Книга 2
Петр Агеевич Кошель
История сыска в России
В хозяйстве всякая дрянь пригодится
Таков был состав полицейских чинов заграничной агентуры, руководивших в эпоху красильниковского царствования секретными сотрудниками. Главная задача в этой области лежала на Люстихе; он заведовал всеми парижскими секретными сотрудниками, он же обрабатывал все доклады, поступавшие от Литовского из Швейцарии, от Литвина из Англии и от сотрудников, находившихся без начальственного надзора в Америке (Патрик, Банковский), в Италии (Викман, Савенков) и в Стокгольме (Коган-Андерсен). На руках самого Красильникого оставалась лишь главная агентура - Мария Алексеевна Загорская, освещавшая центральных деятелей партии эсеров, и французский журналист Рекули, игравший при Красильникове роль иностранного обозревателя, но, конечно, исполнявший и некоторые другие обязанности, как, например, соответственную обработку представителей французской прессы.
 
Люстих жил в Париже под чужой фамилией и сносился с находившимися в его ведении секретными сотрудниками или лично в различных парижских кафе или письменно; в этом последнем случае доклады секретных сотрудников поступали на конспиративную квартиру, где и обрабатывались Люстихом в так называемые агентурные листки, оригиналы же докладов секретных сотрудников уничтожались; такие же агентурные листки составлялись им и после каждого свидания с сотрудником. В архивах заграничной агентуры нашли целые кипы этих агентурных листков, исписанных мелким готическим почерком подполковника Люстиха. Агентурные листки поступали затем в обработку (весьма незначительную). Мельникова и самого Красильникова.
 
Таким образом составлялись доклады для Департамента полиции. В этих докладах сотрудники никогда не называются собственными именами или инициалами, а носят специальные клички, часто удивительно подходящие к внешности или к внутреннему облику данного секретного сотрудника. До самого последнего времени в заграничной агентуре работало 22 секретных сотрудника, а именно: освещали Загорская, Деметрашвили, Бронтман, Абрамов, Санвелов (армянская и грузинская группы), Селиванов, Вакман, Савенков, Гудин, Патрик, Штакельберг и Чекал (Каган); социал-демократов - Житомирский, Кокочинский, Коган, Шустер (почти исключительно у латышей) и Модель; анархистов - Мордовский, Цукерман (Орлов), Выровой - бывший член Государственной думы Долин, кроме того, Попов (Семенов) освещал, главным образом, "Морской союз", Байковский, живший в Америке, - так называемое Мазепинское движение. Некоторые секретные сотрудники были, так сказать, "энциклопедистами" - освещали несколько партий; среди них первое место, безусловно, занимает Кокочинский,. дававший детальные и обстоятельные доклады не только о социал-демократах, но и о Бунде, и о сионистах, и вообще обо всех лицах, которые были интересны начальству.
 
Деметрашвили также освещал не только эсеров, но захватывал порой и грузинские, и армянские организации; некоторые секретные сотрудники являлись такими "энциклопедистами" в силу географического положения, как, например, Патрик, на котором лежало в последнее время освещение революционной деятельности всех русских эмигрантов в Соединенных Штатах. Вообще вследствие того, что в то время российская революция была уже почти ликвидирована, деятельность заграничной агентуры носила не столько агрессивный, сколько предупредительный характер: провокация в узком смысле этого слова отошла на задний план и почти исчезла, центром тяжести деятельности секретных сотрудников являлось освещение. Заграничная агентура поставила себе целью знать все, что происходит не только в партийных организациях, но и в жизни каждого более или менее видного эмигранта - не только общественной, но и личной.
 
В этом отношении заграничная агентура при Красильникове была поставлена очень обстоятельно. Из сводок о состоянии различных революционных партий, составлявшихся ежегодно Департаментом полиции, а также из книги полковника Спиридовича "Революционное движение в России", изданной на средства Департамента полиции в 1916 году в небольшом количестве экземпляров для библиотек жандармских управлений, видно, что центральная русская полицейская власть широко пользовалась данными, доставлявшимися ей заграничного агентурою красильниковской эпохи. Из секретных сотрудников, оказывавших Красильникову наибольшие услуги в этом отношении, нужно отметить масса, представлявшего обширные доклады о положении партии не только за границей, но и в России, по которой он, якобы по поручению партии, совершал продолжительные поездки;
 
Деметрашвили, умевшего внедряться в интимную жизнь революционеров; Абрамова, опытного, заслуженного провокатора, и, наконец, Загорскую, державшую в Париже революционный эсеровский салон, в котором толпились и "вожди", и рядовые партийные работники. Наиболее важным сотрудником социал-демократов являлся доктор Житомирский - один из самых старых провокаторов, имевший связи и в некоторых кругах французского общества. Многие партийные работники давно уже относились недоверчиво к Житомирскому, а Бурцев высказывал и прямые подозрения на связи этого изящного господина с русской полицией, но, несмотря на все это, Житомирский продолжал вращаться среди социал-демократов и вообще в революционных кругах и, как видно из документов, давал заграничной агентуре весьма ценные и разнообразные данные о деятельности социал-демократов за границей.
 
Такой иммунитет людей, несомненно, подозрительных, объяснялся отчасти и своеобразной точкой зрения некоторых вождей на моральные качества партийных работников. Так, например, когда Ленину говорили: "Как вы терпите в партии такого человека, как Житомирский?", он отвечал: "В большом хозяйстве всякая дрянь пригодится". В количественном отношении - больше всех других секретных сотрудников давал данных о социал-демократах за границей неутомимый Кокочинский. Какие интимные стороны жизни революционных кругов за границей стремилась осветить агентура Красильникова, видно хотя бы из следующих документов.
 
Красильников докладывает Департаменту полиции от 24 октября 1913 года: "Бартольд говорит, что через 2 - 3 недели он уезжает из Парижа в Англию, а оттуда в Россию. Дело, на которое он едет, должно быть, по его словам, ликвидировано к 25 декабря текущего года. Деньги на террор у него будто бы имеются в количестве, большем, чем это даже пока нужно. Натарсон будто бы хотел наложить, так сказать, арест на эти деньги, но ему не удалось. Бартольд имел по этому поводу крупный разговор с Натансоном, и они чуть было не поссорились. Деньги на террор попали к Бартольду благодаря Чернову. Лицо, которое дало эти деньги, обратилось будто бы предварительно к Чернову с вопросом, кому можно дать эти деньги, и Чернов указал на Бартольда. Только Чернову известно точно, какие акты предпринимаются и кто входит в эту боевую группу. Наблюдение за Бартольдом ведется".
 
Про того же самого Бартольда в агентурных листках и черновых записях заграничной агентуры имеются, между прочим, следующие освещения: "Если верить Бартольду, то им предполагается какой-то серьезный акт, а потому надлежит учредить за ним серьезное наблюдение, а также за Ив. Дм. Студеникиным (68, me Barrault), который, несомненно, примет в этом выступлении участие". И затем следующее письмо, судя по почерку, полковника Эргардта Красильникову: "Сегодня утром возвратился из своей поездки в Россию Бартольд. Побывал он в Москве (1 сутки) и в С.-Петербурге несколько часов. Результат поездки, если не считать благополучного возвращения, отрицательный. Денег, на которые они рассчитывали, добыть не удалось, и он возвратился ни с чем. Остановился он на своей старой квартире 19, rue Gazan и на днях собирается ехать в Ниццу".
 
Между строк этого письма рукой Красильникова написано: "Не сбор денег, а свидание с лицом, от которого зависело получение денег. Это ему не удалось; он вернулся ни с чем". Небезынтересна также и следующая записка, найденная, среди черновых бумаг заграничной агентуры: "Шахов. 19 - 20 апреля в Париж приехал из Москвы московский богач Шахов. Официальная цель приезда: озаботиться дальнейшим образованием взятых им на попечение учеников закрытой в Петербурге частной гимназии, кажется, Витмер. Неофициальная цель: поручение кадетской партии, в коей он состоит; кадеты, недовольные министерством, хотят повести против него сильную агитацию в прессе, и так как это в России невозможно, то они уполномочили Шахова войти в сношение с представителями революционных партии за границей и предложить им издавать в Париже русский орган антиправительственного направления. В случае согласия средства на издание этого органа будут даны Шаховым, а кадеты берут на себя распространение этого органа в России. Сношение Шахова: для выполнения сего поручения Шахов вошел в сношение с Натансоном, Авксентьевым и Рубановичем. Ответ этих лиц: в данный момент создать общепартийный русский орган невозможно вследствие партийных разногласий, но что такой орган на французском языке уже существует, причем указали на "La Tribune", издаваемую Рубановичем.
 
По мнению представителей революционных партий, важнее распространять антиправительственные идеи на Западе среди общественных кругов на понятном им языке, чем среди русских, проживающих за границей. Поэтому они предложили Шахову помочь эсерам, тратящим большие деньги на осуществление этой цели, ассигновать им известную сумму денег, на которую они будут продолжать издание "La Tribune" и постараются такой же орган издавать и в Англии на английском языке. Кроме того, они будут иметь возможность и в самой России продолжать с успехом уже начатое ими издание партийной легальной литературы ("Голос труда", "Трудовой голос", "Наше дело", "Осколки", "Заветы" и т.п.).
 
Ответ Шахова: лично он очень сочувственно относится к их заявлению, но положительного ответа от партии кадетов он дать сейчас не может и должен с ними предварительно переговорить. Свидание Шахова с Авксентьевым: выразив сочувствие деятельности эсеров, Шахов лично от себя обещал Авксентьеву в скором времени выслать более или менее крупную сумму на издание эсеровской литературы. Запрещение было сделано Шахову от кадетов - входить в сношения с Бурцевым. Поездка Шахова в Лондоне: из Парижа Шахов поехал в Лондон на свидание с Кропоткиным, к которому тоже имеет поручение от кадетов касательно издательства такой же литературы и в Лондоне".
 
Мы убеждены, что в этих сведениях о поездке Шахова много неверного, но все же приводим эту записку, во-первых, для характеристики запросов и работы заграничной агентуры, во-вторых, в надежде, что приводимые сведения покажут заинтересованным лицам того секретного сотрудника, который их освещал. Только с Загорской Красильникову сравнительно не повезло: во-первых, она категорически отказалась вступить в деловые отношения с подполковником Эргардтом, командированным, как мы уже знаем, в Париж для заведования секретными сотрудниками заграничной агентуры, находившейся под общим управлением Красильникова; во-вторых, и сама работа Загорской стала гораздо менее продуктивной при Красильникове, чем во времена Ратаева и Гартинга, о чем Красильников не раз доносил департаменту.
 
Возникла мысль о временном переводе Загорской в Россию. В ноябре 1910 года вице-директор Департамента полиции Виссарионов пишет Красильникову: "По приказанию господина товарища министра внутренних дел и в дополнение к личным моим переговорам с Вами, имею честь просить Ваше высокоблагородие, не признаете ли Вы своевременным вступить в настоящее время в обсуждение с известным Вам Шальным вопроса о возможности его выезда в Россию, в частности в Петербург.
 
Инициатива поездки никоим образом не может и не должна исходить от Шального. Необходимо лишь его согласие в случае предложения ему этой поездки кем-либо из больших людей. Та роль, о которой я лично говорил с Шальным и с Вами, представляется для него наиболее соответственной, хотя и может видоизменяться от обстоятельств дела. Все средства, которыми мы располагаем, будут обращены к тому, чтобы гарантировать Шальному удачное выполнение при исключительно строжайшем соблюдении его положения. Итак, не теряя ни одной минуты, обсудите и сообщите результаты". Как видит читатель, Загорская носила в Департаменте полиции кличку Шальной, затем уже Красильников перекрестил ее в Шарли.
 
Хотя Загорская и не проявляла той активности, как при Ратаеве, все же ее держали в заграничной агентуре до самого последнего времени не только потому, что она когда-нибудь, как говорил Красильников, благодаря своему положению и связям одним показанием могла вознаградить все расходы, но, несомненно, и потому, что она все же продолжала давать ценные освещения; мы убеждены, что доклады Красильникова, касавшиеся террористических предприятий и планов, а также и взаимоотношения центральных фигур партии эсеров, строились главным образом на показаниях Загорской.
 
Когда эмигрантские революционные круги начали после дела Азефа более внимательно относиться к вопросу о провокации, то безбедная, даже широкая жизнь Загорских в Париже, конечно, обращала на себя внимание, и, чтобы парировать подозрения, они распускали Слухи о своем богатстве: она-де родом из богатой купеческой семьи, а у него - кроата по происхождению - громадные поместья в Кроации. Этого, к сожалению, было достаточно, чтобы у громадного большинства погасить все подозрения. Впоследствии оказалось, что Мария Алексеевна Загорская, до замужества Андреева, - крестьянка, а кроатский вельможа Владимир Францевич Загорский - секретный сотрудник Департамента полиции еще с 1901 года (в начале карьеры получал всего 60 рублей в месяц). Незадолго до войны, а может быть, даже и в начале ее австрийский подданный Владимир Загорский принял французское подданство и поступил во французскую армию; он был некоторое время на Салоникском фронте, где сербские офицеры заподозрили его в шпионаже в пользу Австрии. Летом 1917 года чета Загорских отдыхала от своих трудов где-то на Ривьере...
 
