовал на заседании Совнаркома. Ильич вернулся к работе!” [101] Какая радость! Перегруженный работой Свердлов мог наконец-то отдохнуть? Не тут-то было. Мальков продолжает: В эти дни меня вызвал Яков Михайлович. Я застал у него председателя Московского губисполкома; Яков Михайлович поручил нам вдвоем найти за городом приличный дом, куда можно было бы временно поселить Ильича, чтобы он мог как следует отдохнуть и окончательно окрепнуть.

— Имейте в виду, — напутствовал нас Яков Михайлович, — никто об этом поручении не должен знать. Никому ничего не рассказывайте, действуйте только вдвоем и в курсе дела держите меня . [102]

Вот так и родились знаменитые Горки — имение бывшего московского градоначальника Рейнбота (за которого после смерти мужа вышла замуж вдова Саввы Тимофеевича Морозова, убитого Красиным). Свердлов “велел подготовить Горки к переезду Ильича”, — вспоминает Мальков. “Снова подчеркнул, что все нужно сохранить в строгой тайне. [...] Дзержинский выделил для охраны Горок десять чекистов, подчинив их мне. Я отвез их на место [...], а на следующий день привез в Горки Владимира Ильича и Надежду Константиновну. Было это числа 24-25 сентября 1918 года”.

6

Так были впервые сосланы в Горки Ленин и Крупская. В Горки мало кто ездил: Свердлов, Сталин, Дзержинский и Бонч-Бруевич. Все остальные, если и бывал кто — “редко и ненадолго”. [104] Как неоднократно было в 1922-23, Ленин рвался в Кремль, а его не пускали. Чтобы задержать Ленина в Горках, в кремлевской квартире Ленина был начат ремонт. Мальков пишет: К середине октября Владимир Ильич почувствовал себя значительно лучше и все чаще стал интересоваться, как идет ремонт, и скоро ли он сможет вернуться в Москву. Я говорил об этом Якову Михайловичу, а он отвечал:
— Тяните, тяните с ремонтом. [...] Пусть подольше побудет на воздухе, пусть отдыхает. [105]

Основной задачей Свердлова было продемонстрировать партактиву, что советская власть вполне обходится без Ленина. Весь сентябрь и первую половину октября Свердлов и А.И. Рыков по очереди председательствовали в Совнаркоме. [106] Все остальные руководящие посты: председателя ВЦИК и секретаря ЦК, председателя Политбюро и председателя ЦК — у Свердлова уже были. Иными словами, в сентябре 1918 года Свердлов сосредоточил в своих руках всю полноту власти. “Вот, Владимир Дмитриевич, и без Владимира Ильича справляемся”, — Свердлов сказал как-то Бонч-Бруевичу. [107] Нужно ли сомневаться, что Бонч- Бруевич сообщил об этом замечании Ленину?

Следует отметить, что без Ленина справлялся не только Свердлов, но и Троцкий. Выступая 1 октября 1918 года на соединенном заседании Московского совета с рабочими организациями, Троцкий сказал: За сравнительно короткий период времени, с того момента, как прозвучал предательский выстрел в тов. Ленина, и до сегодня положение советской армии приняло устойчивый характер. С каждым днем советская армия гигантскими шагами продвигается вперед.

Троцкий рассказал собравшимся, что “вчера” был у Ленина “и убедился, что сидящие в его теле две пули не мешают ему следить за всем и по-легоньку всех подтягивать, — что, конечно, вовсе не мешает “ . [108]

7

В общем, раненый Ленин сильно не мешает, но строительство армии в его отсутствие “гигантскими шагами продвигается вперед”. В октябре ремонт квартиры был закончен. Видимо, Бонч-Бруевич, личный друг и секретарь Ленина, был единственным, кто не хотел, чтобы Ленин отдыхал и дышал свежим воздухом: он немедленно сообщил Ленину, что ремонт окончен и можно возвращаться в Кремль. [109] Мальков вспоминает: Недели через три после переезда в Горки Владимир Ильич встретил меня при очередном моем посещении с какой-то особенно подчеркнутой любезностью.

