В истории
Польши с 1939-го по 1947 год не обнаружишь
стройной схемы. Трагизм и самоотверженность здесь непременно смешиваются
с цинизмом и политическим расчетом
В описании судеб Польши середины XX века — как в самой Польше, так и в
России, — очень часто преобладают эмоции и поэтические метафоры.
Разумеется, это касается не столько серьезных исследований, сколько
вольных рассуждений на историческую тему. Читая их, почти наверняка
можно встретить упоминание об «уродливом детище Версальского договора»
или, наоборот, о стране, разодранной двумя тоталитарными монстрами в
1939−м, о том, как Польшу «принесли в жертву»
в Ялте, о мрачном
Катынском лесе, да и о многом другом.
До сих пор сюжеты этой истории порождают желание описать их какой-нибудь
цветистой метафорой — либо возвышающей, либо, наоборот, всячески
унижающей Польшу. Во всяком случае, в интернете, на любых исторических
форумах, свидетельства этому найти довольно легко.
Такой исторической поэзией легче всего заменить действительное
осмысление истории. И это тоже едва ли случайно. Поскольку историю
Польши 1930–1940−х трудно подчинить какой-то стройной и устраивающей
всех схеме. Что-то обязательно будет выпадать, не вписываться или
смотреться уж слишком притянутым за уши.
Для начала необходимо понять, что представляло собой польское
государство до 1939 года.
От войны к войне
Есть такое историческое обозначение — межвоенная Польша. Так называют
период польской государственности между 1918−м и 1939 годом. В этом
термине вроде бы нет ничего необычного, если только не обращать внимания
на то, что Польша — одна из немногих стран в Европе, в отношении которой
определение «межвоенный» обозначает единый и уникальный отрезок ее
истории. (В какой-то мере это относится еще и к прибалтийским
государствам.)
Польша действительно обязана своим появлением на политической карте
Европы именно Первой мировой войне, а очертаниями своих границ — той
неразберихе и первозданному хаосу, который творился на пространствах
Центральной и Восточной Европы после ее окончания. Государственный
вакуум, который возник с крахом России и Центральных держав, определил
уникальные условия первых лет польской государственности. Она должна
была собрать себя из осколков рухнувших империй, что позволяло строить
весьма амбициозные планы.
Польша использовала этот шанс, постаравшись максимально расширить свои
границы. Особенности формирования государственной территории определили
то, что у Польши были по меньшей мере неоднозначные отношения
практически со всеми соседями. Как только политические результаты
Первой
мировой перестали быть актуальными, Польша оказалась обречена. Любое
переигрывание результатов войны в Центральной Европе проще всего было
произвести именно за счет Польши.
Поначалу, впрочем, ситуация не казалась столь очевидной, особенно в
Варшаве. Довольно долго Польша оставалась главным игроком к Востоку от
германских границ, а потому могла сыграть партию «по маленькой». Как
только границы в Европе вновь пришли в движение, Польша попыталась
обратить это к своей выгоде.
Когда Германия осуществила аншлюс Австрии, Польша сделала жесткое
предложение Литве о взаимном признании — в условиях, когда
Вильнюс,
который Литва считала своей столицей, с 1920 года был занят польскими
войсками, это было равносильно признанию осуществленной аннексии.
После Мюнхенских соглашений Польша при согласии Германии (которой тогда
тоже было не резон портить отношения с крупным и не таким уж слабым
восточным соседом) предъявила Чехословакии требование уступить ей
Тешинскую Силезию и вскоре ввела туда войска. Иными словами, Польша
расширяла свои границы и пыталась закрепить уже существующие, то есть
действовала так, как будто продолжала то, что не успела довести до конца
в первые годы после независимости. Это частое явление накануне всех войн
— многие продолжают в них старые, неоконченные драки, еще не понимая,
что ввязываются совсем в другую, гораздо более неприятную историю.
До подписания германо-советского Договора о ненападении гитлеровская
Германия старалась так или иначе «обхаживать» Польшу. На периодически
проводимых переговорах министра иностранных дел Польши Бека и польского
посла в Берлине Липского с руководителями Третьего рейха делались
различные намеки (впрочем, ни к чему Германию не обязывающие) на то, что
в принципе Германия понимает интересы Польши на Украине, а польские
дипломаты заявляли о готовности присоединиться к Антикоминтерновскому
пакту в случае обеспечения в будущем выхода Польши к Черному морю.
