М.:  2006. – 464 с. Тираж - 300 экз Юрий Викторович Шапиро Воспоминания о прожитой жизни Часть шестая В мае 1953 года во время очередного вызова к ректору раздался телефонный звонок. "Здравствуйте Алексей Алексеевич", - произнёс Яхья Абдуллаевич и затем состоялся разговор, который поверг меня в ужас. " Я вчера был на совещании - Рахимов был членом ЦК КПТ- и нам сказали, что та работа, которую мы провели под Вашим руководством не пропадёт даром и списки, которые мы составили пригодятся в ближайшем будущем. " На меня Рахимов не обращал никакого внимания, считая, что я ничего не понимаю в его телефонном разговоре. Но я всё прекрасно понял.   В тот день, когда объявили о аресте Берии Рахимов был бледен и явно не в себе. Делу был дан обратный ход. На партийном собрании был восстановлен в партии Борис Маркович Лядский. У выхода из института было дерево, на которое я любил забираться и сидя на ветке готовился к зачётам. После партийного собрания, на котором восстановили в партии Лядского, неподалёку от этого дерева собралась группа профессоров и преподавателей, обсуждавших это событие и поздравлявших Бориса Марковича. Из института вышел Рахимов и подойдя к Лядскому протянул ему руку и поздравил его.   Борис Маркович руки ему не подал и сказал:"Я старый человек и старый коммунист и сколько мне осталось жить я буду делать всё, что бы таких мерзавцев, как вы гнали из партии. "   Рахимов опустил голову и ушёл. Увы, Борис Маркович не дождался этого времени, к счастью он не дожил и до того времени, когда национальный вопрос в Таджикистане начал решаться с помощью автомата Калашникова.   Курс травматологии на кафедре госпитальной хирургии вела доцент Софья Исааковна Баренбойм, одна из ведущих травматологов страны, человек высочайшей Культуры и порядочности. До Войны она работала вместе с В.В. Гориневской, А. В. Капланом и С.С. Юдиным в период его работы по переливанию трупной крови, причём основная часть научного обоснования этой проблемы была произведена ею, что было признано самим Сергеем Сергеевичем в его книге"Переливание посмертной крови. "   Пишу подробно о этом потому, что Ленинская премия за этот труд была получена Шамовым, работавшим в Ленинграде, вся заслуга которого заключалась в том, что он после опубликования С.С. Юдиным своего материала, начал делать то же самое в своей клинике: С.С. Юдин получил эту премию посмертно, а С. И Баренбойм как бы не имела к этому делу никакого отношения. Её муж И. Дейчман, Первый секретарь Советского посольства в Японии, после ареста посла исполнял его обязанности, был вызван в Москву, арестован и приговорён к 10 годам лагеря. Срок свой он отбывал в Магадане, где после окончания срока был арестован, ему добавили ещё восемь лет, свой второй срок он отбывал в Красноярском крае. Он был реабилитирован одним из первых, чуть ли не личному указанию Хрущёва, вызван в Москву, восстановлен в партии.   В кабинете Рахимова шло заседание правления студенческого научного общества, председателем которого являлся я. В кабинет вошла Галина Степановна, секретарь ректора и попросила его взять телефонную трубку, звонил заведующий отделом ЦК КПСС. Произошёл следующий разговор:"У Вас работает С. И. Баренбойм. Немедленно созовите партийное бюро и восстановите её в партии с сохранением партийного стажа. О исполнении доложите. "   Рахимов вызвал Сысоева и передал ему содержание разговора.. Для Рахимова и Сысоева это был тяжёлый удар, они ненавидели Софью Исааковну, как еврейку и как жену врага народа и не скрывали своего отношения к ней. Их ненависть распространялась и на её дочь Галю, которая закончила институт имея выполненную ею блестящую научную работу по микробиологии, почти готовую кандидатскую диссертацию. Галю направили санитарным врачом в район, и они приложили много усилий для того, чтобы она подольше не смогла выбраться оттуда.   Партийное бюро было созвано, Софья Исааковна была восстановлена в партии. Вскоре она вылетела в Москву, встретилась с мужем. Они получили квартиру в Москве, на Ленинском проспекте, Софья Исааковна стала работать у Аркадия Владимировича Каплана в ЦИТО, на базе 29 больницы, куда я пришёл работать спустя 7 лет и где был в течение многих лет секретарём партийной организации. Я проработал с ней до её кончины и благодарен судьбе за то, что имел возможность учиться у неё и работать с ней рядом.   Но мерзавцы, окопавшиеся в нашем институте, времени не теряли. Софья Исааковна по Сталинабадским материалам подготовила и защитила докторскую диссертацию о переливании плацентарной крови.. После защиты в ВАК поступило анонимное письмо, в котором содержались различные обвинения в адрес диссертанта. Аноним рассчитал точно - наиболее мощная антисемитская группировка была в ВАКе и она была призвана не пропускать лиц еврейской Национальности к докторским степеням и профессорским званиям. Экспертная комиссия ВАК с радостью отменила решение Учёного совета, а у Софьи Исааковны уже не было сил доказывать Истину.   