|
Юрий Фельштинский |
|
| Вожди в законе Ленин и Свердлов | |
|
На пятом
допросе Каплан сообщила, что родители ее с 1911 года живут в Америке, но
что у нее есть четыре брата и три сестры. Понятно, что если бы чекистов
действительно интересовала информация, скрываемая Каплан, они должны
были бы не расстреливать ее, а взять заложниками всех ее сестер и
братьев (если они были в России), привезти их в ЧК — если не всех, так
кого смогут достать — показать их Каплан, находившейся “в подавленном
состоянии”, пригрозить их расстрелом, да еще и расстрелом всех ее друзей
и знакомых по ссылке, начиная с Биценко.
Предоставим
воображению читателей все то, что могли бы сделать чекисты с человеком,
стрелявшим в Ленина, если бы им было крайне важно получить ту или иную
информацию (а Каплан даже не задали вопросов о местонахождении семьи).
Поскольку сделано ничего этого не было, следует считать, что в
информации, имеющейся у Каплан, никто не нуждался. Или проще: никакой
интересующей чекистов информацией Каплан не располагала. Костин пишет:
Петерс снова вызвал Каплан на допрос. На этот раз она разговорилась. Рассказала о себе. Вообще держалась проще, раскованнее. [...] Допрос шел ровно, без осложнений, тщательно записывалось все сказанное. Каплан неохотно, но все же рассказала о своем детстве и семье 1...]. И не сообщала ничего вразумительного о своем участии в покушении на В. И. Ленина. Как она проникла на митинг к михельсоновцам? Кто ею руководил и помогал вести слежку? Кто снабдил ее деньгами и оружием? Об этом — ни слова. — Я думаю, у вас есть еще много что сказать... — Я сказала все. — Я не ошибаюсь, — сказал Петерс. — Вы утаиваете главное — сообщников и руководителей покушения... [50] “По протоколам допросов в ВЧК на Лубянке мы знаем, что Каплан нервничала. Вела себя агрессивно. Впала в истерику. Отказывалась давать правдивые показания о том, кто ей дал оружие, кто поручил убить Ленина”. [51] Это еще одно свидетельство того, что истеричная, нервничавшая, агрессивная Каплан ничего не сказала. Осталось только понять, почему. Потому что она была “железной женщиной” или же потому, что ничего не знала? Похоже, верно второе. Может быть, именно поэтому чекисты и не стали брать заложниками ее родственников и друзей? “В конце концов,— вспоминает Петерс,— она заплакала, и я до сих пор не могу понять, что означали эти слезы: или она действительно поняла, что совершила самое тяжелое преступление против революции, или это были утомленные нервы. Дальше Каплан ничего не говорила”. [52] 2 С обывательницей Поповой, задававшей Ленину у машины бытовые вопросы и раненой одной из пуль, поступают совсем иначе. Ее перевязывают в Павловской больнице, где Попова служит кастеляншей, отвозят в Замоскворецкий военкомат (куда отвезли и Каплан), а оттуда в тюрьму ВЧК на Лубянке. Причиной ареста Поповой послужили показания милиционера А. А. Сухотина: Шагах в четырех от товарища Ленина на земле лежала женщина на вид лет сорока, что задавала ему вопросы о муке. Она кричала: “Я ранена, я ранена!’’, а из толпы кричали: “Она убийца!” Я бросился к этой женщине вместе с тов. Калабушкиным. Мы подняли ее и отвели в Павловскую больницу. [53] Уже утром 31 августа заложниками берут мужа и двух дочерей Поповой и тоже сажают в тюрьму ВЧК. “Известия ВЦИК” сообщают: “В день рокового покушения на тов. Ленина означенная Попова была ранена навылет; пуля, пройдя левую грудь, раздробила левую кость. Две дочери ее и муж были арестованы, но вскоре освобождены.” [54] Заведующий отделом по борьбе с контрреволюцией и член коллегии ВЧК Н. А. Скрыпник считает, что “отцов за детей” арестовывать можно, “но держать детей за то, что мать пострадала, немного