Москва, Октябрь 1999 года
Леонид Млечин
Железный шурик
Глава 5
Опустевший мавзолей

Три года Александр Николаевич Шелепин возглавлял КГБ. Эту должность Хрущев не считал достаточно важной, чтобы долго держать на ней перспективного человека. А относительно Шелепина у него были далеко идущие планы. На ХХII съезде партии в октябре шестьдесят первого Никита Сергеевич ввел Шелепина в состав высшего партийного руководства. Прямо во время съезда Хрущев вызвал его к себе:

— Вы достаточно поработали в КГБ. На организационном пленуме ЦК после съезда будет вас избирать секретарем ЦК

Съезд запомнился принятием новой программы партии, в которой ставилась задача построить за двадцать лет коммунизм. Причем Глава партии считал задачу вполне достижимой. Никита Сергеевич Хрущев, непредсказуемый и неуправляемый, хитрец, каких мало, был открытым и эмоциональным человеком. Он видел, в какой беде страна. В узком кругу честно говорил:

— Я был рабочим, социализма не было, а картошка была. Сейчас социализм построили, а картошки нет.

Хрущев приказал, чтобы в столовых хлеб давали бесплатно. Он хотел вытащить страну из беды, но уповал на какие-то утопические идеи, надеялся решить проблемы одним махом. В этом очень был похож на Ельцина.

Конечно, Никита Сергеевич слишком давно состоял в высшем эшелоне власти и отдалился от реальной жизни. Он, собственно, и денег давно в руках не держал. Когда он пригласил югославского лидера Иосипа Броз Тито в Москву, то во время переговоров предложил прогуляться по городу. Начальник 9-го управления КГБ генерал Захаров приказал перекрыть движение автотранспорта на улице Горького и расставил своих людей. Во время прогулки высокие гости зашли в кафе-мороженное. Угостились, и Хрущев обратился к начальнику охраны:

— Захаров, у тебя есть деньги? Расплатись, пожалуйста, а то у меня денег нет.

Тем не менее Никита Сергеевич представлял себе, как живут люди, которые сами за себя расплачиваются

— Я был лучше обеспечен в дореволюционное время, работая простым слесарем, — вспоминал Никита Сергеевич, — зарабатывал сорок пять рублей при ценах на черный хлеб в две копейки, на белый — четыре копейки, фунт сала — двадцать две копейки, яйцо стоило копейку, ботинки, самые лучшие "Скороходовские", — до семи рублей. Чего уж тут сравнивать? Когда я вел партработу в Москве, то и половины того не имел, хотя занимал довольно высокое место в общественно-политической сфере. Другие люди были обеспечены ещё хуже, чем я. Но мы смотрели в будущее, и наша фантазия в этом отношении не имела границ, она вдохновляла нас, звала вперед, на борьбу за переустройство жизни…

Веру в возможность переустройства жизни на более справедливых началах он сохранил и в конце жизни, когда рядом с ним остались только прожженные циники.

Невестка Микояна, Нами Микоян, вспоминает, как к Анастасу Ивановичу приезжал его свояк — академик Арзуманян. Экономист Анушаван Агафонович Арзуманян стал первым директором Института мировой экономики и международных отношений, созданного в пятьдесят шестом году. Нами спросила академика, действительно ли к восьмидесятому году будет построен коммунизм? Арзуманян честно ответил:

— Конечно, нет, это нереально. Но Хрущев не хочет слушать, и мы вынуждены писать так, как он хочет.

Никто не выразил сомнений. Напротив, все наперебой поздравляли Никиту Сергеевича с принятием программы построения коммунизма. На ХХII съезде Михаил Александрович Шолохов пропел осанну Хрущеву и предложенной им программе построения коммунизма:

— Когда мы принимаем новую программу нашей ленинской партии, сама жизнь наша, жизнь всего советского народа стала исполненной как бы особого и нового звучания… Как не сказать идущее от всего сердца спасибо главному творцу программы — нашему Никите Сергеевичу Хрущеву!

Зал бурно зааплодировал.

— Я бы сказал вам, дорогой Никита Сергеевич, и более теплые слова, — продолжал Шолохов, — но личная дружба с вами, мое высокое уважение к вам, понимаете ли, как-то стесняют меня, в данном случае служат явной помехой…

Нет, хрущевские лозунги не смущали автора "Тихого Дона". Его раздражали коллеги-писатели, которые живут в столице и, следовательно, настоящей жизни не знают:

— Как может писатель, типичный горожанин, что-либо посоветовать в производственном вопросе, скажем, опытному председателю колхоза… писатель, пищущий о колхозниках или людях совхоза, по-моему должен обладать знаниями в области сельского хозяйства не ниже уровня хотя бы участкового агронома…

Шолохову, выступая, резонно возразил Александр Трифонович Твардовский:

— Само по себе географическое место жительства писателя ещё ничего не решает.

