Москва, 2012
Евгений Иванович Чазов
Как уходили вожди. Записки главного врача Кремля
Часть 5. Путь наверх М. С. Горбачёва
Почему, встретив в далёком январе 1971 года М. Горбачёва, малоизвестного в то время партийного функционера, я поверил в него? Тогда мне удалось вырваться на короткий семидневный отдых в Кисловодск. Таких подарков судьбы в те годы у меня бывало немного. В первый же день пребывания в Кисловодске ко мне подошёл руководитель нашего управления на Северном Кавказе А. Перекрестов и, несколько смущаясь, сказал: "Евгений Иванович, у нас сейчас отдыхает новый первый секретарь Ставропольского крайкома Михаил Сергеевич Горбачёв. Он много слышал о Вас и хотел бы с Вами познакомиться".
К этому времени я уже разбирался в азах партийной иерархии и знал, что первые секретари крайкомов и обкомов - это своеобразные генерал-губернаторы, от которых во многом зависит жизнь на местах. Если же учесть, что мы, заново создавая Систему охраны здоровья руководящих, научных и творческих кадров, развернули в то время большое строительство реабилитационных центров в Пятигорске, Железноводске и Ессентуках, станет понятным моё встречное желание познакомиться с первым человеком в крае. Понимал я и Горбачёва, человека нового в периферийной партийной элите, ему было интересно познакомиться с молодым академиком, близким к высшему партийному руководству.
М. Горбачёв тоже приехал на короткий отдых, кажется, после краевой партийной конференции. С той первой встречи у нас возникла взаимная симпатия. М.С. Горбачёв мне понравился. Было приятно на фоне закостеневших партийных функционеров с их догматическими воззрениями или просто партийных карьеристов встретить человека с неординарным и смелым мышлением, лишённого так называемого "коммунистического чванства" и чиновничьих амбиций. Держался он естественно и непринуждённо, во всём его облике была какая-то простота, которая поначалу казалась мне провинциальной. Разговорившись, мы пришли к заключению, что у нас много общего.
Те прогулки по зимним дорожкам Кисловодска на "Большое седло", лёгкий мороз, солнце, чудесный воздух, какая-то не передаваемая словами обстановка покоя и умиротворения, приятный собеседник настраивали на откровенный разговор. Вначале мы, как и все в тот период при встрече с незнакомыми, были осторожны в высказываниях и больше вспоминали прошлое, чем обсуждали настоящее, однако чем больше узнавали друг друга, тем все чаще переходили на обсуждение современных, в том числе и политических, проблем.
Думается, пальма первенства в этом принадлежала мне. Молодой секретарь Ставропольского крайкома был далёк от "политической кухни", царившей в Москве, от той борьбы за власть, которая разъедала верхушку КПСС. По крайней мере многое, что я рассказал Горбачёву о борьбе между группами А.Н. Шелепина и Л.И. Брежнева, о взаимоотношениях Брежнева и Косыгина, причинах замены на посту Председателя Совета Министров РСФСР Г. И. Воронова М. С. Соломенцевым, о Ю.В. Андропове и других из окружения Брежнева, было для него откровением.
Сложно вспомнить все, что мы тогда обсуждали, но, покидая Кисловодск, я увозил не только тёплые чувства к молодому секретарю крайкома КПСС, но и определённый оптимизм, связанный с появлением нового поколения партийных руководителей, отличавшихся честностью и оригинальным мышлением. Конечно, как и многие бывшие комсомольские работники, он был в некоторых вопросах ортодоксален и, главное, не до конца представлял себе весь комплекс сложных личностных и групповых интересов, которые царили в высшем руководстве и оказывали большое влияние на Политику и жизнь в стране.
С этой декабрьской встречи в Кисловодске зародилась, как это не раз говорил Горбачёв, наша дружба, которая продолжалась почти двадцать лет. Тогда я не мог даже представить, что придёт время разочарований и наши пути разойдутся. Счастлив только в одном, что это случилось в конце 1989-го, когда ещё "светилась звезда" Горбачёва и когда он достиг того, о чём мечтал, - стал президентом великой сверхдержавы; ещё до того, как деяния и позиция Горбачёва, его противостояние с Ельциным поставили страну на грань катастрофы, привели её к распаду. Мне было бы постоянным укором, если б наше отчуждение произошло в тот трагический для М. Горбачёва момент, когда Б. Ельцин изгнал его из президентской резиденции в Раздорах и из Кремля, а те, кто пели ему панегирики, как, например, А. Яковлев, переметнулись в лагерь врагов.
Разрыв с М. Горбачёвым дался мне нелегко. В одном прав В. Легостаев в своей книге об Истории прихода Горбачёва к власти - в том, что я был одним из тех, кто помогал ему на жизненном пути, помогал честно, бескорыстно, в полной уверенности, что это делается не просто по дружбе, но на пользу моей стране. Могу ли я укорять себя за это? Могу ли простить себе безграничную веру в М. Горбачёва как благо для будущего моей многострадальной Родины? Сегодня находится немало тех, кто обвиняет нас в создании в 1985 году "культа" Горбачёва. Им бы вспомнить слова Иисуса, сказанные (в защиту блудницы) фарисеям: "Кто из вас без греха, первый брось в неё камень". Один из этих камней должен был бы полететь даже в Б. Ельцина, активно способствовавшего избранию М. Горбачёва Генеральным секретарём. Вспомним, с каким вздохом облегчения, с какой надеждой на будущее встретили партия и страна появление на политической арене молодого энергичного Генерального секретаря.

* * *

Недавно мы встретились с одним из ближайших друзей Горбачёва в период его становления как партийного руководителя. Это бывший председатель Ставропольского КГБ Э. Б. Нордман. Я хорошо знал среду КГБ, в которой было немало честных, порядочных людей, но даже среди них Нордман, бывший белорусский партизан, выделялся своей прямотой, простотой и честностью. Он был далёк от интриг, которые любили "закручивать" некоторые деятели КГБ, чтобы утвердить своё положение, проявить активность перед начальством, снабдить его необходимой Информацией, которую оно в свою очередь могло использовать в своих целях. Так что М. Горбачёву повезло с начальником управления КГБ, да он этого и не скрывал. В определённой степени именно Э. Нордману Горбачёв был обязан первыми шагами в своей карьере, в частности избранием первым секретарём Ставропольского крайкома.
Как рассказывал Нордман, незадолго до пленума крайкома КПСС, на котором должен был решаться вопрос о первом секретаре, его пригласил к себе первый заместитель председателя КГБ С. Цвигун. Надо сказать, что в тот период КГБ становился организацией, которая во многом определяла не только жизнь страны, но и жизнь партии. Все кадровые назначения, в том числе и партийные, согласовывались с руководством КГБ. Если учесть, что во главе этой организации стояли люди, близкие Л.И. Брежневу, - Андропов, Цвигун, Цинёв, то понятно, почему так много значило мнение КГБ в подобных решениях. Цвигуна интересовало, насколько связан Горбачёв как бывший руководящий комсомольский функционер с группой А. Шелепина - В. Семичастного, которые были руководителями комсомола страны в бытность М. Горбачёва на посту секретаря обкома комсомола. Считалось, что именно они составляют основную оппозицию Л. Брежневу. Э. Нордман убедил С. Цвигуна, что Горбачёв далёк от Шелепина и от Семичастного и ничего общего с этой группой не имеет. Это один из штрихов существовавшей тогда сложной Системы подбора руководящих кадров, но в конце концов именно такие штрихи определяли вхождение тех или иных личностей в круг власти.
Жизнь Э. Нордмана сложилась непросто. Ю.В. Андропов, который познакомился с ним во время отдыха в Кисловодске, оценив его честность и считая преданным себе человеком, предложил ему возглавить республиканское управление КГБ Узбекистана. Тот, к сожалению, согласился. К сожалению потому, что Э. Нордман, лишённый способности к интригам, открытый и честный, не мог спокойно относиться к ситуации в республике и остро ставил нелицеприятные вопросы перед Ш. Рашидовым. Тот, понимая, что обо всём, что творится в республике, Э. Нордман информирует Москву, Ю. Андропова, не потерпел рядом с собой такого человека. Что произошло, почему Ю. Андропов не мог защитить Э. Нордмана, я не знаю, помню только, что в течение буквально нескольких дней он переехал из Ташкента в ГДР. Я так и не понял, спасали его или, наоборот, хотели упрятать подальше. По крайней мере, приезжая из ГДР и встречаясь со мной, он говорил, что многие относятся к нему, как к ссыльному.