Сегодня Польша как черноморское государство видится каким-то
историческим абсурдом. Вероятно, таким же абсурдом в 1930−е годы
казалась польско-германская граница на Одере и принадлежащие Польше 580
километров балтийского побережья. Однако польская
дипломатия одинаково
боялась крепких союзов и с Германией, и с СССР. Это стало одним из
многих факторов, приведших к заключению
Договора о ненападении между
Германией и Советским Союзом.
1 сентября 1939 года нападением Германии на Польшу началась
Вторая
мировая война. 17 сентября в соответствии с предварительно достигнутыми
договоренностями СССР ввел войска на входившие в состав Польши земли
Западной Украины и Западной Белоруссии. Одновременно
Литве от Советского
Союза был передан Вильнюс, который СССР, как и большинство государств
Европы, признавал частью
Литвы.
Германия присоединила к Рейху часть оккупированной территории (в
частности, Познань, Сувалки, Верхнюю Силезию), на остальной было
учреждено «Генерал-губернаторство для оккупированных польских земель».
После разгрома Франции в 1940 году определение «для оккупированных
польских земель» было снято — дабы убрать из названия любые отсылки на
временный статус территорий.
В губернаторстве были сохранены некоторые формы самоуправления (на
уровне сельских администраций). Не была ликвидирована и судебная система
— формально живущие там поляки подчинялись гражданскому и уголовному
праву, действовавшему до 1939 года. Впрочем, немецкая администрация
имела право вводить свои законы, а лица, подозреваемые в действиях
против оккупационных властей и немецких граждан, подлежали юрисдикции
немецких судов. Разумеется, судебные права 1939 года не распространялись
на евреев — территория Польши стала крупнейшим очагом холокоста.
Германия присоединила к рейху часть оккупированной территории (в
частности, Познань, Сувалки, верхнюю Силезию), на остальной было
учреждено генерал-губернаторство.
Специальный удар власти губернаторства нанесли по польской
образовательной системе, которую считали изначально антинемецкой, а
потому вредной. Все высшие учебные заведения, в том числе старинный
Ягеллонский университет в Кракове, были закрыты, часть профессуры и
ведущих представителей польской интеллигенции репрессировали.
Допускалось лишь начальное образование и, с некоторыми ограничениями,
обучение техническим профессиям.
Ту часть довоенной Польши, которая оказалась под советским контролем,
постигла иная судьба. Эти земли были присоединены к Украинской и
Белорусской советским республикам. Жители могли рассчитывать на
получение советского гражданства. Впрочем, все связанные с
государственным аппаратом довоенной Польши, а также уличенные в
антисоветских настроениях заведомо попадали в число подозрительных и
нежелательных лиц. Понятно, что среди бывших граждан милитаризованного и
бюрократизированного государства с антикоммунизмом в качестве
национальной идеологии и традицией не любить Россию таких было немало.
Поэтому на советских землях носители довоенной польской
государственности и представители культурной элиты также оказывались под
ударом.
Всего, по данным на сентябрь 1941 года, с присоединенных польских земель
было перемещено (арестовано или выслано в отдаленные области СССР) почти
400 тысяч человек. Не все из них были поляками — советские репрессии
обрушились на украинских и белорусских националистов, а также, невзирая
на национальность, на зажиточное крестьянство. Тем не менее доля поляков
среди депортированных была весьма высока — по разным оценкам, порядка
200 тысяч человек.
В их число входили семьи так называемых осадников —
отставных офицеров и нижних чинов польского происхождения, специально
расселяемых в межвоенный период на землях Западной Украины и Западной
Белоруссии с целью повышения доли «благонадежного» элемента. Другой
крупной категорией выселяемых оказались члены семей польских
военнопленных, чиновников, полицейских, жандармов — то есть семьи тех,
кто в большинстве своем был расстрелян в Катыни и в других местах
массовых расстрелов.
