М.:  2006. – 464 с. Тираж - 300 экз Юрий Викторович Шапиро Воспоминания о прожитой жизни Часть девятая В Омсукчане в доме у Инны Рыбалко я познакомился с интересной парой, мужем и женой, немолодыми людьми с очень интересной судьбой. Отец моего нового знакомого фамилию которого я запамятовал - кажется Злобин? был известным меценатом и был близок с многими выдающимися людьми конца серебряного века. На его юбилей несколько великих артистов и писателей вскладчину купили золотой портсигар и оставили на нём свои факсимиле.   Во время гражданской Войны он и его семья бежали в Харбин, где прожили до 1945 года. Отец семейства к тому времени умер, сын был взрослым человеком, был женат. В августе после взятия Харбина советскими войсками он был арестован и отправлен на Колыму. Его освободили летом 1955 153 года и он стал работать в Омсукчанской больнице. Из Харбина к нему приехала жена и привезла единственную сохранившуюся ценность - золотой портсигар его отца. Я держал его в руках, на его крышке платиной по золоту были выгравированы подписи Шаляпина, Собинова, Горького, Станиславского.....   Я рассказал о этом Нине Ивановне Собиновой, но она не помнила фамилии мецената. Однажды меня вызвали в отдалённый от Сеймчана посёлок Эльген. Вольнонаёмный рабочий получил травму черепа и нуждался в помощи. Больницы в Эльгене не было, зато там был огромный лагерь - Берлаг. От ближайшего берега он отстоял километров на 700, но лагерь этот был необычный - каторжный. Ни с чем подобным я не встречался, хотя в лагерях к тому времени бывать приходилось. Когда я приехал в Эльген раненый лежал в помещении почты. Осмотрев его я понял, что его нужно срочно оперировать.   Везти его в Сеймчан было нельзя, транспортировку он бы не выдержал. В Берлаге была больница, но когда я заговорил о том, что нужно попытаться договориться с лагерным начальством и получить разрешение на операцию в лагерной больнице меня подняли на смех. Я попросил соединить меня с начальником лагеря, представился ему, рассказал о ситуации и изложил просьбу о помощи. В ответ вначале раздалось невразумительное мычание за которым последовал отборный мат которым он перемежал упоминание о моих ближайших родственниках, моей глупости и о дурацком времени - "попробовал бы ты,................. , год тому назад обратиться с такой просьбой, я бы тебе показал!"   Я прекратил разговор и позвонил в Сеймчан Никитину - первому секретарю райкома, обрисовал положение в котором нахожусь и сказал, что иного выхода нежели операция в лагерной больнице нет. Андрей Никитович сказал мне, что бы я не отходил от телефона и что мне позвонят, Через пять минут позвонил начальник лагеря, сказал мне, что я его не так понял и что сейчас подъедет машина и меня с раненым пропустят в лагерь, но предупредил, что сразу после операции мы должны покинуть территорию лагеря.   Через некоторое время подошла машина, мы погрузили в неё носилки и тронулись в путь. Обычный лагерь был огорожен колючей проволокой по периметру которой стояли вышки с охраной. Берлаг был огорожен забором высотой около 4 метров. На вахте нас ждал капитан, начальник режима. Машина была тщательно осмотрена, ворота открылись, и она въехала в зону. Меня провели через вахту. "Оружие и документы сдать"- потребовал дежурный. Оружия у меня не было, паспорт я сдал и прошёл в зону. Больница помещалась неподалёку от вахты. Первое, что я увидел это номера на одежде заключённых. Номера были на шапке и левой стороне телогрейки. Каторга! Не так уж был глуп начальник лагеря, не желавший пускать меня на его территорию. "Гражданин начальник, заключённый номер....... докладывает, что больница готова. "   Перед нами стоял невысокий человек с серым лицом, худой. "Это лагерный хирург, сказал мне капитан, он Вам поможет". Носилки с раненым внесли в операционную. Больница была хорошо оснащена. Пока шла подготовка к операции я представился лагерному врачу и назвал свою фамилию. "Доктор Чудинов" - ответил он. Мы помылись и приступили к операции. Я понял, что помогает мне хирург высокой квалификации, помогает очень тактично, в моей жизни это была первая трепанация черепа, и доктор не мог этого не понять. Операция закончилась, больного положили на носилки и унесли в машину. Мы простились. Чувство безысходности, было написано на его лице. Я был для него человеком из другого мира, но и я попал в мир о котором мог только догадываться. Он был тронут моим уважительным к нему отношением, которое диссонировало с приказным тоном охраны.   Спустя год на месте Берлага стояли полуразрушенные бараки, он канул в наше проклятое прошлое. Чудинов освободился, работал в Магаданской больнице, его восстановили в партии. Спустя некоторое время он был исключён из неё, якобы за то, что он скрыл, что работал при немцах на оккупированной территории. Мне рассказывал Юлиан Рабинович, что он работал вместе с ним на Сахалине, куда был направлен после окончания института, но это было до ареста Чудинова. Дальнейшей судьбы его я не знаю, но когда я вижу портрет Солженицина с номером Щ-232 на бушлате я вспоминаю Чудинова.   Хирургом женского лагеря в Верхнем Сеймчане работал Борис Рабинович. Он был старше меня, окончил 2 Московский медицинский институт. Судьба его была непростой. Его отец, Наум Моисеевич Рабинович заведовал отделом медицинской статистики больницы им. Боткина в Москве и был арестован вместе с главным врачом этой больницы Шимелиовичем. Борис окончив институт был направлен на Колыму, в Систему ГУЛАГа. Начальство, получив сведения о аресте его отца решило от греха подальше сплавить Бориса на лесоповал, где работали "суки" рецидивисты, убийцы и бандиты всех лагерных мастей. Оставаясь самим собой Борис своей добротой, справедливостью завоевал любовь заключённых, за доктора они были готовы в огонь и в воду.   