Виталий Иванович Чечило Солдаты последней империи гипертекстовая версия Заговор равных   В 1988г. при расследовании какого-то пустякового дела с наркотиками, я обнаружил разветвленную мафиозную сеть, действовавшую среди солдат и сержантов срочной службы. Солдатами была создана организация, дублировавшая все управленческие структуры бригады. Был солдатский комбриг, начштаба, начпо и так далее, вплоть до командиров взводов. Структура была глубоко законспирирована. Цель её заключалась в том, что каждый солдат под угрозой жесточайшего наказания должен был сдавать своему неформальному вышестоящему начальнику по рублю. За месяц в бригаде набиралась порядочная сумма, около пяти тысяч рублей. Добытые деньги тратились на наркотики, водку, девок из Военторга. Дисциплина была строгой, никто не признавался, пока авторотовские не выдержали "допра". Во главе заговора стояли чеченцы, они уже тогда были молодцы.   Когда я начал расследование, ко мне приволокся "гонец" с семьюстами рублей и попросил забыть обо всей этой истории, как о шутке. Это и была шутка. Когда я в порыве откровенности и в интересах государственной безопасности рискнул доложить об этом полковнику Петровскому, он посерел. Полковник был умнейший мужик, служил лет тридцать. Прикинув глубину разверзшейся бездны, он ответил:  Мои документы уже ушли на дембель. Поэтому ты никому больше не говори, иначе из Москвы приедет "Смерш", и нас всех расстреляют. А деньги возьми, раз дают. Такое не каждый день случается. Солдатская мафия была важным фактором в распаде имперских ВС, ведь кроме Язова, приказ о ГКЧП должны были отдать и подпольные Министры обороны. Ракетные войска были тесно переплетены со стройбатами. На полигоне одновременно работало до пятнадцати УНРов (управлений начальников работ), каждый численностью до дивизии. Через них перекачивались огромные материальные и финансовые ценности. Действовали подпольные цеха по перераспределению.   Половина цемента сразу шла дальше - на Узбекистан. У меня со строителями установились нормальные отношения. Для возведения в комендатуры был необходим цемент. Обратился к ним, те показали вагон. В вагоне сидит солдат: обкуренный, обколотый или черный - в зависимости от вида мафии:  Принесите нам поесть. Набрал мешок хлеба, несколько ящиков кильки в томате, арбузов, завез им. Залез посмотреть, как они там живут. Над складом цемента помещение без окон, сложенное из железобетонных плит, в полу люк (закрывались от офицеров и прапорщиков). Отопление - провода от сети напряжением 380 вольт присоединены к раскаленному докрасна лому, над ним плита, на ней готовят.   Договорились о вагоне цемента. Хотел было гнать арестантов на разгрузку, - задумался, где мне стольких задержать, но партнеры проявили солдатскую смекалку и сообразительность:  Зачем Вам его здесь разгружать? Берите целый вагон, везите к себе. Так и сделали. Прицепили вагон тросом к "Уралу" и потихоньку, на третьей скорости, повезли на площадку, благо дорога шла вдоль железнодорожных путей. Разгрузили, я предложил вернуть вагон обратно. Строители отмахнулись:  Да кому он нужен? Он, действительно, так и простоял там, пока не разобрали на доски. Как-то одному из сторителей на "дембель" понадобилась форма п/ш. Она у них считалось очень престижной. Попросил у меня. Я сказал:  Бочку краски. Ночью привезли. Джанабаев её ведрами продавал. Зачем она, белая, на "губе"? Но, на почве меновых отношений можно было и нарваться. Один продал мне бочку эпоксидной смолы под видом паркетного лака (пахнет и по цвету похож - не отличишь). С дури покрыл им полы в квартире, не сохли два месяца, пока не покрылись пылью, пришлось менять. Оставшуюся смолу я еле спихнул в санчасть. Другой вместо водоэмульсионной краски подсунул бочку клея ПВА. Таушев, мой друг, начал красить им потолок в коридоре, закапало на голову. Мы еле отодрали "покрашенное" малой саперной лопатой.   Мой авторитет рос, постепенно появилась и постоянная "клиентура". Были "залетчики", приходившие на "губу" отдохнуть, якобы, он командира послал. - Чего ты приволокся? - Да надо дембельский альбом закончить, форму ушить. Один солдат-строитель жил у меня три месяца. Отличный сварщик, хакасец по национальности, он не мог возвращаться в подразделение, так как был физически слаб, боялся большого скопления людей. Никто его не искал. Я его приютил - не пропадать же человеку. Утром шёл на работу в черной робе с тележкой, часовой его выпускал, чем он очень гордился. Ходил по заказам, мзду несли мне. Раз в продскладе потекла труба парового отопления. Я подождал, пока "дозреют", выставил условие:  Два ящика тушенки. Раб Божий Яшка за тележку. Варить отопительную трубу - занятие непростое. Со стороны стены приходится смотреть в зеркало.   Чтобы не обманули с расчетом, сварщики могли вварить в трубу лом и шарик (описать эффект). Отпускали его и в столовую. Бывало спросишь:  Ты ел? - Да, ел. Можно я в кино пойду? - Иди, Яша. Потом как-то сказал:  Все, скоро "дембель". Мне надо искать свою часть. Дали ему форму, он заслужил. Был нарасхват. Гауптвахта вышла - заглядение, толщина решеток и размеры глазка в строгом соответствии с Уставом гарнизонной и караульной службы. Привезут, бывало, пьяного или обколотого, начинается схватка. В караул обычно ставили худосочных, только головы стучат об решетку. К утру проспится - вокруг решетки и сетка, лампа мерцает. Войдешь, нарушитель, как зверек выглядывает:  Кто тебя так? - Сопротивлялся при аресте. Охрана "губы" - часовой - в клетке. Запирался изнутри, чтобы арестованные не разоружили. Прапорщик Остапенко однажды выманил солдата и разоружил, хорошо, автомат был без патронов. Я запретил часовому на гауптвахте выдавать боеприпасы. К новому месту службы я перенес из роты в комендатуру и свой кожаный диван.   Бегуны   Как и все армии, комплектуемые по призыву, Советская страдала от дезертирства. В 70-е годы оно стало подлинным бичом ВС. От дезертирства страдали и элитные части РВСН. В степи, во время "бегового сезона" (весной и осенью), дезертиры шли на звук поезда, в пустыне он слышен километров за тридцать. Некоторые, потерявшие направление и страдающие от безводия, сами бежали за моей машиной с криками - сдаваться. В части объявился "бегун" - какой-то татарчонок с Поволжья; бегал пять или семь раз. Достал всех так, что его предали суду военного трибунала, по великой милости вкатили три года дисбата. По закону, дисбат - не тюрьма, служба в нём не уголовное наказание.   Доставляет туда не конвой, а представитель части. Зная солдата, никто в полку ни под каким страхом не хотел его везти. Да ещё командир части наотрез отказался выдать сопровождающему пистолет или солдата с автоматом:  Он все-равно убежит и оружие украдет. Умудренный был человек, знал чем подобные случаи заканчиваются. Нашли прапорщика Файкова. Он учился экстерном в офицерском училище, был уже на последнем курсе и отвертеться поэтому не мог. Командир мог не пустить на сессию: поставит в караул - и хана учебе. Файков отнесся к порученному делу стоически, раз надо, так надо, "не минует меня чаша сия". Хотя солдат этот был не его, он его и в глаза-то не видел, но уже возненавидел того всеми фибрами своей души:  Ты от меня, сука, не сбежишь. Окрыленный этой мыслью, Файков пошёл в ОРМ, там собственноручно выковал ошейник, приварил к нему метров шесть цепи от ворот, весом килограммов десять, конец цепи приварил к шестнадцатикилограммовой гире.   Цепь с гирей вместе с солдатским имуществом уложил в вещмешок. На гарнизонной гаптвахте татарчонка одевали, как парашютиста: ошейник на шее закрыли на замок, накинули лямки, завязали тесемки... Татарчонок так оторопел, что безропотно исполнял все приказания. Издали не видно, только из вещмешка торчит кусок цепи, да солдат сутулится. Но меньшую гирю не повесишь - с ней он мог убежать. Везти нужно было из Ленинска в Кзыл-Орду, шесть часов поездом. Файков, не желая позориться, за пять рублей сдал татарчонка в багажный вагон, примкнул замком цепь к стойке, оставшейся длины хватало дойти до туалета. А сам сел в плацкартный вагон, где до самой Кзыл-Орды предавался пьянке и блуду с проводницей. В Кзыл-Орде татарчонок медленно дошел до дисбата. Когда командир батальона увидал вериги, его еле откачали от смеха:  Я все видел, но такого... Некоторых, действительно, привозили в машине, привязанными к палке. Дисбат был "рисовый", солдат гоняли на рисовые чеки. За полтора года такой "службы" начинали гниться ноги. Освоившись, татарчонок решил бежать, гнилая натура брала свое.   Вода с полей уходила в трубу, в неё он и нырнул. Внутри труба оказалась перегороженой решеткой, течение не позволяло выплыть обратно. В дисбате знали где искать, вечером, при проверке, достали багром. На этом его эпопея и завершилась. После этого Файков резко пошёл вверх, ему даже доверяли получать спирт. Вскоре получил лейтенанта, выбился в инженеры, а мог бы и пропасть командиром регламентного взвода - самая собачья должность. На ней Файков и научился выживанию. А послали бы какого-нибудь майора, от него солдат сбежал бы уже в Тюратаме. Далеко не все дезертиры были настроены мирно. Некоторые, особенно грузины и прочие "лица кавказской национальности", захватывали отдельные кочевья, объедали мирных казахов, насиловали казашек. Любопытно, что сами казахи относились к этому бедствию стоически. "Апа", имевшая к тому времени по десятку детей, также не отличалась чувствительностью. Обычно военные власти скрывали подобные преступления. Тогда за изнасилование, да ещё связанное с бесчинствами по отношению к местному населению, виновным грозила "вышка". Кроме обычных причин, к дезертирству побуждала и специфика местных неуставных отношений.   Стройбат по своей природе - структура неуправляемая   Главенствующее положение в ней занимали чеченцы, армяне и уголовники. Допустим, один УНР захватывали чеченцы, другой - уголовники, разражались побоища на почве межнациональной розни. Горели бараки, побежденная сторона нещадно избивалась. Убийства были повседневным явлением, жертвы числились в "бегунах". Однажды я присутствовал при следственном эксперименте. Убийцы сознались и указали место, где в котловане залили бетоном труп. Дней пять долбили бетон отбойными молотками, пока нашли... Некий проезжающий майор однажды обратил внимание на дым, поднимающийся со свалки. Принюхался - воняет паленым мясом. Подъехал ближе - жертвенник, над огнем вертел, к нему привязан человек, рот заткнут, чтобы не кричал. Вокруг солдаты-строители медленно вращают вертел. Увидели майора - разбежались. Тот отвязал несчастного; на нём уже и кожа полопалась. Редкие спасшиеся вынуждены были искать самые недоступные убежища. Как-то начхим полка, протравил брошенную шахту хлор-пикрином на предмет истребления расплодившихся в подземельях собак. Каково же было наше удивление, когда из-под земли выбралось и бросилось врассыпную несколько грязных, оборванных людей.   Солдаты поймали одного, по ошметкам военной формы опознали строителя-среднеазиата. - Ты кто? - Салябон. - Что здесь делаешь? - Льомом били, - и показывает скрюченные разбитые пальцы. Зимой строители жили в сорока местных палатках, где стоял лютый холод, а полевые кухни у них работали на солярке. "Деды" и "паханы" теснились вокруг печки, а остальные ютились по углам. Ещё одним преимуществом палатки было то, что она сгорала всего за три минуты, "эфиопы" выскакивали испуганные, но обгореть не успевали. От палатки оставались только тлеющие матрацы и вонючие паленые шинели. Это была уже не "дедовщина", а неизвестно что. Мы солдат пугали:  Будешь плохо служить, отправим в стройбат. Я впервые видел прапорщика - замполита роты. Встречались и ротные командиры - прапорщики. Кто был бригадиром в зоне, оставался бригадиром и в отряде.   