Вообще и заграничная агентура, и Департамент полиции принимали всегда целый ряд мер, чтобы появление денег у секретных сотрудников не вызывало особенных подозрений в революционной среде. Так, например, злостному провокатору массу было приказано изобрести сестру-миллионершу в Америке, которая будто бы и высылала ему большие деньги; неутомимому Кокочинскому было выдано 5 тысяч франков для организации коммерческого предприятия, которое в конце концов ничего, кроме убытка; не приносило; Житомирский, конечно, тоже на средства Департамента полиции организовал в Париже франко-русское издательство медицинских книг и т.д. Заграничная агентура прибегала к всевозможным способам, чтобы отвести глаза от того источника, из которого секретные сотрудники получали деньги.
 
Приводим здесь письмо Красильникова от 5 июня 1913 года Мину, которое иллюстрирует эти отеческие заботы полиции о своих сотрудниках: "Сотрудник заграничной агентуры Сережа обратился с ходатайством устроить ему хотя бы один только раз пересылку денег из России с тем, чтобы этим показать своим знакомым, что средства к жизни он получает от родных из России, и единовременная получка хотя бы 100 рублей дала бы ему возможность выехать из Парижа, воспользовавшись летними каникулами, на свидание с лицами, представляющими для нас особый интерес, с которыми он находился в близких сношениях, еще будучи в ссылке. Означенные деньги, составляющие месячный оклад его жалованья за июль месяц, он просит выслать почтовым переводом по возможности из Киева от имени Берты Каплан. О получении на этот адрес денег для него Сережа уже предупредил адресатку. Я, со своей стороны, нахожу, что просьба Сережи заслуживает быть исполненной, почему и позволяю себе об изложенном Вас просить, так как это хотя бы до некоторой степени даст окружающей его среде указание, на какие средства он живет, и поездка Сережи по получении денег не покажется странной и подозрительной. При сем имею честь приложить чек на сто рублей".
 
Такими призами полиция охраняла от подозрения своих секретных сотрудников. Успех охранников обусловливался в данном случае не только легкомысленной доверчивостью революционеров, но и тем, что за последние два десятилетия они начали легче, чем прежде, относиться к проникновению в их среду людей, чуждых им по духу. Блестящим примером подобной терпимости и является отношение парижской эмиграции к Загорским - людям совершенно иных интересов и устремлений. Несмотря на то что, как мы уже говорили, деятельность заграничной агентуры во время красильниковского управления, особенно во второй половине его, сводилась почти исключительно к освещению революционных кругов, причем это освещение совершалось достаточно обстоятельно, Департамент полиции все же не только довольствовался секретными сотрудниками, находившимися под ведением Красильникова, но прибегал и к другим способам освещения революционных групп за границей, а именно: к специальным командировкам за границу своих секретных сотрудников или секретных сотрудников российских Охранных отделений.
 
В бумагах заграничной агентуры мы нашли доклад полковника Еремина (подпись неразборчива, но по целому ряду данных мы убеждены, что доклад этот надо приписать ему) о террористических планах и вообще об отношении к террору различных заграничных групп и отдельных представителей партий эсеров". Доклад этот был послан Красильникову по приказанию директора Департамента полиции Белецкого для проверки данных, полученных главным образом от командированных за границу начальником Петербургского охранного отделения полковником Коттеном, секретно от Красильникова, но с ведома Белецкого и товарища министра внутренних дел Золотарева, двух секретных сотрудников - Верецкого Николая и Кирюхина, а также и данных секретного сотрудника барона Штакельберга, переданного затем полковником Коттеном заграничной агентуре.
 
Приводим этот доклад ввиду его большого интереса почти целиком; датирован он 28 марта 1912 года: "Из совокупности поступающих Из-заграницы агентурных сведений (из 4-х источников) усматривается, что наиболее злободневным вопросом среди заграничных работников партии социалистов-революционеров является вопрос об отношении к террору. Вопрос этот, о котором последние 2 - 3 года революционные круги, подавленные разоблачением Азефа, Жученко и других, избегали говорить, сразу стал чуть не единственной темой разговора. Серьезную роль в возбуждении интереса к террору сыграл Центральный Комитет партии. Настоящий состав Центрального Комитета начал свою деятельность в условиях крайне для него неблагоприятных. Отсутствие в новом ЦК крупных имен, неимение в его активе серьезных заслуг перед партией, вынужденный уход прежнего состава ЦК, сохранившего в рядах партии, несмотря на сильно скомпрометировавшее его дело Азефа, многих убежденных сторонников, делали положение нового ЦК весьма шатким. Изыскивая способы укрепить свое положение, новый ЦК решил занять стойкую террористическую позицию - первоначально идейную, а при первом удобном случае - активную. На этом пути Центральному Комитету прежде всего пришлось натолкнуться на обособленное автономное положение "Боевой организации" со своей исключительной прерогативой.
 
Однако после неудачи, постигшей в конце 1909 года находившийся здесь передовой отряд в составе известных Департаменту полиции Степана Слётова, Михайла Чернавского, Сергея Моисеева (Луканова), Вацлава Рогинского (Мишеля Коморского), Вульфа Фабриканта (Дальнего), Яна Бердо, беглого матроса Якова Ипатыча и неустановленного крестьянина по имени Иван, жившего вместе с Сергеем Моисеенко, а также после ареста в феврале того же года Льва Либермана (нелегального Стромилова), "Боевая организация" перестала проявлять себя активно. Хотя затем в течение лета 1910 года ряды "Боевой организации" пополнились вступлением в ее ряды Федора Назарова, Сидорчука и некоторых других, но начавшиеся в среде организации внутренние раздоры и особенно взаимные подозрения в провокации (окончившиеся самоубийствами Яна Бердо и Мишеля Коморского) совершенно парализовали деятельность "Боевой организации". Ядро "Боевой организации" в составе Бориса Савинкова, Евгении Сомовой, Марии Прокофьевой, а затем (после отъезда из Петербурга) и вышеупомянутых Михаила Чернавского, Сергея Моисеенко, Вацлава Рогинского, а несколько позже еще и Натальи Климовой, проживавшей весьма конспиративно с января по сентябрь месяц 1910 года сначала в Лондоне, а затем в Северной Франции и поддерживавшей сношения с Центральным Комитетом исключительно через Фундаминского (Бунакова), распалось. Савинков с Сомовой переехали на Ривьеру, где поселились совершенно открыто, Прокофьева уехала в Давос, в Швейцарию, лечиться от чахотки, а Рогинский поступил в авиационную школу в Париже и т.д.
 
Около этого же времени среди партийных работников возникло сильное неудовольствие, направленное лично против Савинкова. Причиной недовольства послужили, с одной стороны, бездеятельность "Боевой организации", а главным образом - воспоминания, написанные Савинковым по поручению Центрального Комитета. Будучи достаточно искренним, Савинков рассказал историю всех террористических выступлений, в которых он участвовал, а также тех, к которым он был прикосновенен, в таком духе, в каком был написан его известный рассказ "Конь Бледный", вызвавший в свое время энергичную отповедь на страницах "Знамени труда".
 
По воспоминаниям Савинкова, как он сам, так равно Сазанов, Каляев и другие "славные террористы" выходили не столько героями, чуждыми всяких недостатков, кристально чистыми по своим нравственным качествам и жившими только идеальными стремлениями ко благу народа и человечества, сколько самыми обыкновенными смертными со значительной долей авантюризма и искания сильных ощущений и со всеми свойственными людям недостатками, в особенности в отношении к женщинам.
 
Появление воспоминаний Савинкова в подобном виде совершенно развенчало бы многих бывших "героев", что, конечно, было не в интересах партии, почему Савинкову был поставлен ультиматум: переделать свои воспоминания по данным указаниям, под угрозой исключения в противном случае из партии. Приведенные выше обстоятельства значительно упрощали Центральному Комитету ту задачу, которую, как уже упомянуто выше, он себе поставил, - взять террор в свои руки и подчинить террористов своему влиянию. С означенной целью Центральным Комитетом были предприняты шаги в двух направлениях. Во-первых, была произведена весной и летом 1911 года анкета среди старых партийных работников, проживающих за границей, с целью выяснить их принципиальное отношение к террору, а также, кто из старых работников желает принять личное участие в террористических выступлениях. Во-вторых, на страницах "Знамени труда" стала систематически вестись апология террора с целью привлечения в ряды террористов свежих сил в лице молодых партийных работников, В этих видах в "Знамени труда" начали печататься биографии террористов, их воспоминания, описания подготовки актов, исторические обзоры, статистика политических убийств и пр. для достижения вполне определенной роли - специальной обработки молодых работников в строго террористическом направлении. Несомненно, что вся эта пропаганда террора значительно способствовала пробуждению интереса к нему, но были и другие обстоятельства, помимо сказанной пропаганды, приводившие к тому же результату, т.е. к возбуждению интереса к террору.
 
В 1911 году среди сторонников областного заграничного комитета, издавна находившегося в оппозиции к Центральному Комитету, стало нарождаться новое течение, лидерами коего явились мало известные до того партийные работники Антон Савин, Огановский и некоторые другие. Представители этого течения настаивали на необходимости полного пересмотра партийных программ и тактики. В отношении программы они исходили из того положения, что основная часть партийной программы - аграрный вопрос - базируется на предположении, что русский крестьянин, по натуре своей и по историческому укладу своей жизни, есть крестьянин-общинник. Между тем закон 9 ноября 1906 года, помимо того, что он фактически разрушает общину, показал, что крестьяне весьма охотно переходят на отруба и легко расстаются с общинными формами землевладения. Это обстоятельство, разрушая одну из главнейших основ партийной программы, вызывает, по мнению представителей указанного течения, необходимость пересмотра всей программы.
 
Вопрос этот был не нов, так как еще в 1907 году в Москве была издана известными Департаменту полиции Мотелем Шахновым Розенбергом и Михаилом Яковлевым Гельдельманом брошюра "К пересмотру аграрной программы" (авторы скрыли свои фамилии под псевдонимами Фирсова и еще какого-то), каковая брошюра в то время была признана еретической. В отношении тактики представители нового течения требовали пересмотра, доказывая, что террор как средство борьбы устарел, что при существовании Государственной думы террор является анахронизмом, и, наконец, что террор настолько скомпрометирован делом Азефа, что лучше совершенно отказаться от террора, чем рисковать повторением подобной истории. Это течение, к которому впоследствии примкнули Авксентьев, Николай Алексеев Ульянов (Андрей Иванович) и некоторые другие, и которое за последнее время стало принимать наименование "ликвидаторства", привлекало к себе значительное внимание среди заграничных работников партии, вызвало ожесточенные дебаты и завербовало в свои ряды довольно большое число сторонников. Но вместе с тем оно несомненно способствовало пробуждению интереса и к террору, и горячая проповедь противников террора вполне естественно производила иногда и обратное действие, способствуя самоопределению части партийных работников, относившихся ранее к вопросам террора более или менее индифферентно. Характерно отметить, что к числу лиц, готовых отречься от террора, примкнул такой видный сторонник террора, как вышеупомянутый Степан Слётов, вернувшийся из России, где он провел более полугода.
 
Про него говорили: "Вот стоило только старому работнику поработать в России, как он уже сразу сделался из террориста самым мирным культурником". Ярой поборницей террористических позиций, занятых Центральным Комитетом, и вместе с тем лицом, наиболее горячо стремящимся поддержать партию, прекратить происходящие внутри ее раздоры и вновь поднять значение партии, являлась известная Вера Фигнер. Единственным средством для достижения указанных целей являлось, по мнению Веры Фигнер, возобновление террора и доведение его до самых широких размеров. Она являлась виднейшим идеологом террора в партии, особенно после выхода из рядов партии Виктора Чернова. Фигнер жила постоянно в Швейцарии, в Кларане и оттуда вела переписку со многими боевыми ячейками партии, находящимися в других местах. Кроме того, к ней зачастую приезжали партийные работники из других мест, а иногда и она сама ездила для личных переговоров в тот или другой город. Раньше чем перейти к перечислению отдельных групп и ячеек, объединяемых Верой Фигнер, необходимо упомянуть об одном вполне обособленном боевом течении, вдохновителем которого являлся член Центрального Комитета, известный социалист-революционер Волховский.
 