Он оспорил представление о Москве как о "неком Вавилоне… как бы противостоящем праведной жизни". Заметил, что Москва — "богатейший объект изучения жизни во всех её сложнейших переплетениях".

Твардовский — единственный, кто говорил на съезде о том, что сталинское наследство не преодолено, что лакировочная псевдолитература продолжает существовать, о том, что более всего "читатель нуждается в полноте правды о жизни". Аплодировали ему, пожалуй, меньше других ораторов. Наверное, потому что делегаты съезда слышали непривычные и непростые для них слова и мысли.

Иностранные делегации, отправляясь в Москву, полагали, что съезд сведется к прославлению хрущевских достижений. Вместо этого Никита Сергеевич устроил новое землетрясение, новое, более основательное наступление на сталинизм. На съезде звучала беспрецедентная критика по адресу Сталина и сталинизма. Выступали репрессированные коммунисты. Хрущев фактически обвинил Сталина в убийстве Кирова.

На заключительном заседании Хрущев выступал очень темпераментно. Он отступал от написанного текста, вновь говорил о Сталине, об антипартийной группе Молотова, Маленкова, Кагановича, Булганина и Ворошилова, о сталинских методах албанского лидера Энвера Ходжи, оторвавшегося от Советского Союза.
 
Александр Твардовский записал в дневнике впечатления от съезда, впервые заседавшего в новеньком Кремлевском Дворце съездов: "Прежде всего — внешняя обстановка — этот "фестивалхолл“, вмещающий шесть тысяч человек, какая-то спешка, толчея, многолюдье, явный перебор "представительности“, явное снижение сосредоточенности внимания, разобщенность, как в суете ярмарки…
Физическое напряжение — просидеть в мягком, не мелком креслице, без пюпитра и без возможности вытянуть ноги семь и более часов, оказывается, очень нелегко. В старом дворце было спокойнее, академичнее и удобнее, сидишь, как за партой, есть на что опереться локтями, даже приспособиться, как это я замечал за опытными людьми, вздремнуть, подпершись, как бы задумавшись. Здесь это немыслимо, хотя мои соседи, старые большевики, клюют, бедняги, клюют, вздрагивают, приобадриваются и вновь клюют. Впечатления — смесь истинно величественного, волнующего и вместе гнетущего, томительного (атмосфера "культа", Ворошилов, восьмидесятилетний старец, национальный герой, пришедший сюда и усевшийся в президиуме, чтобы выслушивать, сидя лицом к зале, такие слова о себе заодно с Кагановичем и Маленковым и другими — "интриганы", "на свалку истории"). Краснословие и недоговоренность в докладах при всей их монументальной обстоятельности и сверхполноте".

Почему Хрущев вдруг вновь заговорил о сталинских преступлениях? Десталинизация помогала избавиться от целого слоя старых работников, которые перестали быть нужными Хрущеву. Но была и другая причина. Все эти годы ему продолжали докладывать о том, что происходило на Лубянке при Сталине. Он не мог оставаться равнодушным.

— Товарищи! — говорил Никита Сергеевич. — Время пройдет, мы умрем… но пока мы работаем, мы можем и должны прояснить некоторые вещи, сказать правду партии и народу… Сегодня, естественно, нельзя вернуть к жизни погибших… Но необходимо, чтобы все это было правдиво изложено в истории партии. Это необходимо сделать для того, чтобы подобные факты в будущем не повторялись.

Председатель КГБ СССР Александр Шелепин выступил на утреннем заседании двадцать шестого октября с резкой антисталинской речью. Начал Александр Николаевич, как положено, с подрывной деятельности империалистов, рассказал, сколько Соединенные Штаты тратят на ЦРУ и сколько в этом ЦРУ работает рыцарей "плаща и шпаги". Но обещал пресечь деятельность иностранных разведок.

— Святая обязанность советских людей, — говорил Шелепин, — надежно хранить партийную, государственную и военную тайну. Само собой разумеется, товарищи, что мы не должны допускать в наших рядах шпиономании, сеющей подозрительность и недоверие среди людей.

Дальше Шелепин перешел к антипартийной группе, похвалив за её разоблачение Хрущева:

— Товарищ Хрущев сделал это мастерски, по-ленински. В сложной обстановке Никита Сергеевич проявил личное мужество и твердость духа, показал себя верным и стойким ленинцем…

С Маленковым, Молотовым, Кагановичем и другими покончили ещё четыре года назад. Сидевшие в зале делегаты не очень понимали, почему вновь вспомнили об этой истории. На сей раз речь шла об их причастности к массовым репрессиям, о чем в пятьдесят седьмом году особо не распространялись.