— Ну как, товарищ Мальков, ремонт в моей квартире скоро закончится?
— Да знаете, Владимир Ильич, туго дело идет. [...]

Ленин вдруг посуровел

— [...] Ремонт в Кремле уже два дня как закончен. Я это выяснил. [...] Завтра же я возвращаюсь в Москву и приступаю к работе. Да, да. Завтра. Передайте, между прочим, об этом Якову Михайловичу. Я ведь знаю, кто вас инструктирует. Так запомните — завтра!

И, круто повернувшись ко мне спиной, Владимир Ильич ушел в свою комнату. На следующий день он вернулся в Москву. [110] Так, с помощью плохого Бонч-Бруевича, желавшего Ленину зла, Ленин возвратился из ссылки, в которую он был отправлен добрым Свердловым для отдыха под нежными взорами десятка чекистов Дзержинского.

К этому времени у Бонч-Бруевича и получавшего через него соответствующую информацию Ленина появилась еще одна причина для конфликта со Свердловым. Если у заговорщика Свердлова были планы расправиться с раненым Лениным, этому мешали в Кремле безотрывно находившиеся при Ленине Бонч-Бруевич и его жена Величкина. И слишком уж подозрительным совпадением кажется то, что 30 сентября, т.е. через 5-6 дней после отъезда Ленина в Горки, Величкина умерла в Кремле, по официальной версии от “испанки”.

Эзопов язык мемуаров старой гвардии большевиков, умудрившейся уцелеть даже в сталинскую чистку, не всегда понятен. В воспоминаниях Бонч-Бруевича читаем:

Осень 1918 года. [...] В Кремле в течение двух дней от испанки умерли три женщины. Владимир Ильич находился за городом на излечении после тяжелого ранения. Получив известие о смерти женщин, он выразил самое душевное соболезнование семьям и сделал все распоряжения об оказании им помощи. Не прошло и месяца, как той же испанкой заболел Я.М. Свердлов [...]. Надо было видеть, как был озабочен Владимир Ильич. [...] В это время он уже жил в Кремле [...]. Несмотря на предупреждения врачей о том, что испанка крайне заразна, Владимир Ильич подошел к постели умирающего [...] и посмотрел в глаза Якова Михайловича. Яков Михайлович затих, задумался и шепотом проговорил: — Я умираю... [...] Прощайте. [111]

8

И действительно, 16 марта в 4 часа 55 минут Свердлов умер, причем получается, что Ленин вошел к еще живому Свердлову, а ушел уже от мертвого. [112]. Внешне невинная цитата из воспоминаний Бонч-Бруевича говорит об очень многом. Прежде всего, зная Ленина, он “в интересах революции” никогда не пошел бы к Свердлову, если бы тот был болен заразной “испанкой”.

Не менее важно, что одной из трех женщин, умерших в Кремле в течение двух дней, была жена Бонч-Бруевича, о чем Бонч-Бруевич “забыл” упомянуть. И понятно почему: три человека за два дня в Кремле — больше похоже на устранение нежелательных людей, чем на смерть от испанки, пусть даже в период пандемии. Так как это случилось ровно через месяц после покушения на самого Ленина, Ленину было из-за чего беспокоиться.

Приходится домысливать, что цитата из Бонч-Бруевича не столь уж невинна, что нам намекают сначала на устранение Свердловым Величкиной и еще двух женщин, возможно — медицинских работников, [113] а затем — от “той же испанки” — на устранение Свердлова, но уже по указанию Ленина, оправившегося от августовского покушения 1918 года.

Из очередной поездки в провинцию Свердлов вернулся в Москву 08 числа. О том, что он “тяжело болен” было сообщено 9-го, т. е. сразу же после его приезда. Считалось, что он простудился. Однако в вышедшем в 1994 году в Москве (изд. Терра) справочнике “Кто есть кто в России и бывшем СССР” о Свердлове было написано следующее: Согласно официальной версии умер после внезапной болезни. [...] Как утверждает Роберт Масси, в то время ходили настойчивые слухи о том, что его смерть в молодом возрасте последовала за нападением на него рабочего на митинге [...]. В ноябре 1987 по советскому ТВ был показан документальный отрывок о его похоронах [...]. В гробу совершенно ясно была видна голова, которая была забинтована.