Ничего не сделал для него и бывший друг М. Горбачёв. Свою принципиальность Э. Нордман сохранил до конца. Его откровенные высказывания ещё в первые годы прихода М. Горбачёва к власти тому не понравились, как, впрочем, и Р. Горбачёвой, а мнение жены всегда было для него решающим. Были забыты, как это уже стало обычным для Горбачёва, и старая дружба, и поддержка в тяжёлые моменты жизни. О дружбе с семьёй Э. Нордмана в мемуарах Р. М. Горбачёвой даже не упоминается. В этом характерная черта четы Горбачёвых - забывать людей и друзей, которые становятся ненужными, и вспоминать о них, когда появляется нужда. Я хорошо ощутил это на себе.
Все это грустно. Поэтому, встретившись с Э. Нордманом и вспоминая наше знакомство, состоявшееся в Архызе благодаря М. Горбачёву, мы с болью говорили о том, как два очень близких ему человека не могли представить ни того, что он приведёт к гибели великую державу, ни того, что, достигнув вершин власти, и сам изменится до неузнаваемости. А может быть, просто было два разных Горбачёва - как было и два Брежнева, и два Ельцина?
Я хорошо знал первого Горбачёва - секретаря крайкома и члена ЦК КПСС, затем секретаря ЦК КПСС при Брежневе, Андропове и Черненко. Передового партийного функционера, полного планов совершенствования жизни в руководимом им Ставропольском крае, а потом и совершенствования сельского хозяйства в СССР; далёкого от политических интриг, общительного и доброго человека, который привлекал к себе простотой и интеллигентностью, который легко вписывался в любое общество, в любую компанию. Это, несомненно, одарённый человек, широких взглядов, любящий театр, литературу, искусство. Тогда мне казалось, что он представляет тот круг партийных руководителей, которые не на словах, а на деле преданы социалистической и коммунистической идее и работают ради неё, а не ради карьеры. Может быть, я ошибался, но тогда, значит, ошибался и Ю.В. Андропов, поверивший Горбачёву.
В этой связи мне памятна встреча в Архызе летом 1971 года. После обеда в туристическом пансионате мы вышли с Горбачёвым погулять. Была прекрасная погода, невдалеке высились отроги Кавказского хребта, рядом шумела бурная река Зеленчук. Все вокруг, казалось, дышало покоем и вечностью, как это бывает в горах. На землю меня вернул Горбачёв, который начал расспрашивать о событиях, происходящих в Москве, о здоровье Брежнева, Андропова, Косыгина, о невидимой даже верхнему эшелону партийной власти на местах борьбе в Политбюро и правительстве. Как всегда, я был откровенен с ним и рассказал о проблемах, которые начинают появляться у Л.И. Брежнева, о роли Ю.В. Андропова в его окружении, положении Д.Ф. Кулакова, которого Горбачёв хорошо знал.
Согласившись с тем, что Ю.В. Андропов - личность в Политбюро неординарная, что это, вероятно, самый талантливый и умный руководитель, честнейший человек, М. Горбачёв сказал, что хотел бы более близко познакомиться с ним. Судьба, судьба! Как она бывает непредсказуема! Не выезжай Андропов в связи с болезнью в Кисловодск на протяжении двенадцати лет, М. Горбачёв не встретил бы своего покровителя, который во многом обеспечил его карьеру. И что бы ни говорил, ни писал Михаил Сергеевич, но встреча с Ю.В. Андроповым на Северном Кавказе во многом определила его судьбу. И надо сказать, что, в отличие от сегодняшнего дня, тогда он это понимал и не раз говорил мне об этом. "Может быть, тебе удастся уговорить и Леонида Ильича приехать к нам на отдых, тем более что он когда-то бывал в Кисловодске, - сказал он. - Проблема одна: негде на хорошем уровне принять его да и других руководителей. Может быть, ты поговоришь с Андроповым о строительстве госдач в Кисловодске, Архызе, Домбае?" Я обещал сделать это, пошутив, что утром мы можем забить колышки на месте будущей дачи в Архызе. И действительно, утром мы вместе со всеми совершили такой обряд, а через два года отмечали открытие на этом месте новой туристической базы. Впоследствии здесь отдыхали не только многие руководители нашей страны, но и главы ряда других государств.
Сегодня архызская дача вошла в печальную Историю нашей страны, так как именно там во время встречи М. Горбачёва и Г. Коля были приняты решения о будущем Германии. Наверное, на стене дачи можно было бы установить мемориальную доску, на которой начертать, что именно здесь М. Горбачёв и Э. Шеварднадзе капитулировали перед "великой Германией", перед Г. Колем и X. Геншером. Как рассказывал нам бывший посол в США А. Бессмертных, даже американцы были удивлены позицией М. Горбачёва и Э. Шеварднадзе. Они, в принципе, были готовы подписать соглашение, в котором указывались бы гарантии нераспространения НАТО на Восток и предусматривалось размещение ограниченного контингента советских войск на территории Восточной Германии. Конечно, действующие лица этих событий приведут массу оправданий своим решениям и ссылок на обстоятельства. Михаил Сергеевич любит философию и, наверное, помнит высказывание Платона: "В своих бедствиях люди склонны винить судьбу, богов и все, что угодно, только не самих себя". Но зачем обращаться к столь далёкому прошлому, когда поучиться защищать свои интересы можно бы у Р. Рейгана, Д. Буша, да и у самой Германии.
Когда я узнал о сути подписанного соглашения, невольно вспомнил слова Г.К. Жукова, произнесённые в разговоре со мной, но обращённые ко всему моему поколению: "Столько жизней отдано за Победу, что, если вы не сохраните её результатов, потомки вас проклянут". Последние годы жизни Жукова я был тесно связан с ним, да и умирал он на моих руках. Как бы он воспринял эти соглашения?
Судьба этого великого человека неповторима, полна взлётов и падений, но, несмотря ни на что, он сохранил необыкновенную силу воли, порядочность, честность и великую любовь к своему народу и своей Родине. Таких людей я мало встречал на своём большом жизненном пути. Мы познакомились с ним в 1967 году, когда он перенёс инфаркт миокарда. В этот период официальные круги относились к нему, мягко говоря, прохладно. Моё высочайшее к нему уважение и постоянная забота способствовали возникновению между нами добрых, дружеских отношений. Понимал он и то, что остался жив только благодаря предложенной мной методике тромболитической терапии.
А было это так. Вскоре после нашего знакомства Жуков попал в больницу с нарастающим тромбозом мозговых сосудов в стволовой части мозга, где расположены жизненно важные центры. Состояние его было безысходным, оставались считанные часы. Помню, как к нему, несмотря на наши возражения, приехал от имени всех военачальников маршал Гречко, в то время министр обороны, и, испуганный, растерянный, оказался около умирающего, ни на что уже не реагирующего Жукова. Для чего нужно было это показное внимание? Видимо, кто-то "наверху", как тогда говорили, хотел, чтобы не было кривотолков вокруг последнего периода жизни героя Великой Отечественной войны.
Приговор расширенного консилиума был единогласным - через несколько часов наступит смерть. Тогда я был молод, полон оптимизма и научного энтузиазма, мог рисковать. Многое, что мы делаем в годы творческой молодости, не укладывается в рамки сложившихся представлений; сегодня сердце сжимается только при воспоминаниях о подобных случаях. Судьба меня хранила - мне везло, и у нас не было срывов. Так было и в случае с Георгием Константиновичем, когда, получив молчаливое согласие консилиума во главе с нашим ведущим невропатологом, прекрасным врачом и человеком Е.В. Шмидтом, мы рискнули ввести новый препарат, разрушающий тромб. Это был величайший риск, ибо в 70% случаев его введение могло вызвать кровотечение из повреждённой артерии и ускорить гибель. Но, наверное, судьба хранила Жукова - нам повезло: буквально на наших глазах восстановились дыхание, глотание, речь, исчезли признаки сердечной недостаточности.