Тогда его перевели в женский лагерь. Начальником санчасти лагеря была врач Хомутник начисто лишённая каких бы то ни было человеческих качеств. Заключённых она ненавидела, Бориса ненавидела вдвойне - как жида и как сына врага народа. "Была бы шея, а Хомутник всегда найдётся"- невесело шутил Борис. Начав работать он быстро снискал любовь заключённых (впрочем не всегда платоническую), но искреннюю. При нём состояли две Наташки, красивые молодые девчонки - Наташка фашистка и Наташка Красючка. Между собой они ладили и всячески оберегали любимого доктора от всех неприятностей.   В 1953 году отца Бориса освободили, и он вернулся к прежней работе в Боткинской больнице. Пребывание Бори на Колыме подходило к концу, и он подал документы в клиническую ординатуру в Институт усовершенствования врачей в Москве, одновременно подав заявление с просьбой отпустить его на учёбу. Начальником санитарного управления Дальстроя был полковник Щербаков. На многочисленные заявления Бориса просившего уволить его он отвечал отказом. Борька разозлился и перестал заполнять истории болезни. Летом 1954 года Щербаков приехал инспектировать лагерь и обнаружил отсутствие записей в доброй сотне историй болезни. Разразился грандиозный скандал. Щербаков бушевал, грозился отдать Бориса под суд, посадить, сгноить в лагере. Действо происходило на берегу Колымы у катера, на котором должен был отбыть разъярённый полковник. Борька стоял в окружении толпы заключённых, справа от него стояла Фашистка, слева Красючка. Борис отругивался. Щербаков забрался на катер потрясая кулаками и оглашая окрестности отборным матом. Катер отчалил. Сотня Женщин повернулась спиной к начальству, нагнулась, сотня юбок взметнулась вверх. "Поцелуй нас в жопу, сатрап"- дружно прокричали они. Такого Колыма ещё не видела!   Но на следующий день из Магадана пришёл приказ о расформировании лагерей и о увольнении всего личного состава - военнослужащих и вольнонаёмных. Борис улетел в Москву, поступил в ординатуру по урологии, окончил её и остался работать в урологической клинике профессора А.П. Фрумкина. Встречаясь с ним на дежурствах в Боткинской неотложке и попивая чаёк мы смеялись вспоминая эту историю. Осенью 1955 года китайцы ликвидировали оловодобывающую промышленность Советского Союза начав продавать нам касситеритовый концентрат по демпинговым ценам. Содержать прииски и обогатительные фабрики стало невыгодно, и их закрыли. Опустели посёлки, разъехались люди.   Среднеканский район в котором я работал из крупнейшего промышленного района области превратился в сельскохозяйственный, в нём остались совхозы Верхний Сеймчан и Дукча и якутский колхоз. Расформировали ЮЗЛАГ, геологоразведочное управление все свои разведочные работы вело на Чукотке, районный центр опустел. Опустело и моё хирургическое отделение. По времени это совпало с моим душевным разладом, я понял, что исчерпал свои хирургические возможности и что мне нужно учиться. На совещании в Магадане я познакомился с Яковом Соломоновичем Меерзоном, главным врачом и заведующим хирургическим отделением Нексиканской больницы -районной больницы Сусуманского района, центра золотодобывающей промышленности Колымы.   Эта встреча на многие годы вперёд предопределила мою судьбу - я встретил Учителя. Яков Соломонович был учеником и старшим ассистентом академика Сергея Ивановича Спасокукоцкого, его ближайшим помощником. Перед ним открывались блистательные перспективы, человек талантливый он был заметной фигурой среди московских хирургов. Мой отец учившийся в"медицинском институте был студентом в его группе и сохранил о нём самые тёплые воспоминания. Яков Соломонович совмещал работу в мединституте с работой в институте переливания крови, где он разработал метод переливания асцитической жидкости который лёг в основу сушки плазмы крови (разработавший метод сушки плазмы крови профессор Г.Я. Розенберг студентом работал в группе Меерзона в институте переливания крови). Японцы в годы Войны широко использовали переливание асцитической жидкости, в Советском Союзе, насколько мне известно, этим занимался только Яков Соломонович.   Учитывая то, что асцитическая жидкость есть ни что иное, как полноценная плазма забвение этого метода нанесло большой вред т.к. до 1954 года кровезаменителей в стране не было. Судьба была неблагосклонна к Якову Соломоновичу. Он был двоюродным братом И. Э. Якира, его родная сестра Надя была замужем за вторым секретарём Московского горкома партии Корытным. После ареста и расстрела Якира и Корытного пришёл черёд их родных и близких. Якова Соломоновича арестовали и обвинили в том, что он вместе с Сергеем Ивановичем Спасокукоцким являлся членом преступной группы врачей ставившей своей целью убийство Сталина. С. И. Спасокукоцкий бывший главным хирургом 4 Управления оставался на свободе и не подозревал о том, что является членом преступной группы. Следователь выколачивал из Якова Соломоновича признание, но тот держался, понимая, что вслед за таким признанием последует неминуемый расстрел. Следователь убеждал его, что Спасокукоцкий арестован и находится на Лубянке, Яков Соломонович требовал очной ставки.   После ареста Ежова начались послабления, кое-кого выпустили из тюрьмы. Случайно Якову Соломоновичу попался на глаза клочок газеты, в котором был напечатан Указ о награждении академика Спасокукоцкого орденом Ленина. Он упросил одного из счастливчиков выпускаемых на волю разыскать Александра Николаевича Бакулева, воспитанника и ученика С. И. Спасокукоцкого и рассказать ему о том, какие тучи сгущаются над головой их учителя. Человек, которого Яков Соломонович попросил о этом оказался мужественным и просьбу его выполнил. А.Н. Бакулев дружил с Поскрёбышевым, личным секретарём Сталина, они оба были родом из одной деревни. Бакулев переговорил с Поскрёбышевым и версия о преступной группе была оставлена.   Но попавший на Лубянку был виновен уже самим фактом своего ареста. Следователь начал требовать от Якова Соломоновича, что бы тот признался в том, что он гомосексуалист. "С ума сошли - возмущался Меерзон - у меня жена, двое детей, в чём Вы меня обвиняете?" Свои 10 лет он получил по приговору ОСО и отбыл в БАМЛАГ - магистраль века ГУЛАГ начал строить задолго до Войны. Через год, Меерзон ставший хирургом лагерной санчасти встретил своего следователя одетого в лагерный бушлат. "Ты ещё жив, идиот - приветствовал его бывший следователь - подписал бы ты, что ты педераст, получил бы по бытовой статье 2 года, отсидел и через год вернулся к своей семье. А теперь будешь гнить здесь вместе со мной".   