Однако устранение Свердлова лишь оттянуло потерю Лениным власти. В 1922 году место Свердлова в партаппарате занял его напарник по ссылке, десять лет назад введенный в ЦК лично Лениным: Сталин. Случайно или нет, приход Сталина к власти в должности генерального секретаря ЦК совпал с первым открытым московским процессом над партией эсеров.

В 1922 году участники этого процесса — как прокуроры, так и подсудимые — не подозревали, что это была генеральная репетиция процессов 30-х годов. Быть может, не столь удивительным казалось, что одним из основных преступлений, вменяемых эсерам, была организация покушения на жизнь Ленина.

Поражало другое. В 1922 году, после введения НЭПа, когда ничто уже не угрожало власти большевиков в России, когда прекратили организованное сопротивление все политические партии (от анархистов до кадетов), ради публичного разгрома и без того поникшей бывшей ПСР, еще при живом Ленине советское правительство пошло на разглашение государственной тайны о том, что покушение на Ленина 30 августа 1918 года готовили сотрудники ВЧК, проникшие в эсеровскую организацию и спровоцировавшие эсеров на теракт против Ленина: Г. И. Семенов-Васильев и Л. В. Коноплева.

9

Чтобы лучше разобраться в этой части головоломки, сформулируем еще раз, что же нам известно о покушении на Ленина 30 августа 1918 г.: в Ленина стреляли, и он был ранен; выстрелы производились из двух пистолетов; одним из участников покушения могла быть женщина; доказательств того, что стрелявшей женщиной была Фаина Каплан — нет; доказательств того, что расстрелянной Мальковым женщиной была Фаина Каплан — нет; доказательств того, что расстреляна была женщина, стрелявшая в Ленина — тоже нет; действительные участники покушения не арестованы; организаторы покушения неизвестны.

Кем же были Семенов и Коноплева? К сожалению, нам известно лишь то, что рассказывали они о себе сами. А эту информацию правдивой и достоверной признать никоим образом нельзя. [114] Поэтому не будем плестись в хвосте чекистских фальсификаций. Постараемся восстановить события. Нам известен пример Блюмкина — сотрудника ЧК, соучастника убийства Мирбаха, амнистированного, принятого затем формально в ряды большевистской партии, работавшего всю оставшуюся жизнь в контрразведке и расстрелянного в 1929 году за нелегальные контакты с высланным Троцким.

Схожая карьера была у Семенова и Коноплевой. Очевидно, что они не были эсеровскими боевиками. С начала 1918 года оба они являлись сотрудниками ВЧК. В дореволюционной России их считали бы классическими провокаторами, типа Азефа. В современном мире их назвали бы агентами разведки в стане врага, нелегалами. Их расстреляли только в 1937 году, когда расстреливали “всех”.

Совершенно бессмысленно пересказывать многостраничные истории о том, в каких эсеровских боевых отрядах трудились сотрудники ВЧК Семенов и Коноплева и на каких именно большевистских руководителей, каким способом и в какие сроки планировали Семенов и Коноплева произвести покушения. Благодаря агентурной работе Семенова и Коноплевой вся псевдобоевая работа эсеров, контролируемая, руководимая и организуемая двумя чекистами, была ни чем иным, как капканом, расставленным для сбора материалов для будущего процесса над партией эсеров.

Всё остальное, что окружало деятельность этих агентов, их рассказы об арестах большевиками, о сопротивлении при этих арестах, о планируемых побегах и о раскаянии мы обязаны назвать чекистской фабрикацией, предпринятой с целью дезинформации. Это было составной частью подготовки первого открытого политического процесса.

Но даже если предположить, что расписанный в ЧК на процессе эсеров сценарий верен, что Каплан действительно стреляла в Ленина, действительно готовила покушение на Ленина по решению ЦК ПСР, действительно работала под руководством Семенова и Коноплевой, то и в этом случае единственный вывод, который можно сделать, это вывод о том, что организацией покушения на Ленина занималась ВЧК, под руководством Дзержинского, а подозрительное поведение Свердлова вместе со столь стремительной его смертью от “испанки” в марте 1919 года возвращает нас в ту точку круга, с которой мы начали этот очерк.

