(C) М. Горбачёв, автор, 1999, ISBN 5-264-00138-3      (C) Издательство "ВАГРИУС", 1999      (C) Агентство "ПЕТРо-НЬЮС", 1999 Михаил Сергеевич Горбачёв Объединение Германии. Как это было Глава вторая. Объединение Германии. Часть 2 "Процесс пошёл"   Пошёл мирно. И в этом очень важна была согласованность действий двух сверхдержав и сам факт коренного изменения отношений между ними, прекращение "Холодной войны". Позже, в беседе с Бейкером (9 февраля 1990 года) я обобщил это в такой формуле: "Судя по многочисленным признакам, ситуация в Европе ускользает из рук. И очень хорошим совпадением в такой момент является то, что отношения между двумя наиболее мощными и влиятельными странами вступили в столь благоприятную фазу". Мы с Колем держали постоянный контакт. События, однако, набирали скорость и остроту. Новые руководители ГДР явно не справлялись с ситуацией. Выдвигались разные инициативы, строились планы. Модров встречался с Вайцзеккером в Потсдаме, с Колем — в Дрездене. Шел у них разговор о создании "Договорного Сообщества ФРГ — ГДР".   В ГДР нанес официальный визит Миттеран. Приезжал также туда министр иностранных дел Великобритании Хэрд. Однако бушующее народное море в Восточной Германии не утихало. Напомню хотя бы о некоторых фактах. 3 января — митинг в Берлине (250 тысяч человек). 8 января — 100-тысячная  демонстрация в Лейпциге под лозунгом "Германия — единое Отечество". 11 января — многотысячная демонстрация в центре Восточного Берлина под лозунгом "СЕПГ, убирайся! Штази — вон!". 15 января — демонстрации и забастовки прокатились по всем основным городам ГДР. А в Берлине толпа устроила погром в здании министерства безопасности и в других государственных учреждениях. 22 января — вновь многотысячные демонстрации в десятках городов с лозунгом "Долой СЕПГ! Германия — единая Родина!".   К середине января в ГДР существовало уже более полутора сотен политических объединений, партий, движений, групп. По данным, которые мы получали в Москве, в республике к середине января начался распад структур власти. 26 января 1990 года в своем кабинете в ЦК КПСС я провел узкое совещание по Германскому вопросу. Пригласил Рыжкова, Шеварднадзе, Яковлева, Ахромеева, Крючкова, Фалина, Черняева, Шахназарова и сотрудника международного отдела ЦК, специалиста по Германии — Федорова. Дискуссия продолжалась около четырех часов, временами была жесткой. Встал вопрос — на кого лучше ориентироваться в наших действиях.   Крючков по ходу обсуждения неоднократно напоминал, ссылаясь на Информацию своих людей, что СЕПГ уже нет как таковой, а государственные структуры ГДР разваливаются. Что касается ФРГ, то одни выступали за то, чтобы только опираться на Коля — Геншера, другие предпочитали социал-демократов. Предпочтительность Коля объяснялась тем, что с ним уже налажены тесные контакты, он заинтересован в том, чтобы воссоединение было увязано с общеевропейским процессом. В пользу ориентации на СДПГ особенно горячо высказывались Фалин и Федоров. Рыжков считал, что "не надо отдавать все Колю"   В дискуссии отмечалось, что и социал-демократы, и правящие партии превращают вопрос об объединении в объект уже начавшейся борьбы по выборам в бундестаг.   Была выдвинута идея "шестерки", то есть создание специального совещания в составе: СССР, США, Англии и Франции, то есть держав-победительниц, и двух Германий — ФРГ и ГДР, для обсуждения и решения европейских и международных проблем, которые неизбежно будут затронуты Объединением Германии. Подытоживал я наше совещание так:   — ориентироваться в основном на Коля, но СДПГ не игнорировать; — пригласить Модрова и Гизи в Москву; — поддержать идею "шестерки"; — с Лондоном и Парижем держаться теснее; — Ахромееву готовить вывод войск из ГДР, причём, как я  тогда сказал, "проблема эта более внутренняя, чем внешняя: 300 тысяч военных, из них 100 тысяч офицеров с семьями. Их куда-то надо девать!"   Вопрос — соглашаться или не соглашаться на объединение — не возникал. Никому из участников совещания это не пришло в голову. Главная забота была — сохранить процесс в мирном русле и обеспечить интересы свои и всех, кто будет им затронут. Для чего — подключить, прежде всего, державы-победительницы, которые по итогам Войны несли определенную ответственность за судьбы Германии.   Менее чем через неделю в Москву приехал Модров. Вот его оценка положения дел в беседе со мной один на один: "Ситуация у нас очень сложная. Время сейчас для ГДР буквально судьбоносное. Все очевиднее глубина кризиса в стране и вина её прежнего Руководства. Вчера принято решение о предъявлении обвинения в государственной измене Хонеккеру, Миттагу, Мильке, Херману. Обвиняются в этом всего 29 бывших деятелей центрального уровня и 290 человек на местах. Они обвиняются в нарушении прав человека, конституционных свобод, разрушении экономики, в злоупотреблении властью. ...Наше коалиционное правительство было единственным органом, который поддержал авторитет Государства. Но он начал сильно слабеть. ...Экономическая и социальная напряженность продолжает расти, затрагивая повседневную жизнь людей. Повсеместно раздаются требования о повышении зарплаты и пенсий, увеличении отпусков. Это потребовало бы дополнительного расходования примерно 40 млрд. марок, что далеко превышает реальные возможности ГДР. ...Весь бюджет — 230 млрд. марок. Внутренняя задолженность — 170 млрд. марок, внешняя — 20 млрд. долларов. ...Рост социальной напряженности все труднее контролировать. На местах идет распад местных органов власти. А там, где они ещё сохраняются, их не признают. ...Раздаются угрозы диверсий на предприятиях и в учреждениях. Угрожают даже больницам. Все это вызывает страх у людей. Страх охватывает не только старые партии, но также и новые. ...Отмечаются случаи волнений и в рядах национальной армии. ...Растут негативные настроения по отношению к советским войскам. И здесь могут возникать проблемы. ...Не останавливается интенсивная волна выездов из республики. За январь этого года её покинуло примерно 50 тысяч человек. Если эти темпы сохранятся, то к концу года мы лишимся ещё 500 тысяч граждан. ...Из всего этого следует вывод, что идею существования двух немецких Государств уже не поддерживает все больше граждан ГДР. И, кажется, эту идею уже невозможно сохранить. ...Весьма критическая ситуация создается в результате роста резких нападок на СЕПГ. Это ведет к распаду и  Государственного совета, и экономических органов. Сейчас даже трудно сказать, сколько человек осталось в партии — 500 — 600 тысяч? Некоторые говорят, что 800 тысяч или даже миллион. Но я не уверен в этом. До октября в партии насчитывалось 2 млн. 200 тысяч человек. ...Считаю исключительно важным обсудить всю проблему, касающуюся двух Государств на немецкой земле, и связанные с этим конкретные шаги. Дело в том, что идеи и формулировки, которые мы использовали до сих пор, уже не действуют. Большинство общественных сил, за исключением мелких левых сект, так или иначе группируется вокруг идеи объединения".   Вот так обрисовал ситуацию Председатель правительства ГДР.   И я, и Модров видели, что Канцлер стремится воспользоваться этой ситуацией, чтобы выказать себя в роли главной фигуры объединения. Мы констатировали также: объединение уже стало центральным вопросом предвыборной борьбы, в которой каждый -заинтересован набрать себе побольше очков. Однако Модров предложил затормозить процесс, используя права держав-победительниц, которым следовало бы, по его словам, договориться о партнерстве "в деле стабилизации положения". Что он имел в виду под "стабилизацией", я до сих пор не понимаю. "Торможение" процесса или наведение порядка внутри ГДР?   Но тогда получалось бы, что наводить порядок он вроде бы предлагал великим державам, то есть делать то, с чем сам он, будучи председателем правительства, не справлялся. Это означало бы остановить массовое движение, мощный порыв немцев к воссоединению с помощью внешней силы! Словом, беседа с Модровом подтвердила, насколько своевременно было совещание в ЦК КПСС по Германскому вопросу, которое я провел 26 января, и насколько правильными были выводы, к которым мы пришли. Особого рассмотрения заслуживает тема Декларации, которую Модров привез в Москву и передал мне. Называлась она "За Германию — единое отечество! (Концепция пути к германскому единству)". Исходя из права народов на самоопределение, в ней декларировалось стремление к объединению двух германских Государств в ходе многолетнего процесса. Предлагалось включить проблему объединения в повестку дня Общеевропейского совещания по сотрудничеству и безопасности, которое намечалось на конец 1990 года. Иначе говоря, авторы Декларации пребывали на позиции, на какой мы с Колем находились год назад — до всего того, что произошло осенью и в начале девяностого года. В Декларации говорилось о постепенном создании конфедерации двух Государств, то есть речь шла опять же о постепенном сближении ГДР и ФРГ, что расходилось с оценками самого Модрова, убедительно показавшего мне на фактах, что начался неодолимый процесс разрушения ГДР.   