Вместе с нами была безумно счастлива жена Георгия Константиновича Галина Александровна. Она была его ангелом-хранителем. Немного видел я жён, с такой силой воли и с такой любовью боровшихся за жизнь и благополучие своего мужа (может быть, по характеру и по поведению близка к ней была жена К. Симонова).
Потом, когда Г.К. Жуков написал свои известные мемуары, он, вручая их мне на память, сказал: "А ведь без Вас их могло и не быть".
Рок преследовал Жукова до последних дней жизни. У его жены, которая была гораздо моложе его, обнаружился рак с быстрым прогрессированием процесса, она "сгорела" буквально на глазах. Жуков, не раз смотревший смерти в глаза, не перенёс гибели жены и буквально через месяц попал в больницу с повторным нарушением мозгового кровообращения. Несколько месяцев - с февраля по июнь 1974 года - он лежал в больнице на улице Грановского, забытый не только официальными кругами, но и своими бывшими товарищами. Мало кто навещал его, помню лишь приезд Косыгина, который, думаю, ещё раз этим подтвердил свою высокую честность и порядочность. Я часто бывал в этот период у Г.К. Жукова, и мне всегда было грустно смотреть на его одиночество. Почему жизнь бывает так несправедлива?..
Но вернёмся в Архыз, в 1971 год. Там я впервые познакомился с Р. М. Горбачёвой, сыгравшей большую роль в событиях, которые привели к трагическим последствиям - распаду страны и возникшему вслед за этим кризису. Вы спросите, может быть, она была одной из тех, кто стал "роком" для Советского Союза? В Истории немало таких роковых женщин, менявших сложившийся государственный и политический строй, способствовавших вознесению или падению лидеров государств. Несомненно одно: её мнение для Михаила Сергеевича было решающим не только в домашних делах. Тогда, на Северном Кавказе, она не произвела на меня большого впечатления. Ничем не выделявшаяся жена руководителя соответствующего масштаба, типичная не только своей манерой одеваться, но и манерой держаться - то ли жеманностью, то ли стремлением к наставлениям. Узнав, что она преподаёт в институте философию, я даже подумал, что назидательный стиль своего поведения и разговора со студентами она перенесла в обыденную жизнь. При наших встречах она никогда не обсуждала политические вопросы или темы, связанные с жизнью "в верхах". Разговоры носили больше житейский характер или касались проблем медицины, тем более что её дочь поступила в медицинский институт. При всех дружеских отношениях Раиса Максимовна казалась мне суховатой дамой, создающей себе имидж мыслящей женщины с определённым философским подходом к жизни, окружающему миру. Может быть, я в чём-то ошибаюсь, но такой её образ сложился у меня в 70-е годы.
Что привлекало, так это её отношение к мужу. В тоне и характере её обращения к нему, "Михаил Сергеевич", даже в очень узком кругу сквозило ощущение уважения, любви и в то же время какого-то товарищества. Мне казалось, что именно Раиса Максимовна, а не Михаил Сергеевич являлась тем стержнем, который объединяет семью, определяет её жизненное кредо и стиль поведения. Да и он сам невольно своим поведением, высказываниями, а часто и сознательно подчёркивал не только свою любовь, уважение к ней, но и значимость её мнения при принятии им тех или иных решений. Не скрою, в те годы меня порой удивляло, как Михаил Сергеевич если не обожествлял, то по крайней мере превозносил в общем-то обычную женщину. То же самое как-то, уже будучи Генеральным секретарём, сказал мне и Ю.В. Андропов: "Всем хорош Михаил Сергеевич, но уж слишком часто по всем вопросам советуется с женой".
У нас сложились в целом дружеские отношения с Раисой Максимовной, к которой я всегда относился как к жене доброго товарища. Я чувствовал, что в ответ и она относится ко мне по-доброму. По крайней мере в сложный момент жизни, когда P.M. Горбачёва, ещё находясь в Ставрополе, заболела и решался вопрос, продолжать ей педагогическую деятельность или оставить работу, она обратилась ко мне, ценя, как она сказала, мои человеческие и профессиональные качества. Когда я увидел эту издёрганную, представлявшую собой "комок нервов" женщину, у которой на этой почве начали появляться изменения со стороны сердца, я порекомендовал ей немедленно оставить работу и посвятить себя семье. Так она и сделала и, думаю, спасла не только себя, но и помогла М. С. Горбачёву в его нелёгкой жизни.
Вспоминаю, как одинока она была сразу после переезда в Москву, как скромно и незаметно держалась в "кремлёвском обществе", среди кремлёвских жён. И вдруг - такая метаморфоза, причём очень быстрая, которая произошла, когда она стала "первой леди" страны; эту роль она блестяще играла на всём протяжении "царствования" Михаила Сергеевича. Тем не менее её манера поведения, безапелляционные высказывания многих раздражали и создавали врагов не только для неё, но и для Михаила Сергеевича. Мне кажется, что свои семейные принципы - а в семье, по словам Горбачёва, именно она была "секретарём парткома" (мы ещё помним, что значил этот пост) - она пыталась перенести на весь Советский Союз. Лавры политического деятеля, пусть даже теневого, не давали ей покоя. Причём это стремление иногда принимало гротескные формы.
Как-то ей пришла мысль создать своеобразный клуб жён членов Политбюро и секретарей ЦК. И вот в моем кабинете министра здравоохранения раздаётся звонок - Раиса Максимовна приглашает меня сделать сообщение о проблемах охраны здоровья народа на встрече с "высокопоставленными" жёнами. В доме приёмов на Воробьёвых горах собрались пожилые и средних лет женщины, самые разные по внешнему виду и интересам. Глядя на лица многих из них во время изложения проблем нашего здравоохранения, я почему-то вспомнил обязательные лекции, которые мы как члены партии или члены профсоюза должны были периодически прослушивать. У каждой из пришедших на встречу были свои домашние заботы, дети и внуки, свои проблемы, и я чувствовал, что они как повинность отбывают эти обязательные часы. Но попробуй откажись, когда приглашает жена генсека! Лишь Р. М. Горбачёва искренне верила в значимость подобных заседаний. После того как я изложил плачевное состояние Системы здравоохранения, она сказала: "Мы Ваши единомышленники, и мы Вам поможем". Но, как часто бывало при Михаиле Сергеевиче, "суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано"; так ничем все и закончилось.

* * *


В далёкие 70-е годы я все же чётко осознавал, что М. Горбачёву далеко до политической мудрости и организаторских способностей тех же А.Н. Косыгина и Ю.В. Андропова, в которых я видел эталон возможного руководителя страны. К сожалению, оба не смогли в силу различных обстоятельств раскрыть свои возможности. На их фоне М. Горбачёв выглядел хорошим партийным руководителем, с новыми идеями и мыслями, но не лидером великой державы. Да он и сам не представлял себе, что его ждёт такое будущее. С другой стороны, если не М. Горбачёв, то кто из более молодого поколения мог бы потенциально претендовать на эту роль: Долгих, Воротников, Катушев, Романов, Рябов, Манякин - можно было бы вспомнить ещё десяток фамилий. Но все они (может быть, хорошие организаторы) не смогли бы, как мне представляется, вырваться из рамок сложившейся партийной догмы, предложить новые пути в развитии нашей страны.
И ещё раз надо сказать, что, несомненно, решающую роль в судьбе М. Горбачёва, в его становлении как политического деятеля, вхождении в элиту руководителей страны - в Политбюро - сыграл Ю.В. Андропов. После первых встреч с Горбачёвым однажды я завёл разговор с Андроповым об оригинальных взглядах, интересных планах и нестандартном мышлении молодого секретаря Ставропольского крайкома КПСС. Андропов, всегда немногословный в оценке людей, сказал: "Я встречаюсь с ним, когда отдыхаю в Кисловодске, и он производит впечатление неординарного партийного руководителя, да и человек он приятный".