10

Семенов и Коноплева всегда были сотрудниками ЧК, а не перевербованными эсерами. Семенов вступает в большевистскую партию в 1919 году. Коноплева — в феврале 1921 года. После того, как в конце 1921 или в самом начале 1922 года было принято решение об инсценировке открытого судебного процесса над партией эсеров, Коноплеву и Семенова попросили подготовить соответствующую компрометирующую документацию.

Семеновым в начале 1922 гола была написана брошюра о подрывной деятельности эсеров. Она вышла в Берлине в типографии Г. Германна, [115] и тут же была переиздана в РСФСР. Нравы тогда еще были простые, даже у чекистов, поэтому на изданной в советской России книжке Семенова было откровенно указано, что она отпечатана тиражом в 20.000 экз. в типографии ГПУ, Лубянка, 18. [116]

Коноллева, в свою очередь, написала ряд документов, подкрепляющих ее легенду эсерки-перебежчицы, эсерки-предательницы, перевербованной советской властью. Чекистам важно было иметь в архиве материалы, говорящие о том, что Коноплева — бывшая эсерка, а не просто сотрудник ВЧК. 15-16 января такие документы были составлены. Так, 15 января 1922 года ею было написано письмо в ЦК ПСР, где она доводила до сведения ЦК ПСР, что ею “делается сообщение Центральному комитету РКП(б) о военной, боевой и террористической работе эсеров в конце 1917 года по конец 1918 года в Петербурге и Москве”. [117]

В тот же день Коноплева дала пространные показания о подготовке ЦК ПСР террористических актов против Володарского, Урицкого, Троцкого, Зиновьева и Ленина, [118] т.е. подписала членам ЦК партии эсеров смертный приговор. Из письма, поскольку оно кончалось фразой “бывший член ПСР, член РКП(б)”, с очевидностью вытекала неприятная для ЦК ПСР новость: Коноплева была коммунисткой. [119]

Тогда же, 15-16 января, было составлено личное письмо Коноплевой секретарю ЦК Л. П. Серебрякову. В этом письме Коноплева объясняла, как и почему она переметнулась от эсеров к большевикам. [120] По смыслу письма, оно должно было быть датировано задним числом, например, январем 1921 года, как если бы письмо писалось до вступления Коноплевой в РКП(б). Видимо, письму решили не давать хода, и дата на нем осталась настоящая. В письме “Дорогому Леониду Петровичу” обсуждается вопрос о том, готова ли Коноплева только еще вступить в партию или нет. И это писал член партии с более чем годичным стажем! [121]

Удивительно и то, что Коноплева, бывшая террористка, по легенде убивавшая большевиков, обращается к секретарю ЦК “Дорогой Леонид Петрович”, и то, что вопрос о приеме в партию решается ею не в той плоскости, примут или не примут Коноплеву большевики, а готова ли морально или не готова сама Коноплева вступить в партию. Очевидно, что это письмо — неиспользованный черновик, часть общего сценария эсеровского процесса. Но адресовано письмо старому хорошему знакомому, если не другу.

Подтверждение этому мы находим в мемуарах жены Серебрякова: Весьма характерно, что Лидия Коноплева, правая эсерка, выдавшая планы своей партии, готовившая террористические акты (процесс Гоца и др. прогремел на всю планету), пришла именно к Серебрякову для исповедального разговора и ему первому поведала все, что знала о кровавых намерениях бывших единомышленников. Впоследствии она постоянно бывала у нас: желтоволосая, неприметная внешне, молчаливая женщина, похожая на сельскую учительницу, с тяжелым взглядом едва окрашенных женских глаз. Она, как оказалось, под этой заурядной непривлекательностью прятала бурный темперамент и специфический изворотливый ум ловкого конспиратора. Перед Серебряковым она и ее друг (забыла его фамилию) [Семенов] доподлинно благоговели. После суда над эсерами оба они уехали за границу с секретными поручениями. [122]

11

Совершенно очевидно, что секретарь ЦК Серебряков мог дружить с Коноплевой только в одном случае — если она была и оставалась коммунисткой. С бывшим эсером-боевиком Серебряков дружить бы не мог. Посмотрим, кто еще был вхож в дом Серебрякова, и с кем еще он дружил: Большая братняя любовь на протяжении многих лет соединяла Свердлова с Леонидом. Они долго находились в одной ссылке, а с первых дней Октябрьской революции работали вместе. Вся многочисленная семья Свердловых, его сестры, братья, жена сохраняли короткие дружеские отношения с Леонидом и после смерти Якова Михайловича.

