Народ

	Юрий Фельштинский
Вожди в законе Ленин и Свердлов
Яков рос озорным, неугомонным мальчиком, организатором забав ребятишек всей улицы К.Т. Свердлова. Яков Михайлович Свердлов. М., 1976, с. 60 Из осторожности назовем этот очерк гипотезой Гипотезой, имеющей точно такое-же право на существование, как, например, гипотеза о дружбе Я. М. Свердлова и В. И. Ленина; или же гипотеза о дружбе В. И. Ленина и И. В. Сталина. Или, наконец, гипотеза о том, что в Ленина стреляла Ф. Каплан и что Свердлов умер от “испанки”. Вся советская история — сплошные версии и гипотезы. Осталось только понять, какие из них правильные, а какие нет. Это очерк о том, как Всероссийская чрезвычайная комиссия под руководством Ф. Э. Дзержинского организовывала провокации и заговоры. Главными заговорами 1918 года следует назвать два: направленное против Ленина убийство германского посла графа Мирбаха 6 июля и покушение на Ленина 30 августа. Проведя читателей по нестойким кочкам доказательств, мы постараемся показать, что к последнему событию непосредственное отношение мог иметь Свердлов, и что сам он затем был убит по приказу оправившегося от ранения Ленина. Тех, кто не понимает, каким образом Свердлов мог планировать устранение Ленина в разгар смертельной борьбы с “международным империализмом”, и как Ленин мог позволить себе сводить счеты со Свердловым, когда на нем держалась вся партия, отсылаем к высказыванию Ленина, цитированному Луначарским в речи “Сияющий дорогой гений”: “Представьте себе, полководец ведет борьбу с врагом, а в лагере у него враг. Прежде, чем идти на фронт, на борьбу с врагом, нужно, чтобы в самом лагере было чисто, чтобы не было врагов “ . [2] В этом была суть отношений большевистских руководителей от Ленина и Свердлова до Сталина. В 1918-19 годах советский полководец Ленин только и делал, что шел на фронт, только и чистил от врагов собственный лагерь. 1918 год стал ареной борьбы в партии двух партийных руководителей Ленина и Свердлова. Оттеснение Свердловым Ленина от руководства летом 1918 года очевидно. 2 Неудивительно, что соперничество этих людей внесло в партийную жизнь большевиков уголовный оттенок. Интриги и заговоры внутри большевистской партии больше всего походили на мафиозные разборки. Если иметь в виду, что большевики открыто пропагандировали, признавали полезным и поощряли убийство политических противников, отсутствие общечеловеческой морали и подчинение средств целям, становится ясно, что “чистки тридцатых годов” вовсе не были сталинским нововведением. Только масштабы этих репрессий были сталинскими. 30 августа 1918 года историки обычно рассматривали как дату начала широкой камлании “красного террора”, последовавшего в ответ на покушение на жизнь Ленина. Считалось, что в Ленина стреляла эсерка Каплан, задержанная, во всем сознавшаяся и то ли расстрелянная, то ли, по другой версии, тайно помилованная, и что организаторами теракта были руководители эсеровской боевой группы. Однако 30 августа стало этапом в истории большевистской партии по совсем другой причине. Впервые с момента захвата власти большевики расправлялись с одним из партийных лидеров: в Ленина стреляли свои. Первую и до сих пор самую серьезную статью на эту тему написал израильский историк, эмигрант из России, Борис Орлов. [3] Идеологически неприемлемая для советской историографии и неудобная для западной, статья “осталась незамеченной”. После 1976 года, как и до него, несвободные советские и свободные западные историки продолжали хором утверждать, что в Ленина стреляла Каплан. [4] Перелом принес 1990 год. Под очевидным влиянием статьи Б. Орлова в августе 1990 года “Комсомольская правда” опубликовала две статьи, подвергавшие сомнению всеми признанную ранее версию о том, что в Ленина стреляла Каплан. В том же году вышла брошюра “Фанни Каплан: Я стреляла в Ленина”, составленная Б. М. Сударушкиным. [5] Осенью 1990 гола в интервью ленинградской программе “Пятое колесо” в числе прочих вопросов я коснулся и покушения на Ленина 30 августа: Покушение на Ленина, так называемое покушение Каплан, видимо, было связано с оппозицией Ленину внутри партии. Совершенно очевидно сегодня, что не Каплан стреляла в Ленина. Есть серьезные основания подозревать, что к этому покушению имел отношение Свердлов. По крайней мере, после покушения Свердлов себя очень странно вел. Именно он забрал Каплан из тюрьмы ЧК и поместил ее [...] в Кремле [...]