Станислав Васильевич Вторушин Золотые годы Часть 3 Из аэропорта по знакомой дороге сразу пошел в райком Партии. Первый секретарь райкома Матвеев встретил меня как старого знакомого. Новоселов уже позвонил ему, сказал, что "Красное знамя" решило открыть в Александровском районе корреспондентский пункт и он просит помочь обустроить корреспондента. - Что тебе надо, чтобы ты мог нормально работать? - спросил Матвеев после того, как мы поздоровались и я сел к столу напротив него. - Много, - сказал я. - Во-первых, вся официальная Информация о том, что происходит в районе. Для этого я должен иметь право присутствовать на заседаниях бюро райкома, именно там обсуждаются важнейшие дела. Во-вторых, квартира, где бы я мог жить, и телефон. Матвеев помолчал, задумавшись, потом сказал: - Жену ведь тоже надо устраивать на работу. Кто она у тебя по профессии? - Инженер-литейщик. Мы с ней заканчивали один институт. - Для литейщиков у нас работы нет, - сказал Матвеев. - Когда она приедет? - В первых числах июня, - ответил я. - Как только сын закончит школу. - В каком он классе? - спросил Матвеев. - В первом. - До июня еще два месяца. Поживешь пока на квартире с одним холостяком. Приедет жена, будем решать твою жилищную проблему. С квартирами у нас плохо, свободного жилья нет. Он снял телефонную трубку, позвонил кому-то. В кабинет вошел светловолосый мужчина средних лет. Я обратил внимание на его очки в изящной оправе, которые он поправил, переступая порог. - Знакомься, корреспондент "Красного знамени" по Северу области, - сказал Матвеев, показывая на меня. - Я тебе говорил о нём. С жильем решили? - Да, зам вчера был на квартире. - Скажи ему, чтобы проводил туда Станислава Васильевича. Я понял, что разговор окончен. Мы попрощались с Матвеевым, договорившись, что я буду заходить к нему без всяких звонков при первой необходимости. Мужчина в очках оказался председателем райисполкома. Внешне он производил приятное впечатление, но не казался столь решительным, как Матвеев. Он передал меня с рук на руки своему заму и мы направились на квартиру, в которой мне предстояло жить несколько месяцев. Все дома в Александровском были деревянными, какими с незапамятных времен застраивался сибирский Север. К одному из них и привел меня заместитель председателя райисполкома. Дом был двухквартирным, в одной из них жила заведующая местной столовой Валентина Кузьминична Шафранова, в другой - учитель труда средней школы Василий Сальков, от которого ушла жена. Жена вернулась в Томск и учитель теперь жил один в трехкомнатной квартире. Он был предупрежден, что к нему подселят жильца, корреспондента областной газеты, и ждал меня. Мы поздоровались. Василий оглядел меня с ног до головы, потом провел по квартире, показал свою комнату и ту, в которой предстояло жить мне. Заместитель председателя райисполкома ушел. Василий помолчал немного и спросил: - Как будем общаться? На "ты или на "вы? - Чего нам чиниться? - сказал я. - Давай на "ты, так будет удобнее. - Я принес тебе постельное белье из нашего интерната. Когда заведешь свое, я его сдам назад. Василий оказался доброжелательным, искренним человеком. Рассказал о своей семье, о жене, которую очень любил, о маленьком сыне. Фотографию сына постоянно держал перед собой. Он страшно переживал разрыв с женой и готов был сделать все, чтобы она вернулась назад, но жена не хотела даже слышать ни о каком возвращении. Я мог только посочувствовать ему, потому что понимал - отношения между людьми очень часто не поддаются логическому объяснению. Если не любишь человека, тут уж ничего не сделаешь. Сердцу не прикажешь. Любила бы жена Василия, пошла бы за ним в огонь и в воду. На следующий день я снова был у первого секретаря райкома Матвеева. - Ну как устроился? - спросил он. - Пока терпимо, - ответил я. - Сальков, по-моему, хороший парень. Но когда приедут жена с сыном, мне будет нужна другая квартира. Матвеев промолчал. Я понял его молчание, как знак согласия, и не стал распространяться на эту тему.   Он поднял на меня глаза - Михаил Андреевич, - сказал я, - какие самые главные проблемы стоят сегодня перед районом? Он подвинул к себе лежавшую на столе папку, полистал в ней бумаги и сказал: - У нас везде одни проблемы. В прошлом году мы добыли пятьдесят тысяч тонн нефти. В этом надо добыть сто. А через два года - четыре миллиона. Для этого надо пробурить скважины, обустроить месторождение, возвести для людей жилье, вложить немалые деньги в сельское хозяйство. Ведь сейчас мы даже детей не можем напоить молоком. А с Большой земли его не доставишь. На самолете АН-2 не привезешь, оно станет дороже золота. Летом на пароходе тоже не отправишь. Матвеев вздохнул. Закрыл папку, повернулся ко мне и произнес: - Побывай на наших предприятиях, и не только у нефтяников и геологов, но и в совхозе, у рыбаков. Они все участвуют в создании нефтегазового комплекса. Общее впечатление о наших проблемах возникнет само собой. Матвеев производил впечатление простоватого, порой откровенно провинциального человека, но только потом я понял, насколько это умный и тонкий Политик. В Томской области не добывали нефть, поэтому своих нефтяников там не было. Все, что касалось нефтедобычи, возглавляли люди, приехавшие со стороны. У них был другой опыт жизни, другая Культура, другое образование. В партийных же и советских органах всех уровней работали местные кадры. Матвеев был как раз из них. До прихода нефтяников в Александровском районе текла неторопливая, размеренная жизнь. Мне рассказали, что совсем недавно в райцентре было всего два автомобиля. И однажды, вылетев навстречу друг другу из-за угла, они столкнулись. Целый район в один миг лишился всего наличного автотранспорта. Руководство района погоревало немного и успокоилось: "В следующую навигацию из области пришлют еще две машины. А пока поездим на лошадках". И вот в такую глухомань приехали сотни людей с высшим образованием, высокой Культурой и опытом работы на прекрасных предприятиях, не один раз бывавшие и в Большом театре, и в Русском музее, знающие, что такое налаженный быт, асфальтированные улицы и тротуары. Они принесли с собой совершенно другую жизнь, выдвинули такие требования к условиям своего быта, о которых на Севере боялись заикаться.   