Умный и расчётливый Политик, опиравшийся в те времена в основном на поддержку Л. Брежнева и такую всемогущественную организацию, как КГБ, Ю.В. Андропов понимал, что один из его главных недостатков - отрыв от широких кругов партийных руководителей, где он не мог, в отличие от Кириленко или Черненко, иметь достаточную опору. Одновременно он хорошо осознавал, какой властью обладает этот круг людей. Понимая, что его время ещё не пришло, Андропов делал все возможное для сохранения на посту Генерального секретаря дряхлого, с прогрессирующим склерозом Леонида Ильича.
Ю.В. Андропов, думая о будущем, как дальновидный Политик пытался найти в среде партийных работников и привлечь на свою сторону прогрессивных, умных людей, избегая карьеристов, пропитанных догматизмом и чванством. На Северном Кавказе не только во время официальных встреч и проводов, но главным образом в ходе неофициальных бесед и дискуссий за шашлыком на природе, где все располагало к откровенности, состоялось знакомство и с каждым годом крепли товарищеские отношения между Андроповым и Горбачёвым.
Андропов не афишировал своих планов в отношении Горбачёва. Я узнал о них в определённой степени случайно. Однажды, когда мы встретились с М. Горбачёвым в Архызе, у меня возникла неординарная ситуация, каких, по правде сказать, было немало в моей жизни. Только мы сели вокруг приготовленного нами шашлыка, как из посёлка приехал вестовой и передал просьбу срочно позвонить Андропову. Архыз ещё не был обустроен, и связь работала только в посёлке. Горбачёв начал волноваться - что-то случилось в Москве, если вот так внезапно, вечером в горах ищут начальника 4-го управления. Я более спокойно воспринимал такие звонки и внезапные вызовы, понимая, что для Андропова состояние здоровья Брежнева было залогом благополучия и поэтому он бурно реагировал на малейшие его изменения.
Связь с Москвой работала плохо, но все же минут через десять я разговаривал с Андроповым. Связь была открытой, поэтому разговор шёл намёками. Я понял, что у Брежнева, который отдыхал в Крыму, возникли проблемы со здоровьем и что я должен срочно вылететь в Крым. "Дмитрий Фёдорович обеспечит Вам переезд, - сказал Андропов. - Передайте привет Михаилу Сергеевичу и извините, что пришлось прервать вашу встречу". И тут я ещё раз уяснил, что каждый шаг, каждое знакомство моё (да, вероятно, и Горбачёва) находятся под пристальным вниманием такой могущественной организации, как КГБ. Затем в трубке послышался голос Дмитрия Фёдоровича Устинова, не только моего пациента, но и "доброго товарища", как он сам представлялся мне и которого я очень уважал и высоко ценил: "Евгений, сейчас темно, вертолёт в горы, да ещё в ущелье, прилететь не может. Но как только начнётся рассвет, он будет у тебя, доставит на военный аэродром в Гудауту, а оттуда ты вылетишь в Крым. Так что будь к рассвету готов".
Возвращаясь, я увидел, как плотный туман начинает окутывать долину. "Куда в такой туман лететь? - искренне волновался Михаил Сергеевич. - Разобьётся вертолёт. Да я думаю, он и не прилетит. Давайте садиться за стол, а то шашлык остынет". Вечер прошёл весело, шумно, как бывает всегда, когда встречаются хорошие знакомые.
Утром действительно стоял плотный туман, и я уже думал, что прав окажется Михаил Сергеевич, как вдруг услышал нарастающий шум, и вскоре над нами завис военный вертолёт. Поскольку приземлиться он не мог, лётчики спустили для меня верёвочную лестницу. Через 30 минут мы уже были в Гудауте, а через полтора часа я садился в автомашину в Симферополе.
Брежнев удивился, увидев меня утром у своей постели. "Ты же, говорят, где-то в горах Кавказа с Горбачёвым, как ты тут оказался?" Конечно, я не стал все ему рассказывать, но вызов на сей раз оказался действительно своевременным - у Брежнева начиналось воспаление лёгких. Из Крыма я вернулся в Москву и, как всегда после таких поездок, встретился с Ю.В. Андроповым. Подробно обсудив все вопросы, связанные со здоровьем Брежнева, Андропов вдруг неожиданно завёл разговор о Горбачёве. "Ну как там Горбачёв? Успели вы шашлык съесть? Я люблю бывать в Архызе. Место Вы с Горбачёвым выбрали чудесное. Я знаю, что Вы очень разборчивы в знакомствах и живёте замкнуто. Это в наше время правильно. Сколько проходимцев, сплетников, карьеристов, льстецов вокруг, иногда и разобраться трудно. Но на Михаила Сергеевича можно положиться. Это другой человек, и я думаю, что Вы не ошибаетесь в нём. С ним можно дружить. Конечно, было бы хорошо, если бы он был в Москве. Но на сегодня я не знаю, как это сделать".

* * *


Летом 1978 года в Москве состоялись Пленум ЦК КПСС и сессия Верховного Совета СССР. М.С. Горбачёв приехал на заседание вместе с женой. Мы встретились, как старые друзья. Незадолго до этого мне было присвоено звание Героя Социалистического Труда, и я предложил вместе отметить это событие.
Мы были втроём, поэтому разговор, как бывает среди старых знакомых, сразу принял непринуждённый и откровенный характер. Даже Раису Максимовну покинула некая чопорность, которая бывала при других наших встречах, тогда это была простая милая женщина, "без комплексов", как сейчас принято говорить. Мы обсуждали все: театр, который любили Горбачёвы, литературу, философию, 4-е управление и Северный Кавказ. Незаметно разговор перешёл на ситуацию в партии, стране, положение в руководящей верхушке. Я рассказал о разговоре с Андроповым, о его желании видеть Михаила Сергеевича среди руководства в Москве. Горбачёв ответил, что некоторые предложения были, но они его не устраивают и пока он перспектив для себя в центре не видит. Мы расстались с надеждой на лучшее будущее для М.С. Горбачёва, которого он заслуживал, но пока, к сожалению, без реальной перспективы.
И опять, как не раз я наблюдал в жизни, вмешалась судьба. Я не отвергаю ни значимости политической ситуации, ни влияния определённых общественных сил, ни состояния экономики, ни, как ещё недавно было принято говорить, роли "народных масс" и их влияния на ход исторических событий, на борьбу за власть. Не отвергаю я и личностных качеств лидеров. Но сколько раз рок, другого слова не подберёшь, на моих глазах возносил человека на пьедестал и свергал его оттуда. В Истории восхождения к власти многих политических деятелей - Брежнева и Андропова, Черненко и Горбачёва, Ельцина - были такие непредсказуемые повороты судьбы, и не будь их, неизвестно, как сложилась бы их жизнь. Для Горбачёва одна из таких ситуаций возникла в июле 1978 года.
Расставаясь с ним в первых числах июля, я, да и, уверен, он сам не предполагали, что развитие событий примет такой оборот. 17 июля 1978 года я, как всегда, в 8 утра уже был в своём кабинете. Не успел я ознакомиться с рапортами дежурных, как раздался звонок правительственной связи, и я услышал срывающийся на рыдания голос жены Ф. Кулакова. Она просила меня срочно приехать на дачу - ей кажется, что с мужем что-то случилось. Я очень хорошо знал Фёдора Давыдовича. В 1969 году мы случайно обнаружили у него рак желудка; к счастью, процесс находился в ранней стадии и операция, выполненная главным хирургом 4-го управления профессором В. С. Маятом, привела к полному излечению, по крайней мере при тщательном ежегодном обследовании мы не обнаруживали рецидивов болезни. Естественно, у нас сложились добрые отношения пациента и врача. На них накладывало отпечаток и то, что Ф. Кулаков входил в группу доверенных лиц Брежнева. По крайней мере во встречах самых приближённых лиц, которые устраивал Леонид Ильич, когда находился в больнице, постоянно участвовал и Кулаков.