. Именно он отдал Малькову, подчиняющемуся Свердлову коменданту Кремля, приказ о расстреле Каплан. Мальков по должности не мог и не имел права расстреливать Каплан. Комендант Кремля не имел никакого отношения к расстрельным делам. Следствия по делу Каплан не велось. Видимо, отсюда, из-за этого несоответствия между Каплан, тем, что она была почти слепая, тем, что она была взята вдалеке от места покушения, тем, что у нее в руках, по всем показаниям, в одной руке был портфель, а в другой зонтик, родилась легенда о том, что она не была расстреляна. [...] 3 Все эти несоответствия, конечно же, говорят о том, что Каплан тут, видимо, была не при чем. Поведение Свердлова было очень странно. Ленин считал, что его убивают. В воспоминаниях Бонч-Бруевича описано, как Ленин крайне недоверчиво относился к врачам, которые его лечили, как он устраивал им перекрестные допросы. Бонч- Бруевич пишет: “шутя”. Но, конечно же, не шутя. Ленин серьезно устраивал эти допросы. Ленин понимал, что его лишают власти, Ленин понимал, что его убивают. [6]. С 1991 года публикации о покушении на Ленина стали довольно частым явлением, [7] причем в дискуссию был вовлечен даже такой консервативный советский исследователь эсеровской партии как К. В. Гусев. “Некоторые историки и публицисты, писал он, скрупулезно изучая расхождения и неточности, [...] усматривая чрезмерную (подразумевая умышленную) поспешность в расследовании дела в ВЧК и расстреле Каплан, ставят пол сомнение роль этой последней в террористическом акте. Можно согласиться с тем, что история покушения нуждается в дальнейшем изучении, что есть не совсем ясные детали [...]. Допустим, что и заявление Каплан, и показания свидетелей не соответствуют действительности. Но тогда сразу возникает вопрос: если не Каплан, то кто? [...] Был ли вообще заговор, и если не эсеры, то кто организовал покушение, кому, это было нужно?” [8] Может быть, вслед за Гусевым, нам следует искать ответ на абсолютно правильный вопрос: кому это было нужно? Вопрос этот пришел в голову не одному Гусеву. Дважды генеральная прокуратура Российской Федерации поднимала вопрос о новом расследовании обстоятельств покушения на Ленина, совершенного 30 августа 1918 г. 19 июня 1992 г. Генеральная прокуратура РФ по заявлению писателя из Ульяновска А. Авдонина начавшая проверку обоснованности привлечения к уголовной ответственности, приговора и расстрела 3 сентября 1918 года по внесудебному постановлению Президиума ВЧК Фанни Каплан, [9] приняла “Постановление о возбуждении производства по вновь открывшимся обстоятельствам”: Прокурор отдела по реабилитации жертв политических репрессий Генеральной прокуратуры Российской Федерации старший советник юстиции Ю. И. Седов, рассмотрев материалы уголовного дела № Н-200 по обвинению Ф. Е. Каплан, установил: По настоящему делу за покушение на террористический акт в отношении Председателя Совета Народных Комиссаров В. И. Ульянова (Ленина) привлечена к ответственности и в последующем расстреляна Ф. Е. Каплан (Ройдман). Из материалов дела усматривается, что следствие проведено поверхностно. Не были проведены судебно-медицинская и баллистическая экспертизы; не допрошены свидетели и потерпевшие; не произведены другие следственные действия, необходимые для полного, всестороннего и объективного расследования обстоятельств совершенного преступления. На основании изложенного, руководствуясь ст. ст. 384 и 386 УПК РСФСР, постановил: Возбудить производство по вновь открывшимся обстоятельствам. [10] “Никаких обстоятельств, собственно, не было, — отмечает с некоторой иронией Э. Максимова. — Были граждане в разных концах страны, правоведы, литераторы, историки, просто любознательные люди, которые, едва приоткрылись государственные архивы, уразумели по газетам и журналам бездоказательность и безответственность короткого трехдневного дознания, очевидные не только для юристов — для любого грамотного человека.” [11] Предполагалось, что будут изучены архивные дела Каплан и правых эсеров, осужденных в 1922 году, в