Журнал "Караван историй", январь 2007 года, стр. 92 Пэгги Лу Элизабет Ли Миллер: Жизнь среди призраков гипертекстовая версия На ферме Хампстед [Chiddingly] в британском графстве Суссекс ничто не свидетельствовало о том, что здесь живут такие знаменитые люди, как Ли Миллер и Роланд Пенроуз. Заурядный дом: несколько комнат, беспорядок внутри – здесь явно никто не заботится о чистоте. Вид из окон на скотный двор, маленькую конюшню, а с другой стороны - на унылую равнину, протянувшуюся на много километров. Сама Ли Миллер, в неопрятном домашнем платье, с растрепанными жидкими волосами и с неизменной сигаретой в зубах, возится на кухне. Время от времени появляется толстый сонный Энтони Пенроуз - её сын. Писательница и искусствовед Кэролайн Берк приехала сюда по приглашению хозяйки.   Эту легендарную женщину и не менее легендарного фотографа Кэролайн около месяца назад совершенно случайно встретила в Париже, на лекции мужа Миллер - Роланда Пенроуза, известного искусствоведа, основателя лондонского Института современных искусств. Кэролайн вдруг узнала знаменитый профиль сидевшей рядом с ней невзрачной пожилой женщины.   "Вы Ли Миллер?" - потрясенная, спросила Кэролайн.   Женщина безразлично кивнула. Но после лекции Берк удалось-таки её разговорить. Миллер была любимым фотографом Кэролайн. И не только её. Самые престижные европейские музеи устраивали выставки Ли Миллер. Её называли богиней фоторепортажа, её уникальные снимки нацистских концентрационных лагерей облетели все журналы мира.   Берк помнила, как на лондонской выставке поместили рядом две фотографии самой Миллер, сделанные её другом, не менее знаменитым Дэйвом Шерманом: Ли в брюках цвета хаки, военном френче и набекрень надетой ушанке, увешанная фотоаппаратурой, на фоне разбомбленного Мюнхена и Ли в лиловом открытом платье с красной розой в белокурых волосах и дразнящей улыбкой на коленях у Пикассо. Как совместить эти два образа? А ведь их разделяет всего несколько лет! Кэролайн до сих пор удивляется, как ей удалось добиться расположения миссис Миллер и удостоиться приглашения в гости. Наверное, Ли почувствовала искренний интерес к своей персоне. Видно, её последние годы не баловали вниманием. ...Миллер вдруг резко повернулась к гостье, прервав её размышления. - Знаю, о чем вы думаете, глядя на мою бесформенную задницу! "Какая она была!" Была, да сплыла! - грубо отрезала женщина. - Когда закончилась война, мне было всего тридцать восемь лет – так, представьте, Пикассо не узнал меня! Пикассо! Изучивший мое лицо и тело как свои пять пальцев! Но я не могу похвастать, что стала мадам Пикассо. Я стала леди Пенроуз, - Ли произнесла это имя с издевательски подчеркнутым американским акцентом. - Разве вы американка? - удивилась Кэролайн. - Я почему-то всегда думала, что вы - англичанка... - Я француженка. В душе, - парировала Миллер. Кэролайн Берк напрягла память. Да, конечно! Миллер родилась в Штатах. Сейчас, в 1977 году, ей ровно семьдесят лет - Ли 1907 года рождения. - Скажите Ли, у вас не сохранились детские фотографии? Насколько я знаю, их никогда не публиковали... Миллер вытерла руки о грязноватое полотенце, валявшееся тут же, на столе. - Пошли! - коротко ответила она и повела гостью из кухни на второй этаж В длинной, узкой, отделанной деревом комнате было относительно прибрано. Миллер опустилась на колени и достала из-под массивного дубового стола какие-то папки. Одна потрепанная папка, другая, третья... Кэролайн напряглась от нетерпения: неужели сейчас она увидит архив знаменитой Ли Миллер? Да это просто фантастическая удача! Миллер локтем отодвинула все мешавшее ей на столе в угол и веером разложила десяток желтых фотокарточек Берк жадно склонилась над ними и через несколько секунд в недоумении отпрянула. Миллер, видимо, этого ждала и хрипло засмеялась: - Это я, я. Не узнаете? Кэролайн смотрела на фото: на всех была изображена в разных позах и разном антураже одна и та же обнаженная девочка - тоненькая, но с идеально вылепленной фигуркой - не с мальчишескими, а уже с женскими плавными линиями. Девочке не больше десяти лет. Вот она в игрушечной короне на голове, с распущенными волосами и "волшебной палочкой" в руках; вот лежит на диване с плюшевым мишкой на животе... - Кто вас фотографировал? - изменившимся голосом спросила Берк. В бесцветных глазах Миллер впервые мелькнула теплота. - Отец! - вызывающе заявила она. Берк не верила своим глазам. Отец сделал снимки совершенно обнаженной дочери? Да в каком же году это было? Приблизительно в 1917-м? В пуританской Америке? Интересно, что у Миллер был за отец? Ли охотно согласилась удовлетворить любопытство гостьи. Её отец Теодор Миллер эмигрировал с женой из Швеции еще до рождения троих детей. Два брата и Ли родились в провинциальном городке Покипси, в штате Нью-Йорк. Теодор был инженером-механиком и при этом страшным либералом. Шокировал родню и друзей речами в защиту суфражисток, говорил, как сильно виноваты мужчины перед женщинами за такое многовековое скотство, как институт брака. Малютка Ли сидела под столом и все мотала на ус. - Ваша мать была с ним счастлива? - перебила Кэролайн. Миллер отрицательно покачала головой. Флоренс Миллер считала себя несчастнейшей женщиной на свете, несколько раз покушалась на самоубийство. Голос семидесятилетней Ли Миллер вдруг стал каким-то отстраненным... Отец изменял матери, верно. Но он и ей позволял изменять сколько угодно. Но мать по природе была домашней гусыней - ей не нужна была свобода. Она предпочитала травиться газом из-за эскапад отца. ...