С кем в таком случае должна была сближаться ФРГ? Говорилось в документе о намерениях глубокого и серьезного обновления ГДР. Но с этим явно опоздали.   Предлагался также военный нейтралитет ГДР и ФРГ, то есть, попросту говоря, выход их из своих блоков. Об этом мы тоже думали. Мне становилось ясно, что Руководство ГДР в лице Модрова, самого способного и достойного среди тех, кто принял наследство Хонеккера, не только не владеет ситуацией, но и серьезно отстает в понимании масштабов и опасности всего того, что происходит в обеих Германиях. Отвечая Модрову, я старался поддержать его морально. Основной смысл моих замечаний и советов сводился к тому, что необходимо использовать все остающиеся в распоряжении властей права и возможности и не допустить такого взрыва страстей, такого обвала ситуации, по сравнению с которыми погром здания Штази покажется мелкой неприятностью.   Встреча с Модровом подвела меня к мысли, что основными моими партнерами в практическом решении острейших проблем, порожденных уже развернувшимся процессом Объединения Германии, будут Коль и Буш. С ними, располагающими рычагами реального воздействия на ход событий, придется иметь дело, добиваясь справедливого решения, более или менее устраивающего все стороны. 9 февраля 1990 года у меня была беседа с государственным секретарем США Джеймсом Бейкером. Он специально приехал в Москву, чтобы обсудить Германский вопрос. Начиная разговор, я напомнил ему о своем прогнозе насчёт того, что мир будет меняться, меняться драматически и во многих своих частях, и что теперь этот прогноз подтверждается ходом событий, в особенности — тем, что происходит в Германии.     Бейкер согласился. Более того, сказал, что процесс этот идет гораздо быстрее, чем кто-либо мог ожидать в конце прошлого года. Он сообщил о беспокойстве своих коллег — министров иностранных дел Великобритании, Франции и ФРГ, с которыми накануне встречался. Чтобы обеспечить удержание процесса в стабильных рамках и на перспективу, сказал Бейкер, необходимы механизмы решения вопросов, касающихся внешних аспектов объединения. Мы тоже об этом подумали и считаем правильным иметь такой механизм по формуле "4+2", ответил я.   Бейкер высказался за то, чтобы перевернуть формулу и называть её "2+4". Ссылался на немцев, которые видят в этом символику, подтверждающую, что внутренние германо-германские аспекты объединения — их прерогатива. Не нужно, мол, лишний раз испытывать немецкий национализм. Я не стал возражать. И вообще я не придавал серьезного значения порядку цифр в формуле — ни в тот момент, ни потом. Хотя некоторые мои оппоненты создали впоследствии из этого целую проблему. Я имею в виду прежде всего Фалина, который воздвиг целую пирамиду обвинений по поводу этой якобы принципиальной нашей уступки. Но все это чистая схоластика. Бейкер заявил мне, что ни Буш, ни он "не намерены извлекать односторонних преимуществ из происходящих процессов".   И хотел бы здесь это подчеркнуть. Потом он произнес мини-речь по поводу того, что нельзя допустить, чтобы Германия стала нейтральной. Главный аргумент — в этом случае немцы могут создать собственный ядерный потенциал. Другой аргумент — что нейтралитет Германии ставит под вопрос присутствие США в Европе и разрушает механизм, обеспечивающий это присутствие, — НАТО. А ухода США не хочет никто.   Я согласился с тем, что на данном этапе военное присутствие США в Европе играет стабилизирующую роль. И СССР не выступает за вывод американских войск в контексте воссоединения Германии. Бейкер тут же торжественно заявил мне, что — цитирую по стенограмме — "не произойдет распространения юрисдикции и военного присутствия НАТО ни на один дюйм в восточном направлении... Мы считаем, что консультации и обсуждения в рамках механизма "2+4" должны дать гарантии, что Объединение Германии не приведет к распространению военной организации НАТО на Восток".   Это понимание было зафиксировано в Договоре об окончательном урегулировании в отношении Германии" [См. Ст. 5, пп. 1. 2, 3.]. И, кстати, выполнено в полном объеме: и в том, что касается времени пребывания на территории бывшей ГДР советских (российских) войск, и в том, что касается времени после их вывода.   В связи с происходящим сейчас расширением НАТО меня нередко спрашивают: не допустило ли просчёт советское Руководство в свое время, не поставив вопрос о недопущении расширения НАТО на Восток вообще, а не только на территории бывшей ГДР.   Что на это можно сказать? Если наше требование в отношении территории ГДР было абсолютно правильным, то выдвижение требования о нерасширении НАТО на Восток в тот момент было бы просто глупостью. Так как существовали НАТО и ОВД [Как известно, страны-члены ОВД приняли согласованное решение о самороспуске Объединения Варшавского Договора 1 июля 1991 года]! Если о чем и шла речь тогда, так это о необходимости трансформации обеих военных организаций (ОВД и НАТО) в политические, о сокращении военной составляющей этих блоков. Иначе говоря, дело шло не только к "разводу" двух блоков, олицетворявших военную конфронтацию Запад — Восток, но и об их коренной реорганизации, о серьезных изменениях в самих их функциях. Это нашло свое отражение в итогах заседания Совета НАТО в Лондоне, которое состоялось в те дни. В это же время шла подготовка встречи в верхах в Париже, которая приняла затем Хартию для Европы.   Этим советское Руководство занималось основательно. Встреча проведена была по нашей инициативе и была нацелена на строительство Новой Европы, в первую очередь — Системы общеевропейской безопасности взамен военных блоков. Я считал необходимым задержать внимание читателя на этом вопросе, имея в виду ту в общем-то некомпетентную и политически спекулятивную полемику, которая развернулась много позже, в связи с реальным расширением НАТО в середине 90-х годов. Уверен, и никто не в состоянии доказать противное тому, что если бы был сохранен СССР, а следовательно, и те отношения, которые уже сложились между ним и США, никакого бы расширения НАТО не произошло, и обе страны по-другому подходили бы к созданию Системы европейской безопасности.   Обменявшись мнениями с Бейкером о том, как следует действовать в сложившейся обстановке, я предостерег госсекретаря против упрощения в подходе к проблеме. Информировал его о том, что мне известно о настороженном отношении к происходящему в Германии не только со стороны восточноевропейских стран, но и со стороны Парижа, Лондона, Рима. Повсюду в большей или меньшей степени присутствует опасение, связанное с неопределенностью, — как поведет себя Германия, когда увеличит свой и без того уже мощный потенциал, восстановив единство? Особое внимание я обратил на то, что в работе механизма "2+4" должны быть учтены интересы всех соседей Германии, других стран Европы.   Разногласий по поводу того, что объединение должно состояться только на территории нынешних ФРГ и ГДР (включая Восточный и Западный Берлин) при полном уважении существующих ныне их границ с другими Государствами, не было. Договорились действовать согласованно, постоянно поддерживать контакт, обмениваться по ходу событий Информацией, идеями.   10 февраля 1990 года у меня состоялся большой разговор с приехавшим в Москву Гельмутом Колем. Были обозначены все главные пункты германского объединения, намечены возможные решения, которые нам вместе и раздельно, а также в согласии с американцами, французами и англичанами предстояло принимать. И хотя встреча происходила за месяц до намеченных на 18 марта выборов в ГДР, после которых должны были начаться переговоры между двумя немецкими правительствами, нам обоим — мне и Колю — было ясно, что пора уже заниматься вопросами, относящимися к будущей компетенции объединенной Германии.   