Лазарь Моисеевич Каганович Памятные записки Глава 03-2. 1917-й год. Прифронтовая полоса Западного фронта В пути следования нашего эшелона командир маршевой роты держал меня на строгом режиме, не выпуская меня даже на прогулку, не допуская ко мне никого из маршевой роты, особенно коммунистов. В маршевую роту, наскоро сформированную в Саратове, «в пожарном порядке» включили многих большевиков — более 20 человек. Естественно, что их, солдат, волновало моё положение, они неоднократно подавали протесты командиру, но это ни к чему не привело.   Наоборот, после каждого протеста он еще больше ухудшал мой режим Если в первые дни мне давали газеты, то потом перестали; книг мне не давали. В теплушке, приспособленной под подвижную гауптвахту, куда сажали проштрафившихся, было досками отделено отдельное «купе» для особо важных «преступников» — вот в этом маленьком «купе», которое я назвал «деревянным мешком», по ассоциации с проклятой памяти «каменным мешком», я проехал до Гомеля. Кормили плохо, даже хуже, чем всех солдат; кипятку и то не хватало, а сахару и подавно, свечей или лампы у меня в «купе» не было, а естественный свет попадал в вагон, особенно в мой «мешок», очень скудный, так что если бы мне и давали книги, то читать их было бы невозможно. Хотя все это портило настроение, но я чувствовал себя бодро, а главное — оптимистически-уверенно. Естественно, что в эти дни я много думал, обозревая мысленно все события, особенно последнего месяца, и приходил к еще большей уверенности в великой силе идей и политики нашей партии — могучего ленинского прожектора, освещающего миллионам верный путь борьбы за Победу революции и социализма. Даже в моём изолированном положении я получил возможность общаться с одним человеком и проверять на нём свои думы о силе ленинских идей и политической линии. Человеком этим оказался не кто иной, как помощник командира роты — унтер-офицер Архипов, который, выполняя свои служебные обязанности, навещал меня. Он был из тех эсеров, которые колебались «влево», и охотно поддавался на беседы. Он вначале даже сам просил. «Вы, — говорил он, — я вижу, хорошо знаете крестьянскую жизнь и нужды деревни, а они сейчас очень велики, эти нужды, не откажите побеседовать со мной». С этого началось, а там лиха беда начало. Имея опыт бесед с солдатами, я спокойно, не торопясь начал с истории, которую он, конечно, мало знал, и подводил его к текущему моменту. Пользуясь своим положением, он стал частым гостем у меня, и я почувствовал, что и из этого эсера-унтер-офицера можно сделать если не большевика, то, во всяком случае, сочувствующего. Эшелон наш двигался черепашьими темпами — сказывалась железнодорожная разруха. Времени было много, и я его с пользой употребил на распропагандирование Архипова, который, подъезжая ближе к Гомелю, мне сказал: «Вижу я, что Правда ваша, большевистская, является и Правдой крестьянской, что эсеры действительно отступили от своей программы «Земля и воля». Буду продвигаться к вам, большевикам, думаю, что дойду до вас быстрее, чем наш эшелон продвигается». В качестве «первого взноса» он мне доверительно сказал: «В роте у нас идёт буза: во-первых, отправляли нашу роту в каком-то особо срочном порядке, так что даже белье не сменили, обмундирование старое, рваное, в эшелоне плохо с питанием, на станциях даже кипятку нет, больных некуда девать; во-вторых, волнуются солдаты за вас, требуют изменения режима и допуска вас для беседы с ними, предъявляют требования к командиру, а он, этот дворянчик, хорохорится, пробует строгость наводить, а ничего не получается. Я, как его помощник, ему советовал изменить отношение к вам, а он мне в ответ знаете что сказал: «Он, Каганович, член Всероссийского бюро военных большевиков, которые заговоры учиняют, я везу его «при особом пакете» как государственного преступника, а там уж разберутся, как порешить его судьбу». Узнал я, — сказал Архипов, — что он не только мне, но и некоторым другим то же самое говорил. Солдаты об этом узнали, и это подлило еще больше масла в огонь». Я его поблагодарил за информацию и просил допустить ко мне Булкина, Петрова или одного из них; он обещал и выполнил свое обещание. Товарищи Булкин и Петров были очень рады встрече со мной и подробно мне доложили обо всем, что происходило за это время в эшелоне, и всеобщие новости по газетам. Положение в роте, говорили они, напряженное, все ждут каких-то перемен, рвутся к активным действиям. Я им дал совет: сдерживать наиболее ретивых, не допускать стихийных, случайных выступлений, памятуя указания Всероссийской военной конференции, не давать повода для провокаций. Необходимо еще учесть, что Гомель — это уже зона корниловской Ставки, поэтому командир так себя нагло ведет. Это не значит, что надо отказываться от предъявления требований по пище, обмундированию, лечебной помощи и тому подобное. Политически ведя со всей остротой нашу агитационно-разъяснительную работу, на провокацию не поддаваться. Не надо также, говорил я, заострять