Париж, Русская мысль, 1996 Владимир Константинович Буковский Московский процесс Глава 6. Революция, которой так и не было 6. "Германский вопрос" К сожалению, никаких документов об этих решениях у меня нет, да очень может быть, что их нет и в природе. Как мы уже имели случай убедиться на примере подготовки вторжения в Афганистан, самые деликатные решения в Кремле не документировались - в лучшем случае, лежит где-нибудь в архиве бумажка с загадочным постановлением политбюро: "Одобрить предложения т.т. ... Поручить т.т. ... информировать ЦК о проведении этих мероприятий". И гадай, какие такие мероприятия богатого событиями 1989 года имеются в виду? Все, что мы можем сделать, - это попытаться домыслить детали их плана, опираясь на косвенные данные. Так, мы знаем, что разделенная Германия была неприемлема уже Сталину, пытавшемуся в 1947-1948 гг. "воссоединить" её на основе блока восточных коммунистов (переименовавших себя ради этого в Социалистическую единую партию Германии) с западными социал-демократами. По замыслу вождя и учителя, единой Германии полагалось стать нейтральной, демилитаризованной и... социалистической, что открывало путь к мирному захвату Западной Европы при помощи аналогичной операции - "союза" коммунистов и социалистов (об этом, в частности, рассказано в англо-американском документальном фильме "Вестники Москвы", показанном по Би-Би-Си в феврале 1995 года). Проект, однако, провалился, не в последнюю очередь благодаря "плану Маршалла": массированная американская помощь, разряжая социальную напряженность, выбила из-под ног левых сил почву и помогла Европе сделать "капиталистический выбор" вместо "социалистического". ГДР да и остальные страны "соцлагеря" возникли не от хорошей жизни: "железный занавес" был своего рода признанием Сталина в понесенном поражении. Последующие правители СССР - каждый по-своему - пытались от этой проблемы избавиться. "Воссоединить" Германию пытался и Берия (см. книгу Судоплатова), и даже Хрущёв (для чего ему, однако, нужно было сперва добиться признания ГДР Западом). Но планы Берия кончились восстанием в ГДР 1953 года, а планы Хрущёва - строительством стены. К тому же, в сущности, сводилась германская Политика СССР и при Брежневе, когда пытались добиться тех же целей путем "детанта", т.е. опять же - союза с социал-демократами. Как и при Хрущёве, начали с признания ГДР Западом, Хельсинских соглашений, узаконивавших советские завоевания и открывавших путь к дальнейшему "мирному" захвату Европы. А кончили опять "холодной войной" Как я уже писал, стремление сделать Европу "социалистической", поставить на службу дела социализма её промышленный потенциал было главным направлением советской внешней Политики ещё со времен Ленина: от этого зависело и выживание СССР, и успех всего социалистического эксперимента. А ключом к решению этой проблемы всегда была Германия. Особенно это стало актуально в послевоенное время: "воссоединение" Германии на советских условиях - нейтральности, демилитаризации и т.п. - означало конец НАТО, уход американцев из Европы и почти полное господство СССР от Тихого океана до Атлантического С моей точки зрения, нет ничего удивительного или даже оригинального в том, что к этим же планам обратились в момент нарастающего кризиса 80-х Разрабатывавшийся с конца 70-х план поворота к "детанту" уже сам по себе не мог не поставить вопрос воссоединения Германии во главу всего проекта В чем же и была суть "детанта", как не в идее "конвергенции" на базе "союза" левых сил Европы? И как же эту "конвергенцию" осуществлять, если не устранить "железный занавес", прежде всего - Берлинскую стену? Ну, а то, что две Германии не могут существовать без стенки, выяснилось ещё при Хрущёве. С другой стороны, "воссоединение" Германии на советских условиях, последующий развал НАТО и дальнейшая интеграция Европы на принципах социализма и были тем самым "отсутствующим элементом плана", без которого невозможно было стабилизировать новые режимы Восточной Европы, а вся затея с "бархатной Революцией" оказалась бы самоубийственной для СССР Удержать эти режимы под контролем можно было лишь в контексте общеевропейской "конвергенции", не оставлявшей им никакой четкой альтернативы. Даже мятежная Польша никуда бы не делась, имея с одной стороны СССР, с другой объединенную социалистическую Германию, а вдобавок сильно полевевшую Европу, стремящуюся к интеграции под руководством просоциалис-тической еврократии. Конечно, это всего лишь моя догадка, но догадка, основанная на многих косвенных данных. Так, легко заметить, что к 1989 году произведены были дальнейшие кадровые перестановки в советском руководстве, приведшие наверх ещё больше специалистов по внешним делам: например, главой международного отдела ЦК стал Фалин, бывший посол в ФРГ, специалист по Германии; главой всего КГБ стал Крючков, бывший начальник Первого Главного управления (Разведки); куратором всей международной Политики в ЦК стал Александр Яковлев, а целый ряд членов политбюро и секретарей ЦК - уволены в отставку. Похоже, что команда, разрабатывавшая "новое мышление" ещё с конца 70-х, вышла, наконец, на поверхность и заняла ключевые посты. Далее, с конца 1988-го и особенно в 1989 году постоянной темой выступлений Горбачёва стало создание "общеевропейского дома". В то же время произошло и довольно резкое изменение отношения СССР к процессу интеграции Европы: если в 70-х и первой половине 80-х СССР относился к этим процессам весьма подозрительно, а то и крайне враждебно, то к 1989 году это отношение полностью изменилось. Вплоть до 1984 года тогдашний глава разведуправления КГБ Крючков давал своим резидентам в Европе инструкции усиливать проникновение во все структуры Европейского сообщества и противодействовать его дальнейшей интеграции, потому что: Очевидно, что прогресс интеграции Западной Европы, в особенности в военно-политической сфере, противоречит интересам Советского Союза. Однако со второй половины 80-х, по мере дальнейшей интеграции, как политическое направление самого Европейского Сообщества, так и отношение к нему СССР начинает меняться: чем больше социалисты и социал-демократы господствуют в структурах ЕС, тем более благосклонно смотрит на всю затею Москва А к 1989 году создание "общеевропейского дома" становится их общим кличем, хотя, разумеется, ни те, ни другие не Говорят открыто, что этому "дому" предстоит быть социалистическим. Наконец, само по себе падение Берлинской стены и последовавшее за ним воссоединение Германии не было неожиданностью для Москвы и вовсе не подразумевало катастрофы для их "друзей" в ГДР. Создается впечатление, что до определенного момента, по крайней мере до весны-лета 1990 года, все как будто шло "по плану" и никто из них даже не предполагал краха. Паника, судя по тем немногим документам, что удалось увидеть, началась только в марте, в преддверье и после выборов в ГДР, на которых "обновленные" и переименовавшие себя в Партию демократического социализма коммунисты понесли сокрушительное поражение Во время пребывания в служебной командировке в ФРГ с 7 по 12 марта с.г. встретился с Председателем ПДС т.Г.Гизи, который конфиденциально просил передать руководству КПСС следующее, - докладывает заму Горбачёва по партии ВА.Ивашко сотрудник международного отдела ЦК Н.Португалов 13 марта 1990 года - Федеральное правительство в ближайшее время собирается внести в бундестаг законопроект о конфискации у ПДС и передаче в собственность Государства архива бывшей СБПГ. В ожидании решения бундестага, который, безусловно, одобрит упомянутый законопроект, на архив уже наложен арест. Архив содержит большое количество секретных документов, опубликование которых привело бы к крайне нежелательным последствиям не только для ПДС, но и для КПСС. Речь идет, в частности, о подробных протокольных записях практически всех встреч и бесед руководителей СЕПГ с руководителями коммунистических и рабочих партий, начиная с КПСС; документах, связанных с деятельностью нелегальных компартий, которым СБПГ оказывала (по согласованию с нами) материальную поддержку, об отчетности по финансовой помощи СЕПГ прогрессивным организациям в ФРГ до объединения Германии и т.д. По словам Гизи, обнародование документов из архива было бы "настоящей катастрофой". Председатель ПДС настоятельно просит советское руководство, "пока ещё есть время", оказать влияние на канцлера Коля, добиваясь от него либо снятия ареста с архива СЕПГ, т.е. возвращения его законному владельцу - ПДС, либо если канцлер не сочтет это возможным - уничтожения архива. Гизи этот вопрос ставит повторно: в начале этого года по личному указанию М.С.Горбачёва совпосольство в ФРГ доверительно обращалось в ведомство федерального канцлера, но безрезультатно. Гизи полагает, что единственный путь к решению - включение этой темы в ближайший телефонный разговор на высшем уровне между Москвой и Бонном. (Быть может, имело бы смысл затронуть этот вопрос и в ходе предстоящего 18 марта с.г. приезда в Москву министра иностранных дел ФРГ Х.-Д.Геншера в ходе его беседы с М.С.Горбачёвым). Невозможно поверить, что, если бы произошедшие в ГДР события целиком соответствовали замыслам, Москва не позаботилась бы убрать оттуда заранее хотя бы компрометирующие её материалы. А ведь под угрозой оказались не только секретные документы, дискредитирующие советских руководителей, но и люди, наиболее верно им служившие, которым тоже было что рассказать. В начале марта с.г. (международный) Отдел посетил бывший начальник разведслужбы ГДР (бывшего Первого Главного управления МГБ ГДР) т.Маркус Вольф. В беседе с т.Фалиным Вольф сообщил, что "над его головой сгущаются тучи": германское руководство под давлением правого крыла правящей коалиции не оставляет своего намерения возбудить против него уголовное дело. Это противоправно, поскольку, признав в 1973 г. суверенитет бывшей ГДР, руководство ФРГ тем самым признало за ней и все государственные функции, включая, разумеется, и разведывательную деятельность. Поэтому кадровые сотрудники бывшей разведслужбы ГДР не подлежат судебному преследованию, если они не совершили уголовных преступлений, что в случае с Вольфом бесспорно. Какие бы обвинения ни выдвигались в адрес бывшего МГБ ГДР, на кадровый состав разведслужбы, действовавшей в его рамках, они распространяться не могут. (...) Понимая шаткость своих правовых позиций, германское руководство готовит на территории земли Бавария, где у власти находится реакционная партия ХСС, "показательный процесс", в ходе которого перед судом предстанут несколько раскрытых агентов Разведки с группой бывших офицеров и генералов ПГУ МГБ ГДР, непосредственно руководивших их работой. Расчет прост - баварский суд (...) вынесет обвинительный приговор не только агентам, но и офицерам МГБ ГДР за "соучастие в шпионаже". Федеральное правительство делает все от него зависящее, чтобы провести этот процесс возможно скорей, ибо у немецкой общественности ширятся настроения в пользу генеральной амнистии бывших кадровых сотрудников ПГУ МГБ ГДР. В настоящее время М.Вольф находится в Москве и занимается литературной деятельностью. Возвращаться в Германию он не может - там его немедленно арестуют. Вольф просит советское руководство повлиять на канцлера ФРГ Коля, тем более, что даже в непосредственном окружении последнего есть люди, высказывающиеся в пользу амнистии (например - министр внутренних дел Шойбле). Вольф и возглавлявшаяся им служба в течении десятилетий оказала неоценимые услуги Советскому Союзу. Следует учесть и то, что Вольф с самого начала поддержал курс на перестройку в Советском Союзе и в 1986 г. вышел в отставку из-за разногласий с Хонеккером по этому вопросу. Учитывая вышеизложенное, представляется целесообразным помочь одному из самых верных наших друзей, включив и эту тему в ближайший телефонный разговор между М.С.Горбачёвым и Г.Колем. Забеспокоились и старые "друзья" в ФРГ - социал-демократы. Наш старинный знакомец Эгон Бар о чем-то озабоченно толковал с Яковлевым уже в апреле 1990-го. О чем - неизвестно, но после доклада об этой беседе Горбачёв распорядился: Т.Т.Шеварднадзе Э.А., Язову Д.Т., Фалину В.И. Прошу учесть при выработке нашей позиции, - и ниже дописано: - Материалы были использованы для подготовки беседы тов. Горбачёва М.С. с премьер-министром ГДР Л. де Мезьером 29 апреля 1990 года. Однако только в октябре 1990 года политбюро наконец принимает постановление "О мерах в связи с преследованиями Партии демократического социализма (ГДР)", которое можно расценить как признание поражения. Оно предписывает: 1. ...организовать систематические публикации в партийной печати и других средствах массовой Информации материалов по фактам преследовании и травли бывших членов СЕПГ, увольнений их с работы по политическим признакам, квалифицируя такие шаги как нарушение принципов Демократии, прав человека. Особое внимание уделять случаям возбуждения уголовных преследований лиц, находившихся на государственной службе в ГДР или партийной работе, по обвинению их в "национальной измене" или подрывной деятельности против ФРГ, в особенности по мотивам сотрудничества с СССР. 2. В материалах, освещающих ход процесса германского объединения, уделять должное внимание деятельности ПДС. Реагировать на попытки ущемить конституционные права партии, лишить её законной собственности. Международному отделу ЦК КПСС наладить получение от ПДС регулярной Информации о фактах преследования членов партии, а также материалов, вскрывающих антисоциалнстический характер мер, осуществляемых западногерманской стороной в ходе объединения. 