Матвеев не только понял, но сразу поддержал их. При этом везде подчеркивал: все условия для себя можем создать только мы сами. Он и мне посоветовал осваиваться на Севере самому. Газетчику трудно без друзей и самого широкого круга знакомых. Если их нет, это сразу отразится на его работе. Потому что, чем больше друзей и шире связи, тем больше Информации в его руках. Еще по опыту работы в Рубцовске я понял, что у собственного корреспондента областной газеты должны быть самые хорошие отношения с коллегами из районной газеты.   Я уже познакомился в "Северной звезде с редактором Новокшоновым, заведующим отделом промышленности Николаем Стригунковым. Николай провел меня по кабинетам, представил остальным сотрудникам. Но главные знакомства, конечно, должны быть в Стрежевом. Туда и отправился я через день или два после приезда в Александровское. Единственная связь райцентра со Стрежевым осуществлялась с помощью вертолетов. Билеты на них не продавали, потому что в Стрежевом еще не было оборудованного аэропорта и, следовательно, авиакассы. Чтобы улететь, надо было договариваться с пилотами. Они брали пассажиров бесплатно и с этим не было проблем, если у командира вертолета было хорошее настроение.   Но если ему с утра не угодила жена или он встал не с той ноги, он мог не взять на борт ни одного человека. Никакой ответственности за это пилоты не несли. люди сидели в аэропорту и молча ждали следующего вертолета. А если и у его командира оказывалось плохое настроение... В общем, меня такое положение не совсем устраивало. И я пошел к командиру авиаотряда Красилову. Нефтяной Север осваивали молодые и сильные люди. Командир авиаотряда тоже оказался молодым. Я объяснил ему, что по служебным делам мне придется часто летать и в Стрежевой, и на нефтяной промысел и если мы не подружимся, и не станем выручать друг друга, газете "Красное знамя" будет плохо. Её читатели вынуждены будут пользоваться устаревшими новостями. Красилов был хорошим пилотом и всепонимающим человеком. Через два месяца, когда я вез в Александровское семью, он здорово выручил меня. А сейчас сказал: - Я передам в диспетчерскую, чтобы вас отправляли первым же бортом. Пилоты почему-то всегда использовали этот термин. Самолеты и вертолеты на их языке назывались бортами. Пока я ждал вертолет на Стрежевой, мы разговорились с командиром. Оказалось, что он заядлый охотник. Я тоже любил охоту, меня приучил к ней отец, родившийся и выросший в селе Таган, расположенном на берегу озера Чаны. В ранешние времена оно славилось обилием дичи. Охотиться отец начал рано, своего первого гуся он добыл, когда ему было лет двенадцать. - А на кого охотитесь вы? - спросил я командира - Через неделю-две начнут токовать косачи, - ответил он. - Удивительное зрелище. А как только пойдет река, откроется охота на уток. Я попросил его, чтобы он как-нибудь взял меня с собой и командир авиаотряда пообещал это сделать. В Стрежевом с вертолетной площадки до поселка авиапассажирам приходилось добираться пешком или в кузове самосвала. Я попросил шофера, чтобы он высадил меня около конторы бурения. Разработка месторождения начинается с проходки скважин, поэтому захотелось поближе познакомиться с буровиками. Начальником конторы бурения оказался крупный, плотно сложенный черноволосый мужчина с широкими и крепкими, как у плотника, ладонями. Он стиснул мою руку, словно клещами, и произнес: - Зибницкий. Я представился. Перед Зибницким на столе лежала карта Советского нефтяного месторождения. Внутри контура нефтяной залежи, обведенного жирной линией, пестрели сплошные черные точки. - Это скважины, которые уже пробурены и те, что нам еще предстоит пройти, - кивнув на карту, сказал Зибницкий. - Были когда-нибудь на буровой? - Только у геологов, - сказал я. - Через десять минут я должен лететь на закладку новой скважины. Если есть желание, могу взять с собой. Снова пришлось ехать на вертолетную площадку, Правда, на этот раз в машине Газ-69, единственном и самом комфортабельном в то время вездеходе. Когда в иллюминаторе вертолета показалась буровая, я посмотрел на горизонт.   У самого его края узкой полосой синела тайга. Все пространство до неё занимала пойма, пересеченная протоками, занесенными снегом ложбинами, большими и малыми озерами. Нефтяные пласты залегали под поймой. Я не представлял, как можно вести здесь работы весной, когда наступит половодье. Спрашивать об этом Зибницкого было бесполезно - из-за шума мотора в салоне невозможно было расслышать друг друга. У буровой нас ждал мастер Андрей Вохмин. Когда мы разговаривали с ним, он все время поворачивался боком, постоянно переспрашивая вопросы, и я понял, что Вохмин недослышит на одно ухо. Он провел нас в свой старый, видавший виды обшарпанный вагончик. В нём стояла кровать, заправленная не очень свежим одеялом, и стол, с одного края которого примостилась рация. Я узнал, что этот вагончик ездит с ним от буровой к буровой уже два года. Это вторая квартира мастера. Если