Проблема, которая сегодня могла бы решить вопросы переливания крови, которую в стране нечем оплачивать, была искусственно закрыта. Да и кого это могло беспокоить, если аналогичная по значимости проблема приготовления и переливания перфторана была так же сознательно похоронена, а автор её - Белоярцев доведен до самоубийства. Последние годы жизни Сталина ознаменовались разгулом торжествующего невежества."Дело врачей"и сталинская национальная Политика нанесли нашему институту невосполнимый урон.   Сессия ВАСХНИЛ,"Павловское учение", откровения Бошьяна и Лепешинской, тяжёлым катком прошлись по медицинской науке в стране. Изгонялись выдающиеся учёные и на их место приходили проходимцы, для которых цель оправдывала средства. Сторонники Быкова и Курцина сводили всё разнообразие причин в возникновении заболеваний к нарушению деятельности центральной нервной Системы. Невежи, оперируя терминами"запредельное торможение","возбуждение" получили возможность"доходчиво" объяснить патогенез любого заболевания. Истинный смысл этих"научных"откровений выразил мой дядя Шура, к медицине отношения не имеющий."Является ли нарушение деятельности ЦНС ведущим фактором в возникновении гонорреи?. " И сам же отвечал на этот вопрос -"Несомненно является. Я в этот момент так нервничаю, так нервничаю!. "   На экзамене на вопрос профессора о этиологии и патогенезе любого заболевания достаточно было ответить, что нарушения деятельности ЦНС имеют место, что бы экзаменатор, стеная и плача в душе, поставил приемлемую оценку. Под этот аккомпанимент вся бездарь и нечисть рванулась вперёд - плоды этого мы пожинаем и по сей день. Заняв ведущие кафедры, обскуранты окружили себя людьми, на фоне которых они выглядели гениями, их окружение, дорвавшееся до власти, поступало аналогичным образом. Они заняли руководящие позиции в ВАКе, в редакциях ведущих научных журналов, благодаря им погиб Вавилов и была разгромлена русская школа генетиков. Куда ни глянь в то время, всюду были свои Лысенко, Быковы, ничем не брезгающие, ни перед чем ни останавливающиеся. В медицине были свои Суровы и Бубенновы, Кочетовы и Панфёровы.......   В начале пятидесятых годов наряду с перечисленными выше, в числе "выдающихся"деятелей советской медицины возник ростовский врач Румянцев, предложивший в качестве панацеи тканевые подсадки. Ничего нового он не открыл, задолго до него немцы разработали учение о Reiz - терапии, в Советском Союзе тканевой терапией занимался Филатов, лизатами занимался Казаков, расстрелянный в 1938 году. Румянцев выдвинул "идею" о том, что ткани животных - долгожителей обладают большей потенциальной энергией при подсадках под кожу человека. "   Медицинский работник "под гром литавр объявил о новом выдающемся достижении Советской медицины - и пошла писать губерния! Первый секретарь ЦК компартии Таджикистана Гафуров страдал сахарным диабетом. В Москве в Кремлёвской больнице 98 Румянцев произвёл ему подсадку. Благодарный пациент пригласил его приехать в Сталинабад для пропаганды своего бесценного опыта. В один из зимних дней 1953 года Румянцев появился в столице республики, которую мы между собой называли страной чудес и безобразий. Для демонстрации "чуда" была избрана клиника общей хирургии, в которой я в то время дежурил. Были отменены все плановые операции, в горах были отстреляны несколько орлов. К клинике подъезжали правительственные лимузины с партийными и советскими руководителями и их родными и близкими. В операционной священнодействовал Румянцев.   Чем он руководствовался подсаживая одному пациенту кусочек печени, другому селезёнки, третьему сердца, понять было трудно. После завершения сериала в институте было созвано заседание Учёного Совета, на которое явились все имеющие отношение к медицине. Заседание проходило в большой аудитории, она была заполнена до предела. Восседавший в президиуме Румянцев был слегка пьян и переполнен чувством превосходства над провинциалами. Пересказывать его выступление нет нужды - это был псевдонаучный бред, перемежавшийся здравицами в честь корифея всех наук, гения и отца всех народов сразу великого Сталина. В числе прочих откровений Румянцев объявил, что министр Здравоохранения СССР разрешил ему провести эксперимент - на 40 онкологических больных изучить действие подсадок. По словам Румянцева у всех них рассосались опухоли и метастазы. Студенты разинули рты!   Тут не выдержал Главный хирург республики профессор Х. Д. Гаджиев. Экспансивный азербайджанец забыв о инстинкте самосохранения заявил следующее:"Как Главный хирург республики я заявляю, что отдам под суд любого хирурга посмевшего произвести подсадку любых тканей онкологическому больному. " Румянцев с места:"Это мы уже слышали. Я произвёл подсадку жене ростовского прокурора при раке молочной железы и она поправилась !. " Гаджиев:"А хотя бы и жене Генерального прокурора! Пока я являюсь Главным хирургом республики я не позволю..... "..   