том числе и за покушение на Ленина. И поскольку дела хранились в архивах бывшего КГБ и оставались засекреченными до 1992 года, расследование дела поручалось следственному управлению Министерства безопасности Российской Федерации. После упразднения МБ РФ, в конце февраля — начале марта 1994 г., дело Каплан принял прокурор-криминалист Генеральной прокуратуры Владимир Николаевич Соловьев. [12] 4 До лета 1996 года дело Каплан, сменяя друг друга, дорасследовали шесть следователей (что не могло не сказаться отрицательно на работе). Идея дорасследования теракта не обрадовала ФСБ. Татьяна Андриасова пишет, что хотя “Генеральная прокуратура РФ поручила ФСБ выяснить наконец все обстоятельства покушения Фанни Каплан на Ленина 30 августа 1918 года на заводе Михельсона, когда председатель Совнаркома получил два огнестрельных ранения [...], у рядовых сотрудников ФСБ особого энтузиазма к поручению Генпрокуратуры не наблюдается. По словам одного из них, следственный аппарат перегружен серьезными делами, людей не хватает, а их еще отвлекают на событие давно минувших дней, в котором вряд ли [удастся] отыскать истину.” [13] Доктор исторических наук А. Л. Литвин высказал общую точку зрения, когда написал, что “факты, ставшие известными в последние годы, поставили под сомнение прежние аксиомы”. Действительно, показания Каплан были крайне туманны. Вот что сообщал об этом В. М. Бонч-Бруевич 7 ноября 1923 г. в статье, опубликованной в ноябрьско- декабрьском номере “Молодой гвардии”: “Поздно ночью пришел тов. Козловский, которому, как члену коллегии комиссариата юстиции, было поручено произвести первый допрос эсерки Каплан [...]. Козловский рассказал мне, что Каплан производит крайне серое, ограниченное, нервно-возбужденное, почти истерическое впечатление. Держит себя растерянно, говорит несвязно и находится в подавленном состоянии. Козловский сказал, что, несомненно, это дело рук организации эсеров, хотя Каплан и отрицает это, и что здесь ясна связь с петербургскими событиями (убийство Володарского, Урицкого) и что, конечно, можно ожидать и других выступлений. Подробности картины покушения Козловский еще не знал [...].” [15] На этом первом допросе Каплан не признала, что является членом партии эсеров. [16] Тем не менее советское правительство обвинило в организации покушения именно ПСР. Уже 30 августа в 10 часов 40 минут вечера, еще до первого допроса Каплан, начавшегося в 23 часа 30 минут, Свердлов, как председатель ВЦИК, подписал постановление “Всем советам рабочих, крестьянских, и красноармейских депутатов, всем армиям, всем, всем, всем”: “Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на тов. Ленина. [...] Мы не сомневаемся в том, что и здесь будут найдены следы правых эсеров, следы наймитов англичан и французов”. [17] 5 Следует отметить, что советский историк Н. Д. Костин, специализировавшийся на теме покушения, умудрился ни разу не включить в свои книги фразу “Мы не сомневаемся в том, что и здесь будут найдены следы правых эсеров...” В двух изданиях его сборника “Выстрел в сердце революции” (Политиздат, 1983 и 1989) обращение Свердлова просто опущено. А в выпущенной в период Перестройки книге “Суд над террором” [18] интересующая нас фраза у Костина скромно заменена тремя точками, так как иначе читателю было бы видно, что Свердлов знал о причастности эсеров и англо-французских наймитов к покушению до получения самой первой информации о выстрелах в Ленина. Между тем логичнее было бы предположить, что Ленина пытались убить, например, монархисты, в ответ на расстрел царской семьи в июле 1918 г. Свердлову же важно было, воспользовавшись покушением на Ленина, расправиться с эсерами и начать “массовый террор против всех врагов революции”, [19] точно также, как убийством Мирбаха воспользовались для расправы над партией левых эсеров. Вслед за обращением Свердлова были изданы “Постановление ВЦИК о превращении советской республики в военный лагерь” и “Постановление СНК о красном терроре”. 