Теодор Миллер увлекался модной тогда фотографией, у него даже имелась небольшая любительская фотостудия с темной комнатой и тысячей необходимых для проявки и печати мелочей. В те годы многие этим увлекались: Ли помнит споры друзей отца о том, можно считать фотографию искусством или нельзя. А снимать обнаженную Ли отец начал после того, как её испортили. - Ну да, меня изнасиловал один из знакомых родителей, когда мне было семь лет, - равнодушно пояснила Миллер в ответ на удивленный взгляд собеседницы. ...Её отправили в гости в Бруклин, ночью в её комнату вошел молодой мужчина, сказал, что хочет подарить девочке игрушечного пони... Когда он уходил, сделав свое дело, строго приказал онемевшей от страха Ли, чтобы она никому не говорила о случившемся ни слова, иначе с ней случится что-то плохое. Она и молчала бы, но вскоре с ней стали твориться странные вещи - температура, зуд и все такое. Словом, Ли заразилась гонореей. Мать допытывалась, что случилось, и девочке пришлось все рассказать.   Ли жалеет, что она тогда не была фотографом, потому что взгляд, которым одарила её мать, не передать словами: ужас, презрение, страх, ненависть, брезгливость - все было в этом взгляде. С этого момента, как Ли кажется, мать немного тронулась головой. Пенициллин изобрели только лет через пятнадцать, а тогда Ли лечили ужасными, варварскими способами. Мать запиралась с ней в ванной и промывала ей внутренности сильными растворами - карболкой, борной кислотой... Ли орала на весь дом, мать грубо затыкала ей рот. Флоренс Миллер не хотела, чтобы о позоре девочки узнали братья. Тем даже запретили общаться с Ли в отсутствие взрослых. - Но ваш отец знал правду? – тихо спросила Берк. Разумеется, он знал. Ли никогда не интересовалась, нашли родители того человека или нет и вообще искали ли: с ней больше никто никогда не разговаривал на эту тему. Но с тех пор мать всегда относилась к дочери враждебно. Когда отец предложил девятилетней Ли фотографироваться обнаженной, девочку волновало только одно: "А ты меня потом не разлюбишь?" Отец обнял её, усадил к себе на колени и стал гладить по голове, повторяя, что он еще больше будет любить "своего ангелочка Ли". Девочка слышала потом из-за дверей детской, как Флоренс громко и безобразно скандалила из-за этого с отцом. Она не вслушивалась в слова, но сообразила, что мать против того, что затеял отец.   Между Флоренс и дочерью уже началась негласная война, и Ли хотела угодить отцу еще и для того, чтобы досадить родительнице. Однако мать присутствовала при всех этих съемках - отец заставлял её. Только потом Ли поняла, что иначе могла бы вмешаться полиция. Во время их фотосеансов Флоренс с вязаньем сидела в кресле в стороне и делала вид, что считает петли, на самом же деле она с ненавистью наблюдала за дочерью и мужем. Да, Ли чувствовала себя тогда сообщницей отца. После каждого такого сеанса он покупал ей игрушки или водил в кафе лакомиться её любимым шоколадным мороженым. Однажды Теодор Миллер предложил дочке привести к ним подружку: он хочет сделать их фото на память. За это они все втроем пойдут в цирк шапито, гостивший в их городке. Ли тогда бредила фокусами, которые видела лишь однажды, поэтому была готова на все. Видно, испорченность уже глубоко в неё въелась, или, может, она такой родилась? Ли позвала к ним девочку из класса, которую терпеть не могла: задавaкy с тугими косичками, вечно хваставшуюся обновками: её отец был очень богат. Розовощекая Мэри пришла из-за обещанного шапито.   Перед тем как стянуть кружевные панталончики, Мэри затравленно посмотрела сначала на Теодора, потом на подругу. Ли ободряюще улыбнулась ей, и через минуту растерянная Мэри стояла в чем мать родила, инстинктивно прикрываясь тоненькими ручками. Флоренс, по обыкновению, якобы считала петли, но Ли-то видела, что при этой сцене мать закрыла глаза. Через какое-то время к ним в дом явилась родительница Мэри. Отец запер Ли в комнате и запретил подавать голос. Но она все слышала: мать Мэри обвиняла её отца в том, что он занимается преступными вещами, и угрожала, что засадит его за решетку. Ли понятия не имеет, как удалось уладить этот скандал. Её перевели в другую школу, а отец... продолжил свои фотоэксперименты. - Как вы сейчас оцениваете его действия? - спросила потрясенная Кэролайн. - А никак не оцениваю, - отрубила Миллер, собирая со стола фотографии. - Он ведь не трогал меня. Это было для искусства. Сейчас я вижу, что некоторые его снимки просто замечательные. Отец пытался объяснить мне, правда, уже много позднее, что тело и секс - это одно, а любовь... любовь - это совсем другое. - Не удержав тяжелого вздоха, Миллер добавила: - Только где вы видели эту другую любовь? - Вы никогда не любили? - Кэролайн в смущении уставилась в окно, чтобы не смотреть Ли в лицо. Пошел дождь, он косо заштриховывал пейзаж за окном. Непросто найти женщину, у которой было бы столько мужчин, сколько у легендарной Ли Миллер. - Один раз, может быть... На войне. Это оказалось лучшее место для любви. Под пулями, знаете ли... - Миллер громко высморкалась в мятый носовой платок. - А кто был вашей первой любовью? - наивно спросила Кэролайн, чтобы сгладить неловкость. И эта удивительная женщина ответила: - Париж. Вернее, парижский бордель. Мне было всего восемнадцать лет. ...