Были целые городки строителей: "чеченские", "армянские"... Те же "зоны", только без колючей проволоки. Одного солдата-строителя, лет двадцати шести, пускали в бассейн для офицеров только потому, что он весь, от ногтей до ногтей, был обколот. Даже бабы из Военторга приходили смотреть. Особенно их поражало изображение мухи на члене. Что она символизировала, я, по наивности, до сих пор не знаю, но бабы были ушлые и шалели. Было только одно условие: чтобы купался голым. С ним в обнимку и снимались. К слову, порядок в бассейне удалось навести только тогда, когда заведовать им поставили двух чеченцев из самых отпетых. Ночевать в казарму они все равно не ходили, в столовой не питались, честь не отдавали. Один из них носил фамилию Гилаев, может родственник? Физрук - расстрига нашелся, предложил им:  Чем вам в тюрьме сидеть, лучше заведуйте бассейном. Они навели порядок, нагнали строителей, сделали ремонт. Теперь на входе сидел солдат и сверял фамилии посетителей с мифическим списком участников соревнований. Всех непричастных и непонятливых вышибали с применением грубой физической силы.   Чеченцы даже не давали себе труда материться. блядей из Военторга запускали только после отбоя, требуя едва ли не санкарту. Благо, чеченцы брезгливы: в воду не войдешь, пока не осмотрит фельдшер и не пройдешь через душ. Осенью нагрянула комиссия и бассейн закрыли за перерасход питьевой воды. Как-будто можно наливать в него воду из очистной станции. Как-то зашёл в "тифозный барак"; лежит один с гепатитом, весь желтый. На столе вместо лекарств - кусок ракетного кабеля СМКПВБ. На оплетке ножом вырезано "Партполитработа". Нам сдался один строитель- грузин. - Я зарезал одного. - Как зарезал? - Ножом. - А чего к нам пришёл? - Далеко, домой не дойду, а эти зарежут. Лучше к вам. Звоню в прокуратуру, те - ни в какую:  Ты хочешь навесить на меня эту хуйню? Выкинь его с площадки. Ещё раз возьмешь не нашего - приеду с проверкой. Его еле выбили из камеры, цеплялся руками за решетку. Пробовали прижать дверями. Потом он прятался за баней. Когда выгнали за стрельбище, пошёл на звук поезда. Мы ему ещё дали булку хлеба, чтобы не сдох. Вообще, народ был паскудный. В системе было что-то "энкаведешное". Сначала отбивали почки, затем тащили в санчасть лечить, хлеб давали, воду. Я сейчас удивляюсь, зачем? Теперь бы они мне были на хрен нужны. Тогда мы все: я, прокурор, Язов, Горбачев пребывали в одной системе и были скованы её цепями.   Власть   Я вкусил такую власть, какой в мои годы не было и у Наполеона. Не мог только расстреливать, зато мне не нужно было отчитываться перед Директорией. Попав в такие условия, многие начинали извлекать для себя какую-то пользу и на этом погорели. (Или не погорели.) Я устоял перед искушением, пресытившись властью. Я был, что называется, дитя системы. Стою у КПП пятнадцать минут, и все это время площадка, как вымерла, только глаза из-за дверей блестят.   Голос у меня был звероподобный, достигал котельни на противоположном краю площадки. - Иди сюда, мудак. У них и мысли не возникало, что он не мудак, не говоря уже о том, чтобы не идти. - Давай ремень, и айда в комендатуру, я потом подойду. Без ремня и военного билета он уже не человек. Я вкусил и понял, что мне это не интересно.   Племя младое, незнакомое... ... и наглое   Комсомольские работники отличались особым "шаровством". Чем занимался секретарь комсомольской организации? Устраивать пикники, как в других местах, им не доверяли, у нас их устраивали прапорщики. Раз доверили им поставить памятник "Боевой путь части". Солдата в каске сразу окрестили Иваном Ивановичем. Его дебильная морда поразительно напоминала предыдущего командира полка, Рокотова Ивана Ивановича. Откуда-то притащили и пушку "сорокапятку". С этого и началось. Каждую ночь её стаскивали с пьедестала, и солдаты-"первогодки" катали на ней "дембелей" по плацу. Писали на стволе "ДМБ-85" и "Вася - член". Когда пушку в очередной раз утром обнаружили у столовой, я поставил задачу прапорщику:  Товарищ прапорщик, идите сюда. Почему пушка стоит возле столовой? Если ещё раз будут кататься на пушке - уволю к ебаной матери! Легко сказать "обездвижить пушку", но как? Забетонировать - пропадет вся красота. Заварить колеса, - так они МАЗы заводят с толчка. Взвод ставит машину под уклон и толкает. Также заводили и трактора, думаю, что могли бы и танки... Вы никогда не догадаетесь, какое решение было найдено.   Простое до гениальности - пушку покрасили серебрянкой, чтобы солдаты на неё не садились. Замполит полка Дьячков не выговаривал букву "л" и вместо неё произносил "в": "вампочка-кивоватка". Его идиотизм выражался ещё и в том, что он учился в ВПА им.Ленина заочно. Там пять лет изучали марксизм-ленинизм. Мой замполит Борис Лопаткин - "Бен" - чем-то напоминал фельдкурата Отто Каца. Во время службы "полевой обедни" ставил пластинку "Малая Земля", размером напоминавшую диск культиватора - 45 минут каждая сторона. Солдаты сладко спали под мерный шум. Когда его заставляли "читать проповедь" - устраивать политзанятия, он не утруждал себя конспектом - читал прямо из журнала "Коммунист Вооруженных Сил". Солдата, додумавшегося спросить, сколько немецких дивизий насчитывалось на Восточном фронте, лупил указкой по голове. Форму презирал, рубашку не стирал, обувь не чистил, погоны на плечах загибались крылышками. Однажды замполит части застал его пьяного, спавшим на кровати в каптерке. - Как Вам не стыдно, товарищ Вопаткин! - Я не Лопаткин, я - "Беби".   Родом он был с Дона и люто ненавидел политработу, замполитов и, кажется, саму советскую власть, что и не удивительно. Спустя два года пребывания замполитом роты, был направлен на повышение на капитанскую должность, замполитом в учебную батарею. Подобную ненависть к советской власти у Политработников я встречал часто. Ещё в годы моей солдатской службы, наш завклубом, родом из западной Белоруссии, при каждом удобном случае живописал, как им жилось при "панах".   Пропагандист полка майор Авдонкин, кличка "Гандонкин", помешался на почве борьбы с маоизмом. Сам чуваш по национальности, едал окрошку - помидоры с молоком. Его жена мастер спорта, была феноменальной блядью, что нисколько не смущало мужа, философствовавшего с истинно чувашским стоицизмом:  Лучше есть мед обществом, чем говно в одиночку. Все пропагандисты почему-то отличались косноязычием. Замначальника политотдела полковник Харитонов (кличка "Бу-бу") после службы умудрился устроиться сторожем в детсад. Офицеры приходили туда пьянствовать. Отличался зверским здоровьем, выпивал за раз из горлышка фляжку спирта. Воду на рыбалку не брал, пил из Сыр-Дарьи, что для нас было равносильно самоубийству.   Однажды Харитонов мне велел доставить огурцы с бахчи. Заказывал с мизинец, а бестолковый прапорщик насобирал с указательный палец, да ещё и свой. Как истинный Политработник, Харитонов в выражениях не стеснялся, бдя свои свой интерес, набросился на меня, как на врага народа:  Мудак, что ты привез?!!! Я что говорил, какие размеры должны быть?! Что ты привез?! По морде тебя сеткой?! Я бросил огурцы в прихожей - и ходу на улицу. Когда Харитонов приходил на склад, начинался форменный грабеж. Его манера говорить - непередаваема; такое впечатление, что он, подобно Домосфену (тот тоже был косноязычен), держал во рту камни. - Что это у вас? Рыба. Какая рыба? Окунь. Окунь - не надо. А это? Покажи! (неспрятанный ящик) Горбуша? Ну, давай, ложи, ложи. Для кошечки, ящик. А это что? Паштет. Чей? - Не знаю. - Попробуй, - (солдату) - хороший? Ну хватит, хватит, ложи. Весь ящик ложи в машину. Начальник тыла потом елозил прапорщиков мордой об ящики за то, что не спрятали дефициты. Но разве от Харитонова спрячешь? Чтобы никого не подвозить и доставлять товары, он специально пользовался не "Волгой", а "УАЗиком" со снятыми задними сиденьями. Книги, приходившие в "Военторг", конфисковывал в секунду; жена продавала их на рынке.   За нетрудовые доходы сражался, как лев, хотя на собраниях выступал с резкой критикой. Оставшееся от служения Партии и народу время он уделял поискам женихов для своих мордастых перезрелых дочек. Холостым лейтенантам не было спасу. Они его боялись, как чумы. Однако двум спастись не удалось. Ныне "Бу-бу" ошивается на Украине, где как ветеран получает приличную пенсию и пользуется всеми льготами. Ушлый замполит Паша Саенко набил полированную доску гвоздями так, чтобы дневальный, сидя на тумбочке, не мог прислониться и уснуть. Все гордились таким достижением, а Паша поступил в Академию им.Ленина. Что из него вышло - не знаю.   К курсам контрпропаганды   Когда все читали Ленина, я начал читать Сталина. Подполковник один увидел:  Что Вы читаете? Где Вы взяли? - В библиотеке, товарищ подполковник. - Где? В какой библиотеке? Кто выдал? Он же запрещен! - На абоненте. Он думал, что после Двадцатого съезда произведения Сталина были запрещены. Зато я изучал боевое управление. Преподавателю не нравилось, что я плохо наношу обстановку на картах, рисую овалы, ставлю кляксы, пишу от руки, а не полупечатным шрифтом (ну, не обучен). Он мне все время двойки ставил. А на экзамене, при комиссии, когда все отличники провалились, пришлось ему поставить мне пятерку. Вся культпросветработа в армии сводилась к разврату.   Где больше всего разлагались? - в политотделе. Идея уже не конала и эти "политрабочие" предавались пьянству и блуду. Нормальные мужики из замполитов уходили в раскол или впадали в немилость. Одного в нашей части расстригли в физруки. Идею толкали "Бу-бу", Кузнецкий, Дьячков, Довлетов, не осознававшие свою глупость. Но окружавшие-то её осознавали. Кого, и на какие подвиги мог мобилизовать майор Дьячков? Если верующие обычно собираются в храме, то нас, офицеров, для "разбора полетов" обычно собирали в кабинете контрпропаганды. Заведовал им пропагандист части майор Ржанецкий по кличке "Жопа", мужик весом в полтора центнера, ленивый до безобразия.   Он поражал всех тем, что съедал два "бацильника" (шестилитровых термоса каши) и выпивал из горлышка флягу неразведенного спирта. По мере отъедания Ржанецкий добавлял в кашу все новые порции мяса. Солдаты специально накладывали пожестче, но он стоически пережевывал жилы. Одним из его излюбленных занятий была рыбалка, где он появлялся только во время дележа улова. Только что говорил речь (о чем?), как смотришь - уже спит в КУНГе. Мужики для смеха отдавали ему самую крупную добычу - сомов и змееголовов, килограммов по девять. В условиях пустыни они погибают почти мгновенно. Раз не успел он вечером принести мешок рыбы домой, а утром пришлось её выбрасывать.   Идут политзанятия, прямо с развода отловили и привели, чтобы не сбежали. Спереди замполит, сзади начальник штаба. Посмотришь на Федорца - полная безысходность. Сидит и с бодуна упорно думает:  Что быстрее всего на свете? - Ясно, мысль. - Нет, товарищ подполковник, понос. Вчера не успел подумать, как обосрался. Часа два обсуждали. Начштаба сокрушался:  Как я такого в наряд поставлю? Я на него посмотрю - язык отнимается.   