Яков Соломонович поник главой и был вынужден признать правоту своего мучителя. В том же году его этапировали на Колыму где он провёл в лагерях 10 лет. После освобождения он был направлен на спецпоселение в Нексикан, где стал работать хирургом в вольной больнице. В 1949 году он был вновь арестован и просидел в тюрьме полгода. По истечении этого срока его привели в кабинет начальника МГБ Западного горнопромышленного управления майора Шифрина и тот объявил ему решение Особого совещания - Ссылка до особого распоряжения. "Позвольте поинтересоваться, спросил его Яков Соломонович, когда последует особое распоряжение?". "После полной Победы коммунизма в СССР", не моргнув глазом ответил тот.   Свобода пришла раньше - в 1953 году он был освобождён от Ссылки, в 1956 году реабилитирован. В 1959 году Яков Соломонович переехал в Щёкино под Тулой, заведовал хирургическим отделением в городской больнице. Проработав в этой должности пять лет он оставил работу, вышел на пенсию. Умер он в 1884 году. Память о нём на Колыме сохранилась надолго. В день его 80 летия Магаданский облисполком прислал ему ценный подарок и поздравление. Лишённый возможности заниматься преподаванием, к чему у него был несомненный талант, Яков Соломонович и в лагере продолжал учить хирургическую молодёжь. Его первым учеником там стал Сергей Михайлович Лунин. Потомок декабриста Лунина - кстати так называется рассказ Варлаама Шаламова о нём в "Колымских рассказах", он был арестован в 1938 году за анекдот рассказанный им в студенческой компании. "Трёх колхозниц за отличную работу премировали. Одной дали путёвку в дом отдыха, второй отрез на платье, а третьей, самой активной - гипсовый бюст товарища Сталина. Она рыдает. "Так тебе дуре и надо"- сказали они своей рыдающей подруге.   В ту же ночь студент 4 курса мединститута Лунин был арестован. После изнурительного следствия на Лубянке он удостоился особой чести - по окончании следствия его привели в кабинет Берия и тот ударом  резиновой дубинки благословил его на крестный путь. Сергей Михайлович работал на общих работах в забоях, заболел силикозом, тяжёлой формой бронхиальной астмы. Его приметил Яков Соломонович, забрал в санчасть лагеря и начал учить. Вскоре Лунин был переведен в больницу Левого Берега. После освобождения и реабилитации он уехал в Москву, экстерном сдал государственные экзамены в институте и был принят на работу в больницу им. Боткина. Я познакомился с ним когда учился в клинической ординатуре.   Вторым учеником Якова Соломоновича стал Николай Иванович Герасименко, до своего ареста в 1938 году бывший начальником санитарной службы Южной железной дороги. В лагере под руководством Меерзона он быстро стал хорошим оперирующим хирургом. Вместе с Яковом Соломоновичем он начал разрабатывать проблему лечения отморожений, проблему в которой в то время не было однозначных решений. Способов лечения отморожение было много, и все они приводили к тому, что у пострадавших развивалась влажная гангрена отмороженных тканей требовавшая длительного и малоэффективного лечения. В условиях лагерной больницы, с тяжелейшим контингентом пострадавших имевших кроме отморожений алиментарную дистрофию они эту проблему решили.   Был найден и разработан способ позволявший избегать образования влажной гангрены, перевод её в сухую гангрену с последующей первичной ампутацией в пределах здоровых тканей.   Освободившись в 1948 году Герасименко приехал в Москву, (что само по себе невероятно), попал на приём к главному хирургу армии академику Н. Н. Бурденко и познакомил его с своей работой. Прочитав её тот ахнул - такого материала не было ни у кого в мире! Бурденко провёл эту работу через Учёный медицинский совет при ЦВМУ, где Н. И. Герасименко была присвоена степень кандидата медицинских наук, была издана монография "Клиника и лечение отморожений" [Клиника и лечение отморожений [Текст] / Герасименко Н.И. - М. : Медгиз, 1949. - 163,[1] с. : ил., табл. - Библиогр.: с. 155-162. - 11 р.] с прекрасными рисунками заключённого художника - сейчас она стала библиографической редкостью.   Герасименко на пять лет исчез из Москвы. Он вернулся в неё после Смерти Сталина, начал работать в институте туберкулёза у Богуша, стал одним из ведущих лёгочных хирургов страны, профессором. Я встречался с ним в больнице им. Боткина, где он лежал во время своей болезни и он узнав, что я ученик Я. С. Меерзона долго разговаривал со мной, вспоминал Учителя о котором сохранил добрую память.   В Нексикане был лагерный полустационар в котором Николай Иванович работал хирургом. Начальником лагерного управления был полковник НКВД приехавший на Колыму вместе с молодой женой - осетинкой по Национальности - Савоевой. Комсомолка, воспитанная в духе непримиримой вражды к "Контрикам"она отличалась жестокостью по отношению к ним, за что получила прозвище "мама чёрная". О ней писали Солженицин и Шаламов. Савоева влюбилась в Николая Ивановича, и у них возник роман. Полустационар находился на одном берегу Берелёха, лагерное управление на другом. Переправиться в полустационар можно было на специальном пароме. Савоева переправлялась в полустационар, на берегу дежурил вахтёр. Как-то грозный муж, до которого дошли слухи о преступной страсти его молодой жены, решил застигнуть их на месте преступления. Он долго бегал по берегу Берелёха оглашая окрестности громким матом, но вахтёр появился только тогда, когда "маму чёрную"переправили на другой берег совсем в другом месте.   Савоева ушла от своего мужа, связала свою жизнь с освободившимся из лагеря заключённым и изменила свои взгляды и отношение к заключённым на противоположные. Я познакомился с ней в 1955 году в Магадане, много дежурил с ней в больнице и она производила впечатление человека нормального и даже в чём то симпатичного и только приставшее к ней на всю жизнь прозвище "мама чёрная" напоминало о её прошлом.   