3. Постоянно держать в поле зрения и оперативно откликаться на попытки нагнетать обстановку вокруг Западной группы войск (ЗГВ), сеять недружелюбное отношение к советским людям. 4. Предусмотреть возможность эвакуации в Советский Союз лиц, тесно сотрудничавших с советскими организациями и ныне ставших объектами травли и преследований со стороны Бонна. Прежде всего речь могла бы идти о работниках партии, органов госбезопасности и Национальной народной армии ГДР, деятелях науки и Культуры, квалифицированных организаторах производства, потерявших из-за политического притеснения работу в объединенной Германии. Принять необходимые меры по их трудоустройству и материальному обеспечению. Не возникает сомнения, что вплоть до октября 1990-го, то есть до самого дня объединения Германии, в Москве все ещё надеялись добиться этого объединения на своих условиях. Но с самого начала все пошло не совсем так, как планировали: из-за чистого недоразумения стену между Востоком и Западом открыли на день раньше, чем предполагалось, отчего потеряли контроль за миграцией населения ("Роковая ошибка" - передача Би-Би-Си 6 ноября 1994). Миллионы людей ринулись в эту дырку, раз и навсегда похоронив миф о ГДР как отдельном Государстве. Затем, вопреки ожиданиям, выборы в ГДР 18 марта были полной катастрофой для ПДС, что предопределило исход переговоров о статусе объединенной Германии между союзниками по Второй Мировой войне и двумя Германиями ("4+2"), так же, как и заключение договора 18 мая о валютном объединении обеих Германий. Наконец, именно благодаря этим выборам возникшее христианско-демокра-тическое большинство в парламенте ГДР (Народной палате) 23 августа просто проголосовало за воссоединение восточных земель с ФРГ на основе ещё довоенного закона, и все было кончено. У Москвы не оказалось ни малейшей возможности диктовать свои условия объединения, хотя до самого последнего момента Горбачёв пытался удержать ГДР в Варшавском блоке. Даже летом 1990-го он все ещё настаивал на сохранении армии ГДР в составе Варшавского договора, что было уже просто смешно. Конечно же, предполагалось нечто совсем иное: и разрушение стены должно было стать их триумфом, а не случайностью; и миграция населения через границу должна была строго контролироваться, существенно уменьшая политическое проникновение Запада; и тем более выборы 18 марта должны были выиграть их "обновленные" ставленники из ПДС. Вот тогда Москва продиктовала бы свои условия объединения, мало чем отличавшиеся и от сталинских, и от бериевских, и от хрущевских: нейтрализм, демилитаризация, социализм. Вряд ли западные Немцы отвергли бы любые условия достижения своей мечты объединения с восточными братьями, тем более, что социал-демократы вполне готовы были эти условия поддержать и даже вести избирательную кампанию на их основе. А получивши "нейтральную" Германию, развалив НАТО и отправив домой американцев, нетрудно было бы удержать и остальные страны Восточной Европы "в рамках социализма". Свершилась бы, наконец, та самая "конвергенция", о которой так долго мечтали западноевропейские меньшевики. Скажете, я преувеличиваю? Ни капли. Ведь даже в 1991 году, за несколько месяцев до краха, продолжались международные усилия партий Социнтерна по спасению КПСС, дискредитации Ельцина, поддержке Горбачёва. В свою очередь процессы преобразований в Государствах Восточной и Центральной Европы проходят под знаком демонтажа социализма, нарастания элементов "дикого капитализма", снижения уровня социальной защищенности трудящихся. Это вызывает обеспокоенность у ведущих европейских партии, входящих в Социалистический Интернационал. Ими ведется поиск способов противодействия нежелательным тенденциям в общественном развитии. В этой связи Итальянская социалистическая партия (ИСП), Испанская социалистическая рабочая партия (ИСРП), Социалистическая партия Австрии (СПА) и Социал-демократическая партия Германии (СДПГ) высказались за создание общеевропейского центра по изучению проблем отношений между социалистами и коммунистами, - докладывал в ЦК Международный отдел 7 июня 1991 года. Наиболее активно за обсуждение возникших проблем высказывается Французская социалистическая партия (ФСП), что объясняется прежде всего её положением правящей партии и позицией руководства, которое, по-видимому, встревожено проблемой выживания социалистической идеи в условиях её кризиса в Восточной Европе. Так, представители ФСП в последнее время неоднократно высказывались за то, чтобы обсудить в европейском левом движении новую концепцию действий социалистических и социал-демократических партий в условиях изменяющейся Европы. При этом П.Моруа неоднократно выражал свою готовность приехать в СССР и обсудить этот круг вопросов с руководством КПСС. Стоит ли удивляться, что президент Миттеран, очевидно, так сильно "встревожился проблемой выживания социалистической идеи", что был готов поддержать даже путчистов в августе 91-го? В целом среди европейских левых растет понимание необходимости поиска ответов на вопросы, поставленные изменившейся политической обстановкой в Европе, в том числе и в отношении противодействия политическим силам, активно продвигающим идеи "неолиберализма" и уже создающим своп организации и политические структуры в Восточной Европе. Мне ничего неизвестно о силах "неолиберализма" вообще, а тем более об их попытках создать свои политические структуры на Востоке. Зато "силы социализма" занялись этим ещё до падения Берлинской стены, в частности в Польше, где благодаря их усилиям активисты "Солидарности" продолжали слепо следовать дурацким соглашениям "круглого стола" вплоть до крушения коммунизма в СССР. Да и в других странах Восточной Европы их влияние было немалым: Говорят, Вацлав Гавел получил тысячи писем и петиций от западноевропейских благожелателей, уговаривавших его "сохранить завоевания социализма" в Чехословакии. Даже сама тема, выдвинутая ими для срочной разработки, звучит весьма убедительно: "Европейское сообщество и Восточная Европа после объединения Германии: вызов левым". Активизация процессов обсуждения этой проблемы и её теоретическая и практическая разработка, в том числе с участием европейских социалистических и социал-демократических партий, поиск совместных подходов к развитию социалистической идеи в новых условиях, на наш взгляд, способствовала бы укреплению международных связей КПСС и её позиций как ведущей силы в формировании новых подходов в международном рабочем движении к проблемам развития социалистической идеи. В этой связи желательно привлечь внимание международных политических кругов и общественности к неконструктивной позиции Венгрии, Польши и Чехословакии (к которым, возможно, присоединится и Болгария) по вопросу о новых договорах этих стран с Советским Союзом. Важно показать, что возражения наших бывших союзников против обязательств о неучастии "в каких-либо союзах, направленных друг против друга", и тот факт, что эта линия проводится в тесном контакте с западным блоком, привносят качественно новые элементы не только в региональную, но и общеевропейскую ситуацию в целом, не учитывают итогов Парижской конференции СБСЕ, чреваты нарушением баланса интересов, открывшего перспективу строительства мирной Европы. Как видим, идея о том, что Западная Европа может заставить Восточную оставаться в советском блоке, - не моя выдумка. И если этим планам не суждено было осуществиться, то лишь благодаря миллионам людей на Востоке, отвергнувшим социалистические мечты. 7. "Приватизация" власти Наконец, косвенным подтверждением наличия такого плана "выживания социалистической идеи" служат уже упоминавшиеся в начале книги настойчивые усилия политбюро перевести свою помощь компартиям "в каналы торговых отношений с контролируемыми братскими партиями фирмами" Как мы помним, первые попытки провести этот план начались ещё в 87-м году, а в 88-м и 89-м заметно усилились: в предполагавшемся "общеевропейском <социалистическом> доме" требовались иные формы деятельности компартий и взаимодействия Москвы с ними. Конфронтация и "классовая борьба" должны были смениться "сотрудничеством" левых сил, и будущие хозяева "дома" спешили укрепить положение своих подручных. Начиная с 1988 года аналогичные процессы "коммунистической приватизации" внедряются и в СССР. С одной стороны, структуры КГБ и международного отдела ЦК создают множество якобы коммерческих "совместных предприятий" со своими западными "друзьями"; с другой - под прикрытием нового закона о кооперативах партийно-хозяйственная Номенклатура начинает прибирать к рукам государственную собственность, ещё больше сливаясь с "теневой экономикой". К середине 1990 года процесс становится массовым, почти всеобщим по стране и служит, в основном, цели "отмывания денег" (как партийных, так и краденых у Государства) и их перекачке в западные финансовые учреждения Евгений Новиков пишет: "В августе 1990 г. аппарат ЦК составил сверхсекретный документ под названием "Записка" (...), в котором предлагалось широкомасштабное вступление партитой элиты в международный финансовый рынок. "Записка" была представлена заместителю генерального секретаря Ивагико, который, приняв предложение, изложенное в записке, отреагировал на это так: "Всем партийным кадрам, которым доверяется подобная коммерческая деятельность, требуется поставить перед собой задачу изучить коммерческое дело. Они должны действовать скрыто и негласно, чтобы 8 исключить всякую связь между этой деятельностью и ЦК". В начале сентября 1990 года секретариат ЦК принял секретное решение, рекомендовавшее с целью сохранения необходимой партийной структуры быстрое проникновение элиты на международные финансовые рынки... В конце 1990 года ЦК начал создавать коммерческие банки для отмывания партийных денег. Три из них образовались в Москве (...) За ЦК последовала местная партийная элита, прибирая к рукам банки и используя их для финансирования коммерческих предприятий. Вдобавок ЦК и региональные партийные организации создали несколько сотен акционерных обществ". К концу 1990 года "приватизировалась" даже газета "Правда" вместе со своим издательским комплексом и полиграфической базой, при полном одобрении Горбачёва. По оценкам Новикова, стоимость примерно 60 партийных "предприятий" составляла 1,3 млрд. рублей, а стоимость всей "партийной собственности", согласно докладу управделами ЦК Н.Кручины на XXVIII съезде КПСС, была 4,9 млрд. рублей (7,8 млрд. долларов по тогдашнему курсу). "Началась погоня за арендой, за передачей и продажей собственности огромному числу всяческих организаций и коммерческих предприятий, при этом капитал экспортировался туда, откуда элита могла бы в течение многих лет черпать его для удовлетворения своих расточительных замашек". Важно, однако, понять, что это массовое ограбление страны, под конец производившее впечатление бегства крыс с тонущего корабля, изначально не планировалось как таковое. Уходить со сцены они отнюдь не собирались: напротив, идея "перестройки" состояла в том, чтобы укрепить свою власть, "спасти социализм" Но, будучи марксистами, они и спасались по-марксистски: ключевая идея "перестройки" исходила из известного положения Маркса о трех формах отношений "правящего класса" с собственностью - владение, пользование, распоряжение И если в течение последних 60-ти лет своего правления, практически с конца ленинского нэпа, партия держала в своих руках все три формы собственности на средства производства, "перестройка" была как бы возвратом к нэпу. Партия предлагала сохранить в своих руках владение, отдавая распоряжение собственностью в аренду желающим и обеспечивая таким образом совместное с производителем пользование всеми средствами производства страны. И, хотя западная пресса объявляла о "введении в СССР рыночной экономики" раз десять при Горбачёве (и раз пятнадцать после него), в реальности ни о каком "капитализме" и речи не шло (да и сейчас не идет). Горбачевские "реформы" в экономике никогда не пошли дальше поощрения кооперативов, семейных и бригадных подрядов, под конец - даже акционерных обществ, при одновременном уменьшении роли партии в распоряжении собственностью за счет снижения роли Госплана, центральных министерств и общего партийного контроля за производством на местах. В 1989 году с отчаяния заговорили об "индивидуальной трудовой деятельности" (кустарном промысле), но о легализации частной собственности и не помышляли. Любимым лозунгом Горбачёва, вплоть до его отставки, было: "придать социализму второе дыхание". Стоит ли удивляться, что вся эта переустройка не вызвала ни малейшего энтузиазма у рядового работяги? Сколько бы ни мудрили ученые господа, а он-то знал, что пока дело не его - толку не будет. Совместное с партией "пользование средствами производства" его явно не устраивало: и "партнерство" получалось слишком неравное, и репутация у "партнера" слишком скверная. Зато "теневая экономика", уже и так сильно спаявшаяся с партийными структурами, бурно расцвела в этих новых формах. Возникавшие кооперативы были в основном "посредническими", т.