жестоко”. И действительно, взятых заложниками мужа и дочерей уже в начале сентября освобождают, а в начале октября отпускают и саму Попову, прекратив ее дело “за отсутствием улик”, выдав ей в компенсацию единовременное пособие, а после смерти Ленина в 1924 году — персональную пенсию в связи с нетрудоспособностью из-за полученной раны. [55] Значит, после расстрела Каплан дело о покушении закрыто не было по крайней мере до октября. В деле за № 2162, о покушении на Ленина 30 августа 1918 года, отсутствуют листы 11, 84, 87, 90 и 94. А. Л. Литвин, давно и пока безуспешно пытающийся получить доступ к этим листам, выделенным из общего дела, слышал, будто там содержатся показания свидетелей, утверждавших, что в Ленина стрелял мужчина. Но и имеющиеся страницы говорят о том, что с расстрелом Каплан дело закрыто не было. Ряд показаний был дан уже после 3 сентября. На повторном показании Батулина от 5 сентября имелась пометка Кингисеппа от 24 сентября: “Документ примечателен по своему 19-ти дневному странствию”, т.е. 19 дней кто-то не выдавал показания Кингисеппу. 18 сентября участвовавший в следствии Скрыпник докладывал Кингисеппу, что пересылаемые Кингисеппу два документа по делу о покушении на Ленина, “долго” странствовали по ВЧК и только вчера попали к Скрыпнику. “Если они ничего не дают нового, переправьте их обратно ко мне для приобщения к делу Ройд-Каплан”, — заключает Скрыпник. [56] И из этого следует сделать вывод, что было два дела: дело Каплан и дело о покушении на Ленина 30 августа 1918 года. Это второе дело после расстрела Каплан закрыто не было. Если до 3 сентября у кого-то еще могли быть подозрения, что стреляла Каплан, по прочтении в ЧК письма Батулина сомнения эти должны были исчезнуть. Женщина, задержанная с зонтиком в одной руке и портфелем в другой, с гвоздями в ботинках, причинявшими, видимо, боль — стрелять в Ленина не могла, и убегать от погони тоже. К тому же, и это стало известно после допроса подруги Каплан, бывшей каторжанки Нерчинской каторги, эсерки В. М. Тарасовой-Бобровой, отбывавшей вместе с Каплан наказание, Каплан была полуслепой. Тарасова показала: Она ослепла, кажется, в январе 1909 года, причем до этого она хронически теряла зрение на 2-3 дня. Врачи разнообразно трактовали причины слепоты. Зрачки ее реагировали на свет. Это было связано с резкими головными болями. В Чите [...], думаю, это было в 1912 году, она вновь прозрела. [57] 3 В этой связи интересно заключение журналиста, кандидата медицинских наук, В. Тополянского. В статье о покушении на Ленина Тополянский пишет: Переходящая внезапная слепота на фоне или сразу после значительного эмоционального напряжения обусловлена, скорее всего, истерическими расстройствами. В таком случае необходима судебно-психиатрическая экспертиза, поскольку подобные больные отличаются нередко патологической лживостью, склонностью к необычайному фантазированию и позерству и способностью приписать себе чужое преступление. [58] Отдадим должное следователям. Они допрашивали не только Каплан. Допросам подверглись шофер Ленина С. К. Гиль и Батулин (30 августа), Н. Я. Иванов (2 сентября). Гиль свои показания начал либо с ошибки, либо с сенсации: “Я приехал с Лениным около 10 часов вечера на завод Михельсона. [...] После окончания речи В. И. Ленина, которая длилась около 1 часа, из помещения, где был митинг, бросилась к автомобилю толпа, человек пятьдесят, и окружила его.” [59] Отдельно следует поставить вопрос об охране Ленина. “День 30 августа 1918 года начался скверно, вспоминал Мальков. — Из Петрограда было получено мрачное известие” — убит М. С. Урицкий. Дзержинский “сразу же выехал в Петроград, чтобы лично руководить расследованием”. Ленин “должен был выступать в этот день на заводе быв. Михельсона. Близкие, узнав о гибели Урицкого, пытались удержать Ленина, отговорить его от поездки на митинг. Чтобы их успокоить, Владимир Ильич сказал за обедом, что, может, он и не поедет, а сам вызвал машину и уехал”. [60] Добавим — уехал без охраны. Более того, охраны не оказалось и на заводе, где планировалось выступление Ленина. “Как-то получилось, что никто нас не встречал” — свидетельствует Гиль. Удивимся вместе с Гилем: как же так получилось? Тем более, что о предстоящем выступлении Ленина, оказывается, знал весь район. [61] Обратим внимание на то, как охранялся Ленин во время выступления на том же заводе 28 июня. Все в том же гранатном цехе завода те же несколько тысяч человек. Охрана митинга поручена военному комиссару и начальнику гарнизона Замоскворечья А. Д. Блохину. Он вооружен маузером и наганом. Ленина встречает по-военному, рапортом. Вместе с Блохиным красноармейцы. Вместе с Лениным они выходят на сцену. Ленина смущает столь откровенная охрана на заводе. Он просит увести солдат. Блохин не бросается исполнять требование председателя СНК, а звонит своему начальнику по вопросам охраны — Дзержинскому, так как именно Дзержинский обязал районных военкомов и начальников гарнизонов организовывать охрану митингов. Дзержинский приказывает сообщить Ленину, что по распоряжению Дзержинского охрану со сцены он, так и быть, разрешает убрать. И это была единственная его уступка. [62] Так как же так получилось, что в день убийства Урицкого Ленин на митинг отправлялся без охраны? 4 Но вернемся к показаниям Гиля, данным им 30 августа 1918 года, т.е. сразу же после покушения. Вечером в суматохе Гиль мог многого не заметить и не запомнить. Однако сенсационным в показаниях Гиля является время: прибытие на завод около 10 часов вечера. Поверить в то, что в день покушения Гиль не помнит, во сколько он привез Ленина к заводским воротам, совершенно невозможно. Выступление Ленина длилось примерно час. (Это было уже второе в тот день выступление Ленина, и началось оно поздно). Если так, то закончилось выступление около 11 часов вечера. А обращение, подписанное Свердловым, датировано 22 часами 40 минутами. Получалось, что обращение было написано заранее, что Свердлов был осведомлен о планируемом покушении, как и о том, что организаторами его были правые эсеры. Не остается ничего иного как предположить, что Свердлов умышленно допустил покушение на Ленина, а может быть, через ВЧК и Дзержинского являлся его непосредственным организатором. [63] Столь формальное доказательство причастности Свердлова к теракту настолько просто, что начинает смущать своей примитивностью. Не утверждая, что, собственно, больше и доказывать нечего, зафиксируем этот интересный факт и посмотрим, как сражались с проблемой времени историки. Б. Орлов, больше других сделавший для изучения этой темы, пишет: Оказывается, время покушения никогда не было точно определено. Более того, расхождение во времени достигает нескольких часов. Опубликованное в “Правде” обращение Моссовета утверждало, что покушение произошло в 7 часов 30 минут вечера. Однако хроника той же газеты сообщила, что это событие имело место около 9 часов вечера. Существенные изменения во времени вносит шофер Ленина С. Гиль, человек весьма пунктуальный и один из немногих достоверных свидетелей. [64] Со всем этим трудно не согласиться. Шофер Ленина, дающий показания в тот же вечер, обязан помнить, когда именно Ленин закончил выступление. Б. Орлов продолжает: Речь Ленина на митинге, по мнению Гиля, длилась около часа. Иными словами, покушение могло быть совершено не раньше 10 часов, а скорее около 11 часов вечера, когда