Третьим учеником Якова Соломоновича стал Коста Стоянов, болгарский коммунист, работник Коминтерна, направленный ЦК на учёбу в Москву. Он был арестован, осуждён и отправлен на Колыму. Страстный антифашист он лагерное начальство в лицо называл фашистами, не гнул голову ни перед кем. На него натравливали собак, избивали. Якову Соломоновичу не раз приходилось зашивать ему раны. Сердце его открылось навстречу мужественному болгарину и он начал учить его хирургии. Стоянов оказался способным учеником. Стоянову помог освободиться из лагеря и вернуться в Болгарию Георгий Димитров хорошо его знавший и вызволивший из советских лагерей многих заключённых в них болгар.   В 1959 году я встретился с Яковом Соломоновичем на Всесоюзном съезде хирургов, делегатами которого мы являлись. Съезд проходил в Колонном зале Дома Союзов. С интересным докладом на съезде выступил Главный хирург болгарской армии генерал-майор медицинской службы Коста Стоянов. Доклад был сделан на русском языке. Делегаты съезда удивлялись - откуда болгарский генерал так прекрасно знает русский язык. В перерыве между заседаниями мы с Яковом Соломоновичем прогуливались в фойе Колонного зала. Стоянов увидев Якова Соломоновича бросился к нему, обнял и закричал:"Яков Соломонович"Дорогой! Ну как там у нас, на Колыме?" Всем всё стало ясно.   Четвёртым учеником стал молодой врач Юра Яшанин окончивший Горьковский медицинский институт и направленный на Колыму по распределению. Он проработал в Нексикане три года, стал отличным хирургом и вернувшись в Горький защитил диссертацию, работал в клинике академика Королёва. Сейчас он возглавляет губернскую службу переливания крови.   Пятым учеником был я. За годы лагерных скитаний Яков Соломонович повидал и пережил много. Человек суровый он не допускал никаких поблажек во всём, что касалось хирургии. Он сам прошёл не отличавшуюся мягкостью школу Спасокукоцкого и нас, своих учеников, воспитывал на принципах благодаря которым эта школа существует и по сей день пережив своего создателя более чем на пятьдесят лет. Слово шефа - закон, повиновение беспрекословное, дисциплина железная. В основе всего этого лежал здравый смысл, проверенные и апробированные жизнью научные данные. Высшим смыслом работы и жизни являлось благо больного. В наше сознание это внедрялось драконовскими методами.   Любовь к хирургии, желание стать врачом, уважение испытываемое к Учителю и благодарность ему помогли мне пройти через все испытания. Постепенно, пытаясь подражать шефу (рефлекс подражания является важнейшим в воспитании хирурга) мы, его ученики, внедряли его черты характера в свой характер. С тем мы и прожили жизнь сохранив чувство глубокого уважения и любви к своему Учителю.   Иногда, в минуты когда можно было расслабиться и отвлечься от мыслей о больных и операциях Яков Соломонович рассказывал о пережитом. О страшной Войне между ворами и суками вспыхнувшей в 1945 году в которой враждующие стороны убивали и резали друг друга где бы они не встретились - она продолжалась и при мне в годы моего пребывания на Колыме, о беспределах и красных шапочках, о уголовном мире в котором нелюди называли себя людьми и творили суд и расправу над контриками и мужиками отбирая у них всё - еду, одежду, жизнь.   Читая "Колымские рассказы" Шаламова я вспоминал Якова Соломоновича. Их пути пересекались не раз, Шаламов окончил курсы на которых преподавал Меерзон, они хорошо знали друг друга. Перед Войной на одном из приисков Сусуманского горного управления появилась молодая красивая девушка, комсомолка, направленная на работу горным техником. Прииск посетил вновь назначенный начальником Дальстроя генерал Никишов, заместитель наркома внутренних дел. Красота и молодость девушки тронули сердце хозяина Колымы. Отказываться в таких случаях было не принято - и она не отказалась. Никишов решил забрать её в Магадан. Генерал был женат, у него был взрослый сын работавший в Управлении НКВД Дальстроя. Но Шурочка Гридасова отказалась и сказала, что в Магадан она поедет только в том случае, если у неё будет официальное положение, числиться в любовницах она не хочет.   Любовь зла. В одночасье Никишов отправил на материк всю семью. Гридасова переехала в Магадан, ей было присвоено звание младшего лейтенанта НКВД, и она была назначена начальником Маглага. Судя по рассказам она была не худшим из начальников лагерей, но по должности своей она распоряжалась десятками тысяч человеческих жизней. Ей принадлежала идея создания концертных бригад в которые входили многие выдающиеся артисты - певцы, музыканты волею судеб попавшие на Колыму и оказавшиеся в её власти - Эдди Рознер, Вадим Козин, Лидия Русланова, Варпаховский - далеко не полный перечень звёзд советского искусства ставших звёздами агитбригад. Они ездили по приискам и посёлкам и давали платные концерты.   Враги есть у всех, нашлись они и у Гридасовой. Кто-то написал в Москву донос о том, что она берёт себе львиную долю денег заработанных артистами. Александра Романовна была арестована и отправлена в Москву. Никишёв полетел в Москву и умолял Берию освободить её. Тот согласился с условием, что бы ноги её не было на Колыме. Гридасова получила в Москве квартиру, пенсию. После Смерти Сталина Никишов был освобождён от должности и отправлен на пенсию. Он поселился вместе с Гридасовой. Через несколько лет он умер. Рассказывают, что когда Гридасова позвонила в ЦК и сообщила о Смерти Никишова её спросили:"А кто это, собственно говоря, Никишов?"   Однажды в 1946 году Якова Соломоновича вызвали с вещами на вахту, посадили в кузов грузовика и под конвоем отправили в Магадан. Ничего хорошего эта поездка не предвещала. Новое дело, новый срок... Его привезли в Магадан и доставили в Управление Маглага к Гридасовой. "Яков Соломонович, я назначаю Вас Главным врачом больницы Маглага"- сказала она ему. "Но я же заключённый, в больнице работают вольнонаёмные, наконец охрана.. ". "Пусть это Вас не беспокоит. Позвать сюда начальника охраны больницы". В кабинет вошёл офицер. "Меерзон назначен Главным врачом больницы. "Офицер откозырял. С тех пор он каждое утро докладывал Якову Соломоновичу:"Гражданин Главный врач! В вверенной Вам больнице..... " Согласитесь, что такое могло быть только на Колыме..   