1 сентября заместитель председателя ВЧК и председатель ревтрибунала Я. X. Петерс сообщил в “Известиях ВЦИК”, что “арестованная, которая стреляла в товарища Ленина, состоит членом партии правых социалистов-революционеров черновской группы”, но что террористка (еще не названная по имени) “упорно отказывается давать сведения о своих соучастниках”. “Из показаний свидетелей видно, продолжал Петерс, что в покушении участвовала целая группа лиц, так как в момент, когда тов. Ленин подходил к автомобилю, он был задержан под видом разговоров несколькими лицами. При выходе был устроен затор публики.” Итак, в покушении участвовала целая группа лиц, но Каплан, впервые названная только 3 сентября в утреннем выпуске “Известий ВЦИК”, ни в чем не сознавшаяся, разве только в том, что она была эсеркой, но из партии вышла, почему-то 1-2 сентября была забрана из одиночной камеры тюрьмы ВЧК в кремлевскую тюрьму, и 3 сентября в 4 часа дня расстреляна собственноручно комендантом Кремля П. Д. Мальковым. 04 сентября “Известия ВЦИК” сообщили о том, что “по постановлению ВЧК расстреляна стрелявшая в тов. Ленина правая эсерка Фанни Ройдман (она же Каплан)” [20] 6 Допросы Каплан начались 30 августа в 23 часа 30 минут в Замоскворецком военном комиссариате. Согласно этому допросу, протокол которого Каплан подписать отказалась, она признала себя виновной в покушении на жизнь Ленина: “Я сегодня стреляла в Ленина. Я стреляла по собственному убеждению”. Однако ответ этот следует признать крайне странным. Так мог ответить только человек, не знавший, когда именно совершено покушение: утром, днем, вечером, два часа назад, только что... Допрос вели председатель Московского революционного трибунала А. М. Дьяконов, член коллегии ВЧК, и будущий начальник охраны Ленина А. Я. Беленький. Как свидетели присутствовали С. Н. Батулин, помощник военного комиссара 5-й московской советской пехотной дивизии, задержавший Каплан, и рабочий завода Михельсона Андрей Уваров. [21] Видимо, на этом первом допросе присутствовали по крайней мере еще два человека: сотрудник ВЧК И.А. Фридман и Я.М. Свердлов. “Кто Вы? Фамилию назовите? Кто поручил Вам совершить это неслыханное злодеяние [...]? Вы эсерка? Агент мирового капитализма?” — вот те вопросы, которые задал Каплан — со слов Фридмана — Свердлов. [22] От Каплан требовали хоть каких-то доказательств того, что стреляла действительно она. И казалось бы, раз уж Каплан созналась в том, что стреляла, она должна была эти доказательства чекистам предоставить. Было очевидно, однако, что никаких подробностей покушения Каплан сообщить не может: “Сколько раз я выстрелила — не помню”. (В это еще можно поверить). “Из какого револьвера я стреляла, не скажу, я не хотела бы говорить подробности”. [23] А вот в это поверить невозможно. Так можно отвечать, либо действительно ничего не зная, либо скрывая сообщников, если, например, террористов было двое. Каплан далее сообщила, что “совершила покушение лично от себя” и что была задержана “у входа на митинг”. Не у выхода, как сказал бы человек, только что стрелявший в уходившего с митинга Ленина, а у входа. Само собой разумеется, что указание Каплан на арест “у входа” противоречило еще и всем воспоминаниям свидетелей, в том числе показаниям С. Н. Батулина, утверждавшего, что он задержал Каплан на Серпуховке. Батулин, правда, давал крайне противоречивые показания. Он сообщил, что сразу же после трех выстрелов, которые Батулин слышал, “увидел товарища Ленина, лежащего ничком на земле”, а “сзади себя увидел предъявленную мне женщину, которая вела себя странно”, и на вопрос, “она ли стреляла в Ленина”, ответила, что она. После чего и была отведена в военный комиссариат Замоскворецкого района. Это описание существенно отличалось от развернутых показаний Батулина следственной комиссии: “Подойдя к автомобилю, на котором должен был уехать тов. Ленин, я услышал три резких сухих звука, которые я принял не за револьверные выстрелы, а за обыкновенные моторные звуки. Вслед за этими звуками я увидел толпу народа, до этого спокойно стоявшую у автомобиля, разбегавшуюся в разные стороны, и увидел позади кареты-автомобиля тов. Ленина, неподвижно лежавшего лицом к земле. Я понял, что на жизнь тов. Ленина было произведено покушение. Человека, стрелявшего в тов. Ленина, я не видел. Я не растерялся и закричал: “Держите убийцу тов. Ленина!” И с этими криками выбежал на Серпуховку, по которой одиночным порядком и группами бежали