Стаси Шифф

Владимир Набоков был известен в Корнельском университете, где он преподавал с 1948 по 1959 год, по ряду причин. Ни одна из этих причин ничего общего с литературой не имела. Очень немногие вообще знали, что он писатель, или читали его книги, но его экстравагантные поступки были широко известны.

Он, например, мог разорвать в клочья книгу Достоевского перед студентами-выпускниками или заявить, что хорошие книги должны заставлять нас не думать, а трепетать.

Своей известностью он отчасти был обязан тому обстоятельству, что никогда не приходил в класс один, а всегда в сопровождении г-жи Набоковой, которая поддерживала его под локоть и несла его книги. По существу, человек, так часто говоривший о своей изоляции, был одним из самых сопровождаемых одиночек всех времен.

Г-жа Набокова садилась в первом ряду или на кафедре, слева от мужа. Она редко пропускала занятия и иногда заменяла Набокова, когда он болел. Иногда даже принимала за него экзамены. В его присутствии почти не разговаривала. О ней мало что было известно. Набоков хитрил, называя ее своим ассистентом: "мой ассистент сейчас передвинет доску в другой угол", "мой ассистент сейчас раздаст экзаменационные буклеты". Г-жа Набокова не была его ассистентом, но безропотно выполняла все его распоряжения.

Вера Набокова была удивительно красивой женщиной: седой, с алебастровой кожей, с хрупкой, изящной фигурой. Контраст между белыми волосами и молодым лицом был разителен. Ее внешность нельзя было забыть, но мнения на этот счет расходились. Одни считали ее блестящей, царственной, элегантной красавицей, другие, напротив, неряшливо и безвкусно одетой, злобной ведьмой. Но и тех, и других мучил один и тот же вопрос: что она делала в классе своего мужа часами, день за днем?

Предположения были разные:

напомнить, что перед ними знаменитость, чтобы студенты не злоупотребляли оказанной им честью; что Набоков страдал болезнью сердца и она была наготове, чтобы оказать ему немедленную помощь; что она была не столько его женой, сколько матерью; что у Набокова была аллергия к меловой пыли и ему не нравился собственный почерк; чтобы диксредитировать совместное обучение (это было до публикации "Лолиты"); что она была его энциклопедией, если он что-то забывал; что он понятия не имел, что хотел сказать, и не помнил сказанного сразу же после того, как что-то сказал, и ей приходилось все записывать, чтобы он знал, что спрашивать на экзамене; что он был слеп, и она была его псом-поводырем (это предположение было основано на том, что они иногда приходили рука об руку); потому что она была чревовещательницей; и, наконец, что у нее в сумочке был пистолет на случай его защиты.

Никто не был уверен, что отметки за экзаменационные работы ставил сам Набоков, и поэтому некоторые студенты решили улыбаться на всякий случай г-же Набоковой. Она являла собой загадку, ее пристуствие в классной комнате было пугающим, хотя она была очень добросовестна и отнюдь не была извергом.

Один из ассистентов вспоминал, как он просмотрел по два-три раза 150 экзаменационных работ, оценил их по очень жесткой шкале и понес стопку к профессору, надеясь наконец-то пообщаться с великим человеком. Г-жа Набокова встретила его у дверей, встав, как часовой, между ним и мужем. Она взяла работы, завысила все оценки до 80% и отослала ассистента.

Вера Слоним родилась в Петербурге и была второй дочерью зажиточного еврейского промышленника

Когда она встретила Набокова, ей был 21 год, и ее отец находился на грани банкротства. Семья эмигрировала из России в 1920 году. Набокову было 24 года, он писал стихи. Вера знала его поэзию и восхищалась ею задолго до того, как они познакомились в 1923 году в Берлине. [Существует версия (Антон Носик), что они познакомились раньше в Париже.]

Она и сама стремилась добиться успеха в литературе, но это желание было принесено в жертву мужу. Они поженились в 1925 году и были счастливы "в шалаше", сводя концы с концами за счет ее секретарской работы и коммерческих переводов. Набоков тоже вносил свою лепту в семейный бюджет, подрабатывая тренером по теннису и режиссером-сценаристом.