Судьба польских военнопленных — одна из самых тяжелых страниц польской
истории 1939–1941 годов. Части Красной Армии, войдя в Польшу, как
правило, не встречали серьезного сопротивления. Сдавшихся в плен солдат
и нижний командный состав быстро распускали по домам. Однако офицеры,
считавшиеся опорой режима, были отправлены в лагеря на территории СССР.
Та же судьба постигла полицейских, жандармов, служителей тюрем и
некоторые другие категории польского населения. В марте 1940 года в
записке на имя Политбюро глава НКВД Лаврентий
Берия сообщил, что большая
часть польских пленных — ярые и непримиримые враги советской власти и
СССР. В определенной мере так оно, наверное, и было. Это было признано
основанием для того, чтобы расстрелять большую часть военнопленных.
Вопрос был решен более чем просто.
Следует отметить, что
Катынь стало нарицательным названием по
отношению к данной акции, как, скажем, «Освенцим» — общим названием для
системы немецких концлагерей. Расстрелы производились методично с марта
по июнь 1940 года, причем не только в Катыни, но и в тюрьмах Калинина,
Харькова, в местах заключения на Западной Украине и в Западной
Белоруссии. Всего, по имеющимся данным, было расстреляно 21857 человек,
из них в Катынском лесу — 4421.
Некоторые военнопленные были отобраны специальной комиссией
НКВД как
потенциально полезные по тем или другим соображениям. Избежали смерти
также пленные, декларирующие коммунистические взгляды и лояльность СССР.
Но их оказалось немного (около 300) . Впоследствии многие из них во
главе с подполковником Зигмундом
Берлингом составили кадровый костяк
сформированного в СССР Войска Польского. Были и совсем неожиданные
случаи.
Так, спасся генерал Волковицкий,
который в 1905 году служил
мичманом
на флагмане 3−го броненосного отряда эскадры адмирала Рожественского «Император Николай» и оказался в числе офицеров, которые
после поражения при Цусиме старались не допустить сдачи флагмана в плен.
Этот поступок широко освещался русской прессой во время суда над
контр-адмиралом Небогатовым (и, между прочим, описан в романе
Новикова-Прибоя «Цусима»), и Волковицкому решили «зачесть» прошлые
заслуги. Однако это была странная улыбка истории. Основной массе
офицеров одним росчерком пера был вынесен приговор.
Среди расстрелянных были не только кадровые офицеры, но и мобилизованные
на офицерскую службу во время войны, поэтому казни 1940 года напрямую
затронули многие польские семьи, прежде всего семьи довоенной элиты
Польши — военнослужащих и интеллигенции.
Как бы цинично это ни звучало, но элита, если ей удается физически
выжить, запоминает свои потери гораздо лучше, чем «широкие массы», —
может быть, оттого, что имеет больше возможностей влиять на общественное
сознание. Так что катынская травма засела в польском обществе очень
глубоко.
Подпольное государство
В новых, крайне неблагоприятных условиях польскому обществу необходимо
было заботиться о самосохранении. И следует признать, что оно проявило
поразительную волю к самоорганизации. Зародился этот процесс в
германской зоне оккупации — костяк польских земель все же достался
немцам. Несущими конструкциями самоорганизующихся структур оказались
политические партии. Необходимо отметить, что до 1939 года в Польше
действовал авторитарный режим, права Сейма были сильно ограничены и
говорить о существенном влиянии политических партий на власть все же не
приходилось.
Тем не менее оппозиционные партии существовали, обладали своей
структурой, базой поддержки, регулярно с тем или иным успехом
участвовали в выборах. Собственно, именно 1939 год, когда польское
государство рухнуло, стал моментом истины и для партий. И они показали
себя реальными структурами, способными сохранить своих приверженцев и
продолжать деятельность нелегально. Достаточно характерно, что
жизнестойкость показали прежде всего партии, не поддерживающие напрямую
довоенный режим и отличавшиеся разной степенью оппозиционности:
Строництво людове, Строництво народове, Польска партия Социалистычна,
Строництво працы.