в различном направлении перепуганные выстрелами и общей сумятицей люди. [...] Добежавши до так называемой “Стрелки” на Серпухове [...], позади себя около дерева я увидел с портфелем и зонтиком в руках женщину, которая своим странным видом остановила мое внимание. Она имела вид человека, спасающегося от преследования, запуганного и затравленного. Я спросил эту женщину, зачем она сюда попала. На эти слова она ответила: “А зачем Вам это нужно [знать]?” Тогда я, обыскав ее карманы и взяв ее портфель и зонтик, предложил ей пойти за мной. [...] На Серпуховке кто-то из толпы в этой женщине узнал человека, стрелявшего в тов. Ленина. После этого я еще раз спросил: “Вы стреляли в тов. Ленина?’’, на что она утвердительно ответила, отказавшись указать партию, по поручению которой она стреляла. [...] В военном комиссариате Замоскворецкого района эта задержанная мною женщина на допросе назвала себя Каплан и призналась в покушении на жизнь тов. Ленина.” [24] 7 Красноармеец А. А. Сафронов, фельдшер эвакуационного госпиталя, первым оказавшийся у раненого Ленина и склонившегося над ним Гиля, попытался узнать, кто же стрелял в Ленина. Но Гиль ничего вразумительного сказать не мог. В данных в тот же вечер показаниях Гиль сообщил: Когда Ленин был уже в расстоянии трех шагов от автомобиля, я увидел сбоку, с левой стороны от него, в расстоянии не более трех шагов, протянувшуюся из-за нескольких человек женскую руку с браунингом, и были произведены три выстрела, после которых я бросился в ту сторону, откуда стреляли. Стрелявшая женщина бросила мне под ноги револьвер и скрылась в толпе. [...] При мне револьвера этого никто не поднял. [...] Поправляюсь: после первого выстрела я увидел женскую руку с браунингом. [25] Это были первые воспоминания Гиля, и единственные, которым можно верить. Через несколько лет Бонч-Бруевич в опубликованных им впервые в 1923 году в журнале “Молодая гвардия” воспоминаниях о покушении на Ленина придумает совсем другой рассказ Гиля (его не имеет смысла пересказывать). [26] Это приводит Б. Орлова к выводу, с которым нельзя не согласиться: Таким образом, единственный свидетель Гиль не видел человека, стрелявшего в Ленина, а заметил только протянутую женскую руку. Напомним, что все происходило ночью и видеть он мог действительно на расстоянии не больше трех шагов от машины. [...] Ни один из допрошенных свидетелей, присутствовавших на месте покушения, стрелявшего в Ленина человека не видел в лицо и опознать Фанни Каплан как виновную в покушении не мог. [27] Такой же точки зрения придерживается А. Л. Литвин: “Никто из свидетелей ее не опознал”. [28] Батулин, продолжает Б. Орлов, арестовал Каплан только за то, что она “имела вид” человека, спасающегося от преследования. [29] То, что арестованная Батулиным женщина “спасалась от преследования”, Батулин не утверждал, так как, очевидно, бегущую Каплан своими глазами не видел. Против Каплан имелись лишь косвенные улики, причем противоречивые: Одни замечают незнакомую женщину в какой-то шляпке, другие с непокрытой головой и косынкой на плечах; одни — в коротком жакете, другие в осеннем полупальто; большинство же помнит только руку с браунингом. Еще более значительны расхождения в оценке времени ее появления на заводе. Одни твердят, что она входит в здание через несколько минут после приезда вождя. По мнению других, неизвестная женщина, похожая на подпольную пропагандистку и обернувшаяся неожиданно экстремисткой, возникает в цехе еще до митинга, беспрерывно курит и долго демонстрирует себя группе рабочих. Но совсем туманны обстоятельства ее задержания: то ли ее берут тут же в заводском дворе, то ли она успевает отбежать на порядочное расстояние. По одним сведениям, ее гонят по мостовой, точно борзые, пролетарские дети, по другим — она спокойно идет по улице, потом останавливается, выбрасывает из портфеля какие-то бумаги и вдруг собирает их почему-то обратно. Кто-то различает даже, как 30 она что-то рвет на глазах у преследующих. [30] К аналогичному заключению приходит В. Войнов: “Террориста никто не видел. Фанни Каплан была схвачена комиссаром Батулиным поодаль от места покушения лишь по классовому наитию: Фанни стояла с зонтиком под деревом в вечернем