Шелепин впервые процитировал мерзкие и циничные резолюции, которые Сталин и его соратники ставили на просьбах арестованных разобраться, сказал, что они "несут прямую, персональную ответственность за их физическое уничтожение".

Речь председателя КГБ стала тогда событием. Выступление Шелепина было, возможно, самым заметным и важным на всем съезде. В следующий раз с трибуны партийного съезда о сталинских преступлениях заговорят уже в годы Перестройки. Александр Николаевич спешил заверить делегатов съезда и всю страну, что эпоха репрессий не повторится:

— Органы государственной безопасности реорганизованы, значительно сокращены, освобождены от несвойственных им функций, очищены от карьеристских элементов… Органы государственной безопасности это уже не пугало, каким их пытались сделать в недалеком прошлом Берия и его подручные, а подлинно народные политические органы нашей партии в прямом смысле этого слова… Теперь чекисты могут с чистой совестью смотреть в глаза партии, в глаза советского народа.
 
Шелепин вновь рассказал о принципиально новой линии органов госбезопасности:

— Стали широко применять предупредительные и воспитательные меры в отношении тех советских граждан, которые совершают политические неправильные поступки, порой граничащие с преступленим, но без всякого враждебного умысла, а в силу своей политической незрелости или легкомыслия.

Свое выступление Шелепин закончил призывом к юридической науке "предусмотреть меры наказания за проявления бюрократизма". Зал поддержал его аплодисментами.

Шелепин язвительно напомнил юристам, что пора обновить гражданский кодекс:

— В нём указывается, что каждый гражданин имеет право организовывать промышленные и торговые предприятия, учреждать акционерные общества и концессии. Некоторые статьи этого кодекса благославляют право частной собственности и право на использование наемной рабочей силы. И это, товарищи, в то время, когда мы вступаем на порог коммунистического общества!

Заключительным аккордом двадцать второго, последнего хрущевского съезда, стало решение убрать Сталина из мавзолея. Тридцатого октября, когда съезд уже заканчивал работу, первый секретарь ленинградского обкома Иван Васильевич Спиридонов зачитал предложение переместить прах Сталина из мавзолея в другое место как можно быстрее. Его предложение поддержал первый секретарь московского горкома Петр Нилович Демичев.

Следующим должен был выступать первый секретарь ЦК компартии Грузии Василий Павлович Мжаванадзе. Такое предложение обязательно должны были поддержать земляки Сталина. Секретарь ЦК Фрол Романович Козлов заранее объяснил Василию Павловичу задачу. Но на утреннее заседании хитрый Мжаванадзе пришел с завязанным горлом и шепотом сказал, что у него начался воспалительный процесс, он потерял голос и говорить не может.

Вместо него на трибуну отправили председателя Совета министров Грузии Гиви Дмитриевича Джавахишвили. Он был верным соратником Мжаванадзе, работал с ним с сентября пятьдесят третьего года и должен был выручить старшего товарища, не желавшего выступать против Сталина.

Джавахишвили довольно невнятно сказал, что Грузия согласна с предложением вынести гроб Сталина из мавзолея. Съезд проголосовал за это предложение: "Признать нецелесоообразным дальнейшее сохранение в мавзолее саркофага с гробом И.В. Сталина, так как серьезные нарушения Сталиным ленинских заветов, злоупотребления властью, массовые репрессии против честных советских людей и другие действия в период культа личности делают невозможным оставление гроба с его телом в Мавзолее В.И. Ленина".

"Вчерашний день — решение съезда о Мавзолее, — записал в дневнике Твардовский. — Да, нехорошо, нужно исправить ошибку 1953 года, но как было бы благопристойнее, если бы не было этой ошибки.
Я могу попрекать себя за стишки, которые тогда были искренними — "И лежат они рядом…", но кого попрекать за то, что он положен был рядом. Так велика была инерция принятого, утвержденного всеми средствами воздействия на сознание равенства этих личностей (даже более, чем равенства)".

Начальника 9-го управления КГБ генерал-лейтенанта Николая Степановича Захарова и его заместителя, коменданта Кремля генерал-лейтенанта Андрея Яковлевича Веденина предупредили заранее. Хрущев пригласил их в комнату президиума:

— Место обозначено. Комендант мавзолея знает, как рыть могилу. Инструкции получите от товарища Шверника. Необходимо, чтобы перезахоронение прошло без шума.