Коль подробно охарактеризовал ситуацию в Восточной Германии. Слушая его, я и тогда думал, и сейчас так считаю, что он сгущал краски. Однако многое совпадало с тем, что мне было известно от Модрова. Были в его Информации и особо тревожные моменты. Он справедливо считал, что январь стал критическим месяцем, когда, по его выражению, "все рухнуло". Шла массовая эмиграция гэдэровских граждан. Их уже в общей сложности стало за предшествующий год 380 тысяч. Их надо было кормить, обустраивать, где-то селить, что создавало дополнительное напряжение со стороны западногерманского населения. Другим тревожным моментом был, по существу, полный обвал восточной марки, а также буквально отчаянные просьбы властей Восточного Берлина к властям ФРГ взять на свое обеспечение больницы, полицию, городскую железную дорогу, коммунальные службы и т.д.   Началось бегство офицеров Народной армии на Запад. Многие при этом заявили о своей готовности перейти на службу в бундесвер. В некоторых местах, где размещались советские войска, имели место настораживающие инциденты. Должностные лица, ответственные за функционирование и безопасность АЭС на территории ГДР, не ручались за содержание своих объектов. Одна из АЭС находилась, по оценке экспертов, в полуаварийном состоянии. А между тем реакторы в ней стояли такие же, как и в Чернобыле.   Таков был фон нашей беседы. "Надо готовиться к тому, — говорил Канцлер, — чтобы адекватно реагировать на надвигающиеся события. Я не хочу их ускорения, но на меня, я вижу, движется волна, и я не смогу ей противостоять. Такова реальность. Многое предстоит нам вместе обдумать, обсудить и переосмыслить". Действительно, мы многое обсудили и переосмыслили. Канцлер заверил меня, что окончательная черта под вопросом о границах в случае объединения будет подведена там, где эта граница сейчас проходит. Он, Правда, просил меня публично не возбуждать до поры до времени этот вопрос, принимая во внимание чувства миллионов переселенцев, бежавших и изгнанных в результате Второй мировой Войны. Разумом, говорил он, они сознают, что территории, где они родились и жили, утрачены безвозвратно. И если сейчас провести опрос, около 90% выскажутся за сохранение границы по Одеру — Нейсе. Но, говорил Канцлер, в душе у многих не затихает боль, и это создает серьезные трудности для него, Канцлера, в нынешней ситуации, когда все эмоции сконцентрированы на объединении, от которого далеко не все ждут только хорошего.   Остро стоял вопрос о военной безопасности. Коль, уже знавший о нашем разговоре с госсекретарем, высказался за решительное продвижение процесса разоружения, заявил о готовности всячески этому содействовать. Заверил, что объединенная Германия возьмет на себя самые строгие обязательства в отношении отказа от ядерного, бактериологического и химического оружия.   Канцлер вместе с тем решительно выступил против нейтралитета будущей Германии и сослался на те последствия, которые имел Версальский договор 1918 года, изолировавший Германию от остальной Европы, со всеми вытекавшими из этого пагубными последствиями. Как и Бейкер, Канцлер заявил мне следующее — цитирую по стенограмме: "Мы считаем, что НАТО не должно расширять сферу своего действия".   Потом, по другому поводу, он ещё раз повторил это заявление. Была поднята тема о международных договорах, заключенных ГДР. Канцлер с уверенностью обещал, что новый германский парламент, который появится в результате объединения, подтвердит положения этих договоров. Новое Государство может наследовать старые договоры, разумеется, с согласия Москвы, Варшавы и других столиц.   Наиболее существенную часть нашего разговора с Канцлером я хочу привести по стенограмме.   "М. Горбачёв: Наверное, можно сказать, что между Советским Союзом, ФРГ и ГДР нет разногласий по вопросу о единстве немецкой нации и что немцы сами решают этот вопрос. Короче: в главном исходном пункте есть понимание — сами немцы должны сделать свой выбор. И они должны знать эту нашу позицию.   Г. Коль: Немцы это знают. Вы хотите сказать, что вопрос единства — это выбор самих немцев?   М. Горбачёв: Да, в контексте реальностей.   Г. Коль: Согласен с этим.   М. Горбачёв: Есть реальности. Была Война, оставившая нам тяжелое наследие. Мы это наследие сейчас пересматриваем и хотим его изменить: уйти от конфронтации и вражды. Вышли на общеевропейский процесс, на Новое мышление в мировой Политике. В таких условиях и открылась возможность перевода "немецкого вопроса" в другую фазу. Делать это нужно совместными усилиями, с учетом не только своих интересов, но и интересов соседей.   Г. Коль: Присоединяюсь к такой постановке вопроса.   М. Горбачёв: Немцы доказали, что они извлекли уроки из прошлого. И это оценено в Европе и в мире. И подтверждение тому — изменения, которые выкристаллизовываются и на Западе, и на Востоке и зафиксированы в заявлениях о том, что с немецкой земли никогда не должна исходить Война.   Г. Коль: Я это трактую наоборот: "С немецкой земли должен исходить только мир". И это не фраза, это совершенно серьезно.   М. Горбачёв: Это очень важная констатация. Речь идет ещё об одном выборе немцев — в пользу мира. Мы должны строить объединенную Германию на фундаментальных вещах".   Что касается просьбы Канцлера учитывать психологическую ситуацию в его стране и трудности, которые он испытывает в решении некоторых вопросов, то я ему в свою очередь сказал о наших внутриполитических проблемах, связанных с Объединением Германии. "Вы должны признать, — говорил я ему, — что и у меня, и у Ярузельского, и у Модрова, и у Руководства Чехословакии — у всех тоже есть своя внутренняя ситуация. Вы, наверное, обратили внимание на последний пленум ЦК КПСС? Эта тема там уже присутствовала, задавали Вопрос: та ли Политика проводится? Не забыли ли мы о жертвах народа? Это очень сильно присутствует у нас. Канцлер должен это иметь в виду. Ибо, строя единую Германию, всем важно знать её место в содружестве народов. Этот контекст должен всеми нами учитываться.   — Господин Генеральный секретарь, — ответил мне Коль, — немцы в ГДР и ФРГ принимают решение в контексте общеевропейского развития. — Принимаю это к сведению, — отреагировал я. — Так уж сложилось, что Германский вопрос оказывает сильное влияние на европейскую и мировую Политику. Поэтому мы должны распорядиться ситуацией исходя из исторических критериев. Есть эмоции, но есть и реальный контекст. Мы готовы сотрудничать так, чтобы не нарушать взаимопонимание, и создать новые хорошие отношения между нашими народами".   В этой связи Канцлеру было сказано: "Знаю, что вы не воспринимаете нейтрализацию. Говорят, что это унизило бы немецкий народ... И все же я вижу объединенную Германию за пределами военных образований, со своими национальными вооруженными силами, необходимыми для достаточной обороны. Индия, Китай придерживаются такого статуса. И это их не унижает. Почему же такой статус должен унижать немцев? Было бы несерьезно, если бы одна часть Государства входила в НАТО, а другая — в ОВД. Где-то до реки одни войска стоят, а на другом берегу — уже другие. Давайте "погоняем" эту мысль, г-н федеральный Канцлер. Говорят: что такое НАТО без ФРГ? Но уместно будет и спросить: что такое ОВД без ГДР? Это серьезный вопрос".   Условились, что эти вопросы будут обстоятельно рассмотрены в рамках механизма "2+4". Рефреном в моих замечаниях, в Логике моих рассуждений проходила мысль о том, что Объединение Германии — это важнейшая часть общеевропейского процесса и мирный вклад в него. Германия берет на себя очень серьезную ответственность. Этот процесс должен развиваться во благо всех народов. Коль заверил меня, что так и будет, процитировал даже Канцлера Аденауэра, который 35 лет назад сказал: "Германский вопрос можно решить только под европейской крышей".   Канцлер сообщил мне, между прочим, что он получил согласие своего правительства на предоставление СССР финансового содействия в поставках продовольствия. "Возражений никаких не было. Все  высказались за то, чтобы поддержать Политику Перестройки".   Далее цитирую по стенограмме, как я отреагировал:   "Мы ценим инициативу федерального Канцлера, поддержку федерального правительства, понимание со стороны бизнеса, отношение к нам населения ФРГ".   В ответ последовало важное заявление Канцлера ФРГ:   "Мы хотим, чтобы Перестройка шла вперед, чтобы ей сопутствовал успех. Что же касается данной конкретной акции, то это, бесспорно, принципиально новаторское мероприятие. Открыв новую главу в наших отношениях, мы как раз и должны быть новаторами. ...Хотел бы сказать с полной откровенностью, г-н Генеральный секретарь: если возникнет ситуация, когда Вам понадобится помощь или поддержка, и Вы решите, что я могу помочь, прошу Вас сразу же обращаться ко мне. Можете быть уверены, что в моем лице Вы вновь найдете внимательного и отзывчивого адресата".   