Бедный, наивный Ханлар Джавадович! Тут бы ему и остановиться! На следующий день собралось партийное бюро института, его исключили из партии и не умри, весьма кстати, корифей всех наук, он лишился бы и кафедры и должности Главного хирурга республики. Кто сейчас помнит о Румянцеве? А ведь даже такой серьёзный хирург, каким был в то время Закир Ходжаев, будущий профессор и ректор института, поддержал его завиральную идею, с целью извлечения из неё кандидатской диссертации, как минимум. Наши высокообразованные профессора и преподаватели хватались за головы, но поделать ничего не могли.   В рамках "Павловского учения"разрабатывалась методика психопрофилактики родовых болей. В роддоме эта тема была поручена Доре Майданик. Она забеременела в период интенсивной разработки темы и оказалась на родовом столе. Как и непосвящённые в таинства павловского учения, она орала при схватках, да так громко, что в родильный зал пришёл профессор Гуртовой. "Дора, как Вам не стыдно, Вы ведь знаете, что это не больно", - в душе посмеиваясь над пикантной ситуацией, сказал он ей. "Убирайтесь к чёртовой матери с вашей психопрофилактикой" - вопила соискательница столь желанного ею кандидатского звания.   Для подведения итогов этой блистательной отрасли павловского учения был собран симпозиум в нашем институте. По иронии судьбы типография ошиблась и оповестила общественность города о том, что состоится симпозиум по теме: "Психопрофилактика родов в свете учения Павлова". На симпозиум повалил весь город, интерес к такой необычайной контрацепции был велик. Не менее велико было и разочарование. Подобным примерам несть числа.   С чувством глубокой благодарности я вспоминаю наших учителей, сумевших в атмосфере разгула невежества, с опасностью для себя (а она была реальной) учить нас в лучших традициях медицинской науки. В те годы, когда я учился в институте, таджиков среди студентов и преподавателей было немного. В институт их принимали вне конкурса. Спустя 30 лет после окончания института я узнал, что таджики, учившиеся со мной на одном курсе, сдавали государственные экзамены в институте одновременно с государственными экзаменами в медицинском училище - оказывается их приняли в институт с незаконченным средним образованием.   Количество умных и способных людей среди таджиков точно такое же, как и среди представителей любого другого народа. На нашем курсе были способные ребята - Аманулло Арипов, ставший блестящим терапевтом и занявший со временем кафедру своего учителя И. Б. Лихциера: Юсуф Исхаки, после окончания института оставленный на ЛОР кафедре у Я. Л. Коца. Он прошёл превосходную школу, защитил в Москве докторскую диссертацию, вернулся в Сталинабад и стал вторым профессором на кафедре у Лёвы Кальштейна и, затем, в течение 25 лет был ректором нашего института, избран член-корреспондентом АМН СССР.   Очень способным студентом и, после окончания института, прекрасным судмедэкспертом был Зафар Аминов. Выдающимися способностями обладали профессор Х. Х. Мансуров, ученик академика Мясникова, А. Т. Пулатов - детский хирург, ученик Н. Ф. Берёзкина, создавший и возглавивший кафедру детской хирургии, профессор Н. У. Усманов развивший в Таджикистане хирургию сердца и лёгких. Все они прошли весь путь от начала и до конца, начав с ординатора, аспиранта, постепенно накапливая знания и опыт   Но общая установка была иной. Рахимов, получив выпущенный нами первый сборник студенческих научных работ, выговаривал Якову Львовичу Коцу, бывшему научным руководителем НСО и мне - вы должны понять, что наиболее желаемыми для нас являются таджики и узбеки и вы должны открыть им зелёный свет в науку. Доводы о том, что для занятия наукой нужны способности и желание ей заниматься, во внимание не принимались. От шефа требовалось как можно скорее подготовить диссертанта, помочь ему защититься и освободить своё место для молодого учёного. Практика эта привела к тому, что один из немногих в стране институтов полного профиля (в нём было пять факультетов) начал выпускать врачей с уровнем знаний выпускника фельдшерской школы. Проходным баллом при поступлении в институт стала служить Национальность абитуриента, а не его знания.   В 1984 году я приехал в Душанбе на празднование тридцатилетия окончания института и обратил внимание на списки принятых в институт на все факультеты студентов. Среди принятых я насчитал 4-5 европейцев на каждый факультет, и все они были детьми работников ЦК и Совмина. И это при том, что в это время была подвергнута резкой критике постановка школьного образования в Таджикской ССР! Конечно, процессы приведшие к социальному взрыву в Таджикистане не лежали на поверхности, но и случайными их назвать тоже нельзя. Но всё это было в далёком будущем.   На первом и втором курсах моими любимыми предметами были анатомия и гистология. Анатомию в нашей группе преподавала Софья Георгиевна Попандопуло - в прошлом хирург и в будущем прекрасно оперирующий офтальмолог. Она любила меня и Лёшу и часто говорила нам:"Вы ребята, сделаны из того теста, из которого делают профессоров". В отношении Лёши она не ошиблась, Лёша оправдал её ожидания и стал профессором и академиком, крупнейшим специалистом в избранной им области науки. Что касается меня, то цели у меня были другие, я не стремился к научной карьере, а мечтал стать оперирующим хирургом и, как мне кажется, желаемого достиг.   