К середине 30-х годов стало ясно, что Набоковы в обозримом будущем не вернутся в Россию и что они должны покинуть Германию.

Три чрезвычайно трудных года они провели на юге Франции, а затем отбыли в Америку

Вере Набоковой было 38 лет, когда она прибыла в Америку с 6-летним сыном, ограниченным занием английского языка и мужем, не имеющим никаких перспектив на стабильную работу. Согласно легенде, все достояние семьи заключалось в 100 долларах, которые Вера чуть было не отдала первому нью-йоркскому таксисту, который оказался честным малым и взял с них только то, что ему было положено, - 90 центов.

К этому времени ее родители умерли, остальные члены семьи жили в Европе, нуждались и помочь им не могли. Ее немецкий был превосходен, французский - почти совершенен, что же касается английского, то она признавалась в дневнике, что ей трудно вести непринужденные светские беседы по-английски. Квартира Набоковых на Западе 87-й улицы, в зажиточном аристократическом районе, запомнилась ей, как "отвратительная и маленькая".

Первые 8 лет ушли на то, чтоб стать американцами

Прежде чем Набоков получил штатную должность профессора Корнельского университета, они жили примерно так же, как и в Берлине. Набокова давала частные уроки французского языка детям богатых родителей и работала секретарем у нескольких профессоров словесности в Гарварде.

Кроме того, она помогала мужу переписывать его лекции по русской литературе, чтобы он мог трижды в неделю читать их в колледже в Веллси. Она по-прежнему занималась литературными делами мужа, была его первым рецензентом и редактором, хотя впоследствии и отрицала это. Тем не менее ее почерк ощущается, и трудно не узнать Веру в вымышленной Кларе, приподнимающей край страницы в каретке пишушей машинки со словами:

- Нет, милый, так по-английски не говорят.

Вера посылала труды своего мужа издателям и вела с ними нескончаемую переписку; она изучала и читала его лекции. Одно время работала куратором отдела чешуекрылых в Гарвардском музее сравнительной зоологии.

Через несколько месяцев после приезда в Нью-Йорк Набоков опубликовал первое стихотворение в журнале New Yorker. Он жаловался, что английский язык давался ему с трудом, в то время как английский г-жи Набоковой усовершенствовался, хотя всегда оставался немного искусственным. Письма, в том числе своим русским корреспондентам, она предпочитала писать по-английски: так ей было легче.

В течение нескольких лет, со дня их приезда в Америку, она была единоличным агентом семьи, отчасти потому, что Набоков разводил бабочек для музея и ему было некогда, отчасти потому, что он был занят чтением лекций.

Из навыков, которыми Набоков так никогда и не овладел (чем гордился), были следующие: печатание на машинке, вождение машины, нахождение потерянного предмета, ответ на звонки, сворачивание карт и зонтиков и т.д. Читая этот список, легко представить, на что потратила свою жизнь Вера Набокова.

Большинство ее писем начиналось так:

"Владимир начал это письмо, но вынужден был в спешке переключиться на что-то другое, и попросил меня продолжить..."

Она делала все возможное, чтобы ее муж функционировал не во времени, а исключительно в мире искусства. "Гений не жил, гений работал" - это ей приходилось систематически втолковывать всем жаждущим контакта, чьи письма, адресованные ему, переадресовывались ей для ответа. Это приводило к путанице в авторстве, и с годами эта путаница усугублялась.

Совершенно по-набоковски эти две личности симметрично расположились на одной странице. Отправители обращались по-разному: "Дорогие ВВ", "Дорогой автор и г-жа Набокова", "Дорогие Вера и Володя". Неслучайно многие персонажи набоковской беллетристики - двойники, сиамские близнецы, фальсификаторы, зеркальные отражения, отражения в оконном стекле, самопародии.

В 50-х годах Вера написала их близкому другу Велсли:

"В. попросили предложить кандидата для работы в музее Гугенхейма. Я написала соответствующее письмо, подчеркнув твою высокую квалификацию. В. подписал письмо, и реакция была потрясающей".

Действуя от имени мужа, г-жа Набокова придавала его высказываниям абсолютность и непререкаемость

"Мой муж просит меня сообщить, что, по его мнению, "Уллис" на сегодняшний день является величайшим английским романом столетия, но питает отвращение к "Пробуждению Финнеганов".