В Париж Ли отправили родители после школы - учиться сценографии и декораторскому искусству: девочка была очень способной, это признавали даже не терпевшие её учителя. Мать с явным облегчением провожала дочь из дома. Та и вправду была невыносима: с пятнадцати лет Ли курила по 25-30 сигарет в день, пристрастилась к шампанскому и, унаследовав вспыльчивость отца, грязно ругалась по любому поводу. При первом знакомстве Париж Ли не понравился. Буржуазные улицы, по которым она ходила в сопровождении учительницы французского, были также скучны, как в Америке. А Ли искала в этом городе праздника, впечатлений, красок, жизни. Конечно, тогда она ясно этого не понимала, просто чувствовала, что в ней клокочет и рвется наружу какая-то энергия. Однажды Ли вместе с учительницей оказались на улице Сен-Дени. И тут Ли увидела нечто живописное: вдоль домов выстроились девицы в коротких юбках, кружевных чулках и высоких сапогах.   Ли удалось сбежать от "конвоирши", и она очутилась прямо перед дверью борделя. Девушка смело открыла дверь и вошла. На неё пахнуло смесью запахов дешевого алкоголя, табака и плохо вымытых тел. В гостиной играла музыка. Простенькие ковры по стенам, кресла, диваны и лениво снующие полуодетые девицы...   Ли прожила здесь пять дней. Хозяйка, надеясь заполучить хорошенькую девочку, позволила ей пока просто "осмотреться". Однажды, сильно перебрав шампанского, Ли выскочила на крыльцо борделя и стала на всю улицу выкрикивать: "Париж, я тебя люблю! Париж! Люблю!!!" Свобода и новизна ощущений опьянили её. В конце концов Ли разыскала полиция. Миллер была несовершеннолетней иностранкой, и её, словно вещь, вернули родителям. …Ли протянула Кэролайн старую фотокарточку: - Вот, кстати, мой знаменитый профиль. По нему вы и узнали меня. Берк спросила, это ли фото сделал Дэвид Шерман. - Нет, - возразила Миллер. - Это снимал Эдуард Стейхен. Мой... - Ли замялась и облизала сухие потрескавшиеся губы. - Хотела сказать по привычке - мой любовник. Но это, кажется, единственный случай, когда нравившийся мне мужчина не был моим любовником. Не считая моего мужа, - закончив эту загадочную тираду, Миллер надолго замолчала, вперив невидящий взгляд в окно. Дождь усилился, размокшие ржавые листья на земле превратились в кашу, голые ветви деревьев блестели и слегка шевелились. Унылость этого осеннего английского пейзажа была просто физически непереносима. Как Миллер с её темпераментом может столько лет смотреть на это?! На столе тем временем появились новые карточки. С одной из них, привлекшей внимание Кэролайн, устало и небрежно смотрел интересный молодой мужчина. - Это и есть Эдуард Стейхен, - односложно прокомментировала Миллер Берк кое-что вспомнила. Ну конечно! Она же читала воспоминания Конде Наста. Это ведь он открыл Ли Миллер. Упоминался там и Стейхен. Конде Наст был создателем существующей и по сей день империи глянцевых журналов. Наст по понятиям того времени - издатель-авангардист, в 1909 году он купил небольшой нью-йоркский журнал "Vogue" и сделал из него главное в мире издание о моде. У него работали самые лучшие дизайнеры, художники, фотографы, в том числе Хорст П. Хорст, Ричард Аведон, Ирвин Пенн... и Стейхен, конечно.   Наст описывал, как в Нью-Йорке он буквально вытащил из-под летевшей на большой скорости машины юное белокурое создание ангельской красоты. Волнистые волосы, невинные голубые глаза, хрупкость и женственность. И при этом некая неуловимая сила, которой трудно сопротивляться. Миллер - а это, конечно, была она - стала его любимой моделью.   Пятидесятитрехлетний Наст гордился Ли и таскал её с собой на все приемы и вечеринки. Он познакомил девушку с нью-йоркским высшим обществом: Фредом Астером, Чарли Чаплином, Дороти Паркер, Вандербилтами... Мужчины и женщины всегда оборачивались Ли вслед. Наст упоминает, что существовало словно две разных Миллер: та, которая молчала, и та, которая двигалась, говорила... Первая напоминала античную статую в современных одеждах, вторая - мальчишку-подростка, грубого, дерзкого, сквернословящего. Такой вот странный контраст. Впервые вводя Ли в чопорную гостиную Вандербилтов, Наст просил: "Бога ради, не открывай рта. Улыбайся, кивай, но только молчи". …- Я вспомнила, как Наст описывал вашу первую встречу, - объяснила Кэролайн, видя, что Миллер с недоумением наблюдает блуждающую на устах гостьи улыбку. - Но про Стейхена он упоминает всего пару раз. Миллер тоже улыбнулась, обнажив пожелтевшие от табака зубы: - Еще бы. Уж как Наст меня к нему ревновал! - Но вы же говорите, Ли, что Стейхен не был... - Если мне хотелось писать, я шла в туалет. А если секса - просто ложилась к мужчине в постель, - философски начала Миллер, роясь в карманах в поисках спичек. Ли считала, что подобную легкость в этих вещах она унаследовала от отца. Да, она вовсе не скрывает - и не скрывала что переспала со всеми фотографами, визажистами, редакторами - всеми мало-мальски привлекательными особями мужского пола, попадавшимися на её пути. Но вот со Стейхеном вышла загвоздка.   