Образованное во Франции эмигрантское правительство
также оказалось мало связанным с деятелями прежнего режима. Пост
премьер-министра получил один из вождей либеральной оппозиции, долго
проживавший во Франции генерал Владислав
Сикорский — что, впрочем, тоже
естественно, когда режим проигрывает войну, а у оппозиционеров есть свои
связи в странах, куда прибывают вынужденные эмигранты.
В условиях оккупации политические партии образовывали координационные
структуры, формировались вооруженные организации, связанные с теми или
иными политическими силами. Координацией их действий занимался
подчиняющийся эмигрантским властям Союз вооруженной борьбы. Впрочем,
существовали и не связанные с ним отряды. Польское правительство в
эмиграции назначало своих делегатов, которые действовали на
оккупированных землях и осуществляли связь с правительством, переехавшим
после оккупации Франции в Лондон.
Иными словами, в Польше действительно существовало явление, которое
принято называть «подпольным государством». Говорить об этом тем более
справедливо, что Польша — одна из немногих стран, где отсутствовал
коллаборационизм: оккупационные власти не создали для него никакой
почвы. Следует признать, что это «государство» воспринимало Германию и
СССР как двух своих мало отличающихся друг от друга врагов.
Союзник союзников
22 июня 1941 года резко изменило прежде логичную схему. И это
потребовало реакции от всех значимых сил польского общества — как
собственно в Польше, так и за ее пределами. Советский Союз из одного из
оккупантов польских земель превратился в союзника Англии и Франции и в
жертву германской агрессии.
Одним из следствий произошедшего стало то, что Сталин вдруг «вспомнил»
об имеющихся у него польских «активах». «Активы» эти, впрочем, состояли
в основном из польских заключенных. Но в большой войне было не до долгих
раздумий. При посредничестве англичан правительство
Сикорского решило
установить дипломатические отношения с СССР 30 июля 1941 года. По имени
подписавшего его от имени Советского Союза посла СССР в Англии Ивана
Майского документ часто называют «Договор
Сикорский-Майский». По нему
СССР признавал «утратившими силу» все договоры с Германией о судьбе
Польши, а Польша обязывалась не вступать ни в какие союзы, направленные
против СССР.
В польском общественном сознании Катынь
стала нарицательным названием по отношению ко всему процессу расстрела в
СССР большей части польских военнопленных, как скажем,
Освенцим — общим названием для системы
немецких концлагерей
Главное — договор давал возможность формирования на территории СССР
польских вооруженных сил. Основой их должны были стать находившиеся в
местах заключения польские граждане, в том числе избежавшие катынских
расстрелов польские военнослужащие. Главой формирующихся польских частей
был назначен генерал Владислав Андерс. Он не попал под расстрел,
поскольку содержался не в лагере военнопленных, а во внутренней лубянской тюрьме, — а на ее заключенных, то ли по бюрократическим
причинам, то ли из более высоких соображений, постановление о «разгрузке
лагерей» 1940 года не распространялось.
Впрочем, вскоре стала понятна цена, которую пришлось заплатить
Советскому Союзу за поступки двухлетней давности. Андерс приложил все
усилия, чтобы как можно быстрее, по мере формирования, увести польские
части, а также возможно большее число гражданского польского населения
прочь из СССР. Сталин, связанный обязательствами перед союзниками, не
мог этому противодействовать.
Летом 1942 года 41 тысяча польских военных и около 74 тысяч гражданских
лиц были эвакуированы Каспийским морем в Иран. К этому шагу трудно
отнестись однозначно. Эвакуация происходила в разгар немецкого
наступления на Кавказ и Сталинград. И наверняка решение Андерса было
воспринято советским руководством как отказ сражаться во время решающей
битвы.
Но понятно и то, что подавляющее большинство эвакуируемых, люди,
только что освобожденные из лагерей, не чувствовали себя чем-либо
обязанными Советскому Союзу. К тому же именно формирование армии Андерса
впервые подняло вопрос о том, куда делись тысячи офицеров, числившихся в
списках военнопленных.
Две Польши
Советскому Союзу становилось понятно, что настоящего взаимодействия с
польскими структурами, как в эмиграции, так и в подполье, наладить не
удастся. Рано или поздно с этой ситуацией следовало разбираться.