Когда требовался более нейтральный голос, она подписывалась вымышленным именем Джея Джи Смита, несуществующего секретаря Корнельского университета, чей почерк был похож на почерк г-жи Набоковой.

Часто она писала и подписывала письма мужа за него. Набоков маскировался под Веру: многие его письма были написаны в третьем лице, выдержаны в сухом тоне его жены и оставлены для перепечатки и подписи. Он как бы заимствовал ее личность, хотя она сама не пыталась сделать то же самое. Он мог говорить "мы", имея в виду себя и жену. Так был создан памятник ВН, миф, к Набокову не имеющий отношения.

Он охотно пользовался этим мифом

Ему доставляло удовольствие объяснять, что живущий, дышащий, завтракающий Набоков был бедным родственником знаменитого писателя. Во многих отношениях этот недоступный, отстраненный ВН был создан Верой Набоковой. Как еще мог Набоков утвердить свое величественное "второе Я"? С помощью Веры настоящий Владимир Набоков исчез.

Ходили слухи, что Вера Набокова была фактическим автором, работавшим на своего мужа, потому что ее всегда видели за письменным столом, а его никогда: он писал в постели, в ванной, за конторкой, где угодно, кроме письменного стола.

Наиболее плодотворные годы жизни Набокова пришлись на послебрачный период. Он писал как одержимый. Между 1925 и 1935 годами он написал 8 романов. Он закончил свой первый роман через несколько месяцев после их свадьбы.

В 1924 году он записал свой сон: ему приснилось, что он играет на рояле, а Вера сидит рядом с ним и переворачивает страницы партитуры.

40 лет спустя ему приснился похожий сон: что он продиктовал Вере новый роман, понимая, что по мере диктовки она удивится и обрадуется его внезапно появившимся авторским способностям.

Было все более очевидно, что она руководила не только лекциями, но творчеством мужа.

В 1944 году большая часть набоковской энергии уходила на энтомологические исследования, а не на литературу

Именно тогда он написал своему издателю Эдмонду Вильсону: "У Веры был со мной серьезный разговор по поводу моего романа. Когда я, пребывая в скверном настроении, вытащил свой роман из-под груды рукописей о бабочках, я обнаружил, что, во-первых, он хорош, во-вторых, по крайней мере первые 20 страниц могут быть напечатаны и отправлены издателю".

Роман был назван "Зловещий изгиб". Когда Набоков хотел писать роман о сиамских близнецах, г-жа Набокова воспротивилась, и роман не был написан. Вместо романа он написал рассказ "Сцены из жизни двойного монстра". Мы знаем, что для рассказа "Говори, память" она по просьбе Набокова записала детские воспоминания их сына Дмитрия.

Идея честолюбивого замысла перевода Пушкина на английский принадлежала Вере. Когда Набоков горько жаловался на качество существующих переводов, она невинно предложила ему попробовать самому. Она перепечатала три тысячи страниц "Онегина", потратив много часов на исследование материалов, - труд, сравнимый разве с подвигом Софьи Андреевны Толстой.

Нравилась ли ей эта работа?

В 1959 году она написала подруге: "Я клянусь, что это будет последний перевод, который я позволю ему делать, пока я жива". До конца перевода "Онегина" оставалось добрых 5 лет работы.

Примечательно, что "Лолита" была зачата, но никогда бы не родилась без г-жи Набоковой. Книга окупила себя: если бы "Лолита" не существовала, Набоков должен был бы ее выдумывать, настолько сильно было отождествление Гумберта с ним самим. На презентациях, посвященных выпуску книги, поклонники говорили г-же Набоковой, что они совсем не ожидали, что у автора такая молодая, но уже седая жена.

- Это главная причина моего присутствия, - отвечала она, невозмутимо улыбаясь.

Как минимум дважды Набоков выбрасывал свой роман в мусоропровод. Его останавливала жена. Она руководила его действиями, пока он писал свой роман; она была женщиной, спавшей во всех комнатах отеля Гумберта; она вела дела по изданию книги. Одно время она бегала по нью-йоркским издательствам, таская с собой немаркированный коричневый бумажный пакет, в котором находилась рукопись ее мужа. В письме к издателю Набоков охарактеризовал эту рукопись как "мину замедленного действия".