вопрос обо мне, все равно командир ничего не изменит в моём режиме, который, видимо, ему был предписан в Саратове и усугублен условиями зоны Ставки. Товарищи Петров и Булкин согласились с моими советами и обещали принять все необходимые меры через ячейку. Я просил Петрова по прибытии в Гомель тотчас же отправиться в Полесский комитет и сообщить обо мне руководящим товарищам. Когда эшелон прибыл на станцию Гомель, там атмосфера была накалена до крайних пределов. Станция была забита многочисленными эшелонами и одиночными солдатами, питания не было, кипятку и того не хватало; солдаты бушевали, проходили бесконечные бурные митинги. Нескольких офицеров, выступивших по-корниловски, угрожавших расправой с солдатами, как с бунтовщиками, солдаты избили. Не остались в стороне от событий на станции и солдаты нашего эшелона, хотя под влиянием большевиков в физическую драку не влезали. Когда солдаты других эшелонов узнали от наших солдат про меня, они направились к нашему эшелону и потребовали от командира разрешить мне выступить на митинге. После отказа они сами оттеснили караульных и выпустили меня. Выступив на митинге солдат, я рассказал, чего добиваются большевики и их вождь Ленин, но не успел закончить свою речь, так как к этому моменту налетел прибывший на станцию ударный карательный отряд начальника гарнизона, который начал «усмирять бунтующих». Развернулась боевая драка врукопашную, с саблями и со стрельбой   Солдаты нашего эшелона окружили меня тесным кольцом и при помощи железнодорожников вытащили из этой свалки в направлении к железнодорожному депо, где при помощи замечательного большевика тов. Якубова меня приютили и оградили от казаков и офицеров. По моей просьбе тов. Якубов связался с Полесским комитетом партии, который немедля прислал за мной товарищей Лобанкова и Лапика — двух активистов-солдат, которые благополучно доставили меня в Полесский комитет. Там меня радушно, радостно, по-дружески встретили товарищи Агранов и Хатаевич. Оказалось, что еще до моего прибытия в Гомель Полесский комитет был предупрежден товарищем Мясниковым, руководителем минских большевиков, которому из Петрограда ЦК партии, узнав о моём аресте и отправке с маршевой ротой на Западный фронт, поручил установить моё местонахождение и принять все возможное и необходимое для моего освобождения и обоснования (легально или нелегально) в Могилёве или в Гомеле. Товарищи Хатаевич и Агранов мне говорили, что они очень рады моему прибытию, что у них большая нужда, что и для Могилёва лучше будет, если я буду работать «на Могилёв» из Гомеля. Естественно, что мне придется на некоторое время (сколько — это видно будет) перейти на нелегальное положение. Но они сделают все возможное для ликвидации обвинений солдат и меня, и им удастся преодолеть трудности и легализовать меня через военную секцию Совета. Я им сказал, что согласен с этим, но прежде всего меня волнует вопрос, что происходит с солдатами-большевиками моей роты. Оказалось, что, хотя, как я уже сказал, наша маршевая рога вела себя сдержаннее других, её, как прибывшую из Саратова «меченой» как большевистскую, взяли под особый «обстрел». Кончилось тем, что её расформировали, большую её часть направили на знаменитый гомельский Распределительный пункт, а часть солдат-большевиков арестовали. Меня, конечно, искали, но найти не смогли: я был помещен в надежной квартире одного сапожника, товарища Каминского — конспирации мы научились еще до Керенского, при царе. Товарищи из Полесского комитета Агранов, Хатаевич и Лобанков, работавший в солдатской секции Совета, энергично и находчиво искали путей моей легализации. Они организовали давление солдат снизу на солдатскую секцию Совета, настойчиво добивались содействия в этом наиболее лояльных деятелей солдатской секции Совета. Надо отдать справедливость, что нам в этом деле оказал известную помощь П.А. Богданов. Он хотя и был одним из руководителей так называемой объединенной организации меньшевиков и бунда, но он ранее был большевиком и, видимо, сохранил нечто большевистское в своей душе. (Он потом, после Октябрьской революции, вновь вступил в нашу партию и по доверию партии работал Председателем ВСНХ РСФСР). Кончилось тем, что сняли обвинение о моём непосредственном участии в событиях на станции Гомель. Что касается ареста в Саратове, то конкретных следственных обвинительных материалов не было, а мой арест в Саратове был просто актом политической расправы. Арестованных солдат освободили. Явившись на Распределительный пункт, я был восторженно встречен солдатами нашей роты. При выборах в Совет рабочих и солдатских депутатов я был избран в Гомельский Совет и получил легальную возможность приступить к выполнению поручения Центрального Комитета партии и его Военного бюро, данного мне товарищами Свердловым и Подвойским в беседе после окончания военной конференции, — к самой работе во фронтовой полосе Западного фронта, а главное — в Могилёве и Гомеле. Сотни наших докладчиков, ораторов из