Советский Союз поступил в данном случае довольно инструментально, решив
создать для себя «другую Польшу» — ту, с которой можно было бы наладить
отношения и решать интересующие проблемы. Начался этот процесс загодя, с
создания в Польше в январе 1942 года новой коммунистической партии,
получившей название Польска партия роботнича (ППР). Под началом
оставшегося в СССР подполковника Генрика
Берлинга была сформирована
дивизия им. Тадеуша Костюшко, заявленная в качестве польского
вооруженного формирования на советском фронте.
Дивизия была сформирована и 12 октября 1943 года вступила в бой. Теперь
в распоряжении Советского Союза были «свои» польские вооруженные силы —
что в условиях войны, приближающейся с востока к границам Польши, было
существенным аргументом.
В самой Польше ППР также развернула деятельность по привлечению на свою
сторону части подполья и польского общества. Следует признать, что война
действительно внесла свои коррективы, в том числе в представление о том,
как следует действовать коммунистам. Фокус естественным образом
переместился на национально-освободительную борьбу, а это ставило
различные задачи, в частности задачу объединения вокруг коммунистов иных
общественных сил. Поэтому лозунги, которые выдвигали в это время члены
ППР, часто носили общедемократический характер. Впрочем, переломить
негативное отношение к коммунистам и к СССР в польском обществе они едва
ли могли.
Одновременно ППР начала формировать свои вооруженные отряды. Уже в
январе 1942 года было объявлено о создании Гвардии Людовой (ГЛ; реально
она начала свои действия в марте, в 1944 году была переименована в
Армию
Людову). В гвардии было несколько тысяч бойцов, она считалась боевым
подразделением ППР, не подчинялась советскому командованию
непосредственно и действовала на оккупированной польской территории.
Говорить о паритете в численности с Армией
Крайовой (АК), разумеется, не
приходилось. Тем не менее ГЛ достаточно быстро развернула действия
против немцев, стала устраивать диверсии и партизанские акции — это
позволило ей заявить о себе как о реальной силе и даже привлечь на свою
сторону часть молодежи, которой хотелось реальной борьбы.
По мере того как поражение Германии в войне становилось все более
очевидным, столь же понятным становилось и то, что послевоенная судьба
Польши будет зависеть от СССР. Красная Армия неуклонно продвигалась на
Запад. В такой ситуации очень многое зависело не от «голоса польского
общества» самого по себе, а от того, как именно его «услышат» в
Советском Союзе.
А Советский Союз ясно
дал понять, кого собирается «слушать»
В январе 1944 года в Варшаве было объявлено о формировании Краевой рады
народовой, заявившей о себе как о парламенте будущей Польши. Рада была
создана по инициативе ППР, однако в ее состав были включены также
социалисты, а в последующем и члены других левых и демократических
партий. Уже в январе 1944 года члены рады заявили о признании «линии
Керзона» как основы для восточной границы Польши. То есть признали
территориальные изменения 1939 года в пользу СССР.
После вступления
советских войск на территорию Польши было объявлено о создании в Хелме
(первый польский город к Западу от «линии Керзона», освобожденный
советскими войсками) Польского комитета национального освобождения
(ПКНО), также сформированного коммунистами, но включающего в себя
представителей иных партий. Комитет был немедленно признан Советским
Союзом в качестве временного органа власти, представляющего польский
народ.
Структуры независимой от СССР Армии
Крайовой попытались в складывающейся
обстановке как-то заявить о себе. В
Вильнюсе и во Львове представители
АК пробовали брать под контроль города перед приходом советских войск
(Вильнюс даже был освобожден в ходе совместной операции АК и частей
Красной Армии) и встречать их как представители «польской
администрации».
Никакого впечатления на советские войска это не
производило. Членам АК предлагалось записываться в Войско Польское (так
к этому времени назывались разросшиеся части под командованием
Берлинга). Отказывающихся арестовывали.
Стало понятно, что обозначить свое присутствие в Польше можно лишь
действительно громкой акцией, которая будет заметна и в Москве, и в
Лондоне. Так было принято решение о
восстании в Варшаве.