Ли прекрасно видела, что Эдуард увлекся ею, своей моделью, на первом же сеансе: это было видно по его взгляду. Миллер, помнится, явилась тогда в студию в дурном настроении и хмуро молчала. Эдуард имел обыкновение, обдумывая и выстраивая кадр, рассуждать вслух. "Русалка, - бормотал он. – глаза цвета морской волны, мраморная кожа... Недоступная, холодная. Лиловый шарф не подойдет. Синий? Бирюзовый? Да, бирюзовый..." Ли наскучило стоять под его изучающим, прикидывающим взглядом художника, и она попросила сигаретку. Стейхен замер от неожиданности. Почему-то он никак не ожидал от неё подобной просьбы. Он стал орать, что потеряет образ! Быстро облачил Ли в выбранный костюм и стал выстреливать кадр за кадром. Но долго стоять неподвижно очень трудно. Ли устала и решила сделать самовольный перерыв. Она плюхнулась на диван и сбросила туфли. Потом стянула платье. Куда он денется, сейчас придет к ней. Вон какими глазами смотрел!   Ли лежала на диване совершенно голая и деловито рылась в лежавшей тут же, на стуле, сумочке в поисках сигарет. Потом подняла голову и поймала взгляд Стейхена. Таких разочарованных глаз она, пожалуй, не встречала больше ни у кого. В этих глазах не было только что горевших одушевления и желания. В них была пустота... Стейхен стал первым, кто не принял её простого и прямого предложения переспать. Он так никогда и не пошел на это, сколько Ли ни пыталась его вразумить. Стейхен в свою очередь пытался объяснить ей, что женщина должна владеть искусством обольщения. Ли же считала это совершенно излишним. Пусть уродины соблазняют, а она - красавица.   Да, со Стейхеном вышла "любовная" осечка, зато благодаря ему модель Ли стала фотографом. Однажды Эдуард особенно долго поворачивал Ли в разные стороны и никак не мог найти нужный ракурс. Он раздражался, повышал голос... Миллер насмешливо смотрела на него и думала, что она решила бы эту задачу в минуту. Позволив ему еще немного пометаться, Ли почти по слогам медленно произнесла: "Слушай меня, дурачок. Платье берешь вон то - черное. Одно украшение - крупный жемчуг в три ряда. Меня развернешь вправо. Чтобы получилось нужное выражение лица, не надо мне нюхать розу, лучше дай пригубить хорошего коньяка".   Стейхен онемел: Валаамова ослица заговорила! Модель дает советы фотографу! Но поступил так, как она предложила. И кадр получился отменный. А у Ли зачесались руки самой взяться за фотокамеру. Стейхен нехотя уступил. Она сунула ему в петлицу розу, приказала сесть в кресло и снять один ботинок. Вздернув брови, он повиновался. Стейхен сам потом ей признался, что много дней изучал собственный портрет, сделанный Миллер, и признал, что это безупречная работа. Так Ли превратилась из модели в человека по другую сторону камеры. Конечно, все происходило постепенно. Она еще некоторое время служила моделью, даже заработала себе скандальную славу, согласившись участвовать в рекламе тампонов "Cotex". В те времена это было верхом неприличия. Вандербилты отказали ей от дома. Но Миллер всегда плевала на приличия, тем более что ею уже овладела очередная идея фикс - еще раз покорить Париж. Теперь в качестве фотографа. - Парижские снимки я держу на чердаке, а лезть туда неохота, - заявила Миллер, так и не отыскавшая спичек и потому вместо сигареты покусывавшая карандаш Вместо ответа Кэролайн достала из объемистой сумки привезенные альбомы. Там было много знаменитых сюрреалистических снимков Ли Миллер: Пикассо, Дюшан, Эрнст, Кокто, Элюар, Леонора Каррингтон... ...В Париж Миллер приехала с рекомендательными письмами в местный "Vogue" от Наста и личной запиской Стейхена к знаменитому фотографу и художнику Ману Рею с просьбой обратить внимание на способную девушку. Миллер, сумевшая очень быстро сориентироваться в ситуации современного искусства, давно открыла для себя экспериментальную фотографию, т.н. рейографию Рея: из парижских мастеров он был её любимым. Впрочем, Рей, как и Ли, родился в Америке (его настоящее имя Эммануэл Радницкий) и всего десять лет назад перебрался во Францию. - Я случайно наткнулась на него в кафе "Пьяный корабль", - рассказывала Миллер. Впервые её выцветшие глаза ожили. - У него дома мне сказали, что он уехал. Он был почти урод, на мой вкус: маленький, коренастый, вот с таким носом! Да еще на голову ниже меня. Вы можете себе вообразить, какую пару мы являли? Берк нашла фотографию в альбоме, на которой Ли и Рей были засняты вдвоем. В самом деле, более дисгармоничную пару трудно было представить. Ли повторила, что до этого она любила мужчин только "с интересной внешностью". Но тридцатидевятилетний Рей, почти на пятнадцать лет старше Миллер, поразил и очаровал Ли тем, что он "зажигал огонь творчества" во всем, к чему прикасался.   С первого дня Ли поселилась у него в студии на Монпарнасе и все четыре года, что они были вместе, участвовала в каждом эксперименте Рея. Это ведь, по сути, Ли открыла фотографический эффект соляризации, случайно засветив один из негативов. Рей устроил дикие экстатические пляски вокруг этой "ошибки" и кричал Ли, что это "великая находка"! Вместе с ней Рей придумал и так называемые "рейограммы" - сейчас их называют "фотограммы". Он умел предвидеть будущее: сегодня в галереях и на аукционах они стоят сотни тысяч долларов. Рей был сюрреалистом, дружил со всей монпарнасской богемой и, естественно, немедленно потащил Ли к своим друзьям. Монпарнас оказался тем местом на земле, о котором Миллер всегда мечтала. Повсюду мастерские художников. Помои, использованные краски и холсты без церемоний выбрасывались прямо на улицу, поэтому тут всегда была свалка.   