Я не случайно столь подробно остановился на этой теме. Со стороны немцев решение о предоставлении нам финансовой помощи в действительно очень острой ситуации, которая сложилась в стране тогда с продовольствием, было актом необычным. Он отражал новый характер отношений между нашими странами, был следствием коренного изменения международной атмосферы по окончании "Холодной войны". Это был и результат ускоренного изживания тяжелого послевоенного наследства, сохранявшего в себе семена враждебности между нашими народами. Однако эта благородная и действительно новаторская акция, как и последующие кредиты, стала предметом вульгарной, отвратительной спекуляции со стороны наших ультрапатриотов. Меня обвиняли чуть ли не в том, что я за взятку согласился на Объединение Германии. Будто бы без этой финансовой помощи я мог сказать "Стоп!" процессу, который стал уже необратимым.   12 февраля я проинформировал Модрова о своих беседах с Бейкером и Колем. Сообщил ему о сказанном мною Гельмуту Колю — что нельзя использовать тему объединения в предвыборных целях, подхлестывая процесс вопреки прежним обещаниям; что беседа показала: Канцлер явно заручился поддержкой американцев, хотя я понял это ещё из разговора с Бейкером; что позиции Великобритании и Франции Коль учитывает, "хотя в меньшей степени"; что Коль против нейтралитета и хочет оставить Германию в НАТО.   Сказал Модрову и о своей формуле объединения, изложенной Колю: "Сейчас история ускорила свой ход. Какими будут выбраны государственные формы, темпы сближения ГДР и ФРГ, определят сами немцы, ...но процесс объединения затрагивает интересы Советского Союза, Европы в целом, и эти интересы мы будем ограждать и отстаивать... Движение вперед "возможно только на основе такой формулы". Модров вновь говорил о тяжелейшем экономическом положении ГДР, о распаде власти на местах, о том, что настроения в пользу объединения с ФРГ очень сильны, что большинство ведущих политических сил на стороне Коля.   13 февраля в Оттаве проходила встреча министров иностранных дел 23 Государств Европы, США и Канады. Там же министры СССР, США, Англии, Франции, ГДР и ФРГ договорились о создании "института 2+4" — для обсуждения внешних аспектов немецкого единства. Я счел момент подходящим, чтобы публично обобщить свои подходы к Объединению Германии и дал интервью газете "Правда".   Мне представляется уместным напомнить о моих взглядах на эту проблему в тот период.   Вопрос: В редакцию продолжают поступать письма, в которых читатели просят разъяснений по вопросу об Объединении Германии. Известно, что и на Западе на этот счёт высказывается немало разных суждений, в том числе — и относительно итогов Вашей встречи с Канцлером Колем. Что бы Вы могли сказать по этому поводу?   Ответ: Вопрос действительно очень важный, один из главных в современной международной Политике. Я бы выделили тут два аспекта. Первый — это право немцев на единство. Мы никогда не отрицали этого права. И хочу напомнить, что даже сразу после Войны, которая принесла нашему народу и законную гордость Победы, и ничем не измеримое горе, естественную ненависть к её виновникам, СССР выступал против расчленения Германии. Не нам принадлежит эта идея, и не мы несем ответственность за то, как потом, в условиях "Холодной войны", стали развертываться события. Добавлю к этому: даже после того, как появились два германских Государства, Советское правительство совместно с ГДР продолжало отстаивать принцип единства Германии.   В 1950 году СССР поддержал предложение ГДР о восстановлении общей германской государственности. 10 марта 1952 года Советское правительство выдвинуло план Объединения Германии в едином демократическом и нейтральном Государстве. Запад отверг и это предложение. В 1954 году на совещании министров  иностранных дел в Берлине мы вновь предложили создание единой демилитаризованной Германии. И вновь получили отказ.   Год Спустя, 15 января 1955 года, Советское правительство выдвинуло предложение о создании единой Германии с избранным на свободных выборах правительством, с которым был бы подписан мирный договор. И это предложение осталось без ответа. В 1957 — 1958 годах не было даже рассмотрено выдвинутое ГДР и активно нами поддержанное предложение о создании германской конфедерации. В 1959 году последовало новое советское предложение на совещании министров иностранных дел четырех держав: заключить мирный договор с единой объединенной Германией, которая не входила бы в военно-политические группировки, но обладала бы определенным военным потенциалом. Результат — тот же.   Да и при заключении Московского договора СССР не исключал в перспективе преодоления раскола Германии. Свидетельством тому — принятие нашим правительством "Письма о германском единстве", которым Брандт и Шеель сопроводили подписание ими этого Договора. Таковы факты. Как видите, этот вопрос для нас не новый. Мы исходим из того — и об этом мне приходилось не раз и публично, и в контактах с немецкими политическими деятелями говорить, — что история так рассудила, что возникли два германских Государства, и ей принадлежит рассудить, какой в конце концов будет государственная форма существования немецкой нации. И вот история заработала неожиданно быстро. В этих условиях мы ещё раз подтвердили, что немцы сами должны определить, как, в какие сроки и в каких формах будет проходить их объединение. Об этом шла речь и в беседах с X. Модровом, и вскоре затем — с Г. Колем. Но это — лишь одна сторона проблемы, и в этих беседах не только об этом говорилось.   Вопрос: Что Вы имеете в виду?   Ответ: Прежде всего то, что Объединение Германии касается не только немцев. При всем уважении к этому их национальному праву ситуация такова, что невозможно себе представить, чтобы немцы между собой договорились и потом предложили всем остальным одобрить уже принятые ими решения. Есть вещи фундаментальные, которые международное сообщество вправе знать и в которых не должно быть места для двусмысленности.   Далее. Должно быть изначально ясно, что ни сам процесс сближения ФРГ и ГДР, ни единая Германия не должны нести ни угрозы, ни ущерба национальным интересам соседей и вообще кому бы то ни было вовне. И конечно — исключается всякое посягательство на границы других Государств. Помимо незыблемости сложившихся в результате Второй мировой Войны границ, что является самым существенным, есть и другие её последствия.   Никто не отменял ответственности четырех держав. И снять её с себя могут только они сами. Мирного договора с Германией ещё нет. И только он может в международно-правовом порядке окончательно определить статус Германии в европейской структуре. На протяжении длительного времени безопасность, как бы то ни было, поддерживалась наличием двух военно-политических союзов — ОВД и НАТО. Пока только намечаются предпосылки для формирования принципиально новой Системы безопасности в Европе. Поэтому сохраняется и роль этих союзов, хотя она существенно модифицируется по мере снижения вооруженного противостояния, ослабления военного компонента безопасности, усиления политических аспектов их деятельности.   Следовательно, и воссоединение Германии должно происходить с учетом этих обстоятельств, а именно —  недопустимости нарушения военно-стратегического баланса двух этих международных организаций. Тут должна быть полная ясность. И последнее. Из сказанного вытекает, что процесс Объединения Германии органически связан и должен быть синхронизирован с общеевропейским процессом, с его стержневой линией — формированием принципиально новой структуры европейской безопасности, которая придет на смену блоковой.   Вопрос: Известно, что в Оттаве министры иностранных дел договорились о механизме обсуждения германского вопроса с участием СССР, США, Великобритании, Франции, ФРГ и ГДР. Не могли бы Вы пояснить, как мыслится роль этого механизма?   Ответ: Действительно, речь идет об определенной форме обсуждения германского вопроса между шестью упомянутыми Государствами. Кстати, идея такой процедуры родилась в Москве и в западных столицах одновременно и независимо друг от друга. О ней мы говорили с X. Модровом и потом с Г. Колем. И всякие ссылки на приоритеты вряд ли уместны. Правовая её основа связана с итогами Войны, с ответственностью четырех держав за будущую роль Германии в мире. Вместе с тем она учитывает и огромные перемены, которые произошли с тех пор в Европе и в мире, в самих двух германских Государствах, поэтому и включает их в формулу этого механизма, условно названного "2+4".   