Эта группа говорила, что частичный террор должен идти рука об руку с народным восстанием, что необходимо готовиться к восстанию путем организации крестьянства, пропаганды в войсках и среди офицеров, обучения партийных работников военному делу и пр. Волховской пропагандировал созыв в Париже или в Лондоне конференции военных работников партии эсеров для разработки планов военно-революционного устройства в России и боевой подготовки крестьян. По этому вопросу в "Знамени труда" была помещена статья за подписью С.Свича (Петра Карповича).
 
Статья обратила на себя внимание, и редакция "Знамени труда" получила из России, преимущественно из южной, а также из Московского района, ряд сочувственных писем с призывом к устройству военно-партийных школ и вообще к популяризации военных занятий среди партийных работников. По последним сведениям, в Россию уже послан некий Топоров - крупный организатор по военному и боевому делу. Более подробные сведения об этой группе мною будут доложены дополнительно. Группы, объединенные Верой Фигнер, географически распределены в трех местахв Швейцарии, Ривьере и в Париже. В Швейцарии, помимо Веры Фигнер, наиболее крупными величинами являются известные Департаменту полиции: Егор Лазарев (кличка наблюдения по Петербургу Старик, по Швейцарии - Амурский), проживающий в Кларане, и Иван Старынкевич (кличка наблюдения по Швейцарии Нильский), проживающий в Лозанне. К этим двум лицам получают явки эсеры, едущие из России. Кроме них, в настоящее время проживают в Швейцарии следующие лица, изъявившие желание посвятить себя террористической работе.
 
К числу таковых относятся:
 
1) Известный Департаменту полиции по моим докладам от 13 октября 1911 года бывший студент С-Петербургского университета, из крестьян Гродненской губернии, Вельского уезда, Демьян Безюк (партийная кличка Гоголь, или Петр Петрович, в наблюдении Дунайский). Безюк проживает в Кларане под фамилией Журавлева.
 
2) Крестьянка Тамбовской губернии и уезда, Пахотно-углевской волости и села Любовь Ефимовна Гальцева (кличка наблюдения Средняя). Гальцева проживает также в Кларане совместно с Безюком. Оба эти лица приехали в Швейцарию в октябре минувшего года из Петербурга, причем средства на поездку они получили от присяжных Владимира Беренштама и Самуила Кальмановича; в настоящее время они получают денежную помощь от матери редактора газеты "Речь" Иосифа Гессена.
 
3) Некая Анна Дьякова, она же Анна Борисовна, еврейка, беглая каторжанка (кличка наблюдения Рейнская); она проживала в Кларене, а в первых числах марта переехала под наблюдением в Париж, где и сдана местному наблюдению.
 
4) Неизвестный студент Петербургского университета (партийная кличка Николай Николаевич, в наблюдении Шелковый), приехавший в Кларен в январе и поселившийся вместе с Безюком.
 
5) Некий Михаил Викторович Бакулин - нелегальный (партийная кличка Виктор), проживавший в Кларене и переехавший затем в Париж под наблюдение французских филеров.
 
6) Некий Александр Дмитриевич, он же Саша (в наблюдении Уральский), проживавший до отъезда Бакулина в разных местах, а после его отъезда поселившийся в Кларене по его же паспорту. В настоящее время проживает в предместье Торрито под фамилией Бакулина.
 
7) Некая Маруся Непримиримая, проживающая неизвестно где (наблюдению неизвестна). Она является убежденной террористкой и играет крупную роль в швейцарской группе. Последний раз была в Кларене в феврале сего года и 27 февраля выехала в Италию.
 
8) Неизвестный, напоминающий по приметам известного Департаменту полиции террориста Святополка, он же Николай Выборгский, он же Владимир Григорьевич - организатор покушения на московского генерал-губернатора Гершельмана в 1907 году и на великого князя Николая Николаевича в 1908 году. Место жительства неизвестно, наблюдению неизвестен. Был в Кларене у Веры Фигнер в первых числах февраля.
 
9) Некий Петр (в наблюдении Войлочный), проживающий в Женеве, очень дружен с Марусей Непримиримой; убежденный террорист.
 
10) Неизвестный, проживающий в Женеве (кличка наблюдения Суконный), террорист. .
 
11) Анархистка или максималистка Ревекка - хромая на правую ногу (кличка наблюдения Ситцевая), знакомая со всей группой, проживает в Женеве.
 
12) Упоминаемый в докладе моем от 13 сего марта Лазарь, проживающий в Женеве и выехавший оттуда 11 марта в Россию. В настоящее время группа ожидает приезда из Христианин беглого каторжанина.
 
По сделанному мною сношению с начальником Симбирского губернского жандармского управления от 17 марта видно, что Петров-Котро-хов в 1906 году участвовал на собраниях в г. Симбирске, бывших в старых казармах, и митингах, где говорил речи противоправительственного содержания; в том же году привлекался к дознанию в качестве обвиняемого по 126 ст. уголовного Уложения, а также был привлечен судебным следователем по особо важным делам Симбирского окружного суда по обвинению по 139, 1630,1633 и 1 ч. 1634 ст. Уложения о наказании.
 
По приговору военно-окружного суда был осужден в каторжные работы на 13 лет и 4 месяца. Кроме того, за вооруженное нападение 6 ноября 1906 года с целью ограбления почты, следовавшей из села Жадовки, Корсунского уезда, был осужден в каторжные работы еще на 5 лет и 4 месяца. Он был отправлен в г. Омск, откуда бежал, и проживает, по агентурным сведениям полковника Шабельского, в Париже. На Ривьере находятся Борис Савинков, Евгения Сомова, Мария Прокофьева, Наталья Климова и некоторые другие. Там же, по-видимому, находится и Маруся Непримиримая, по своим приметам очень напоминающая Наталью Климову. Отдельно от этой группы в Специи, близ Генуи, проживает Виктор Чернов. Группа эта агентурой вверенного мне отделения в данное время не освещается.
 
В Париже находится так называемая "левая группа", или группа Дилевского и Агафонова, для сношения с каковой и выехала, главным образом, Вера Фигнер в Париж. Кроме того, там находятся следующие лица боевого направления, поддерживающие непосредственно или прямо сношения с Верой Фигнер. К числу таковых лиц относятся: 1) Борис Бартольд. 2) Проживающий совместно с ним под именем Ивана Студеникина воронежский мещанин Иван Смирнов, разыскиваемый циркуляром Департамента полиции от 28 марта 19Ю года, привлекавшийся в г. Курске в 1908 году по делу "Боевой организации" партии эсеров. Более подробные сведения о нём доложены мною в записке от 21 марта с.г. 3) Некто Василий Викторович Львов, также проживающий с Бартольдом и Смирновым. 4) В той же квартире проживал беглый матрос Гамлавский или Гамлявский, упоминаемый в докладе моем от 2 сего марта. 5) Вышеупомянутый Вольф Фабрикант, выехавший в настоящее время на Ривьеру (кличка наблюдения по Петербургу Сухой). 6) Некий Глотов, выехавший на Ривьеру несколькими днями ранее Фабриканта. 7) Бывший студент Петербургского университета Александр Худатов (партийная кличка Шурка), проживавший под фамилией Гурьев. В начале сего года Худатов должен был выехать в Россию с каким-то партийным поручением, но свою поездку отменил, так как узнал, что о нём наводятся справки. 8) Даша Кронштадтская, она же Даша Военная, принимавшая участие в Кронштадтском восстании в 1908 году. Существует предположение, что ею было совершено покушение на жизнь вологодского тюремного инспектора Ефимова в апреле 1911 года. Недавно она выехала вместе с женой Худатова в Италию, возможно, что на Ривьеру.
 
Главнейшими мотивами, коими обусловливается, с точки зрения Веры Фигнер и ее сподвижников, необходимость террора, являются следующие: во-первых, как уже упомянуто выше, желание спасти партию от развала и показать, что партия, несмотря на понесенные ею тяжелые удары, существует и вполне жизнеспособна. Во-вторых, стремление помешать во что бы то ни стало благополучному течению предстоящих в 1913 году торжеств по случаю трехсотлетия Дома Романовых.
 
И, наконец, в-третьих, требование политических ссыльных и каторжан ответить террором на те репрессии, жестокости и истязания, коим они якобы подвергаются. Взяться за осуществление покушения на жизнь Государя Императора, по-видимому, может группа Савинкова или группа Дилевского и Агафонова. С последней группой в настоящее время ведет переговоры Вера Фигнер. Группа эта, существующая уже около четырех лет, ничем реальным о своем существовании до сих пор не заявила и находилась все время в оппозиции к Центральному Комитету.
 
Главным тормозом ее деятельности было полное отсутствие денежных средств. В настоящее время группа соглашается признать главенство Центрального Комитета, но с правом вести работу (исключительно боевую) вполне автономно. Если Центральный Комитет не в состоянии будет дать достаточных для совершения покушения средств, группа рассчитывает добыть недостающие средства путем экспроприации. Вообще можно предполагать, что более или менее разработанного плана покушения на жизнь Государя Императора в данное время не существует. Безюк, ездивший недавно на Ривьеру для переговоров с группой Савинкова, вынес впечатление, что совершение покушения во время пребывания Его Величества в Ялте или в Москве признается неосуществимым, кое-какие надежды в этом смысле возлагаются на путешествие Его Величества, но и то, по-видимому, лишь в области предположений.
 
Следующим стоит совершение покушения на жизнь г-на министра внутренних дел. Осуществление этого покушения, которое можно считать наиболее назревшим и которое решено произвести во что бы то ни стало, по-видимому, возьмет на себя швейцарская группа. В последнее время, в связи с разговорами о необходимости покушения на жизнь Его высокопревосходительства, стали подробно обсуждать способ убийства г-на министра внутренних дел Сипягина Балмашевым, причем высказывались предположения о возможности применить этот способ вновь.
 
По сему поводу мною даны надлежащие указания подполковнику Озеровскому. Далее существует предположение об убийстве варшавского генерал-губернатора Скалона и генерала Герасимова, которого продолжают считать руководителем политического Розыска в империи. Впрочем, убийство генерала Герасимова намечается лишь при условии, что оно не потребует больших затрат деньгами и людьми. Наконец, актом, которому также придается большое значение, является акт в сношении начальника главного тюремного управления. Покушение на жизнь действительного статского советника Хрулева настойчиво требуют политические каторжане и ссыльные, и подысканием исполнителей на этот акт очень озабочены Вера Фигнер, Маруся Непримиримая, Безюк и Егор Лазарев. Насколько известно, пока исполнителя на это не нашлось, и ближайшая надежда в этом направлении возлагается на вышеупомянутого Петрова-Котрохова.
 
Денег для террористических предприятий имеется очень мало. Известно лишь, что Центральный Комитет получил недавно откуда-то 24 тысячи франков, а Вера Фигнер получила из Америки 2 тысячи долларов; кроме того, она получила еще отдельно 600 долларов специально для организации побега Брешко-Брешковской, что надеются осуществить в течение лета сего года при содействии какого-то ссыльного, бывшего солдата из кружка Нечаева, . знающего хорошо условия ссылки; солдат этот по профессии сапожник Вышеупомянутая предстоящая поездка Веры Фигнер в Лондон имеет главной целью изыскание средств на террор. Докладывая об изложенном Вашему превосходительству, имею честь присовокупить, что подробные приметы всех перечисленных лиц, а равно их заграничные адреса, будут мною представлены дополнительно. Полковник Еремин".

Ненормальная жертвует 50 тысяч

Вероятно, главным источником сведений, на которых построен доклад полковника Еремина, была заграничная секретная агентура полковника фон Коттена. Тот же полковник фон Коттен на основании данных, полученных им от его заграничных секретных сотрудников, в следующем (1913) году дает ряд новых сведений о террористических планах заграничных революционеров; Департамент полиции 5 февраля 1913 года препровождает Красильникову по этому поводу следующую бумагу: "Вследствие Ваших докладов от 20, 21 и 22 января Департамент полиции уведомляет Ваше высокоблагородие, что по делу формирования заграницей боевых отрядов для отправки их в Россию с террористической целью от полковника фон Коттена получены нижеследующие сведения: К началу текущего года продолжительное бездействие "Боевой организации" стало вызывать, по сведениям агентуры полковника фон Коттена, нарекания среди членов партии, и в Центральный Комитет стали поступать заявления отдельных лиц и даже групп, предлагавших свои услуги в деле террора. Энергичным идеологом террора явились известная Вера Фигнер и невеста убийцы статс-секретаря Плеве - Егора Сазонова - Мария Прокофьева.
 