простых рабочих и солдат были разосланы по частям, близлежащим деревням, предприятиям, от больших до самых маленьких, а также на улицы и площади для бесед, споров и при необходимости для выступлений на импровизированных митингах. На Распределительный пункт — место наибольшего скопления солдат, притом разношерстных и остро настроенных, мы послали специально отобранную группу подготовленных агитаторов-пропагандистов. Можно сказать, что в течение ряда дней наши люди буквально заполонили город, предприятия и воинские части. меньшевики, привыкшие к, так сказать, «парламентскому порядку», не готовились к такой большевистской агитационной «интервенции» и никак не поспевали за нами, а там, где на собраниях и митингах скрещивались шпаги, там наши простые солдатские и рабочие агитаторы своими не внешне ораторскими приемами, а от души сказанными словами клали меньшевистско-эсеровских златоустов на обе лопатки. Между прочим, очень эффективным оказался такой опыт. Бундовцы собирали ряд собраний отдельно еврейских рабочих; не все большевики-евреи умели говорить по-еврейски, поэтому мы заранее отобрали группу большевиков-евреев, умеющих выступать по-еврейски, и направили их на эти собрания, на которых они выступали с большим успехом. На некоторых из этих собраний, где выступали бундовские вожди, после них вдруг выступает большевик по-еврейски и корит бундовского вождя всеми острыми словами, которых немало и в еврейском жаргоне. Чтобы понять произведенное этим впечатление, необходимо знать, что бундовцы распространяли клевету, что большевики вообще против еврейского языка, а тут вдруг официальный большевистский оратор кроет их по-еврейски.   Рабочим это нравилось, и они хорошо реагировали на это Мы, однако, вполне понимали и сознавали, что это еще не та большевизация Совета, какую осуществили питерские большевики принятием Петроградским Советом 31 августа резолюции о борьбе за переход власти к Советам. Мы отдавали себе ясный отчет в том, что Гомельский Совет еще не тот орган, который нужен для революционного наступления, тем более учитывая особую сложность положения в Гомеле и Могилёве, как зоны Западного фронта и Ставки Верховного Главнокомандующего. Но мы видели, что лед тронулся и что именно теперь от нас требуется особенно энергичная работа в массах для завоевания прочного большинства в Совете. Здесь необходимо коротко рассказать о Распределительном пункте в Гомеле, который имел свои революционные традиции. Я уже выше говорил о восстании в Распределительном (что одно и то же, что и «пересыльный») пункте в 1916 году. Этот же Распределительный пункт впоследствии, в 1917 году, причинял немало беспокойств властям Керенского и социал-соглашателям. Уже в августе солдаты Распределительного пункта начали выступать против властей не только по причинам их плохого обустройства, но и против общих приказов об отправке их, как они заявили, продолжать и затягивать империалистическую войну. В Гомель был направлен Северский полк 5-й Кавказской дивизии для «усмирения». Но полк этот сам оказался не столь надежной опорой Керенского. Он никаких «усмирительных» действий не предпринял. Часть солдат Северского полка сама сочувствовала солдатам Распределительного пункта, и, если бы их не отправили из Гомеля, они бы, возможно, сами присоединились к «бунтовщикам» Распределительного пункта. Во время корниловщины Распределительный пункт занимал революционные боевые позиции; некоторые солдаты переходили в Красную гвардию, а унтер-офицеры охотно помогали нам обучать рабочих военному строевому искусству. В начале сентября на общем митинге Распределительного пункта солдаты приняли резолюцию с требованием немедленной передачи военно-полевому суду генерала Корнилова и казни его. В резолюции требовалось, чтобы Временное правительство было ответственно перед Советами. Было требование сохранения созданных вооруженных рабочих дружин (Красной гвардии). Мы имели на этом Распределительном пункте партийную ячейку, но, надо признать, она была слаба для руководства такой большой массой солдат, да еще, можно сказать, дезорганизованных, среди которых подвизались наряду с революционными и далеко не революционные, а даже авантюристические, анархические и черносотенные элементы. Все же нам удавалось в течение сентября направлять их движение в правильное политическое русло. Однако на Распределительном пункте вновь развернулась, как вначале говорили ребята, «буза». Но «буза» эта была серьезная, опасная и изготовлена провокаторами с двух сторон: с одной стороны, провокация военных властей, точнее корниловцев, опиравшихся на черносотенные элементы, с другой стороны, анархиствующих, появившихся и активизировавшихся из среды самих солдат Распределительного пункта. Судя по их поведению, они были связаны с первыми провокаторами, из военных властей, стремившихся вызвать «бунт» и получить основание для всамделешного его усмирения. Да и не только усмирения бунтующих солдат, но и чтобы получить повод для разгрома