Проверка   Когда прибывает проверка из Москвы, создается специальная блядская группа в составе штабных девок и медсестер. Кожанов лично их проверяет на предмет "венерии", после чего девок поселяют в санчасти под видом медперсонала. Там кровати с деревянными спинками и пружинным матрацем. Попробуйте отодрать кого-то на солдатской, покрытой поролоном. На несколько дней санчасть превращается в бордель для мелкой сошки, полковников-тыловиков, которых не допускают в гостиницу на "десятку". Больных на это время выписывают, чтобы никто не спросил, почему синяк под глазом. К приезду комиссий красили в маскировочный цвет фасады всех зданий (нам-то они были на хрен нужны, да и тень в пустыне не скроешь). Поскольку казармы с одной стороны покрашены, а с другой засраны, все задворки и тылы затягивали МЗП. Пустынный ветер мигом заносил в проволоку обрывки бумаги, очистить заграждения не представлялось возможным, - на них закидывали трос и стаскивали. Накануне очередного грандиозного шухера, мне была дана команда: подготовить казарму к смотру и показательным занятиям по бытовому обустройству личного состава. Как водится, за три дня до занятий. Я распорядился выкинуть из казармы на стадион кровати, тумбочки и личный состав.   Из отпетых создал группу ремонта и захвата тыловых объектов, поскольку кроме приказа подготовить казарму, мне никто не дал даже гвоздя. А когда я подошел к Вене Малыгину за известкой, он меня послал подальше:  Много вас здесь шатается, не напасешься на вас извести. В принципе, я знал, что он не даст. Пошёл для очистки совести перед тем, как грабить его склад. Короче, прибегая к открытому насилию, грабежам и к командному языку я за сутки довел казарму до зеркального блеска. И черт меня дернул вычистить оружие в адской смеси керосина, солярки и бензина. Все было хорошо, пока бестолковый каптер Чашкин не слил эту смесь в туалет, а рядовой по кличке "Нос", злейший враг Чашкина, сел на очко и закурил. Раздался оглушительный взрыв. Контуженного "Носа" выбросило из кабинки, он потом до конца службы вздрагивал. В туалете повыбивало стеклоблоки и начался тривиальный пожар. Издали казалось, что в казарме жгут резиновые скаты. Пожар быстро потушили, но белоснежные стены стали черными. Пришёл командир полка с замами, посмотрел на все скучающим взглядом и философически заметил:  Ну что ж, старлей, до утра есть ещё восемь часов, может и успеешь. А не успеешь... И ушёл. Я понял, что подвиг Матросова, был ничем по сравнению с тем, что меня ожидает.   Построил личный состав и сказал:  Ребята, три отпуска... Ко мне подошел старшина и предложил:  Товарищ командир, идите отдыхайте. В четыре часа утра приходите принимать работу. Я ушёл в санчасть и с горя напился. Все равно утром снимут, поэтому не пошёл смотреть ни в четыре, ни в пять часов. В шесть за мной пришёл дневальный:  Товарищ старший лейтенант, Вас просит зайти старшина. Когда я пришёл в казарму, она сверкала и сияла. Какой это было достигнуто ценой я узнал позже, когда начальник штаба надумал потащить меня на суд чести за разграбление не только складов, но и ЗиПов. Оказывается, пока я предавался пьянству и унынию, моя банда всю ночь вскрывала хранилища, в том числе и находящиеся под охраной часовых. Из приемной командира сперли пиноплен и оббили бытовку. Изумленный командир утром только и вымолвил:  Ну и сука же ты! Больше ничего сказать не успел, так как в казарму уже входили проверяющие. Проверяющих из Москвы мы никогда не боялись. Если поставит "двойку", его же и оставят в подразделении - "проводить работу по устранению выявленных недостатков". А куда меня из пустыни переведут? Попробуйте провести занятие с солдатами. С ними могли справиться только прапорщики. Проводят строевые занятия, только треск стоит от подзатыльников. "Равнение в шеренгах, четкий строевой шаг и рот на ширину приклада". Солдат не поет - у него душа кричит. Молодые орут, сзади их под бока шпыняют.   На плацу стоит такой мат, что бабы окна закрывают. Был у меня в роте рядовой Каторгин. Как-то старшина, скуки ради, надел на него офицерскую портупею. А в это время комиссия раcходится по подразделениям: служба войск - в боевые, тыловики - на камбуз. Заходит в роту полковник из Москвы - наглаженный, лощеный, аж смотреть противно, духами от него прет, и, главное, выбрит, сука. Взгляд орлиный, презрительный. Смотрит - стоит дневальный, рядовой солдат в офицерской портупее со штык-ножем. Ошалел. Смотрел-смотрел и ушёл. Спустя какое-то время появляется другой (в комиссии полковников, как собак нерезаных). Спросил что-то безобидное, кажется: "Как тебя зовут, сынок?" Каторгин в слезы. Полковник перепугался насмерть. Я ещё нагнал на него страху. - Поосторожнее с ним, товарищ полковник, ещё повесится. По окончании проверки спрашиваю Каторгина:  Ты почему плакал? - А у него звезды на погонах такие большие... Один проверяющий услышал истошный крик из бытовки. Вошел - старшина тупой машинкой с шестью сохранившимися зубьями стрижет орущего солдата, собственно вырывает ему клочьями волосы.   - Ты, падла, мог ножницами подстричься?   Подполковник поспешил вмешаться:    - Прекратите издеваться над человеком! - Вас тут, проверяющих, до ... шатается, а мне его, ишака, через пятнадцать минут на развод вести.   Проверяющий рванул за подкреплением, набежали замполиты. У солдата слезы на глазах. - Он тебя стриг? - Я сам попросил. - У тебя же вся голова красная. - У меня всегда такая. Старшина показал и новенькую машинку из комплекта для бытовки. К нему относились ещё сапожные принадлежности. Пользоваться всем этим, конечно, никому не позволяли. Не дай Бог, какая блядь зайдет в бытовку или ленкомнату во время проверки. Не для того там наводили порядок. Дурь солдат очевидна: возьмет подшивку "Правды", вырвет кусок в туалет, да ещё и с верхней газеты с изображением генсека, а замполиту потом отдувайся за безыдейность личного состава из узбеков.   Некий высокий генеральский чин в порыве любви к личному составу подошел к низкорослому татарчонку по имени Салты-Балты Омар Омарович и спросил по простоте душевной:  А покажи мне, солдатик, нашего врага? Омар Омарович - рядовой и необученный - выпучил глаза, начал дико озираться. Потом метнулся к стенду с членами Политбюро.   Проверяющие обмерли, генерал от страха покрылся синими пятнами. Рядовой Омаров внимательно осмотрел членов Политбюро и, не обнаружив среди них врагов, двинулся вдоль стены, внимательно исследуя все стенды по порядку. Наконец остановился возле одного с надписью: "Империализм - враг мира и человечества", расплылся в счастливой улыбке и сказал:  Во! Все вздохнули с облегчением. Замполит после такого испытания пошёл в санчасть пить корвалол, а генерал-проверяющий больше никуда не ходил и никого ни о чем не спрашивал, даже офицеров. Взводный отхлестал Омарова по роже и отправил до конца проверки на стрельбище со строжайшим наказом - никуда не высовываться. Знаем мы вас, сук!   Нычки   В части, как и в любом коллективе, жизнь протекала в двух измерениях: на виду у начальства и сама по себе. Эта вторая была намного содержательнее. Казалось бы, в воинском коллективе все регламентировано и определено, тем не менее в расположении насчитывались десятки "нычек", "кандеек", "каптерок", в которых бурно кипела жизнь. Такими злачными местами в полку была пожарная команда, всевозможные склады, БПК, КЧП, стрельбище, автопарк... Наиболее почетным притоном для самых избранных, считался продсклад. В английском парламенте кто-то сидел на мешке шерсти. Я, скромный армейский капитан, возлежал на мешке лаврового листа, это было единственное мягкое и относительно не пыльное место на всем складе. Попробуйте возлежать на перловке. Основным занятием, я бы сказал тайной церемонией, было "потеть масляком". На солдатский поднос выкладывали 5-8 кг масла, и тонко, так чтобы светился, нарезали хлеб. Масло намазывалось слоем не менее 2-х см, сверху, в зависимости от вкуса, посыпаешь сахаром или солью. Хлеб был нужен только для того, чтобы пальцы не мазались. Заваривали чайник крепчайшего "чифа". Заодно ели экзотические (тогда) рыбные консервы, вроде горбуши, или посылали бойца за "икрой" - рукой, по локоть в рассоле, выловить из бочки селедку с икрой, выпотрошить её и подать в миске с луком и постным маслом. Икру мяли и ели ложками, как и положено в России.   Пиршество сопровождалось неспешными разговорами о жизни, женщинах или рыбалке. Служебных тем старательно избегали. На штабеле мешков до неба, в складской прокладке лежат человек шесть. С обеда. - Сколько до мотовоза? - Часа четыре. Скуки ради можно было взять у часового-зенитчика карабин и пострелять в ящик с киселем. Выстрелов снаружи не слышно, были б только свои патроны. Часовой так и вертелся вокруг:  Иди сюда! Дай пострелять. - А что Вы дадите? - Две банки кильки или банку тушенки. Он рад, откроет банку штыком и за складом сожрет. Кто ему даст? Главное - быстро, чтобы никто не засек. Часовому запрещается есть, пить, отправлять естественные надобности, поэтому он все делает одновременно. В ореоле зеленых мух, рот красный, но не от красной рыбы, а от кильки. Мясные или рыбные консервы ест пальцем, так как штык торопится примкнуть к автомату. За складом все загажено. Начальника штаба спросили:  Чем ты их кормишь? Вторым притоном служила крыша пожарной команды. Весной там было хорошо. Залазили по карагачу, все пожарные лестницы на всем полигоне (да и во всей Советской Армии) были предусмотрительно обрезаны, чтобы солдаты на крышах не загорали и никто не повесился. Разбирали черепицу и прыгали через образовавшееся отверстие внутрь, на матрацы.   Все пороки буржуазного общества не были чужды замкнутому миру космодрома. На одной из "площадок" в корпусе КП и А за замаскированной дверью имелся форменный притон. На стене висел лозунг "Своим посещением ты мешаешь занятым людям". За стеллажами замполит с удивлением обнаружил ход, ведший в целый ряд помещений, не обозначенных ни на каких планах. Там "папа" Синицин играл с прапорщиками в карты на деньги и продукты. Когда проигрывали получки, играли на тушенку, вещеваки ставили на кон брезент, полушубки, танкачи. Молодых лейтенантов обдирали, как липку. Со стороны это выглядело так: покружится такой Синицин на разводе, раз шесть зайдет к начальнику штаба, пока тот не выгонит:  Тебе что, делать нечего, Иван Павлович? Идите, займитесь делом. Это означало, что на сегодня ты не нужен. Главное, чтобы не захомутали с утра. Надо создать оптический обман, иллюзию присутствия. - Кто видел Синицина? По громко говорящей связи "ищут дурного". Сидит в каптерке, прибегает "эфиоп":  Вас вызывают... - Если ты, еблан ушастый, ещё раз зайдешь, я тебя... Если не захомутали с утра - все, можешь идти пить, спать, можно сбежать с площадки. Когда я отошёл от социально-полезной деятельности, и у меня появилась ВАИшка: этих престарелых набивалась полная машина. Они собирались у поста ВАИ, я с мешалками довозил их за 20 минут до города, высаживал у КПП и ехал назад. Они брели в "стекляшку" за вином, а оттуда в гаражи.   Библиотека части также служила очагом разврата. Там собиралась публика, приближенная к замполиту. Одно время эту компанию возглавлял майор Нежорин: замполит части, интеллектуал, злостный антисоветчик и горький пьяница, впоследствии блестящий преподаватель ВПА им. Ленина. Это он перед праздниками всех инструктировал о вреде пьянства и единственный попадал в комендатуру. Мне он напоминал швейковского патера Лацину. Библиотека работала по особому графику, неведомому личному составу.   