е. "перераспределявшими" социалистический продукт на частный рынок. В результате коррупция превратилась в норму, дефицит товаров стал ещё больше, очереди к пустым прилавкам - ещё длиннее, а тенденция партии к раздроблению и образованию региональных мафий только усилилась Этому же способствовали попытки децентрализации управления хозяйством, поощрявшие рост экономической автономии: вместо улучшения возникал управленческий хаос, а местная власть, спекулируя на извечных националистических настроениях своих республик, стремилась обрести бльшую политическую независимость. Но, если эти "реформы" оказались явно недостаточно радикальны для оживления экономики, они были слишком радикальны для политической Системы Даже ленинский НЭП сильно подорвал партию, вызвав массовый выход из неё, а уж 60 лет Спустя и партия стала другой (гораздо менее идейной и более бюрократической), в то время как доверия к ней у населения не осталось совсем К тому же за эти десятилетия вырос гигантский аппарат управления, вовсе не желавший расставаться со своей функцией "распоряжения", а подавляющее число предприятий в стране было фактически убыточным, жившим за счет дотаций и субсидий из центра. Их уже нельзя было "перестроить", оставалось только закрыть, выбросив на улицу десятки миллионов рабочих И, как ни мудрила партия, как ни крутилась, а уйти от этих проблем, свалив их на чьи-то плечи и оставив себе лишь "контрольный пакет" владельцев, им не удавалось. Для решения этой проблемы приступили весной 1989 года к последней фазе "реформ": к "советизации", то есть к переносу центра власти в советы. На бумаге опять все выглядело разумно и вполне по-марксистски: коли "правящий класс" решил поделиться правом собственности на средства производства с другими, он должен делить с ними и власть. Проще говоря, нельзя было рассчитывать на стабилизацию положения, не расширив социальную базу власти. Да и звучало все это очень по-ленински, возрождая лозунг "Вся власть Советам!" Но то, что казалось разумным в теории, обернулось катастрофой на практике: выборы на Съезд народных депутатов, как и последующие выборы в советы иных уровней, несмотря на все хитрые процедуры "выдвижения", "отбора" и "регистрации" кандидатов, несмотря на гарантированную законом треть мест для партийной Номенклатуры и полный контроль средств Информации, были полным провалом партии Повсеместно, где удавалось пробиться "альтернативным" кандидатам, народ голосовал за них, выражая свое полнейшее недоверие КПСС, если не сказать - ненависть к ней. Сама эта избирательная кампания впервые за 70 лет дала толчок политической активности населения, расшевелив запуганных десятилетиями террора людей, и вместо восторженного: "Вся власть Советам!" - у них вырвалось: "Долой коммунистов!" В известной степени эксперимент удался лишь на низшем уровне, где обкомовское и райкомовское начальство просто пересело в кресла предисполкомов местных советов, да и то это удалось только в провинции, но не в крупных городах. В сущности, партийная "перестройка" кончилась в 1989 году, убедительно доказав, что социалистические утопии себя изжили. У них не осталось сторонников нигде, кроме Запада, а попытка их внедрения повсеместно приводила к потере контроля над экспериментом. Стоило лишь убрать колючую проволоку вокруг социалистического лагеря, как лагерники начали разбегаться. Первыми сквозанули восточноевропейские братья, похоронив этим самым идею "конвергенции" Европы в "общий социалистический дом". За ними потянулись республики СССР, где избранные с большой помпой республиканские Верховные советы первым делом проголосовали за "суверенитет" своих республик. Да и в самой Москве, где всеми Правдами и неправдами удалось сохранить на Съезде народных депутатов "агрессивно-послушное большинство" (по выражению Юрия Афанасьева), подлинными народными избранниками были чудом пробившиеся 20% "альтернативных депутатов". За ними не стояли ни партийные, ни финансовые структуры, ни общесоюзные организации - ничего, кроме народной воли. Но именно они были главными героями драмы, за которой неотрывно следили по телевидению сотни миллионов людей. Съезд как высший законодательный орган страны не сделал ничего значительного, но он имел колоссальное просветительное значение, впервые показав людям существо режима в неприкрытом виде. Разбуженные этим невиданным зрелищем, зашевелились народные толщи - забастовали шахтеры, усилились национальные движения в республиках. И хоть шахтеров кое-как удалось успокоить пустыми обещаниями, но угроза возникновения "Солидарности" в СССР продолжала висеть над страной. К концу 1989 - началу 1990 года страна была уже неуправляема, а стихийное народное движение грозило объединиться в требовании отмены монополии политической власти КПСС Горбачевским "перестройщикам" ничего не оставалось, кроме как подчиниться этому требованию, отменив статью 6-ю конституции, формально закреплявшую эту монополию. Словом, если произошедшее и можно назвать Революцией, то это была Революция "снизу", случившаяся не благодаря, а вопреки Горбачёву и его подельникам. То, что планировалось как вполне умеренные, внутрисистемные изменения, вышло из-под контроля и переросло в Революцию, обнаружив изначальное и несовместимое расхождение между намерениями вождей и чаяниями народа. Вожди слишком поздно это поняли, но уже начиная с 1990 года и до самого их падения все их усилия были направлены на то, как бы остановить цепную реакцию. Первые попытки как-то затормозить процесс, особенно распад СССР на независимые республики, начались ещё в 1989-м кровавым подавлением мирных демонстраций в Тбилиси и не менее кровавым стравливанием национальных меньшинств с основным населением (в Абхазии, Осетии, Нагорном Карабахе, в Сумгаите). Затем последовали военная операция в Баку и нагнетание обстановки в Прибалтике, где русские переселенцы использовались в качестве инструмента имперской Политики. Сейчас уже никто не сомневается, что так называемые "этнические конфликты" были спровоцированы Москвой, действовавшей по старой имперской формуле - "разделяй и властвуй". Но, хотя эта откровенно преступная Политика оставила в наследство стране затяжные и порою неразрешимые конфликты, остановить распада империи она уже не могла. Спровоцировать конфликты было легко, а контролировать невозможно. В самой же России и попытка контролировать процесс через фиктивные "партии", созданные специально для этой цели КГБ, и инфильтрация самостоятельно возникавших политических организаций дала лишь временный успех. Этот "социалистический плюрализм", как и его исторический прототип дореволюционная "зубатовщина", - только способствовал дальнейшей дестабилизации. Как профсоюзники Зубатова кончили тем, что устроили Революцию 1905 года, так и гебешно-горбачевские "плюралисты" по мере роста поляризации общества оказались перед выбором: либо остаться за бортом движения, либо идти на конфронтацию с режимом. Мало кто рискнул разоблачить себя и поддержать власть. К концу 1990 - началу 1991 года требование отставки коммунистических властей стало настолько единодушным, что его поддерживали, кажется, даже сами коммунисты. Впрочем, большинство партийных руководителей к тому времени было уже в основном озабочено проблемой личного выживания, а процесс партийной "приватизации" приобрел характер панического бегства. Проследить, где осели все эти "партийные миллиарды", а с ними - и существенная часть западной помощи СССР того времени, практически невозможно, как невозможно проследить все запутанные связи международного отдела ЦК и КГБ с западными организациями и отдельными Политиками. Тем более что после провала Путча в августе 1991 года загадочным образом выпрыгнул из окна своей квартиры управделами ЦК Н.Кручина и то же самое сделал его предшественник на этом посту А.Павлов - два человека, непосредственно распоряжавшиеся партийной собственностью и финансами во времена "перестройки". Как-то незаметно исчезли со сцены и остальные начальники, руководившие процессом "партийной приватизации". Например, тихо, никому не мешая, живет в Германии у своих подельников - немецких социал-демократов последний глава международного отдела ЦК В.Фалин, как и многие его сотрудники - в других частях света. Никто их не разыскивает, не тревожит допросами: мир благодушно постановил, что это приемлемая цена за их "добровольный уход со сцены". Поразительное дело: более 70 лет они разрушали страну, истребляли целые народы, сеяли кровавую смуту по всему миру, подавляли малейшее проявление человеческого Духа, а последние семь лет отчаянно спасали свой режим, не останавливаясь ни перед кровопролитием, ни перед самым наглым Обманом. Наконец, потеряв контроль, обокрали страну и трусливо разбежались, спрятавшись за спины своих западных подельников. И мы же им теперь должны быть благодарны! 8. Хроника краха Хотя, как я уже писал, почти все документы этого периода и в особенности периода так называемого "Путча" успели уничтожить, не возникает сомнения, что с конца 1990 года политбюро стало активно готовиться к повороту вспять. Схема этого поворота, по-видимому, мало чем отличалась от плана введения военного положения в Польше в 1981 году, и, что особенно важно, Горбачёв был в самом центре его подготовки. Все легенды о "заговоре" против него "консерваторов" и "реакционеров" - не более чем продолжение Дезинформации о "борьбе реформаторов и консерваторов" в руководстве, которой, как мы видели, никогда не существовало. Вплоть до 1989 года не видно даже разногласий в политбюро, а те, кто в этом году стал высказывать вполне обоснованные опасения потерять контроль над событиями, были тут же удалены от власти. Да иначе и быть не могло - так работала коммунистическая Система власти, что разногласия в руководстве допускались лишь при обсуждении проблемы, но не после принятия решения. Слово генерального секретаря было окончательным и обсуждению не подлежало. И уж совсем смехотворно звучат рассуждения о том, что Горбачёв якобы не знал о тех или иных решениях своих коллег. Генеральному секретарю докладыва-лось все - даже мельчайшие детали мероприятий и малешие подробности событий. Вот, например, перед вами "Перечень некоторых документов, по которым даны поручения тов. Горбачёвым М.С. в 1990 году". Этот перечень, конечно, неполный, в нем не хватает страниц, но даже и то, что осталось, не вызывает сомнений в той тщательности, с которой информировался генеральный секретарь. На его стол стекается буквально все: и хозяйственные проблемы областей, и обстановка в отдельных парторганизациях, и международные события. И по каждому документу фиксируется его распоряжение, "поручение", об исполнении которого делается приписка чуть ниже. Машина аппарата ЦК и не могла работать иначе: она так создана, чтобы работать бесперебойно. Информация у него была полной, даже избыточной, но по мере потери контроля над событиями она отражает картину начинающейся паники. Вот ему докладывают в феврале "некоторые соображения по решению германского вопроса", и он пишет: Тов. Фалину В.М. Прошу ознакомиться. Да, нам нужен план действий на ближайшее время. М.Горбачёв, - а материал по его указанию рассылается всем членам политбюро. Вот в то же время Фалин сообщает "дополнительные сведения о трагедии в Катыни". Вопрос головоломный: признаваться или не признаваться в том, что польские пленные офицеры были расстреляны по приказу Сталина? И признаться плохо, и не признаться уже нельзя. Т.тЛковлеву, Шеварднадзе, Крючкову, Болдину. Прошу доложить свои соображения, - пишет Горбачёв. Или вот народный депутат СССР т.Юлин "высказывает критические замечания в адрес ЦК КПСС, Политбюро ЦК за принятие, по его мнению, ошибочных политических и экономических решений". И он пишет: Т.Т.Строеву, Монякину. Побеседуйте с т.Юлиным. Однако с апреля 1990 года потеря контроля становится все более очевидной. Даже Центральное телевидение начинает выходить из повиновения. т.Медведеву В.А. Надо продолжить работу по перегруппировке сил в ЦТВ (пока ещё можно это сделать!), - пишет Горбачёв в отчаянии. А проблемы продолжают нарастать: хозяйство разваливается, начинаются перебои с электроэнергией, в Белоруссии происходит "неконтролируемое расползание радионуклидов" - последствие чернобыльской катастрофы, в Армении "сорвана государственная программа по ликвидации последствий землетрясения в Спитакском районе"... К осени уже полная паника: принимаются срочные меры к "приобретению за границей недвижимости и созданию совместных предприятий". Или вдруг такая запись: Леопольд Ротшильд Великобритания N16383 от 18.09.90 г. Подтверждает интерес Великобритании к созданию банковского синдиката для предоставления займов под гарантию размещения золота. Связано это или нет - сказать не берусь, но после августовского "Путча" вдруг выяснилось, что золотой запас СССР бесследно "исчез"... Между тем, настроения в стране продолжают радикализоваться. Даже вроде бы контролируемые и доселе разрозненные оппозиционные организации начинают объединяться. 