Сновали позирующие художникам цветочницы, прачки и, конечно, проститутки. Иногда мелькало платье дамы из хорошего общества, как правило, в огромной широкополой шляпе. Таких тут называли "вороны в перьях". Пикассо Ли впервые увидела со спины: человек в перепачканном краской комбинезоне рисовал и ничего вокруг себя не замечал. Познакомившись с Ли, он ощупал её фигуру наметанным глазом и подмигнул Рею: мол, губа не дура. Это оказался самый подходящий для Ли образ жизни, она нашла своих: с утра как одержимая работала в студии, после позировала новым друзьям, потом сама их фотографировала - она стала своеобразным фотохроникерем сюрреалиcтoв. По вечерам собирались в кафе "Ротонда". Спорили об искусстве и реальности, о форме, о цвете... Рей вместе с поэтом Андре Бретоном провозглашал тосты за свободу любви, за "новых" - свободных, нелицемерных - женщин. Ли вливала в себя такие же порции алкоголя, как монпарнасцы. Она пила с ними рюмку за рюмкой. Хозяин "Ротонды" знал, что эта богемная братия ни почем не уйдет без скандала, и давно спокойно относился к дракам, перебитой посуде, перевернутым столам. Часто, напившись, делили или разыгрывали подруг.   Ли замечала, что Рей свирепел, когда разыгрывали её: у него раздувались ноздри и глаза вспыхивали бешенством. Она удивлялась: ведь на словах Рей отрицал ревность и собственничество. Бывало, бросали монету, чтобы определить, с кем Ли проведет ночь – с Максом Эрнстом или Дюшаном? "Орел" - значит, с Дюшаном. По правилам парижской богемы он будет делать с ней все, что захочет. "Орел". Макс по-детски разочарованно сопит, Рей сжимает кулаки. "Мужайся, друг!" - пьяный красный Дюшан хлопает Рея по плечу.   Миллер, быстро осоловевшая от выпитого алкоголя, оставалась совершенно безучастной к подобному диалогу. Ей хотелось спать. Все квартирки художников были более или менее одинаковы: маленькие, тесные, грязные – настоящие свинарники. А постели жесткие - уродливые диваны с впивающимися в спину пружинами. Ли прекрасно знала, что у такого же пьяного, как и она, Дюшана нет сил ни на какие эксцентричные выдумки и едва они доедут до его квартирки, он свалится замертво чуть ли не у порога. Иногда придумывали другие развлечения: у Элюара, например, в Париже имелся целый дом, подаренный отцом. Часто они вваливались туда всей честной компанией, и Ли доверяли привилегию наполнить водой большую ванну. Напустив туда мыльных пузырей, она раздевалась и погружалась в пену. К ней присоединялись остальные: мужчины, женщины - не имело значения. … - Но если вас устраивала такая жизнь, Ли, почему же вы сбежали в Нью-Йорк? - прервала разговорившуюся Миллер Кэролайн. Она уже задыхалась в маленькой комнате от табачного дыма: Миллер, наконец отыскавшая спички, курила одну сигарету за другой, а окно нельзя было открыть из-за дождя - он перешел в настоящий ливень. - Теперь-то я знаю, что мужчина лжец гораздо более коварный, чем женщина. В этом меня убедила жизнь Миллер не заметила, как насквозь прожгла сигаретой юбку. В этот момент в комнату осторожно просунулась крупная голова Энтони Пенроуза - сына Ли. Это был одутловатый мужчина лет тридцати, неуклюжестью напоминавший медведя. - Убирайся отсюда! Не видишь, мы заняты, - с явно привычным раздражением набросилась на сына Миллер Дверь поспешно закрылась - Сонный олух - вот еще один тип мужчины, - прокомментировала Ли. - Я говорю Сузан, невестке: зачем тебе такой сдался? Найди себе получше. Так она мне в ответ что-то там про любовь! …Ли Миллер совершенно спокойно относилась к изменам Рея, но ниспровергатель общественных устоев и борец за права женщин устраивал Ли истеричные сцены по поводу её вольного поведения. Он еще мог, сжав зубы, стерпеть, когда она, обнаженная, позировала дюжине художников; он проглотил и то, что один из них сделал бокал в форме её груди - стоит ли говорить, что пить шампанское из этого бокала тут же стало очень модным. Но когда Ли, послушная богемным играм, в открытую отправлялась к другим в постель, миролюбиво чмокнув Рея на прощание, - это он перенести не мог. При всей своей выносливости Ли стала уставать от все учащавшихся припадков бешенства Рея, его истерик и угроз покончить с собой, посмей она еще раз ему изменить! В 1930 году Ли согласилась сняться у Жана Кокто в его экспериментальном фильме "Кровь поэта" в роли безрукой античной статуи. На съемках было много интересных мужчин. Дома Рей встретил её с заряженным револьвером, приставленным к виску. Ли была уверена, что это блеф, но все, хватит, с неё довольно. Она очень устала от этой сумасшедшей богемной жизни. От неумеренного потребления алкоголя стало отекать лицо и распухали ноги.   Роман с голубоглазым атлетичным красавцем Максом Эрнстом тоже трещал по швам, и тоже из-за нелепой ревности Макса, поставившего Ли условие: либо весь мир, либо он. Вот такие они были, эти авангардисты и бунтари. В сущности, дети в песочнице, которые не хотели ни с кем делить свои игрушки.   В один прекрасный день Ли Миллер собрала вещи, погрузилась на пароход, плывущий в Нью-Йорк, и там... - Мама! - позвал возмущенный мужской голос, и в комнату снова просунулась голова Энтони. - У тебя опять все сгорело в духовке! В кухню невозможно войти! Миллер поспешно потушила сигарету и, чертыхаясь, выбежала из комнаты.   Кэролайн осталась одна. Дождь за окном перестал, но внезапно поднялся сильный ветер. Через несколько минут вернулась Ли - она несла на подносе бутылку, два стакана и какое-то незамысловатое печенье - Извините, пирог сгорел. Увы, - развела руками Миллер. Посмотрев в окно, она поежилась. - Ненавижу ветер. Не переношу. Глоток виски? Сразу станет веселее. Кэролайн не хотелось, чтобы Миллер пила. Она наверняка быстро напьется, станет вялой или, наоборот, агрессивной - Может быть, позже, Ли? - вежливо предложила Кэролайн и поспешила отвлечь хозяйку: - В этом альбоме почти нет ваших египетских снимков - я их очень люблю. Их почему-то совсем мало выставляли. Как вас занесло в Египет? Вы отправились в путешествие? Миллер машинально крошила на стол печенье.   