Полесской большевистской организации и Совета, принявшего большевистскую резолюцию о войне и мире. С провокационной целью корниловцы из военного командования пошли на контрреволюционную меру установления «порядка» на Распределительном пункте вооруженной силой: 21 сентября Распределительный пункт был окружен вооруженными силами, среди которых были и казаки. Это, естественно, спровоцировало и без того возбужденных солдат Распределительного пункта к новому выступлению. Действовавшая на пункте группа черносотенцев во главе с неким Чумаковым, а также группа, объявившая себя анархистами, призвали солдат пункта выйти на демонстрацию с черными анархистскими флагами (которые тут же откуда-то появились, то есть были заранее заготовлены) и тут же приговаривали: «А там уж мы погромим их — и город, и власти, и Совет». Мы, большевики, решительно протестовали против провокации с окружением пункта вооруженной силой. Наша партийная организация развернула свою агитацию среди солдат пункта, призвав их к организованности и выдержке, но обстановка сложилась такая, что верховодили темные элементы, которые вначале не затрагивали большевиков, а потом начали выступать и против большевиков. Совет послал туда на митинг своих представителей: Червоненко — руководителя военной секции (меньшевик); Цветаева — военного врача, одного из руководителей правых эсеров в Совете; Ветчинкина — меньшевика-офицера, а также большевика Гиндина и других. Митинг проходил крайне бурно, длился чуть ли не целый день   Выступали все «новые» вожаки (кстати, все они, в том числе и черносотенцы, называли себя анархистами). Представителям Совета не давали говорить. Червоненко насильно стащили с трибуны и избили, Ветчинкин и не пробовал выступать. Цветаеву, который обладал вкрадчивым «ласковым» тоненьким голоском, удалось коротко выступить — ему провокаторы дали договорить. Он жульнически изобразил дело так, что болыиевики-де виноваты в затягивании войны; если бы, мол, не их «разлагающая» работа, «наша», мол, русская армия давно разбила бы немцев, и войне конец. Когда товарищ Гиндин, выступив, попытался опровергнуть эти утверждения Цветаева, ему не дали говорить. черносотенные вожаки даже дали команду арестовать его, а их сподручные начали кричать: «Расстрелять его». Всем другим, пытавшимся выступить, в том числе и большевикам, та же группа не давала говорить, избивая их. В Совете и мы в Полесском комитете получали частые донесения «с фронта». Когда уже на пункте начали подготавливаться идти в город под черными знаменами, чтобы, как они говорили, «пощупать», то есть погромить его, в Полесский комитет прибежали напуганные члены президиума Совета с просьбой, чтобы Каганович поехал на пункт. Посовещавшись с товарищами, мы в Полесском комитете решили, что мне надо ехать. Бывшие тут же товарищи Ланге и Лобанков изъявили желание поехать со мной — для помощи и, как они сами сказали, для обеспечения безопасности. Скоро мы на коляске Совета подъехали к пункту. Из информации мы уже знали, что, в то время как основная масса солдат возмущена своим тяжелым положением и искренне протестует против него, небольшая группа бандитов и агентов контрреволюционной Ставки провоцирует «бунт» и погром в Гомеле, чтобы воспользоваться этим для разгрома беспокойного революционного Распределительного пункта и вообще «навести порядок» в Гомеле. В первую очередь — раздавить Полесскую большевистскую организацию.   Мне уже пришлось видеть немало массовых выступлений солдат, например в Саратовских пулеметных полках, да и в Петроградском пулеметном полку тоже было жарко. Там не было провокаций, а были, хотя и с повышенной температурой, но нормальные, действительно революционные выступления. Здесь же, в Гомеле, революционно настроенный Распределительный пункт был доведен провокацией с присылкой вооруженных солдат, окруживших Распределительный пункт, до крайней степени возмущения, чем воспользовались заранее подготовленные группы провокаторов. черносотенцы и группа, называвшая себя анархистами, пытались повести массу за собой на изолированный бунт и погром.   Зная то, что говорилось на митинге, я, конечно, очень волновался, но главное — я искал правильный подход в своей предстоящей речи, чтобы с первой же минуты завоевать внимание, чтобы меня слушали, чтобы отвратить их от вредного для революции и для них пагубного шага — шествия под черными знаменами, на который их тянут провокаторы — корниловцы из Ставки. Пробравшись к центру, где находилась большая бочка, служившая трибуной, я воспользовался первым же моментом, когда она освободилась, и быстро вскочил на нее. Не давая передышки, я во весь голос выкрикнул: «Вы знаете, кто перед вами выступает? — Я выждал секунду, пока воцарилось известное затишье. — Перед вами выступает представитель партии Ленина — член Всероссийского бюро военных большевиков». После маленькой паузы я почувствовал, что эта многотысячная, волнующаяся аудитория будет меня слушать. Помню, что вначале я не разворачивал