Гистологию у нас преподавала Маргарита Евгеньевна Машталлер, интересная молодая Женщина, с которой у нас установились не совсем обычные отношения. Маргарита была умницей, великолепно образована, блестяще знала свой предмет. Она полюбила меня, Лёшу и Сашку Войтюка. Меня за любовь к Гистологии и за то, что со мной она могла разговаривать на любые темы, Лёшу за то, что не любить его было просто невозможно, Сашку за красоту. Нас она называла внуками, мы её бабушкой. Через несколько лет, когда я был на старших курсах, у меня сложились с ней дружеские отношения. Мы много времени проводили вместе, нам было интересно друг с другом. Вечерами мы с ней бродили по улицам, ходили в филармонию на концерты. У Маргариты был острый язычок, она терпеть не могла мещанство, и многим доставалось от неё.   Наши преподаватели встречая меня с ней, выпадали в осадок, что они думали на этот счёт я не знаю. Жизнь её сложилась несчастливо. Родители её умерли, она вышла замуж за Олега Штрома, чемпиона Таджикистана по шахматам. Он умер в середине 70 годов. Оля - её сестра, с двумя дочерьми уехала в Израиль и Маргарита осталась одна в воюющей стране. Последний раз я видел её в 1979 году.   На первом курсе, в основном, были общеобразовательные предметы из коих главными (по степени трудности) были физика и многочисленные химии. Заведующий кафедрой физики профессор Мальков и его ассистент Говорков пользовались репутацией безжалостных террористов. Они гоняли студентов с зачётов и экзаменов по физике и многократная пересдача этого экзамена не являлась исключением. Курсанты военного училища в годы Войны отлупили Малькова и посадили его в канализационный люк, прикрыв его крышкой, так их тронули слёзы подружек учившихся в институте и угнетаемых Мальковым. Из под крышки люка раздавались крики - не запугаете, двойки ставил и ставить буду! И ведь ставил.   Я честно открыл учебник по физике, ничего не понял и решил, что до экзамена далеко и за это время что-нибудь придумаю. И придумал. Я досрочно сдал все экзамены в весеннюю сессию, кроме физики и рвался в Москву. Мои друзья из первой группы предложили мне сдавать экзамен вместе с их группой, за это я должен был написать две шпаргалки и идти сдавать первым. Так и порешили. Мальков посадил меня за свой стол, рядом с ним сидел представитель из ЦК комсомола, присланный на экзамен в качестве наблюдателя. Шпаргалку мне принёс Эрик Полятков. Сложность заключалась в том, что шпаргалка была написана чернилом, а передо мной лежал карандаш. Вопросы были убойные - электромагнитные колебания, рентгеновские лучи, законы освещённости и задача. Задачу решили за дверью и передали мне. Терять было нечего и испросив разрешение начать ответ с лучей Рентгена, я развернул перед собой написанную чернилом шпаргалку, залился соловьём и начал с факта рождения, благо книг по истории науки я начитался ещё в детстве. Позволив назвать его Конрадом Вильгельмом, что должно было свидетельствовать о глубоком знании материала и описав ряд общеизвестных фактов, я минут пять описывал обстановку, в которой было совершено великое открытие.   Для того,что бы у Малькова не возникла мысль о том, что перед ним сидит авантюрист и мошенник, я сам себе задал задачу по расчету жёсткости рентгеновских лучей (благо она была приведена в шпаргалке). Мальков блаженствовал. "Переходите к следующему вопросу" Я успел только сказать, что электромагнитные колебания возникают при прохождении тока через колебательный контур (а это я тоже только что узнал из того же источника), как Мальков попросил меня рассказать о законах освещённости. Разницу между люменом и люмпеном я знал, но более не знал ничего. К счастью для меня, после произнесенных мною первых слов он попросил показать ему решение задачи. Я показал. "Идите"- сказал он мне. "Куда?". "В библиотеку, сдавать учебник". Я сдал учебник и Говорков вынес мою зачётку с пятёркой.   Путь в Москву был открыт. Я выехал в Москву 11 июня, в Женькин день рождения. У меня сохранилась фотография, снятая на перроне Сталинабадского вокзала в день отъезда, лица отъезжающих светились от счастья, лица провожавших были мрачны, у них впереди были экзамены и первые из них появились в Москве спустя две недели. На пятый день пути мы переехали мост через Урал и за Оренбургом пошли ласковые российские пейзажи, леса, поля, перелески.... На станции Чаадаевка торговки выносили к поезду горячую картошку с грибной подливкой и малосольные огурцы. Истратив на лакомство, которого был лишён почти целый год (в Таджикистане картофель не растёт) последние деньги, я почувствовал себя дома. С тех пор уезжая в Москву на каникулы мы припрятывали последнюю десятку на Чаадаевку. Целый год мы мечтали, что наступит день, мы сдадим экзамены, сядем в поезд и поедем......   