Кровь Варшавы
Варшавское восстание — очередная трагическая страница в военной истории
Польши, ставшая символом бессмысленного героизма. По своей сути оно мало
чем отличалось от акций в Вильнюсе или во Львове. Командование АК и
представители лондонского правительства Польши решили освободить
польскую столицу своими силами до прихода Красной Армии, с расчетом, что
Варшава — это не то что города на былых окраинах государства и с
властью, установленной в польской столице, так или иначе придется
считаться всем.
О законности самого такого желания спорить, вероятно, не следует,
структуры АК и группы, связанные с лондонским правительством,
пользовались безусловной поддержкой польского общества и «если бы не
Советский Союз», у коммунистических властей в Польше не было бы никакого
шанса.
Варшавское восстание и должно было создать условия, в которых это
«стало бы очевидно всем».
Правда, пытаться действовать так, будто Советского Союза не существует,
в тот момент, когда его армии подходили к Висле, было по меньшей мере
рискованно.
Иными словами, восстание стало яркой демонстрацией своего существования
перед тем, кто предпочел бы ничего не замечать. Это во многом определило
его судьбу. Это же создает сложности в его оценке — к героизму здесь
примешиваются политика и циничный расчет, как с польской, так и с
советской стороны.
Варшава восстала 1 августа 1944 года
Выбор дня был обусловлен тем, что,
по расчетам командования АК, в ближайшие дни должно было начаться
советское наступление на Варшаву. Это «по расчетам» значило лишь то, что
с советским командованием эта крупнейшая акция в прифронтовой полосе
согласована не была. Иными словами, восстание стало сюрпризом. Таким же
«сюрпризом» для восставших стало то, что советское наступление под
Варшавой не началось. Вскоре первые успехи восставших сменились
неудачами. К городу подошло крупное немецкое подкрепление, районы
восстания были рассечены, и началась героическая история обороны
Варшавы, постепенно давимой немецкой военной машиной.
Вопрос о том, могла ли Красная Армия помочь восставшим, разумеется,
имеет право на существование. Однако об этом пусть спорят те военные
историки, которые любят переигрывать за полководцев прошедшие сражения.
Повторим, что восстание не было согласовано с советским командованием и
в таких условиях последнее было свободно от каких-либо обязательств. Что
же касается героизма защитников и разрушаемого немецкой бомбардировкой
города, то можно представить, сколько горящих городов видали к тому
времени перед собой советские войска.
Некоторая помощь восстанию со стороны Советского Союза
была оказана была оказана.
Начиная с 13 сентября, когда положение восставших стало уже критическим,
советская авиация сбрасывала над территорией Варшавы оружие, боеприпасы
и медикаменты. В середине сентября польские части
Берлинга несколько раз
пытались закрепиться на западном берегу Вислы. При этом сами
руководители варшавского восстания относились с большим подозрением к
помощи с востока. В частности, во время десантной операции
Берлинга
никакие отвлекающие операции со стороны повстанцев не предпринимались. А
позже, накануне капитуляции, АК отвергла любую помощь со стороны
просоветской польской армии, предлагавшей эвакуировать часть варшавского
населения на восток.
Все это, впрочем, отнюдь не отменяет того, что восстание было
героическим усилием Армии
Крайовой — и прежде всего молодежи, подросшей
в оккупации и желавшей отомстить за все испытанные унижения, а поражение
восстания — тяжелой травмой и крушением идеалов.
Потери повстанцев в ходе восстания оцениваются в 10 тысяч человек
убитыми и 7 тысяч пропавшими без вести. Гражданского населения, не
принимавшего участия в боях, погибло неизмеримо больше — от 120 до 200
тысяч.
Вокруг подсчета жертв восстания споры до сих пор не закончились. В
историографии коммунистического периода эти потери значительно
завышались — сначала было принято говорить о полумиллионе погибших,
затем долгое время фигурировала цифра 250 тысяч человек. Некоторые
современные польские исследователи склонны считать это сознательной
политикой, так как большие цифры должны были свидетельствовать о тяжелой
цене, которую заплатили поляки за авантюру АК. Впрочем, желание
пересмотреть прежние статистические данные времен
Второй мировой и найти
умысел в завышении или занижении каких-то цифр — одна из заметных
тенденций в исторических и особенно околоисторических кругах во всем
мире. В любом случае многократное превышение гражданских жертв над
боевыми потерями сомнению не подвергается.