обычные темы политических выступлений, а начал с их тяжелого положения   «Большинство из вас, — сказал я, — уже прошло тяжкую долю солдата в окопах, где солдат доведен до крайней степени нечеловеческой жизни. Измученные за три года войны, обовшивевшие, голодные, разутые, плохо вооруженные, изувеченные физически и душой, болеющие за свою страдающую семью, вы должны и теперь по приказу господ капиталистов и помещиков Рябушинских, Родзянко, Пуришкевичей и их защитников — эсера Керенского и меньшевика Церетели, идти вновь в наступление и проводить четвертую зиму в окопах. А для кого? Для империалистов России, Англии, Франции и Америки — они против мира. Меньшевики и эсеры им помогают. Они лгут, когда произносят слова о мире, они предали народ, крестьян, солдат и рабочих.   Это они показали и сегодня, когда дали согласие на подлую провокационную присылку сюда вооруженных солдат. Только Ленин, только большевики говорят вам Правду, они указывают единственный правильный выход из войны — не речами болтунов, не разрозненными выступлениями отдельных частей по призыву случайных личностей и «субъектов» и «субчиков», а единым организованным политическим действием. Завоеванием власти рабочих, солдат и крестьян — власти Советов можно завоевать мир, окончить войну и построить новую жизнь. Своекорыстные люди неизвестно с какой целью хотят использовать ваше законное, справедливое возмущение настрадавшихся людей и увлечь вас не под красными знаменами революции, а под какими-то черными знаменами на неправильный путь случайного, неорганизованного выступления в одиночку, отдельным отрядом для разгрома корниловцами вашего выступления. Не поддавайтесь на эти сомнительные подсказы!   Помните, что это дает повод корниловцам к кровавой расправе во вред революции. Вы хотите демонстрацию. Но руководить демонстрацией, если она революционная, может только партия большевиков. У вас нет другой партии, кроме партии Ленина, которая борется за немедленную передачу земли крестьянам, за немедленное окончание войны и за власть Советов. Доверяете ли вы этой партии большевиков?» Громогласное «Доверяем» прокатилось по 20-тысячной массе солдат. Анархисты и черносотенцы, которые вначале хотели и со мной проделать то же, что с другими, приутихли, спасовали и ретировались. Я обещал, что Полесский комитет большевиков примет через Совет рабочих и солдатских депутатов все меры для улучшения положения на самом Распределительном пункте с питанием, обмундированием, медицинским обслуживанием и в первую очередь немедленно будут убраны вооруженные солдаты, присланные сюда вроде как для усмирения. Закончил я речь не внесением проекта резолюции, а предложением выбрать и послать делегацию в составе 50 солдат для поездки в Петроград во ВЦИК Советов и в ЦК большевиков с требованием к правительству — раскрыть все тайные договоры, предложить всем правительствам и народам прекратить войну и заключить мир. Доложить ВЦИК, что солдаты не доверяют данному Временному правительству, как помещичье-буржуазному, и требуют немедленного перехода власти к Советам рабочих и солдатских депутатов. Фактически это была хорошая короткая резолюция. Перелом был достигнут, руководство перешло в наши руки, внесенное предложение было принято   С выборами делегации в Петроград получились затруднения ввиду того, что названных оказалось несколько сот человек. Тогда решили, чтобы все названные собрались и из своей среды выбрали 50 человек, но тут же самими солдатами было внесено предложение сейчас, на митинге, избрать председателя делегации. Был назван единственный кандидат — выступавший член Всероссийского бюро военных организаций большевиков Л.М. Каганович, который и был избран. Таким образом, опасное событие, которое могло иметь плохие последствия, было ликвидировано — солдаты остались верны революции и руководству нашей партии. Это была серьезная наша, большевистская Победа. Вооруженные силы, присланные провокаторами, были буквально в один час убраны. Полесский комитет активно проводил через Совет все меры по улучшению положения на Распределительном пункте, в том числе в благоустройстве бараков, медицинском обслуживании, питании, обмундировании. Военными властями с участием большевиков были рассмотрены все индивидуальные жалобы, заявления, просьбы солдат. Надо сказать, что влияние и авторитет Полесского комитета резко поднялись, и в Совете даже соглашатели делали все, что нужно было, для выполнения данных нами обещаний. Что касается делегации в Петроград, то председатель Каганович Л.