окончательно стемнело и наступила ночь. По-видимому, показания Гиля ближе всего к достоверности, ибо протокол первого допроса Фанни Каплан имеет четкую запись 11 часов 30 минут вечера. Если считать, что задержание Каплан и доставка ее в ближайший военный комиссариат, где начались допросы, заняли 30-40 минут, то время, указанное Гилем, следует считать наиболее правильным. Трудно предположить, что подозреваемая в покушении Каплан в течение более чем трех часов оставалась недопрошенной в том случае, если покушение было совершено в 7 ч. 30 мин. вечера. Во всяком случае Я. Свердлов подписал обращение ВЦИК... [65] 5 И тут Б. Орлов делает ошибку. Добавим естественную ошибку, так как единственное объяснение столь серьезного противоречия — соучастие Свердлова в покушении на Ленина. Поскольку Б. Орлову невероятно предположить, что обращение Свердлова датировано 10 часами 40 минутами вечера 30 августа, за полчаса до окончания выступления Ленина или одновременно с ним, он приходит к выводу, что допущена типографская опечатка, и Свердлов подписал обращение не в 10 час. 40 минут вечера, а в 1 час 40 минут утра следующего дня: “Я. Свердлов подписал обращение ВЦИК только в 1 час 40 минут ночи”. [66] В 1993 году в несколько сокращенном виде статья Б. Орлова была опубликована в альманахе “Источник”. Из этого варианта статьи автор убрал фразу о времени подписания Свердловым обращения, [67] понимая, что оно было подписано в 10.40, а не в 1.40 ночи, но так и не решив, как объяснить столь раннее время подписания документа. В остальном анализ времени покушения у Б. Орлова нам кажется совершенно правильным, и при разборе покушения на Ленина не обойтись без пространного цитирования этого исследования. Б. Орлов пишет: В пользу позднего часа покушения говорит и то обстоятельство, что митинг на заводе Михельсона был не первым, на котором выступал Ленин. До этого он побывал в противоположном конце Москвы, в Басманном районе на митинге в здании Хлебной биржи. Там выступало несколько ораторов, и речь Ленина продолжалась от получаса до часа. Дорога из одного конца Москвы в другой должна была занять не меньше часа. По-видимому, сдвиг во времени покушения в более светлую часть дня совершенно сознательно проделал в своих воспоминаниях Вл. Бонч-Бруевич, управляющий делами Совнаркома. Его воспоминания, ставшие основой хрестоматийного рассказа о покушении на Ленина, упрекали в момент их появления в неточностях и недомолвках, ввдении вставок и подробностей, которые автор помнить не мог. Бонч-Бруевич уверяет, что узнал о покушении в 6 часов вечера, когда вернулся домой с работы на маленький перерыв. Подобная композиция понадобилась ему для создания фальшивой картины задержания Каплан при свете дня с добавлением явно вымышленных деталей. В книгу введен так называемый “рассказ шофера Гиля”, сообщенный будто бы лично автору. Это придает воспоминаниям необходимую достоверность. На них неизменно ссылаются советские и западные историки. Между тем “рассказ шофера” противоречит собственным показаниям Гиля. Он не мог видеть, что произошло после покушения, то есть эпизод задержания Каплан, так как находился возле раненого Ленина, а затем отвозил его в Кремль. Связанные с этим эпизодом подробности сочинены Бонч-Бруевичем и приставлены непосредственно к “рассказу Гиля” для вящей убедительности. [68] 6 В обращении Свердлова, кроме времени его написания, смущает еще и первая фраза. Четко определив врага революции — правых эсеров и англо-французских наймитов, до минут указав время написания обращения — 10 часов 40 минут вечера — Свердлов был слишком неточен в том, где точность требовалась прежде всего: в указании времени