Это был человек, искренне преданный Брежневу. На его глазах произошло разительное изменение личности генсека, он тяжело переживал складывающуюся обстановку, связанную с утратой Леонидом Ильичом Брежневым активности, конкретного мышления, а отсюда - способности к руководству. Трудно сказать, что именно повлияло: понимание политической обстановки, которая не сулила впереди ничего хорошего, диагноз рака, который хотя и не проявлялся, но мог в любой момент рецидивировать, непростые семейные обстоятельства, но врачи и близкое окружение стали замечать, что Фёдор Давыдович начал злоупотреблять алкоголем. Мы предупреждали его, что организм ослаблен болезнью, что появились признаки коронарной недостаточности, поэтому употребление алкоголя может вызвать тяжёлые осложнения.
Он как будто соглашался с нами, какое-то время держался, а потом опять происходили срывы. Я вынужден был рассказать Брежневу и Андропову о проблемах, которые у нас возникли с Кулаковым. Брежнев никак не отреагировал на сообщение, а Андропов обещал мне по-товарищески поговорить с Кулаковым, с которым он был в хороших отношениях. Не знаю, состоялся ли такой разговор, но в поведении Кулакова ничего не изменилось.
Дача Кулакова находилась на Рублёвском шоссе в районе станции Усово. Потребовалось минут тридцать, чтобы добраться, и все же я был первым, кто вошёл в спальню, где находился Фёдор Давыдович. Для меня стало ясно, что у него наступила внезапная остановка сердца в связи с болезнью. Я искренне переживал смерть этого доброго, простого, по-своему несчастного человека, который хоть и не блистал талантами, но ответственно относился к своему делу.

* * *


Л.И. Брежнев, Ю.В. Андропов, да и другие члены Политбюро без больших эмоций восприняли сообщение о смерти Ф. Д. Кулакова. Брежнев сказал: "Жалко Федю, хороший был человек и специалист отменный. Кто его теперь заменит?" - и попросил Черненко и Андропова сделать все возможное, чтобы не было ненужных разговоров вокруг этой трагедии. Андропов попросил меня подъехать к нему, и, после того как я изложил ему причины смерти Кулакова, он, как мне показалось, искренне посетовав на смерть одного из своих товарищей, близких Брежневу, сказал: "На это место надо выдвигать Горбачёва. Это не только умный и толковый руководитель, но и наш человек". Возвращаясь от него, я думал о логике жизни: уходит человек, но его уход определяет судьбу другого, который приходит ему на смену.
Я понял, что Андропов начал действовать. Мне стало известно, что он и Устинов встречались с Брежневым и речь шла о назначении Горбачёва на место скончавшегося Кулакова. Не знаю, что ответил им Брежнев, но в первых числах августа мы опять разговаривали с Андроповым. Человек осторожный, не раскрывавшийся до конца даже с самыми близкими людьми, он, хотя и знал о наших дружеских отношениях с М. Горбачёвым, лишь в общих чертах обрисовал складывающуюся ситуацию: "Леонид Ильич хорошо отзывается о Горбачёве, вроде и поддерживает, но что-то мнётся с решением. Нет ли тут влияния Черненко? Возможно, у него есть своя кандидатура. Правда, нам об этом ничего не известно. Да и не знает Черненко о наших дружеских отношениях с Горбачёвым. Я знаю, что вы в ближайшие дни будете у Леонида Ильича (он отдыхал в Крыму), хорошо, если бы вы нашли способ выяснить его мнение о Михаиле Сергеевиче. Вероятно, будете и у Черненко (тот после отставки Подгорного отдыхал в Крыму, рядом с дачей Брежнева). Может быть, удастся узнать и его позицию в отношении Горбачёва".
В это время, учитывая состояние Л.И. Брежнева, я очень часто бывал у него в Крыму. Почему-то мне запомнилось число: 6 августа 1978 года - день, когда я впервые после разговора с Андроповым встретился с Брежневым. Стояла жаркая даже для Крыма погода, но в спальне, где мы вместе с лечащим врачом М. Косаревым проводили консультации, было прохладно. Л.И. Брежнев, который из-за действия снотворных средств просыпался поздно и очень долго приходил в себя, был в таком состоянии, что начинать с ним разговор, о котором говорил Ю.В. Андропов, было бессмысленно. Выручил сам Брежнев: "Знаешь, Евгений, ты подожди. Я сейчас соберусь, и мы пойдём на пирс. Посмотришь, как я плаваю".
Действительно, минут через тридцать он появился, и мы пошли к морю. По мере того как Л. Брежнев дряхлел и у него усугублялся склероз, все более чётко обозначались две его навязчивые идеи - несмотря ни на что, он должен плавать в море и охотиться. Видимо, этим он хотел доказать окружающим, а возможно, прежде всего самому себе, что ещё сохранил свою активность и форму, которой всегда гордился.
Как это похоже на Б. Ельцина, который, перенеся инфаркт миокарда, пытался играть в теннис и охотиться в том же Завидово, которое было любимым местом Л. Брежнева. До чего же желанна, сладка и в то же время коварна власть, если ради неё мучаются, страдают больные и дряхлые политические лидеры, создавая видимость здоровья, бодрости и работоспособности, - и вот кто-то плавает в бассейне или в море, кто-то охотится, кто-то играет в теннис, не сознавая, что эта показная активность вызывает у врагов злорадство, а у обычного обывателя - раздражение, смешанное с иронией...
До пирса было всего метров двести, но мы дошли до него минут за пятнадцать. Я не знал, как начать разговор, но Брежнев сам его завёл. Пошла речь о Москве, о событиях в Политике и жизни, о недавней смерти Кулакова. Брежнев стал перебирать по памяти возможные кандидатуры на освободившееся место секретаря ЦК и первым назвал Горбачёва. "Правда, есть и возражения, - добавил он, - хотя большинство говорят, что он стоящий партийный руководитель. Вернусь в Москву - все взвесим". Конечно, я сказал в адрес Горбачёва все добрые слова, которые были возможны в этой обстановке.
Выразив своё удовольствие по поводу того, что Брежнев плавает, стремится вести активный образ жизни, я откланялся и по дорожке вдоль моря отправился на соседнюю дачу, к Черненко. Он был в домике около моря и весьма радушно принял меня. За чаем шёл разговор в общем и ни о чём. Обсуждали проблемы его здоровья, наконец, перешли на тему, которая его весьма волновала, - состояние здоровья Брежнева. Он часто, даже на отдыхе, встречался с ним и реально представлял, как быстро идёт процесс разрушения личности. "В этой ситуации,- заметил он,- важно, чтобы вокруг него были настоящие друзья, преданные люди". Перечисляя окружение, он с сожалением сказал, что ушёл из жизни близкий Брежневу Ф. Д. Кулаков. "На его место, - продолжал он, - есть целый ряд кандидатур. Леонид Ильич хочет выдвинуть Горбачёва. Отзывы о нём неплохие. Но я его мало знаю с позиций человеческих качеств, с позиций отношения к Брежневу. Вы, случайно, его не знаете?" К этому времени я уже выучил азбуку поведения в политической борьбе или интриге - называйте это как угодно. Нельзя раскрывать свои карты, надо больше молчать, больше спрашивать и узнавать, делая вид, что и ты многое знаешь. Да и верить в искренность слов надо с определённой натяжкой. Вот почему я не стал раскрывать Черненко наших дружеских отношений с М. Горбачёвым, а, будто между прочим, сказал, что, часто бывая на Северном Кавказе, слышал о нём много хорошего. Из этого разговора я понял, что Черненко не знает о том, что выдвижения Горбачёва добивается Андропов. Кстати, о наших дружеских отношениях с Горбачёвым Черненко не знал и позднее, когда стал Генеральным секретарём.
Вернувшись в Москву, я рассказал Ю.В. Андропову о наших встречах с Брежневым и Черненко. Он не скрывал своего удовлетворения тем, что Брежнев думает выдвинуть на пост секретаря ЦК М. Горбачёва. "Для нас очень хорошо, что Горбачёв будет в Москве", - заявил он в заключение. Кого он подразумевал, говоря "нас", я тогда так и не понял; было бы правильнее сказать не "нас", а "меня".