Распоряжался всем председатель Комитета партийного контроля при ЦК КПСС Николай Михайлович Шверник.

Тридцать первого октября гроб с прахом Сталина вынесли из мавзолея и захоронили у кремлевской стены. Это произошло глубокой ночью, через несколько часов после закрытия съезда.

Красную площадь оцепили под предлогом репетиции парада к ноябрьской годовщине. Мавзолей обнесли фанерным забором, чтобы ничего не было видно. Офицеры кремлевского полка вынесли саркофаг из мавзолея и принесли его в лабораторию, где с мундира генералиссимуса сняли золотую звезду Героя и заменили золотые пуговицы на латунные. Останки вождя переложили в гроб, изготовленный в столярной мастерской отдельного полка специального назначения комендатуры Кремля.

Могилу выкопали солдаты кремлевского полка. Положенные в могилу мощи тут же заложили бетонной плитой. Через девять лет, в семидесятом году, на могиле Сталина у кремлевской стены был установлен памятник работы президента Академии художеств скульптора Николая Васильевича Томского.

Большой белой лентой закрыли надпись "Ленин — Сталин" на фронтоне мавзолея — пока не сделали новую надпись. Внутри мавзолея саркофаг с телом Ленина вернули на прежнее место.
Через месяц генерал Захаров получил повышение и стал заместителем председателя КГБ. Он был всегда рядом с Хрущевым, и Никита Сергеевич доверял высокому и статному офицеру.

На первом после съезда организационном пленуме нового состава ЦК, тридцать первого октября шестьдесят первого года, Хрущев предложил избрать новый состав секретариата ЦК и включил в него Шелепина. Это стало началом стремительной партийной карьеры.

В КГБ Александр Николаевич проработал меньше трех лет. пятого ноября исполнять обязанности руководителя комитета госбезасности было поручено его первому заместителю генералу Ивашутину.
Когда возник разговор о новом председателе КГБ, воспользовавшись удобным случаем, Шелепин убедил Хрущева сменить гнев на милость в отношении Семичастного, который попал в неприятную историю — стал жертвой искусной аппаратной интриги.

Падение и влёт Семичастного

А начиналось все хорошо. Когда Шелепина в декабре пятьдесят восьмого внезапно перевели в КГБ, его место в ЦК партии столь же неожиданно занял Семичастный. Владимир Ефимович искренне отказывался:

— Рано мне. Я ещё и в ЦК комсомола первым секретарем всего-ничего пробыл

Хрущев сказал ему:

— Мне нужно, чтобы вы привели с собой на партийную работу новых людей из комсомола. Мы их не знаем, а вы знаете

В тридцать пять лет Семичастный возглавил отдел партийных органов ЦК по союзным республикам, то есть стал главным кадровиком и рьяно взялся за дело. Но он просидел в этом кресле всего полгода. Виктор Михайлович Мироненко, который был при Шелепине и Семичастном членом бюро ЦК ВЛКСМ и заведующим отделом комсомольских органов, рассказывал мне, при каких обстоятельствах Семичастный, выдвинутый на большую работу, оказался в опале.

Под руководством Владимира Ефимовича в отделе подготовили записку "О подборе и расстановке кадров в партии и Государстве". Речь шла о необходимости обновления и омоложения партийных кадров. Семичастный показал, что идет застой, кадры стареют, а резерва нет, потому что если первому секретарю обкома или райкома пятьдесят — пятьдесят пять лет, то второму секретарю, который теоретически должен прийти на смену, шестьдесят.

Записка широко распространилась в аппарате. Кого-то стали оформлять на пенсию. Вообще при Хрущеве, в частности усилиями Шелепина и Семичастного, выдвинули большое количество молодежи. Это пугало и раздражало старшее поколение аппаратчиков, потому что разница в возрасте достигала двадцати лет. Но и молодежь вела себя неумно, не скрывала своего торжества и далеко идущих планов. Внутри ЦК возникло мощное недовольство действиями нового завотделом: записка Семичастного — "это удар по опытным кадрам, растеряем лучших секретарей". Суслов был недоволен:

— Вы только пришли и уже разгоняете старые кадры?

Опытные аппаратчики быстро нашли возможность избавиться от Семичастного. Его отдел провел комплексную проверку двух республиканских партийных организаций — Азербайджана и Латвии.
Первого июля пятьдесят девятого года на заседании президиума ЦК рассмотрели записку первого заместителя заведующего отделом партийных органов ЦК по союзным республикам Иосифа Васильевича Шикина "о результатах проверки работы в Азербайджанской парторганизации".