Был ли след г-жи Набоковой в романе? Нет, но отпечатки ее пальцев имелись повсюду

Вера Набокова появляется на страницах произведений Набокова скорее в виде "антиобраза", нежели образа.

Жены в произведениях Набокова - это женщины чаще всего скользкие и ненадежные. Они вялы, непостоянны, переменчивы, блудливы, тупы, недальновидны, вульгарны, неряшливы, неаккуратны, бесплодны, неудачливы, прожектерки, интриганки.

В то время как сам Набоков признавался, что какое-то подобие отраженного портрета Веры часто появлялось в зеркале его произведений, г-жа Набокова категорически это отрицала. Она говорила:

- Конечно, я не Зина: Зина полукровка, а я чистокровная еврейка.

Точно так же Набокову нравилось отрицать сходство его персонажей с ним самим:

- Но он не опознал бабочку - я бы никогда не допустил до такого! Он говорит по-немецки лучше, чем по-французски, - следовательно, это не я.

Г-жа Набокова, всегда такая педантичная и скрупулезная во всем, что касалось ее мужа, делала все возможное, чтобы казаться необязательной или подчеркнуто-неаккуратной в своих собственных делах. Когда ее спрашивали, как она познакомилась со своим мужем, она отвечала, что не помнит. Как-то раз Набоков разоткровенничался с американским ученым по поводу их знакомства, Вера резко оборвала оппонента своего мужа:

- Вы что, из КГБ?

Другие жены были вычеркнуты из учебников по истории литературы; она же активно вычеркнула сама себя.

В жизни Набоков был во многих отношениях своим собственным вымышленным двойником

Один из его любимых издателей как-то сказал, что представить себе настоящего Набокова трудно, если вообще возможно. Он выдумывал себя сам, постоянно выдавая себя за другое лицо. Он был в жизни, так же, как и в литературе, артистом и волшебником. И волшебнику, действующему по разработанному им самим сценарию, потребовался ассистент.

Загадки, однако, оставались загадками. Не было секретом, что у Набокова не было ни докторской степени, ни дипломантов, ни абитуриентов. И вдруг, в середине 50-х, небывало высокая регистрация студентов! Когда кандидатуру Набокова рассматривали в одном из университетов, бывший сослуживец так охарактеризовал его:

- Какой смысл его брать? Всю работу делает она

Набоков ничего не делал для предотвращения этих выпадов. Он говорил своим студентам что аббревиатура Ph.D. (доктор философии) означала Philistines department, ("кафедра обывателей"). Приемные часы стали прерогативой Веры. Он небрежно относился даже к своим лекциям. Когда его друг настоял на посещении одной из его лекций, Набоков уступил:

- Что ж, если тебе уж так сильно хочется.

Коллеги ревновали его к популярности у студентов

Эдмунд Вильсон терпеть не мог, когда Вера проводила экзамены, его раздражала ее преданность мужу. В своем журнале он жаловался: "Вера всегда садилась рядом с Володей и, похоже, приходила в ярость, если в ее присутствии с ним кто-то спорил.

Жен других писателей прямо спросили, почему бы им не взять пример с Веры, как с идеальной жены. Как выразился романист Гербер Голд, она выиграла звание чемпионки мира в конкурсе писательских жен".

Набоковы превратили свой брак в произведение искусства. Вернее, их брак был облагорожен искусством. После публикации "Лолиты" объем деловой переписки начал расти, как снежный ком. Бывали дни, когда г-жа Набокова могла написать 4 письма в день одному и тому же издателю. Большинство этих писем - на русском, английском, французском - напоминали слоеное неаполитанское мороженое.

Она успевала везде, в отличие от него

Она не брала отпуск. Сын утверждал, что "ее интересы были довольно ограничены в плане чисто развлекательном". В середине 60-х, во время поездки Набоковых по Италии, г-жа Набокова оговорила условия договора в контракте с издателем Патнэм в каждом городе. После публикации "Лолиты" голосом Набокова говорила Вера: недаром шли слухи, что она чревовещательница. Когда Набокову понадобилась информация об экранном варианте "Лолиты", он написал несколько писем Стэнли Кубрику.