Она задумалась о чем-то о своём - Египет, вы сказали? Действительно, я почему-то почти совсем не печатала эти карточки... ...Это было отнюдь не путешествие в Египет. Как объяснила Ли Миллер, она вышла замуж за египетского бизнесмена - Азиза Элуи Бея и переехала жить в Каир. Ей осточертели европейские мужчины! Азиз хотя бы внешне не напоминал никого из её бесчисленных любовников. Ли в одночасье решила изменить судьбу: закрыла свою процветавшую студию в Нью-Йорке, куда вернулась тогда из Парижа, и исчезла. Ну да, в Нью-Йорке в 1933 году она открыла собственную студию модной фотографии. Её тогда признали одним из ведущих американских фэшн-фотографов, она легко соперничала со Стейхеном! Но Ли хотелось исчезнуть, стереть саму себя и заменить другой женщиной.   Конечно, если быть до конца честной, она устала не только от мужчин - от себя она тоже порядком устала! Столько лет подряд вести такую утомительную жизнь! Ведь в Нью-Йорке она жила примерно так же, как в Париже, только действующие лица были другие и немного не тот размах, но по сути... Миллер закашлялась и налила себе виски. Кэролайн не предложила. Естественно, Ли отлично понимает, что мир ей не поверит - вон даже её нынешний муж и тот не верит! - но у них с Азизом за пять лет брака не было сексуальной близости. Это условие поставила ему сама Ли еще в Нью-Йорке. Зачем ей это понадобилось? А просто все осточертело, захотелось другой жизни. Миллер не ожидала, что Азиз согласится. Она решила, что с его стороны это либо уловка, либо он так безумно в неё влюблен, что готов на все. Но Бей не нарушил своего слова, Ли клянется.   Тогда у богатых египтян было модно брать в жены европеек, желательно блондинок. Скорее всего поэтому он на ней и женился. В Каире Бей сделал Миллер хозяйкой своего огромного, по-восточному роскошного дома. Ох, как ей нравились разбросанные повсюду шелковые подушки! А шальвары, они ей так шли! Бей примерно развлекал жену, они устраивали шумные приемы и вечеринки, иногда - с сюрреалистическим подтекстом: он был разносторонним человеком, даром что бизнесмен! Что греха таить, Ли немножко развлекалась на стороне, но тихо, скромно. Зато она научилась ездить на верблюде и заклинать змей, а главное - очень много фотографировала, гоняя как сумасшедшая по Африке на машине. ...Миллер подлила себе виски Однажды она возвращалась домой, сделав особенно удачные, как ей казалось, съемки египетских пирамид. Уже подъезжала к воротам, как вдруг буквально ей под колеса метнулся человек. Ли ударила по тормозам, но поздно: она его сбила. Выскочив из машины, Ли склонилась над распластанным телом. - Знаете, кто это оказался? - по-детски предвосхищая эффект, спросила Миллер. - Мой любовник. Чтобы не прерывать нашу связь, он приехал ко мне в Каир из Нью-Йорка Миллер опрокинула в себя виски и вытерла губы тыльной стороной ладони …Ли рассказала мужу о происшествии, он заверил её, что с помощью денег все уладит. Но у Миллер в душе словно прорвало плотину: она внезапно осознала, что по горло сыта этой искусственной жизнью. И кроме того, ужасный несчастный случай показался ей предсказанием того, что она никогда не будет счастлива в любви - Значит, вы все-таки мечтали о любви? - перебила хозяйку Кэролайн, удивляясь, что эту женщину совсем не мучила совесть - ведь она как-никак убила человека! - Женская глупость неискоренима, - саркастически проговорила Миллер. - Но как я ни презираю женщин, - о, я очень хорошо знаю этих мелочных глупеньких хищниц - в этом я оказалась с ними заодно - Но вы упомянули, что один раз в жизни все-таки испытали любовь... - напомнила Кэролайн. Ей было бесконечно любопытно, какой бывает любовь у таких женщин, как легендарная Ли Миллер Ли налила себе еще виски, но на этот раз не забыла и о гостье, наполнив её стакан тоже. Кэролайн отметила, что Ли пока еще держится неплохо, хотя руки у неё дрожат. ...Её любовь звали Дэвид Шерман. Он был на девять лет моложе Ли. Они познакомились в Лондоне. Она уже жила там с "этим фокусником" - С каким фокусником? С Шерманом? - не поняла Кэролайн, для вида пригубив виски Ли кивнула в сторону двери: - Да с отцом этого олуха, моего сына, который нам все время мешает. - Вы имеете в виду, что уехали в Англию с Роландом Пенроузом, вашим нынешним мужем? - уточнила Кэролайн, стараясь скрыть улыбку. - Ну а с кем же? С ним, голубчиком Что Ли нашла в "фокуснике", она теперь сама не понимает. Или нет, понимает. За время каирского "заточения" она истосковалась по привычной богемной жизни, по старым друзьям. Расставшись с Азизом Беем, Ли, не теряя ни минуты, помчалась... ну конечно, в Париж. Там она и познакомилась - "на свою голову" - с состоятельным англичанином Роландом Пенроузом. Он и в молодости был такой же - толстый, солидный и надежный, как английский сейф. Сынок весь в него. Пенроуз был вхож в кружок сюрреалистов, дружил с Пикассо. Как многие, он влюбился в Ли с первого взгляда - она была еще ничего тогда, вот только её душевное состояние оставляло желать лучшего.   Может быть, в Каире она просто утратила привычку к прежнему безумному образу жизни или возраст стал сказываться: ей было уже тридцать пять... Словом, в Париже её снова понесло, закрутило - вечеринки, возлияния, любовники, депрессии, разочарования...   