Итак, друг номер один — это Свердлов. Читаем дальше: “Валерий Межлаук как-то сказал мне, после того, как поссорился из-за какой-то мелочи с Леонидом (оба работали заместителями наркома путей сообщения Дзержинского), что Леонид хитер и лицемерит.” [124]

Здесь нам важна не личная характеристика, может быть, к тому же не объективного свидетеля Межлаука, а тот факт, что Серебрякова взял к себе заместителем Дзержинский. Поэтому правильно предположить, что Серебряков был его правой рукой. Совместная работа была скреплена и личными дружескими отношениями.

Серебрякова пишет: Среди ближайших друзей Леонида было очень много грузин, абхазцев и армян. [...] Постоянно из Тбилиси, Кутаиси, Еревана присылались подарки: вина, виноград, чурчхела, сыры и мед, которые мы, в свою очередь, раздавали таким ближайшим друзьям Леонида, как Дзержинский, Григорий Беленький, Бухарин, Воронский, Сергей Зорин, Рудзутак, А. С. Енукидзе и Калинин. Редкий вечер кто-нибудь из этих людей не бывал у нас, а в дни пленумов и съездов ночевало с десяток человек. [125]

Итак, в период 1918-23 годов [126] Серебряков дружил со Свердловым и Дзержинским. И в этот дом, куда ежедневно приходили или могли прийти Дзержинский, Бухарин или Калинин, заходили еще и бывшие эсеры Коноплева и Семенов, готовившие по приказу ЦК ПСР покушение на Ленина 30 августа 1918 года, чуть не лишившего Ленина жизни.

12

В последние годы этот вопрос больше интриговал многих исследователей. Тополянский пишет: Наиболее странным в этой криминальной истории выглядит благодушие властей по отношению к подлинным соучастникам покушения — Коноплевой и Семенову. Их прощают и оставляют на свободе [...]. Более того, объявляют о вступлении обоих в ряды большевиков, умиляясь их чистосердечному раскаянию и своевременно заговорившей “революционной совести”. По воспоминаниям эсеров, опубликованным за рубежом в 1924 году, Коноплеву подозревают в провокациях еще в начале 1918 гола.

Вскоре после разгона Учредительного собрания значительную часть бывших фронтовиков из состава боевой организации эсеров обезоруживают и сажают в тюрьму. Коноплеву, напрямую связанную с этими фронтовиками, не только не арестовывают — на нее просто не обращают внимания, хотя она еще некоторое время проживает в Петрограде. [...] Семенов выполняет какие-то тайные поручения (вероятнее всего, военной разведки), долго находится на секретной работе в Китае и, постепенно продвигаясь по службе, достигает ранга бригадного комиссара. Формально Семенов вступает в партию в 1921 году. [...] И кто он? Террорист, перевербованный большевиками, или агент большевиков, внедренный в боевой отряд эсеров? [127]

Все это приводит Тополянского к выводу, избежать которого трудно:

Покушение на Ленина совершают, очевидно, эсеры, но готовит его будущий правоверный коммунист Семенов. Вряд ли он действует по собственной инициативе, скорее, выполняет чей-то заказ. Кто же отдает ему в таком случае распоряжения — председатель ВЦИК или председатель ВЧК? Какие цели, помимо красного террора, они преследуют? Не связаны ли их замыслы с закулисными играми вокруг Брестского мира? И что же они пытаются утаить, постепенно свернув следствие по делу о покушении на вождя и не допустив судебного процесса? [128]