полумраке, чем и вызвала подозрения комиссара” . [31] Из Замоскворецкого комиссариата, по требованию Петерса, Каплан и М. Г. Попову — раненую вместе с Лениным женщину — в разных машинах отвозят в ВЧК. С Каплан в автомобиле едет сотрудник ЧК Александров. С Поповой на грузовике Красного креста — “чекистка-разведчица” Зинаида Легонькая. На Лубянке арестованных ждали нарком юстиции Д. И. Курский, член коллегии наркомата юстиции М. Ю. Козловский, секретарь ВЦИК В. А. Аванесов, Петерс и заведующий отделом ВЧК по борьбе с контрреволюцией Н. А. Скрыпник. В течение четырех дней с 30 августа по 2 сентября было допрошено более сорока свидетелей. [32]. Однако последний известный нам допрос Каплан датирован 31 августа. 8 Первым допрашивать Каплан начал Курский. Ей задавались относительно короткие и конкретные вопросы. Сомнений в том, что стреляла Каплан, в ВЧК не было. Допрос подозреваемой Поповой вел следователь по особо важным делам при Верховном трибунале и президиуме ВЧК В. Э. Кингисепп, [33] пришедший к выводу, что “пособничество” с ее стороны “ничем не подтверждено. Установлено, что она шла по правую руку от В. И. Ленина, отставая на несколько шагов от него и, во всяком случае, не загораживая ему дорогу к автомобилю. Нет никаких данных, что Попова вообще задержала В. И. Ленина и этим помогла Каплан”. [34] Допрос проводился 2 сентября, когда допросы Каплан были уже закончены. Показания других свидетелей, путаные и противоречивые, кажется, подтверждали, что Каплан видели на заводе. Свидетель Е. Е. Мамонов показал, что Каплан вошла через заводские ворота “с чемоданом”. [35] Свидетель С. И. Титов показал, что Каплан на митинге стояла рядом с ним, и к ней подошла другая женщина и сказала “Ну, неудача”, [36] хотя какая же неудача была в том, что Ленин приехал на митинг, если террористы именно за ним и охотились. “Некоторые из очевидцев утверждали, что две женщины действовали в сговоре с третьей, а в руке Каплан держала портфель”. [37] Допросы Каплан велись сухо и формально. Но обратим внимание, что Каплан вынуждена сама на себя давать показания. Никаких улик против Каплан, кроме ее собственных признаний, в распоряжении следствия нет. [38] Уже при задержании Каплан допрашивать ее стал Батулин: она ли стреляла и по поручению какой партии. Если верить Батулину, на первый вопрос Каплан ответила утвердительно, а на второй отвечать отказалась. Но вчитаемся внимательно в показания Батулина. На вопрос Батулина, кто она и зачем сюда попала, Каплан отвечает: “Это сделала не я”. Как ни трактуй этот ответ, но признания здесь нет. Батулин продолжает: “В дороге ее спросил, чуя в ней лицо, покушавшееся на тов. Ленина: „Зачем вы стреляли в тов. Ленина?’’, на это она ответила: „А зачем вам это нужно знать?”, что меня окончательно убедило в покушении этой женщины на тов. Ленина.” [39] Иными словами, сначала Каплан виновной себя не признала. И только позже, со слов того же Батулина, на его вопрос, она ли стреляла в Ленина, Каплан ответила утвердительно. Но к этому моменту Каплан была окружена уже воинственно настроенной толпой, и кто знает, из каких соображений напуганная женщина могла дать ответ, который возбужденному Батулину, полагавшемуся на классовый инстикт, показался признанием вины. 9 Поразительно все-таки не то, что противоречий много, а то, что эти противоречия не смущают чекистов, умевших быть и терпеливыми, и дотошными, когда это нужно следствию. После несколько странных ответов Каплан следователям должно было быть ясно как то, что она причастна к покушению, так и то, что она не могла быть единственным участником, организатором и исполнителем теракта. Б. Орлов считает, что “роль Каплан заключалась в установлении места и времени выступления Ленина на митингах и осведомлении об этом исполнителей отряда”, [40] что Каплан, согласно ее же собственнным показаниям, приехала “на митинг часов в восемь”, [41] выслеживая Ленина, и именно в это время и попалась на глаза многочисленным свидетелям, например, председателю профкома завода Михельсона Н. Я. Иванову. Получив информацию о том, что Ленин на заводе выступать будет, Каплан, продолжает Орлов, “сама ушла до начала митинга и передала сообщение о приезде Ленина на завод районному