М. не мог в то время выехать ввиду сложной обстановки в самом Гомеле. На собрании названных на митинге солдат было выделено 50 делегатов наиболее авторитетных солдат, которые выехали в Петроград для доклада в ЦК нашей партии и ВЦИК Советов. Об этих событиях мы рассказали на основных ячейках, особенно в воинских частях. Они выделили своих товарищей для поддерживания постоянной связи с Распределительным пунктом и осуществления своего рода «шефства» (если употреблять позднейший термин, которого тогда еще не было). Рабочие и население Гомеля выражали свое удовлетворение ролью Полесского комитета большевиков в этом деле. Можно полагать, что это имело известное влияние при выборах в Учредительное собрание. Полесский комитет обсудил итоги этой «истории» и сделал соответствующие самокритичные выводы для дальнейшей работы. Полесский комитет, в противоположность меньшевикам и эсерам, не оценивал эти события как антиреволюционные явления. Даже в том извращенном виде, как они проявились, они выражали революционный протест и возмущение солдат против господствующей тирании империалистов и их лакеев. Особенно показательным был тот важный факт, что солдаты, даже будучи в состоянии возбуждения, подогреваемого антиреволюционными элементами, пошли за большевиками и выразили доверие нашей партии, нашему Ленину! Хотя во всем Гомельском гарнизоне еще оставались воинские части, на которые рассчитывали социал-соглашатели, главные части в октябре в большинстве своем шли за нами — большевиками. К воинским частям, на которые мы опирались, прибавились оружейные мастерские, которые ранее занимали колеблющиеся позиции; усилились наши позиции в Псковском драгунском полку; по вопросу о резолюции Совета о мире социал-соглашатели потерпели поражение и в воздухоплавательном парке, в котором они ранее «плавали как рыба в воде», и так далее. По всем данным, которые мы тогда получали из Минска о Западном фронте, видно было, что этот процесс большевизации армии захватил широчайшие массы солдат всего Западного фронта. Отказ солдат целых воинских частей выступать на фронт, а на фронте — идти в наступление стали массовым явлением. К началу октября из солдатских комитетов многих воинских частей изгонялись меньшевики и эсеры, хотя в этой «крепости» они держались довольно долго, не допуская перевыборов даже при принятии солдатами большевистских резолюций. В Гомеле в большинстве воинских частей большевики и сочувствующие им имели большинство. После расширенного пленума Полесского комитета и мер, принятых после событий в Распределительном пункте, наши первичные организации еще более окрепли и овладели успешно руководством политическим движением — революционным подъемом солдатских масс, направляя уже свои усилия не только на агитацию и пропаганду, но и на подготовку их к решительной борьбе, как мы легально выражались, а по существу — к вооруженному восстанию. Одновременно велась повседневная работа, особенно по оказанию помощи солдатами Полесскому комитету по работе в деревне   Для этого они выделяли нам солдатских агитаторов, которых мы посылали в деревню. Они там не только агитировали, но и организовывали беднейших крестьян, разжигали аграрное движение и привозили нам ценнейшие данные о положении в деревне и установленных ими связях. Широким фронтом развернулась работа землячеств среди солдат гарнизона. Армия все более и более большевизировалась, готовясь к революционному бою. Сверяя сказанное, я хочу особо рассказать о забастовке кожевников и сапожников Гомеля. Не потому, конечно, что я питал особые чувства к ним как член этого профсоюза, а потому, во-первых, что она была как раз незадолго до Октябрьской революции и приняла характер всеобщей забастовки, во-вторых, она была связана со знаменитой забастовкой московских кожевников и сапожников и, в-третьих, она была неразрывно связана с нашей идеологической, партийно-политической борьбой с бундом и социал-сионизмом. Итак, в течение сентября шли вначале разрозненные забастовки кожевников и сапожников, которые в половине октября слились во всеобщую забастовку рабочих и сапожников Гомеля. Решающее влияние на это движение имела героическая всеобщая забастовка московских кожевников и сапожников и других профессий, охватившая более ста тысяч рабочих. Московская забастовка носила острый экономический и политический характер и длилась более двух месяцев, с 16 августа до 22 октября 1917 года, то есть почти до Октябрьской революции. Наш Гомельский профсоюз кожевников и сапожников был тесно связан с москвичами, оказывая им морально-политическую и материальную помощь и получая от московских славных революционных кожевников обратное революционное влияние и воздействие на массы гомельских кожевников, условия работы и зарплата которых были такие, что призывы и пример москвичей падали на благоприятную почву и вызывали активность самой массы рабочих. Сколько ни старались меньшевики и особенно бундовцы и другие национал-«социалистические» партии сорвать эти боевые настроения, рабочие кожевники и сапожники боролись единым фронтом пролетариев всех наций. Это было проявлением и Победой на деле большевистского интернационализма над бундовским социал-сионистским, великорусским, белорусским, польским и прочим национализмом. Здесь сказалась та большая работа и энергичная борьба с бундом и социал-сионизмом, которую провел Полесский комитет партии. Не помог бундовцам и приезд в Гомель их златоуста, их лидера, Либера. Этот эпизод заслуживает того, чтобы о нём рассказать. Социал-соглашатели устроили ему пышный приём — торжественное собрание в театре и, кроме того, чтобы продемонстрировать его связь с массами, устроили большое собрание еврейских рабочих, на которое бундовцы постарались собрать свой бундовский кулак. Но мы буквально штурмом двинули туда рабочих большевиков и сочувствующих. Полесский комитет решил по-большевистски встретить вождя бунда Либера и дать идейно-политический бой бунду и социал-соглашателям вообще. На торжественное собрание в театре мы выдвинули для выступления товарищей Леплевского и Приворотского, а на рабочее собрание товарищей Кагановича Л.