Задача состоит в том, чтобы всесторонне и поэтапно обсудить все внешние аспекты германского воссоединения, подготовить вопрос к включению в общеевропейский процесс и к рассмотрению основ будущего мирного договора с Германией. Причём эффективность таких консультаций, их авторитет зависят от степени доверия и открытости между всеми участниками. Разумеется, суверенные Государства могут осуществлять любые контакты, в том числе и по Германскому вопросу, на двусторонней и любой другой основе. Но мы исключаем такой подход, когда трое или четверо будут первоначально сговариваться между собой и выкладывать остальным участникам   уже согласованную позицию. Это неприемлемо.   Вопрос: А нет ли в этой процедуре элемента дискриминации по отношению к другим странам, тоже участвовавшим в Войне?   Ответ: Вопрос правомерный. Именно поэтому, не умаляя исторически обусловленного права четырех держав, мы связываем механизм "2+4" с общеевропейским процессом и вместе с тем понимаем особый интерес других стран, не обозначенных в этой формуле. А следовательно — и их законное право защищать свои национальные интересы. Прежде всего я имею в виду Польшу — незыблемость её послевоенных границ, как и границ других Государств, должна быть гарантирована. Такой гарантией может быть только международно-правовой акт.   Вопрос: Как Вы оцениваете определенную тревогу среди советских людей, да и со стороны других европейских народов, по поводу перспективы возникновения в центре Европы единого германского Государства?   Ответ: И исторически, и психологически такое беспокойство понятно. Хотя нельзя отрицать, что немецкий народ извлек уроки из опыта гитлеровского господства и Второй мировой Войны. В обоих германских Государствах выросли новые поколения, которые смотрят на роль Германии в мире иначе, чем, скажем, на протяжении последних ста с лишним лет и особенно — в период нацизма. И, конечно, важно, что не только со стороны общественности ФРГ и ГДР, но и на официальном, государственном уровне не раз перед лицом всего мира было заявлено: с немецкой земли никогда не должна исходить Война. А в беседе со мной Г. Коль дал ещё более обязывающую трактовку этой формулы: с немецкой земли должен исходить только мир. Все это так. Однако никто не имеет права игнорировать негативный потенциал, сложившийся в прошлом в Германии. И тем более невозможно не учитывать народную память о Войне, о её ужасах и потерях. Поэтому очень важно, чтобы немцы, решая вопрос об объединении, помнили о своей ответственности и о том, что необходимо уважать не только интересы, но и чувства других народов. В особенности это касается нашей страны, советского народа.   Он имеет неотъемлемое право рассчитывать и возможность добиваться того, чтобы от объединения немцев наша страна не понесла ни морального, ни политического, ни экономического ущерба и чтобы в конце концов был реализован давний "замысел" истории, которая определила нам жить рядом, протянула между нашими народами нити связей и глубокого взаимного интереса, перекрестила — иногда в трагических столкновениях — наши судьбы и которая в условиях новой эпохи дает нам шанс доверять друг другу и плодотворно сотрудничать".   После того как Канцлер побывал в Вашингтоне, 28 февраля у меня состоялся телефонный разговор с Бушем. Из этого разговора мне стало совершенно ясно: Коль и Буш окончательно договорились о членстве объединенной Германии в НАТО. И это становилось, по сути, главным международным вопросом в дальнейшем процессе Объединения Германии.   Во всех своих публичных выступлениях весной 1990 года и в переговорах с иностранными деятелями я держался той точки зрения, что нахождение объединенной Германии в НАТО неприемлемо. Я рассчитывал в этом опереться на позиции других европейских стран. Но, кроме согласия со мной правительства Модрова, такой поддержки я ни у кого не нашёл, даже со стороны членов Варшавского Договора, включая Польшу. Несколько даже неожиданным было, когда министр иностранных дел Великобритании Хэрд на встрече со мной выставил те же аргументы, какие я уже неоднократно слышал от американцев. А именно: было бы лучше, если такая крупная держава в случае её объединения не оставалась бы предоставленной самой себе. Выход Германии из НАТО означал бы практически крах этого союза, а значит, сделал бы невозможным сохранение американских войск в Европе. В этих условиях тем более невозможно оставлять Германию вне всяких союзнических рамок. Логика была такая: европейские союзники Германии по НАТО побаиваются её мощи. Гарантию своей безопасности они видят в присутствии американских войск. Но легитимность их присутствия опирается на НАТО. НАТО же без Германии обречено на исчезновение.   Наша же Логика состояла в том, чтобы предельно синхронизировать германское объединение с общеевропейским процессом, с его институциализацией. Тогда Германия не оставалась бы "в одиночестве". А НАТО и ОВД пора коренным образом реорганизовать, превращая в преимущественно политические Системы. Но, увы, такой синхронизации добиться не удалось: германское объединение набрало уже невероятно быстрый темп. А после выборов в Народную палату ГДР 18 марта, на которых победил "Альянс за Объединение Германии" (вместе с СДПГ почти 70% голосов), ГДР потеряла всякую способность сопротивляться объединению; на основе 23-й статьи Конституции ФРГ последняя её просто поглощала. Более того, правительство, которое возглавил Лотар де Мезьер, сознательно сделало ставку именно на такую форму объединения.   Когда на встрече с ним в Москве 29 апреля 1990 года я критически высказался по поводу 23-й статьи, он мне возразил: "Мы по-другому оцениваем ситуацию. В своей предвыборной кампании мы прямо отдавали предпочтение этому пути   к объединению и получили на это мандат наших избирателей. ...Наш подход учитывает то обстоятельство, что, скажем, при проведении референдума на эту тему шансы ГДР с её 16 миллионами граждан добиться успеха не очень большие. Нам будет трудно убедить 60 миллионов западногерманских граждан в том, что они должны изменить свой Основной закон, при котором они, вообще-то говоря, жили довольно хорошо".   Ещё до выборов я вновь встречался в Москве (6 марта) с делегацией Совета Министров ГДР во главе с Модровом. В ходе обмена мнениями Модров сообщил мне позицию своего правительства относительно сохранения прав жителей ГДР на собственность, которую они получили в результате конфискации её у военных преступников и крупных помещиков в 1946 году. Я хотел бы задержаться на этой теме, поскольку она стала впоследствии предметом очень острых споров в Германии. Я тогда никак не отреагировал на слова Модрова. Повторил только, что объединение поставит Германию, с точки зрения международного права, в равное положение с другими членами мирового сообщества. Я и тогда, и потом считал, что упомянутый Модровом вопрос — внутреннее дело самих немцев. Во всех своих заявлениях этого времени я считал необходимым подчеркивать: во внутренние дела мы не вмешиваемся.   Другое дело, что я и тогда, и сейчас считаю несправедливым и политически нецелесообразным лишение бывших граждан ГДР той собственности, которую они получили от советских военных властей по окончании Войны. Кстати, эти акты были потом закреплены законодательством суверенного Государства — ГДР. Но, повторяю, этот вопрос для меня был и остается чисто внутренним, немецким. И никогда — в переговорах ни с Модровом, ни с Колем, ни с тем же де Мезьером — вопрос не ставился в контекст объединения как непременное условие. Модров 7 марта 1990 года с письмом на эту тему обратился ко мне и к Колю. Ответом на письмо с нашей стороны было заявление Советского правительства 28 марта. Там подробно излагалось, каким образом и на основе каких принципов осуществлялась передача собственности по окончании Войны.   Было сказано, что СССР выступает против попыток поставить имущественные отношения под вопрос в случае возникновения единой Германии, что Советское правительство разделяет позицию правительства ГДР — о необходимости строгого соблюдения защищенности социально-экономических прав и интересов миллионов граждан ГДР. Формулы, как видите, недвусмысленные. Но все они исходят из того, что ГДР будет отстаивать эти позиции в переговорах с представителями ФРГ. А мы, Советское правительство, фиксируем свою поддержку гэдээровской позиции. Но нигде в документе даже намека нет на то, что, если власти ФРГ отвергнут такую позицию, мы пойдем на срыв всего процесса объединения. Такая постановка вопроса просто абсурдна.   В одном из интервью по поводу таких обвинений, будто я позже, перестав быть президентом, "забыл о своем требовании", об "условии", якобы предъявленном Колю, и т.п., я сказал: здесь путают Божий дар с яичницей, то есть ставят в один ряд исторически несопоставимые вещи. Переговоры на эту тему шли между самими немцами. 