покушения. “Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на тов. Ленина...” Так начиналось обращение ВЦИК. Сравним этот текст с телефонограммой Ленина, разосланной после убийства германского посла графа Мирбаха 6 июля 1918 г., написанной в 4 часа 20 минут: “Около трех часов дня брошены две бомбы в немецком посольстве...” [69] Ленин отреагировал на убийство Мирбаха примерно через полтора часа. Когда же писал свое обращение Свердлов? Когда ему стало известно о планируемом или состоявшемся покушении? Допросы Каплан в ЧК обрываются 31 августа. Советский историк Костин, много сделавший для того, чтобы максимально запутать историю покушения на Ленина (из вежливости не будем называть его труды намеренной фальсификацией), указывает, не приводя никаких тому доказательств, что 1 и 2 сентября допросы Каплан все еще проводились Петерсом [70] — следует считать, что в ВЧК? Это на стр. 164 книги Костина “Суд над террором”. На стр. 176-177 сообщники Каплан планируют организовать нападение на здание тюрьмы ВЧК и выкрасть Каплан. На стр. 177 Аванесов, как бы чувствуя, что Каплан будут похищать сообщники-эсеры, опасающиеся, что Каплан обо всем расскажет под пытками, приказывает Малькову забрать Каплан из тюрьмы ВЧК в Кремль “под надежной охраной”, куда приезжает Петерс для дальнейших допросов (протоколов которых никто не ведет, и поэтому мы не знаем, велись ли эти допросы Петерсом; то, что они не велись никем больше, мы знаем). Правда, оказалось, что Каплан перевели в Кремль не столько для того, чтобы допрашивать, сколько для того, чтобы расстрелять, но это Костина не смущает. Косвенное свидетельство того, что в Кремле Каплан уже не допрашивали,содержится в “Известиях” от 3 сентября. В этот день газета сообщила о том, в ВЧК принесли револьвер, из которого стреляли в Ленина. Если так, то в распоряжении ВЧК револьвер был самое позднее со 2 сентября. Но на допросах, где среди вещественных доказательств фигурировали всякие мелочи: клочки бумаги в обуви Каплан, железнодорожный билет и пр., револьвер так и не обсуждался. Из этого также можно заключить, что допросы Каплан закончились до 2 сентября . На основании постановлений ЦК ВКП(б), опубликованных в “Правде” 4 апреля 1925 г. и 12 февраля 1927 г., воспоминания о Ленине до публикации должны были визироваться несколькими инстанциями, в том числе Институтом марксизма-ленинизма и его филиалами. [71] Поэтому важно обратить внимание на допускаемые Мальковым неточности, оставленные цензурой, не заинтересованной в правдивом описании событий: Через день или два [после покушения] меня вызвал Варлам Александрович Аванесов. — Немедленно поезжай в ЧК и забери Каплан. Поместишь ее здесь, в Кремле, под надежной охраной. Я вызвал машину и поехал на Лубянку. Забрав Каплан, привез ее в Кремль в полуподвальную комнату под детской половиной Большого дворца. Комната была просторная, высокая. [...] Прошел еще день-два, вновь вызвал меня Аванесов и предъявил постановление ВЧК: Каплан — расстрелять, приговор привести в исполнение коменданту Кремля Малькову. [...] — Когда? — коротко спросил я Аванесова. [...] — Сегодня. Немедленно. [72] 7 Страницей позже Мальков укажет, что расстрелял Каплан 03 сентября в 4 часа дня. [73] И хотя очень уж не хотелось Малькову в этом сознаваться, но легко вычислить, что самое позднее в ночь на 1 сентября, т.