Добавим, что арестованная 30 апреля “за хранение архива партии правых эсеров” и рассрелянная 13 июля 1937 года Коноплева была реабилитирована 20 августа 1960 года [129], когда реабилитировали только коммунистов. Иными словами, советское правительство даже после смерти Сталина смотрело на Коноплеву и Семенова не как на предателей и перебежчиков, а как на героев-разведчиков. Тем более, оно не смотрело на них, как на террористов, организовывавших направленные против советской власти теракты. Если б это было так, реабилитация бы не состоялась. Тот факт, что реабилитация произошла не в общем потоке 1956 года, а позже, означает, что исключена случайная ошибка реабилитаций в потоке. Делом Коноплевой и Семенова занимались особо, и реабилитировали, видимо, со стандартной формулировкой: “за отсутствием состава преступления”.

13

А.Л. Литвин считает, что “технически организовать тогда покушение на Ленина было просто. Достаточно лишь представить себе, что руководители боевой эсеровской организации Семенов и Коноплева начали сотрудничать с Дзержинским не с октября 1918 гола, когда их арестовали, а с весны 1918-го.

Тогда станут понятными и легкость, с которой в нужном месте прозвучали выстрелы, и нарочито безрезультатная работа следствия [...]. Эта версия поможет понять, почему Семенов и Коноплева под поручительство известных большевистских деятелей были отпущены на свободу и никак не пострадали в период красного террора. Семенов, этот эсеровский Азеф 1918 года, скорее всего действовал по указанию чекистского руководства, тесно связанного с партийно-советскими вождями.” [130]

Заявления о том, что к покушению на Ленина в августе 1918 года имели отношение высшие советские руководители, прежде всего Бухарин, впервые прозвучали много лет назад. Дело в том, что весной 1918 года, после подписания Брестского договора, левыми эсерами был поднят вопрос о создании совместно с левыми коммунистами оппозиционной Ленину партии, для чего предлагалось “арестовать Совет народных коммисаров” во главе с Лениным, объявить войну Германии, немедленно после этого освободить арестованных членов СНК и сформировать новое правительство из сторонников революционной войны. Председателем нового Совнаркома предполагалось назначить Пятакова. [131]

Сами левые коммунисты о тех днях сообщали следующее: По вопросу о Брестском мире, как извество, одно время положение в ЦК партии было таково, что противники Брестского мира имели в ЦК большинство [...]. Во время заседания ЦИК, происходившего в Таврическом дворце, когда Ленин делал доклад о Бресте, к Пятакову и Бухарину во время речи Ленина подошел левый эсер Камков и [...] полушутя сказал: “Ну, что же вы будете делать, если получите в партии большинство? Ведь Ленин уйдет, и тогда нам с вами придется составлять новый Совнарком. Я думаю, что председателем Совнаркома мы выберем тогда тов. Пятакова” [...].

Уже после заключения Брестского мира [...] тов. Радек зашел к [...] Прошьяну для отправки по радио какой-то резолюции левых коммунистов. Прошьян смеясь сказал тов. Радеку: “Все вы резолюции пишете. Не проще бы было арестовать на сутки Ленина, объявить войну немцам и после этого снова единодушно избрать тов. Ленина председателем Совнаркома”.

Прошьян тогда говорил, что, разумеется, Ленин как революционер, будучи поставлен в необходимость защищаться от наступающих немцев, всячески ругая нас и вас (вас — левых коммунистов), тем не менее лучше кого бы то ни было поведет оборонительную войну [...]. Любопытно отметить, что [...], когда после смерти Прошьяна тов. Ленин писал о последнем некролог, тов. Радек рассказывал об этом случае тов. Ленину, и последний хохотал по поводу такого “плана”. [132]

14

Не позднее января 1937 года ГПУ стало собирать компрометирующую информацию для процесса против Бухарина. Именно в этот момент вспомнили о статьях в “Правде” 1923 года, равно как и о Семенове с Коноплевой. Оба сотрудника советской контрразведки были арестованы и по указанию органов НКВД дали компрометирующую информацию против Бухарина, предъявленную Бухарину в феврале.