собрать все дни, которые Вохмин проводит дома и на буровых, получится, что здесь он бывает гораздо чаще. Но он сам выбрал себе профессию. Жене и дочери приходится делить вместе с ним все его тяготы. Андрей Вохмин был известен в области, как один из лучших буровых мастеров. Его бригада побила все рекорды по скорости проходки скважин. И я понял, что Николай Зибницкий взял меня с собой не случайно. Сегодня бригада приступала к бурению новой скважины и перед началом работ необходимо было провести с буровиками пусковую конференцию. Наметить глубину скважины, подробно проштудировать её разрез, давление в каждом пласте и прочие технологические тонкости. Короче говоря, не допустить того, чтобы они, не зная броду, совались в воду. Иначе недалеко до беды: аварии на нефтяных скважинах встречаются довольно часто. После того, как совещание закончилось и буровики разошлись по своим рабочим местам, в вагончике остались только Вохмин с Зибницким. Я задал вопрос, который не давал покоя еще в вертолете, когда мы летели на буровую. Как они работают здесь во время разлива Оби? - А так и работаем. - Зибницкий показал рукой на окно, за которым простиралась пойма. - Продукты подвозим на моторной лодке. Катер здесь не пройдет, вертолету сесть негде. А чтобы буровая не утонула, насыпаем для неё остров. На промысле сразу видно, какая скважина бурилась зимой, а какая летом. Для тех, которые проходим зимой, никакой подсыпки не надо. - А как же переезжаете с точки на точку? - спросил я. - Для этого отсыпаем дорогу между скважинами. - Но это же адова работа, - вырвалось у меня. - А что прикажете делать? - Зибницкий строго и, как мне показалось, даже сердито, посмотрел на меня. - Ждать, когда пойма замерзнет, чтобы по ней снова можно было ездить на машинах? В следующем году промысел должен дать полтора миллиона тонн нефти. Не пробурив скважин, её не добудешь. Снаружи раздался рев дизельных двигателей. Вохмин повернул голову, прислушался. Потом сказал: - Начали забуриваться. Надо выйти, посмотреть. Мы вышли из вагончика. Высоко поднявшись над синей, зубчатой кромкой тайги, светило холодное северное солнце. Ослепительный снег резал глаза. Но около буровой его не было. Там все перебуровили трактора, бульдозеры, краны. На мостках суетились люди.   Верховой рабочий, находившийся на маленькой площадке почти у самой верхушки буровой, цеплял стоявшую вертикально свечу из нескольких труб, она поднималась, нижний конец её хватали буровики на мостках, подводили к устью скважины, свеча с шипением наворачивалась на трубу, уходящую в глубь земли, и вся процедура повторялась снова.   В движениях людей была такая слаженность, что у Зибницкого загорелись глаза. Я не знал, что это было: удовлетворение работой или счастье. Ведь счастье - не только любимая женщина, дети, достаток в семье. Но и удовлетворение от работы. Если не любишь дела, которым занимаешься, никогда не ощутишь полной мерой, что такое настоящее счастье. - Куда вас подбросить? - спросил Зибницкий, когда мы приземлились в Стрежевом и уселись в поджидавшую нас у вертолетной площадки машину. - В нефтегазодобывающее управление "Томскнефть", - сказал я. У конторы нефтяников мы расстались. Пожимая на прощанье руку, Зибницкий сказал: - Будете в Стрежевом, заходите к нам. Буровики - люди приветливые. Я пообещал непременно бывать у него. Буровики показались мне не только приветливыми, но и интересными людьми... Начальника "Томскнефти" Бориса Михайловича Шушунина не оказалось на месте, он уехал на промысел. - Зайдите к главному инженеру Николаю Филипповичу Мерже, - посоветовала секретарша. Но у главного инженера шло не то совещание, не то обсуждение каких-то производственных вопросов. Я сел на стул около дверей и стал ждать. Когда люди вышли из кабинета, секретарша доложила обо мне. Николай Филиппович Мержа оказался сухим, высоким, словно каланча, человеком. Он некоторое время смотрел на меня сверху вниз, потом пригласил сесть к столу. Я рассказал ему о поездке на буровую и спросил, почему в следующем году надо обязательно добыть полтора миллиона тонн нефти. Ведь ради этого людям приходится работать в нечеловечески трудных условиях. - Вы представляете, что такое создать совершенно новый район нефтедобычи среди болот и непроходимой тайги? - спросил он и в упор посмотрел на меня, по всей видимости, ожидая ответа. Но поскольку я молчал, Мержа продолжил: - Надо наладить транспортное снабжение, провести линию электропередачи, возвести город, обустроить промысел, проложить нефтепровод. На все это требуются миллионы рублей. Их берут из нашего с вами бюджета. Вернуть эти деньги может только нефть. Чем быстрее мы начнем её добывать, тем раньше отдадим взятые у народа деньги. Следующей весной мы должны пустить нефтепровод Александровское-Нижневартовск. А еще через два года - магистраль диаметром 1020 миллиметров Александровское - Анжеро-Судженск. Для того, чтобы заполнить такую трубу, нужно вывести Советское месторождение на проектную мощность. - Он помолчал немного и сказал: - Мы будем перекачивать по ней и самотлорскую нефть. Вы что-нибудь слышали о Самотлоре? - Нет, - честно признался я. - Это совсем рядом с нами. Каких-то семьдесят километров от Стрежевого. В Советском Союзе было много проектов, которые удивляли весь мир. В тридцатых годах, когда создавалась тяжелая индустрия, страна за считанные годы возвела Магнитку и Кузнецкий металлургический комбинат, Горьковский автомобильный, Сталинградский, Харьковский и Челябинский тракторные заводы, "Уралмаш", авиационную и химическую промышленность. В пятидесятых годах, осваивая целину, распахала