15 июня 1990 года было принято Совместное заявление правительств ФРГ и ГДР об урегулировании открытых имущественных вопросов. Председатель Совета Министров и министр иностранных дел ГДР де Мезьер и министр иностранных дел ФРГ Геншер проинформировали 12 сентября 1990 года Шеварднадзе об этом Заявлении в своем письме.   Там сказано буквально следующее: "Изъятия имущества, проведенные на основе прав и верховенства оккупационных властей (в 1945 — 1949 гг.), являются необратимыми. Правительства  Советского Союза и ГДР не видят возможности пересмотреть принятые в то время меры. Правительство ФРГ, учитывая историческое развитие, принимает это к сведению. Оно придерживается мнения, что за будущим общегерманским парламентом должно быть оставлено право принять окончательное решение о возможных государственных мерах по компенсации. В соответствии с п. 1 ст. 41 Договора между ФРГ и Германской Демократической Республикой об установлении единства Германии от 31 августа 1990 г. (Договора об объединении) упомянутое совместное заявление является составной частью этого Договора. В соответствии с п. 3 ст. 41 Договора об объединении ФРГ не будет принимать правовых актов, которые противоречили бы процитированной выше части совместного заявления".   Шеварднадзе в качестве министра иностранных дел СССР принял это письмо к сведению.   Не более того. И никаких официальных решений в Москве на этот счёт никто не принимал, что совершенно понятно. Как видно из процитированного документа, договоренность об имущественных отношениях, о которых идёт спор, состоялась между самими немцами, и ни в какие документы, подписанные официальными лицами Советского Союза, эти положения никогда не включались.   Чтобы поставить последнюю точку на этой теме, хочу ещё раз напомнить о следующем: кроме вышеупомянутой фразы Модрова в беседе со мной 6 марта, этот вопрос не поднимался никогда ни Канцлером Колем, ни Геншером, ни де Мезьером, сменившим 12 апреля Модрова на посту премьера ГДР. Естественно, сам я, по названным выше соображениям, никогда не ставил и  не мог ставить его, тем более в качестве условия своего согласия на Объединение Германии.   Все претензии на этот счёт я категорически отвожу.   Однако вернусь к главной теме. 5 мая начались переговоры по формуле "2+4" в Бонне. Участники изложили свои позиции по внешним аспектам строительства немецкого единства. Согласована была повестка дня работы этого "института" из четырех пунктов:   1) границы; 2) военно-политические вопросы с учетом подходов к приемлемым структурам безопасности в Европе; 3) Берлин; 4) окончательное международно-правовое урегулирование и ликвидация прав и ответственности четырех держав.   Согласован календарь следующих встреч в рамках "2+4": июнь — в Берлине, июль — в Париже, сентябрь — в Москве. Решили пригласить Польшу на парижскую встречу (по вопросу о границах). Попытки Шеварднадзе на встрече в Бонне отстоять предписанную ему в директивах Политбюро позицию по вопросу о невхождении единой Германии в НАТО никто не поддержал.   Приближалось 45-летие Победы в Великой Отечественной Войне. Мне предстояло выступать в Кремле на торжественном собрании, посвященном этой дате, с которой едва ли не у каждой советской семьи были связаны глубокие переживания. Я решил именно в этот день объяснить народам СССР нашу Политику в отношении Германии и обрисовать перспективу, на которую эта Политика дает нам возможность рассчитывать.   Вот что я, в частности, сказал тогда: "Мы с сочувствием относимся к понятному желанию немцев ГДР и ФРГ жить единой семьей. Настала пора перевернуть эту послевоенную страницу в истории Германии. Убежден, что выражу общее мнение, сказав: советские люди за сотрудничество с этой новой Германией. Сохранение и расширение экономических связей, взаимодействие двух наших великих народов на почве науки и культуры, политический диалог между ними могут многое дать цивилизации и послужить одной из опор хельсинкского процесса. Но нужны надежные гарантии, что при объединении двух германских Государств не будут нарушены интересы нашей безопасности, как и других народов, стратегическая стабильность в Европе и мире. Сейчас начаты переговоры по формуле "2+4", идут и двусторонние контакты с правительствами США, Великобритании, Франции, ГДР, ФРГ, а также Польши, Югославии, Италии, некоторых других Государств.   Среди важных тем, стоящих перед "шестеркой", — германский мирный договор, который окончательно подвел бы черту и под Второй мировой, и под "Холодной Войной". Он должен дать уверенность в том, что с немецкой земли впредь будет исходить только мир. Договор призван определить военный статус Германии и её место в общеевропейской структуре безопасности, зафиксировать её обязательства в том, что касается нерушимости послевоенных границ. Подчеркну: нам чужда мысль о документе, дискриминирующем Германию, затрагивающем национальное достоинство немцев. Новый Версаль неуместен, как не нужно и перелицовывание сепаратных соглашений 1952 — 1954 годов. Нет, это должен быть акт мира в точном и полном смысле слова".   Могу добавить к этому то, что я сказал Хорсту Тельчику, помощнику Канцлера, приехавшему в Москву по его поручению 14 мая: "Сейчас мы вышли на магистральный путь  развития советско-германских отношений. А ведь за спиной у нас 27 миллионов погибших советских людей, 18,5 миллиона раненых, контуженых, десятки миллионов осиротевших и потерявших здоровье. Вся нация была потрясена до основания. То же можно сказать и о немцах. Поэтому оба наших народа призваны строить свои отношения в будущем так, чтобы их ничто не омрачало. На мой взгляд, за многие столетия сегодняшняя ситуация — самая благоприятная для старта в новое будущее отношений между Германией и Россией".   Мое выступление в канун Дня Победы было воспринято в стране с пониманием. Никаких признаков несогласия в народе, тем более протестов, не было. Правда, антиперестроечная сталинистская оппозиция уже взяла на вооружение против меня и германскую тему. Однако это не поколебало моей решимости довести дело до конца. Предстояла давно согласованная поездка в Вашингтон, где мы с президентом Бушем должны были обстоятельно обсудить большой круг вопросов, включая подготовку договора по ядерным СНВ. Понятно, что не мог быть обойден и Германский вопрос в контексте общеевропейского процесса. В порядке подготовки моего визита 18 мая в Москву приехал Джеймс Бейкер.   С первого же захода в разговоре я понял, что он приехал доказывать целесообразность и неизбежность вхождения единой Германии в НАТО. Я сразу же и в довольно жесткой форме обратил его внимание на противоречивость позиции американской администрации в этом вопросе: "Ваша позиция на этот счёт противоречива. Я не знаю, чем Она питается. Может быть, вы боитесь объединения Европы? Я не раз говорил и здесь, и в Европе и могу подтвердить сейчас: мы понимаем необходимость присутствия — не обязательно военного — США во всех европейских процессах. Вы можете из этого исходить. Но вот вы говорите: обе Германии являются миролюбивыми, демократическими странами и нет оснований видеть какую-то опасность в происходящем. Вы говорите, что мы преувеличиваем  опасность. Но если это так, если вы не считаете это важным фактором, то почему не согласиться с тем, чтобы объединенная Германия была членом Варшавского Договора?   Или другое: вы говорите, что немцам можно доверять, что они доказали это. Но если это так, зачем включать Германию в НАТО? Вы отвечаете: если Германия не будет в НАТО, это может создать проблемы в Европе. Выходит, вы не доверяете Германии. ...Мы хотели бы рассчитывать на серьезный подход с вашей стороны. И когда видим элементы Игры с нами, нас это беспокоит. Разве это нужно? Разве можно допустить, чтобы наши отношения превратились в какую-то возню? Мы видим, что порой у вас возникает искушение воспользоваться ситуацией".   Бейкер заверял меня, что Политика его администрации не направлена на то, чтобы оторвать Восточную Европу от Советского Союза. "Прежде, — признал он, — у нас была такая линия. Но сегодня мы заинтересованы в том, чтобы построить стабильную Европу и сделать это вместе с вами".   