Шаткие договоренности
После поражения восстания вопрос о том, кто будет осуществлять власть на
освобожденных территориях Польши, уже не стоял. Но послевоенный порядок
в Европе предстояло обсудить на Ялтинской конференции. Именно ее принято
расценивать как место, где Польша была отдана на «растерзание» Сталину.
Польша действительно была отнесена к советской зоне влияния. Однако на
тот момент это не означало, что Советский Союз имел право делать в
Польше все, что угодно. Не говоря уже о том, что понятие «что угодно»
возможно лишь в отвлеченных мечтаниях, а не в сложнейших реалиях
послевоенной Европы. Сталин действительно заявил в
Ялте, что в Польше
уже есть свои представители власти, пользующиеся поддержкой населения, а
потому считать законным правительством Польши эмигрантское правительство
в этих условиях бессмысленно.
В 1945 году действительно сложно было говорить о законности или
незаконности любых эмигрантских властей. Союзники лишь пожелали, чтобы
подконтрольные ППР властные структуры и «лондонцы» как-то
«договорились». Против этого Сталин не возражал. Тем более что признание
новой власти в Польше со стороны Запада отвечало интересам СССР.
Одновременно, как известно, в Ялте была достигнута договоренность о том,
что Польша получит существенные приращения на Западе и широкий выход к
морю за счет германских земель. Немецкое население с этих земель
предполагалось полностью выселить. Известно, что на современных западных
границах Польши настоял именно Сталин, поскольку союзники, не возражая
против расширения границ в целом, хотели сделать их более скромными,
опасаясь наплыва столь большого количества беженцев в Германию, — весьма
характерно, что само выселение немцев казалось чем-то само собой
разумеющимся, нормальным последствием войны.
Договоренности между ПКНО и представителями Лондона были достигнуты на
переговорах в Москве. В июне 1945 года бывший глава эмигрантского
правительства, представитель Крестьянской партии (Строництва людового)
Миколайчик получил пост вице-премьера и министра сельского хозяйства и
по делам аграрной реформы во Временном правительстве народного единства.
Главой правительства стал социалист Эдвард Осубка-Моравский. Иными
словами, первые послевоенные годы коммунисты не были всевластны и не
демонстрировали своего всевластия.
29 июня новое правительство Польши было признано западными державами.
Сторонники Миколайчика получили возможность создать собственную партию
(Польске строництво людове, ПСЛ) и легально вести агитацию. Действовали
в Польше и некоторые другие оппозиционные партии, в частности Строництво
працы.
Так начиналась новая, послевоенная история Польши. Трудно сказать, в
каком соотношении новая Польша находилась с довоенной. Слишком многое в
ней стало другим. У государства были не просто новые, а принципиально
новые границы. Кроме того, изменился состав населения. Во многом по
инициативе Сталина на территории Польши была ликвидирована национальная
чересполосица. С присоединенных к Польше земель выселены немцы. Число
принудительно депортированных оценивается в 2,2 миллиона человек (около
миллиона прежних жителей этих земель были признаны «автохтонным»
польским населением и получили польское гражданство).
На востоке Польши происходил «обмен» населением с
Украинской ССР — все
проживающие на территории Польши украинцы отправлялись в пределы
Советского Союза, а взамен на территорию Польши в
добровольно-принудительном порядке переселялись поляки. Сейчас можно
спорить о жестокости проводимых тогда действий (желающие могут
обратиться к произведениям Гюнтера Грасса), но нельзя не признать, что
такое взаимное переселение народов оказалось одним из самых эффективных
решений национального вопроса в истории.
Во всяком случае, сейчас в
Польше, которую прежде лихорадило от самых разных национальных вопросов,
братья Качиньские с их выраженной германофобией и русофобией кажутся в
большей степени «приветом из прошлого», чем современной тенденцией.