Поезд приходил в Москву рано утром, метро ещё было закрыто, и я взяв руки свой чемодан, в котором только живого веса было килограмм восемь - он был деревянный и в общежитии назывался шкатулочкой - пошёл домой, благо от вокзала до дома было недалеко. Трудно передать те чувства, которые переполняли меня. Бабушка спала, я разбудил её. Первым делом я показал ей зачётку, она глазам своим не поверила, в ней стояли пятёрки. Приняв ванну и переодевшись я пошёл на улицу Мархлевского - к Женьке. Мы столкнулись с ней в парадном, она с Инной спешила в институт. Увидев меня она попятилась, спряталась за Инкину спину, и единственные слова произнесенные ею в мой адрес были:"Какой ты чёрный"   Я действительно очень загорел и от аборигенов республики, из которой только что приехал, не отличался. Поговорив пару минут с Инной (Женя всё время тянула её) мы простились. Вскоре Женя уехала, и мы увиделись через год. Первый курс ознаменовался для Лёши и для меня событием, которого я забыть не могу. В зимние каникулы общежитие опустело, все разъехались по домам. Виктор Ким, живший с нами в одной комнате получил письмо от сестры жившей в Ленинабаде, с приглашением приехать на каникулы. Денег у него не было и он, поклявшись, что сразу по приезде в Ленинабад, вернёт нам долг занял у нас деньги, оставленные нами на пропитание. Он уехал.   Как назло в Сталинабаде выпал снег, что в те годы было большой редкостью, стала гидроэлектростанция, отключили электричество, стал хлебозавод, закрылась наша столовая и мы с Лёшей начали испытывать муки голода. В общежитии не топили, было холодно. Утром Лёша и я шли в институт, он становился на первом этаже, я на втором и мы пытались одалживать деньги у случайно забредших туда знакомых. Набрав пятёрку мы бежали в магазин, покупали разную крупу, воровали угольные брикеты во дворе общежития, растапливали печку и свалив все крупы в кастрюлю начинали варить кашу. Привлечённые съедобным запахом к нам на огонёк забредали такие же голодные бедолаги, как и мы. Кто-то приносил кусочек сала, кто-то луковицу. Когда каша была готова мы ставили её в кастрюле на стол и съедали горячее варево. Ничего вкуснее его я в своей жизни не ел.   Поужинав (или пообедав и поужинав одновременно) мы ложились в постель, набрасывали на себя все одеяла бывшие в комнате и спали до утра. Так продолжалось почти три недели. потом снег растаял, приехал Виктор, вернул нам деньги, и мы с Лёшей на радостях зашли в чайхону и съели по тарелке огнедышащей шурпы. В начале мая погиб Володя Бокучава, отличный парень, учившийся с нами на одном курсе. Мы готовились в анатомичке к дифзачёту по анатомии и Володя сказал нам, что пойдёт заниматься в Ботанический сад. Там он нарвался на компанию городских хулиганов, которые отправились туда в поисках приключений. Володю убили, Мишка Шульман был ранен ножом в плечо, Шаген Окопян получил удар ножом в живот, и его едва спасли.   Брат Шагена - Хурик уже вечером знал имя убийцы. Он отловил его в питомнике, где-тот скрывался и наверное убил бы его, но вмешалась милиция. В институте состоялся показательный суд и во время суда убийца чуть не сбежал, попросившись в туалет, находившийся во дворе. Поймали его наши студенты и сильно при этом помяли. Володю хоронил весь город. Кажется тогда мы впервые призадумались над тем, что-только по чистой случайности любой из нас не оказался на его месте.   На втором курсе прибавились физиология и биохимия. Курс физиологии читал профессор Жуков, основоположник высотной физиологии в стране После его отъезда в Москву, где он получил кафедру в 2 медицинском институте, кафедру возглавил Олег Габриэлович Лоренц, его ученик. Высокого роста, нескладный, немного глуховатый, он производил странное впечатление, но физиологию он знал блестяще. Как-то на лекции мы задали ему вопрос - чем определяются умственные способности человека? Как истинный физиолог он ответил не задумываясь - умственные способности человека определяются его способностью к ассоциативному мышлению.   Любопытная вещь - ассоциации. Как-то я смотрел по телевизору кинофильм тридцатых годов. В главной роли в нём снималась Народная артистка СССР Блюменталь-Тамарина. Имя её было широко известно, она пользовалась заслуженной любовью и уважением. И вдруг, по странному закону ассоциаций, я вспомнил младшего лейтенанта Тяпкина - уполномоченного военной контрразведки "Смерш", часто бывавшего в нашем госпитале. Он приезжал к нашему особисту – Ивану Шмелёву, бывал у отца, и отец приглашал его к обеду, когда позволяла обстановка. Несколько раз я был так же приглашён к столу и запомнил некоторые истории, которые он рассказывал. Я думаю, что его настоящее воинское звание было на несколько звёздочек выше, чем красовалось на его погонах.   Как-то он рассказал, что был начальником эшелона с заключёнными направляюшегося из Москвы в Владивосток в 1937 году. Возможно, что его фамилия была и не Тяпкин, в ведомстве, в котором он служил, были возможны любые метаморфозы. Во время обеда речь зашла о 1941 годе, и отец рассказал, как осенью полк в котором он служил старшим врачом сражался в районе станции Тучково, что в 70 километрах от Москвы по Белорусской дороге. Тяпкин рассказал, что в это же время он служил в Управлении Контрразведки в Москве. Он получил задание выехать в район станции Тучково и вывезти Заслуженного Артиста Республики, орденоносца Блюменталь-Тамарина, находящегося на своей даче - к этому району подходили немцы.   