Яков Соломонович делал людям много добра. В Магаданской больнице работала операционной сестрой девушка литовка Стася отличавшаяся свойственной всем прибалтам аккуратностью, педантичностью в работе, внешне очень привлекательная, вызывающая к себе чувство симпатии. Я много оперировал с ней. Стася в разговоре часто упоминала Меерзона, с которым работала вместе в лагерной больнице. Решив переехать в Нексикан, я посоветовался с ней - стоит ли мне оставлять в общем то престижное место в Сеймчане и переезжать в Нексикан на должность рядового врача у Якова Соломоновича?". "Переезжайте к нему не задумываясь. Он замечательный хирург и замечательный человек. Я обязана ему жизнью", - ответила она мне.   В 1947 году осуждённых литовцев среди которых были 14-15 летние дети привезли на Колыму. В транзитном лагере девочек раскупили, им была уготована судьба наложниц у блатных и лагерного начальства. Узнав о этом Яков Соломонович через Гридасову забрал всех девочек в больницу Маглага, обучил их - они прошли через знаменитые курсы - их окончил в числе других Шаламов и они приравнивались к фельдшерской школе и давали право работы в больнице - девочки стали операционными сёстрами - и тем самым спас их от надругательства.   В 1957 году в Нексикан приехал известный певец, исполнитель цыганских песен Вадим Козин. Он выступал в поселковом клубе и один из спетых им романсов посвятил присутствовавшему на концерте Якову Соломоновичу. После концерта Яков Соломонович пригласил Козина к себе домой, пригласил и меня. Во время ужина они предавались воспоминаниям о временах минувших. Козин перед Войной пользовался огромной популярностью, и ни один концерт в Москве не проходил без его участия. В 1944 году он был арестован. осуждён и отправлен на Колыму.   Вскоре после его арестов Никишов выступая на собрании актива объявил:"Есть хорошая новость. Арестован враг народа Козин. Я попросил, что бы его отправили к нам. Будет выступать в праздничном концерте 7 ноября". Козин был осуждён по двум статьям - по 58 и по статье карающей за содомский грех. Его появление на сцене магаданского театра было встечено бурными аплодисментами. Вдруг в ложе поднялся Никишов."Прекратить! Кому аплодируете? Врагу народа! Педерасту!"   Козин упал в обморок, его унесли со сцены и привезли в лагерную больницу. Рыдая он восклицал:"Так надругаться над моим искусством!". Яков Соломонович отпаивал его валерьянкой. После освобождения Вадим Козин остался в Магадане и прожил там долгую жизнь, умер он в девяностых годах. Никишов был меломаном, летал в Москву на все премьеры Большого театра. Однажды я летел из Магадана в Сеймчан на его личном самолёте. ЛИ-2 был прекрасно переоборудован для полётов вершителя судеб миллионов людей - не скромно и с вкусом. На Левом Берегу у посёлка Дебин был его охотничий домик, шикарно обставленный. Рядом с ним была оранжерея в которой выращивались огурцы и помидоры для сановного хозяина. Бывший когда-то дневальным в охотничьем домике фельдшер Нексиканской больницы Саша Панфёров рассказывал мне, что когда из Магадана звонили, что хозяин выехал, Саша шёл в оранжерею и шприцом вводил спирт в зелёные помидоры - они быстро краснели.   После сильного подпития Никишов гордившийся своим хозяйством показывал своим гостям, что и за полярным кругом большевики могут выращивать экзотические для этих мест овощи. Без туфты в нашей стране не обходилось ничто. Спецпоселение Якову Соломоновичу определили в Нексикане. Он стал работать хирургом в больнице, после освобождения от Ссылки стал заведующим хирургическим отделением и главным врачом. По договору в больницу приехала врач терапевт Зоя Андреевна Чертова. После Смерти мужа она осталась с тремя детьми на руках и завербовалась на Север. Яков Соломонович и Зоя Андреевна полюбили друг друга. Разразился скандал - кандидат партии и враг народа! Зою Андреевну вызывали, увещевали, грозили, но она была непреклонна. На партийном собрании её исключили из партии. Она вместе с детьми переехала к Якову Соломоновичу, что по тем временам и в таком месте было актом гражданского мужества.   Начальство не поощряло контактов вольнонаёмных и ссыльных, даже простое знакомство между ними вызывало повышенное внимание "компетентных" органов. Первого секретаря Среднеканского райкома комсомола Николая Чурбакова подружившегося с моими родителями вызвали в райотдел КГБ и по дружески предупредили.... Он не внял предупреждениям. Не вняла им и Зоя Андреевна. После ХХ съезда она подала заявление о восстановлении её в партии. Я был в то время секретарём партийной организации больницы и хорошо помню все детали её дела. Партийная организация восстановила её в партии, райком утвердил это решение. Окончательное решение принимало бюро обкома. Зоя Андреевна поехала в Магадан. На заседании бюро произошёл любопытный инцидент. Члены бюро проголосовали за её восстановление, против был начальник областного Управления КГБ. Он заявил:"В те годы Чертова не могла знать, что Меерзон не является врагом народа, она пренебрегла доводами своей партийной организации, следовательно ей в партии делать нечего". Его резко оборвал секретарь обкома сказавший, что если он, начальник областного управления КГБ не понимает изменений происходящих в партии после ХХ съезда, то ему не нужно занимать эту должность. Зое Андреевне вручили кандидатскую карточку и через несколько месяцев её приняли в члены партии. С позиций сегодняшнего дня эта история не стоит внимания, но тогда, 30 лет тому назад для человека подобного Зое Андреевне не было вопроса важнее.   Мой отец, реабилитированный, восстановленный в партии не мог в Москве в 1958 году устроиться на работу - как только он предъявлял паспорт в котором было написан, что он выдан на основании ст. 39 "Положения о паспортах" ему немедленно указывали на дверь. Лишь после того, как он попал на приём к первому секретарю Ленинградского райкома партии Покаржевскому, которому он рассказал о своих мытарствах в поисках работы в Москве его приняли в Институт Научно-технической информации где он проработал несколько лет.