и засеяла огромные пространства Сибири и северного Казахстана. Но создающийся Западно-Сибирский нефтегазовый комплекс во много раз превосходил все то, что приходилось делать до сих пор. Я только сейчас начинал понимать, что томский Север был лишь малой частью его. Если приходится строить город для разработки Советского месторождения, то что же тогда надо возвести для освоения Самотлора и других месторождений тюменского Севера? - А какие еще месторождения, кроме Советского, удалось открыть на томском Севере? - спросил я. - Советское самое крупное. Месторождения с запасами менее пяти миллионов тонн на сегодняшний день разрабатывать экономически невыгодно. Их несколько. Когда построят линии электропередачи, проложат нефтепроводы, примутся и за них. Но мы надеемся, что Александровская нефтеразведочная экспедиция откроет нам еще что-нибудь. Разведано далеко не все. Мержа был таким же увлеченным человеком, как и все, кто приехал осваивать томский Север. Я тоже уже начал чувствовать себя северянином, все больше и больше влюбляясь в этот суровый край. Любая встреча с покорителями сибирских недр была для меня, выросшего на юге Сибири, открытием. Поэтому писалось легко, мои материалы начали мелькать на страницах "Красного знамени". Но кроме нефтяников и геологов, приехавших сюда из дальних краев, здесь жило немало людей, занимавшихся исконным сибирским промыслом. Через два или три дома от редакции газеты "Северная звезда находилось небольшое одноэтажное здание с новенькой вывеской "Александровский коопзверопромхоз".   Я проходил мимо него несколько раз и взгляд все время цеплялся за эту вывеску. Однажды, не выдержав, открыл дверь этого здания. Директором коопзверопромхоза оказался упитанный человек среднего роста с небольшим, выпирающим из-под помятого пиджака животиком. На меня он не произвел впечатления. Зато интересным показался главный охотовед Михаил Кишкович. Мы быстро подружились. Миша был выпускником охотоведческого факультета Иркутского сельхозинститута и приехал в Александровское по распределению. Жил он один в небольшом деревянном доме и к нему часто заходили возвращавшиеся с таежного промысла охотники. Стал к нему наведываться и я. Каких только рассказов про охотничьи приключения не довелось там услышать. И про то, как росомаха нападала на молодых лосят, как медведь охотился на матерого сохатого, как соболь научился вытаскивать из капкана приманку, не попадая в него. Ну и, конечно же, про то, как охотники чуть не голыми руками ловили рябчиков, когда надо было приготовить обед. Однажды, не вытерпев, я сказал: - Хоть бы один раз взяли с собой в тайгу. Миша с удивлением посмотрел на меня и спросил: - А ты разве тоже охотник? - Конечно, - сказал я. - Ну так пошли завтра на косачиный ток, - предложил Миша. - Я недавно видел косачей совсем недалеко от поселка. Я тут же вспомнил командира авиаотряда Красилова и спросил: - А могу я пригласить еще одного человека? - Да хоть двух, - сказал Миша. - Там такой ток, что косачей на всех хватит. На охоту мы отправились дня через три, потому что Красилов был занят и раньше этого времени освободиться не мог. А вылазку на косачей ему сделать очень хотелось. Вышли мы часов в шесть утра, когда поселок еще спал и на небе светились льдистые звезды. Хотя была середина апреля, ночью еще стояли холода и подмерзший снег хрустел под ногами. Но дышалось и шагалось легко, потому что в воздухе уже пахло весной. У Красилова с Мишей были новенькие мелкокалиберные винтовки, мне Миша выдал из своего арсенала старенькое охотничье ружье "Белку с выщербленным прикладом и десяток патронов к нему. Прошагав километра три по накатанной лесной дороге, по которой местные жители ездили на заготовку дров, мы свернули в тайгу и еще с километр продирались по снегу, потому что тонкий наст не выдерживал нашего веса и мы часто проваливались чуть не по пояс. Наконец, совершенно выбившись из сил, добрались до какой-то поляны. - Вот здесь и должны быть косачи, - сказал Миша, снимая с плеча винтовку и усаживаясь на кочку около тонкой сосенки. - Где? - спросил Красилов, оглядывая поляну. - Здесь, - сказал Миша. - Надо только спрятаться за соснами, чтобы они нас не заметили. Скоро прилетят. Мы рассредоточились вокруг поляны так, чтобы она простреливалась с каждой точки, и стали ждать. Звезды, растаяв в утренней сини, испарились с неба, над тайгой, окрашивая снег в розовый цвет, поднялась заря. Мы замерли в напряжении. Вскоре в глубине леса раздался шум, мы затаили дыхание и увидели, как из него, свистя крыльями, вылетела крупная серая птица и села на нижнюю ветку недалеко от меня. Я ни разу в жизни не видел живого тетерева и сначала не понял, кто сидит передо мной. На картинках все тетерева были черными, с красными бровями и раскинутыми веерами красивыми хвостами.   