Солдат, записавшийся в библиотеку, вызывал подозрение. Лучше послать замполита:  Пойди, проверь, какая там блядь записана, и всех читателей из роты выгнать. Хорошо баба не дура - солдатам книги выдавать, их никто не возвращал, завезут в караул, потом библиотекарь бегает за ротным. В карауле книги накапливались усилиями поколений читателей очередных призывов. Обилие газет и пропагандистской литературы решало проблему туалетной бумаги. Поэтому книги большей частью сохранились. Одним из побочных способов применения было и использование их в качестве мишеней. Три тома сочинений Ленина автоматная пуля уже не пробивала. Библиотекарши так часто менялись, что никакого учета не велось, в последний раз книги клеймились в шестидесятые годы. Все новые поступления в библиотеку перебирались и делились по чину. Книги поприличнее хранились в сейфе или были уже проданы начполитотдела.   Политиздатовский ширпотреб сразу сваливали в угол. Вообще, армейские библиотеки - кладезь антиквариата. В них регулярно поступали циркуляры: каждого неугодного правителям автора - убрать. А так как книги не жгли, их сваливали в подвал или по углам: приходи и ройся. Там я находил реляции Суворова, Кутузова, Ушакова, два тома Тухачевского, Клаузевица, от безделья набирал подшивки "Огонька" 50-х годов. Достучаться было проблемой: к библиотекарше приходили подруги, запирались и чаевничали.   В ответ на настойчивый стук раздавался голос замполита:  Я тебе постучу! Любой ретивый читатель норовил сразу же исчезнуть. Замполит всегда мог объяснить свое присутствие в библиотеке, а вот что там в рабочее время делать читателю? В отсутствие замполита библиотекарь угрожала: "Я сейчас позвоню замполиту!", что охлаждало пыл желавших дорваться до глагола. Поломала эту систему мордастая дочка "папы" Синицына.   Он её по дури устроил в библиотеку, думал - выйдет замуж за лейтенанта. То же мне, додумался влить 18-летнюю девку в воинский коллектив! Она впала в такую эмансипацию, что через три месяца спала с солдатами-узбеками. Папа за голову хватался. Замполит Дьячков, с виду "голубой", гарем из библиофилок себе не создавал, её к сожительству не склонял и не интересовался с кем она спит. Коллектив смотрел на неё, как на зверюшку.   Госпиталь и кладбище ...   Дикий крик. Заносят солдата. Один из сопровождающих выкладывает на стол окровавленную майку, в ней - голова. - А её ещё можно пришить? Оказалось, ехал строитель, машина заглохла, водитель вышел из кабины на проезжую часть. Сзади ехал другой строитель, прижал того бортом - оторвало голову. На такие мелочи никто не обращал внимания и второй строитель поехал дальше. У него не было даже зеркал заднего обзора. Хорошо, пассажир-земляк нашелся, подобрал голову в майку - и бегом. Рассказывал, что пробежал метров триста, а глаза ещё моргали. В должности коменданта приходится исполнять и неприятные обязанности. Одна из них - производство расследований в случае гибели военнослужащих. Прапорщик Храповицкий на почве неизлитой любви и неизлечимого триппера повесился на офицерском шарфе под окном у начальника штаба.   Начальник штаба долго потом жаловался:  Сука, не мог под окном начальника политотдела, на соседнем карагаче. Это ещё что, другой повесился на женском лифчике, сидя у кровати на корточках. Мы его чуть разогнули, когда в гроб клали. Человек должен правильно вешаться, чтобы не причинять неудобств при положении во гроб. Капитан на майорской должности, начальник КИПа, ушёл летом в отпуск и повесился. Висел, пока не потек, и соседи не забеспокоились. Вошел я туда по долгу службы, солдаты в противогазах и ОЗК начали в обморок падать. Кое-как собрали мы его по кускам в целлофановый кулек, повезли в морг. Те:  Идите на хуй с таким товарищем! Положили кулек в гроб, так и похоронили. Самое пикантное то, что когда палас из-под удавленника вытащили из квартиры на просушку, казахи его через пять минут сперли. Вдова нам потом проходу не давала:  Где палас? Мало того, пока солдаты убирали квартиру покойного, начальствующие лица дожидались конца процедуры на улице. Первым спохватился замполит, ответственный:  Что-то они там долго моют. Идите, проверьте.   Действительно, солдаты обнаружили недопитые покойным запасы пива, водки, спирта и слонялись теперь пьяные среди вони и мух. Как заявили о случившемся начальству:  Это они придурели от трупного запаха. "Отравленных" добивали уже в каптерке. А как раз перед случившимся прапорщик Кобзарь украл у несчастного стол. Чирков его постоянно доставал:  Верни стол. Это он из-за тебя повесился. Он к тебе по ночам не приходит за столом? Прапорщик сперва крепился, потом выкинул стол на улицу - был суеверен. На вскрытиях присутствие коменданта обязательно. В морге прохладно, работавшие в нём солдаты тут же спали: покойники в камерах, а они на кроватях. Когда надо резать, кровати отодвигают, достают его из шкафа. Солдат ножом соскребает жир с черепа. Врач без перчаток, курит, медсестра пишет. Я сижу, от подступающей тошноты жгу газеты. Столы шлангом поливают. - Можно я на улице подожду? Врач, вместо ответа, тычет мне в лицо селезенку:  Смотри, как она увеличена. Вроде бы я видел нормальную селезенку. - Не надо, я отсюда вижу. Или:  Рваная рана головы. Размер... Идите смотрите. - Я вам верю, доктор. Лейтенант Стамати, потомок знаменитого молдавского хирурга, был любитель резать. Поначалу врачей к живым не допускали. Ели там же, в компании раздавленных и разбитых. - А тебе не страшно? - Не-а.   Но это ещё ничего, солдаты были и санитарами в роддоме. Санитарок не хватало, начальство смотрело сквозь пальцы. Тем более, что по интеллекту казашки их не превосходили. Бабы рожать боялись. Мне жена рассказывала: ходят звероподобные морды:  Вас побрить, или Вы сами? Попасть в госпиталь и там "закосить" - остаться до дембеля санитаром - было золотой мечтой ушлого солдата. Таких "шлангов" именовали "энурезами". "Закосившего" в госпитале ждала сытная и спокойная жизнь, пока он не залетал на пьянке, самоволке или бабах. После чего проштрафившегося "санитара" выбрасывали назад в часть, где его ожидало всеобщее презрение и ненависть сослуживцев. Также в госпитале именовали и больных из числа солдат. Основным методом лечения была трудотерапия. Ежедневно полагалось возить больных из санчасти на обследование в госпиталь.   Неизбежно возникала проблема со старшим, который должен был везти это разноязыкое племя к терапевту. Офицеры воспринимали миссию старшего как наказание. Теооретически, взыскание каждому было обеспечено. В помощь старшему выделяли дюжего фельдшера. На утреннем осмотре старшина давал команду:  Шароебы, выйти из строя! Толпа послушно брела на мотовоз. Проблемой было привезти их обратно, т.к. в поликлинике они разбредались по кабинетам. Поскольку там толпились сотни солдат из разных частей, все на одно лицо, отличить своих от чужих было весьма проблематично. Пользуясь бесконтрольностью, мнимые больные тут же отоваривались портвейном. Но на этом хождения старшего по мукам ещё не оканчивались. Солдаты безбожно просыпали пересадки в мотовозах и заезжали кто знает куда. В обязанности старшего входил поиск потерявшегося солдата по площадкам, что напоминало известную загадку: пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Опасность заключалась в том, что испуганный солдат сам норовил вернуться на свою площадку и попадал в лапы бдительных комендантов. Он вызывал подозрение уже тем, что испуганно метался, а не делал вид, что занят и сновал как все. Комендант его закрывал в клетку и никому не сообщал - кому надо, тот сам найдет. Заодно можно и слупить со старшего. Солдат с момента поимки становился товаром, и важно было не продешевить. При существовавшей на полигоне связи оповещения держать его можно было до страшного суда.   Вся связь осуществлялась через коммутатор по позывным. Мало того, что надо было знать позывной площадки или части, нужно было ещё упросить телефонистку, чтобы она соединила:  "Попона", дай "Канат". - Алло, "Канат", "Канат!" - Дай "Рассвет". "Рассвет" уже не знает твоего голоса. Чувствует, что не начальство звонит и обрывает тебя на полуслове:  Пусть тебе жена дает! И кидает трубку. Ты осознаешь беспочвенность своих претензий, собственное ничтожество и прекращаешь поиск по телефону. Конечно, "Попона" знает, что если не соединит, ты придешь и её удавишь. А где искать этот "Рассвет", да и кого ты там удавишь... Приходилось ездить вдоль пути следования мотовоза и искать в комендатурах. Поэтому, когда лейтенант находил такого, то начинал бить прямо в камере. Независимо от исхода поиска, взыскание старшему было обеспечено. Начмед Кожанов был одним из двух офицеров в полку, читавшим военные журналы. Он первый узнал о существовании СПИДа. После работы он даже ездил куда-то, операции делал, желудки вырезал. Прийдешь к нему в санчасть, начнет лекцию читать "о вреде жизни": например, к чему может привести заражение на пальце. В ответ я, бывало, допытывался, зачем врачу читать, умеет пальцы зеленкой намазывать и хватит. Признаться, меня удивляли его лекции. Загонять на них пятидесятилетних капитанов, испытавших на себе и пивших все, и говорить им о вреде алкоголя?.. Санинструктор-казах принципиально ходил оправляться за НП, никак не могли заставить его пользоваться туалетом. Вздумал лечить солдата от дизентерии. Размешал в кружке воды ложку хлорки, потом добавил ещё, собирался дать выпить страдающему. Еле отняли. Как-то понес на НП обед командиру полка. Тот заметил грязный палец, окунающийся в миску супа и растер ему об физиономию булку черствого солдатского хлеба.   Вообще, за ротными санинструкторами нужен был глаз да глаз. Например, чтобы не вздумали пользовать страждущих медикаментами из санитарной сумки. Те предназначадись для проверяющих . Первый закон - ничего не расходовать на солдата. Прививки в части носили характер эпидемии. Дня и часа никто не знал - чтобы не разбегались. Объявляли какой-нибудь смешной повод, народ сползался. Из-за столовой выбегали люди в белых халатах, оцепляли плац, выстраивали всех в очередь, как баранов на бойне. Прапорщик Котлов шёл первым, становился у стола спиной к начальству, пока его кололи, свободной рукой хватал спирт, положенный для всех "на протирку", и выпивал. После других пить брезговал:  Они потные. Остальных кололи "пистолетами" насухо. Начмед молчал, какая ему разница. Самое хреновое в обязанностях коменданта - организовывать похороны военнослужащего. Как-то, уже на "гражданке", я встретил своего бывшего командира полка. Тот был сильно напуган: во время ремонта у него на квартире погиб рабочий. - Чего вы переживаете? Помните, у Вас в полку солдат застрелился, так Вы его хотели завернутым в плащпалатку закопать в канаве и сказать, что сбежал? Действительно, был такой случай. - Так это же в армии. - А это на гражданке, в юридической практике такое называется "несчастный случай". Только не говорите, что вы его поили. Покойного солдата надлежало отправить на родину, это мороки, еботы. В городе не было ни одного бюро ритуальныъх услуг, поэтому их оказывала часть, где служил покойный. А завод Жвилина специализировался на цинковых гробах.   