е.го институтский товарищ Неговский бывший директором лаборатории реаниматологии взял отца на работу только после вмешательства Олега Богомольца, который в то время был членом бюро Академии курирующим Лабораторию реаниматологии.   Я часто вспоминаю анекдот не потерявший своего значения до времени не очень отдалённого от наших дней. На совещании начальников отделов кадров докладчик говорит, что сионисты лезут из всех щелей и что отделы кадров должны оберегать наши учреждения от их тлетворного влияния, впрочем не допуская проявлений Антисемитизма по отношению к Евреям. "Вопрос к докладчику: "Как нам отличить Евреев от сионистов?" Ответ:"Евреи это те которые работают у нас, сионисты это те, кто стремится устроиться к нам на работу"   Работая в институте Информации и в Лаборатории реаниматологии отец пользовался в этих учреждениях уважением и любовью, был много лет секретарём партийной организации и никогда ни там, ни там не сталкивался с проявлениями Антисемитизма, но для того, что бы попасть туда на работу требовалось вмешательство извне, причём достаточно серьёзное. Я столкнулся с аналогичной проблемой при устройстве на работу после окончания клинической ординатуры, причём мне пришлось преодолеть один барьер - национальный, отцу и ему подобным, которых было несть числа приходилось преодолевать два барьера - и один из них политический, т.к. людей пылавших злобой по отношению к реабилитированным своим согражданам было много. Наивно полагать, что Сталин умер в 1953 году.   Яков Соломонович и Зоя Андреевна много лет прожили в Щёкино и приезжая в Москву бывали у нас в гостях и мы вспоминали Колыму и всё что пришлось пережить им и моим родителям. Зоя Андреевна пережила Якова Соломоновича на несколько лет. Похоронены они на Яснополянском кладбище, рядом с усадьбой Л. Н. Толстого. Читая "Колымские рассказы" Варлаама Шаламова, сострадая пережитому им, восхищаясь его писательским мастерством и точностью описания, я искал в них упоминания о местах в которых бывал и о людях которых знал. Лагерная больница в Нижнем Сеймчане, Оротукан, Адыгалах, Мяунджа, Аркагала, Дусканья - в них я бывал много раз. Лунин, Мохнач, Лийк, Меерзон - их я знал лично, о докторе Докторе знал по рассказам. О Шаламове я впервые услышал от Павла Елагина, поэта по призванию, медстатистика Нексиканской больницы. Павел писал неплохие стихи, которые появлялись чуть ли не в каждом номере "Сусуманского рабочего" и иногда в "Магаданской Правде". Судьба его, как и судьба большинства колымчан сталинского призыва, необычна.   Он просидел в лагере с 1938 года по 1954 год. Первые 10 лет он, 18 летний мальчик, сын секретаря горкома партии в Николаеве получил за то, что прочитал в ресторане, будучи в подпитии "Москву кабацкую" Есенина. Перед самым освобождением из лагеря Павел написал поэму "Колыма Советская", в которой отобразил многое из того, что ему удалось пережить и увидеть. В лагере периодически производились обыски - шмоны, выражаясь лагерным слэнгом. Узнав о готовящемся обыске Павел передал тетрадь с поэмой своему другу, находящемуся в другом отряде, обыск у которого должен был состояться лишь через несколько дней. Тетрадь оказалась у кума --лагерного оперчекиста - и пошла писать губерния. По делу проходило человек 10 - тех, кто знал и не донёс, тех, кто мог знать..... Из Хабаровска прилетел генерал МГБ, который возглавил следствие.   Он пытался расположить к себе Павла - с ним работало несколько следователей - на контрасте - одни избивали, другие "дружески" пытались наставить заблудшую овцу на путь истинный и покаяться в содеянном. Павел твёрдо стоял на своём и доказывал генералу, что всё о чём он написал в поэме соответствовало Истине. Тот возражал, убеждал.   В качестве неопровержимого доказательства Павел привёл фамилию Гаранина, полковника НКВД, начальника управления НКВД Дальстроя с именем и деятельностью которого связаны массовые расстрелы заключённых, массовые увеличения сроков заключения (гаранинские сроки). Его любимым детищем была знаменитая "Серпантинка" - штрафной лагерь в который заключённых свозили для уничтожения. В конце концов Гаранин был расстрелян. Генерал объяснял Павлу, что Гаранин был японским шпионом, настоящего Гаранина японцы выкрали в поезде, когда он ехал на Дальний Восток и вместо него подсунули своего человека, но доблестные чекисты разоблачили его и расстреляли.   Начальником Хабаровского краевого управления МГБ был генерал Гоглидзе расстрелянный вместе с Берия, по рассказам знавших его он был человеком умным, но судя по изложенному выше один из его высокопоставленных подчинённых был полным мудаком. Елагин и его подельцы получили по 25 лет и отправились в лагерь досиживать свой срок, чекисты разоблачившие врагов народа получили ордена и звания. В 1954 году Павел был реабилитирован по своему первому делу, амнистирован по второму и стал работать в Нексиканской больнице. Как-то наслушавшись его рассказов о человеческих судьбах, я  спросил его:"Почему Вы не опишите всё то, о чём рассказали мне?". "Зачем, ответил он мне, всё равно никто никогда не опубликует такие воспоминания"   В те годы это было резонно. "Неужели никто и никогда не узнает о том, что на самом деле довелось пережить миллионам людей на Колыме?" Читал я в лагере рассказ о этой Правде. Сидел я в Сусумане с одним вечным каторжником, Варлаамом Шаламовым, который чуть ли не с двадцатых годов скитался по тюрьмам и лагерям - он писал о пережитом. Помяните моё слово, Вы когда-нибудь услышите его фамилию". Услышал я её вскоре, во время поездки в Адыгалах, на дорожную командировку где в фельдшерском пункте работал Шаламов. Его я там не застал, к тому времени он уехал на материк.   