20-21 октября 1990 года в Москве в кинотеатре "Россия" состоялся учредительный съезд движения "Демократическая Россия". На съезд прибыло 1270 делегатов из 73 областей, краев и автономных республик - представителей оппозиционных КПСС партий, общественных организаций и движений, докладывали Горбачёву. - В работе съезда участвовало 23 народных депутата СССР, 104 народных депутата РСФСР, депутаты Моссовета, Ленсовета и других местных советов. На съезд было приглашено свыше 200 гостей из союзных республик, а также из США, Великобритании, ФРГ, Франции, Японии, Польши, ЧСФР. Его работу освещало около 300 советских и иностранных корреспондентов. (...) Основное внимание на съезде было уделено организационному усилению демократического движения в борьбе с "монополией КПСС на власть", созданию информационной сети демократических сил и их политической инфраструктуры, "активизации масс" и проведению совместных акций с другими оппозиционными движениями. (...) Отличительная особенность съезда - ярый антикоммунизм. Вырабатывалась стратегия и тактика удаления КПСС с политической арены, демонтажа существующего государственного и политического строя. (...) На съезде допускались разнузданные выпады в адрес Президента СССР М.С.Горбачёва, Председателя Верховного Совета СССР А.И.Лукьянова, Председателя Совета Министров СССР Н.И.Рыжкова, Председателя КГБ СССР ВА.Крючкова и министра обороны СССР Д.Т.Язова... Обращает на себя внимание жесткая, бескомпромиссная тональность принятых съездом программных документов. Все они по существу призывают к конфронтации, гражданскому неповиновению и дальнейшей дестабилизации обстановки в стране. Анализ документов, принятых учредительным съездом, характер выступлений, вся атмосфера съезда и кампания, проводившаяся в его преддверии, неопровержимо свидетельствуют о формировании единого блока антисоциалистических, антикоммунистических сил, в задачу которого входит размывание социально-политических устоев страны, захват власти и устранение КПСС с политической арены. Как бы ни относились в политбюро к этой попытке, при тогдашнем состоянии общества само возникновение некоего объединяющего центра оппозиции было для них смертельно опасно. Им нужно было действовать, и притом быстро. Думаю, именно тогда и приняли они решение о повороте курса и введении военного положения. К концу года Горбачёв сменил практически всю свою команду: игры в "реформы" кончились, для новой задачи нужны были иные люди слепые исполнители, которые не побоятся крови. Некоторые, как Шеварднадзе, ушли сами, отлично зная, к чему идет дело. Других, как Рыжкова или Бакатина, Горбачёв сместил сам. Даже и предполагать смешно, чтобы он чего-то "не знал", - он и был главным организатором поворота. С января 1991-го приступили к исполнению плана, причём, как водится, испытали его сначала в Литве. По сообщению ответственных работников ЦК КПСС (...), находящихся в Литве, 11 января с.г. в г. Вильнюсе взяты под контроль десантников здания Дома печати и ДОСААФ (в нем размещался департамент охраны края), в г. Каунасе - здание офицерских курсов. Эта операция прошла в целом без сильных столкновений. В то же время нужно отметить необъективность Информации об этих событиях, которая прозвучала по радиостанции "Маяк". В частности было сообщено о бесчинствах военных и якобы имеющихся жертвах и ранениях, докладывали Горбачёву в тот же день. - В 17 часов по местному времени в ЦК КПЛ состоялась пресс-конференция, на которой заведующий идеологическим отделом ЦК т.Ермолавнчус Ю.Ю. сообщил, что в республике создан Комитет национального спасения Литвы. Этот Комитет берет на себя всю полноту власти. (...) Комитет принял обращение к народу Литвы, а также направил ультиматум Верховному Совету Литовской ССР, в котором требует немедленной реакции на обращение Президента СССР. Верховный Совет Литовской ССР отклонил ультиматум, назвав созданным Комитет "самозваным", не имеющим юридических оснований выступать от имени народа Литвы. Заметим, что ровно по той же схеме проводился и "Путч" в Москве семь месяцев Спустя: занятие войсками ключевых позиций, пресс-конференция, создание Комитета "со всей полнотой власти". Иначе как репетицией это не назовешь. Однако события в Литве вызвали невероятно бурную реакцию по всей стране, причем не только в республиках, где легко отождествляли себя с литовцами, но и в России. Люди инстинктивно поняли, что началось наступление власти против них всех. В Москве, где антикоммунистические демонстрации нарастали всю осень, сотни тысяч вышли на улицы. 20 января c.г. с 11.00 до 14.30 проходила санкционированная Моссоветом манифеста-ция, организованная по инициативе ряда народных депутатов СССР и координационного совета движения "Демократическая Россия, - докладывали Горбачёву. - От пл. Маяков-ского колонна демонстрантов прошла по Садовому кольцу, проспекту Калинина до площади им. 50-летия Октября, на которой затем состоялся 1,5-часовой митинг. В манифестации приняли участие до 150 тыс. человек. Состав организаций и политизированных движений - традиционный. По экспертным оценкам среди присутствующих превалировали представители научной и творческой Интеллигенции, лица некоренных для Москвы национальностей, а также иногородние. (...) Митинг носил ярко выраженную антипрезидентскую и антикоммунистическую направленность. Среди характерных лозунгов были следующие: "Михаил Кровавый - Нобелевский лауреат", "Горбачёва и его шайку к ответу", "Президента СССР на скамью подсудимых", "Кровопролитие в Литве очередное преступление КПСС", "Червони фашисты КПСС - руки прочь от России и Балтики". В структуре лозунгов и выступлений из 33 основных тем антипрезидентская занимала первое место, антикоммунистическая - второе, поддержка нынешнего руководства Литвы - третье, поддержка Ельцина - четвертое. (...) Значительное место занимали требования суда над Комитетами национального спасения и отпора "реакционному курсу Горбачёва и КПСС", вплоть до всероссийской политической стачки (из резолюции митинга) и вооруженного сопротивления в случае применения насилия... В принятой резолюции содержались требования "вывода карательных войск из Прибалтики", отставки Горбачёва М.С. и Янаева Г.И., роспуска Съезда народных депутатов СССР и ВС СССР, создания российской армии, призывы к формированию на базе движения "Демократическая Россия" политической организации с ячейками в трудовых коллективах и по месту жительства. По нашему мнению, данную акцию следует рассматривать как подтверждение курса, взятого оппозиционными силами на изменение государственного и общественного строя, устранение с политической арены нынешнего руководства страны. Качественно изменяется тактика противостоящих центру и КПСС сил. Ядром консолидации демократических и национал-демократических движений республик становится ВС РСФСР во главе с Б.Н.Ельциным... Действительно, Ельцин и Верховный совет РСФСР как единственная работающая структура становятся центром: в феврале Ельцин воспользовался прямой передачей Центрального телевидения и призвал страну "объявить войну правительству". Обстановка подхлестывалась ещё и тем, что в январе произошло резкое повышение цен. Последовала волна демонстраций и забастовок, кульминацией которой стала полумиллионная демонстрация в Москве в марте, проведенная вопреки официальному запрету Горбачёва и несмотря на введенные в город войска. В конце марта забастовала вся Белоруссия - далеко не самая мятежная из всех республик. Если ещё месяц назад в большинстве трудовых коллективов отношение к шахтерским забастовкам было сдержанным, то в последние дни поддержка их действий повсеместно усилилась, - докладывали Горбачёву. - На примере событий в Белоруссии видно, что экономические требования, выдвигаемые трудящимися под воздействием оппозиционных сил, перерастают в политические, связанные, прежде всего, с выражением недоверия центральным органам власти и КПСС. Забеспокоились официальные советские профсоюзы, поскольку "трудящиеся все чаще поддерживают не профсоюзы, а стихийно образуемые стачечные комитеты". Чтобы хоть как-то восстановить свой авторитет, даже они решили провести однодневную забастовку, в которой, однако, приняло участие 50 миллионов человек! Словом, чтобы как-то сбить волну, планы введения военного положения, видимо, отложили, а с прибалтийскими республиками начали "переговоры". Одновременно и Ельцин пошел на переговоры с Горбачёвым, закончившиеся "Ново-Огаревским соглашением", Наступило затишье, как бы перемирие, которое, однако, никак не могло продолжаться долго: ни одна проблема по существу решена не была, а республики упорно отказывались подписывать какое-либо новое "союзное соглашение". Контроль над страной восстановлен не был, а кризису и конца не предвиделось. Возвращение к сценарию военного положения было неизбежно, но даже предположить, что от Горбачёва что-то скрывали его подручные, невозможно. А уж осуществлять такой широкомасштабный "заговор", как "Путч" 19 августа, без его ведома - и подавно. Без его санкции ни один орган власти, ни одно воинское подразделение или подразделение КГБ действовать не могло. Между прочим, это и погубило его замысел, его спектакль "Путча" в августе, когда его подручным приходилось осуществлять сценарий ввода военного положения якобы без его санкции: ни один командир не соглашался действовать без непосредственного приказа Горбачёва. Каждый отлично понимал, что без такого приказа их действия станут государственной изменой, за которую их же и расстреляют, свалив на них всю ответственность за "Путч". Конечно, при отсутствии документов нам остается лишь гадать, какими соображениями руководствовался Горбачёв, придумав такой невероятный трюк, как "заговор" против самого себя. А в том, что это было именно так, убеждают меня все детали столь странного "заговора", тщательно скопированного с известного сценария снятия Хрущёва в 1964 году и построенного на Дезинформации о "борьбе реформаторов и консерваторов" в политбюро. Вспомним: эта Дезинформация, упорно распространявшаяся все время правления Горбачёва, была основой его успеха на Западе. Даже самые ярые антикоммунисты (Рейган, Тэтчер) клюнули на эту "дезу", постоянно "спасая" Горбачёва от мистических "консерваторов", а уж просоветские силы сделали из неё законную основу для перекачки миллиардов долларов в казну Кремля. Что же могло быть более логичным, чем использование того же трюка для введения военного положения? Оказавшись на краю пропасти, Кремль разыграл тот самый сценарий, которым семь лет пугали и Запад, и Восток: сценарий "заговора консерваторов" и смещения Горбачёва, позволявший в то же время "успокоить" страну самыми жестокими средствами. А Горбачёв триумфально вернулся бы месяца через три, милостиво "смягчил" бы некоторые крутые меры своих подручных и возобновил бы умеренную "перестройку" при полном восторге Запада. Ручаюсь, он бы ещё 30 миллиардов долларов выманил у Запада под такую развязку... Однако, как и в сценарии "бархатной Революции", кремлевские стратеги, при всей своей хитрости, не учли одного - реакции собственного народа. С ним настолько не привыкли считаться, что и не подумали, какую роль он может сыграть в затеянном спектакле. Не учли и той степени распада, в которой находились их же структуры власти. И партия уже разбегалась по "коммерческим структурам", и армейское командование не хотело стать козлом отпущения, и даже кагебешники не знали, что с ними сделают в заключительной сцене этого шоу. Никто из них не захотел платить своей жизнью за спасение сгнившего режима, а запутавшемуся в собственной Лжи Горбачёву не верил уже никто, кроме Запада. Любопытно, что, столкнувшись с массовым неповиновением страны, так называемые "путчисты" растерялись и... побежали к Горбачёву в Крым, видимо, просить его выйти из тени и возглавить поворот к военному положению. Хорош "заговор", не Правда ли, когда "заговорщики" бегут к своей "жертве" за советом и покровительством? Так и видишь их, уговаривающих Горбачёва: - Михаил Сергеевич, без вас ничего не получается. Армия отказывается двигаться без приказа главнокомандующего, а народ столпился вокруг Белого дома, без кровопролития их не рассеять. Вся надежда на вас... Естественно, он теперь это отрицает, и столь же естественно "путчисты" - попросту говоря, все руководство страны - утверждают, что действовали по его приказу. Кто из них прав, кто нет, можно лишь гадать. Разобраться в их Лжи невозможно без независимого, объективного и беспристрастного суда, которого так и не было. Бесспорно одно: вся подготовка к введению военного положения была произведена под его непосредственным руководством. Заколебался ли он в последний момент, как в свое время Ярузельский, или действительно затеял всю эту дьявольскую игру, чтобы выглядеть "красивее" в глазах мира, вернувшись из Крыма этаким примирителем в уже контролируемую его подручными страну, - остается неизвестным до сих пор. Да в сущности это ведь и не так важно: трех дней и ночей всеобщего неповиновения вполне хватило для окончательного краха режима. С провалом "Путча" КПСС была запрещена, здание ЦК опечатано, а опьяненные моментом свободы толпы бродили по Москве и снимали памятники вождей. Но, как бы ни пьянил толпу этот момент свободы, он не был Революцией. Лишенная стержня, страна просто распалась на составные части, контролируемые своими партийными мафиями. "Новая" политическая элита, всплывшая на поверхность, оказалась старой Номенклатурой, вовремя приспособившейся к новым условиям. И никаких радикальных изменений этой "элите" уже не было нужно, как не нужна ей и старая идеология, ибо в её руках остались и "коммерческие структуры", и собственность, и фиктивные партии, и средства Информации, и международные связи со старыми "друзьями". Наступила эра "теневой власти", когда уже невозможно определить, кто за кем стоит да кто кому служит. Эра "клептократии", из которой России, боюсь, уже не выбраться. Только Горбачёв, вернувшись в Москву, все твердил об обновлении социализма, о новой роли уже исчезнувшей КПСС, о новом "союзном договоре" уже несуществующих республик... 