И вот 27 ноября 1978 года Пленум ЦК КПСС избирает М. С. Горбачёва секретарём ЦК КПСС по проблемам сельского хозяйства. Знаменательно, что на этом же пленуме К. У. Черненко переводится из кандидатов в члены Политбюро, а Н.А. Тихонов и Э. А. Шеварднадзе избираются кандидатами в члены Политбюро.
В судьбе Горбачёва это было решающее событие: он переезжает в Москву, входит в состав высшего руководства, и перед ним открывается дорога к вершинам власти. Неизвестно, как бы сложилась его жизнь да и судьба страны, если бы он остался в Ставрополе, если бы не было ноября 1978 года. Зная все перипетии, предшествовавшие этому назначению (изложение, как видите, заняло несколько страниц), я никак не могу согласиться с Р. Горбачёвой - она явно лукавила, заявляя в своих мемуарах, что переезд в Москву был неожиданным для их семьи.

* * *
Оглядываясь назад и вспоминая переезд М. Горбачёва в Москву, я задаюсь вопросом: а думал ли кто-нибудь всерьёз, в том числе и сам Михаил Сергеевич, что тогда он прошёл первую ступень на пути к высшей власти, которая в то время отождествлялась с должностью Генерального секретаря ЦК КПСС? Представляли ли мы, знавшие Горбачёва, что среди нас Политик, который "перевернёт весь мир"? Другой вопрос: во имя чего и что за этим последует, что будет со страной, с народами великой державы?! Уверен, никто даже представить себе этого не мог.
В Москве после назначения секретарём ЦК КПСС, через год - кандидатом в члены Политбюро, а ещё через год - членом Политбюро М. Горбачёв держался крайне осторожно, стараясь не выделяться. Его высказывания и выступления были взвешены. Видимо, перед его глазами была печальная судьба коллег, подобных ему молодых секретарей ЦК, выходцев из среды местных партийных руководителей К. Катушева и Я. Рябова. Но мне кажется, во многом его линия поведения определялась советами Ю. Андропова. Постепенно Горбачёв занял почётное место в элите партийных руководителей, все больше и больше становился "нашим" в центральном аппарате партии.
Из случайных высказываний и коротких замечаний Брежнева я уловил, что он начал симпатизировать молодому секретарю ЦК КПСС по сельскому хозяйству и поддерживать его; ему импонировали активность Горбачёва, определённая новизна в его подходах к аграрной Политике. Только за первый год работы под руководством Горбачёва было выпущено шесть или семь постановлений по вопросам сельского хозяйства. Другое дело, как эти решения воплощались в жизнь; но, впрочем, этот вопрос можно было бы в дальнейшем обратить к М. Горбачёву и как к руководителю страны.
М. Горбачёву, как я понимал, было нелегко не только в партийном аппарате, но и в руководимом им аграрном комплексе. Министр мелиорации и водного хозяйства Васильев был тесно связан с днепропетровским окружением Брежнева и играл немалую роль в формировании мнения о том или ином руководителе. Беляк - министр машиностроения для животноводства и кормопроизводства (министерства явно надуманного) был женат на сестре Виктории Петровны Брежневой, и этим все сказано. Пустой, амбициозный и к тому же хамоватый, он был среди "косыгинских" министров одиозной личностью. Другие руководители аграрного комплекса - Месяц, Хитрун - были тесно связаны с центральным партийным аппаратом, имели большой вес и широкие связи с руководством страны. Объединить столь разных людей, остаться со всеми в хороших отношениях, пользоваться их поддержкой мог только очень искусный дипломат и Политик.
В этом отношении мне запомнился 50-летний юбилей Михаила Сергеевича. У него на даче собралось все руководство агропромышленного комплекса. И хотя торжество проходило в дружеской, "домашней" атмосфере, я ощущал внутреннее напряжение Горбачёва. Надо сказать, что и в Политбюро многие (Н.А. Тихонов, В.В. Гришин, А. А. Громыко) относились к М. Горбачёву в тот период по меньшей мере снисходительно.
После переезда в Москву Горбачёвы жили замкнуто. Их поселили, согласно существовавшей табели о рангах, в деревянной даче старой постройки в Сосновке, близ пересечения Рублёвского шоссе с Московской кольцевой автомобильной дорогой. Место было неудачное - неподалёку находилась Кунцевская птицефабрика, "ароматы" которой при определённом направлении ветра заполняли всю округу. С облегчением вздохнула семья Горбачёвых, когда в связи с переходом Михаила Сергеевича на новую ступень в партийной иерархии ему предоставили в районе Усово комфортабельную дачу, которая когда-то была построена для Ф. Д. Кулакова.
Наши дружеские отношения сохранились и после переезда Горбачёва в Москву. Традиционно, по старой памяти, Михаил Сергеевич приглашал меня "на шашлык". Это были встречи в узком кругу: он, Раиса Максимовна и их дочь с мужем. Мне нравилось бывать у Горбачёвых, где царила обстановка взаимопонимания и доброжелательства. Пока готовились шашлыки, мы с Михаилом Сергеевичем бродили по дорожкам дачи и обсуждали наиболее острые вопросы жизни страны и Политики. Ситуация с каждым годом становилась все сложнее. Руководство страны, олицетворявшееся в те времена Политбюро, дряхлело: М.А. Суслову было за 75, А. П. Кириленко далеко за 70, в 1979 году А. Я. Пельше исполнилось 80, А.Н. Косыгину - 75, А. А. Громыко - 70, Л.И. Брежнев приближался к своему 75-летию. Что-то нас ждёт, что ждёт партию, учитывая, что КПСС стоит перед своим XXVI съездом? Эти вопросы волновали многих.
Но мы, зная ситуацию в Политбюро и настроение в руководящих кругах партии, прекрасно понимали, что съезд вряд ли что-то изменит и в расстановке сил, и в жизни страны и народа. Статус-кво вполне устраивало не только престарелых членов Политбюро, но и большинство партийного аппарата на всех уровнях, боявшегося потерять насиженные места и определённое положение в обществе.
Тезис о "стабильности" в кадрах, как правило, использует заинтересованное в сохранении своего положения окружение больного или одряхлевшего властителя. Причём ему, этому окружению, многих удаётся убедить в искренности своих побуждений, убедить в том числе и самого лидера, которому внушают, что в "стабильности" залог спокойствия и процветания страны, о нём мечтают простые люди.
Я сам искренне верил в то, что, сохранив Брежнева, мы, как не раз говорил мне Ю.В. Андропов, сохраняем благополучие Советского Союза и его народов. И я отдавал все свои силы и знания поддержанию хоть какой-то видимости работоспособности Л.И. Брежнева не только в силу своего врачебного долга, но и с верой в то, что совершаю благое для своего народа дело.
Лишь позже я стал задумываться, может ли в принципе руководить такой страной, как бывший Советский Союз или Россия, лидер, нуждающийся в постоянном медицинском контроле и лечении, в постоянном уходе, а главное, теряющий способность аналитического мышления? Когда после победы группы, назвавшей себя "демократами", был поднят вопрос о необходимости оценки здоровья лиц, приходящих в руководство, я скептически воспринял эти заявления. Вращаясь почти 25 лет в верхних эшелонах власти, я знал, что это - самое сокровенное и тщательно охраняемое. И вряд ли истина, как и в прошлом, станет достоянием широких кругов. Мой скептицизм оправдался. Никаких решений законодатели так и не приняли.
Всегда следует искать: а кому это выгодно? Конечно, не народу, который в таких случаях, как всегда, "безмолвствует". Это выгодно прежде всего окружению генсека или президента, которое захватило власть и отдавать её не хочет, понимая, что новая метла по-новому метёт, а оставлять тёплые, насиженные места, притом сегодня нередко ещё и доходные, никому не хочется.