Этот же походил на небольшую домашнюю курицу. Он покрутил головой, оглядывая поляну со своей ветки, переступил с ноги на ногу и вдруг, испугавшись чего-то, вспорхнул и исчез в тайге. Вслед ему раздались два сухих щелчка. Это Миша и Красилов выстрелили из своих винтовок. Я высунулся из-за сосны. - Ты чего не стрелял? - сердито спросил меня Красилов. - Мы же решили охотиться на косачей, - сказал я. - А это кто был? - Кто? - спросил я. - Тетерка, кто же. Красилов не на шутку рассердился, потому что с того места, где находился я, промазать было невозможно. Чтобы успокоить его, Миша строго сказал: - Мужики, не надо шуметь. Иначе распугаем всю дичь. Мы снова затаились за деревьями. Но то ли косачи раздумали прилетать на свой ток, то ли мы оказались невезучими, наши ожидания были напрасными. Простояв часа два и поняв, что никакой охоты уже не будет, мы, не солоно хлебавши, направились домой. Красилов был сильно разочарован и все зло пытался сорвать на мне. - Если бы не послушал тебя, - сказал он, - не потерял бы столько времени. Мне сегодня нужно было летать, а я из-за этой охоты отправил другой экипаж. Я прекрасно понимал его, но помочь в этой ситуации ничем не мог. Миша шел в двух шагах сзади нас, молча слушая ворчание командира авиаотряда. Когда мы уже выбирались на дорогу, он вдруг тихо, но требовательно скомандовал: - Стой! Мы замерли. Миша повел глазами в сторону и метрах в сорока от себя у низких кустиков прямо на снегу мы увидели табунок белых куропаток. Красилов осторожно снял с плеча винтовку, я последовал его примеру. Три выстрела прозвучали почти одновременно. Но на снегу осталась только одна куропатка, остальные улетели. В неё попал Красилов. Он кинулся к ней, схватил за мохнатые лапки и победно поднял над головой. Я понял, что он простил нас за неудачно организованную охоту. Я тоже был доволен. Впечатления от первой вылазки в тайгу остались у меня на всю жизнь... В середине апреля на Север прилетел первый секретарь Томского обкома Партии Лигачев. Мне позвонили об этом из редакции и попросили связаться с райкомом, потому что первую остановку Лигачев делал в Александровском. Все знали, что нефтегазовый комплекс Томской области был главным детищем Егора Кузьмича. Как мне рассказали, до 1944 года Нижневартовский район, в котором, как оказалось, сосредоточены главные нефтяные богатства всего Советского Союза, принадлежал Томской области. Но в то время он не имел практически никакого экономического значения. Зимой с ним не было даже регулярной почтовой связи. Летом пароход из Томска до Нижневартовска ходил два раза в месяц.   Поэтому руководство области во что бы то ни стало решило избавиться от самой дальней своей территории. Тогдашний первый секретарь обкома Партии Марченко был даже по этому вопросу на приеме у председателя Верховного Совета СССР М.И. Калинина. И убедил его, что Нижневартовский район следует отдать Тюменской области. Она и без того занимает почти полтора миллиона квадратных километров, так что одним удаленным районом для неё больше, одним меньше - не имеет значения. Лигачев был волевым, энергичным человеком, хорошо понимавшим, что без развития индустрии Томская область, единственным богатством которой являлся лес, не может выйти в передовые регионы страны. Если бы не сам город Томск с его вузовскими и научными традициями, область была бы обыкновенным захолустьем.   Лигачев нередко повторял слова Ленина о том, что к Северу от Томска царит патриархальщина, полудикость и самая настоящая дикость. До его переезда в область так оно, по сути дела, и было.   Деятельная натура Егора Кузьмича, помноженная на его ярко выраженное здоровое честолюбие, не могла смириться с этим. Я никогда не разговаривал с ним на эту тему, но, думаю, он провел немало бессонных ночей, размышляя над тем, как вывести область из состояния патриархальщины. Открытие на Севере нефтяных месторождений давало такую возможность. Самым характерным стилем работы Лигачева была открытость. Он стремился к тому, чтобы о его намерениях знало все население области. Потому что был уверен: народ может поддержать только те действия, которые понимает и о которых хорошо осведомлен. Лигачев старался до деталей вникнуть в каждую проблему, затем совместно с руководителями, имеющими к ней отношение, найти решение и сообщить об этом в Прессе. Выполнение всех решений, которые принимались с его участием, контролировались соответствующими райкомами или парткомами. Мне кажется, что если бы такая открытость была в работе всех партийных комитетов и, в первую очередь ЦК КПСС, Советский Союз никогда не рухнул. Получив из редакции наставления о том, что делать и как вести себя с первым секретарем обкома Партии, я позвонил в райком Матвееву. - Егор Кузьмич прилетает в два часа, - сказал он. - С аэродрома едет прямо в райком. Приходи сюда и жди. У меня немного спало напряжение. Скажу честно, до этого дня первые секретари обкомов казались мне чем-то вроде небожителей. Ведь каждый из них был членом ЦК КПСС, принимал участие во всех пленумах и съездах Партии, был самым осведомленным человеком в области, имел над ней полную власть. Я никогда не разговаривал ни с одним из них. И когда в редакции сказали, что я должен написать отчет о пребывании Лигачева на Севере, сразу почувствовал, как опустилось сердце. Никак не мог представить, о чем предстоит писать. И должен ли я присутствовать при всех разговорах первого секретаря обкома в райкоме, нефтегазодобывающем управлении, строительных организациях? Мне казалось, что я должен быть все время при Лигачеве, не отступая от него ни на один шаг. Иначе могу пропустить что-то важное и не сообщить об этом в своем отчете.   Но когда Матвеев сказал, что я должен ждать Лигачева вместе со всеми в райкоме, мне стало легче. Я страшно боялся быть на виду. В толпе надежнее, в ней всегда найдется спина, за которую можно спрятаться. Я пришел в райком пораньше, зашел к заведующему отделом промышленности Юрию Гридину и как бы между прочим спросил, долго ли Лигачев пробудет в райкоме. - Да нет, - сказал Гридин. - Основные дела у него в Стрежевом. Но что-то расскажет и нам. Лигачев стремительно появился в коридоре, за ним быстрым шагом спешил эскорт, состоящий из секретарей райкома и председателя райисполкома. Он хорошо ориентировался в здании и, не останавливаясь, прошел в кабинет первого секретаря.   