Я побывал в домике, где он организовал фельдшерский пункт - он блистал чистотой и в нём всё сохранилось в том виде, какой был при Шаламове. Спустя годы я прочитал "Колымские рассказы" и вспомнил слова Павла Елагина. Один из рассказов называется "Афинские ночи. " В нём речь идёт о докторе Докторе, начальнике лагерной санчасти. Он причастен к многим чёрным делам, которые творились на Колыме. После его увольнения из лагеря он стал начальником курорта Талая, в то время, когда там работал мой отец. Я говорил о том, что он писал на отца доносы в МГБ надеясь отправить в лагерь отца и мать и преуспел бы в этом, если бы не Смерть Сталина. Исключённый из партии Доктор уехал в Москву и несколько лет работал в больнице Боткина, откуда перешёл в 47 больницу незадолго до моего поступления в ординатуру: когда я услышал его фамилию, мне захотел посмотреть на этого мерзавца в Боткинской больнице его уже не было.   Как-то я разговаривал с приятелем, нейрохирургом, знавшим Доктора. "Милейший человек -ответил мне мой приятель - обязательный, позволяет себе слегка фрондировать, беспартийный". "Будешь беспартийным если тебя исключат из партии. Что же того, что он милейший человек, то почитай Шаламова. " Я рассказал ему о роли Доктора в судьбе моего отца. Приятель только развёл руками.   Впрочем удивляться нечему. Я знал крупного в прошлом генерала МГБ у которого руки по локти были в крови. Милейший и обаятельный был человек. Однажды я дежурил в неотложке. Раздался телефонный звонок, звонил Сергей Михайлович Лунин. "Юра, зайди ко мне в кабинет". Я поднялся наверх и в кабинете у Сергея Михайловича увидел Макса Давидовича Вольберга, Главного терапевта Магаданской области у которого я не раз бывал в Магадане. "Ты знаешь этого человека?" - спросил Лунин. "Конечно, ответил я, это Макс Давидович Вольберг". "А кто он такой?". "Главный терапевт Магаданской области". " Нет, захохотал Лунин, это самый ленивый водопроводчик в моей лагерной бригаде".   Макс Давидович Вольберг был первым директором института скорой помощи им. Склифасовского. Судя по рассказам старых сотрудников института директором он был хорошим, и его любили. В 1937 году он был арестован, его обвинили в попытке взорвать мавзолей Ленина во время первомайской демонстрации. "Почему мавзолей, удивился я, услышав от него рассказ о его прошлой жизни, а не, например, здание ЦК или Кремль?"   Оказывается по своей должности директора института Макс Давидович являлся ответственным за медицинское обеспечение парада и демонстрации, машины скорой помощи стояли у здания Совнаркома, а сам Макс Давидович находился в вестибюле этого здания: этих фактов вполне хватило следствию для того, чтобы разоблачить ещё одного врага народа. Спустя 20 лет, отсидев в лагере, пробыв на спецпоселении "враг народа" стал Главным терапевтом Магаданской области, Заслуженным врачом РСФСР, был награждён орденом Ленина. В начале шестидесятых годов он вернулся в Москву и работал в поликлинике Внешторга. Популярность его на Колыме была велика. Однажды, уже будучи свободным человеком, он ехал на автобусе в командировку в Ягодное. На одном из перевалов, через которые проходит Колымская трасса автобус остановили несколько вооружённых бандитов, которые произвели изъятие ценных вещей и денег у всех пассажиров, кроме Вольберга. Бумажник, который он протянул грабителям ему вернули.   Возмущённые пассажиры по приезде в Ягодное сдали его в милицию, решив, что он наводчик, бандиты же просто узнали доктора. В Магадане после Войны был лагерь в котором содержались пленные японцы. Яков Соломонович оперировал пленного японского офицера и спас его от Смерти. Однажды мимо него прошла колонна пленных японцев. Поровнявшись с ним офицер шедший во главе колонны что-то скомандовал по-японски - и колонна строевым шагом прошла перед заключённым доктором. Оказалось, что оперированный и спасённый офицер был родственником императора. Яков Соломонович был изрядно напуган этим истинно японским актом благодарности - времена тогда были крутые....   Весной 1957 года был брошен клич - комсомольцы, Крайний Север и Дальний Восток ждут вас!. В Москве проходили торжественные собрания, в райкомах комсомола молодым энтузиастам в торжественной обстановке вручались комсомольские путёвки. В газетах появились фотографии проводов добровольцев на Ярославском вокзале в Москве. К встрече с ними готовились и комсомольские организации Нексикана. Заранее стало известно, что энтузиасты отправятся в геологоразведку и на золотые прииски. Сергей Дмитриевич Раковский, начальник Западного геологоразведочного управления, один из первооткрывателей золота на Колыме, высадившийся в бухте Ногаево вместе с легендарным Цареградским возглавлявшим первую геологоразведочную экспедицию собрал у себя в кабинете секретарей комсомольских организаций посёлка и сказал, что мы должны хорошо встретить москвичей. Управление выделило под общежитие дом и мы должны были привести его в порядок.   После работы молодёжь собиралась в этом доме, его мыли, красили, расставляли кровати, застилали их, устанавливали тумбочки и шкафы, оборудовали библиотеку. Общежитие получилось на славу. В Магадане и на трассе новоприбывшим организовали торжественную встречу. Встретили их и в Нексикане, произнесли приличествующие случаю речи и вручили им ключи от общежития. Правда, внешний вид приезжих отличался от светлого образа энтузиастов добровольцев который мы создали в своём воображении на основании восторженных статей и репортажей. Мы отнесли это за счёт усталости от долгой и трудной дороги - от Москвы до бухты Ванино поездом, от бухты Ванино до бухты Ногаево пароходом и затем автобусом 700 километров по Колымской трассе.   Вечером я с комсомолками больницы отправился в общежитие. Из открытых окон доносились пьяные вопли, мат, блатные песни. Мы повернули обратно. Поселковая милиция быстро разобралась в ситуации узнав в новоприбывших своих старых знакомых и потребовала от Управления, что бы новосёлов немедленно отправили в полевые партии. Через пару дней общежитие опустело и в нём поселились техники работавшие в Нексикане. Слухи о схожих ситуациях распространились по всей области, проникли на страницы областной печати.   