Однако атмосфера в её любимом городе изменилась. Перед войной на Монпарнасе уже не было прежнего веселья и беспечности, все напоминало скорее "пир во время чумы": многие из друзей разъехались, иные разругались, некоторые погибали на глазах от алкоголя и наркотиков. Увы, Ли тоже пристрастилась к кокаину. Несколько раз её едва откачали. Миллер бывало так плохо, что друзья, в том числе и Пенроуз, не однажды вытаскивали её из ванны, в которой она собиралась перерезать себе вены. В тот период Ли боялась себя и потому согласилась переехать с Пенроузом в Лондон Там он снял большой дом и предпринимал беспомощные попытки "приручить" Ли. Но разве приручишь такое взбалмошное, дикое создание? Можно было ей что-то запретить? Не Пенроузу с ней тягаться! Драма Ли заключалась в том, что она в своей жизни испробовала все и всем пресытилась. Пенроуз с утра прилежно обходил все новые выставки, вечерами трудолюбиво писал свои искусствоведческие статьи. Чем было заниматься Ли? Она ненавидела Лондон - это не город, это сама депрессия. Снимать моду или портреты ей осточертело, она забросила свою фотокамеру подальше - с глаз долой. ...Только сейчас Кэролайн заметила, что у Миллер сильно покраснело лицо. Но говорила она пока связно и не теряла мысль. Удивительно, но за окном вдруг проглянуло низкое солнце, холодно осветив монотонный равнинный пейзаж. Миллер вдруг торжественно выпрямилась и заговорила снова. Кэролайн спрашивала её про любовь? Она немного отклонилась от темы. Так вот, её любовь - она повторится - звали Дэвид Шерман. Молодого фотографа привел к ним в дом сам Пенроуз в надежде, что Ли развлечет новый человек. Дэйв был тоже американец и тоже фотограф. Он работал на журнал "Life". Красивый парень - ему еще не было тридцати. Что-то в нем с первого взгляда подкупило Ли: то ли чистота, то ли благородство...   Загадка. Но еще большая загадка заключалась в том, что первый раз в жизни ей не захотелось немедленно лечь в постель с приглянувшимся мужчиной. Чем-то он напомнил ей Стейхена. По глазам Дэйва Ли безошибочно прочла, что тот в неё влюблен. Но Шерман не позволял себе ничего лишнего: даже дружеских поцелуев в щеку. Он стал приходить в дом Пенроуза ежедневно. Приносил Ли банальные подарки: сладости, иногда шампанское. Пенроуз легко оставлял их вдвоем, отправляясь к себе наверх творить. Ли отпускала прислугу, и они с Дэвидом садились пить чай, вели незначительные разговоры и просто смотрели друг на друга. Это был роман взглядов. Самый волнующий из всех её романов... Тем временем началась война, немцы двигались в глубь Европы. Миллер получила письмо из посольства Соединенных Штатов с предупреждением быстрее возвращаться на родину: оставаться в Старом свете становилось опасно. Но Ли не собиралась никуда уезжать. Разумеется, не из-за Пенроуза. Тому ничего не угрожало. Он был слишком стар для призыва, его записали в ополчение. Зато Дэйв неожиданно явился в военной форме. "Попрощаться", - заявил он. Ли растерялась: куда он уезжает? Оказалось, на фронт, американским фотокорреспондентом. Дэйв пожал руку Пенроузу и повернулся к Ли. Его темные брови сдвинулись, образовав прямую черту. Не мигая, он смотрел на неё. "Боже! - только и нашлась сказать Ли. - Как?" "Я напишу вам, дам о себе знать". - Дэйв протянул Ли руку, и она пожала её. Все. В Лондоне начались бомбежки. Сигналы, призывающие в бомбоубежище по десять раз на дню, действовали на нервы. В квартирах теперь было темно: электричество экономили. Увидев последствия бомбежки на соседней знакомой улице, это горящее пепелище обломков, фасады рухнувших зданий и вывернутые с корнем деревья, Миллер сначала в ужасе замерла, а потом кинулась домой за фотокамерой. Впервые с начала войны она нутром почувствовала трагическое дыхание истории, и это вырвало её из долгого оцепенения.   Потерянный смысл существования мгновенно вернулся   Она бросилась в лондонский журнал "Vogue", забросав стол главного редактора своими новыми снимками: женщины в бомбоубежище, раненые дети, покалеченные солдаты, с каждым днем все больше наводнявшие город... Но ведь это противоречит направлению журнала! Какое, к чертям, направление, когда творится такое! Ли перекричала сирену, пытаясь убедить редакцию, что сейчас никому не нужна мода, а нужно это, это! Снимки напечатали.   Ли стала требовать, чтобы её аккредитовали фотокорреспондентом на фронт. Но британская армия была слишком консервативна, чтобы нанимать женщин. Тогда Ли через посольство связалась с американским "Vogue", и её таки аккредитовали в действующей американской армии как фотожурналиста. …- Неужели вы совсем не боялись? - осторожно спросила Кэролайн. Она читала отзыв фронтового коллеги Миллер - тоже военного фотокора Джона Филлипса: "Она была самым смелым человеком, которого я когда-либо знал". Ли насмешливо уставилась на гостью: - Нет, не боялась. К тому моменту я уже поняла, что жизнь совсем не то, чем стоит дорожить. Только все время думала о Дэйве, о своем чувстве к нему. Это была первая чистая любовь в моей жизни, представьте. Однажды связной, с которым Миллер переправляла в редакцию отснятые пленки, передал ей записку от Шермана: он сообщал, что находится в немецком плену. И крошечными буквами неровная приписка: "Я люблю и буду любить тебя всегда". Ли плакала и целовала эту записку, пока она не рассыпалась. Выйдя в поселок, где тогда стояла её часть, Ли вдруг увидела, как молодая женщина с небрежно приколотой к затылку косой с истерическим криком бросилась на труп солдата и стала осыпать поцелуями. Вот тогда-то Ли все поняла про любовь: она существует лишь на грани смерти.   