Вера подписала одно такое письмо: "Владимир просит меня сообщить Вам, что он рад услышать от Вас, если Вы не возражаете поговорить с ним через меня". Набоков редко брал трубку. Ходили слухи, что жена его держит заложником.

Она извинялась перед друзьями из-за задержки корреспонденции

В 1963 году, находясь на грани нервного срыва, она все же рискнула пожаловаться подруге: "Я вконец изведена корреспонденцией Владимира, на которую я должна отвечать. Помимо этого тяжкого труда, он также возлагает на меня принятие решений, что отнимает еще больше времени, чем собственно переписка. Даже когда Дмитрий был совсем мал, у меня было больше свободного времени, чем сейчас. Не подумай, Боже упаси, что я жалуюсь, но я не хочу чтобы ты меня считала просто неряхой".

Она подчеркивала свою неприспособленность для этой работы. Сразу же после публикации "Лолиты" она написала подруге о немыслимом прессинге, потому что ее муж не выказывал ни малейшего интереса к своим собственным делам. "Кроме того, дневная норма 10-15 писем в день, на которые мне приходится отвечать, изматывает меня вконец".

"Спустя 25 лет ничего не изменилось, кроме нагрузки", - писала она той же приятельнице, подчеркнув, что она всю жизнь была очень плохим делопроизводителем.

Тем не менее последние 30-40 лет она ничем больше не занималась

Она сожалела, что ее внуки получили литературное образование. С годами она работала все больше и больше. Она корректировала "Говори, память" на немецком, "Твердое мнение" - на французском, набоковскую поэзию - на итальянском, а затем взялась за перевод "Бледного огня" на русский уже после смерти мужа. Перевод был труден, но ей было 80 лет, она была одинока и нездорова, и работа приносила ей облегчение. Она подсчитала, что она проводила минимум 6 часов в день за письменным столом, обрабатывая корреспонденцию, ведя переговоры, занимаясь переводческой работой.

В ее личных письмах сквозит озабоченность тем, как тяжело работает Набоков, как трудно его заставить передохнуть. По оценке ее мужа, ее русский был изумителен, ее поэтическая память была исключительна (помимо всего прочего она знала "Евгения Онегина" и практически все стихи Набокова наизусть). Она была в высшей степени восприимчива к отточенной фразе. Она ненавидела пошлость.

Подобно Набокову, она обладала способностью мысленно представлять звуки в цвете. Она была настолько идеальной женой для Набокова, что вариант брака по расчету с его стороны как-то не приходил в голову окружающим. Так же, как и у Набокова, у нее был натренирован глаз на мелкую кропотливую работу.

В своем дневнике Набоков цитировал ее поэтические экспромты. Мало кто знал об этой ее особенности. Она не очень-то раскрывалась даже в дневнике. Надо было заслужить ее доверие, чтобы оценить ее юмор, ее нежность, живой слог, бойкое перо. (Во время их визита во дворец Монтрекс Набоков насыпал сахар на ботинок вместо чашки с кофе. Вера с улыбкой сказала ему: "Дорогой, ты только что подсластил свой ботинок".)

Чаще всего люди видели в ней фанатичку, отстаивающую безупречную литературную репутацию своего мужа. Она, похоже, не догадывалась о недоброжелательности, окружавшей ее. Ее это мало волновало. Она была идеальной помощницей чародея, из нее можно было веревки вить.

При этом она не теряла ни достоинства, ни самообладания

Ее адвокат был потрясен, когда узнал, что в тускло освещенном баре отеля "Пьер" в 1967 году ей удалось вынудить издателя своего мужа на небывалые уступки. Этот же адвокат счел ее почти ясновидящей, когда она выбила весьма существенную надбавку на инфляцию жизни в контракте своего мужа. Адвокат, в отличие от нее, не жил в Петербурге в 1910 году, или в Берлине в 1920-м, и не был знаком с голодом и нуждой.