е. уже на следующий день после покушения на Ленина, Каплан была взята под стражу в Кремль. И это еще одна причина, по которой допросы Каплан, опубликованные в 1923 году в журнале “Пролетарская революция”, обрываются 31 августа. Перевод Каплан в Кремль произошел, видимо, еще до возвращения Дзержинского из Петрограда. Сомнения и недоумения исследователей по этому поводу лучше всех сформулировал Сударушкин: Наверное, читатель убедился, что в деле о покушении на Ленина до сих пор остается много неясностей, которые подвергают общепринятую версию серьезным сомнениям. Удивляет та лихорадочная поспешность, с которой Фанни Каплан была осуждена и уничтожена при обстоятельствах, до того мрачных и неестественных, что трудно найти им разумное объяснение. Почему из вполне надежных подвалов ВЧК на Лубянке ее перевели в Кремль? Даже принимая во внимание суровость того времени, невозможно понять необходимость уничтожения Каплан именно в Кремле, где располагалось Советское правительство. Почему постановление ВЧК о расстреле не исполнили сами чекисты? По какой причине организацию казни взял лично на себя председатель ВЦИК, назначив исполнителем коменданта Кремля? Создается впечатление, что организаторы этого расстрела чего-то опасались. Последний зафиксированный допрос Каплан состоялся 31 августа, а расстреляли ее 3 сентября. Не начала ли она давать показания, которые не устраивали следствие, потому так поспешно ее и перевели из ВЧК в Кремль? Не появилась ли вероятность, что ее придется вернуть на Лубянку? Не связана ли эта вероятность с возвращением из Петрограда Дзержинского? Не потому ли и поторопились с расстрелом, совершив его в Кремле, где никто не мог помешать? [74] 8 Попробуем разобрать причины столь странного поведения Свердлова. Фактическая сторона вопроса следующая. Каплан была арестована, подверглась нескольким коротким весьма общим допросам разными людьми и, не ранее 31 августа и не позднее 3 сентября, взята по приказу Аванесова, исходящему от Свердлова, в Кремль. В Кремле она то ли была, то ли не была подвергнута дополнительным допросам, а 3 сентября то ли была, то ли не была расстреляна Мальковым. А поскольку Свердлов по причинам достаточно мистическим дал указание “останки уничтожить без следа”, никакими вещественными доказательствами казни Каплан мы не располагаем, кроме утверждения писателя Юрия Давыдова, что труп Каплан был облит бензином и сожжен в железной бочке в Александровском саду, [75] да свидетельства Малькова, что при расстреле присутствовал поэт-большевик Демьян Бедный. Приказ Малькову забрать из ВЧК Каплан, причем до возвращения Дзержинского из Петрограда, был естественен, если Свердлов, не участвовавший в заговоре против Ленина, подозревал Дзержинского в организации теракта. Тогда, забирая Каплан из ЧК, Свердлов, во-первых, предотвращал убийство Каплан незаинтересованными в ее показаниях чекистами, прежде всего Дзержинским; во-вторых, не допускал встречу и допрос Каплан Дзержинским; в-третьих, получал возможность допросить Каплан в Кремле и разузнать, что же произошло на самом деле. Может быть, поэтому Мальков должен был забрать Каплан в Кремль “немедленно”? О том, что в Кремль Каплан должна была прибыть живой, известно из воспоминаний Малькова: “надо было опасаться другого: как бы кто из часовых [в Кремле] не всадил в нее пулю из своего карабина”. [76] Но получалось, что привезли Каплан в Кремль единственно для того, чтобы “немедленно” расстрелять. И здесь, конечно же, есть какое-то отсутствующее звено, мешающее понять, что же было на самом деле. Ведь если Каплан расстреливали в Кремле при свидетеле Д. Бедном, значит, действительно очень торопились. Почему? 