Ох, и драл же, сволочь,немилосердно: литров десять за оббитый цинком гроб. Нашли ящик от запчастей, придали ему гробообразную форму. Меряли живым солдатом:  Ложись. - Я боюсь. - Ложись, еб твою мать! Ну как, нормально, не жмет? Согласно наставления по ведению ротного хозяйства, покойнику выдаются со склада две простыни, наволочка и госпитальные тапочки, все остальное - из подразделения. Проблема заключалась в том, что в госпитале или на заводе парадку могли украсть и перепродать строителям. Одного раба Божьего обворовывали два раза. В конце концов плюнули и порезали китель на спине. И тут, как на грех, мамаше вздумалось посмотреть, не били ли сынка перед смертью: перевернула, а там -- все располосовано бритвой. Ох, и вою было! Пришлось одевать в четвертый раз. В то время интерес родителей к причинам смерти солдата был сугубо платоническим.   С точки зрения закона, они ничего не могли доказать. Военное кладбище находилось на 13-й площадке. Чтобы его ни с чем не перепутали, на входе стояла палка с перекладиной, на которой висела ржавая табличка: "Место погребения военнослужащих и членов их семей". При погребении возникали две проблемы. Провести покойника через КПП, для чего нужно было оформить на него материальный пропуск, как на вещь, которая пересекала границу полигона. И самое сложное - найти кладбищенского сторожа, чтобы он указал место для могилы, и, главное, дал справку о захоронении, для того, чтобы живущие родственники могли указать в личных делах место захоронения, как этого требовал КГБ при оформлении на допуск: "Умер там-то, захоронен там-то". Брал сторож недорого: всего литра два спирта. Но тот, кто рисковал похоронить без его ведома, мог и нарваться: сторож выкапывал покойников и поднимал скандал. Закон был на его стороне. Кладбище выглядело уныло и мерзко: земля, как асфальт, копаешь - искры сыпятся. На Судный день они вряд ли встанут.   Место проклятое. В шестидесятые годы прямо на кладбище упал самолет с детьми. Вокруг - выжженная солнцем пустыня, могилы выдуты ветром, дерна нет, поэтому над ямой на курьих ножках возвышается пирамидка со ржавой звездой. Ветер гоняет истлевшие солдатские фуражки с предусмотрительно прорезанным верхом - чтобы казахи не воровали. Оградки повалены. При новых похоронах брали оградки со старых могил, красили и ставили. По кладбищу можно было изучать историю полигона. Больше всего гибло людей в пятидесятые-шестидесятые годы, в основном солдат. Тогда не жалели человеческий материал для достижения имперских целей. Ракеты летали не только на гептиле, но и на крови первопроходцев Байконура.   ПСО - не боимся никого!   На территории госпиталя стоял барак, огороженный зеленым забором с колючей проволокой поверху. Издали сооружение напоминало гауптвахту. Изнутри забор был разрисован березками, в тени этих берез стояли скамейки, на которых отдыхали пациенты. В ПСО попадали по трем причинам:  Злоупотребление алкогольными напитками; - Злоупотребление терпением начальства; - Болезнь. Больными считались, как правило, изобретатели из яйцеголовых. К последним примыкала небольшая группа желавших любой ценой уволиться из армии. Настоящих душевнобольных было очень мало, подходящие замполиты занимали в частях довольно высокие должности. Терпение командира на пределе, злоупотреблять им означает щекотать тигру яйца. Припечет - обойдутся и без суда чести. По громкогорящей связи объявляют:  В 16.00 в методкабинете совещание офицеров. Найти Потласова, чтобы обязательно был. Если называют фамилию, значит попался. Офицеры гуськом идут на совещание, предвкушая удовольствие. Каждый знает, что всех минует чаша сия, на сегодняшний день есть козел отпущения.   На заклание - раб Божий Потласов. Сидит, глаза бегают, с перепугу знобит, лоб в испарине, голова не соображает, во рту - как собака насрала. Подозревает себя в самых тяжких преступлениях, которые мог совершить в алкогольном угаре. Друзья участливо интересуются:  Что ты натворил? - Мужики, ей Богу не помню, сейчас скажут. Входит командир:  Ну, где этот Потласов? - Я здесь (совершенно убитый). - Иди сюда. Патласов опасливо приближается к столу президиума, в зале гробовая тишина. Командир без вступления переходит к сути дела:  Товарищи офицеры, приезжаю я вчера домой, поздно вечером (это подчеркивает), смотрю - на скамейке сидит какой-то уебас, грязный, в испачканной шинели. Гляжу ближе - Потласов! Увидел меня и варнякает. (Изображает в лицах диалог.) Я ему: "Что ты здесь делаешь?" А он мне: "Я вас жду, поговорить надо!" - и языком не шевелит ни хуя. После импровизации командира зал взрывается смехом, сильнее всех в первых рядах ржут командирские угодники: пропагандисты и всякое чмо. Командирская импровизация командиру явно нравится, он продолжает изголяться над Потласовым.   Тот в ответ только вздыхает с облегчением, на него нисходит просветление, прежде землистое лицо приобретает розовый оттенок, на губах расплывается идиотская усмешка. Командир багровеет, выждав паузу, указывает скрюченным перстом:  В ПСО его, дурака! Ковалев, немедленно подготовить медицинскую характеристику! В армии, согласно действовавшим уставам, командир единолично устанавливал степень физического и психического здоровья военнослужащих своей части. Он же утверждал и медицинские характеристики, давал освобождение от службы по болезни. Врач только рекомендовал те или иные меры. Характеристика заканчивалась глубокомысленной, чисто гегелевской фразой: "Неадекватно реагирует на реальную действительность". Здоровым в служебных характеристиках на этом месте писали ещё более идиотскую фразу: "Делу КПСС и Советского правительства предан". На бумагу ставили гербовую печать, и злоупотребившего терпением начальства везли сдавать. При сдаче в ПСО нередко случались и казусы. Майору Довлетову, замполиту группы, поручили сдать прапорщика-забулдыгу Витьку Кучера, из кубанских казаков. На гражданке он крал в колхозе свиней, пришлось прятаться в армии. Страшный человек. Таких у нас было двое: "Жолдас" (Овчаренко) и этот.   Оба выбились в офицеры. Поутру явился наш замполит забирать того из дому, прапорщик попросил пару минут - одеться, собрать вещи. Заодно предложил хлебнуть холодного пивка, предварительно подлив туда спирта. От халявы и на солнцепеке замполит окосел. Прапорщик посадил его на скамейку, отобрал сопроводительные документы, достучался в отделение и вручил бумаги. Благо, ложиться в госпиталь ходили в гражданской одежде. Двое дюжих санитаров, из солдат, уклонявшихся от военной службы, поволокли замполита вовнутрь.   Сделав это гнусное дело, прапорщик вновь предался разгулу и пьянству. В ПСО существовало негласное правило: каждому поступившему вкалывали лошадиную дозу серы, чтобы знал куда попал. Несколько суток пациент пребывал в горячке, лежал парализованный, привязанный к кровати. Его выставляли на всеобщее обозрение. "Папа" Синицин бывало рассказывал:  Мы все с упоением ходили смотреть на привязанного в ординаторской, как он, сука, корчится. Пока замполит "лизал хину", он несколько дней ничего не мог о себе сообщить, будучи приведен в физическую негодность. А когда пришёл в себя, все что он говорил, обращалось против него, подтверждая диагноз "алкогольный психоз". В части замполита искали уже неводами.   Все было бы шито-крыто, но прапорщик загуляв, тоже впал в состояние алкогольного психоза и начал кого-то душить. Вызвали патруль, из комендатуры сообщили в часть. Там, естественно, эта новость произвела эффект разорвавшейся бомбы. Сразу смекнули, поехали в ПСО. Точно - мычит наш майор Довлетов. Самое интересное, что завотделением отказался его выписывать: диагноз подтвердился, книга заведена. В емкое слово "пациент" вкладывается все:  Я лечу человека, а не фамилию. Майора едва выкупили за спирт, но Логинов наотрез отказался принять прапорщика:  Какой же он дурак, вы что ребята? Дело решилось полюбовно: майора перевели в другую часть, прапорщика уволили по истечении срока контракта. Слабовольных пьяниц, в надежде на обретение семейного счастья в будущем, сдавали жёны. Человека с сильной волей мог сдать только командир части. Согласно советской методике лечения алкоголизма, пациентам давали спиртосодержащие препараты для выработки рвотного рефлекса. Так как спирт был давно выпит, санитары капали в воду одеколон. "Папа" возмущался:  Я и так от "тройника" рыгаю. Как и во всяком медучреждении, алкоголики быстро отходили от интоксикации и начинали рыскать в поисках спиртного и харчей.   Кормили скудно. Хуже всего приходилось яйцеголовым. Их объедали, отнимали личные вещи и продавали санитарам. - Ждем этого санитара ебучего, слюну глотаем, а этот ходит - чертежи показывает. "Папа" Синицин после третьей лежки на свидании с женой взмолился:  Забери меня отсюда, или я сопьюсь окончательно. Представьте себе, что происходит в организме, когда с одной стороны таблетки, а с другой - алкоголь. "Папа" даже пить перестал. Попадали в ПСО и непонятые юмористы. Зам по вооружению Мильков подходит к мебельному магазину, видит прапорщика Федосеева по кличке "Федос", злостного самогонщика. Тот поинтересовался:  Что Вы здесь делаете? - Домой иду. - Давайте, я Вас на машине подвезу. - Ёб твою мать, когда же ты машину купил, я и не знал. - Теща подарила. - - Вы пока садитесь в машину, а я сейчас подойду. Польщенный вниманием подчиненного майор садится, ждет "Федоса". Тут появляется владелец машины, еблан невъебенного размера:  Какого ты хуя залез в мою машину?! - Иди на хуй! Слово за слово, началась драка.   Майора с трудом вытащили из машины, вызвали милицию. А прапорщик все это время из окна с восторгом наблюдал за происходящим, хихикал и потирал руки. "Федоса" ни за что - подумаешь, пошутил человек - сдали в дурку. А он не был пьяницей, попал не в свою компанию. Обстановка там для такого человека гнетущая. Как рассказывал нам Куршев:  Там было ничего, пока не подошел ко мне один хмырь и не спросил: "А что будет, если я тебе в ухо заточенный карандаш воткну?"   Если бы на месте яйцеголового был "папа" Синицин, он бы ему этот карандаш воткнул в зад. Треть нашей части прошла через ПСО. Наши пациенты отличались особым цинизмом и стойкостью к психиатрии. В истории ПСО было два побега и оба совершили наши доблестные офицеры, лейтенанты Куршев и Галкин. Куршева, как известного рационализатора, сдали, наконец, в "дурку" после того, как он едва не сжег ВПК. Раскалил ацетиленовой горелкой вал докрасна и вылил на него салидол. Масло загорелось, а в это время Куршев с ловкостью факира насадил на вал шкив, внутренний диаметр которого был в два раза меньше вала.   Все вспыхнуло, в т.ч. и сам Куршев. Он спасся тем, что прыгнул в ванну с водой, а горящих солдат-помощников ловили по всему БПК и тушили мокрыми простынями. Машинный зал едва не выгорел дотла. Был Куршев под два метра ростом, с лошадиным лицом. Обратишься к нему:  Анрюша! Медленно оборачивается:  Ги... Ги... Ги... Кто бы подумал, что за внешностью дебила скрывается недюжинный талант агитатора. Куршев в ПСО подучил "буйных":  Выломайте решетку, а я сбегаю за портвейном. Те за ночь вышатали решетку, портвейн он им принес, но назад в палату не вернулся. Куршев знал: обмани товарищей - прибьют, в ПСО долго не держали, две-три недели, и обратно на БД. В ПСО был только один ветеран, сидевший уже лет шесть.   Прежде был нормальный офицер, пока не вздумал купить машину. Теща выслала ему недостающие деньги, тысяч пять, оригинальным способом - посылкой в жареном гусе. Почта работала исправно, посылка плелась до Ленинска больше месяца, и гусь, естественно, завонялся. Получив такой подарок, наш офицер его сразу выбросил на мусорку, даже не занося в квартиру, проклиная на чем свет стоит и посылку и тещу. Вскоре вслед за посылкой приплелось и письмо из Удмуртии. В нём теща с гордостью сообщала о своем подарке зятю и спрашивала, как дошли деньги. Того хватил удар. Он перестал реагировать на окружающих и только звал гусей. - Гуси, гуси. Га-га-га.   