М. и Якубова. Это было не просто традиционно-полемическое собрание — это было, как бы в Гомельской миниатюре, подведение итога многолетней борьбы большевизма-ленинизма с бундизмом-меньшевизмом. В своей речи, которая была ответом Либеру, я старался исторически, на основе ленинских работ, раскрыть, разоблачить перед рабочими консервативную, реакционную сущность бундизма и неслучайность того, что бунд оказался в социал-реакционном лагере пособников контрреволюционной буржуазии после свержения царизма. Такую же резкую оценку я давал всем социал-сионистским группировкам в еврейском рабочем движении среди евреев. Я начал свою речь с того, что «такой крупный центр еврейских рабочих и, надо признать, бундизма, как Гомель, вправе был получить от такого видного лидера, как Либер, отчет: «Как бунд, называвший себя «рабочей» партией, защищает классовые интересы рабочих?» Но такого ответа вы не получили, потому что гражданин Либер выступал здесь не как представитель партии, называющей себя «рабочей», а как представитель эсеро-меньшевистского блока, поддерживающего реакционное правительство Керенского — правительство буржуазии. Некоторые бундовцы даже гордятся тем, что вот, мол, наши лидеры — Либеры играют «большую роль» в определении политики Временного правительства.   Но сознательные рабочие смеются над их жалкой ролью лакеев и прозвали их «Либерданами» (здесь, конечно, бундовцы подняли большой «хай», но, пошумев, вынуждены были замолчать). Это такая же гордость, как у героев, которых талантливо высмеивал народный еврейский писатель Шолом-Алейхем, когда мещанин-мелкий буржуа гордится тем, что он породнился с богачом, который самого его шпыняет, как лакея, а семью его еще пуще прежнего прижимает и эксплуатирует, а он, мещанин, все же продолжает «гордиться», что вот, мол, где я бываю, с кем дело имею! Бундовцы и их лидеры, в том числе и Либер, породнились с самыми крупными акулами и грязными подонками буржуазного богатого общества, да в придачу еще и помещиками-черносотенцами, и стараются изо всех сил доказать, что они достойные их родственники. Бундовцы и их лидеры докатились до того, что они стали участниками фабрикации обвинений типа черносотенных Бейлиса-Дрейфусовских дел на большевиков. Они вместе с грязными клеветниками подняли руку на большевистских вождей пролетариата, они поддержали (или некоторые в лучшем случае молчаливо восприняли) грязные клеветнические наветы черносотенцев, погромщиков.   Разве вам, всем присутствующим, не знакомы все эти приёмы клеветы и наветов?   Как же вы, гражданин Либер, и ваша партия дошли до жизни такой? Вы докатились до этого потому, что вы вот уже более 20 лет идете вместе с экономистами, с меньшевиками, привязав свою колесницу к буржуазному коню, а он идёт в упряжке с помещичьим черносотенным конем. Если на заре своего зарождения, в конце XIX века, бунд еще заикался о борьбе с буржуазным сионизмом и сыграл известную роль в первичной организации еврейских рабочих для борьбы с капиталистами того периода, больше всего в Польше и Литве, то потом, особенно с начала XX века, бунд становится помехой росту и развитию настоящего революционного рабочего движения. Всей своей немарксистской программой, мелкобуржуазной политической линией бунд мешал большевикам подымать еврейских рабочих, которые по своей социально-классовой природе интернационалистичны, до уровня интернационального рабочего движения, стараясь принижать часть отсталых рабочих до уровня мелкобуржуазно-мещанского национализма.   Вместо осуществления Великого лозунга Великого Маркса «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» бунд повел линию разъединения рабочих разных наций даже внутри одной страны — России, тогда как именно в России, где стояла задача свержения такого сильного врага, как царизм, это единство рабочих всех наций особенно требовалось. бунд направил свои силы на обособление еврейских рабочих от русских и иных так же, как русские, украинские, белорусские и другие социал-националисты, тоже называющие себя «социалистами», противопоставляли себя пролетариям и социалистам других наций в России. До революции 1917 года бунд был в одном лагере с ликвидаторами, отрицая возможность и необходимость второй революции для свержения царизма. Уже тогда была заложена та позорная капитулянтская