Тяпкин с охраной приехал на дачу. Дело было к вечеру. Войдя в дом он увидел несколько человек, сидящих за накрытым столом. Он обратился к хозяину дачи и сказал, что ему поручено обеспечить его выезд в Москву. Блюменталь-Тамарин (сын известной актрисы) сказал, что он и его друзья собрались на его даче, с которой у него связаны воспоминания о годах счастливой жизни, прожитых в ней и что они хотят проститься с своим счастливым прошлым. У него есть своя машина и товарищ уполномоченный может вернуться в Москву и что он и его друзья через несколько минут выедут за ним. Тяпкин откланялся и уехал. Через некоторое время посёлок был занят немцами, Блюменталь-Тамарин исчез. спустя месяц на Кёнигсбергской радиостанции, вещающей на русском языке, появился новый диктор - Блюменталь-Тамарин. И он и его друзья дождались прихода немцев.   Я сам слышал передачу из Кёнигсберга, в которой диктор вещая бархатным баритоном и поливая советскую власть последними словами, в заключение сказал, что у микрофона был Блюменталь-Тамарин. С ним связана еще одна история. В 11 Гвардейской Армии командиром одной из дивизий был Герой Советского Союза генерал-майор Чернов.. Его дивизия стояла под Кёнигсбергом, когда на командный пункт напала группа немцев и всем на нём находящимся пришлось с боем прорываться из окружения. Генерал оставил на командном пункте свой китель с звездой Героя и партийным билетом в кармане. Через несколько дней служба радиоперехвата записала издевательское обращение к генералу Чернову, прочитанное голосом Блюменталь-Тамарина, в котором говорилось, что если генерал хочет получить назад звезду Героя и партийный билет он может явиться в Кёнигсберг по такому-то адресу.   Чернов вызвал к себе дивизионную разведку и приказал пробраться в Кёнигсберг и попытаться вызволить и то и другое, пообещав, что в случае успеха представит отличившихся к званию Героя. Разведчики пробрались в город. Они разыскали дом и, конечно, никаких документов Чернова там не оказалось Но переполох поднялся отчаянный - русские в центре города! Разведчикам удалось вернуться целыми и невредимыми. Чернову вернули Золотую Звезду и партийный билет после того, как он сам повёл в атаку свою дивизию при штурме Пиллау.   Судьба Блюменталь-Тамарина мне неизвестна. Младшего лейтенанта Тяпкина Лёнька и я обнаружили ночью неподалёку от расположения госпиталя - он с группой, в которую входил радист с полевой рацией, вёл радиообмен с нашим разведчиком, находившемся в тылу у немцев. Он приказал нам никому не рассказывать о том что мы увидели и не шататься по ночам там, где не надо. Я рассказал о этом отцу, отец в свою очередь слово в слово повторил то, что приказал нам Тяпкин. Любопытные ассоциации, не Правда ли?   Кафедрой биохимии заведовала Генриэтта Ефремовна Виллер по прозвищу "Риголетто," ибо седалищные мышцы начинались у неё в области 7 шейного позвонка. Её дружно не любили все - и студенты и преподаватели. Впоследствии я сыграл с ней злую шутку, которая навсегда осталась в анналах института, но о ней я расскажу позднее. В конце сентября 1949 года мой приятель Нёмка Бромберг, учившийся на третьем курсе, уговорил меня пойти с его группой на дежурство в хирургическую клинику профессора Франк-Каменецкого.   Я пошёл и, проведя там суточное дежурство, понял, что это дело для меня. Начав ходить на дежурства через два дня на третий я примелькался в клинике, и там не сразу разобрались, что я учусь на втором курсе, а не на третьем, а разобравшись отнеслись ко мне с пониманием. Вначале я выполнял работу санитара, затем медбрата, наконец меня взяли на ассистенцию. Я старался запоминать увиденное.   Закир Пачаевич Ходжаев, Вера Ивановна Зайцева, Анна Петровна Сухопарова стали моими первыми учителями в хирургии. Работы было очень много, в Сталинабаде был большой бытовой травматизм, почти каждую ночь поступали пострадавшие с ножевыми и огнестрельными ранениями, костной травмой. Травматологические больные находились в общехирургическом отделении, и пришлось осваивать технику наложения гипсовых повязок, скелетное вытяжение и многое другое, что так пригодилось мне через несколько лет на Севере. Лев Захарович Франк-Каменецкий пригляделся ко мне и однажды, пригласив в свой кабинет, расспросил меня и сказал, что поддерживает моё стремление стать хирургом, рассказал, чему я должен уделять особое внимание и таким образом узаконил моё пребывание в клинике. Теперь я точно знал, что я хочу и соответственно этому начал строить свою учебную программу.   Я выделил из всего обилия наук, которые мы изучали то, что должно было мне пригодиться в моей будущей профессии и учил не за страх, а за Совесть. Всё остальное учил только для того, что бы сдать. Как и положено меня посещали сомнения, смогу ли я овладеть специальностью требующей не только обширных знаний, но и большого умения, но мои наставники говорили мне, что умение приходит только с опытом, а поэтому нужно работать и работать. Меня совершенно не заботила внешняя престижность хирургической работы, о ней я не думал. Я сразу понял, что хирургия - это прежде всего огромный труд, требующий полной самоотдачи. Все мои мысли были направлены на овладение этой наукой и я забросил всё остальное, и прежде всего столь свойственное в студенческие годы стремление к развлечениям и гулянкам.   