В ноябре текущего года к полковнику фон Коттену поступили агентурные указания, что на восстановлении центрального террора стал настаивать Марк Натансон. С этой целью из состава "заграничной делегации" выделились в особую "конспиративную комиссию" Натансон и Аргунов, с правом кооптировать в эту комиссию тех лиц, которых сочтут нужным. Имеются указания, что комиссия вступила даже в переговоры с Савинковым, несмотря на господствующее ныне в партии отрицательное к нему отношение. Переговоры с Савинковым, по-видимому, не привели ни к какому результату. Тогда комиссия предложила роль организатора будущего боевого отряда Сергею Моисеенко (Луканову), но Моисеенко от роли организатора отказался, заявив, что он считает себя пригодным лишь для роли исполнителя. Наконец, по-видимому, выбор организатора боевого отряда остановился на проживающем в Париже известном заграничной агентуре Михаиле Курисько. Отряд этот ставит себе целью организацию цареубийств: формирование его еще далеко не окончено и пока намечаются будущие его участники.
 
В числе таковых, кроме самого Курисько, намечены: его жена Ксения (по сведениям Особого отдела, Груздева), некий Александр Добровольский (личность, полковником фон Коттеном не установленная), бывший военный работник Бронский и какой-то беглый матрос Черноморского флота. Всего отряд должен состоять из 8 человек, денежные средства на осуществление предприятия, по сообщению полковника фон Коттена, по-видимому, имеются, так как не особенно давно поступили указания, что какая-то девица, не вполне нормальная, желает пожертвовать партии через проживающую в Лозанне Евгению Григорович 50 тысяч рублей. По этому делу Натансон специально ездил в декабре минувшего года из Парижа в Лозанну. Натансон имеет в виду распределить эти 50 тысяч рублей следующим образом: 35 тысяч рублей дать на боевое дело, а 15 тысяч рублей передать Бурцеву для борьбы с провокацией. Кроме сведений об этом боевом предприятии, у полковника фон Коттена имеются неопределенные указания на нахождение уже в данное время в Петербурге боевого отряда, организованного Виктором Черновым для покушения на бывшего министра внутренних дел, тайного советника Макарова, каковой отряд, возможно, войдет в состав формируемого Михаилом Курисько боевого отряда.
 
И, наконец, имеются указания, что проживающий в Париже бывший писарь Петербургского окружного интендантского управления Андрей Нилов, бежавший в 1908 году из тюрьмы, имеет в Париже свою собственную автономную боевую группу и что, кроме того, у него есть возможность достать на террор довольно значительную сумму денег от каких-то высокопоставленных сестер, проживающих постоянно за границей, у коих он служил личным секретарем еще до поступления на военную службу. В самое последнее время из среды "вольных социалистов", по сведениям полковника фон Коттена, выделилось два боевых отряда - один из б и другой из 9 человек, которые предложили центральному комитету свои услуги для совершения террористических актов центрального характера Член Центрального Комитета Натансон согласился принять их предложение при условии входа в первый из этих отрядов агента Центрального Комитета (для каковой цели намечался Василий Леонович) и при условии постоянного контроля со стороны Центрального Комитета над действиями второго отряда. Оба отряда от предложенных условий отказались, но тем не менее выезд обоих отрядов в Россию весьма возможен, по сведениям полковника фон Коттена, и независимо от Центрального Комитета, если только этим отрядам удастся достать необходимые для сего денежные средства и паспорта. В отношении средств они рассчитывают получить таковые от упомянутого выше Андрея Нилова.
 
По предположениям агентуры, в случае получения указанных выше денежных средств отряды выедут - один в Псков, а другой в Орел - в целях терроризации административного персонала Псковской и Орловской центральных каторжных тюрем. Сообщая вышеизложенные агентурные сведения, полковник фон Коттен, Департамент полиции просит Ваше высокоблагородие проверить таковые при посредстве Вашей агентуры, обратив исключительное внимание на лиц неустановленных. Таковыми являются из числа здесь перечисленных Александр Добровольский, Вронский и беглый матрос Черноморского флота; все остальные Вам хорошо известны. Трое помянутых полковнику фон Коттену совершенно неизвестны, и поэтому никаких о них данных он не дает, равно они неизвестны Департаменту полиции. Что касается означенного Добровольского, то Департаменту полиции известно о нём лишь то, что Вы о нём доносили.
 
По изложенным в этих донесениях данным, Добровольский в настоящее время устанавливается в Департаменте полиции, но пока безуспешно, так как в распоряжении департамента не имеется его фотографии. В виде сего департамент просит о высылке фотографии и считает полезным сообщить Вашему высокоблагородию для ориентирования, проверки и в дальнейшем для донесения результатов последней, что по делам департамента проходили следующие Александры Добровольские, ныне разрабатываемые: 1) Александр Кириллович Добровольский, киевский политехник, дворянин, родился в 1880 году, привлекался в Киеве в 1908 году; 2) Александр Иванович Добровольский, сын священника в Любимовском уезде Ярославской губернии, родился 14 марта 1884 года, окончил Ярославскую духовную семинарию, отец и сестры его живут в с. Покровском Любимовского уезда, привлекался в 1902 году в Ярославле по делу организационного комитета ярославских семинаристов; 3) Александр Иванович Добровольский, окончивший Петербургский университет в 1911 году, проходил в Петербурге по наблюдению за "Боевой организацией" Центрального Комитета партии социалистов-революционеров и, наконец, 4) Александр Георгиевич Добровольский, бывший воспитанник Преславской (в Крыму) учительской семинарии, родился в 1891 году, привлекался при Таврическом губернском жандармском управлении по 126 ст. Уголовного уложения в связи с ограблением подрядчика в Мелитополе.
 
Из Бронских Департаменту полиции известен единственный социал-демократ меньшевик Бронский (без имени) из донесения Вашего от 1 декабря 1912 года и Вронский, допуская, что по созвучию фамилий могла произойти ошибка, студент-медик Московского университета Петр Александрович (Леонгардт Витольдович) Вронский, уволенный за беспорядки в 1901 году из означенного университета. Вице-директор С. Виссарионов. Заведующий Особым отделом полковник Еремин".
 
Данные, полученные Красильниковым от своих секретных остряков, разошлись с данными полковника фон Коттена, и по поводу его записок в Департамент полиции Красильников докладывает своему начальству следующее: "Ни Вера Фигнер, ни Мария Прокофьева идеологами террора не являются, и ни та, ни другая о терроре не помышляют. Первая занята всецело благотворительными делами помощи ссыльным и каторжанам и к террору относится отрицательно, вторая тяжело больна и уже два года никаких разговоров о Политике не ведет и, кроме близких, никого не видит. Что Марк Натансон настаивает на возобновлении террора, также неверно. Натансон - человек весьма осторожный, боевую деятельность признает лишь с изведанными практичными людьми и с большими денежными средствами, чего теперь в партии нет. Аргунов считается лишь хорошим пропагандистом, террористом же он совершенно не является.
 
Что же касается до Савинкова, то о поручении ему организации боевого дела не может быть и речи, ибо его, наоборот, всячески вынуждают подать заявление о выходе из партии и, конечно, ни с какими предложениями к нему обращаться не будут, точно так же, как к Луканову, который известен как близкий друг Савинкова. Курисько, бывший член "Боевой организации", может быть полезен, как техник, но не имеет руки, да еще правой, и с такими приметами, конечно, на него никакой ответственной роли не возложат.
 
Сведение, что Натансон ездил в Швейцарию доставать деньги для "Боевой организации", неверно. Он, действительно, ездил в Лозанну в декабре месяце два раза, но с целью навестить своего больного племянника. Никаких денег Натансон не получил, а 15 тысяч рублей он бы во всяком случае Бурцеву не дал. Точно также представляется совершенно неправдоподобным, чтобы в Петербурге мог находиться боевой отряд, организованный Черновым, так как все лица, которых пригласить бы мог Чернев, находятся в настоящее время за границей.
 
В России находится лишь Софья Бродская, но и та поехала по личным своим делам". Сведения Красильникова оказались гораздо более точными, чем доклады фон Коттена, не потому ли и последовал в следующем 1914 году, по распоряжению директора департамента Белецкого и товарища министра внутренних дел Джунковского, роспуск заграничного отряда секретных сотрудников фон Коттена?
 
По крайней мере, следующий доклад Красильникова Департаменту полиции от 27 января 1914 года говорит уже о бывших сотрудниках полковника фон Коттена. Но все же, кроме освещения деятельности и планов заграничных революционеров, департамент давал Красильникову иногда и более деликатные поручения - воздействовать, например, на изменение состава заграничной делегации, что видно из приводимого ниже предписания: "Вследствие донесения Вашего от 14 сего марта Департамент полиции сообщает Вашему высокоблагородию, что возможная передача Марком Натансоном своих партийных полномочий и имеющихся у него, как у члена заграничной делегации, партийного материала и связей Василию Васильеву Сухомлину является, безусловно, нежелательной, так как Василий Сухомлин, будучи сторонником возможно широкого осуществления политического террора, не преминет использовать свои полномочия и поддерживаемые им в России связи в целях проведения в жизнь своих крайних идей. Поэтому, придавая кандидатуре названного Сухомлина в заместительстве Натансона особо серьезное значение, Департамент полиции находит, что единственным в данном случае обстоятельством, могущим воспрепятствовать передаче последним своих полномочий Сухомлину, является ухудшение между ними отношений и даже полный их разрыв. Ввиду сего Департамент полиции просит Ваше высокоблагородие обратить особое внимание на необходимость наличности тех условий, при коих отношения Натансона к Сухомлину изменились бы и изыскание коих Департамент полиции предоставляет опытности Вашего высокоблагородия..."

Подозрительный турецкий полковник

Кроме обычной своей деятельности, заграничная агентура имела порой и специальные задания, требовавшие от нее мобилизации всех ее сил, мы говорим здесь об охране особ императорской фамилии при их заграничных путешествиях. В подобных случаях организовывались особые отряды филеров, как из числа находившихся в ведении самого Красильникова, так и из русских сыщиков, командировывавшихся в таких случаях из России; дело не ограничивалось внешним наблюдением, а призывались на помощь и внутренние секретные сотрудники для выяснения планов и намерений революционеров.
 
Так, в 1910 году, например, Эргардт доносит Красильникову, что Carnot пишет о приезде вдовствующей императрицы Марии Федоровны и великого князя Михаила Александровича и сообщает, что никакого движения или опасности со стороны партий нечего опасаться, но, во всяком случае, за единственных анархистов нельзя поручиться, тем более, что некоторые очень возбуждены против приезда визитеров. "Во всяком случае, если Вы согласны с моим предложением, необходимо мне присутствовать на похоронах, потому что я же знаком со всеми анархистами, даже интернациональными". На это Красильников ему ответил, что он может идти на похороны, но чтобы с полицией не имел бы никаких сношений. Под кличкой Carnot скрывался секретный сотрудник Курьянский. Но эти экстренные, так сказать, сверхсметные занятия несли с собою не только заботы и волнения, но и большие милости: ордена, чины, деньги. Каждое такое заграничное путешествие высочайшей особы вызывало новые сверхсметные многотысячные ассигнования заведующему заграничной агентурой и его агентам.
 
Вообще, эпоха Красильникова не была столь бурною, как времена Гартинга, Ратаева или Рачковского, можно было бы жить довольно спокойно, почти без волнений, если бы под боком не было этого проклятого Бурцева, который подводил под секретных сотрудников заграничной агентуры мину за миной. Красильников, конечно, принимал свои меры, особенно благодаря помощи таких опытных сыщиков, как подполковник Эргардт и французский гражданин Бинт. Около Бурцева всегда крутилось два-три провокатора - художник Зиновьев, Дворецкий, Бронтман-Этер и другие. Французский филер Жоливе с сыном, поступившие на службу к Бурцеву, ежедневно таскали подробнейшие доклады о каждом шаге знаменитого разоблачителя-революционера и его друзей в заграничную агентуру. Двойную игру вел и состоящий на службе у Бурцева бывший филер секретных сотрудников Леоне.
 
Бросая теперь ретроспективный взгляд на эту борьбу Бурцева и секретных сотрудников, нужно признать, что, несмотря на несомненное превосходство материальных сил агентуры, все же верх брал, несомненно, Бурцев: благодаря сведениям, поступавшим к нему от Бакая, Меньщикова и из многих других источников, он выбивал из таинственного агентурного гнезда одного секретного сотрудника за другим, что вносило в ряды предателей настоящую панику. Вспыхнувшая 1 августа 1914 года война причинила заграничной агентуре ряд хлопот. Красильников и его помощники выезжали с посольством в Бордо, а архив был перенесен на частную квартиру на той же улице Гренель, где помещалось посольство в Париже. В этот момент можно было ожидать великой амнистии или хотя бы разрешения прибыть на родину. Но русский посол в Париже Извольский сообщил Красильникову к сведению телеграмму из России, которая гласила: "Министр внутренних дел не находит возможным выдавать русским эмигрантам разрешения на возвращение в Россию для вступления в ряды войск.
 