Как я уже говорил, состоявшийся в конце февраля 1981 года XXVI съезд КПСС прошёл строго по намеченному Политбюро плану, "без сучка без задоринки", в атмосфере "дружеской встречи" руководства и представителей партийных масс. Не было даже намёка на острую дискуссию. А ведь в его работе принимали участие будущие борцы за "демократию" М. Горбачёв, Э. Шеварднадзе, Б. Ельцин, будущие борцы за национальную независимость. Почему они мирились с начавшимся застоем, что их удерживало? Конечно, в первую очередь сильная власть, которую ещё не "раскачали" решения М. Горбачёва. Но не меньшее значение имело и то, что всех устраивала обстановка в стране и все боялись только одного - лишь бы что-то не нарушило плавного течения жизни. Таковы были политическая обстановка и расклад сил на вершине Олимпа, когда съезд окончательно утвердил положение М. Горбачёва как члена Политбюро. "Белой вороной" выделялся он, молодой, среди престарелого состава руководства страны.
Мы встретились с ним через два месяца после окончания съезда, когда улеглась волна славословий в честь съезда и его решений, открывающих, как писалось, "новую страницу в развитии коммунистического общества". Началась обыденная жизнь, полная проблем и нерешённых вопросов. Мы оба понимали, что страна в предстоящем пятилетии стоит перед большими событиями. Лучше всего это ощущение передавало выражение, ходившее среди врачей 4-го Главного управления, прекрасно ориентировавшихся в состоянии здоровья членов Политбюро: "Мы вступили, - говорили они, - в период трёх "П" - пятилетку пышных похорон". Конечно, это звучало цинично, но отражало истину. По-человечески мне был понятен интерес Горбачёва к состоянию здоровья Брежнева. Никто в Политбюро, видя его угасание, не сомневался, что будущее печально. Но когда наступит трагический исход, никто не мог знать, тем более что нам хотя и с трудом, но удавалось поддерживать Л.И. Брежнева.
Был прекрасный майский день, мы ходили по дорожкам дачи на высоком берегу Москвы-реки, смотрели плантации, посаженные ещё Ф. Д. Кулаковым, но я понимал, что у Горбачёва, как и у меня, из головы не выходит один вопрос: что будет, если Брежнев уйдёт из жизни? Горбачёв сделал ставку на Андропова и понимал, что при других вариантах ему будет трудно сохранить своё положение. Как бы читая его мысли, я заметил: "Думаю, что Брежнев потянет ещё год, максимум - два, не больше. Я сказал об этом Андропову, но он, видимо, не до конца оценивает создавшееся положение. Здесь и моя вина, потому что об угрожающем состоянии Брежнева я говорю ему уже с 1975 года и, возможно, он уже привык к моим заявлениям. Ему надо что-то срочно предпринимать, чтобы перейти из КГБ в ЦК". М. Горбачёв согласился, что это был бы, конечно, лучший вариант, но, насколько он понимает, сделать это в настоящее время невозможно. "Конечно, сейчас Брежнев нужен Андропову, - сказал он, - поэтому тебе надо постараться его сохранить".
М. Горбачёв понимал, что сложившаяся ситуация в руководстве страной уже привела к негативным последствиям и в жизни общества, и в развитии народного хозяйства. Однако, оценивая политическую ситуацию, он стоял за сохранение статус-кво, обеспечивающее его положение и положение Ю.В. Андропова. Он хорошо знал проблемы со здоровьем у Андропова и, как и я, переживал за его будущее. И не только с позиций личной заинтересованности, учитывая его близость к Андропову, но и понимая, что именно этот человек - единственный в Политбюро, кто способен вывести страну из тупика, в который она зашла. Он не раз мне говорил об этом и раньше.
В общем, обстановка не настраивала на оптимистический лад. Тяжёлые мысли прервал зять М. С. Горбачёва - Анатолий, объявивший, что шашлыки готовы. За столом в саду мы забыли о политический ситуации, об интригах в высших эшелонах власти, о том, "что день грядущий нам готовит". Разговор шёл о новых театральных постановках, об искусстве и литературе. Раиса Максимовна с горечью говорила, что не может найти общий язык с жёнами членов и кандидатов в члены Политбюро, кругозор большинства которых не шёл дальше дачи, нарядов, драгоценностей и карт. "У нас с Михаилом Сергеевичем, - продолжала она, - одна отрада - театр. За это время мы столько раз побывали в театре, сколько не были за всю предыдущую жизнь".
Разговор перешёл на будущее дочери и зятя, которые в этом, 1981 году закончили институт. Дочь хотела идти в какой-то степени по стопам Раисы Максимовны и предполагала работать в области философских социальных проблем медицины. В дальнейшем она и начала работать на кафедре социальной гигиены II Московского мединститута, но во второй половине 80-х годов, сложно сказать, по какой причине, перешла в руководимый мной Кардиологический центр. Зятю, который хотел стать хирургом, я рекомендовал работу в клинике моего близкого товарища академика B.C. Савельева, которую считал одной из лучших клиник страны, и надо сказать, что в этом учреждении он показал себя с лучшей стороны и как хирург, и как человек. Что меня прельщало в младших Горбачёвых - это их скромность, отзывчивость и ответственность. Чувствовалось воспитание Раисы Максимовны. В те годы для детей членов Политбюро были открыты любые возможности. Многие, как бы хвастаясь друг перед другом, заводили автомашины иностранных марок, в основном "Мерседесы". Когда речь о покупке машины зашла у Горбачёвых, старшие сказали: купите только "Жигули". Зять Горбачёва так и ездил на машине этой марки, даже после 1985 года.

* * *

Тогда, весной 1981 года, мы простились с Горбачёвым, не предполагая, как быстро и круто начнут разворачиваться события: в сентябре тяжёлый инфаркт перенёс А.Н. Косыгин, в конце января 1982 года умер М.А. Суслов, в ноябре - Л.И. Брежнев. Новым Генеральным секретарём ЦК КПСС стал Ю.В. Андропов, что для М. Горбачёва означало стремительное восхождение по карьерной лестнице.
Чтобы подчеркнуть упрочившиеся позиции М. Горбачёва, его близость к Генеральному секретарю, Андропов предложил, чтобы на заседании, посвящённом 113-й годовщине со дня рождения В. И. Ленина, выступил Горбачёв. Традиционно такой чести удостаивались наиболее высокие по рангу в партийной иерархии члены Политбюро. И было знаменательно, что на первом таком заседании в годы правления Ю.В. Андропова эта привилегия была предоставлена именно Горбачёву, а не, например, Черненко или другому члену Политбюро.
То выступление М. Горбачёва полностью отражает его кредо как активного защитника социалистического строя, господствующей коммунистической идеологии и в то же время содержит новые взгляды, которые выдвигал Ю.В. Андропов. Это и совершенствование хозяйственного механизма, и "поиск новых форм социалистического демократизма" и "оптимального сочетания централизованного планирования и хозяйственной самостоятельности предприятий, местных органов, их инициативы и предприимчивости с экономической ответственностью перед обществом".
М. Горбачёв все активнее выдвигается на первые роли в руководстве страной. Даже "старики" - Тихонов, Гришин, Громыко - вынуждены считаться с ним. У него складываются дружеские отношения с Устиновым, самым близким Андропову человеком. Меняется и сам М. Горбачёв. Это уже не скромный секретарь ЦК КПСС, курирующий вопросы сельского хозяйства. Это один из руководителей, определяющих жизнь партии и страны, - появляются уверенность, широта взглядов и политическая амбициозность.
Его дебют на международной политической арене после прихода к власти Андропова был весьма успешным. Во время поездки в Канаду во главе парламентской делегации в мае 1983 года он впервые предстал в роли дипломата и человека, активно выступающего за ядерное разоружение. В чём-то в ходе поездки и выступления в парламенте Канады обозначился будущий М. Горбачёв.
Однако эта поездка в определённой степени была роковой для Горбачёва: здесь он познакомился с А.Н. Яковлевым, оказавшим на него колоссальное влияние. Мне трудно представить, чем покорил Горбачёва Яковлев в тот период, но, вернувшись в страну, он восторженно отзывался о нём. Именно Горбачёв способствовал его возвращению из "почётной ссылки в Канаду" и помог встать во главе весьма престижного Института мировой экономики Академии наук, чем сыграл немалую роль и в его научной карьере. Мне кажется, что большую роль в формировании мнения о А. Яковлеве сыграла Р. Горбачёва, которая все больше не просто интересовалась делами мужа, но и активно вмешивалась в них.