Для меня перестали существовать выходные дни, праздники - я знал только дежурные дни в клинике, в выходные дни и в праздники я приходил в клинику к 9 часам утра, в обычные дни -после занятий. В институте преподаватели прознав о моём увлечении хирургией отнеслись к нему с пониманием и мне прощались некоторые вольности - в частности то, что я пропускал некоторые лекции. Расписание было составлено так, что первые две пары были посвящены практическим занятиям, две последние лекциям. После дежурства я спешил в институт на практические занятия, которые пропускать было нельзя т.к. Система отработок действовала без всякого снисхождения.   Лекции иногда можно было игнорировать, но профессора ревниво следили за посещаемостью, и на экзамене следовала неминуемая расплата. Деканат ввёл Систему, при которой для сдачи экзаменов нужно было получить специальный штамп в зачётную книжку, но я изобрёл противоядие - все экзамены я сдавал досрочно и к тому моменту, когда декан предвкушал насладиться выражением моего лица при известии, что меня не допускают к экзаменам, я приходил в деканат и с невинным видом протягивал свою зачётку, в которой были проставлены оценки по всем сданным мною досрочно экзаменам и просил расписаться в графе "переведен на следующий курс" и поставить печать.   Наш декан Гранов в этот момент очень расстраивался, называл меня мошенником, обещал, что в следующую сессию я буду наказан и отпускал меня с миром. Проучила меня Валентина Ивановна Зайцева - заведовавшая кафедрой пропедевтики внутренних болезней, причём проучила красиво. Её сестра Вера Ивановна, с которой я часто дежурил, предупреждала меня, что Валентина Ивановна гневается, и что бы я это учёл. На экзамен нужно было явиться с историей болезни составленной заранее, причём в истории болезни должны были быть отражены только результаты объективного исследования больного. Я, понимая, что санкции ко мне будут обязательно применены написал историю болезни с обоснованием диагноза, дифференциальным диагнозом, чем весьма удивил Валентину Ивановну т.к. история болезни такого объёма требовалась от студента 4 курса, а не 3-го, каковым я в тот момент являлся.   Она очень внимательно прочитала мою тетрадь и обратилась к нашему ассистенту:"Зинаида Исмаиловна, приведите больного Иванова". Я должен был определить у больного границы сердца, лёгких, печени. Я сразу заподозрил неладное, для определения границ внутренних органов подходил любой больной, а для меня выбрали персонального. Я начал осматривать больного и не нашёл у него сердечный толчок. Я сообразил в чём дело - у больного было полное обратное расположение органов - Situs inwersus totalis. Я быстро набросал границы и сказал, что готов отвечать. Показав и проперкутировав границы я назвал по латыни эту редкую аномалию. "Отвечайте билет".   Иногда в минуту опасности голова у меня начинает работать быстро и чётко. Вопросы в билете я знал и отвечал хорошо, но один вопрос - механизм образования ритма галопа и ритма перепела ставил в тупик не одного меня. Я понял этот механизм в тот момент, когда начал отвечать. Валентина Ивановна, величавая, кустодиевского типа Женщина, похожая на королеву взяла мою зачётку, поставила в неё пятёрку - её она ставила на экзамене крайне редко - и сказала мне:"Учтите, что у нас в институте не все так снисходительны, как я и будьте осторожны, пропуская лекции - для преподавателя это обидно". Я от души поблагодарил её и отправился на дежурство в клинику, где дежурила Вера Ивановна. Вечером она позвонила домой и Валентина Ивановна сказала много лестных слов в мой адрес.   К сожалению я не воспользовался её советом и имел возможность не раз убедиться в справедливости её слов. Зимой 1949 года я тяжело заболел малярией, причём умудрился подцепить и тропическую и трёхдневную малярию. Меня положили в институт тропических болезней. Спасла меня тётя Оля, она в кремлёвской аптеке купила и прислала мне заграничный хинин и только что появившийся бигумаль. После малярии я был хорош, худой, как спичка и зелёный. Из-за этой хвори я пропустил празднование 20 летия образования Таджикской ССР, проходившее с большой помпой. Постепенно жизнь моя вошла в свою колею, я сдал все накопившиеся за время болезни отработки.   В весеннюю сессию на втором курсе помимо текущих экзаменов нужно было сдать четыре государственных - анатомию, физиологию, Гистологию и биохимию, раньше это называлось полулекарским экзаменом. С анатомией и Гистологией проблем не было, я их знал и сдал на отлично. С физиологией дело обстояло сложней, но позанимавшись я сдал и этот экзамен на отлично. На экзамене по биохимии пришлось прибегнуть к спасительной шпаргалке, и на этом сессия была успешно закончена.   