9 Оставим на совести Малькова указание, что сделал он это по постановлению ВЧК. Никто этого постановления не видел. А. Л. Литвин утверждает, что казнь Каплан не зафиксирована “даже в протоколах судебной коллегии ВЧК”. [77] И не очень понятно, каким образом ВЧК могло постановить не просто расстрелять Каплан, а приказать коменданту Кремля Малькову привести приговор в исполнение. Слишком уж рядовое занятие для нерядового революционера. Но допустим, постановление ВЧК было. В каком случае нужно было Свердлову немедленно расстреливать Каплан и уничтожать ее останки? Только в одном: если важно было не просто заставить Каплан замолчать, но и недопустить процедуры опознания трупа Каплан свидетелями террористического акта: Батулиным, Гилем и другими. Если из описания ареста женщины с зонтиком и портфелем безошибочно следовало, что стреляла не задержанная, а кто-то еще, то из описаний Малькова получалось, что кому-то (очевидно, что Свердлову), важно было замести следы преступления: уничтоженный труп нельзя опознать. После 3 сентября определить нельзя уже было ничего: была ли задержанная Батулиным женщина с зонтиком и портфелем — Каплан; была ли задержанная Батулиным женщина той, что разговаривала с Гилем перед началом собрания, еще до покушения; была ли Каплан покушавшейся, т.е. женщиной, выстрелившей в Ленина; была ли расстрелянная к Кремле женщина — Каплан; была ли расстрелянная в Кремле женщина той, которую задержал Батулин; была ли расстрелянная в Кремле женщина той, которую видел Гиль и какие-то другие свидетели у завода Михельсона; кого именно расстреляли в Кремле 3 сентября 1918 года? Список этих вопросов бесконечен. Не имея Каплан не только живой, но и мертвой, ответить на них было невозможно. Именно Свердлов закрыл дело Каплан, уничтожив наиболее важную улику — саму арестованную. Он мог это сделать только в том случае, если лично был не заинтересован в расследовании и если лично был причастен к заговору. Других объяснений поведения Свердлова не существует. 10 Определив, что не Каплан стреляла в Ленина, и что 3 сентября какая-то женщина, названная Каплан, была расстреляна Мальковым, попытаемся ответить на еще один не менее сложный вопрос: из скольких пистолетов были произведены выстрелы. Из двух: револьвера и браунинга. Первое и важное свидетельство об этом — Гиля. С. Кудряшов пишет: Уже в первых показаниях шофера отметим существенную деталь — в руке стрелявшей (стрелявшего?) Гиль заметил браунинг, а убегавшая женщина бросила ему в ноги револьвер. Маловероятно, что опытный, хорошо владевший оружием Гиль, ошибся. Даже далекий от армии человек легко отличит браунинг от револьвера. [...] Если Каплан стояла слева, и выстрелы прозвучали, как заявляли очевидцы, в тот момент, когда Ленин подходил к подножке машины, то Каплан никак не могла ранить Ленина в спину! А по диагнозу врачей, одна пуля вошла сзади со стороны лопатки, и это ранение было самым серьезным. [78] Разумеется, Гиль не ошибся. Он описал все именно так, как было. Ошибались абсолютно все исследователи, неправильно читающие показания Гиля. Историки и журналисты пытались выбрать между браунингом и револьвером. Но вчитаемся в показания Гиля. Он твердо пишет о том, что пистолетов было два: браунинг и револьвер. Браунинг Гиль видел в руке террористки. Но под ноги Гилю был брошен револьвер, которого Гиль не видел. Противоречия здесь нет никакого: “я увидел сбоку, с левой стороны [...] в расстоянии не более трех шагов, протянувшуюся из-за нескольких человек женскую руку с браунингом, и были произведены три выстрела [...]. Стрелявшая женщина бросила мне под ноги револьвер и скрылась в толпе. [...] При мне револьвера этого никто не поднял. [...] Поправляюсь: после первого выстрела я увидел женскую руку с браунингом”. [79] “Поправка” Гиля относилась не к “револьверу”, брошенному под ноги, а к тому, что “женскую руку с браунингом” он увидел после первого выстрела, а не до первого выстрела. "День и ночь". Литературный журнал для семейного чтения (c) № 4 1997 г. Часть 1 Часть 2 Часть 3 Часть 4 (примечания) www.pseudology.org |
|