Между тем, расклад политических сил в стране снова изменился. 9 февраля 1984 года умер Ю.В. Андропов, и на внеочередном пленуме ЦК Генеральным секретарём был единогласно избран К. У. Черненко. Как это произошло, я уже рассказывал, добавлю только, что меня несколько покоробило заключительное слово М. Горбачёва на этом пленуме, в котором он дословно заявил следующее: "Пленум прошёл в обстановке единства и сплочённости. На пленуме с чувством огромной ответственности перед партией и народом решены вопросы преемственности руководства". Не надо было Михаилу Сергеевичу, считал я, заявлять на всю страну об "огромной ответственности перед народом". Я понимал, что выступление Горбачёва должно было продемонстрировать единство в Политбюро и прекратить всякие разговоры вокруг фигуры М. Горбачёва как одного из лидеров страны. Не знаю, просили его выступить в поддержку Черненко или он сам, понимая обстановку и думая о своём будущем, решил не обострять отношения, только я ещё раз понял, что он отнюдь не "рыцарь с открытым забралом", а дипломат, расчётливый Политик, легко идущий на компромиссы, умеющий, когда необходимо, отступать, чтобы дождаться своего часа. Но тогда я (как, наверное, и многие другие не только из окружения Горбачёва, но и из состава членов ЦК) усмотрел в его поведении не отсутствие бойцовских качеств, а дальновидность, мудрость политического лидера, сохраняющего единство партии и страны.
В тот период главным для Горбачёва было выждать, любыми путями сохранить своё положение члена Политбюро и постараться расширить круг своих сторонников. От меня он знал, что К. У. Черненко неизлечимо болен и дни его правления сочтены. С другой стороны, как это ни покажется парадоксальным, избрание Черненко на пост Генерального секретаря было очередным подарком судьбы Горбачёву. Приди на этот пост кто-то другой из группы старейших членов Политбюро, полный здоровья и политических амбиций, тот же А. А. Громыко или В.В. Гришин, кресло генсека было бы занято надолго, а значит, не было бы и весны 1985 года.
Проблемы Горбачёва в период правления Черненко не ограничивались его сложными взаимоотношениями с окружением Генерального секретаря, в большей степени они определялись отношением к нему "стариков" из Политбюро - Тихонова, Громыко, Гришина и некоторых других. Они не только его третировали, но и активно, особенно Н.А. Тихонов, выступали против него. Д.Ф. Устинов, как мне кажется, старался держать нейтралитет, хотя в некоторых случаях и пытался помочь Горбачёву.
Я не мог понять отношение Черненко к Горбачёву. С одной стороны, было ясно, что М. Горбачёв по меньшей мере не входит в круг его друзей и сподвижников. С другой - несмотря на давление со стороны Тихонова и некоторых других членов Политбюро, он не только сохраняет его в аппарате ЦК КПСС, но и формально оставляет за ним пост второго секретаря, т.е. своего основного заместителя.
Где-то в апреле 1984 года в "кремлёвских коридорах" пошли разговоры о том, что дни М. Горбачёва в ЦК сочтены, что он или уходит заместителем председателя Совета Министров по сельскому хозяйству, или уезжает послом, однако это оказалось всего лишь досужими домыслами правительственных сплетников, которых много в любые времена. Горбачёв продолжал активно работать в прежней должности. Факт остаётся фактом: Черненко не заменил Горбачёва, несмотря на прохладное и насторожённое отношение к нему.
Но я чувствовал, что М. Горбачёв нервничает. Состояние здоровья К. Черненко ухудшалось с каждым днём. Все чаще он вынужден был оставаться дома либо попадал в больницу. По логике, в период его отсутствия заседания секретариата ЦК КПСС и Политбюро должен был вести второй человек в партии - М. Горбачёв, однако, как он сам мне сказал, против этого категорически выступил Н.А. Тихонов. Нам с академиком А. Г. Чучалиным часто приходилось в этот период встречаться с К. У. Черненко, и было видно, в какой растерянности он находится, не зная, что предпринять. Сколько раз мы были невольными свидетелями того, как, несмотря на настойчивые попытки Тихонова, Черненко раздражённо просил под любым предлогом не соединять его с ним. Слабохарактерный, боявшийся к тому же потерять нити управления, он не мог сопротивляться своим старейшим друзьям вроде Тихонова, поэтому принял самое простое решение - без него не проводить заседания Политбюро.
Мы часто в то время общались с М. Горбачёвым, у нас не было секретов друг от друга. Но и не будь у нас товарищеских отношений, я и формально как второго человека в партии должен был информировать его о состоянии здоровья Генерального секретаря. Чувствовалось внутреннее напряжение М. Горбачёва по его частым звонкам, вопросам о состоянии здоровья Черненко, темам разговоров. Периодами я видел его растерянность, нерешительность, но тогда не придавал этому большого значения и относил к естественному поведению человека, находящегося в сложной ситуации.
Между тем, состояние К. У. Черненко продолжало ухудшаться. За несколько дней до смерти в связи с гипоксией мозга у К. У. Черненко развилось сумеречное состояние. Мы понимали, что дни его сочтены. Я позвонил М. Горбачёву и предупредил, что трагическая развязка может наступить в любой момент.
Когда вспоминаешь Историю, нельзя кривить Душой и изворачиваться, надо быть честным и откровенным. Признаюсь, тогда я отдавал себе отчёт в том, что мой звонок - это не соболезнование по поводу умирающего Генерального секретаря, а предупреждение возможному кандидату на этот пост, чтобы он начинал активно действовать.
10 марта 1985 года К. У. Черненко не стало. Развязка наступила вечером, около половины восьмого. Вступал в силу негласный протокол, который я уже хорошо освоил, провожая в последний путь за три года третьего руководителя страны. Надо информировать второго человека в партии и никого другого, а уже он принимает решение о дальнейших шагах. 10 марта был выходной день, и я нашёл М. Горбачёва, позвонив на дачу. По разговору понял, что у него уже продуман весь план прихода к власти. "Я сейчас буду собирать Политбюро и секретариат, а ты к десяти часам подъезжай в Кремль, доложишь о болезни и причине смерти", - коротко ответил он, и было заметно, что он явно спешил.
В марте 1990 года, покидая пост министра, я пришёл официально попрощаться с М. Горбачёвым. К этому времени мы были уже далеки друг от друга, и визит носил больше протокольный характер. В разговоре Горбачёв неожиданно затронул тему смерти Черненко, со дня которой прошло уже пять лет: "Знаешь, они (я понял, что это - о бывшем окружении Черненко, части старого аппарата ЦК, потерявшего или теряющего свои позиции и власть) распространяют слухи, что смерть Черненко была ускорена для того, чтобы я занял пост Генерального секретаря".
Меня удивила не тема разговора, а та эмоциональность, с которой это было сказано. "Михаил Сергеевич, - ответил я. - Стоит ли обращать внимание на пустую болтовню? Вспомните, когда Черненко избрали Генеральным секретарём, все возмущались, как можно было передавать власть в руки тяжелобольного человека. Когда я возвращался с пленума вместе с Г. Арбатовым, он меня прямо спросил, информировал ли я Политбюро, ЦК о состоянии здоровья Черненко. Я ответил, что в Политбюро лежит не одно официальное заключение консилиума врачей о его тяжёлой болезни. Если же говорить о сугубо медицинской стороне, то нам, врачам, и Константину Устиновичу повезло, что мы смогли его спасти ещё в 1983 году. Его лечил не только Чазов, не только ведущие врачи страны. По просьбе самого Черненко Хаммер из США привозил ему ведущего пульмонолога, который полностью согласился и с нашим диагнозом, и с проводимым лечением".
Мой ответ, как мне показалось, успокоил М. Горбачёва...

Оглавление

 
www.pseudology.org