Эти эмигранты могут, однако, добровольно возвратиться в Россию, подвергаясь всем последствия своих деяний, и уже в России просить о зачислении в армию". Таким образом, перед эмигрантами стояла перспектива: подавать прошение о помиловании или же пройти через тюрьму, суд, ссылку и т.д. Судьба Бурцева и Носаря-Хрусталева показала впоследствии, что ждало эмигрантов в России. Между тем призыв коснулся в начале 1915 года всех русских, живших за границей, в том числе и секретных сотрудников Красильникова. Последний немедленно же телеграфировал директору Департамента полиции об отмене воинской повинности для своих сотрудников. "Из них, - сообщал Красильников, - Додэ, Матиссэ, Серж и Дасс на службе во французских войсках". Позже мы увидим, что они продолжали работать, числясь на французской службе. "Подлежат призыву, - продолжал Красильников, - Лебук, Гретхен и Орлик; последний для этого едет в Россию, оставляя семью за границею. Мартэн имеет отсрочку по образованию до 1916 года, Пьер - отставной офицер, Россини и Ней - ратники ополчения второго разряда. Ниэль и Сименс - дезертиры. Скосе имеет льготу первого разряда по семейному положению. Остальные сотрудники подлежат наказанию по суду как бежавшие из ссылки.
 
Отъезд или поступление во французские войска Лебука, Гретхена и Скосса, особенно двух последних, крайне нежелательны, ибо прекратится освещение эсеровских националистических групп. Заменить их некем. Ходатайствую об освобождении их от призыва. Прошу телеграфного распоряжения". На предложение зачислить сотрудников в нестроевые части Красильников телеграфировал: "Зачисление в нестроевые признанных медицинским осмотром годными к строю невыполнимо. Ходатайство о том, не имея данных на успех, несомненно, сопряжено с риском провала. Русские, принятые в войска, отсылаются на фронт или в Марокко. С отъездом Скосса и Гретхена Париж останется без серьезной агентуры. Остальные находятся в других Государствах, не могут быть переведены без ущерба делу. Прошу распоряжения". Так как Лебук в Швейцарии, Россини в Италии, Ней Ниэль и Сименс - в Англии, то вопрос шел лишь о Скоссе и Гретхен. Поэтому генералу Аверьянову от имени министра внутренних дел было послано отношение, что "в числе лиц, обязанных в силу последовавшего распоряжения военного ведомства прибыть из-за границы в Россию для отбытия воинской повинности - Кокоцинский и Де-метрашвили".
 
Это были сотрудники Гретхен и Скосе. "Означенные лица, - писал министр внутренних дел, - в настоящее время состоят при исполнении возложенных на них министерством внутренних дел весьма важных поручений совершенно секретного характера и без ущерба для дела не могут явиться к исполнению воинской повинности из-за границы, где ныне находятся". Начальник мобилизационного отдела Главного управления Генерального штаба удовлетворил ходатайство Департамента полиции за Скос-са и Гретхена. секретные сотрудники Орлик и Лебук уехали в Россию для отбывания воинской повинности. 12 марта Красильников телеграфировал о них: "Как сотрудники, оба преданы делу, заслуживают доверия, оба намерены продолжать сотрудничать, если позволят условия службы и получат на то соответствующие указания". Таким образом, "Охранка преграждала путь эмигрантам в армию и одновременно, выгораживая одних своих сотрудников от военной службы, других посылала в русскую и французскую армии для внутреннего освещения сослуживцев.
 
Из числа разоблаченных Бурцевым в 1913 году сотрудников можно отметить Житомирского, который в 1913 году был вынужден из-за возникших подозрений отойти временно от работы, но был расскрыт окончательно лишь следствием в 1917 году. Яков Абрамович Житомирский, врач (был волонтером на французском фронте), партийная кличка Отцов, социал-демократ (большевик), в 1907, 1911 годах был близок к большевистскому центру, исполняя различные поручения последнего по части транспорта, заграничных сношений и т.п. Состоял секретным сотрудником русской политической полиции лет 15 под кличкой Andre, а затем Daudet. Получал до войны две тысячи франков в месяц. Освещал деятельность ЦК социал-демократической партии, давая подробные отчеты о его пленарных заседаниях, о партийных конференциях, в организации которых принимал участие, о технических поручениях, дававшихся отдельным членам партии, в том числе и ему самому.
 
Во время войны следил за революционной пропагандой в русском экспедиционном корпусе, к которому был прикомандирован как врач. Отчислился в мае 1917 года, когда уже произошла революция и угрожало расконспирирование. Жандармский подполковник Люстих, последний ближайший начальник секретного сотрудника Житомирского, на допросе показал: "Сотрудник, известный мне под кличкой Додэ, есть, действительно, доктор Житомирский, получавший большое вознаграждение, потому что он старый сотрудник, находящийся на службе не менее 8 лет, вероятно, даже больше. Первоначально же оклады были выше теперешних. Он начал давать сведения, еще будучи студентом Берлинского университета. Последнее время состоит на военной службе, регулярного жалованья не получал; время от времени ему выдавались различные суммы, от 700 до двух тысяч франков. Этим объясняются скачки в денежных отчетах".
 
При следствии на вопрос, что побудило его, Житомирского, поступить секретным сотрудником Охранного отделения, Житомирский отвечал, что никаких объяснений он дать не желает и самый вопрос считает излишним. Впрочем, уличаемый показаниями начальства, Житомирский не отрицал факта своей службы в полиции. Доктор Житомирский, подобно Азефу, мещанин Ростова-на-Дону, завербован, по-видимому, Гартингом в Берлине, в 1902 году. Почти несомненно, что донесения Гартинга из Парижа в 1903 году о донском комитете РСДРП основаны на сообщениях Житомирского. Ему же принадлежат подробные отчеты о социал-демократических съездах, так, например, о брюссельском съезде социал-демократов 1903 года, изложенные в донесении Гартинга от 4 января 1904 года, и о последующих. Он же, очевидно, был тем сотрудником, который пытался устроить съезд социал-демократов в Копенгагене, а не в Лондоне. При этом Житомирский доносил и на самого себя. Так, в списке 36 кандидатов в члены Лиги социал-демократов со стороны ленинцев (в 1903 г.) имеется имя и Якова Житомирского.
 
Это делалось на случай, если бы документ попал в руки революционеров. Очень своеобразным провокатором-авантюристом был фон Стааль. Алексей Стааль учился в Киевском и Ярославском кадетских корпусах, состоял вольнослушателем в Киевском политехническом институте. В 1912 году предложил свои услуги начальнику Одесского жандармского управления для освещения инициативной группы черноморских моряков. Его приняли в число секретных сотрудников под кличкой Зверев и назначили содержание 100 рублей в месяц. В октябре того же года Стааль был передан заведующему агентурой в Константинополе. Прекратив сообщение сведений по союзу черноморских моряков, Зверев стал освещать пан-исламистское движение, перешел в магометанство и поступил в турецкую армию летчиком. Затем он переехал в Александрию, прекратил сношения с "Охранкой", но в мае 1913 года, находясь в Марселе, потребовал вознаграждения в 300 рублей, которые ему, однако, уплачены не были.
 
При производстве дознания в Одессе было установлено, что Стааль, состоя сотрудником, передал обвиняемому лицу преступную литературу на пароходе "Иерусалим", которая была обнаружена при таможенном осмотре в Одессе. Стааль за это был привлечен в качестве обвиняемого, но за неимением достаточных данных дело было направлено к прекращению. В феврале 1914 года Стааль находился в Париже. Посылая его как секретного сотрудника, Департамент полиции предупредил Красильникова, что Зверев производит впечатление человека опасного: "в партийных кругах не считается лицом, заслуживающим доверия благодаря разгульному образу жизни".
 
Во время деятельности комиссии Раппа в Париже Стааль, не зная, что комиссией найдено отношение Департамента полиции, прямо уличающее его в секретном сотрудничестве, обратился к Раппу 27 июня 1917 года с заявлением, где он писал: "По дошедшим до меня Слухам от Михаила Бростена и м-м Крестовской я узнал, что в ваших руках находятся документы, приписываемые мне и адресованные в бывшее русское охранное отделение". Стааль просил предъявить ему таковые "для обозрения, так как документы такого рода и назначения никогда мною не выдавались и вообще в охранном отделении от меня быть не могут". Допрошенный того же числа Стааль показал, между прочим, что он уроженец Херсона, в политехникуме был вольнослушателем, в Кисловодске в 19Ю - 1912 годах работал в качестве архитектора. Сидел в доме предварительного заключения в Петербурге в 1907 - 1910 годах, освобожден без предъявления обвинения.
 
В 1912 году жил в Константинополе и служил в турецкой армии летчиком и принимал активное участие в боях, имея чин полковника. С 1913 года живет во Франции. "Службу в Одесском охранном отделении отрицаю. С моряками Черноморского флота соприкасался и был знаком с Адамовичем. Уехал из России с паспортом, выданным одесским градоначальником в апреле-мае 1912 года. Живя в Константинополе, перешел в мусульманство. В политической жизни Турции участия не принимал. Из Турции уехал в Триполи с турецкой военной миссией, куда проехал через Александрию, здесь и был арестован английскими властями по требованию итальянского консульства.
 
Из Александрии был отправлен в Лондон, но по дороге остался в Париже, где живу до сих пор. В Александрии имел сношения с английским полковником Алеком Гордон, помощником начальника александрийской полиции, который меня держал под домашним арестом и своим личным наблюдением. Письмо от 26 сентября 1914 года, предъявленное мне, писано было мною с целью получить свидание с представителем Министерства внутренних дел для перевода моего из иностранного легиона в русскую армию. Имел свидание с полковником Ознобишиным, который меня направил к Красильникову, но этот последний мне свидание не дал, несмотря на неоднократные мои письменные заявления. В заявлениях я, сообщая о всей моей прошлой деятельности так же, как и о переходе в мусульманство, спрашивал, насколько мне возможен возврат в Россию без риска быть арестованным. Эти заявления были адресованы непосредственно в консульство для передачи представителю Министерства внутренних дел. Пароход "Иерусалим" на Черном море мне известен, и я имел с ним сношения, так как командир этого парохода, капитан Долгарев, является моим родственником". Турецкий полковник Стааль показался во время войны подозрительным для сотрудничества даже Красильникову, несмотря на рекомендацию Департамента полиции. Из числа лиц, предлагавших свои услуги, можно отметить некоего Клосса, Землянского и Брута.
 
 
Относительно первого подполковник Люстих на допросе сообщил: "В январе 1916 года лицо, скрывшееся под псевдонимом Клосс, уверявшее, что знает хорошо Швейцарию, предложило свои услуги по агентуре. Судя по расспросам, это был левый эсер или анархист, хорошо осведомленный. Ему была выдана тысяча франков, но ввиду того, что он отказался дать какие бы то ни было сведения о своей личности и предъявлял непомерные денежные требования, сношения с ним через два месяца были прекращены. Приметы: среднего роста, лет 30, брюнет с небольшими усиками, выдавал себя за бывшего каторжанина и, по-видимому, действительно был в Сибири. Носил длинное серое пальто. Говорит с чистым русским акцентом. Требовал свидания непременно с Красильниковым, ответ условлено было дать в виде объявления в "Journal". Писал мелким круглым красивым почерком.
 
На основании этих данных бывшие эмигранты в Швейцарии довольно легко могли бы вскрыть подлинную личность Клосса". "Поступало желание сотрудничать от некоего Землянского, - показывал на допросе Люстих, - давшего адрес русской миссии в Стокгольме, куда было написано мною письмо, присланное обратно за неявкою Землянского". Мы можем сообщить об охранном "аспиранте" следующие данные: крестьянин Хвалынского уезда, Адоевщин-ской волости и села, Иван Землянский, масленщик, 31 год, привлекался в 1910 году при Бакинском губернском жандармском управлении к дознанию о местной организации эсеров. Судом был оправдан. 17 августа 1915 года обратился при посредстве русской дипломатической миссии в Стокгольме к начальнику Московского Охранного отделения с письмом, в котором писал: "Будучи осведомлен о некоторых предполагающихся шагах центральных организаций РСДРП, находящихся за границей, предлагаю Вам мое сотрудничество в борьбе с ними". Землянский был рекомендован Департаментом полиции заграничной агентуре, но, по свидетельству Красильникова, соглашение с ним не состоялось.
 
31 июля 1917 года уполномоченный Чрезвычайной следственной комиссии Рапп составил следующее постановление: "Из обнаруженных при разборе архива бывшей заграничной агентуры в Париже и из производственного затем расследования представляется доказанным: одесский мещанин, бывший одесский частный поверенный Ефим Симхов Броуд, проживавший в 1897 году в Париже под именем Ефим Карпович Брут, литературный псевдоним Белов, бывший корреспондент газеты "Русское слово", а ныне "Русская воля" и "Утро России", в июле 1916 года через местного парижского агента Департамента полиции подал в последний письменное заявление с предложением своих услуг в качестве секретного сотрудника по политическому Розыску. Предложение это было отклонено товарищем министра внутренних дел Степановым. Опрошенный по этому поводу Брут (Броуд) не отрицал факта подачи указанного заявления и объяснил, что к этому побудили его, с одной стороны, угроза агентов Департамента полиции в Париже разоблачить некоторые компрометирующие его факты из прежней его жизни, а с другой - желание отомстить деятелям политического Розыска "путем проникновения в закулисную жизнь "Охранки".
 