9. "I am not naive, you know..." Легко понять как восторги "левых" по поводу "перестройки", так и их радость по поводу несостоявшейся Революции - для них с самого начала не было альтернативы "детанту", а сохранение у власти партийной "элиты" при видимости Демократии вполне соответствовало их желаниям. Только такой вариант и мог прикрыть их соучастие в преступлениях режима, при котором режим не оказывался бы преступным или, в крайнем случае, выглядел бы "исправившимся". В этом смысле Горбачёв был для них находкой - если бы он не существовал, его следовало бы выдумать. В сущности, так оно и было: "реформатора", "Либерала", "демократа" Горбачёва выдумала западная левая "элита" с подачи советской Дезинформации. Вспомним: тот же самый образ "Либерала" и "реформатора" начали уже было создавать Андропову, когда он пришел к власти в 1983 году; но Андропову не повезло со здоровьем, и он умер, не получив Нобелевской премии мира. Горбачёв просто был моложе и здоровее своего учителя и покровителя - в этом все их отличие. Окажись у Андропова здоровые почки, быть бы ему кумиром прогрессивного человечества, а весь мир, затаив дыхание, следил бы за его "мужественной борьбой с консерваторами" в политбюро. Его, а не Горбачёва, провозгласил бы журнал "Тайм" человеком десятилетия, "Коперником, Дарвином и Фрейдом коммунизма в одном лице", и толпы западных баранов восторженно блеяли бы: "Юрий! Юрий!" - вместо: "Горби! Горби!" В сущности, какая разница - Горбачёв или Лигачев, Андропов или Черненко? Дело ведь не в способностях советских вождей, а в наличии мощных сил "мира, прогресса и социализма" на Западе, для которых "выживание идеи социализма" было вопросом выживания их самих. Благодаря им мир и погрузился в "посттоталитарный" абсурд вместо выздоровления от коммунистической чумы. Пока они дружно спасали своего кумира от его собственного народа, никакая настоящая, "неконтролируемая" оппозиция, способная сместить Номенклатуру и стабилизировать положение, сформироваться не могла. Не нашлось сил у обезглавленного, задуренного "гласностью" народа противостоять мнению всего мира "Мнение Запада" стало для него абсолютным и единственным критерием Правды в то смутное время фантастической Лжи. И откуда ему было знать, что и это "мнение" подтасовано идейными братьями их тюремщиков? При отсутствии политического опыта - где ж им было понять, что промедление Смерти подобно: спасать надо или страну, или чужую "идею", а затянувшаяся агония режима сделает выздоровление страны почти невозможным. Семь лет, потерянные на партийную перестройку да на "поддержку Горбачёва", - ох, как потом аукнутся! Однако успех "гласности и перестройки" никогда не был бы столь полным, а эффект их - столь катастрофичным для всего мира, если бы всеобщая эйфория не парализовала и консервативные круги Запада. Понять причины этого паралича гораздо труднее, тем более что к целому ряду ведущих консервативных Политиков выражение "паралич" вряд ли подходит. Мы все помним, что одним из наиболее ранних и последовательных сторонников Горбачёва была, например, Маргарет Тэтчер, объявившая его человеком, с которым она "может делать бизнес", ещё до его прихода к власти. Спрашивается, неужели Политик такого класса, да ещё посвятивший свою жизнь борьбе с социализмом в своей стране, не видел той простой Истины, что её новый друг делает ровно противоположное? Или хотя бы того, что генеральный секретарь ЦК КПСС - не царь, а коммунистический режим - не монархия и, стало быть, каковы бы ни были его личные наклонности, "бизнес" придется делать не с ним, а со всем коммунистическим режимом? Между тем, это не было оговоркой со стороны г-жи Тэтчер. Её лояльность лично Горбачёву заставляла её впоследствии говорить и делать удивительные вещи. Помню, я ушам своим не поверил, услышав в 1988 году её выступление по Би-Би-Си, транслировавшееся напрямую в СССР. Как раз только-только отменили глушение, и вот советские люди, и без того уже напрочь замороченные "гласностью", услышали из уст "самой популярной женщины в СССР" о том, что "отход от старомодной формы коммунизма (...) это историческая перемена". И в чем же эти исторические перемены видела легендарная "железная леди"' А вот недавняя партийная конференция в Москве была, оказывается, "веха в истории свободы слова", потому что "те, кто выступал с трибуны, уже не всегда говорили "по бумажке", а иногда непосредственно высказывали то, что чувствовали". Более того, словно не помня о существовании советской "империи зла", она буквально призывала различные народы СССР оставаться "лояльными к Советскому Союзу как нации народностей", удовольствоваться некоторой культурной и религиозной автономией, как это делают различные племена в Нигерии. И это говорилось в то время, как уже шло наступление на суверенитет прибалтийских республик, включения которых в состав СССР ни Британия, ни США никогда не признавали. Увы, Тэтчер не была исключением. Даже президент США Рональд Рейган, человек, для которого имя Ленина было всю жизнь анафемой, не преминул похвалить Горбачёва за "возвращение на ленинские пути". И тоже в радиовыступлении, передававшемся на СССР. А уж его преемник Джордж Буш со своим госсекретарем Джимом Бейкером перещеголяли всех, до последнего дня сопротивляясь неизбежному распаду СССР. "Да, я думаю, что могу верить Горбачёву, - заявлял Джордж Буш журналу "Тайм" как раз тогда, когда Горбачёв уже начал терять контроль, окончательно запутавшись в собственной Лжи. - Взглянув ему в глаза, я оценил его по достоинству... Этот глубоко убежден в том, что делает. У него есть политическое чутье...". Примечательно, что сама эта фраза совершенно алогична: ведь если ваш оппонент действительно "глубоко убежден в том, что делает", то из этого вовсе не следует, что ему можно доверять. В конце концов, и Гитлер был "глубоко убежден в том, что делает". Но даже и мысли о том, что их цели противоположны, не приходило в голову Джорджу Бушу. Не удивительно, что при такой прозорливости президента США их встреча в верхах на Мальте сильно напоминала вторую Ялту: во всяком случае, после неё госдепартамент США неизменно расценивал растущее давление СССР на Прибалтику как "внутреннее дело СССР". И даже за два месяца до распада Союза, будучи с визитом в Киеве, Буш уговаривал Украину не отделяться. Насколько администрация Буша не понимала советской игры в Европе, видно хотя бы из её позиции в вопросе о воссоединении Германии. Так, поспешивший в Берлин сразу после падения стены госсекретарь Бейкер расценил это событие как демонстрацию Горбачёвым "необыкновенного реализма. И президенту Горбачёву надо воздать должное, так как он первым из советских руководителей имел смелость и прозорливость позволить отменить Политику репрессий в Восточной Европе". И, видимо, в благодарность за это, главной заботой Бейкера было уважить "законную озабоченность" своего восточного партнера - всячески замедлить процесс воссоединения. "...в интересах общей стабильности в Европе движение к воссоединению должно носить мирный характер, оно должно быть постепенным, осуществляясь шаг за шагом". Предложенный им план был полной катастрофой, ибо полностью соответствовал советской схеме создания "общеевропейского дома": сначала предполагалось укрепить Европейское Сообщество, Хельсинский процесс, продвинуть дальнейшую интеграцию Европы. Все это, разумеется, не торопясь, "шаг за шагом", в расчете на годы. "И с возникновением этих перемен, по мере того как будет преодолеваться раздробленность Европы, постепенно произойдет и воссоединение Германии и Берлина в условиях мира и свободы". Более того, даже не проконсультировавшись с Бонном, он кинулся в Восточную Германию на встречу с новыми марионетками Кремля, чтобы "объявить о намерении США попытаться поднять авторитет политического руководства Восточной Германии и предупредить появление политического вакуума, который мог бы вызвать бурное стремление к воссоединению". И это - в январе 1990-го, т.е. незадолго до выборов в ГДР, фактически решивших ключевой вопрос: на советских условиях объединится Германия или на западных. По счастью, восточные Немцы были менее "терпеливы" и более разумны: отлично понимая, с чем имеют дело, они взяли да и проголосовали за немедленное воссоединение, невзирая на Бейкера и на давление всего мира. Говорю - по счастью, ибо иначе жить бы нам всем теперь в единой социалистической Европе под диктатом Москвы, служить "промышленной базой мирового социализма". По крайней мере - до полного краха СССР. Да ведь и все развитие событий могло пойти иначе, если бы этот гамбит удался Горбачёву: и в самом СССР процесс распада мог существенно замедлиться, опираясь на "стабилизацию" в Европе и перекачку из неё средств. Спрашивается: почему же Запад, США со своей вроде бы консервативной, даже антикоммунистической администрацией так жаждали этой "стабилизации", а попросту сказать спасения советского режима? Допустим, Бейкер был неграмотный, напыщенный, самовлюбленный дурак, мечтавший о каких-то глобальных структурах "от Ванкувера до Владивостока", зодчим которых он станет ("доктрина Бейкера"). Помню, на одной конференции я даже предложил ввести единицу измерения политической безмозглости - "один бейкер" (рядовой "человек с улицы" измерялся бы в "миллибейкерах"). Он даже в разгар кровавого советского шоу в Бухаресте на Рождество 1989 года заявил, что отнесется "с пониманием, если СССР введет свои войска в Румынию, чтобы помочь восставшим противникам Чаушеску". А новую, просоветскую Политику США после встречи в верхах на Мальте он объяснял тем, что "Советский Союз изменил свою позицию, отойдя от Политики подавления и диктата к Политике Демократии и перемен". Это говорилось в тот момент, когда советская армия громила демократическую оппозицию в Баку, положив там несколько сот человек (к чему Бейкер тоже отнесся "с пониманием"). Но ведь Бейкер был не одни, а простой глупостью это не объяснишь. В том-то и трагедия, что такую же безмозглую позицию занимали тогда практически все западные правительства, в том числе и консервативные. И Правда, даже Рональд Рейган, столь успешно начавши экономическую войну против СССР, практически свернул её во второй срок своего президентства, особенно с 1987 года. Словно не веря собственному успеху, и Рейган, и Тэтчер принялись играть в несвойственные им игры "поддержки реформаторов" в Кремле, даже не задаваясь вопросом - откуда они там взялись? Сами собой отпали ограничения на утечку технологии, на займы и кредиты. К концу 1987 года OECD отмечала: "в настоящее время ежемесячный долг СССР достиг 700 млн. долларов", а общий долг советского блока вырос с 1984 года на 55%. "Как это ни удивительно, по мере возрастания долга условия его выплаты становятся мягче (...) средний процент выплаты долга Советским Союзом упал с 1 до 0,15 пункта выше лимита Либора. Бразилия выплачивает не меньше 0,75 пункта выше лимита Либора". Президент Буш и его администрация лишь продолжили эту тенденцию "сползания в детант", доведя её до логического абсурда, когда Горбачёва уже "спасали" от народа: от шахтеров, от демонстраций демократической оппозиции, от порабощенных коммунизмом наций, требовавших своей независимости. Как и войну в Персидском заливе, "холодную войну" прекратили чуть раньше, чем требовалось для победы, оставив всех нас в худшем из возможных вариантов: и злодейский режим недобит, и страна разрушена, а у деморализованного народа уже нет сил, чтобы завершить недоделанное. Да в чем-то и ещё хуже - по крайней мере, курдам не приходится выслушивать сказок о спасителе человечества Саддаме Хусейне, а этому последнему все-таки не додумались дать Нобелевскую премию мира... Так что же произошло с нашими бывшими союзниками по