Финал «народной демократии»
Первые послевоенные годы были попыткой найти какой-то «способ
сосуществования» между старой и новой Польшей. Временное правительство
не было коммунистическим, осуществляемые социальные преобразования тоже
не были курсом на всеобщее обобществление. До начала
холодной войны и
конфликта Сталина и Тито в Польше, как и в остальных странах Восточной
Европы, действительно проводилась не столь грубая идеологическая
политика, коммунисты нигде не занимали все политическое поле, так что
слова о «народной демократии» на тот период не были совсем уж пустым
звуком.
Но период этот был совсем недолгим и едва ли успел отложиться в
национальной памяти. Кроме того, полный контроль коммунистов над
силовыми структурами, особенно над органами безопасности, делал рамки
политической свободы достаточно узкими. Вскоре же отношения СССР и стран
Запада испортились, в ход вступили соображения другого порядка.
Советскому Союзу понадобилось установление в Восточной Европе надежных и
полностью лояльных ему режимов. Восточноевропейские страны стали
довольно быстро приводить к «общему знаменателю».
В конце 1945 года представители ППР могли делать ПСЛ предложение
законодательно оформить раздел мандатов в новом Сейме. За ПСЛ, в
частности, предлагалось закрепить 20−процентную квоту. Данное
предложение не вполне вписывается в классические представления о
демократии, но, во всяком случае, оно предполагало отведение ПСЛ
определенной ниши и сохранение за ней возможности как-то влиять на
происходящее в стране. Тогда Миколайчик, однако, чувствовал уверенность
в силах партии и согласился вести разговор лишь о 70−процентной квоте. В
дальнейшем о таких шансах речи уже не было. Представители ППР резко
дистанцировались от Миколайчика, обвинили его партию в связях с врагами
Польши.
Партии, пожелавшие договориться с ППР, были объединены в Демократический
блок (помимо ППР в него вошли ППС, а также Крестьянская и
Демократическая партии). Становилось понятно, что именно этот блок под
началом ППР видится основой новой политической системы. Места для ПСЛ в
ней оставалось все меньше.
Выборы в Законодательный сейм, который должен был установить основы
нового строя, были назначены на январь 1947 года. К этому времени на ПСЛ
уже начали навешивать всех собак, хотя базовые договоренности еще
соблюдались, Миколайчик сохранял пост вице-премьера, а его партия
участвовала в выборах. Но к той поре новые власти уже позволяли себе
неприкрыто использовать против ПСЛ государственную машину — часть
кандидатов от партии была арестована, арестовывались и распускались
первичные ячейки, партийные собрания разгонялись «неустановленными
лицами». Это даже заставило Миколайчика обратиться с письмом к Сталину
(оставшимся, впрочем, без ответа).
Едва ли тогда, в условиях противостояния Советского Союза с западным
миром, что-то могло обеспечить оппозиции реальное влияние на польскую
политику. Согласно объявленным результатам выборов, Демократический блок
получил 80% голосов. ПСЛ — около 10% (по данным современных польских
исследователей, в действительности большинство голосов получила ПСЛ).
Вскоре после обнародования результатов Миколайчик предпочел бежать из
страны в грузовике английского посольства. Вслед за тем легальная
оппозиция новым властям была ликвидирована. В Польше установился
коммунистический строй.
История со сфальсифицированными выборами, разумеется, указывает на то,
что полным доверием польские коммунисты в стране не пользовались. Но и
говорить, что в 1947 году они полностью были лишены поддержки, также не
приходится. С новой властью напрямую ассоциировалось присоединение новых
земель. Социальные преобразования, особенно национализация крупной
собственности, послевоенное строительство (в частности, восстановление
Варшавы) тоже воспринимались вполне позитивно. Да и вообще — закончилась
тяжелая война, начиналась новая жизнь, а в такой ситуации находиться в
тотальном неприятии новых властей и новых порядков просто невозможно.
Однако на эти чувства накладывались все травмы и потери, которые понесло
польское общество начиная с 1939 года. Накладывалась цепкая память
старых польских элит, а также общее ощущение, что новая власть была все
же установлена с помощью восточного соседа, — это было довольно
существенно в стране, где независимость от России и Германии была
главным пунктом национальной идеи.
Источник
Польша
www.pseudology.org
|