На допросе 26 июня Брут рассказал следующее: "По приглашению неизвестного мне господина, я пришел к нему на свидание в гостиницу "Терминус", где неизвестный оказался Красильниковым - начальником заграничной агентуры. Красильников, под угрозой немедленного разоблачения грехов и ошибок моей прежней жизни в России, предложил мне оказывать услуги в качестве секретного сотрудника. Со мной сделалось обморочное состояние; Красильников привел меня в чувство и сказал: "Я жду вашего ответа". Поясню, что Красильникову были известны все подробности моей жизни, в том числе и то обстоятельство, что будущий зять мой, Александр Дикгоф, был по просьбе его партийных товарищей скрываем мною в моей квартире.
 
Ввиду моего состояния психологического аффекта я не могу припомнить содержания моего заявления. Повторяю, я писал под диктовку Красильникова, который настаивал на том, чтобы вопрос о гонораре был подчеркнут. Затем осенью 1916 года по телефонному вызову Красильникова я имел вторичное свидание с ним, при котором он, Красильников, заявил, что в Петрограде сомневаются в искренности моего заявления и смотрят на это, как на ловушку с моей стороны; поэтому Красильников добавил, что наши разговоры не будут иметь никаких последствий. Больше свиданий у нас не было.
 
"Грехи и ошибки" моей жизни, о которых говорилось выше, состояли в том, что я, состоя председателем конкурсного управления, проиграл в Монте-Карло деньги, принадлежащие конкурсу, после чего я, боясь преследования по суду, не возвращался в Россию. Сумма растраченных денег была около 3 - 4 тысяч рублей. В прошении на высочайшее имя, которое я передал Красильникову вместе с заявлением моим о предложении услуг в качестве секретного сотрудника, я и ходатайствовал о предании забвению указанного преступления и о возможности беспрепятственного возвращения в Россию и проживания под именем Брута... Никаких документов, записок и писем Красильникову я не предъявлял при этом разговоре.
 
Добавлю, что неизвестный человек, оказавшийся впоследствии Красильниковым, подошел ко мне на телеграфе Биржи и заявил при требовании свидания, что ему известно, почему я покинул Одессу. При свидании в гостинице "Терминус" Красильников заявил, что, если мы не придем к соглашению, то, выходя отсюда, он выпустит летучки в колонии и среди французской прессы, разоблачающие мое прошлое; он добавил, что "мы употребили много усилия, чтобы докопаться до этого". Находясь под этой угрозой Красильникова и будучи принужден принять то или иное решение, я внутренне решил отомстить путем проникновения в закулисную жизнь "Охранки"... По выходе моем из "Русского слова" у меня сохранились кое-какие сбережения. При свидании моем с Красильниковым материальное мое положение было не блестящее, но, конечно, не это заставило меня пойти на этот шаг. Я вышел из "Русского слова" в конце 1915 года..." Красильников, допрошенный днем позже, показал: "С Броудом (Брут) я познакомился так: однажды я получил письмо, в котором мне предлагали деловой разговор, указывая номер телефона. Помнится, письмо было подписано; во всяком случае, я мог догадаться, кто мне пишет; письмо было очень прозрачное в смысле личности.
 
Затем мы договорились о свидании в отеле "Терминус". До того времени я никогда не имел с ним свиданий на телеграфе Биржи. Первое свидание окончилось тем, что я ему предложил изложить письменное содержание его подробного рассказа. Второе свидание произошло вскоре после первого. Третье было после получения ответа от Департамента полиции, этот ответ и был сообщен мною Бруту лично. В промежутке я был в отпуску и свиданий с ним не имел. Раньше этого инцидента о Бруте возникал вопрос по поводу выяснения его настоящего имени; как журналист, он, хотя и не принадлежал ни к какой партии, представлял известную политическую величину.
 
Доклад мой о Бруте был основан исключительно на агентурных сведениях. Мне помнится, что я даже сделал ошибку, определив настоящее имя Брута, как Белов. О том, чтобы в его прошлом было что-либо уголовное, мне ничего неизвестно. Письмо в Департамент полиции было мною переписано лично, чтобы не доверять дела писцам. Имя зятя Брута упомянуто потому, что для его возвращении в Россию также нужно было помилование: в наших бумагах мы никаких указаний на это лицо не нашли, ценность Брута для полиции заключалась в близких его отношениях к Бурцеву, в знакомстве с Савинковым, письмо которого, написанное в дружеском тоне, он показал и т.д. Главною целью его ходатайства было, по моему впечатлению, возвращение в Россию".

"Личность темная, живет на средства проституток

В момент революции 27 февраля 1917 года в заграничной агентуре работало 32 секретных сотрудника. Из них 27 человек числились по общему списку, а 5 - в специальном распоряжении Красильникова. По полу они распределялись так: 30 мужчин и 2 женщины. По месту действия провокаторы распределялись довольно неравномерно, в зависимости от величины эмигрантских колоний. Больше всего было сотрудников во Франции - 15 человек (2 женщины), 5 человек было в Швейцарии, 5 человек - в Англии, 3 человека - в Северной Америке, один человек - в Скандинавии, один человек - в Голландии. Клички работавших в Париже были: Шарни, Гретхен, Орлик, Скосе, Пьер, Дасс, Серж, Ратмир, Матисса, Луи, Турист, Янус, Гамлет, Рауль, Манцжурец. Швейцарские провокаторы назывались: Лебук, Шарпантье, Шарль, Мартэн, Поль. Английские сотрудники укрывались под кличками: Сименс, Ней, Ниэль, Бобер, Американец; в Америке работали: Гишон, Люси, Анатоль; в Скандинавии был Женераль, он же Генерал; в Голландии - Космополит. Расшифровывание этих таинственных незнакомцев было делом вовсе не таким легким, хотя карточная Система, введенная в Департаменте полиции и в заграничной агентуре, сильно облегчила работу по составлению охранной биографии каждого секретного сотрудника.
 
Однако к концу мая были установлены подлинные имена далеко не всех провокаторов, несмотря на параллельную работу Чрезвычайной следственной комиссии и комиссии по разборке политических дел Департамента полиции под председательством П.Е.Щеголева. Поэтому при отъезде за границу комиссара Временного правительства Сватикова Временное правительство поручило ему, в числе других дел, расформирование всей политической полиции за границей и производство следствия о секретных сотрудниках заграничной агентуры. Равным образом Сватиков должен был проверить работу комиссии Раппа и объединить результаты ее работы с данными архива Департамента полиции. В результате этой работы явилось полное расконспирирование секретных сотрудников, хотя с 1909 года Департамент полиции старался не обозначать на своих карточках подлинные имена провокаторов.
 
Некоторая неполнота сведений о 4 - 5 сотрудниках связана с Октябрьским переворотом, так как документы, посланные из Парижа на имя комиссара Сватикова через Министерство иностранных дел, не были доставлены по адресу. Тем не менее, за исключением Луи, документы о котором вовсе отсутствуют, все остальные сотрудники освещены достаточно, а некоторые и весьма полно. Несмотря на то что Дасс был разоблачен Бурцевым еще в 1913 году, он продолжал числиться на службе в "Охранке" до марта 1917 года. Под именем Дасс скрывался французский гражданин Евгений Гольдендах. Е.Ю.Гольдендах был сыном известного московского врача и натурализовался во Франции. Он оказал услуги парижской сыскной полиции, а в октябре 1912 года был передан начальником Сюрте Красильникову. Слухи о принадлежности Гольдендаха к французской полиции или русской "Охранке" ходили еще в 1908 году.
 
Гольдендах не был политическим эмигрантом, но вращался в кругах русской эмиграции. Вследствие отъезда его в Алжир, в иностранный легион, Слухи о нём прекратились, но возобновились осенью 1912 года по его возвращении в Париж В этот период (1912 - 1913 гг.) Гольдендах не был, по официальному признанию, членом какой-либо революционной партии, но имел связь с лицами, стоящими близко к Бурцеву, почему ему и была поставлена цель освещать последнего.
 
Однако Дасс несколько уклонился от данных ему указаний и ограничился доставлением сведений о деятельности кружка русских хулиганов, к которому принадлежали Познанский - сотрудник агентуры, Алексеев - доносил о мнимом покушении на царя, Леон Борман и Сергей Стрелок Названный кружок освещался еще одним из агентов наружного наблюдения. Эта компания была более к лицу Гольдендаху, о котором другой секретный сотрудник агентуры Верецкий писал: "Личность темная, из евреев, живет исключительно на средства проституток". По сведениям Дасса, члены кружка хулиганов замышляли поочередно шантажировать "Охранку", они проектировали даже в целях грабежа устроить похищение Валь-дека. Планы эти не получили осуществления, так как Дасс скоро провалился.
 
Бурцев заявил, что Гольдендах еще в 1908 году состоял агентом французской полиции, и стал выяснять, является ли он провокатором или только шпиком. Дасс привлек было Бурцева к третейскому суду, но затем счел более выгодным привлечь его у мирового судьи 13-го участка за клевету, требуя за бесчестье всего 600 франков; "Охранка" немедленно же возобновила сношения с Гольдендахом и оказала ему нужную денежную поддержку. Гольдендах делал упор на то, что он французский гражданин и Бурцев, распространяя Слухи о принадлежности его к полиции, лишил его заработка от уроков. В первой инстанции суд отсудил Шльдендаху 150 франков. Гольдендах должен был участвовать в качестве свидетеля в деле Познанского, разоблаченного Бурцевым, который тоже судился "за бесчестье". Однако, не дожидаясь его, он уехал в Москву, где осенью 1913 года жил у своей сестры Лидии Гольдендах, получая присвоенное ему содержание - 200 франков в месяц. В России Дасс соскучился и стал хлопотать о разрешении (он не отбыл полностью воинской повинности) вернуться в Париж.
 
К выдаче ему заграничного паспорта Департамент полиции отнесся отрицательно, но не чинил в то же время препятствий к самостоятельному переезду границы Гольдендахом в случае, если бы он смог достать сам себе надлежащий документ. Летом 1914 года Дасс уже находился в Париже, где с ним вел через посредничество Абашидзе переговоры Бурцев, предложивший ему за "исповедь" хорошие деньги. Сделка не состоялась, так как Гольдендах убедился, что у Бурцева вообще нет денег и что едва ли представится ему возможность раздобыть обещанные им 3 тысячи франков. Кроме Дасса, был заподозрен Бурцевым в конце 1913 года Зиновьев. Свободный художник, Александр Зиновьев состоял секретным сотрудником до самого последнего момента с кличкою Матисэ, а ранее Сенатор, на жалованье 500 франков в месяц. До начала 1913 года освещал Бурцева, у которого состоял секретарем. В декабре 1913 года Бурцев получил предупреждение, что около него есть провокаторы, и заподозрил Зиновьева, хотя сомневался, потому что Зиновьев в течение второй половины 1913 года несколько отдалился от Бурцева.
 
В 1914 году он находился под негласным наблюдением Бурцева. По показанию Люстиха, Зиновьев три года не давал сведений, однако, можно подумать, что он освещал в 1915 - 1917 годах русские войска во Франции с точки зрения революционной пропаганды в них. Зиновьев перешел к подполковнику Люстиху от подполковника Эр-гардта. Призванный французами в 1915 году на военную службу, Зиновьев состоял в 1917 году переводчиком 2-го полка 1 русской бригады. Третий мобилизованный сотрудник секретной агентуры, Николай Чекан, эсер, уроженец Харьковской губернии, был арестован где-то на юге, по словам Люстиха, не интеллигент.
 
В конце 1912 года был командирован Департаментом полиции за границу "для содействия в деле политического Розыска", причем заведующему агентурой указывалось, что при сношениях с Сережей надлежит иметь в виду, что он нуждается "в постоянном и опытном руководстве и что необходимо закрепить его переход на сторону правительства". По поводу клички Чекана нужно заметить, что его звали иногда и Серж. Чекан освещал эсеров, получал 250 франков в месяц. Осенью 1914 года проживал в Париже. В 1915 году поступил во французскую армию, сведений не доставлял, но жалованье ему шло исправно.
 