Он говорил мне, что их желание иметь объединенную Германию в НАТО объясняется тем, что, если она не будет твердо укоренена в европейских институтах, могут возникнуть условия для повторения прошлого. Общеевропейские структуры в рамках ОБСЕ пока ещё, как он выразился, прекрасная мечта, а НАТО существует. Если Германия не будет в НАТО, то она займется обеспечением своей безопасности иным путем, захочет получить ядерную безопасность. Он ссылался также на принцип Хельсинкского договора, согласно которому каждое Государство имеет право выбирать, в каком союзе оно хочет быть или не быть нигде. И если, мол, Германия захочет войти в Варшавский Договор, что вы предлагаете, то мы, США, хотя и против, но препятствовать не будем. Сейчас же, продолжал госсекретарь, налицо факт совершенно определенного и решительного желания Коля и нового правительства ГДР, чтобы объединенная Германия вошла в НАТО в качестве полноправного члена. За это выступают и ваши союзники по Варшавскому Договору. При этом Бейкер заверял меня, что Вашингтон не принуждал ни Венгрию, ни Чехословакию, ни Польшу выступать с таких позиций. Это их совершенно свободно выраженное мнение. В конце концов Бейкер изложил заранее подготовленную администрацией США программу, которая как бы компенсировала вступление единой Германии в НАТО — те самые знаменитые его "9 пунктов".   Должен сразу сказать, что в них были и разумные предложения, приемлемые для нас. Кстати, некоторые из них вошли потом в договоры об Объединении Германии. Бейкер гарантировал, что США добьются от Германии сокращения и ограничения численности бундесвера и, конечно, отказа производить, создавать или приобретать ядерное, химическое и биологическое оружие. Впрочем, это и так было ясно, Коль неоднократно клялся мне, что так и будет.   Бейкер обещал, что на определенный переходный период на территории, которую сейчас занимает ГДР, не будет войск, подчиненных НАТО, что на этот период советские войска могут оставаться там на тех же основаниях, на каких они сейчас там находятся. Бейкер обещал начать постепенно реконструкцию НАТО, придавая ей все больший характер политической организации. И будет осуществлен пересмотр военной доктрины НАТО. Он сообщил, что есть уже твердая договоренность и американцы будут стоять на этом непоколебимо — о том, что единая Германия будет включать в себя только территорию ГДР, ФРГ и Берлин. Никаких территориальных притязаний с её стороны не последует. Бейкер заверял меня, что американская администрация предпримет все возможные со своей стороны усилия, чтобы быстрее превращать ОБСЕ в постоянный институт, который стал бы краеугольным камнем новой Европы. Девятый пункт его программы содержал заверения в том, что при Объединении Германии будут должным образом учтены экономические интересы Советского Союза.   Я высказал позитивное отношение к общей направленности этой программы из 9 пунктов, но считал, что вопрос не закрыт, что перед моей встречей с президентом США в Вашингтоне надо ещё все основательно обдумать. Бейкер стал заверять меня, что никакого насилия над немцами, с тем чтобы они вступали в НАТО, нет и не будет, они вправе выбирать. И если они выберут что-то другое, а не НАТО, США с этим примирятся.   Я понимал, что в поведении администрации есть элементы Игры и Бейкер в эту Игру ловко играл. Я, кстати, прямо ему об этом сказал. Он потом в своих мемуарах признал, что для него главной целью было убедить меня в неизбежности вхождения Германии в НАТО. Однако были и реалии. Я их тоже отлично видел. Германию нельзя было действительно оставлять в ситуации, аналогичной той, в какой она оказалась после Версаля. Всерьез рассчитывать на то, что Германия войдет в Варшавский Договор, тоже было невозможно. И, конечно, наиболее важным моментом было то, что Германия, в лице пока ещё обоих правительств, стояла за вступление в НАТО. Тем не менее я решил предпринять последнюю попытку, отложив её на разговор с Бушем через две недели. Не то чтобы я боялся вступления Германии в НАТО. Я был убежден, что "Холодная Война" не вернется ни при каких обстоятельствах и военной угрозы для нашей страны с Запада уже не существует.   Однако в Политике ещё сохранялись подходы, в которых большое значение придавалось балансу вооруженных сил. И, конечно, наиболее существенным был психологический момент — восприятие НАТО в  сознании советских людей. 25 мая, накануне моего визита в Вашингтон, в Москве побывал Миттеран. На встрече с ним в Киеве в начале декабря 1989 года наши позиции по Германскому вопросу практически совпали. Оба мы выступали за постепенное сближение ГДР и ФРГ в рамках европейского процесса. Важно было знать позицию президента Франции теперь, в изменившейся обстановке. Он пользовался огромным международным авторитетом, а для его страны то или иное решение Германского вопроса  имело жизненное значение.   Учитывал я также и то, что у нас с Франсуа Миттераном сложились доверительные отношения. Мы говорили предельно откровенно, дипломатические экивоки давно уже исчезли из нашего с ним общения. Я рассказал Миттерану о нашей полемике с Бейкером незадолго перед тем в Москве и задал Вопрос:   — Что же будем делать дальше?   — В данной ситуации, — сказал Миттеран, — существуют объективные реалии, которые невозможно обойти. Ваша аргументация с Бейкером была очень искусна с диалектической точки зрения, в плане умения вести беседу. Но ведь Ваш собеседник мог ответить Вам, что он не занимается политической фантастикой. Действительно, ФРГ — член НАТО, и именно она — если называть веши своими именами и отбросить дипломатическую оболочку происходящего — поглощает ГДР.   — Но ведь мы не говорим о поглощении, — возразил я.   — Но и я никогда не говорю о поглощении! Просто сейчас, в беседе с Вами, я называю реалии их именами... Каждое поколение живет для себя. Поэтому главная задача высших политических руководителей заключается в том, чтобы обеспечить преемственность истории. Но нынешнее поколение более не хочет считать себя связанным грузом прошлого.   — Мы безусловно за движение вперед, — согласился я. — Но есть такие вещи, которые не могут стать предметом политического торга. Это надо понимать. В нашем случае это 27 миллионов погибших и 18 миллионов искалеченных.   — Надо понимать также, — продолжал Миттеран, — что ускорение процесса Объединения Германии, начавшееся в ноябре прошлого года, опрокинуло высказывавшиеся на этот счёт возражения. До этого на встречах в верхах Европейского Союза Коль не осмеливался даже заикнуться об объединении. Но уже в апреле этого года можно было считать, что объединение произошло, по крайней мере в умах. — ...В декабре 1989 года в Киеве мы с Вами, — продолжал Миттеран, — обсуждали перспективу германского объединения. Непосредственно  после этой встречи состоялось совещание на высшем уровне стран — членов ЕС в Страсбурге. Именно там Коль в первый раз поставил вопрос о немецком единстве. Мы дали на это согласие, оговорив его рядом условий. ...Какие возможности были у нас, чтобы воздействовать на этот процесс? Что я мог сделать в то время? Послать бронетанковую дивизию, да ещё вооруженную ядерными средствами? Тем более что речь идет о союзной нам стране. Я консультировался тогда с Маргарет Тэтчер. Её размышления шли в том же направлении, что и мои. Но при этом она была первой, кто направил немцам поздравительную телеграмму после того, как они проголосовали в пользу объединения. Так что какие у нас имеются средства влияния, исключая, разумеется, угрозы? Нет смысла просто бросать слова на ветер. Надо стремиться к умиротворению конфликтов, а не к их обострению...   Таково было настроение Франсуа Миттерана по поводу германских дел. Конкретно же мы договорились о многих существенных вещах. Мы были едины в том, что Германия не должна иметь ядерного оружия. Мы были едины в вопросе о границах и о территориальном составе объединенной Германии. Мы были едины в том, чтобы максимально синхронизировать процесс Объединения Германии и общеевропейский процесс, стараясь придать ОБСЕ характер постоянно действующего механизма. Мы были согласны в том, чтобы оба военных блока эволюционировали в сторону политизации, изменили военные доктрины и вошли между собой в контакт. Миттеран попутно бросил реплику — мол, лучше бы их вообще распустить.   Согласны мы были и в том, чтобы увязать процесс объединения с Венскими переговорами по разоружению. Мы оба предпочли бы, чтобы процесс объединения, который в принципе оба одобряли, шел постепенно. Но Миттеран высказал большое сомнение, что это удастся, так как теперь и восточные немцы за скорейшее воссоединение, подхлестывают процесс. Оба мы исходили из того, что войска, подчиненные НАТО, не должны переступать нынешнюю границу между ФРГ и ГДР. Причём Миттеран уже добился такого обещания от Буша, и этот момент содержался в "9 пунктах" Бейкера. Он поддержал идею о заключении Договора об окончательном мирном урегулировании в Европе, включая Германский вопрос, — нечто вроде традиционного в мировой практике Договора, которые обычно заключаются по итогам Войны.   