Вскоре туда зашли приглашенные - заведующие отделами райкома, руководители некоторых предприятий и я. Лигачев сидел в кресле Матвеева, мы уселись вокруг длинного стола заседаний. Я впился глазами в первого секретаря обкома. Он был в темно-сером костюме и шерстяной трикотажной рубашке, его светлые волосы были зачесаны не то на бок, не то назад. Я понял, что он не придает особого внимания своей внешности. У него был вид очень занятого, озабоченного большими делами человека. - У нас, товарищи, очень большие дела на Севере, - сразу, без вступления начал Лигачев. - Как вы знаете, в нынешнем году Томская область должна направить на перерабатывающие заводы страны четыреста тысяч тонн нефти. Задача, прямо скажу, нелегкая, но выполнимая... Я торопливо записывал в блокнот все, что он говорил, стараясь не пропустить ни одного слова. Лигачев сказал, что созданию Западно-Сибирского нефтегазового комплекса огромное значение придают ЦК КПСС и правительство Советского Союза. Принято решение о том, что помощь в освоении сибирских недр будут оказывать многие крупнейшие города и союзные республики.   В частности, в Тюменскую область начнут поставляться строительные материалы и детали крупнопанельных домов из Москвы, Ленинграда, Киева, Новосибирска. Большая помощь будет оказана и Томской области. Нам нужно хорошо подготовиться к этой помощи и правильно использовать её, сказал Лигачев. Слушая его, я невольно чувствовал свою причастность к большим делам. Если с тобой делятся такой важной Информацией, если первый секретарь обкома Партии искренне и убежденно считает, что без твоего участия никакого Севера освоить нельзя, возникает чувство, что и Партия, и руководство страны оказывают тебе огромное доверие. Я думаю, что такое же чувство было и у всех остальных, кто находился в то время в кабинете. После того, как Лигачев закончил говорить, некоторые из присутствующих задали ему несколько вопросов. Он подробно ответил на них, при этом иногда шутил. У первого секретаря обкома было хорошее настроение и обстановка в кабинете казалась непринужденной. Я немного расслабился. Когда разговор был закончен и люди стали подниматься со своих стульев, Лигачев, останавливаясь взглядом на каждом, вдруг совершенно неожиданно для меня спросил: - Вторушин здесь? Я поднялся и все, как по команде, повернулись ко мне. - Останьтесь, - сказал Лигачев, не отводя от меня взгляда. Подождав, пока все выйдут, он спросил: - Как вы здесь устроились? Я понял, что он внимательно следил за всеми моими материалами, опубликованными в "Красном знамени". И они его, по всей видимости, устраивают. Если бы не устраивали, он бы не высказал желания познакомиться с корреспондентом областной газеты лично. Он бы его просто не заметил. Я посмотрел на Матвеева и сказал: - Работа здесь очень интересная. В Стрежевом, что ни человек - то личность. Со многими уже познакомился. Я доволен тем, что приехал сюда. - Квартиру уже получили? - спросил Лигачев. - Нет, - сказал я. - Пока живу на подселении. - Как же так? - Лигачев с укоризной посмотрел на Матвеева. - Ты представляешь, если бы мы в Томске не дали квартиру корреспонденту центральной газеты? Что бы о нас подумали? Вторушин для тебя такой же корреспондент центральной газеты, как для нас представители московских изданий. Матвеев изменился в лице и, опустив глаза, сказал: - С жильем у нас трудно, но квартиру ему мы подбираем. В ближайшее время получит. - Где хочешь найди, а чтобы к моему следующему приезду корреспондент "Красного знамени" квартирой был обеспечен. Мне было неудобно за этот разговор. Я подставил Матвеева, но лгать не мог. Я уже давно понял, что если человек не лжет, ему никогда не бывает стыдно за свое прошлое. Из Александровского Лигачев полетел в Стрежевой. На аэродроме я оказался в числе провожающих, надеясь вслед за ним отправиться туда первым же вертолетом. Прощаясь за руку с каждым из провожавших, Лигачев, увидев меня, строго сказал: - А вы что здесь стоите? Идите в мой вертолет. Я был потрясен отношением первого секретаря обкома к корреспонденту своей газеты. В последние годы правления Горбачева и во время пребывания у власти Ельцина о Егоре Кузьмиче Лигачеве было написано и рассказано много небылиц. Я рассказываю лишь о том, чему был непосредственным свидетелем. Пока Лигачев прощался с провожавшими, я зашел в вертолет и сел у иллюминатора. Вскоре рядом со мной сели Матвеев и Лигачев. Когда вертолет поднялся в воздух, Лигачев, наклонившись ко мне, сказал: - Корреспондент должен быть настойчивее. Вы летите не на прогулку, а выполнять свою работу. Мне не оставалось ничего, как поблагодарить его за заботу В Стрежевом Лигачев пробыл почти два дня. Он съездил на месторождение сначала к буровикам, потом к нефтяникам. Побывал на сборном пункте нефти, расположенном на берегу Оби. Походил вокруг резервуаров, из которых томская нефть с началом навигации будет перекачиваться в танкеры. Некоторые резервуары уже были полны нефтью. Поговорил с людьми, работающими здесь. Особенно тщательно он разбирался со строительством жилья. Первый микрорайон будущего города Стрежевого возводили деревянным. Теплотрассу к домам проложили, но ни водопровод, ни канализация не действовали. люди терпели жуткие неудобства. Лигачева это вывело из себя и со строителями он говорил очень жестко. Перед тем, как возвратиться в Томск, он провел совещание, на которое кроме руководителей был приглашен весь актив Стрежевого. Красный уголок управления "Томскнефть" был забит до отказа. Лигачев поблагодарил людей за работу, назвав по имени многих передовиков. Потом сказал: - Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР предусматривает комплексное решение проблемы ускоренного развития нефтедобывающей промышленности в Западной Сибири. Сюда входит не только обустройство нефтяных промыслов, внедрение новой техники и технологии нефтедобычи, но и строительство жилых домов, объектов коммунального и культурно-бытового назначения с обеспечением максимального благоустройства их. Именно эта сторона вопроса до сих пор не нашла в Стрежевом своего решения. Мы не допустим отставания в развитии систем жизнеобеспечения людей. Оттого, в какой квартире живет человек, во многом зависит его настроение, а, значит, и производственные успехи. Строительство жилья и объектов социально-бытового назначения должна взять под особый контроль районная партийная организация. После Лигачева выступали руководители строительных организаций, начальник управления "Томскнефть" Шушунин, рабочие. Выступил и первый секретарь Александровского райкома Партии М.А. Матвеев. В конце совещания было принято решение, в котором указывались конкретные сроки сдачи тех или иных объектов. Лигачев отправился в аэропорт, чтобы возвратиться в Томск, а я сел писать отчет о его пребывании на Севере. Отчет надо было сделать в течение суток и через стенографистку передать в редакцию. Но материала было так много, что я не знал, с чего начать. Блокноты распухли от записей, одна проблема завязывалась в тугой узел с другой. В конце концов (дело было уже под утро) я написал отчет, но, когда стал его перечитывать, он показался мне слишком громоздким и рыхлым. Расстроенный, я отложил его в сторону и лег спать. Через два часа проснулся, перечитал то, что написал, выбросил все несущественные детали и отчет сразу приобрел стройный вид. Я еще раз понял простую истину: умение сокращать собственный материал для журналиста иногда не менее важно, чем умение писать. Через два дня отчет о пребывании первого секретаря обкома на Севере области появился в "Красном знамени". Никаких замечаний в редакции мне не сделали, значит моей работой остались довольны. Между тем, приближалось Первое мая - праздник, который мы привыкли отмечать с детских лет. Сугробы набухли и осели, на дорогах Александровского появились робкие ручейки. Местные охотники смолили лодки, красили искусно вырезанные из дерева утиные чучела. Весна уже витала в воздухе, однажды утром, выйдя на крыльцо, я услышал крик лебедей. Я долго вглядывался в небо, пока не увидел их над краем поселка. Лебеди тянули на Север вдоль берега Оби. У меня заныло под ложечкой. Три месяца я не видел жену и сына и, конечно, безумно соскучился по ним. Я знал, что многие на Севере жили без своих семей потому, что не имели пока жилья. Как мне сказали, Лигачев в Томске тоже жил один. Жена осталась в Москве вместе с сыном, который учился в институте стали и сплавов. В Томск она наведывалась не так часто и подолгу там не оставалась. Но что мне до других, когда тоска по дому разъедает сердце? По моим расчетам на то, чтобы слетать из Александровского в Барнаул и обратно надо было шесть дней. Четыре дня на дорогу в оба конца и два дня на то, чтобы побыть дома. Из этих шести дней два приходилось на праздники, так что надо было решить вопрос с остальными четырьмя. Первая и самая простая мысль, которая пришла в голову, позвонить редактору и отпроситься. Александр Николаевич Новоселов человек строгий, но добрый. Он все поймет и отпустит. Но тут же пришла другая, не менее простая мысль: ты работаешь в газете всего три месяца, а уже лезешь к редактору со своими личными вопросами. Слишком уж некрасиво. Можно, конечно, придумать причину, сказать, что в семье кто-то заболел, но я не умел врать. К тому же вранье сразу бы вылезло наружу. Заболеть на праздники можно лишь в том случае, если уж очень этого захотел. Это бы выглядело еще некрасивее.   Я выбрал третий путь Написал репортаж и несколько коротких заметок, двадцать восьмого апреля передал их через стенографистку в редакцию, поздравил всех с праздником и попросил, чтобы в следующий раз меня вызвали по телефону пятого мая. 29 апреля я вылетел в Барнаул. Весна на Север уже пришла окончательно, александровский аэродром развезло настолько, что по летному полю можно было ходить только в охотничьих сапогах с отвернутыми голенищами. Самолеты АН-2 стояли на приколе, все авиаперевозки осуществлялись вертолетами. Лететь надо было с пересадками и первая из них предстояла в Колпашево. Я еще накануне сходил в авиаотряд к Красилову и выяснил, что 29 апреля из Александровского в Колпашево идет вертолет МИ-8. Красилов оставил для меня в нём одно место. В Колпашево мы прилетели после обеда. Здание аэропорта, куда я кинулся за билетом на ближайший рейс до Томска или Новосибирска, походило на растревоженный улей. В зале для пассажиров нельзя было протолкнуться, на улице стояли толпы людей. Как потом выяснилось, все эти люди собрались из северных поселков, где тоже развезло аэродромы, и всем им надо было улететь в Томск или Новосибирск, а самолетов не было. Двадцать девятого в Томск ушел один АН-2, в который входит всего двенадцать человек, и его брали с боем. Тридцатого было два или три самолета и ни на один из них попасть мне тоже не удалось. Не помогло и удостоверение корреспондента. Когда я показал его начальнику аэропорта, он сказал: - Ты посмотри, сколько у меня сидит женщин с детьми, в том числе грудными. Что мне с ними-то делать? Утром 1-го мая пассажирский зал аэропорта неожиданно опустел. Когда я спросил, куда делись люди, мне ответили: уехали на "Ракете. На Оби открылась навигация и по ней пошли пассажирские суда до Томска. Мое настроение окончательно упало. Самолетов