Следующий сотрудник - французский журналист Раймонд Рекюли. О нём Красильников показал, что Ратмир (агентурный псевдоним Рекюли) был лично его сотрудником, по-русски не говорил и не был сотрудником обычного типа, В его обязанности входило освещение французской прессы. Реклюли был сотрудником Revue Parlementaire, писал статьи по рабочему вопросу. Красильников умалчивает, что Ратмир освещал связь между русским и французским социализмом, ездил на маневры французских войск Наконец, из числа действовавших в Париже сотрудников нужно назвать еще весьма важного по своему общественно-политическому прошлому провокатора, работавшего под кличкой Орлик.
 
Это был Захар Выровой, столяр, бывший член Государственной думы первого созыва (социал-демократической фракции). Он состоял секретным сотрудником заграничной агентуры под кличкой Захар (до октября 1909 г.), Орлик и Кобчик Получал ежемесячно по 350, а под конец по 400 франков. В июле 1912 года Выровой думал поехать в Россию, ссылаясь на некоторые обстоятельства частного характера, причем надеялся получить от эсеров явки и адреса и рассчитывал, что переезд через границу ему будет обеспечен делегацией партии эсеров.
 
Уехал Выровой только в ноябре с паспортом на имя Михаила Иваненко, направился он в Киев. Прибыв туда, он должен был уведомить начальника местной Охранки письмом по адресу: Рейтерская, 5, П.Ф.Боговскому. Сообщения Вырового касались, главным образом, анархистов. Однако донесение Орлика за 1912 год было посвящено "Обществу активной помощи политическим каторжанам", учредителем которого он являлся сам вкупе с анархистом Карелиным. Из этого донесения видно, что на собрании общества Выровой горячо восставал против террористических актов при освобождении арестованных. В августе 1912 года Выровой работал в Bollancourt на постройке аэропланов, что дало ему возможность написать донос на некоторых русских авиаторов (эсер Небудек и другие).
 
Дальнейшие сообщения Вырового касались, главным образом, "Братства вольных общинников" и съезда анархистов, который должен был состояться в 1914 году. В это время Бурцевым были получены указания на провокацию среди анархистов. Заподозрен был, однако, не Выровой и не Долин, действительные осведомители "Охранки", а Рогдаев - Николай Музиль. На этой почве возникли крупные недоразумения, вызвавшие угнетенное состояние среди членов группы, которые, ища в своей среде предателя, стали бросать в глаза друг другу обвинения в провокации. По этому поводу Красильников с удовлетворением доносил Департаменту полиции: "Дело Рогдаева привело к тому, что существование сорганизовавшейся парижской федерации анархистов-коммунистов можно считать законченным". Вскоре после этого Выровой вышел из группы анархистов. Весной 1915 года, получив на дорогу 500 франков, он выехал в Россию для отбывания воинской повинности. Жене Вырового, жившей в Париже, выплачивалось после этого в течение года по 200 франков в месяц.
 
12 марта 1915 года Красильников телеграфировал: "Орлик - эсер, состоял в близких отношениях с Карелиным и группами анархического направления, особого положения в группе не занимал". Далее Красильников характеризовал его, как преданного делу, заслуживающего доверия: "Намерен продолжать сотрудничество, если позволят условия службы и получит на то соответствующие указания". Отчасти во Франции, отчасти в Англии работал провокатор Американец. Это был Антон Попов, конторщик из Баку. Очень разносторонний, он много ездил, отовсюду доставляя сведения для "Охранки". Красильников отзывался о нём Люстиху, как о "талантливом человеке".
 
Подлинной фамилии его не знал даже его начальник Люстих, сносившийся с ним по адресу Даниэля Семенова; фамилия, по словам Люстиха, безусловно, не настоящая. Попов состоял сотрудником жандармского управления Одессы, приобретен полковником Заварзиным, а затем передан заграничной агентуре. Получал 150 рублей, потом 200 рублей в месяц, а под конец около 800 франков. Доставлял обстоятельные сведения о потемкинцах, о союзе профессиональных судовых команд России и т.д.
 
Находился большею частью в разъездах. В феврале 1913 года находился проездом из Александрии в Париж. В июле 1914 года Американец был командирован снова за границу, но застрял в Варшаве по случаю объявления войны, и поездка его ввиду трудности и дороговизны путешествия была отложена. Однако весной 1915 года Попов снова появился за границей и хлопотал здесь о пособии в 600 рублей, но ему было отказано в этом, так как им не были исполнены все указания руководителей Розыска.
 
С 18 мая по 18 октября Попов был в Англии, затем поехал в Марсель, но захворал и свернул в Ментону. Донесения Американца за 1915 год многочисленны: он сообщал о Русском морском союзе, о Парвусе, о перевозке в Россию динамита и украинской литературы (дело Клочко, Тарасова и Григория Совы), о ливерпульском кружке русских моряков, о редакторах газеты "Морской листок" и т.д. Весной 1916 года Попов опять ездил в Англию и затем возвратился во Францию. За это время им был представлен "Охранке" обширный доклад относительно влияния германской социал-демократии на внутренние дела держав Согласия. В 1917 году Попов находился в Париже. По показанию Люстиха, Попов подозревался французской полицией в сношениях с немцами. Партийная принадлежность - эсер. Допрошен не был. Следствием был установлен в Лондоне Бронтман, под кличкою Ниэль, сотрудничавший в заграничной агентуре.
 
Евсей (Овший Гершов) Бронтман, 30 лет, мещанин г. Кишинева, признавшийся чистосердечно и затем представивший свою исповедь, показал, что в 1908 году под кличкою Пермяк он был сотрудником жандармского управления в г. Уфе, а затем, приехав по распоряжению полковника Мартынова за границу, работал для секретных сотрудников как сотрудник в Париже, Италии и Англии под кличкою Ниэль, на жалованье в 400, 600 и наконец 700 франков в месяц. В товарищеских кругах кличка была Саша. Усердно просил не опубликовывать его, ибо семья его вся революционная, работу же для жандармов он начал и продолжал для спасения семьи. В своей исповеди Бронтман весьма подробно изложил, что его связь с "Охранкой" началась в 1902 году, когда ему было 15 лет, в Одессе. Брат его, Константин Бронтман, и его друг Метлихов были арестованы в Одессе за разбрасывание в театре прокламаций. Евсей Бронтман был послан родителями из Кишинева для свидания с братом. Как брату социал-демократа, сидевшего в тюрьме, 15-летнему Е.Бронтману поручили 1 мая 1902 года нести красное знамя.
 
По-видимому, жандармы были предупреждены, и Е.Бронтман с 32 другими лицами был арестован еще до выступления на бульваре. При личном допросе градоначальник Шувалов приказал избить Бронтмана, не знавшего об аресте социал-демократической типографии в доме его родителей в Кишиневе, за незнание. Около 4 месяцев он сидел в тюрьме, затем жандармский полковник, угрожая 3 годами ссылки в Сибирь, потребовал от мальчика, для спасения его самого и старика отца (который все еще находился под стражей с Маней Школьник и А.Зайдманом) оказывать услуги. Бронтман согласился и должен был ехать в Кишинев, войти в социал-демократическую организацию и предать ее.
 
За это его и его отца освободили. Бронтман, не желая стать предателем, бежал в Америку, где и прожил до 1907 года. Тем временем родители переехали в Уфу к сосланному туда старшему брату Борису. Вскоре после приезда Е.Бронтмана в Уфу были арестованы: он сам, его невестка, брат Борис, сестра Татьяна и ее жених. Жандармский полковник напомнил Бронтману, что он раз уже уклонился от взятой на себя ответственности, но обещал прощение Департамента полиции и спасение его семьи и родителей от ссылки, если он исполнит принятые в 1902 году обязательства. "Как и в 15 лет, - писал Бронтман, - и в 20 лет не нашел мужества и честности, храбрости пожертвовать семьей и спасти свою честь и согласился, поставивши условием, чтобы от него не требовали вступления в революционную партию".
 
На это ему сказали: "Если вы можете быть нам полезны, не будучи членом партии, то это вполне законно, так как Департамент полиции провокацию строго осуждает". О своей деятельности в качестве сотрудника Бронтман показал на допросе: "Я по освобождении жил в Уфе и говорил жандармам, что мог. Затем жандармское управление командировало меня в Саратов и Баку для заведения знакомств. В Саратове познакомился с Еропкиной. Полковник Мартынов в Саратове посоветовал мне воспользоваться любовью Еропкиной и ехать с ней за границу". Саратовский губернатор выдал фальшивый паспорт на имя мужа и жены Этер или Эттер. Еропкина в Париже как эсер через Бартольда вошла в местную организацию. Жандармы потребовали, чтобы и Бронтман вошел туда же, но он отказался. Эргардт настаивал на необходимости войти, если Бронтман желает подниматься по службе.
 
С приехавшей из Саратова дамой Мартынов прислал известие, что эту даму, Бронтмана и Еропкину заподозрили в Саратове; Еропкину в том, что она была причиной провала архива партии эсеров в Баку. Эргардт отправил Бронтмана в Италию, в Кави-ди-Лаванья. Здесь Ниэль освещал Е.Е. Колосова, Н.С.Тютчева и других, но Слухи дошли и туда. Впрочем, Бурцев опроверг эти Слухи. Эргардт повысил Бронтману жалованье с 400 до 700 франков, говоря: "За границею нужно брать побольше, там (в России) они наживаются". По истечении года в Лондоне жандармы стали снова запугивать Бронтмана. Из охранников постоянно имел дело с Гербертом-Эргардтом, он же Лео. В Англии Бронтман "в сущности бездействовал".
 
В августе 1913 года по поводу подозрений, возникших у Бурцева, Красильников доносил в Департамент полиции: "По полученным от агентуры сведениям, у Бурцева имеются следующие данные, уличающие Ниэля (Пермяка) в сношениях с заграничной агентурой. В то время, когда Ниэль проживал в Кави, там же временно находился и Бессель-Виноградов. Перед отъездом последнего в Париж Ниэлю удалось его сфотографировать. Негатив и отпечатанные карточки Бессель взял с собой, получив от Ниэля уверение, что этих карточек он никому не давал. Между тем бывший филер Леоне, перейдя к Бурцеву, вручил ему один экземпляр того же самого снимка, который был сделан с Бесселя и который находился у него, как у агента наружного наблюдения, коему было поручено наблюдение за русскими эмигрантами, проживающими в Италии. Кроме того, тот же Леоне, наблюдая за русскими, в том числе и за Ниэлем, видел, как последний, выходя из почтового бюро, читал получаемые им письма и тут же их уничтожал. Эти два факта в связи с бывшими уже ранее подозрениями в отношении Ниэля, но которые даже Бурцев публично опровергал два раза на страницах своей газеты "Будущее", побудили последнего самым тщательным образом расследовать и выяснить все неосвещенные стороны партийной и частной жизни Ниэля, как прошлой, так и настоящей. Поставленный об этом в известность, Ниэль высказал уверенность, что первые два пункта обвинения его не пугают, так как он сумеет по ним оправдаться, но очень беспокоит вопрос, как объяснить, откуда он получает средства к жизни. Красильников просил у Департамента полиции 700 франков на поездку Ниэля в Нью-Йорк, где якобы живут две его тетки, посылающие Ниэлю деньги. Эти тетки подтвердят слова Ниэля. Поездка будет объяснена болезнью теток.. Сам Бронтман в исповеди объяснил, что один раз, уже за границей, он пробовал сбросить с себя ярмо.
 
Это было в 1912 году, когда он решил покинуть Кави-ди-Лаванья со своей женой Еропкиной и уехать в Бельгию. Но на вокзале в Генуе тайный агент итальянской полиции задержал его, как якобы Гольдберга, а в кордегардии вокзала оказался Эргардт, без согласия которого он пытался уехать. Эргард-ту снова удалось запугать Бронтмана. "Почему они так дорожили моими услугами, для меня всегда было и остается загадкой", - пишет Бронтман, ссылаясь на отдаленность свою от революционных организаций и незначительность своих сообщений, а также на полную бездеятельность в Англии. Хотя он не послушался приказа и не переехал из Борнемаута в Лондон, ему все же прибавили, без его просьбы, 100 франков в месяц (вместо 600 - 700 франков).
 
Цель отъезда на жительство в Бронемаут Бронтман объяснил желанием развязаться с "Охранкой", ибо в Бронемауте не за кем следить, и желанием открыть какое-нибудь дело на скопленные от охранной службы 200 фунтов стерлингов (2 тысячи рублей). Дело не пошло, и Бронтман потерял все сбережения плюс 300 фунтов кредита. Вероятно, поэтому он продолжал получать жалование до марта 1917 года. Прося о снисхождении, Бронтман ссылается на пережитые страдания и на туберкулез. "Революционеры, - писал в заключении Бронтман, обращаясь к комиссару, - всегда смотрели на сотрудников "Охранки", как на зверей, которых нужно стрелять, как собак, такое же отношение я ожидал встретить и от вас. Я не думал, что кто-нибудь может отнестись с сожалением к тому, кто вчера еще был охранником, а между тем многие сотрудники, хотя и вполне заслуживают презрения, все же могут быть жалеемы, так как они были глубоко несчастными людьми.. Если бы революционеры посмотрели раньше на сотрудников "Охранки", как на несчастных людей, достойных сожаления, многие пошли бы к ним раньше с исповедью... Мы всегда были между огнем и водой. С одной стороны - месть "Охранки", с другой - месть революционеров".
 