Так как он был безвредный, и жена от него отказалась, его держали в ПСО. Лейтенанта Галкина заперли в ПСО после того, как комиссия, кроме поддельной печати части, обнаружила в клубе десять ящиков канцелярских скрепок и кнопок, которые он покупал за деньги, выделяемые на культтовары. Галкин был очень щуплый, поэтому сбежал весьма оригинальным способом: намазался мылом и вылез через стеклоблок, предварительно выбросив на улицу тапочки и трусы. По неписаному правилу, беглецов обратно не принимали, чтобы опыт не передавался. Политически неблагонадежных отправляли в психушки КГБ в Москву. Сам Логвинов, начальник ПСО, тоже закончил плохо. Непрерывное общение со скорбными повлияло на его рассудок: дома он завел восемь собак, над которыми производил физиологические опыты по методу Павлова (например, перерезал горло, чем ввергал в ужас соседей).   Когда его наконец хватились на службе и выслали патруль из комендатуры, Логвинова обнаружили спрятавшимся под кроватью, откуда он никак не хотел вылезать и кричал на собак: "Кыш!". Его, как кота, выбили из-под кровати шваброй и сапогами. Логвинова свезли в Москву в клинику Бурденко на опыты. С началом Перестройки ПСО потеряло свое зловещее предназначение - быть на службе армейского правопорядка. В начале 90-х его расформировали, всех отвезли в общий дурдом в Кзыл-Орду.   - Что? Ни хуя себе дурной - от армии хочет закосить? Пусть служит! В казахском дурдоме народ перестал чудить.   Полевой банк Министерства обороны   Финансовый аппарат части состоял из трех человек: начфина, бухгалтера и казначея. В отличие от гражданского кассира, последний имел право не только выдавать деньги, но и давать в долг до получки. Он же закрывал денежный ящик полка, хранившийся обычно возле боевого знамени части. Мои "хлопцы", два автоматчика, сопровождали и полкового кассира. Ездили километров за пятьдесят и возили значительные суммы: на двести человек, в среднем, по четыреста рублей. Я их инструктировал по-своему:  Видите прапорщика? Это кассир. Не дай Бог возникнет соблазн урыть с мешком. Я из-под земли найду! С секретным документом будете убегать на финскую границу. Года за полтора дойдете... Начальник штаба ужасался:  Чему ты их инструктируешь? Кассир как-то признался:  Я сначала боялся с ними ездить. Потом он уже в Джусалы заезжал - пива попить, а тех хлопцев оставлял сторожить мешок. "Восточное отделение Госбанка" находилось на 32-1 площадке и обслуживало потребности десятка окрестных площадок.   В одной комнате кабинет начальника, в другой - бухгалтерия, в третьей - за железной решеткой мешки и ящики с деньгами. В нормальных банках их хранили в сейфах, из Госбанка они поступали в мешках, но мышей-то все боятся. Ушлые прапорщики-финансисты приспособились складывать их в подходящие железные ящики из-под н/з, ЗиПа, патронов. Неприкосновенный запас денежных средств хранился в специальных, как-будто литых из железа ящиках. В каждом ящике, под красной мастичной пломбой с изображением герба СССР и надписью "Госбанк СССР", - миллион. Деньги предназначались на случай войны, если эта часть страны будет отрезана. Их запаса должно было хватить на несколько лет. Попасть в этот "гохран" никаких проблем не составляло. Товарищ водил меня посмотреть на деньги. Оказалось, что миллиард украсть нельзя. Это полтора километра сотенных бумажек, два вагона денег. А миллион - легко. Небольшая куча денег, пол-мешка сотенных, одному человеку унести - нечего делать. Отправка старых купюр в Москву составляла проблему.   Учет был строгий, поэтому воровали по-другому. Я видел пачки десяток с номерами, идущими подряд. При выдаче несколько таких пачек смешивали. Как объяснял мне один сведущий человек:  Это не номера, а госшифр. Чем выше достоинство купюры, тем он сложнее: какая республика, когда, кому. По нему можно, например, определить, что эта сторублевка должна обращаться на Дальнем Востоке, а не в Белоруссии. В банке была машинка для обертывания денег в пачки. Работала на ней женщина. Она наловчилась "старым кассирским трюком" выкручивать из пачек рубли и трешки. Сгибала пачку вдвое, двумя спичками скручивала наружную купюру в трубочку и вытаскивала.   В день у неё выходило по десятке. При получении денег мы обычно не разрывали пачки с рублями и трешками, а пятерки выкручивать она боялась. Уличили её поздно. Командир части имел право списывать каждый месяц энную сумму денег, в пределах 600-700 рублей. Деньги на его счёт - Вид 1 - поступали с доходов подсобного хозяйства и с экономии, чаще всего на получении черного хлеба - солдаты его не ели. Также со сдачи металлолома и драгметаллов. Этого добра у нас, ракетчиков, хватало. Из этих денег закупали товары соцкультбыта, цветные телевизоры, холодильники, финские обои, ковровые дорожки. Если деньги по Виду 1 до конца года не использовались, их сдавали Государству. То есть военные финансисты стимулировали воровство: если не воруешь - отдай. Потом начиналось фиктивное списание. "В результате неграмотной эксплуатации" нерадивый солдат "сжигал" холодильник и начальник тыла вез его любовнице. Как-то купили палас в музей боевой славы. Дорожку "в результате неправильной эксплуатации"... сожгли - уронили паяльную лампу. Ротным также перепадало, можно было взять телевизор из казармы домой и смотреть. Потом, если придерутся, отдать. Обычно командир полка в порчу не верил, а требовал показать вещь.   Начфин полка гордился тем, что никогда не считал на калькуляторе, только на счетах. Когда появились первые, от сети, все сбегались посмотреть, как циферки в окошечках скачут. Считают, а тут электроэнергию отключают. Начинают заново. В советских калькуляторах не было памяти. Один офицер привез из командировки ресторанный счёт и, полый ухарства, подшил его к отчету. На что начфин сказал:  Хорошо, ты у меня будешь зарплату юбилейными рублями получать. И выдал ему за два месяца мешок денег. А надо сказать, что и сам начфин не знал, куда деть эти рубли. Металлические деньги банк не принимал, только магазины, как сдачу. Вот и кружили они по гарнизону, пока не подвернулся случай. Наш несчастный подался было в Военторг, но там об этом мешке денег (почти тысяча монет!) и слышать не хотели, сами только избавились. Ходил и к начальнику политотдела. Тот было пытался усовестить начфина, но он был непреклонен:  Зарплату я ему выдал, как положено, советскими дензнаками. Этим и закончилось. Как-то начфин Колесников, после беспробудного пьянства ворвался к командиру полка с криком:  И ты крокодил.... Обычно они все тихие. Кто знал, что этот морально разлагается. Командир полка Валерий Бобровский, видный мужчина, за "крокодила" обиделся:  Что я ему, Дьячков что ли? В пятницу сидишь на читке приказа, а начфина дерут, как помойного кота. В армии виноват тот, кто виноват.     Начальство   Начальник штаба Яновский был до такой дурак, что установил в полку громкую селекторную связь. Когда начинал "вещать":  Говорит полковник Яновский... Все дружно кричали в ответ:  Засунь себе голову в задницу! Определить кто, не представлялось возможным, на связи одновременно находилось точек сорок. Потом усовершенствовали тактику, начали подносить микрофоны ко рту и к динамику - это превратилось в пытку. Стоит подполковник и дрочит микрофон: Яновский: Направьте людей в автопарк! Ответ: Уву-уву-уву-уву! Яновский: Что? Не слышу! Ответ: Уву-уву-уву! Яновский: Уберите микрофон от динамика! Я сейчас прийду и разберусь! Ответ: хрюканье (потянули микрофоном по магниту). Яновский: Дневальный! Ты меня слышишь? Позови начальника группы к микрофону. Ответ: Уву-уву-уву! Конец связи: начальник группы спокойно ушёл, люди занимаются своими делами. Если на совещании спросят, почему не дал людей:  А кто мне говорил? Я же не связист. Я ничего не слышал. Когда связисты приходят налаживать, их выбивают взашей. - Да я связист... - Знаем мы таких связистов, во второй роте телефоны пропали. А солдату только того и надо, чтобы не работать.   Пришёл, доложил:  Меня выгнали. Однако Яновский так верил в технический прогресс, что пытался и дальше командовать по селектору. Разве в полку такое проходит. Там не у-у-у, а врываться в казарму с дубьем и ебом. Как Фитисов. - Стоять! Строиться! Десять человек в автопарк! Ты старший! О выполнении приказания доложить мне лично! Тут уже хер отвертишься и желательно ловить на втором этаже, чтобы в окна не повыпрыгивали. А то у-у-у... Яновский действительно был несусветный дурак. Он никогда не командовал подразделением, был инженером из "блатных". Сидит в кабинете, выглянет в окно, увидит дневального:  Какого ты хуя стоишь, а не работаешь? Плюнет или кинет окурок прицельно, если попадет - подпрыгивает от радости. Он же имел привычку строить на плацу полк перед сеансом и считать личный состав по головам, как в "зоне".   Солдаты в задних шеренгах перебегали с места на место, полковник сбивался со счета. - Никто никуда не переходит, дистанцию держать! Подполковник Власенков, замкомандира части, был хороший мужик, его любили, что было редкостью. Пострадал за свою несообразительность, стар был очень, да и спирта много хлебнул за свою жизнь. Замкомандующего РВСН генерал-полковник Яшин прибыл курировать куски. Вышел на плац зимой, одетый по-рабочему, в генеральском бушлате на меху, но без погон, в каракулевой папахе и бурках, породистый, холеный. Полк выстроился на плацу. Власенков в солдатских валенках, на два размера больше, затрапезной шапке, куцей шинелишке (он вообще приземистый был), пошёл рапортовать. Никогда не забуду эту картину. По привычке подошел к командиру полка. Тот:  Да не мне докладывайте, а генералу! Власенков оглянулся.   Не видя привычных погон и лампасов, спрашивает у Карпенко:  Этот, что-ли, генерал? Яшин делано спокойным тоном холодного бешенства:  Товарищ подполковник, я Вам дам умный совет. Когда в следующий раз докладывать пойдете, Вы ноги поднимайте пониже, а то валенок соскочит и солдату по носу. И вообще, Вы сколько служите? - 28 лет. Генерал тут же подозвал порученца:  Через десять минут проект приказа мне на стол. Власенков потом сокрушался:  А я думал, он промышленник. Лемешинский так о себе рассказывал молодым, вновь прибывшим офицерам:  Я был такой дурак, что два срока капитаном ходил. Думал, ничего путного из меня не выйдет. А видите - стал полковником. Старший лейтенант Андрюша Новиков, шланг каких свет не видел, донимал его просьбами о повышении. Лемешинский подвел претендента к плакату с формами одежды военнослужащих.   Среди прочих был изображен и старлей с орденами и медалями:  Когда будешь служить, как он, тогда и получишь. Лемешинский по простоте считал, что на плакате изображены отличники боевой и политической подготовки. В ракетной бригаде автотранспорту присвоили номера с литерами: АИ и БК, что расшифровывалось народом как "Бригада Командует, А мы Исполняем". Петр Зосимович бурчит:  Капустяну дали БК, а мне АИ. И тут обошел армянин хитрый. Комбригу шутка понравилась:  Дайте и ему тоже БК. Фамилия замкомбрига по общим вопросам - Кононок - читалась с обеих сторон. Он ничего не делал. Только выйдет с КПП, кинет "бычок", если утром найдет его на прежнем месте, дерет наряд немилосердно. Дежурные приловчились и внимательно следили за Кононком, куда он бросал окурок. Окурок бережно изымался и наряд впадал в спячку, зная, что завтра их ждет благодарность, так как Кононок на чужие окурки не реагировал.   