исполнителю, дежурившему в условленном месте на Серпуховской улице. Сама же осталась ждать результата покушения там, где ее потом и обнаружил комиссар Батулин”. [42] Войнов также считает, что Каплан использовалась “для организации слежки и осведомления исполнителя о месте и времени выступления В. И. Ленина на митинге”, тем более, что “полуслепая Фанни Каплан поздно вечером произвести прицельно несколько выстрелов” не могла. “К тому же нет данных, подтверждающих ее умение владеть браунингом”. [43] В самом деле, не на каторге же Каплан училась стрельбе? Аналогичного мнения придерживается С. Кудряшов: Так стреляла ли Каплан в Ленина? Ее причастность к покушению неоспорима, в остальном же твердой уверенность быть не может. Следствие располагало признанием самой Каплан, “ее” револьвером и показаниями очевидцев. Однако свидетели “узнавали” ту женщину, которую им показывали как задержанную на месте покушения и уже “сознавшуюся”. Никому и в голову не приходило опровергать или доказывать вину Каплан. Вполне возможно, что вместе с Каплан стрелял кто-то второй. [44] Понятно, что именно такая схема и должна была вырисоваться в головах следователей ЧК. Но по каким-то неведомым причинам они формально предпочли считать Каплан террористом-одиночкой. Кстати, нерасспрошенным остался Ленин, считавший, что в него стрелял мужчина. [45] Между тем Ленин наверняка мог дать какие-то нужные следствию показания. 10 Из третьего допроса стало ясно, что Каплан до 16 лет носила фамилию Ройдман, что один раз она была в Кремле и что знакома с одним из руководителей партии левых эсеров А. А. Биценко, с которой вместе отбывала каторгу. Четвертый допрос, проведенный наркомом юстиции Д. И. Курским, показал, что Каплан приехала на митинг “часов в восемь”. Кроме того, Каплан проговорилась, что стреляла из револьвера: “Кто мне дал револьвер, не скажу” — в то время как ранившие Ленина пули, как станет известно позже, были выпущены еще и из браунинга. Пятый допрос проводился в 2 часа 25 минут утра 31 августа Петерсом и был подписан Каплан. На нем Каплан показала, что на каторге из анархистки сделалась эсеркой. “По течению эсеровской партии, — продолжала Каплан, — я больше примыкаю к Чернову. [...] Самарское правительство принимаю всецело и стою за союз с союзниками против Германии. Стреляла в Ленина я.” [46] В. Войнов справедливо замечает, что это заявление свидетельствовало о принадлежности Каплан к центристским кругам эсеровской партии — очевидным противникам антибольшевистского террора. [47] Последователь Чернова и сторонник Самарского правительства вряд ли мог стрелять в Ленина. Шестой допрос проводил 31 августа Скрыпник. Каплан протокол подписала. На допросе выяснилось, что у покушавшейся была не вполне соответствовавшая задуманному мероприятию одежда. Обувь была с оголенными гвоздями, без стелек; и даже обыскивавшие Каплан конвойные сжалились над ней и дали проложить гвозди двумя конвертами (оказавшимися при повторном обыске конвертами “со штампами РСФСР и военного комиссариата СР и СД Замоскворецкого района”. [48] Каплан показала: “Бумажки, найденные у меня в ботинках, вероятно те, которые были мне даны в комиссариате, когда я попросила дать мне что-нибудь, чтобы подложить, потому что у меня в ботинках гвозди. Дали мне эти бумажки те, которые обыскивали, или солдаты, я не помню.” Самим чекистам, видимо, стало ясно, что не Каплан стреляла в Ленина. Все шесть допросов были проведены в течение 24 часов после задержания Каплан (Каплан подписала лишь два допроса). Она допрашивалась разными людьми. Допросы были очень короткими. Казалось, всем было не до Каплан. Вопросы, которые задавались Каплан, также свидетельствовали о том, что после первого допроса на Каплан перестали смотреть как на организатора или исполнителя покушения. К 30 августа широко была распространена уже система взятия заложников, хотя декрет, формально узаконивавший заложничество, был подписан только 4 сентября 1918 г. Более того, в день покушения на Ленина, по воспоминаниям Бонч-Бруевича, ряд заложников немедленно был расстрелян. [49] "День и ночь". Литературный журнал для семейного чтения (c) № 4 1997 г. Часть 1 Часть 2 Часть 3 Часть 4 (примечания) www.pseudology.org