Мы договорились — каждый со своей стороны — добиваться эффективной и согласованной работы механизма "2+4". Правда, Миттеран был убежден, что никто, кроме СССР, не согласится, чтобы в этом органе рассматривался вопрос о союзах (блоках). Все эти позиции Миттеран намерен был отстаивать на предстоявшем в начале июля Совете НАТО. Вместе с тем Миттеран уверял меня, ссылаясь на знание ситуации в НАТО и господствующие там настроения, что мои идеи насчёт Германии "вне блоков", или в составе обоих блоков, или даже невхождения её (по примеру Франции) в военную организацию НАТО будут отвергнуты.   Хочу просто процитировать некоторые его высказывания на этот счёт...   — Лично я не вижу каких-либо возможностей запретить Германии сделать свой выбор, — говорил Миттеран. — Германия объединится, и она целиком впишется в НАТО. Кстати, это будет логично. Ведь Западная Германия уже входит в эту организацию, и именно она является наиболее сильным элементом будущего объединенного Государства. ...Я не испытываю ни малейшего сомнения относительно решимости ФРГ и поддерживающих её США в том, что касается вопроса о НАТО. ...Какими средствами мы располагаем? США — полностью на стороне ФРГ. Великобритания занимает более сдержанную позицию. Я даже считаю, что по существу она враждебно относится к Объединению Германии.   Но англичане однозначно высказываются за её членство в НАТО. Так что у нас мало средств "в лоб" помешать немцам сделать то, к чему они стремятся. ...Франция же не может допустить, чтобы она оказалась в  Атлантическом союзе где-то на обочине. Я тоже не всем доволен, что касается развития германских дел. Я могу говорить на эту тему с Бушем, с которым у меня хорошие отношения, но не об участии Германии в союзах. ...Я не говорю "нет", если знаю, что на следующем этапе мне придется сказать "да".— Если я скажу "нет" в вопросе о принадлежности Германии к НАТО, то я окажусь в изоляции в среде своих западных партнеров. ...В настоящее время вы оказались заблокированными, поставив задачу невхождения будущей Германии в НАТО. Если разговор зайдет в тупик, немцы и их партнеры по НАТО могут выбрать простой вариант — принять решение о её членстве в НАТО, и всё! (Выделено мной. — М.Г.)   ...Я просто не вижу, как вы можете добиться своего. Вы можете ужесточить свою позицию. Но такой подход станет источником дестабилизации в Европе. По всем остальным вопросам как-то договориться можно. Но вопрос о членстве в НАТО стоит особняком. Даже если вы добьетесь от немцев уступок, то они будут касаться не существа, а процедуры. И вновь в конце французский президент задался вопросом:   — Какими средствами мы обладаем, чтобы настоять на своем? ...Что я могу сделать? Послать туда дивизию? — Нам проще — наши дивизии уже находятся там, — пошутил я.   Из этого разговора мне стало ясно, что в вопросе о членстве Германии в НАТО я остаюсь один на один с американцами. Через несколько дней я прибыл в Вашингтон с официальным визитом. 31 мая в Белом доме Германскому вопросу было уделено несколько часов. Не буду воспроизводить беседу полностью, потому что, по сути дела, повторялось все то, что уже проговорено было неоднократно и с Бейкером, и с Колем, и с Миттераном. От Буша я не слышал никаких других аргументов, кроме того, что Германию нельзя оставлять в изоляции, что она должна быть в реальной структуре европейской безопасности, что это воля самих немцев — быть в НАТО и что по Хельсинкскому акту каждая страна имеет право выбирать, хочет ли она быть в том или ином союзе или вообще не хочет, ну и т.д. Президент США с пониманием отнесся к другим вопросам урегулирования внешних аспектов Объединения Германии и обеспечения европейской безопасности на том этапе, включая интересы Советского Союза. Все эти вопросы подлежали рассмотрению и решению через механизм "2+4". Тут противоречий не было.   Что же касается членства Германии в НАТО, то полемика была довольно жесткой. На каком-то особенно остром моменте спора Буш с некоторым даже раздражением констатировал: "У нас с вами тут фундаментальное расхождение". Тем не менее, исходя из того, о чем я уже писал и что побуждало меня искать компромисс, мы вышли на формулу, которая более или менее отвечала реально сложившейся ситуации. Я воспроизвожу дословно по стенограмме ту часть дискуссии, которая касалась этой темы:   Дж. Буш: И все же мне трудно вас понять. Может быть, потому что я не испытываю страха перед ФРГ, не вижу в этой демократической стране агрессивной державы. Если вы не поломаете своего психологического стереотипа, нам будет трудно договариваться. А договоренность возможна, ведь и мы, и Коль хотим сотрудничать с вами во всех областях.   М. Горбачёв: Тут не должно быть неясности. Мы никого не боимся — ни США, ни ФРГ. Просто мы видим необходимость изменения отношений, ломки негативной и создания конструктивной модели в отношениях блоков.   Дж. Буш: Если Германия не захочет оставаться в НАТО — её право выбирать иную участь.   М. Горбачёв: Давайте сделаем публичное заявление по итогам наших переговоров: Президент США согласился, что суверенная объединенная Германия сама решит, какой военно-политический статус ей избрать — членство в НАТО, нейтралитет или что-то иное.   Дж. Буш: Выбирать союз — право каждой суверенной страны. Если правительство ФРГ — я рассуждаю чисто гипотетически — не захочет оставаться в НАТО, даже предложит нашим войскам убраться, мы примем этот выбор.   М. Горбачёв: Значит, так и сформулируем: США и СССР за то, чтобы объединенная Германия по достижении окончательного урегулирования, учитывающего итоги Второй мировой Войны, сама решила, членом какого союза ей состоять.   Дж. Буш:  Я бы предложил несколько иную редакцию: США однозначно выступают за членство объединенной Германии в НАТО, однако, если она сделает другой выбор, мы не будем его оспаривать, станем уважать.   М. Горбачёв: Согласен. Беру вашу формулировку.   С этого момента можно считать, что Германский вопрос, оставленный нам Второй мировой Войной, перестал существовать. Осталось открыть двери в будущее Европы, которое я представлял себе в категориях Нового мышления, что, кстати, и получило оформление в Парижской хартии ОБСЕ, принятой 34 Государствами Европы, США и Канады вскоре после Объединения Германии.   Через неделю в Москву приехала Маргарет Тэтчер. С ней мы тоже очень основательно обсудили германскую проблему. И так же, как с Миттераном и Бушем, нашли понимание по многим актуальным вопросам европейской безопасности. При этом она твердо исходила из того, что Германия должна быть членом НАТО. Мы констатировали с нею, что процесс объединения набрал очень большую скорость и фактически оно уже происходит, поскольку с 1 июля вступает в силу Государственный договор об экономическом, валютном и социальном союзе между ФРГ и ГДР, упраздняющий восточную марку и распространяющий компетенцию финансовых институтов ФРГ на всю территорию будущей Германии.   В контексте этого процесса не могу не упомянуть о сессии Совета НАТО в Лондоне в начале июля. Там была принята "Декларация об обновленном Северо-Атлантическом Союзе", которая содержала ряд новых, позитивных моментов. Было заявлено о стремлении усилить политический компонент в деятельности НАТО, развивать новое партнерство со всеми странами Европы, о том, что Союз привержен мирному разрешению споров и никогда не прибегнет первым к силе. Было обещано пересмотреть военную доктрину.   В Декларации содержалось приглашение мне как президенту СССР и руководителям других стран Варшавского Договора посетить штаб-квартиру НАТО в Брюсселе. Вскоре в Москву приехал генеральный секретарь НАТО Вёрнер, с которым у нас была обстоятельная беседа. Таким образом, руководители НАТО учитывали возникшие новые реальности и нашу обеспокоенность возможными последствиями Объединения Германии.   В любом случае Лондонская декларация явилась констатацией новой обстановки, созданной в результате окончания "Холодной войны". В Лондоне был сделан большой шаг на пути освобождения от оков прошлого, сказал я чуть позже при встрече с Колем.   То, что СССР теперь не рассматривается в качестве противника, имеет большое значение для планов на будущее. Не удержусь, чтобы не напомнить об этих новых, весьма важных процессах, начавшихся тогда, в процессе Объединения Германии, и, к сожалению, повернутых сейчас вспять геополитическими Играми, реанимацией старых подходов в международной Политике ряда Государств. Оглавление   www.pseudology.org