По дороге на прииск Мальдяк куда я сопровождал первого секретаря обкома комсомола Новокрещенова и редактора областной комсомольской газеты Севрука приехавших посмотреть, как разместили новоприбывших я сказал им, что по моему мнению по комсомольским путёвкам приехали люди далёкие от комсомольских идеалов и что среди них немало посетивших Колыму не в первый раз. Они подтвердили моё предположение. Неприятности начались уже в поездах по дороге из Москвы в Ванино. Кульминации они достигли на пароходах во время плавания по Охотскому морю. Началась Пьянка, поножовщина, несколько человек было убито. По прибытии в бухту Ногаево корабли остановились на внешнем рейде, их на катерах окружили солдаты охраны. С палубы пароходов на катера в наручниках спускали арестованных бандитов. Лишь после этого пароходы начали швартоваться к причалам.   На Мальдяке мы застали почти такую же картину, как и в Нексикане. Комсомольское начальство пригорюнилось. В связи с приездом добровольцев у Магаданской милиции прибавилось работы. В довершение всего вскоре после их прибытием прошёл осенний призыв в армию и часть молодых людей совершила обратный путь на материк т.к. их призвали на военную службу. Думая о этом я испытывал такие же чувства, какие возникали у меня при виде работников геологоразведочного управления которых по весне отправляли "пикировать" капустную рассаду - все они были 100 процентниками т.е. получали в месяц по 8000 -10000 рублей (в старом исчислении).   Зарплата в дни сельхозработ им выплачивалась полностью, а ведь их выводили ещё и на прополку и на сбор урожая т.ч. капуста становилась поистине золотой. Если учесть, что половина рассады вымерзала, дешевле и выгоднее было пароходами возить сельхозпродукты из Китая с которым в те годы сохранялись хорошие отношения. Но кто-тогда думал о этом? После ликвидации оловянных приисков в Среднеканском районе огромный автомобильный парк обслуживающий эти прииски - сотни машин поставили на прикол - под открытым небом, при 50 градусном морозе.   Не сегодня начались наши экономические беды, корни их в нашем прошлом. Работая в Сеймчане я довольно часто бывал в Магадане. В областном центре проводились совещания, активы на которые приглашались работники райздравотдела, главные врачи, районные специалисты. Останавливались мы в гостиннице, питались в гостинничном ресторане и довольно быстро перезнакомились друг с другом, как правило в Магадан приезжали одни и те же люди. Вечера мы коротали собираясь вместе у кого ни будь в номере и за полночь рассказывали различные истории участниками которых являлись.   Мне особенно запомнился рассказ заведующей райздравотделом Восточно-Тундровского района о том, как она пыталась бороться с венерическими болезнями весьма распространёнными среди местного населения - чукчей, эвенков, юкагиров. Дети природы они жили растительной жизнью беря от цивилизации её отрицательные качества - пьянство, туберкулёз, венерические заболевания имели место быть, как это принято говорить в наше время. Одним из самых страшных факторов быстро превращающих людей в законченных алкоголиков является отсутствие в организме аборигенов алкогольной дегидрогеназы - фермента способствующего расщеплению алкоголя - так уж заложено в них генетически.   Разнузданная беспорядочная половая жизнь, если посмотреть на эту проблему глазами биолога имела защитную функцию - прилив свежей крови спасал популяцию от вырождения. Аборигены чисто интуитивно поняли это и обычным делом было предложение хозяина чума переспать с его женой, от таких связей рождались крепкие, здоровые дети. С одной из чукчанок полукровок я познакомился на областной партийной конференции в Магадане - это была Аня Нутытегрине, красивая молодая Женщина сделавшая фантастическую карьеру - она была первым секретарём Чукотского Окружного комитета КПСС, Депутатом Верховного Совета СССР, членом Президиума Верховного Совета СССР.   Кончила она плохо - спилась. Заведующая Восточно-Тундровским райздравотделом была решительной Женщиной - она ознакомившись с сводкой районного венерологического диспансера решила, что так дальше продолжаться не может. Нужно сказать, что презервативы в Магаданской области в свободную продажу не поступали. Их на корню закупало Горнопромышленное Управление Дальстроя и использовало их не по назначению - в них хранились запалы, применявшиеся при горных взрывных работах.   Правдами и неправдами откупив у взрывников продукцию Баковсого резинового завода заведующая райздравотделом пригласила к себе в кабинет чукчу поспособней и начала ему объяснять как пользоваться презервативом. Промучившись минут тридцать она спросила у него:"Понял?". "Понял", - ответил он ей. "Что будешь делать?". "Ссать будем", - ответил ей понятливый ученик.   Тут она не выдержала, содрала с него штаны, натянула на член презерватив и ещё раз объяснила, что он должен делать. Озадаченный чукча ушёл унося с собой несколько пакетиков. На следующий день в райисполкоме проходило заседание на котором отчитывалась наша героиня. Внезапно открылась дверь и в зал заседаний ввалился её вчерашний собеседник, подошёл к столу президиума и швырнул на красную скатерть использованный презерватив. Сказав:" Плёхо", он повернулся и ушёл. Заседание райисполкома было сорвано.   В ресторане Магаданской гостинницы вместе с нами питался известный чукотский писатель Юрий Рытхеу. Писал он неплохо, а пил просто здорово, его каждый вечер втаскивали в номер, в котром он жил. Осенью 1955 года из Москвы с ВДНХ возвращалась делегация чукотских оленеводов, несколько дней они жили в гостиннице. Их одели в европейские костюмы, и в них они выглядели ужасно - пальцы после еды они вытирали о пиджак, пользоваться вилкой и ложкой они не умели. В кухлянках и пимах они выглядели лучше. Вот ещё одна нерешаемая проблема.   Им цивилизация несёт гибель от болезней, Алкоголизма, от голода, наконец - если начнутся промышленные разработки в тундре - а она богата ископаемыми, то тундра погибнет, а с ней погибнет оленеводство - единственное, что даёт возможность существовать местному населению. Оглавление   www. pseudology. org