Начпрод   Кто тебя будет уважать, если на складе мешок проса. Теперь на склады или шеф-поварами назначают в принудительном порядке на месяц, за это время даже мяса не наешься. Прежде, по уровню жизни начальник полкового продсклада не уступал Генеральному секретарю ЦК КПСС, только не мог принимать политических решений. Зарплату такой прапорщик получал по пятому разряду, ниже его уже не было. Но получать её мог не ходить по полгода, это считалось нормальным. А ведь были ещё и дивизионные, и даже окружные склады. Наш Витя Шабанов ленился даже списывать, умудрился даже сделать недостачу на 800 рублей. Я знавал только одного подобного лентяя начвеща, у того на складе образовалась недостача кокард и форменных пуговиц, но о нём ниже. Хотя казалось бы, что проще: дал командиру десять банок красной икры - спиши на караул, мол получили доппаек.   Однажды я обнаружил, что мой караул уже месяц, как ест копченых кур, ещё ночное питание - масло, сгущенка. Опросил солдат:  Что ели? - Тушенку. - А кур, масло? - Нет, ни каких кур не было. И правда, откуда в армии куры. Я - к прапорщику, говорю:  Сейчас вообще оцеплю твой склад, устроим проверку. (Я был председателем комитета народного контроля.) Тот, сопя, достал две, больше у него не было. Одну мы с замполитом и старшиной сразу разорвали в каптерке на три части. Ничего, куры из Башкирии, упитанные. В мотовозе от меня пахло так, что все принюхивались. - Что это ты ел? - Лещей, - говорю. Сгущенку и масло забрал домой.   Такая пища разлагает солдата. А поленись я сходить на склад, меню раскладки проверить... На военно-торговых складах работали в основном сверхсрочники. Наиболее симпатичной из всех была казашка Манат - ефрейтор продслужбы. Службу она несла исправно, писала меню раскладки, накладные на выдачу продуктов. Начальник продслужбы Миша Тюхменев по кличке "Гнилозубый", ходил на склад только поесть дифициты. Имел гараж, заставленный рыбными консервами. О существовании каких-либо документов даже не подозревал. Когда после ухода Манат с него потребовали годовой отчет, он был страшно удивлен и подался в инженеры. В наряды его не ставили, не имел сапог, ходил в засаленных погонах, я его иногда выгонял на развод. Может, из-за симпатии к Манат, я до сих пор её помню, она были "беби". Сожительствовала с замполитом Коневым, солдаты докладывали.   Решительная была женщина, не боялась гнева "Всемилостивейшего и Милосердного" и грудь для казаши большая... Как-то Миша, ещё в бытность его начальником продсклада, заснул в дренажной канаве. Она узкая и глубокая. Пока спал, кто-то вынул изо рта золотые коронки. Тащили его из канавы, как свинью живым весом килограммов под двести. Ёбу было! Солдат на кухне в наряде как-то залез в котел для приготовления пищи - поспать. Прапорщик увидел и решил "проучить", закрыл крышку, включил электричество. Солдат обмочил весь котел, выскочил, ошпаренный кипящей мочой. У нас в части служил лейтенант Арбузов, язвенник. Язву он лечил спиртом. Любимой его пищей был квашеный армейский огурец огромных размеров, процентов на семьдесят состоящий из соли. Держит, чавкает, из огурца брызжет рассол, а в другой руке ржавая селедка с хлебом. Если бочка течет и рассол выливается, она и лежит в кристаллах соли. В армии повар для скорости квашеную капусту не вымачивает, кидает в варево так. После таких щей уксус пить можно.   В макаронах сварили крысу (она проела нору в мешке с вермишелью). При раздаче, в одном бацильнике оказалось половина облезшей крысы. - Товарищ сержант, кот что-ли? Пришёл начальник тыла:  Какого хуя ты хуйло раскрыл. Не видишь - это кусок свинины. Поставь ему другой бацильник. Действительно, резали свиней на хоздворе, смалили плохо, на спине шкурка черная, с "овчинкой", - на крысу похоже. Яйца сварились, повар их помнет, чтобы всем хватило, сидят шелуху выбирают. У нас одного таки посадили. Складывал в подсобке трехлитровые банки, крыша и обвалилась. Судя по бумагам, банок разбилось на огромную сумму. Ему - два года. ...   Захожу в штаб полка, слышу дикие крики:  Ёб твою мать, аккумулятор новый. Я тебе... Оказалось, прапорщик Никитин напился и пошёл облегчиться, перепутал туалет с аккумуляторной и пустил струю в поставленный на зарядку аккумулятор. Начальник тыла удивлялся:  А если б тебя током ебануло? - Нет, товарищ подполковник, только щипало. Аккумулятор с хлебовозки, хлеб везти надо, начальник столовой мечется с воем, ему спешно привезти хлеб и съебнуть на мотовоз. Солдат-водитель плачет. Получить хлеб было подвигом. В хлебовозку, как в фильме "Место встречи изменить нельзя", нужно было запихнуть двух "эфиопов".   На водителя полагалось иметь санитарную карту, водитель проверенный на дизентерию, а он одновременно возил и ГСМ, ходил черный, как танкист. Поэтому втихаря брали с собой грузчиков, сидеть на железных уголках было невозможно, те завязазывали шапки-ушанки под подбородком и толклись головой о крышу на каждом ухабе. Хлеб приходил в вагоне, из него развозили по площадкам. Прибыв на место, прапорщик хитро оглядывается, нет ли врачей, наконец открывает дверцу и выпускает грузчиков. Так, как к моменту получения невъебенное количество хлеба было продано казахам и предстояло продать ещё, все и выдающие и получающие, норовят друг друга объебать на пару лотков.   За барханами уже мелькают малахаи или "апа" на верблюде норовит залечь за гребнем. Я за одной такой "покупательницей" погнался на ГАЗ-66: верблюд-иноходец, не догонишь, только мозолями сверкает, меж горбами два вещмешка с хлебом трясутся. Ещё чуть-чуть и скрылся бы в барханах. Хорошо, я приспустил колеса, врубил два моста, отрезаю от барханов. Догнал, верблюда под бок. "Апа":  Вай-вай-вай! - Отдавай сюда хлеб, пока я тебя... Хлеб белый - черный казахи не ели, зачем им жизнь себе укорачивать. Хотел ещё продавцов пугнуть, но те уже на поезде умчались.   Дознания   Как-то, согласно приказу, я проводил дознание по делу о краже полушубков. Утром в понедельник в кабинет командира полка прибежал запыхавшийся прапорщик Саид Мирзоев, вопя:  С субботы на воскресенье строители ограбили вещевой склад. Я отправился на место преступления. Я любил проводить дознания, было во мне что-то от Шерлока Холмса. Хотя некоторые недоброжелатели и утверждали, что мне просто нечего было делать. Дознавателями в части обычно назначали известных бездельников: начхима, начфиза, инструкторов политотдела - тех, чья деятельность была не видна и не отражалась на боеготовности полка. Капитан Королев пробыл дознавателем двадцать лет, все время, пока пребывал в капитанском звании. Его в полку никто видел, числился за прокуратурой. Организовал кооператив по покраске автомобилей. Мало того, стребовал себе помощника, прапорщика Шпака. Того прикомандировали к прокуратуре завхозом - ездил по площадкам, выбивал стройматериалы "на прокуратуру" и выгодно их продавал. Прапорщик, уверовав в могущество такой крыши, начал нагло носить фуражку с красным околышем.   А Бобровский не терпел красных фуражек. Как-то Шпак попался ему на глаза, когда получал деньги в кассе. - Это что за красноголовец? Шпака приволокли в кабинет. - Ты где служишь? - В прокуратуре. - Покажи военный билет. Начальнику штаба:  В строй этого дурака. А тому лишь бы поглумиться. Утром уже стоит наш прапорщик Шпак на разводе. Прокуратуре какая разница, кто будет гвозди получать. В тот раз сомнение зародилось во мне сразу же по прибытии на место преступления. Неизвестный злоумышленник проник в склад, пробив дыру вокруг отопительной трубы. При этом он явно поленился, ограничился всего несколькими кирпичами, вместо того, чтобы разбить бетон. Прапорщик, я уже в этом не сомневался, пошёл по самому легкому пути. Выдвиную им неубедительную версию о "детях", я, знавший обстановку, отмел сразу же. До ближайших населенных пунктов километров двести, а казашатам такое и в голову не прийдет. В образовавшуюся дыру мог пролезть только один солдат на площадке, "Кенгуру" - татарченок ростом меньше 150см, чуть выше автомата (как его вообще взяли в армию?). Я пришёл на развод, вижу - стоит сзади, в последнем ряду, закутанный в шинель, носить её иначе у него не получалось. Взял его за ухо и повел в комендатуру, как пса.   Он сознался по дороге: подговорил его прапорщик, пообещал п/ш на дембель. Прапорщик ещё пробовал отпираться, тогда я прибег к следственному эксперименту. Взял понятых, рулетку и начал производить измерения, начертил схему преступления. Прапорщик все это время выглядывал из-за складов. А когда ещё принесли и рукавицу с дырой, которую он надевал на лом, чтобы удары не звенели - дело раскрылось: я ему пригрозил "отпечатками пальцев". Начальник тыла в кабинете командира полка бил прапорщика в кровь, пока тот не упал в ноги:  Не губите, у меня двое детей. Командиру главное - замять. - Или ты сидишь, или скачками полушубки сюда. Тут же в мешке принес полушубки, падлюка. - Замажь дырку, никому не пизди и служи дальше. Прапорщику что, должность хлебная, можно потерпеть, пока мимо склада все ходят и смеются. - Ги-ги! Украсть не можешь, строители тебе поедут склад грабить. Солдат отделался "двумя разами" по морде. А Мирзоев в последствии стал снабженцем у Худайбердыева. Я мог такое понаписывать на командиров подразделений, случись,скажем, разбазаривание имущества в узле связи, сколько можно скачать спирта? Или украдут ОЗК - можно ждать месяц, пока новые достанут, или сразу уличить. Как-то солдаты украли из столовой десятилитровую бутыль апельсиновой эсенции крепостью 70 градусов - её в торты добавляли. Я вышел на поиски. Сначала определил способ хищения.   Бутыль завязали в штаны и протащили через вентиляцию. Затем - место сокрытия. Далеко её отнести не могли, вечером явно намеревались раздеребанить. Спрятать в пустыне что-либо очень сложно, да и доносчики. Единственная возможность - зарыть в землю. Походил, поискал. В одном месте песок оказался рыхлым. Ещё Видок удивлялся способностям "казацких и калмыцких геологов", во время их пребывания во Франции в 1814г., находить любые зарытые в землю сокровища. Раскрыв в своих мемуарах многие воровские трюки, он не смог, при всей его проницательности, раскусить этот. Между тем, ларчик открывается просто. Старшее поколение не раз рассказывало о том, как войдя в Чернигов, немецкие солдаты, тут же начинали поливать землю во дворах водой. Там, где она быстро впитывалась и находились сокрытые ценности. Правда, немцы были немало удивлены тем, что прятали, в основном, пуховые перины. Не меньшую проницательность я проявил и при расследовании таинственного исчезновения пяти палок колбасы из Военторга.   Сожрать палку вареной колбасы за такое короткое время даже солдат не в состоянии, пронести что-либо мимо бдительных продавщиц также казалось невозможным. Нужен был криминалистический талант, чтобы сопоставить несопоставимое - палку колбасы упаковывали в целлофан и выносили в ведре с помоями. Ввиду постоянной практики, мои способности развились чрезвычайно. Вы бы смогли связать логически дырку в казенном одеяле и пропажу собак "для охраны объекта"? А я смог. Приметил: как замполит появится в отделе - так и дырка в одеяле. Собак тоже раньше не то, что не ввозили, наоборот, стреляли, чтобы не кормить. При этом все молчат, как партизаны. Запустил стукачей:  А ну, показывай. Солдат полез на вышку, раскачка метров восемь, отпустил ремень, цепляется им с перекладины на перекладину. Наверху вытащил из вещмешка собаку, привязанную к самодельному парушюту из одеяла (вот откуда дырка!) и сбросил вниз. Некоторых относило ветром метров на двести. А этой - ничего. Только с третьего раза ногу сломала, сразу- под нож. Разбившихся и ели. Но случались и действительно таинственные случаи. Раз солдаты принесли из солончаков насквозь изъеденный солью автомат Калашникова. Предпринятое расследование никаких результатов не принесло.   