Положение Бухарина усугублялось тем, что именно Бухарин по решению ЦК в 1921 году (вместе с И. Н. Смирновым и Шкирятовым) формально рекомендовал Коноплеву для вступления в партию, а в 1922 году, тоже по решению ЦК, выступал защитником Семенова на процессе эсеров. 20 февраля 1937 года Бухарин пробовал оправдаться в письме к пленуму ЦК ВКП(б):

Нельзя пройти мимо чудовищного обвинения меня в том, что я якобы давал Семенову террористические директивы [...]. Здесь умолчано о том, что Семенов был коммунистом, членом партии [...]. Семенова я защищал по постановлению ЦК партии. Партия наша считала, что Семенов оказал ей большие услуги, приняла его в число своих членов. [...] Семенов фактически выдал советской власти и партии боевые эсеровские группы. У всех эсеров, оставшихся эсерами, он считался “большевистским провокатором”. Роль разоблачителя он играл и на суде против эсеров. Его эсеры ненавидели и сторонились его как чумы. [133]

Поскольку Сталина при подготовке процесса над Бухариным меньше всего интересовала истина, опровержение Бухарина ничего не меняло, и на процессе “антисоветского право-троцкистского блока” 1938 года государственный обвинитель А. Я. Вышинский продолжал утверждать, что террористические директивы Семенов получал лично от Бухарина. [134] Чуть позже Большая советская энциклопедия расставила соответствующие акценты и эпитеты:

Сейчас неопровержимо доказано, что в подготовке убийства великого Ленина участвовали и гнусные троцкистско-бухаринские изменники. Больше того, омерзительнейший негодяй Бухарин выступил в роли активного организатора злодейского покушения на Ленина, подготовлявшегося правыми эсерами и осуществленного 30 августа 1918. В этот день Ленин выступил на собрании рабочих завода б. Михельсона. При выходе с завода он был тяжело ранен белоэсеровской террористкой Каплан. Две отравленные пули попали в Ленина. Жизнь его находилась в опасности. [135]

В 1938 году многих удивило, что это самое страшное обвинение Бухарин опровергать не стал. [136] И вот почему. НКВД к организации процесса подошло со всей серьезностью. 15 декабря 1937 года следователями был допрошен давно арестованный и отсидевший почти всю свою сознательную жизнь бывший эсер В. А. Новиков. По легенде Семенова Новиков был одним из главным участников покушения на Ленина 30 августа 1918 года. Одетый матросом, он “появлялся” на сцене дважды: создавал затор толпы при выходе Ленина из цеха и бежал с револьвером к лежащему на земле раненому вождю. После покушения он умчался на ожидавшем его извозчике, а после ареста умудрился не быть расстрелянным, хотя и должен был разделить участь Каплан за соучастие в теракте. [137]

15

И вот, в 1937 году мы снова встречаемся с, оказывается, уцелевшим Новиковым. К сожалению, Костин, получивший доступ к этим материалам в Государственном архиве Российской федерации, приводит в своей публикации лишь небольшой отрывок из этого допроса:

Выписка из протокола допроса арестованного Новикова Василия Алексеевича, 1883 года рождения, от 15 декабря 1937 гола.

Вопрос: Вы назвали всех бывших участников эсеровской террористической дружины, с которыми вы встречались в последующие годы?

Ответ: Я упустил из виду участницу покушения на В. И. Ленина Ф. Каплан, которую встречал в Свердловской тюрьме в 1932 г.

Вопрос: Расскажите подробно, при каких обстоятельствах произошла эта встреча?

Ответ: В июле 1932 г. в пересыльной тюрьме в г. Свердловске, во время одной из прогулок на тюремном дворе я встретил Каплан Фаню в сопровождении конвоира. Несмотря на то, что она сильно изменилась после нашей последней встречи в Москве в 1918 г., я все же сразу узнал ее. Во время этой встречи переговорить мне с нею не удалось. Узнала ли она меня, не знаю, при нашей встрече она никакого вида не показала. Все еще сомневаясь в том, что это Фаня Каплан, решил проверить это и действительно нашел подтверждение того, что это была именно она.

Вопрос: Каким образом?