Кроме Ниэля, в Англии работал сотрудник Бобер. Эта кличка была присвоена заграничной агентурой Николаю Селиванову (жалованья в месяц получал 450 франков). По показанию Люстиха, Селиванов в Париже жил под фамилией Шебельский, по партийной принадлежности эсер, по сведениям "Охранки" (до 1914 г.) был секретарем или сотрудником Бурцева. Сын мещанина г. Ельца, 37 лет, обучался в московской мукомольной школе, но ее не окончил; в Париже состоял членом группы эсеров. "Охранку" осведомлял из Лондона через некоего Линдена. До 1905 года к дознанию по политическим делам не привлекался. В 1908 году привлечен по делу эсеров в Харбине, где служил. Приговором Харбинского окружного суда, подтвержденном Иркутской судебной палатой, приговорен к ссылке на поселение. Пробыл около 5 лет в тюрьме, затем был сослан в Якутскую область. В конце 1911 года вступил в число сотрудников Иркутского губернского жандармского управления под кличкою Амурец. Причина: во-первых, тяжкие испытания (почти одновременно смерть двух близких лиц; тяжелая личная драма); во-вторых, тяжкая болезнь - воспаление надкостницы, воспаление уха, начало чахотки. В 1912 году из ссылки бежал в Краков, затем в Париж Оттуда сам написал письмо жандармскому полковнику в Иркутск.
 
Вследствие этого письма вызван Линденом на свидание в кафе и завербован снова под кличкою Вебер за 300 или 450 франков в месяц. Ему предложено было освещать эсеров. "Я почти умирал, это заставило меня согласиться вторично". По словам Селиванова, "отчеты его были фантастичны и в Париже, и в Лондоне". Признался, что освещал в Париже эсеров, в Лондоне эсеров и социал-демократов - большевиков, пользуясь сведениями от гражданской жены-большевички, не подозревавшей о его роли. Освещал Н.П.Высоцкую, Литвинова, Клышко, Макушина, Боготранца, Максимова, Сомова, который рекомендовал его на завод Виккерса браковщиком от русского правительственного комитета по военным заказам. В Париже был близок с Бурцевым, указал ему на некоторых провокаторов в Сибири-. Франка, дядю Ваню и других, но одновременно освещал и самого Бурцева. "О Бурцеве, - показал Селиванов, - "Охранке" я сообщал мало. Бурцев давал мне опускать письма, я их не читал". Селиванов оказывал услуги и лондонской секретной полиции, Скотланд-Ярду, сообщая сведения о русских революционерах: некоторых из них оговорил, навлекая на них подозрение в военном шпионаже. Селиванов обладает большими сведениями в военном шпионаже и в военной технике. Нередко именовал себя бывшим морским военным инженером. Хорошо знал подробности устройства многих австро-германских крепостей (Кракова, Кенигсберга), планы которых умело исполнял от руки. В своей исповеди Селиванов заявил, что он - один из служивших народу, но согнувшихся под тяжелой ношей в момент слабости, но не павших. "Нет. Я себя охранником не считаю... и не был им (!)...
 
Я не умалю своей вины, она велика, но я не охранник Печально, что революция не протянула руки поскользнувшимся, не помогла встать тем, кто хотел и не мог встать". В свое оправдание Селиванов ссылался на чахотку, из-мученность и угрозы со стороны жандармов выдать его революционерам. Под кличкою Сименс в Лондоне работал Альберт Цу-гарман-Орлов, уроженец Гродненской губернии, жил в Екатеринославле и Варшаве. В 1907 году бежал от военной службы из Казани, тотчас уехал за границу в Гулль, потом в Лондон. Признал себя виновным в том, что был сотрудником заграничной агентуры на жалованье сперва 10, а потом 17 фунтов стерлингов в месяц. По его показаниям, работал с 1912 года. Полковник Люстих показал: "С сотрудником Сименсом я корреспондировал по адресу А.Орлова. Первоначально я его получил под фамилией Сляк в 1912 году. Его настоящая фамилия Цугарман"
 
По словам Орлова, первые три месяца по поступлении на службу он полагал, что сможет получать деньги, не давая сведений; но затем явился некий Эмиль Лео, который дал ему советы, как они должны работать для "Охранки", порекомендовал посещать анархистский клуб, узнавать людей и сообщать им сведения о тех лицах, о которых они будут его запрашивать. Такие сообщения он и посылал на имя Эмиля Лео в Париж. Освещал белостокскую анархистку Фриду Финкелыптейн, Теплова, Ивана Скулев-ского, анархиста Григория Исакова-Лебедева, Нильсона, главным же образом - анархистов. Орлов, по его рассказу, путался наполовину с ворами, наполовину с анархистами. В одной компании ой встречался с шайкою в 8 человек: некий Юська, Петр Маляр (Питер Пэйнтер), Муромцев (вскоре убитый) и другие. Орлов был уверен, что последние два - русские охранники. Эта компания ограбила магазин сукна и дала за молчание Орлову несколько костюмов, затем ограбила магазин золотых вещей. Потом произошло знаменитое убийство в Гаунсдиче в Лондоне. Участники дела скрылись.
 
Через неделю Орлова вызвали в Париж телеграммою, и Эмиль Лео потребовал сведений об этом деле, расспрашивал о Питере Пэйнтере и приказал, если будут найдены, не выдавать их английским властям. Вернувшись в Лондон, Орлов снова нашел письменный приказ от Лео - не выдавать. Явился к генеральному консулу барону Гейкину, который объяснил, что долг Орлова сообщить все, что знает, английским властям. Орлов так и поступил, за что получил от английской полиции 163 фунта стерлингов (1630 рублей) награды. Парижская "Охранка" сделала ему выговор и вскоре уволила. Орлов нуждался в деньгах и сам написал об этом Красильникову. Тот вновь принял его.
 
Орлов вскрывал письма Литвина, делал выписки. После революции написал шантажное письмо Красильникову. Освещавший социальные низы Лондона Цугарман-Орлов - самый низкопробный, полууголовный провокатор. секретными сотрудниками в Швейцарии руководил жандармский ротмистр Лиховский, командированный в распоряжение Красильникова 5 июля 1915 года и находившийся в Швейцарии до 29 марта 1917 года. Последнее время, по его словам, имел дело с тремя сотрудниками, ранее их было пять.
 
По национальным организациям в Швейцарии работал сотрудник Лебук Эту кличку носил инженер Минас Санве-лов, он же Санвелян и Самуэлян, армянин, мещанин г. Кизляра, Тверской области, 37 лет, не принадлежавший, по его словам, ни к какой партии. По показаниям Лиховского, Санвелов проживал в Женеве и заведовал редакцией "Дрошака". Санвелов показал, что редактором "Дрошака" он не был, но в редакции бывал и помогал по хозяйственной части. Как секретный сотрудник, Лебук получал по 650 франков в месяц.
 
В 1915 году Лебук уезжал в Россию, на что получил пособие - 600 франков на дорогу и 800 франков на семью. - Красильников в телеграмме о призыве Санвелова на войну, характеризовал его так "Лебук - дашнак. Последнее время исполнял особые, порученные ему партией обязанности, имеет солидные связи среди главарей партии; преданный делу, заслуживающий доверия сотрудник, готов продолжать сотрудничать, если позволяют условия службы..." По показанию Санвелова, он действительно давал сведения о политической эмиграции.
 
О своей кличке Лебук не знал, сам же подписывался - Козлов. Вошел в сношения с "Охранкой" в 19Ю году в Баку с полковником П.П.Мартыновым. В жандармском управлении ему предложили за 50 рублей проверять переводы с армянского. На свидания с ним ходил Безсонов, потом Мартынов. Последний потребовал доклад об армянских организациях в Баку, угрожая административной ссылкой. "У меня дней 7 - 8 тому назад родила жена, я имел малый заработок. Я надеялся одурачить жандармов и согласился. На основании воспоминаний 1901 года я написал доклад о людях, бывших в то время в Турции. Мне предъявили карточки ряда лиц и зачислили их в Дашнакцутюн". В 1913 году Мартынов вызвал Санвелова в Варшаву и предложил работать в Галиции. Санвелов отказался, В том же году от имени какого-то Белецкого, по выражению Санвелова, жандармский железнодорожный полковник Ахмахметьев предложил ему ехать в Париж. Жалованья было положено 500 франков и на дорогу 200 рублей. Санвелов вызвал из Парижа Линдена, который изъявил согласие на жительство в Женеве...
 
До апреля 1916 года Санвелов, по его словам, ходил на рефераты в Женеву и отсылал в Париж издаваемую в Швейцарии революционную литературу. Жалованье ему шло 532 франка. В 1915 году был добровольцем на Кавказском фронте, но был освобожден по болезни, поехал с Кавказа в Петроград к Глобычу. Этот дал ему 300 рублей и отправил за границу. Из Женевы снова написал Сартелю. Явился молодой человек Адрианов, сказал, что посылать рапорты в Париже по почте невозможно и что он будет посылать их сам. Это был жандармский ротмистр Келлер, сменивший Эргардта. Сказал, что нужно отличать пораженцев от оборонцев. Санвелов имел сношения с женевским консулом Горностаевым и уполномоченным в делах Бибиковым. Последнему Санвелов доносил на турецкого агента Джелал-Аботаджиева. Осведомлял Красильникова об "обществе интеллектуальной помощи военнопленным".
 
По показаниям Санвелова перед комиссией эмигрантов, он освещал журнал "На чужбине", руководителя его Диккера, Баха, Валериана (Лебедева), из анархистов Сергея Зегелидзе, Лонтадзе и других. Сообщал фамилии пленных, которым нравились революционные издания. Освещал Бачинского и журнал "Revue Ukrainienne". Другим женевским сотрудником состоял Шарпантье, работавший ранее под кличкой Жермэн. Это был инженер, специалист по сельскохозяйственным орудиям - Абрамов Исаак, он же Ицкох Лейбов, 44 года, жил в Женеве, не эмигрант. "Охранка" имела его адреса: в 1912 - 1914 годах - Франкфурт-на-Майне, в 1915 году - Виеггис на Фирвальд-штетском озере в Швейцарии, вилла Розенгартен, но уже не инженеру Абрамову, а г-же Сарре Абрамовой. По этим адресам посылались Шарпантье деньги и распоряжения. При допросе 12 июля женевским комитетом эмигрантов Абрамов показал эмигрантам Полякову и Назар-Беку, что никогда никакого отношения к "Охранке" не имел. Выехал из Вены благодаря Рязанову, который рекомендовал его как больного товарища-социалиста. С мая по сентябрь 1915 года жил в Люцерне, с сентября 1915 года - в Женеве.
 
При допросе 8 августа 1917 года в Берне Абрамов отрицал свое отношение к "Охранке", но подтвердил последовательно свои адреса и назвал женевский: ул. Бергалон, 7. По утверждению члена следственной комиссии в Париже, именно по этому адресу посылались провокатору Шарпантье деньги. Абрамов показал, что был в группе содействия эсеров в Берлине и в Мюнхене. Признавал, что вел письменные занятия по группе "Призыв", но отрицал звание секретаря Когда ему была предъявлена подпись "Секретарь И.Абрамов", признал ее своей. Следующий российский "швейцарец", носивший кличку Поль, был латыш Янус Шустер (он же Иван Германов), происходил из крестьян Виндавского уезда, был привлечен по 100 и 102 ст. Уголовного уложения газенпотским судебным следователем.
 
В 1910 году, находясь в Берне, обратился к местному русскому посланнику с письменным сообщением от имени Волкова о весьма важном деле - конференции Воймы в Цюрихе и пр. В ноябре 1910 года Шустер уже состоял в числе секретных сотрудников заграничной агентуры под кличкой Новый, а потом Поль. Жалованья получал сперва 250 или 300 франков, а потом 600 франков в месяц. Доклады Шустер представлял сперва жандармскому ротмистру Кеплеру, потом Лиховскому. Донесения его касались Цюрихской большевистской группы РСДРП, социал-демократического Союза Латышского края и вплоть до февраля 1917 года женевской группы "призывовцев". По официальному свидетельству Красильникова, Шустер "отличался своим рвением и усердной работой и заслуживал помощи и поощрения". В феврале 1917 года Шустер жил около Цюриха. Шустер до разоблачения выбыл в Россию по объявлению амнистии как политический эмигрант.
Оглавление
 
www.pseudology.org