Начвещ   На складе хранилась парадная фуражка генерала армии, обшитая лавровым листом. Списать её не было никакой возможности, она переходила от одного поколения начвещей к другому, как символ могущества этого племени. Прапорщик ходил в ней по складу и дурковал. Он мог себе такое позволить. Основной функцией начвеща было вовремя узнать в кадрах, что командиру полка присвоили полковника. Из Москвы номер приказа сообщали по телефону. С момента подписания приказа до поступления выписки фельдсвязью в полк проходило три дня. Эту фору надлежало использовать для решения вопроса. Папахи хранились в отдельных коробках. Но на полковом складе они были уже лежалые, с пожелтевшим верхом, побитые молью. Такую папаху брали со склада и меняли в Военторге на новую с довеском. Бабам в магазине все равно: лежалые папахи прапорщики охотно покупали на воротники. Стоила она всего ничего - 60 рублей. У прапорщиков считалось верхом шика пошить себе после увольнения пальто из шинельного сукна с каракулевым воротником, папахи как раз на него хватало. жена одного имела даже шубу из папах. Муж, прапорщик пятого разряда, занимал ничтожнейшую должность в системе армейских складов. Папах бралось несколько, на выбор.   Следовало знать обхват командирской головы, чтобы папаха не сидела, как на казачке. Большую можно было подтянуть ремешком, и не дай Бог, чтобы лезла. Самое главное в папахе - чтобы окраска меха была семметричной, пятнышки должны быть разбросаны красиво. Но были и приверженцы иной моды: Бобровский предпочитал темную. Следует сказать, что с момента назначения, командир полка шапку-ушанку из цигейки носить брезговал. От них в Казахстане стоял кислый овчинный запах. Даже в лютейший мороз появлялся на разводе в фуражке. Захаров, горький забулдыга, при назначении, прямо на разводе торжественно заявил:  Я сюда пришёл за папахой, если нужно, я её из унитаза достану и надену. И вот накануне выхода на развод в новом звании, когда командир полка уже готов и звездочки начищены, влетает начвещ Спирин ("Спиридон"), открывает дверь ногой, так как руки заняты и знает, что за это отьебан не будет. (По ритуалу так открывать дверь можно было лишь крупно угодив командиру, выполнив приказ точно в срок и без лишних затрат.) Входит и торжественно кладет коробки на командирский стол. (Бросать их ни в коем случае нельзя.) - Товарищ полковник, вот, на выбор. Командир, слегка смутившись, говорит Спирину:  Ну ты, как всегда невовремя, пятнадцать минут до развода. Замы начинают подобострастно требовать примерить. Командир великодушно соглашается:  Ну ладно. Подходит к зеркалу, по очереди примеряет, выбирает лучшую.   Наконец уходит. Спирин, как и всякая тыловая сволочь, хочет иметь от этого хоть какую-то выгоду. Забирает папаху и ретируется, но не на развод, а к себе в кабинет. Из окна выглядывает, как там народ хуеет. Командир дефилирует вдоль строя, вместе с ним по строю движется неровный гул: "у-у-у". Командиру - как медом по сердцу. И развод не затянется, командир посчитает нескромным долго кружиться в первый день в новой папахе. Разгильдяи знают - никто взыскан не будет. Самые ушлые по-за насыпью линяют на мотовоз, даже если поймают. - Товарищ полковник, мы обмывали Вашу папаху. Рука не поднимется. Последним папаху получил Кизуб, какую дали; к концу СССР шли любые. А Зихаров уже покупал за свои, поношенную. Сам начвещ должен ходить оборванным, чтобы одним своим видом показывать: на складе ничего нет и быть не может. Чтобы и спросить было стыдно:  Ты получал что-нибудь весеннее? "Получить" в прямом смысле слова ничего нельзя, только выбить, вырвать, выменять.   Помню, ещё будучи лейтенантом, пошёл получать бушлат и ватные брюки (в шинели неудобно в машине ездить). Пришёл, сидит кнур - прапорщик Хорошунов (я потом с его сестрой сожительствовал, она думала, что я холост). Прошу бушлат - не дает, сука:  А нету у меня. Я вышел, кипя злобой, и тут меня осенило: а если ему на морозе в замок наплевать? Поручил это дело каптеру Жихареву. - Каждый вечер плюй в замок. Жихареву было все-равно куда плевать, докладывал с ухмылкой:  Я полный замок наплевал. Хотя я всю зиму ходил в шинели, меня грели страдания прапорщика Хорошунова. Дурак, не сообразил механизм соляркой смазать, оборачивал замок газетой и поджигал, а в Казахстане, на вечном ветру, не больно-то разогреешь, это вам не Иркутск. Жалко, зима короткая; на Севере он бы у меня девять месяцев замки грел. Офицерам обмундирование выдают, как новобранцам в бане. Начвещ объявляет:  С утра до обеда выдача обмундирования. Все ненормальные ломятся. Начвещ нарочно дает несуразное: большим - маленькое, маленьким - большое. Тот же Хорошунов всучил мне, лейтенанту, п/ш шестидесятого размера (оно было на мне, как плащ-палатка) и портупею третьего, я мог ею три раза обернуться.   Товарищи удивлялись - неужели такие размеры есть в армии? Оказывается - есть. Отец это п/ш на куфайку одевал, говорил : "хороша, не продувает". Все ходовые размеры пропиты на год вперед. Если я раз пять брал себе хорошие штаны, где он на всех наберет? Сапоги "Скороход", о.ш. или с.ш. в роту кинут. О.ш. ещё можно носить со слезами на глазах, а с мокрой ноги хрен снимешь: чем больше снимаешь, тем сильнее нога потеет. Двух солдат в жопу толкаешь - стащить не могут. Одному майору головку на голенище оторвали. Чтобы тебя запустили в склад сапоги померять? Ни-ни, только уважаемых людей, остальным через голову кидают, между собой меняются. В "невыдатной" день получают бастыки; вечером, за чашкой спирта, когда по складу ходишь и выбираешь, что тебе нужно - это уже высшая степень приближенности. Рядом баба из БПК стоит с метром - ушить, подшить; даже фуражки ушивали. Сапоги смотришь, чтобы носки не задирались; ротные умельцы к утру подкуют, резиновые подошвы наклеют. Рубашка чтобы была не с засаленным воротником и просоленными подмышками: какая-то сволочь носила и в кучу кинула. Наша форма в условиях пустыни после ряда стирок превращалась в тряпку, рубашка делалась серо-бело-пятнистой, как гиена. Хорошо, импортные рубашки - пронзительно-зеленые, только светлели; наши, серо-зеленые, были куда хуже. Так же и обувь: капитан лет под 50 имел привычку менять свои ношеные ботинки на новые. Ношеные прятал в коробку,так же и носки. Запросто мог всучить их лейтенанту при первом получении, если прохлопает ушами. Основы взаимоотношений офицеров с вещевиками закладывались в местечках "черты оседлости".   Нам, как и героям Куприна, были нужны наличные. Модно было не получать яловые сапоги, брать вместо них по двадцатке и пропивать. Некоторые умудрялись так выписывать по 5-6 пар в год. Стоило раз получить то, что тебе не положено, как уже залазишь в долги к вещевику, висишь у него на крючке. Он может в любой момент с тебя взыскать, и ты вынужден оказывать ему услуги. Тебе нужна рубашка:  Выпиши себе две. - Зачем мне две? - Все, иди гуляй, жди своего размера. Дадут 56-й, будешь ходить, как орангутанг. Необходимо было сохранять постоянную бдительность при выписке вещевого имущества. Сидят бабы-писаря, получают по девяносто рублей, а вред, исходящий от них, неисчеслим. Могут потерять карточку вещевого имущества, засунуть её поглубже в сейф, наслать ревизию. Смотришь, когда проводилась сверка, если два месяца назад - сосед за это время может и на тебя "навесить", не спи. Например я, как командир роты, обнаруживаю, что не хватает, скажем, 50 простыней или 70 шинелей.   Мы пишем на "лопуха"-майора Грищенко, начальника узла связи; 70% - мне, 30% - прапорщику. Когда этот майор переводился в Москву, на нём столько всего висело! Ну не дали ему два оклада (больше за нерадивость не вычтешь), он поплакался. А в Москву не перевести - это накликать на себя беду-проверку. Списали. Прапорщик Остапенко в 1992г. "нанес ущерб" (украл со склада) на 1 млн.рублей. Спасение ему обошлось в меховую куртку и генеральскую рубашку, прогнившую на спине. Он рисковал тем, что я его пошлю, но я его спас. Перевел его начальника - начвеща полигона - на Украину. Он прямо заявлял Остапенко:  Ты меня переводишь на Украину, а я списываю твое имущество. Ревизия, вскрыв склад с валенками, была поражена количеством моли, вылетевшей оттуда. Из нескольких сотен пар сохранилось лишь несколько, сданных авторотой, так как они были пропитаны бензином.   Остальные превратились в кучу шевелящейся, изжеванной молью трухи. Начальство схватилось за голову:  Если на складе нет в наличии валенок, то они должны быть списаны в установленном законом порядке. Но списать можно только части от валенок, а не труху. Остапенко "со товарищи" метнулся по свалкам, искали любые предметы, хоть чуть-чуть напоминавшие валенок. Когда попадался целый, разрезали его вдоль, таким образом из одного делали пару. Остапенко согнул половинки обычным порядком и сложил на поддоны - издали это напоминало горы целых валенок. Казалось - сойдет, но приемщик, хотя Остапенко перед этим и напоил его до изумления, валенки сначала считал, потом допер. Потребовал сложить половинки друг с дружкой, ему было все равно, в каком состоянии эти валенки принимать. За эти деньги Остапенко открыл МП, потом съехал за границу. Тыловикам все сходило с рук: в условиях повального дефицита, начальство все жило со складов. Зато, если начвещ тебе друг, можно взять на себя меховую куртку и списать по 5-му году носки.   Допустим, получил я сукно цвета морской волны. Пиджак из него не пошьешь, народ сразу раскусывает происхождение. Но тыловик может поменять его на флотскую диагональ, а из неё шили прекрасные "тройки". Пошить костюм из морского габардина для старшего офицерского состава. (Барыгам такой и сейчас не снился: артикул РККА 1934 года.) Из морского шинельного сукна шили отличные пальто. Но как надо было любить начвеща, чтобы он поехал для тебя менять? Или получить крой для сапог и из него пошить женские, слабо? Промыслы в службе тыла процветали. В БПК братья-двойняшки, солдаты срочной службы, шили женскую одежду, куртки из плащ-палаток. Управы на них никакой не было - обшивали мордастых дочек начальника полигона. В отпуск ездили раз по десять, в офицерской столовой есть брезговали. Даже комендант над ними власти не имел.   Добро, пошили фуражку - "фуру" - донце размером с гектар, и куртку. Немалый доход приносила и изменчивая мода. Как-то бабы повадились отбеливать портяночную ткань хлоркой и шить себе юбки. Солдаты года два ходили в сапогах на босу ногу. Когда вошли в моду зимние юбки из голубого шинельного сукна, у всех офицеров и сверхсрочников исчезли "парадки" - получали отрезами. Хотя сукнецо, между нами, паршивое. Не знаю, как на юбках, а на рукавах обтиралось. Как только в складе за чем либо образуется очередь, прапорщик становится уважаемым человеком. А уважаемый человек в части всегда уже с утра пьян. Содержание   www.pseudology.org