нет, "Ракету я проспал. В сердце начало закрадываться отчаяние. Впервые пришла мысль, что в Барнаул мне уже не попасть. И вдруг слышу, как по громкоговорителю объявляют о том, что начинается регистрация авиабилетов на рейс до Новосибирска. Я кинулся к кассе и понял, что на свете бывают чудеса. В самолете оказалось свободным одно место. Дальше пошла сплошная полоса везения. В ту самую минуту, когда мы приземлились в новосибирском городском аэропорту, по радио объявили регистрацию на рейс до Барнаула. Здесь уже летали не АН-2, а очень удобные двухмоторные самолеты ИЛ-14. После "Аннушки", в которой приходилось сидеть на расположенных вдоль бортов откидных металлических сиденьях, ИЛ-14 с мягкими креслами в белых чехлах и симпатичной стюардессой, раздающей перед взлетом леденцы, казался авиалайнером самого высшего класса. Я был безумно рад, что в нём нашлось место для меня. В двенадцать часов дня я прилетел в Барнаул. Здесь было тепло, над аэродромом светило яркое, ласковое солнце, на тополях набухли почки, разносившие будоражащий запах весны. Даже не верилось, что на земле может быть такая погода. Улицы города были заполнены людьми, возвращавшимися с первомайской демонстрации. Все были легко одеты, девчонки казались одна красивее другой. С далекого Севера я попал в совершенно иной мир, сказочный и прекрасный. В моем воображении уже стоял накрытый стол, во главе его я, по одну руку от меня жена, по другую - сын. Я так соскучился по ним, что от предвкушения встречи учащенно стучало сердце.   Добравшись до дому, долго искал в сумке ключ, чтобы открыть дверь самому и оказаться для жены полным сюрпризом. Но когда я зашел в квартиру, в ней стояла тишина, от которой заложило уши. Ни жены, ни сына не было. Я постоял в растерянности посреди комнаты, соображая, что делать дальше, и пошел к отцу. Подумал, что жена может быть у него. А если она ушла к кому-нибудь в гости, отец должен знать об этом. Отец вместе с внуком сидели за праздничным столом. Увидев меня, сын соскочил со стула, я схватил его на руки, прижал к себе. - А мама уехала с Поповыми, - сказал сын таким голосом, словно сообщал радостную Новость. - Когда? - спросил я, опуская его на пол. - Вчера после обеда, - сказал отец. - Куда-то под Шелаболиху. А куда - не знаю. У меня сразу упало настроение. Я сел на стул, опустив голову. - Сходи к Зоиной матери, может она скажет, куда они уехали, - посоветовал отец. Он хорошо понимал мое состояние и даже не стал спрашивать о том, как я устроился на Севере. Я пошел к Поповым. Виктор с Зоей были всегда легки на ногу и постоянно куда-то уезжали. Они объездили весь Алтай, лучшими праздниками для себя считали дни, проведенные на природе. Они любили большие компании, в их, в общем-то, не очень просторной квартире всегда жили какие-то знакомые, а часто и совсем незнакомые люди. Когда они выезжали на природу, обязательно брали с собой друзей. Чаще всего с ними ездил редактор Алтайского книжного издательства Александр Сергеевич Тресков с женой Надей. Неоднократно бывали в их компании и мы с Валентиной. Зоина мать Агриппина Васильевна, увидев меня, всплеснула руками. - А Валентина-то вчера уехала с нашими, - растерянно сказала она. - Куда? - спросил я. - Куда-то под Камень. Сейчас вспомню. - Она потрогала пальцами виски, опустила голову и сказала: - В Шелаболиху. - Агрипина Васильевна, не будете возражать, если я попытаюсь найти их по телефону? - спросил я. - Проходи, звони, - она показала рукой на телефон. Я знал, что Первого мая никого нет на работе. Это был один из любимейших праздников советского народа. И хотя он назывался Днем международной солидарности трудящихся, никто ни о какой солидарности не думал. Первое мая означало, что наконец-то закончилась долгая сибирская зима и на нашу суровую землю пришла весна.   На деревьях набухли почки, на лесных проталинах зацвели подснежники, согретые солнцем бугорки и поляны зазеленели радующей сердце изумрудной травкой. Все нормальные люди сидят в этот день за столами, пьют вино и радуются пришедшему теплу. И я, направляясь к телефону, не верил, что в этот день мне удастся до кого-то дозвониться. Но мне опять повезло. Когда я позвонил в райисполком, на другом конце телефонного провода сразу же откликнулись. Оказывается, у телефона сидел дежурный.   Поздоровавшись и поздравив с праздником, я начал объяснять ему, что в их районе на берегу какой-то речки находится корреспондент "Известий" по Алтайскому краю Зоя Михайловна Александрова и её муж писатель Виктор Николаевич Попов). Надо разыскать их и сказать, что в Барнаул прилетел Станислав Вторушин.   Больше ничего передавать не надо. Они сами решат, что делать дальше. Сегодня отношения между людьми уже совсем не такие, какими они были в те времена. Из нашей жизни ушло бескорыстие и стремление помочь друг другу, без которых невозможно было бы выжить в трудные дни. На просьбу незнакомого человека ни с того, ни с сего поехать куда-то и разыскать кого-то сегодня обязательно спросят: "А кто будет платить за бензин и услуги?"   В то время подобных вопросов не задавали, помочь человеку считалось святейшей обязанностью каждого, кого попросили. Дежурный райисполкома обещал что-нибудь придумать. А я вернулся к отцу и Первое мая мы встретили у него. Вечером мы с сыном пошли домой.   А утром, когда мы еще спали, в квартиру ввалились Попов с Зоей и Тресковы. Позади них, не скрывая счастливой улыбки, стояла моя жена. Попов сграбастал меня, притиснул к себе и сказал: - Одной бутылкой, старик, тебе не обойтись. Ты своим появлением праздника нам не испортишь. Оглавление www.pseudology.org