И опять вокзал, огромная очередь за билетом, поезда в Москву в те годы ходили два раза в неделю. Я не люблю Чехова, но его трёх сестёр я понимал прекрасно. В Москву, в Москву - она была моей путеводной звездой. Билет был куплен, и уже на следующий день я ехал домой. Поездка эта всегда была событием, целая неделя смеха, шуток, ожидания. Мы ездили "висячим плацкартом" - занимая третью полку, билет стоил дешевле. Рассчитывалась каждая копейка, на полученную на каникулы стипендию нужно было купить обратный билет из Москвы в Сталинабад, прожить пару месяцев в Москве и иметь деньги на карманные расходы. На дорогу покупались две буханки хлеба, 14 крутых яиц и пара килограммов полукопчённой колбасы. Обычно этого хватало до Москвы.   Но как назло на станции Эмба в Казахстане на мосту взорвался состав с нефтью и мост сгорел. Стала вся среднеазиатская магистраль. Наш поезд остановился на станции "Аральское море" и простоял там четверо суток. Мы съели всё, что взяли с собой в дорогу и после этого начали распродавать имущество. У меня была только пустая пластмассовая маслёнка, которую я с трудом продал за три рубля. Проев вырученные деньги мы были вынуждены ограбить рыбокоптильню и утащили оттуда несколько копчёных сигов. Прошло много лет, но есть копчёную рыбу я не могу.   В конце концов мост восстановили и наш состав погнали в Москву вне расписания. Женя Баданова и её родители, на дачу к которым я приехал, с ужасом смотрели на то, как я поглощаю пищу. В один из моих приездов в Москву со мной произошла история изрядно меня напугавшая. Я решил навестить Любовь Рафаиловну. Мне открыла дверь её соседка сказавшая, что её нет дома. Я пошёл на остановку троллейбуса и оглянувшись заметил человека идущего за мной. Я встал в очередь на остановке, но когда нужно было входить в троллейбус я сделал вид, что передумал и пошёл домой пешком. Человек шедший за мной тоже сделал вид, что он передумал и пошёл за мной.   Я решил поводить его и пошёл проходными дворами между Кировской и Сретенскими переулками, свой район я знал великолепно. Мне казалось, что я оторвался от него, но он всё время оказывался у меня за спиной. В конце концов мне показалось, что я его не вижу порядочный отрезок времени, сел в метро и поехал кататься по городу, выскакивая из вагона в тот момент, когда двери закрывались. Думаю, что профессионалы, топавшие за мной, очень веселились, наблюдая за моими дилетантскими попытками ускользнуть от наружного наблюдения.   После ареста родителей прошло три года, и я не мог понять, что от меня нужно МГБ - в том, что за мной шло это ведомство, я не сомневался. Вскоре я уехал в Сталинабад. Ночью, недалеко от Кагана в вагоне начался какой-то шум, по крыше вагона бегали какие-то люди. Затем по вагону прошли несколько человек в штатском и в военной форме, они остановились около купе в котором я спал на третьей полке и осветив меня фонарём один из них произнёс - это он. Я сделал вид, что я сплю, они с минуту потоптались и ушли.   Меня охватило чувство страха, особенно сильное потому, что я не понимал, что им от меня нужно. Через месяц я получил письмо от Любаши в котором она меня спрашивала, что со мной произошло в её дворе? Тут я совсем обалдел, я никому о этом не рассказывал и не мог понять, откуда она узнала о том, что со мной произошло. Всё разъяснилось через год. Приехав в Москву, я навестил Любовь Рафаиловну, и она мне рассказала, что прошлым летом МГБ арестовало её брата и за её квартирой постоянно следили.   Соседка открывавшая мне дверь увидела, что за мной пошёл человек постоянно слонявшийся под окнами их квартиры. Я по своей неопытности и наивности не сообразил, что наружники всегда работали вдвоём и я ни на минуту не выпадал из поля их зрения... Тогда то я понял, что наверное очень хорошо, что я живу и учусь не в Москве, ибо шансов последовать за моими родителями в Москве у меня было больше, чем в Сталинабаде.   Во время каникул в Москве я не сидел без дела. Летом 1949 года я перевёлся в 2 Медицинский институт. Мой школьный товарищ Серёжа Гинзбург, учившийся там, познакомил меня с председателем спортивного клуба института Сашей Степановым, и тот узнав, что у меня есть разряд по плаванию и что я выступал в соревнованиях за московский "Спартак", взял у меня заявление с просьбой перевести меня из Сталинабадского мединститута в 2 Московский мединститут и подписал его у директора.   Меня зачислили на второй курс и послали запрос в Сталинабад с просьбой выслать мои документы. В Москве была другая программа по анатомии и мне необходимо было выучить и сдать Спланхнологию. Иосиф Маркович Нейман, учитель моего отца позвонил Александре Михайловне Вахуркиной - доценту на кафедре судебной медицины 3 мединситута и она разрешила мне приходить в Морг института им. Склифасовского.   Спланхнологию я выучил, но перевод в Москву не состоялся, Сутулов ответил отказом и документы мои в Москву не выслал. Думаю, что этим он избавил меня от возможных крупных неприятностей - по видимому поговорка, гласящая, что всё, что совершается - к лучшему имеет под собой здравый смысл Оглавление   www. pseudology. org