Только когда жизнь зыбка - тогда любовь реальна Время шло, война переломилась. Немцы уже отступали. Миллер, не спавшая по нескольку суток, осунувшаяся, худая (шинель с чужого плеча болталась на ней, как на пугале), на попутных машинах, на танках, на товарных поездах на чем придется - старалась успеть на места самых крупных событий. Коллеги называли её в шутку "вездесущая Ли". Зато она сняла на свою фотокамеру высадку войск союзников в Нормандии, освобождение Дахау и Бухенвальда, изгнание немцев из Парижа. Да, Бухенвальд и Дахау оставили впечатление, которое и пять жизней не смогут стереть.   Миллер боялась, что её главный редактор Одр и Уизарс, сидевший в безопасном Нью-Йорке, не поверит снимкам, поэтому в мае 1945-го она строчила ему длинные письма: "Я заклинаю вас поверить, что все это правда!"   Ли снимала бараки с истлевшими трупами, вагоны, полные гниющего человеческого мяса, расстрелянных детей... - Ли, прошу вас.. - Кэролайн умоляюще приложила руку к сердцу. - Это все так чудовищно красноречиво изображено на ваших снимках... - Что слушать невмоготу, - саркастично закончила Миллер и, порывшись в лежавших рядом папках, извлекла снимок - А это фото вы знаете? - придирчиво, как школьная учительница, спросила она Кэролайн. Еще бы! Один из самых знаменитых снимков за всю историю войны! Обнаженная Ли Миллер сидит в ванне Гитлера в его мюнхенском доме! Рядом стоят её тяжелые солдатские ботинки. Теперь Кэролайн понимает, что в этом снимке - вся Ли, со всеми её противоречиями: бесстрашием и ранимостью, легкомыслием и мудростью, иронией и решительностью... Но кто её снимал? - Это снимок Дэйва, - с нежностью сказала старая Миллер Ли с Дэйвом встретились на пути в Мюнхен. Какая это была встреча! В каком-то полуразрушенном поселке среди измученных войной жителей, пьяных, уже празднующих победу солдат...   Дэйв нашел Ли в сарае: она спала. Проснувшись, не могла поверить глазам, думала: он ей снится. Несмотря на то что Шерман изменился, исхудал, оброс бородой, Ли сразу узнала его. Он рассказал, что ему удалось бежать из плена, оказывается, он много раз делал попытки догнать Ли в её "бешеной погоне за историей", как он выразился, но это было не так просто. Они стали любовниками в недавних окопах. И это были единственные настоящие объятия, единственные живые руки и губы, единственная за всю жизнь страсть, которую помнит Ли... ...Миллер налила себе почти полный стакан виски. Кэролайн подумала, что все - беседе конец. Надо успеть хотя бы спросить, что же случилось с их любовью, ведь Дэвид Шерман до сих пор жив! Однако глаза Ли уже совсем затуманились, и голова стала валиться набок Через минуту она спала, привалившись головой к стенке. За окном совсем стемнело. Кэролайн вышла на кухню. У плиты возился сын Миллер - Энтони - Готова? - спросил он, явно имея в виду мать. - Вообще-то она бросила пить, но стоит с ней заговорить о прошлом, не может удержаться. - Можно мне задать вам бестактный вопрос? - не выдержала Кэролайн. - Когда ваш отец женился на матери? Энтони задумался на секунду, потом ответил, что сразу после войны. После капитуляции Германии мать вернулась к его отцу Роланду Пенроузу, который, собственно, всегда её ждал - Обычно ждет женщина, - съязвил Пенроуз- младший, - а тут, видите, все наоборот! Больше Ли некуда и не к кому было возвратиться. Конечно, Энтони неудобно об этом говорить, но он слышал, что отец почти насильно заставил мать в сорок лет родить ребенка, то есть, собственно, его. После войны она бросила фотографировать. Нет, не из-за отца и не из-за ребенка. Мать часто повторяла, что после военных снимков любые фотографии выглядят праздной чепухой. - А ваша мать легко примирилась с ролью домохозяйки? - рискнула пойти на еще одну бестактность Кэролайн Энтони отрицательно помотал крупной головой: - Не хочу наговаривать, но... На самом деле она всех нас ненавидит. Не знаю, почему она от нас не ушла. Наверное, просто годы её вышли, никому уже была не нужна! Меня она с детства звала "тупицей". Приятно, думаете? Отцу всю жизнь твердила, и при мне, и при всех: "Уйди от меня. Мне с тобой скучно!" Позорила его только! А уж как она раньше пила! Сейчас она больна - у неё рак поджелудочной, а несколько лет назад была настоящей алкоголичкой! Кэролайн постелили в соседней с Ли комнате, но она долго не могла уснуть и слушала, как часы за стеной исправно отбивают каждый ушедший час. Бедная Ли Миллер. Как ужасно заканчивается её неправдоподобная жизнь. Хотя кто-то, может, скажет, что, наоборот, - хорошо. Дом, семья... Что еще нужно женщине?   Но тут уж за что боролись, господа мужчины. Не вы ли первые благородно хотели освободить женщину от рабства, сделать её равной себе? Вот и сделали. Ли Миллер ломали мужчины, начиная с отца, ломала жизнь и доломала война. Призрак её единственной любви рассеялся, как только рассеялся огонь войны. А может, это был вовсе не призрак? И мудрая Ли права, что только в смерти... Кэролайн крепко спала. P.S. Ли Миллер умерла в том же, 1977 году. [Кремирована, прах рассеян на ферме Хампстед [Chiddingly] в британском графстве Суссекс] Источник Carolyn Burke. Lee Miller: A life. Alfred A. Knopf, 2005 Чтиво   www.pseudology.org