линия союза с буржуазией, которую после свержения царизма проводил и проводит бунд в составе блока эсеров и меньшевиков. Этот блок предал интересы рабочих, солдат и крестьян всех наций России в угоду империализму, капитализму и помещикам. С чем вы приходите сегодня к рабочим, с каким политическим капиталом, нажитым после революции? У вас нет политических капиталов, вы банкроты, хотя банкротами называют тех, у кого раньше был капитал, а у вас его и не было. Вы в составе эсеро-меньшевистского блока довели до позорного военного июньского наступления, которое принесло новые сотни тысяч убитых, миллионы сирот, вдов, калек. Вы — эсеро-мень-шевистско-бундовский блок — «помогли» доведению страны до хозяйственной катастрофы и не имеете выхода из нее. Вы поддерживаете буржуазию и помещиков, расстреливающих сейчас солдат на фронте. Безработица и голод хватают в городах рабочих за горло — вы вместе с эсерами предали крестьянство, не дав ему земли. А в национальном вопросе? Где выполнение ваших обещаний? Угнетенные нации Финляндии, Украины, Туркестана и другие по-прежнему лишены права на самоопределение, а правительство Керенского с вашего эсеро-меньшевистско-бундовского согласия чуть что принимает решительные контрреволюционные меры. А по еврейскому вопросу вы даже не упоминаете вашу идеализированную всеспаси-тельную национально-культурную автономию. Эта ваша по существу буржуазно-сионистская программа, видимо, вам нужна была для расчленения рабочего класса. Не вышло у вас этого обособления еврейских рабочих от русских и других, потому что большевики, Ленин все время боролись за интернациональное единство рабочих всех наций во главе с самым организованным и мощным отрядом русских рабочих — питерских, московских и других. Теперь каждый еврейский рабочий видит, что, если бы не было интернационального единства рабочих, за которое боролись большевики, не было бы свержения царизма. Разве еврейский рабочий освободился бы от черносотенно-погромного царского строя, если бы славные героические питерские и московские рабочие и солдаты не свергли царское самодержавие? Не реформистско-ликвидаторский путь бунда, не «культурно-национальная еврейская автономия» и изоляция еврейских рабочих, а только единое революционное рабочее движение общероссийского пролетариата всех наций обеспечило Победу в Гражданской войне против царизма и свергло его.   Теперь мы должны свергнуть капитализм, помещиков   И здесь опять мешают социал-соглашатели, в том числе и бунд. Неправду говорил здесь бундовский лидер Либер, что Ленин и большевики вызывают Гражданскую войну — это поддерживаемая российская буржуазия, как французские Кавеньяки в 1848 году, устроила кровавое подавление Июльской демонстрации питерских рабочих и солдат. Это поддерживаемая эсеро-меньшевистско-бундовским блоком буржуазия начала гражданскую войну восстанием Корнилова. Это они расстреливают солдат. А большевики, их вождь Ленин предлагали до последнего периода компромисс на основе мирного перехода власти к Советам и осуществления важнейших задач революции. Это эсеро-меньшевистские, в том числе и бундовские, лидеры отклонили это предложение Ленина и вновь пошли на коалицию, на союз с контрреволюционной буржуазией и этим вызывают Гражданскую войну. Пусть гражданин Либер не смотрит на гомельских еврейских рабочих сквозь старые бундовские очки. Они — эти гомельские рабочие, в том числе еврейские, — за семь месяцев революции выросли, они поднялись на новую высоту, да и жизнь сама учит — «горе научит калачи цти». Спросите еврейских сапожников и кожевников, и они вам расскажут, как еврейские рабочие сейчас пореволюционному бастуют, вместе со всеми русскими, украинскими, белорусскими и другими рабочими борются за право на труд, на новую жизнь, против капиталистов и помещиков, за хлеб, мир, землю и свободу — социальную и национальную. Гомельские рабочие, солдаты и крестьяне без различия наций пойдут единым фронтом против буржуазии, против вас, социал-соглашателей, за власть Советов, за социализм — они пойдут вместе со всеми рабочими, солдатами и крестьянами всей многострадальной России под руководством большевиков и Ленина вперед к Победе!» На собрании никаких резолюций не принималось, но по всему — и по выступлениям, и по реагированию аплодисментами посередине и в конце моей речи, и по последующим отзывам — видно было, что мы, большевики, одержали большую морально-политическую Победу. Либер уехал из Гомеля, как Мальбрук с похода... Но его приезд оказал нам известную «помощь» в том смысле, что в связи с обострением борьбы с бундовцами часть тех еврейских рабочих, которые еще следовали за бундом, начали более ускоренно отходить от них, особенно среди бастующих рабочих, тем более кожевников и сапожников. Либер не успокоил, тем более не повел за соглашательским блоком гомельских еврейских рабочих. Наоборот, после его приезда единая, сплоченная борьба рабочих всех наций еще более обострилась. Оглавление Большевики   www.pseudology.org