С ней случались срывы, но это были срывы человека, жившего упорядоченной жизнью в беспорядочном мире. Она выдавала на-гора великолепно подготовленный текст. Она держала людей, и особенно себя, на уровне произведений ее мужа, уровень, до которого мало кто поднимался, включая издателей.

Она и Дмитрий дали Набокову то, чем мир пытался его обделить, - стабильность, уединение, атмосферу Старого Света, самобытный юмор, твердые убеждения и изысканный, утонченный, неиспорченный русский язык.

В течение многих лет он был национальным сокровищем, кумиром, а Вера была маленькой частичкой его мира. Вместе они образовали обособленное царство мысли и духа, мир, в котором набоковские персонажи часто находили счастье и блаженство. Как выразился один из бывших корнельских студентов, "неразлучные и экономически независимые, они образовали единое целое".

Ничего не могло быть более далеким от истины: об этом говорят бесчисленные дома в Итаке, которые они арендовали вместе с котами, столовым серебром и семейными фотографиями. Неудивительно, что Набоков относился к быту, как к чему-то нереальному. Так оно, в принципе, и было.

Он настаивал на своей изоляции, чтобы доказать себе, что в нем кто-то нуждается. Когда какой-то биограф вручил ему список людей для интервью, Набоков так прокомментировал этот список: испытывает неприязнь ко мне лично/ едва его знаю/ враг/ знал его очень мало/ мне незнаком/ знал его поверхностно/ даже не уверен, знаком ли с ним/ никогда не встречал его/ мне незнаком/ двоюродный брат/ человек с большим воображением, видевший меня в последний раз в 1916 году/ плод твоего воображения.

Теперь давайте на минуту вернемся в аудиторию Корнельского университета

Мы никогда не узнаем, что же именно там делала г-жа Набокова. У нее был пистолет, хотя нет доказательств, что она приносила его в класс. Набоков был в общем-то человеком крепкого здоровья и не страдал аллергией на меловую пыль. Она была энциклопедически образована, но это же в равной степени относилось и к нему.

Ключ к ответу может быть заложен в коротком рассказе "Бахман", написанном в 1924 году. Замечательная карьера пианиста Бахмана началась, когда его поклонница, мадемуазель Перова, очень стройная, гладковолосая дама, села в передний ряд на его концерте.

Один студент Корнельского университета вспомнил об этом рассказе Набокова. Вера была его аудиторией. Лучшей, элитарной ее частью. Он читал лекции для нее и ради нее.

Вероятно, человек, пытавшийся остаться в тени, был наиболее заметен человеку на сцене

Она это знала, в этом не было сомнения. Никто бы не осмелился спросить ее, была ли она удручена, испытывала ли упадок сил, или, несмотря ни на что, оставалась полноправным творческим партнером. Она была слишком занята, чтобы уделить внимание каждому, кому бы хотелось ее что-то спросить. Одному из своих биографов она сказала:

- Чем больше вы упустите все, что связано со мной, тем ближе вы будете к истине.

Она вознесла суть г-жи Набоковой на уровень науки и искусства, но при этом делала вид, что такого человека не существует. Она ощущала, что она была не тенью мужа, но купалась в лучах его славы.

Когда она познакомилась с ним, у нее было ощущение, что он был величайшим писателем своего поколения. Она придерживалась этого единственного правдивого факта своей жизни на протяжении 65 лет, как бы компенсируя себя за все жизненные потери и душевное смятение.

Один из коллег Набокова по Корнельскому университету отметил в своей статье, что когда г-же Набоковой приходилось читать лекции мужа, она не изменяла в них не единого слова. На полях г-жа Набокова, конечно, делала поправки, ничего при этом не меняя по существу. Интересно, понимал ли он, что каждая лекция являлась произведением искусства?

Какой-то американский поклонник столкнулся с Набоковым в Италии в 1967 году. Они спускались со ступенек горного лагеря-времянки с сачками в руках. Набоков ликовал: несколькими часами ранее он нашел редкую разновидность бабочки, именно такую, какая ему была нужна. Он вернулся, чтобы найти Веру. Он хотел, чтобы она была с ним, когда он будет ловить эту бабочку.

Сокр. пер. с англ. Павла и Беллы Езерских по материалам журнала New Yorker.

Источник:

www.pseudology.org