Ответ: В Свердловской тюрьме в одной камере содержался Кожаринов, переводившийся из челябинского изолятора в ссылку. Кожаринов был привлечен к работе в качестве переписчика в Свердловской тюрьме. Я обратился к нему с просьбой посмотреть списки заключенных, проверив, находится ли среди них Фаня Каплан. Кожаринов мне сообщил, что действительно в списках Свердловской тюрьмы числится направленная из политизолятора в ссылку Каплан Фаня, под другой фамилией Ройд Фаня...

Вопрос: От кого и что именно вы слышали о Каплан в 1937 г.?

Ответ: 15 ноября 1937 г. я был переведен из Мурманской тюрьмы в Ленинградскую на Нижегородской ул. Находясь там в одной камере с заключенным Матвеевым, у меня с ним возник разговор о моей прошлой эсеровской деятельности, и, в частности, о Каплан Фане. Матвеев, отбывавший наказание в Сибирских к/лагерях, сказал мне, что он знает о том, что Каплан Фаня — участница покушения на В. И. Ленина — работает в управлении Сиблага в Новосибирске в качестве вольнонаемного работника...

Протокол записан с моих слов правильно и мною прочитан.
Подпись Новикова.

Допросили: нач. 4 отд-ния 4 отдела УГБ УНКВД Ленинградской области лейтенант госбезопасности (подпись неразборчива).
Оперуполномоченный 4 отд-ния 4 отдела УГБ УНКВД сержант госбезопасности (подпись неразборчива).

16

Костин указывает, что в 1937 году на запрос заместителя наркома внутренних дел Фриновского о том, верны ли сведения В.А. Новикова, из Свердловска сообщили: “Не установлено, что Ройд Фаня содержалась в Свердловской тюрьме в 1932 г.” Костин указывает, что позднее “проверку произвели по архивным данным Свердловской тюрьмы, по архивным материалам конвойного полка, картотеки ОМЗ, а также РКМ и ДТО”.

Однако арестованных с фамилией, похожей на Ройд, обнаружено не было. Из Новосибирска также сообщили, что Каплан среди заключенных не числится и не числилась: “В числе заключенного и вольнонаемного состава Фани Рейд, она же Фаня Каплан, в прошлом и в настоящее время не имеется”.

Возможно, в 1937 году НКВД планировало не просто выдвинуть на процессе 1938 года против Бухарина обвинения в организации покушения на Ленина, а подготавливало почву для свидетельских показаний против Бухарина самой... Каплан. Именно поэтому и нужно было оживить давно убитого свидетеля. Мемуары Малькова в те годы опубликованы еще не были.

О смерти Каплан говорило лишь газетное объявление, которое легко можно было объяснить либо ошибкой, либо интересами следствия. Верный своему принципу — не сообщать самого важного — Костин не указываете, чьи еще фамилии допрашиваемый Новиков назвал на допросе. Но очевидно, что начать свой список арестант Новиков должен с давно расстрелянной и воскресшей Каплан, наверняка потрясшей его воображение. А он вспомнил о ней в самом конце, лишь после вторичного вопроса-подсказки следователя: а кого еще вы встречали?

С такими показаниями Новикова не страшно было обвинять Бухарина в организации покушения на Ленина 30 августа 1918 года. Если дела на процессе против Бухарина пойдут плохо, свидетелями обвинения выведут и Каплан, которая подтвердит, что получала директивы от самого Бухарина, и Новикова, который подтвердит, что свидетель — Фанни Каплан.

По причинам, которые никогда не станут нам известны, этих “свидетелей” Сталин решил не привлекать. В сентябре 1996 года, прочитав одну из публикаций А. Л. Литвина, через общих знакомых я нашел его московский телефон и позвонил ему, чтобы обменяться мнением по тем и другим вопросам, связанным с делом Каплан (Н-200), подготавлиеваемым Алексеем Львовичем к печати.

Наш долгий разговор А. Л. Литвин закончил фразой: “Да там вообще разобраться ни в чем нельзя, ничего не ясно”. На этом достаточно ненаучном выводе, полностью к нему присоединяясь, я заканчиваю эту статью. Для страны, чья историография 70 лет не допускала неясностей и различных мнений, “ничего не ясно” — громадный шаг вперед в исторической науке.

"День и ночь". Литературный журнал для семейного чтения (c) № 4 1997 г.