борьбе с "детантом", с убежденными, казалось бы, антикоммунистами? Новинка кампании "гласности и перестройки" заключалась в том, что партия, которая 70 лет строила свою власть на основе коммунистической догмы, спасала теперь эту власть, демонстрируя "антикоммунизм". Это и было рассчитано на антикоммунистов, которым Кремль как бы предлагал на заказ любые изменения. Запад же ломал голову: что бы ещё такое от них потребовать? "Пусть сперва выпустят Сахарова, освободят политзаключенных, тогда и поговорим". Выпустили. Освободили. "Теперь пусть уйдут из Афганистана". Ушли. "Ну, если они издадут Солженицына, тогда действительно..." Издали. Просто чувствовалось, как тяжело, с натугой работают мозги западных мыслителей, пытаясь нащупать критерий отличия нормальной страны от тоталитарного режима. Оказалось вдруг, что никто об этом раньше не задумывался, и каждый из них изобретал теперь свой критерий, удовлетворив который Москва получала себе ещё одного союзника. Наконец, высказалась и команда президента Рейгана, по тем временам считавшаяся самой "оголтелой": "Пусть сломают Берлинскую стену". Что ж, сломали и стенку. Трагедия нашего времени в том и состояла, что если одна часть человечества отлично понимала суть коммунистической идеи (но сочувствовала ей), другая, якобы ей враждебная, сути дела не понимала, принимая симптомы болезни за самое болезнь. Людей, понимавших, что сама коммунистическая идеология является источником зла, что не потому режим бесчеловечен, что преследует людей за убеждения, оккупирует соседние страны и угрожает всему миру, а, наоборот, делает все это потому, что он бесчеловечен, - были считанные единицы. Но и они, в силу этого обстоятельства, не принадлежали к истеблишменту. Они считались такими же отщепенцами, "экстремистами", как и мы, а наше совместное влияние в годы "перестройки" приближалось к нулю. Ну что мы могли? Написать ещё одну статью, которую, может быть, и напечатают наряду с десятками статей, восхваляющих "перестройку"? Условия здешней жизни уравнивают тебя и с шарлатаном, и с явным советским агентом: у него мнение, и у тебя - мнение Различия между мнением и знанием у них не существует. Между тем, истеблишмент - и "левый", и "правый" - жил по своим правилам, не позволявшим слишком отклоняться от "консенсуса", от необходимости быть переизбранными (у Политиков) или взаимоуважаемыми (у общественных деятелей, академиков, журналистов). Этот давно прогнивший, пошлый мирок живет "золотыми правилами", а не мозгами: позицию по отношению к коммунизму определяли здесь не тем, верна она или нет, а тем, насколько она "умеренная". Орды шарлатанов-советологов, "кремлинологов" сделали себе карьеру на высосанных из пальца рассуждениях о том, кто в Кремле "ястреб", а кто "голубь", кто "реформатор", а кто "консерватор". И не меньшие орды ничуть не меньших шарлатанов жили за счет ублюдочного "процесса контроля над вооружениями", хоть всякий и понимал, что не в оружии дело, да и не знал никто толком, сколько его у Советского Союза. Я уж не говорю об армии профессиональных дипломатов, для которых высшая ценность на земле "стабильность" любой ценой (пусть и ценой свободы), а главная задача в жизни - "улучшение отношений" (пусть хоть с дьяволом). Да, наконец, будучи сами истеблишментом, "элитой", не могли они не чувствовать некого родства с советской "элитой", с советским истеблишментом. По меньшей мере, он им был понятней, ближе, удобней, чем неконтролируемые толпы народа, тем более - чем мы, "экстремисты". "Лучше жить с дьяволом, которого ты знаешь, чем с таким, которого не знаешь". Вот и вся их мудрость. Но ведь любой, даже самый честный Политик вынужден считаться с этим стадом пошляков и приспособленцев: без него и править нельзя. Так вот и вышло, что, если "левый" истеблишмент отлично ведал, что творит, "правый" не нашел, что возразить. Даже Рональд Рейган, при всей своей инстинктивной ненависти к коммунизму, не нашел, что ответить, когда ему сказали: "А если Горбачёва действительно завтра снимут, как Хрущёва, и все вернется к брежневским временам? Весь мир будет проклинать нас за то, что мы его не поддержали". Увы, при ближайшем рассмотрении настоящих антикоммунистов, сполна понимавших, с чем мы имели дело, на Западе оказалось даже меньше, чем в Советском Союзе. Внутренне, в глубине Души, мир уже давно капитулировал, примирился с мыслью о неизбежности "мирного сосуществования" со злом, приспособился к сожительству и даже не верил, что оно может кончиться. В лучшем случае надеялись на "смягчение" режима, на его "либерализацию", т.е. на чудесное появление в Кремле либерального "царя-реформатора". Вот и купились на приманку, когда её им подсунул мудрый ЦК. Не случайно так упорно не хочет теперь выяснять человечество, что же все-таки произошло. Не хочет ни расследований, ни документов из архивов Кремля, ни признаний-мемуаров бывших палачей: каждый знает, что ничего лестного для себя не обнаружит. И даже теперь, всем фактам вопреки, предпочитают повторять очевидную Ложь о смелом реформаторе Горбачёве, избавившем человечество от ужасов коммунизма. Так спокойнее, уютней... Однако, скажут мне, не все ж такие. Вот, к примеру, "железная леди" неужто и она не лучше? Не может быть, чтобы и она тоже примирилась, капитулировала перед коммунизмом: совсем это не согласуется с её образом. И Правда, не согласуется. Вопрос этот мучил и меня все семь лет перестройки и даже после неё. Попытки с ней спорить, что-то объяснять были, однако, совершенно бессмысленны: она просто отказывалась слушать. А при упоминании имени Горбачёва, лишь произносила, гордо вскинув голову, как сказала бы мать о своем дитяти: - Разве он не изумителен? И тут же прекращала разговор. Но я не унимался, и при каждой новой встрече опять возвращался к больной теме. Для меня это стало чем-то вроде идеи-фикс. Наконец уже в 1992 году, копаясь в архивах ЦК в Москве, я случайно набрел на документ 1984 года о предоставлении советской помощи бастующим английским шахтерам. Нового в нем было мало - и так все знали, что СССР перевел им в критический момент забастовки миллион долларов. Точнее, сам факт и тогда был известен, но считалось, что помощь оказывают советские профсоюзы своим братьям по классу. Теперь же, просматривая документ, я мог убедиться, что решение, конечно, принимал ЦК, а в числе подписавших его был, разумеется, и Горбачёв - тогдашний второй секретарь ЦК, без подписи которого ни одно решение принято быть не могло. Естественно, возвратясь в Лондон, я поспешил к Тэтчер, предвкушая эффект. Зная, как важна была для неё забастовка шахтеров 1984 года, из-за которой вполне могло пасть её правительство, я и не сомневался, что наконец попал в точку. Действительно, увидев подпись своего друга, она побледнела: - Когда это подписано? - потребовала она. Я указал на число. - Это даже хуже, - сказала она тихо. - Я спрашивала его об этом как раз в то время, и он сказал, что ничего об этом не знает. То был мой долгожданный миг торжества: - Трудность "делать бизнес" с коммунистами в том и заключается, что у них есть отвратительная привычка врать прямо в глаза, - произнес я медленно и отчетливо, смакуя каждое слово. Настала долгая пауза. Пожалуй, слишком долгая. - I am not naive, you know... (Я, вы знаете, не наивна...) Так в готовившейся тогда к печати книге её мемуаров, в соответствующем месте, появилась загадочная сноска: "В действительности я с тех пор видела документальное свидетельство того, что он (Горбачёв) все прекрасно знал и был среди тех, кто принял решение о деньгах". 10. Союзники Боюсь, однако, годы "перестройки" лишь обнажили всегда существовавшее различие в оценке коммунизма между здешними консерваторами и нами выходцами из коммунистических стран, хлебнувшими "реального социализма". Если, скажем, для меня коммунизм был и остался абсолютным злом, хуже которого уже ничего быть не может, для них он был одной из проблем, и даже не обязательно самой важной. Более того, думаю, они никогда не поняли универсальности этого зла, его интернациональной природы, а стало быть, и всеобщей опасности. Где-то в глубине Души большинство из них склонялось к тому, что эта болезнь не страшна "цивилизованным" народам, а те, кто заболел ею, каким-то образом того "заслужили". Вроде как в старину проказа считалась Божьим наказанием за грехи. Например, чрезвычайно распространенным именно среди консерваторов был миф о том, что коммунизм в России есть всего лишь последствие (или разновидность) сугубо российского деспотизма. "Ответ на многие загадки поведения Советов дают не звезды, но русские цари Их прах покоится в кремлевских усыпальницах, но их Дух витает в кремлевских залах", - пишет, например, бывший президент США Ричард Никсон. А если это так, почему же и не начать "детант"? Россию не изменишь - такая уж она по воле истории, а надеяться остается только на появление на московском троне "просвещенного монарха". Или вот наш любимый консервативный мыслитель величиной в один "бейкер" объясняет бестолковым европейцам в 1991 году: "По иронии судьбы, ограниченный европейский национализм XIX века породил также и иную, совершенно отличную от него идеологию рационализма и универсализма, которая тоже преодолела границы одного Государства: марксизм. В Советском Союзе большевики объединили эту идеологию со славянофильством, которое само по себе было реакцией на западные ценности, объявленные чуждыми". Где уж он нашел славянофильство у большевиков, можно только гадать, но зато он твердо знает, в чем противоядие: "Я считаю, что трансатлантические связи олицетворяют собой некие универсальные идеалы просвещения". Оставим в стороне эти безграмотные экскурсы в историю - что делать, если так "просветили" нашего мыслителя с его приятелем Джорджем Бушем где-нибудь в Йельском университете, в "землячестве", к которому они принадлежали в студенческие годы. Важно другое: коль скоро они те понимают, что марксизм и проистек из "идеалов Просвещения", они не видят, и в чем его опасность. Марксизм без "славянофильского" искажения становится ...(пропуск нескольких слов, оборвана страница - прим. OCRщика)... "нового мирового порядка" - зачем с ним бороться? Любопытно, что в этом они вполне сходятся с европейскими меньшевиками, для которых миф о хорошем социализме и плохой России, его якобы исказившей, всегда служил самооправданием. (Непонятно только, зачем же они столь упорно поддерживали это "искажение" все 74 года его существования?) Но если для них это было всего лишь удобной Ложью, консерваторы повторяют её, даже не сознавая, что тогда им остается узаконить социалистический эксперимент у себя дома. Европейские консерваторы в этом смысле были никак не лучше Никсона с Бейкером: для них коммунизм никогда не был наднациональным злом, а наша борьба с ним так и не стала общей борьбой. Чего стоила одна только вечная путаница "русского" и "советского", т.е. смешение режима и народа, палача и жертвы. Доходило до нелепостей: получалось, что "русские оккупировали Афганистан", а "советский ученый Сахаров" этим недоволен. Скажете, это всего лишь лингвистическое недоразумение, неграмотность? Не знаю. Настоящие соратники более аккуратны в таких вопросах, как то, воюют они с твоим народом или с поработившим его режимом. Тем более, что с режимом-то как раз они воевать не рвались. Помню, бывший премьер-министр Гарольд Макмиллан сказал мне однажды: "Не наша забота пытаться изменить советскую Систему. Это - дело самих русских. Наша обязанность - договориться с ними поддерживать равновесие в мире" Но ведь ту же мудрость повторила и Маргарет Тэтчер в своем интервью, когда поведала миру, что может "делать бизнес" с Горбачёвым. "Мы не будем стремиться менять их, они не будут менять нас", - сказала она тогда. Помню, я отвечал ей на это в журнале "Сервей": "Что за прелестная основа для "конструктивных взаимоотношений"! Обычный бизнес, вы им - кредиты и технологии, а они вам взамен твердую валюту (...) за счет подрыва экономики. Вы им строите завод, производящий грузовики, а они пошлют эти грузовики, наполненные своими солдатами, в Афганистан. Не старайтесь их изменить - они вас так или иначе изменят. В этом-то и состоит суть экономических реформ, за которые так ратует товарищ Горбачёв: Запад строит советскую экономику, а они между тем строят коммунизм во всем мире". Читатель может оценить мое злорадство, когда через семь лет я нашел вышеупомянутый документ о советской помощи бастующим британским шахтерам. Словом, наш союз с западными антикоммунистами никогда не был равным, в тяжелые для них времена "холодной войны" или "детанта" 70-х мы объединялись, а в тяжелые для нас времена "перестройки" они о нас и не вспомнили. Да и во времена альянса у нас не было полного взаимопонимания: слишком узко толковали они советскую угрозу, видя в основном лишь её военный аспект. Но тот факт, что в войне идей вооружение имеет лишь психологическое значение, а сама эта война не имеет ни фронта, ни тыла, - остался за пределами их понимания. Не случайно, добившись банкротства СССР к 1986 году, они успокоились, так и не доведя дела до конца: как только СССР перестал представлять угрозу миру, он перестал их интересовать. Дальнейшая судьба сотен миллионов людей их не интересовала, видимо, в силу уже упомянутого высокомерия (если не сказать шовинизма), предполагавшего наличие мистической вины народов, коммунизмом "наказанных". Соответственно, наши разногласия, хоть и приглушенные наличием общего врага, стали проявляться почти немедленно: уже к концу 70-х, когда мир убедился, что СССР не собирается соблюдать требования Хельсинских соглашений по правам человека, наши позиции разошлись. Мы считали, что единственной адекватной реакцией на аресты членов Хельсинских групп должна быть денонсация Хельсинских соглашений или хотя бы угроза денонсации - при ультимативном требовании освободить арестованных. Запад же был склонен сделать вид, что ничего существенного не произошло, и "продолжать хельсинский процесс" как ни в чем не бывало. Эту позицию ещё можно было понять, пока в большинстве западных стран у власти оставались левые партии, но ведь она не изменилась и к началу 80-х, когда произошел резкий сдвиг вправо. Даже администрация Рейгана не решилась трогать этот вопрос, хотя многие влиятельные деятели республиканцев, находясь в оппозиции, открыто разделяли нашу точку зрения. Между тем, это было ключевой проблемой всей Политики отношений между Востоком и Западом. Хельсинские соглашения, при всех их недостатках, содержали в себе основополагающий принцип этих отношений - равенство и неразрывную связь трех его "корзин": безопасности, сотрудничества и прав человека. В них было заложено чрезвычайно важное признание того факта, что советская внешняя агрессивность неразрывно связана с антидемократической, репрессивной сутью режима, без изменения которой о "безопасности" и говорить бессмысленно, а любая форма сотрудничества становилась капитуляцией. Экономические отношения превращались в помощь врагу, "культурные" - в инструмент советской пропаганды, и даже дипломатические лишь способствовали утверждению фальшивого образа Советского Союза как "нормального" Государства. Более того, Хельсинские соглашения содержали очень важную уступку со стороны Запада: "признание нерушимости послевоенных границ в Европе", т.е де-факто - признание советской оккупации Восточной и Центральной Европы, её узаконение. Не случайно Брежнев считал эти соглашения самым большим достижением своего правления и даже сказал одному из своих помощников: - Вот если удастся завершить Хельсинки, то и помереть можно. Оно и не удивительно: он хотел "вписать себя в историю как продолжателя линии на победу, как закрепившего победу в войне победой в политическом плане". Только обеспечив признание Западом советских завоеваний в Европе, можно было двигаться дальше - к расширению влияния на всю Европу, к "борьбе за мир" и разоружение. Для СССР эти соглашения были паллиативом послевоенного мирного договора в Европе, закреплявшего их империю. Таким образом, речь шла обо всей стратегии Запада на последующие десятилетия: денонсация Хельсинских соглашений фактически была бы ревизией соглашений Ялтинских и поставила бы вопрос о легитимности советской оккупации восточноевропейских стран (включая и Прибалтику, и даже Украину с Белоруссией). Характерно, что даже намек на возможность такого поворота в отношениях, когда ряд сенаторов и конгрессменов США предложил поднять эти вопросы на Мадридской конференции 1980 года, вызвал в Москве полную панику: Инициатива названных выше конгрессменов получила поддержку большинства членов палаты представителей, - в ужасе сообщал ЦК. - Это пока не обязывает администрацию к конкретным действиям, но по демагогическим соображениям может послужить Картеру поводом для развертывания новой враждебной кампании против СССР. Словом, Хельсинские соглашения могли бы стать прекрасным инструментом внешней Политики, если бы Запад решился их использовать. Однако не только Картер, но даже Рейган, Тэтчер и Коль, практически контролировавшие в 80-х западную Политику, на это не решились, а Хельсинские соглашения лишь превратились в инструмент советской Политики подавления инакомыслия и развития дальнейшего наступления в Европе. Вместо того, чтобы заставить Москву обороняться, причем "на своей территории" (Восточная Европа, республики СССР), Запад позволил ей перейти в "мирное" наступление, чуть не стоившее Западной Европе её свободы. Между прочим, изменить это положение было ещё не поздно даже в разгар миротворческой истерии, развязанной Москвой в начале 80-х. Просто вместо того, чтобы принять советские условия игры и толковать об абстрактном "мире" вне контекста истории отношений между Востоком и Западом, вместо бесконечных препирательств по поводу числа ракет и боеголовок, которые только ещё больше пугали несведущее население (а значит, играли на руку СССР), нужно было вернуться к контексту Хельсинских соглашений, позволявших связать вопросы безопасности с существом советского режима. Такая позиция была для Запада совершенно беспроигрышной, ибо возвращала дебаты в правильное русло, где и виновник был очевиден, и политическое решение конфликта между Востоком и Западом уже предложено, а наличие советской подписи под Хельсинскими соглашениями не позволяло говорить о каких-либо "неприемлемых" для Москвы условиях. В самом деле, что могла бы в тот момент ответить Москва на ультимативное требование соблюдать свои обязательства по Хельсинским соглашениям? Ничего, кроме Демагогии. Зато денонсация их Западом открывала последнему великолепную игру: предложить созыв международной конференции для заключения послевоенного мирного договора, где неизбежно всплыли бы вопросы самоопределения стран Европы, оккупированных СССР по договору с Гитлером. Кто мог быть против мирного договора в тот напряженный момент? Даже откровенно просоветские силы оказались бы в затруднении, а уж непредвзятое общественное мнение точно оказалось бы на нашей стороне. Говорю это не предположительно: в 1984 году, как раз тогда, когда антиядерная истерика достигла своего апогея в США, мы поставили убедительный эксперимент в двух самых либеральных штатах США - Калифорнии и Массачусетсе. Избирателям в Лос-Анджелесе был предложен на референдуме вопрос: "Должен ли совет графства Лос-Анджелес направить руководству Соединенных Штатов и Советского Союза послание с утверждением, что риск ядерной войны между Соединенными Штатами и Советским Союзом может быть сведен до минимума, если у всех народов будет возможность свободно и без опасений высказывать свое мнение по международным проблемам, в том числе по национальной Политике вооружения, - чтобы тем самым население графства Лос-Анджелес призвало все народы, подписавшие Хельсинские соглашения по правам человека, соблюдать условия этих соглашений по вопросам свободы слова, религиозных убеждений, печати, собраний и эмиграции для всех граждан?" И, несмотря на отчаянное сопротивление профессиональных миротворцев, предложение было принято большинством в две трети голосов! Аналогичная резолюция прошла в Массачусетсе в октябре: "...побуждая Советский Союз следовать Всеобщей Декларации прав человека ООН и Хельсинским соглашениям, тем самым уменьшая угрозу ядерного столкновения". Не возникает сомнения, что правительство США легко могло распространить этот эксперимент на всю страну, совершенно обезвредив движение промосковских миротворцев. Но, несмотря на такую яркую поддержку населения, администрация Рейгана так и не решилась на это. Тем более не попытались они сделать её своею международной" позицией, а уж о денонсации соглашений и об идее "мирной конференции" в Европе и говорить не хотели. Увы, консерваторы оказались абсолютно неспособны усвоить принципы "идеологической войны". Даже помощь антикоммунистическим движениям, так называемая "доктрина Рейгана", ограничивалась чисто материальным аспектом, чаще всего финансовой или военной помощью. Но вся огромная пропагандистская работа по обеспечению общественного сочувствия была за пределами их понимания. Этим, как и многим другим, пришлось заниматься нам, не имея на то ни средств, ни политических возможностей. А много ли можно было сделать чисто общественным группам, на средства, собранные у общественных и частных фондов? Созданный нами в 1983 году "Интернационал Сопротивления" разрывался на части, пытаясь противодействовать тому, чем в СССР занимались огромные, хорошо финансируемые и могущественные структуры. Наши западные друзья часто даже не понимали, что мы пытаемся сделать. Работу с прессой, конференции да пресс-конференции они ещё понимали, но что-либо более сложное наталкивалось не непреодолимые препятствия бюрократического непонимания. Наиболее яркий тому пример - наше предложение вызвать массовое дезертирство в советских частях, расположенных в Афганистане. Казалось бы, ясно, что, сколько ни снабжай афганских моджахедов оружием, чисто военной победы они добиться не смогут. Стало быть, надо искать других решений, которые бы сделали советскую оккупацию слишком "дорогостоящей". И самое очевидное решение - организация возможности бегства советских солдат за рубеж. Представим себе, как еженедельно, в числе прочих новостей, политбюро докладывают, что за истекшую неделю бежали ещё несколько сот советских военнослужащих из "ограниченного контингента", а прежние несколько сот, добравшись до Запада, провели пресс-конференции. Сколько бы таких сообщений выдержало политбюро, прежде чем начать лихорадочно готовить вывод войск? Непосредственное участие советских частей в боевых операциях было бы сведено на нет, дабы не предоставлять дополнительных возможностей дезертирства. Но даже и такая реакция была бы огромным облегчением для афганцев - с деморализованной правительственной армией они бы и сами справились. А то, что советские солдаты бегут даже без малейшей надежды выжить, тем более добраться до Запада, мы знали от наших афганских друзей-моджахедов. Да я в том и не сомневался, понимая, как непопулярна должна быть эта война за коммунистические интересы среди русской молодежи (не говоря уж о выходцах из республик). Несколько десятков их уже сидело у афганцев в плену, что было крайне стеснительно для мобильных партизанских групп. К тому же советское командование, узнав, что в каком-либо кишлаке прячут беглых, подвергало этот кишлак безжалостной бомбардировке, чтобы отучить афганцев от такого гостеприимства. Словом, проблемой надо было заниматься в любом случае. Но самой простой частью задачи оказалось договориться с моджахедами: они-то прекрасно поняли ценность проекта. Понял её и генерал Зия уль-Хак, президент Пакистана, охотно закрывавший глаза на провоз беглецов через свою территорию. Только западные правительства отказывались понять суть дела, упорно настаивая на "гуманитарном" характере операции, то есть на крайне малом её масштабе. Всем нам, различным общественным группам, занимавшимся этой проблемой, с невероятными трудностями удалось вывезти в общей сложности человек 15, не более Ни о каких сотнях или тысячах беглецов не могло быть и речи: ни одна западная страна принять их не соглашалась... Это всего лишь один пример, но он весьма показателен как иллюстрация основной причины наших разногласий: вопреки всем нашим усилиям, даже наиболее консервативные круги Запада не пожелали понять, что десятки и сотни миллионов за "железным занавесом" являются их естественным и самым мощным союзником, а не "гуманитарной проблемой". Действительно победить коммунизм можно было только вместе с ними. 11. Я сделал все, что мог... Но это было ещё благодатное время, когда наличие общего врага хоть в каком-то смысле делало нас союзниками и обеспечивало поддержку если не правительств, то'хотя бы некоторых общественных сил. Бездумная эйфория времен "гласности и перестройки" лишила нас и этой последней поддержки, последних союзников. Соблазн "победить" без борьбы, выиграть без усилия оказался для них слишком велик. Как раз в тот момент, когда можно было наконец легально отстраивать оппозиционные структуры, не опасаясь серьезных репрессий, - и средства, и симпатии Запада были на другой стороне. Как раз в то время, как политзаключенные в советских тюрьмах и лагерях подвергались самому изощренному давлению с целью их идейной "нейтрализации", Запад рукоплескал гуманности Горбачёва. Когда войска "спецназа" убивали грузинских демократов на площади в Тбилиси, давили Народный фронт Азербайджана танками в Баку, штурмовали правительственные здания в Вильнюсе и Риге, Запад беспокоило лишь одно: как бы это "не повредило Горбачёву". А уж финансовая помощь кремлевским "реформаторам" измерялась астрономическими цифрами: за семь лет партийной "перестройки" советский внешний долг вырос на целых 45 миллиардов долларов! Вот какую цену заплатил Запад за то, чтобы в бывшем СССР не возникло ни настоящей Демократии, ни рыночной экономики. И заплатил бы ещё больше, окажись августовский "Путч" более удачным: уже на подходе был новый "план Маршалла", всерьез обсуждавшийся на встречах "Большой семерки". Казалось бы, само упоминание плана Маршалла, спасшего Европу от коммунизма, должно заставить задуматься: ведь никому и в голову не пришло бы 50 лет назад предложить его ещё не побежденной Германии! Разве могли предложить его Франции Петена, Италии Муссолини, Норвегии Квислинга? Отцам нашим, по крайней мере, хватило здравого смысла сначала разгромить противника, заставить его безоговорочно капитулировать, провести денацификацию - и только потом говорить об экономической помощи. А поступи они иначе, не видать бы Европе Демократии, жить бы ей многие десятилетия в "посттоталитарном" абсурде. Конечно, мы пытались сопротивляться этому безумию до последнего, стараясь как могли поддерживать независимые силы и издания внутри СССР. Созданный для этой цели в Нью-Йорке "Центр за Демократию в. СССР" даже стал переводить и публиковать эти издания в США, дабы привлечь к ним внимание публики, пока окончательно не лишился средств. Чтобы как-то рациональнее использовать наши убогие ресурсы, пришлось стянуть все в одну "организацию, объединившую демократов из всех республик под общим лозунгом-названием "Демократия и независимость". Но даже консервативная "Дейли телеграф" нашла нас слишком "правонастро-енными". "Многие Диссиденты считают, что Запад питается далекой от действительности Дезинформацией, рисующей Горбачёва истинным демократом, которому угрожают его консервативные оппоненты. (...) И все же чем чаще эти одинокие голоса ниспровергают гласность, тем неотвратимей возникает подозрение, что эти люди стоят на месте, сменяя критерии наличия реформ, вместо того чтобы заверить нас, что их прошлые боевые заслуги не прошли даром. (...) Повсюду им видится заговор". Ещё бы! Ведь даже Маргарет Тэтчер... и даже Рональд Рейган... Только считанные единицы среди журналистов (Эб Розенталь в "Нью-Йорк таймсе", страница передовых статей в "Уолл-стрит джорнэл") отваживались поддерживать нас в то время. По счастью, стремительно нараставший в стране кризис вызывал резкую радикализацию общества, и к 1990 году даже московская Интеллигенция начала понимать суть дела. Появлялись новые возможности, новые силы выходили из-под контроля власти, избавляясь от чар перестройки. Летом 1990-го мы сделали последнюю серьезную попытку как-то объединить оппозицию - собрали конференцию в Праге, куда пригласили и старых Диссидентов, и новых оппозиционеров из всех республик СССР, и тех из консервативных кругов Запада, кто ещё мог оценить наше усилие. Прага была идеальным для этой цели местом не только из-за близости к СССР или облегченных правил въезда, но прежде всего благодаря очевидному символизму, который Вацлав Гавел не преминул отметить в своем приветственном выступлении. Единственный из всех тогдашних глав Государств в мире пришедший к власти в результате антикоммунистической Революции, он не побоялся солидаризироваться с нашей позицией, не изменил своему прошлому, но говорил о нашем общем принципе - неделимости свободы и справедливости. "Если они где-то под угрозой - они под угрозой везде". Увы, он оказался действительно единственным. Для того чтобы стать реально работающим центром оппозиции, нам требовались значительные средства, печатная техника, компьютеры, средства коммуникации - словом, все, что нужно массовой организации для её нормального функционирования. Но, вопреки нашим отчаянным поискам, мы не нашли никого, кто бы снабдил нас всем этим, - ни фонда, ни правительства, ни богатого доброжелателя. Казалось, дальнейшая судьба мира никого больше не интересует. Иные говорили вполне откровенно. "Если вы правы и СССР скоро развалится, зачем же нам тратиться на это?" О том, что "развалиться" можно по-разному, не хотели и задуматься. Удивительное дело: режим был ещё жив, он вполне мог утащить с собой в могилу сотни тысяч людей. Более того, как раз в 1990 году становилось очевидно, что Горбачёв и его подельники к тому-то и готовятся. Но никого это уже не волновало. На какие-то гроши в другой только что освободившейся стране - Польше - мы срочно создали совместно с нашими польскими друзьями тренировочно-координационный центр "Варшава-90". Поляки, в прошлом активисты подпольной "Сражающейся Солидарности", брались в срочном порядке подготовить группы активистов из различных частей СССР к работе в условиях "военного положения". По нашей просьбе они восстановили даже свою подпольную мастерскую по изготовлению радиопередатчиков и каждую возвращавшуюся в СССР группу старались снабдить ими. Мы-то отлично помнили, что в условиях массовых репрессий "военного положения" достоверная и оперативная Информация становится на вес золота. От неё будут зависеть жизни тысяч и тысяч людей. Вполне подтверждая наши прогнозы, режим начал 1991 год атакой на Прибалтику, повышением цен, всеобщим зажимом. Сомнений не оставалось: введения "военного положения" можно было ждать буквально в ближайшие недели Если что и сдерживало их, так это растущее сопротивление населения, грозившее вылиться во всеобщую забастовку. К весне конфронтация казалась неизбежной, а с моей точки зрения - и желательной. Это был уникальный момент нашей истории, один из тех редких моментов, что определяют жизнь страны на поколения вперед. Впервые за 70 лет безжалостного угнетения люди открыто бросали вызов режиму. Сам по себе такой общенародный порыв, объединяющий все этнические и социальные группы страны в стремлении отстоять свое достоинство и свободу, был бесценен. Он означал, что в этом, казалось бы, насмерть задавленном народе зреют предпосылки для настоящей Демократии. Но одних предпосылок было недостаточно. Слабые и лишенные опыта, оппозиционные силы нуждались в закалке в процессе борьбы со старым режимом, чтобы вырасти в реальную политическую структуру, способную смести Номенклатуру со всех уровней управления Государством. Только такая борьба могла выдвинуть настоящих лидеров, народных организаторов в каждом районе, на каждом предприятии, создав таким образом подлинную политическую альтернативу Без этой борьбы не могло произойти системных изменений, а новый, нарождающийся строй не получал структурной поддержки. Одним словом, страна была на грани Революции. И самое глупое, что можно было сделать в такой ситуации, - это позволить властям сохранить инициативу, дать им выбрать наиболее удобный момент для наступления. Конфронтацию надо было навязать режиму ровно тогда, когда он к ней менее всего готов, менее всего её желает. Но повлиять на настроения огромной страны из-за границы, без своей организации, без общенациональных средств Информации было невозможно. А ничего этого создать мы так и не смогли, будучи брошены без поддержки и ресурсов всем миром. Оставался последний шанс - попытаться поехать туда. С большим трудом пробившись в Москву в апреле 91-го, с визой всего на пять дней, я бросился в водоворот митингов, интервью, совещаний. Надежда на то, что все ещё можно исправить, спасти, придавала сил, хотя я отлично сознавал, что ничего, кроме совета, предложить людям не могу - не то что средств, техники или организационных структур, но даже сочувствия западного мира, из которого я приехал. Это была отчаянная попытка убедить, надежда на то, что в накаленной добела атмосфере страны и одного громко сказанного слова может оказаться достаточно. В конце концов, разве не словом боролись мы с этим режимом тридцать лет? Разве не привыкли мы делать все от нас зависящее даже и в гораздо более безнадежную пору? "Конфронтации не избежать, - говорил я сразу по приезде на пресс-конференции. - Единственное, о чем следует думать: как избежать крови. Поэтому я тысячу раз готов повторить: нужна всеобщая забастовка. Это единственный шанс избежать крови и голода. (...) Вы что, не понимаете: к зиме у вас будет голод. Горбачёв добровольно не уйдет. КГБ добровольно не уйдет. Значит, они будут стрелять. Я считаю, что сегодня нельзя быть пассивным. Ведь если наша страна не встанет, как один человек и не скажет коммунистическому режиму - уйди, альтернативой этому будет голод в эфиопских пропорциях и гражданская война ливанского типа". "Мне непонятно, как можно морально поддерживать бастующих шахтеров и продолжать ходить на работу, - давил я на чувства в последовавших интервью. - Как же так: бастуют шахтеры, не за себя - за общее дело, а вы ходите на работу... Я лагерный человек. Если голодает один зэк, голодает весь лагерь. Должна забастовать страна. (...) Вот если останется эта власть, ваши дети будут воевать где-нибудь в Польше или Молдавии. Будут подавлять мятеж азербайджанцев. Вам это надо?" "Нужно срочно организовывать демократические структуры. Ваши депутаты сидят в своем российском парламенте и теряют время. Неужели не понимают, что за ними ничего нет, никакой власти? Отними у них завтра микрофон, и их нету! Надо объединяться. Назовите это хоть форумом, хоть партией... Понимаете, страна рухнет, и никого нет". В сущности, в этом и была вся проблема: страна была готова сбросить режим, но не готова оказалась новая "элита", новые, выросшие в перестройку "демократы". Люди, в общем-то, случайные, выдвинувшиеся на псевдовыборах, когда любое новое лицо казалось лучше старых, они были гораздо ближе к режиму, чем к народу. Им вовсе не хотелось радикальных перемен, которые вполне могли отодвинуть в сторону и их самих, лишив их случайно обретенного положения "лидеров". Придя на заседание Верховного совета РСФСР, я поразился их неадекватности: полдня у них ушло на бесплодные препирательства о том, по каким микрофонам каким группам депутатов выступать. Под конец бурных дебатов на эту столь важную им тему они даже проголосовали и, восхищенные собственным демократизмом, объявили перерыв. А в это же время страна уже настолько жаждала смены режима, настолько была раскалена, что через несколько дней даже коммунистические профсоюзы были вынуждены, как я уже упоминал, провести однодневную забастовку, чтобы как-то сохранить свое влияние. Более 50 миллионов человек прекратило работу, притом вопреки официальному запрету. Воспользовавшись перерывом, я вылез на трибуну и попытался вернуть их к реальности. Куда там! Как и прочие российские "лидеры", они мечтали о "гражданском мире", о "переговорах за круглым столом" с коммунистическим режимом. И, сколько я ни объяснял, что даже в Польше (где за плечами лидеров "Солидарности" по крайней мере стояли миллионы членов их организации, пережившей к тому же военное положение) "круглый стол", тем не менее, был ошибкой: он лишь затормозил движение польского общества к Демократии, российские "демократы" не пожелали понять, что в их условиях такой "круглый стол" и подавно не будет круглым. В конфликте между народом и режимом они инстинктивно выбирали сторону режима, их породившего. Ельцин, в тот момент бесспорный их лидер, даже предал бастовавших шахтеров, бросив их на произвол судьбы, только чтобы договориться с Горбачёвым о временном перемирии. Более того, из всех тогда существовавших политических групп он выбрал себе в союзники "либеральных коммунистов" - своих будущих смертельных врагов: Александра Руцкого сделал своим вице-президентом, Руслана Хазбулатова председателем Верховного совета России. Пройдет всего четыре месяца, и этот "выбор" окажется роковым для всего последующего развития событий, для всей страны, сделав демонтаж старой Системы невозможным. Запутавшись в заговорах, потонув в путчах, режим упадет, как переспевший плод. Но все структуры новой власти окажутся заблокированы старой Номенклатурой, парализованы эгоизмом "новой элиты" из числа "либеральных коммунистов", столь любезных сердцу Бориса Ельцина. Не создав себе никаких массовых структур для опоры, новая Демократия повиснет в воздухе, а власть достанется бюрократии, жадной и бездушной... Впрочем, что ж винить его одного, вечно пьяного бывшего партаппаратчика? От него и ждать было трудно другого выбора. Но ведь и весь "цвет нации", вся интеллектуальная элита оказалась не лучше, в критический момент испугавшись своего народа больше чекистской расправы. Заныли, заскулили: "Ах, не приведи Господи русский бунт... Ах, будут, танки под окном..." "Это, может, из Кембриджа кажется, что как только все заводы остановятся, так с неба булки посыплются, - не постыдилась поучать меня какая-то шибко интеллигентная дамочка, не видавшая в своей жизни ничего страшнее партийного выговора. - Но мы-то - отсюда - прекрасно видим, что это не скачок в "царство свободы", а шаг в сторону разрухи и хаоса, эпидемий и голода. И с помощью всеобщей забастовки не предотвратить гражданскую войну но ускорить. ...множество трезвых умов давно уже поняли: если кого нам и следует бояться, так это "пламенных революционеров", обнаруживающих бесстрашие перед танками". Что ж, на то вам и даны "трезвые умы", чтобы "прекрасно видеть"... Через несколько недель были и танки под окнами, перед которыми пришлось-таки "обнаруживать бесстрашие", но уже было поздно спасти страну от разрухи и хаоса. Этот раскаленный апрель, когда все было просто, черно-бело, все достижимо, будет вспоминать не одно поколение обнищавших, опустошенных людей, прячась по домам от банд мародеров. Мне же, как и тридцать лет назад, нечего сказать им, кроме: я сделал все, что мог... Оглавление   www.pseudology.org