Стенограмма обсуждения, к сожалению, рассекречена совсем недавно. А ведь она свидетельствовала о том, что сложнейшие национальные проблемы существовали давным-давно. Только говорили о них за закрытыми дверями и фактически ничего не предпринималось для решения этих проблем. Шикин начал с обзора экономического положения Азербайджана, говорил о "запущенности" важнейших отраслей сельского хозяйства республики — хлопководства и животноводства. Кроме того, поголовье крупного рогатого скота в совхозах и колхозах уменьшается, а в личном пользовании растет. В результате в Баку нет молока.

— Вот куда мы идем, — горестно заметил Хрущев, внимательно следивший за докладом.
— В Азербайджане в личном пользовании имется по две-три коровы, одна-две лошади, сорок-пятьдесят овец, — докладывал Шикин. — Поэтому человек смотрит на политику не так, как он должен смотреть.

Дальше он перешел к самому главному — к неприкрытому национализму среди политической элиты республики.

Руководители Азербайджана возражали против строительства газопровода Кара-Даг — Тбилиси, заявляя, что им самим газа не хватает. Один из руководителей сказал: "газ — наш, азербайджанский, и мы не можем давать его грузинам".

— И это коммунисты? — возмутился Хрущев. — У них в факелах сгорает газ, а дать газ грузинам и армянам — ни за что. Позор!

Двадцать первого августа пятьдесят шестого был принят закон о придании азербайджанскому языку статуса государственного. После этого бакинские власти потребовали во всех учреждениях перейти на азербайджанский язык. А в самом Баку в конце пятидесятых две трети населения составляли не азербайджанцы. Тогда начали на все видные должности ставить только азербайджанцев. Председатель президиума Верховного Совета республики писатель Мирза Ибрагимов прямо заявил:

— Теперь не двадцатый год. Теперь у нас есть кадры, чтобы всех неазербайджанцев заменить.

Ибрагимов предложил всем неазербайджанцам дать полгода на изучение языка. Выучат, могут остаться. На президиуме Верховного Совета республики задали резонный вопрос: половина врачей русские, как же им быть?

Ибрагимов ответил:

— Пусть русские побудут в тех же условиях, в которых мы были тридцать пять лет назад, когда нам писали истории болезни на русском языке.

Первый секретарь ЦК компартии республики Имам Дашдамир оглы Мустафаев, выступая в университете, держался более осторожно, хотя предлагал то же самое. Шикин привел его слова:

— Нельзя одним расчерком пера вычеркнуть людей, не знаюших азербайджанского языка. Надо их устроить на работу и постепенно заменять, не допуская перегибов в этом деле.

Теперь на заседании президиума ЦК Мустафаев испуганно отрекся от своих слов:

— Я не делал никогда такого заявления.

Но Шикин холодно объяснил, что цитирует первого секретаря ЦК республики по стенограмме. Он рассказал о том, что, беседуя со студентами, тот же председатель Верховного Совета республики Ибрагимов откровенно сказал:

— Интеллигент, который не знает азербайджанского языка или знает, но не говорит на родном языке, является отщепенцем, подлецом, предателем.
— И его слова были встречены бурными аплодисментами, заключил Шикин.

Хрущев повернулся к первому секретарю ЦК республики:

— Это было, товарищ Мустафаев?
— Было, Никита Сергеевич, — подтвердил Мустафаев. — Ибрагимова осудили, сняли со всех мест.

Руководитель республики лукавил

В январе пятьдесят восьмого писателя Ибрагимова освободили от должности "по его просьбе и в целях создания условий для литературной творческой работы".

— Мы не только будем снимать таких коммунистов, — угрожающе сказал Хрущев, — но поставим вопрос перед партийной организацией, чтобы таких людей выгоняли в шею не только из руководства, но и из партии. Это не ленинец, не коммунист, это националист, враг, залезший в руководство.

— Он же не работает, — заступился за писателя первый секретарь ЦК компартии Азербайджана.
— Товарищ Мустафаев, — резко ответил Хрущев, — вы не такой наивный человек, чтобы не понимать разницы. Вы сами сомнительный человек, вы с партийным билетом, но не коммунист.

Повернувшись к членам президиума ЦК, заметил:

— Он сам такой, он сам сочувствует этому.

Угрозы первого секретаря ЦК КПСС не подействовали. Более того, Мирза Ибрагимов стал народным писателем Азербайджана и депутатом Верховного Совета СССР.

Шикин продолжал рассказывать о том, как на республиканском совещании по вопросам культуры выступил известный композитор Кара Караев на русском языке, и ему за это досталось. Весной пятьдесят девятого года в Москве проходила декада литературы и искусства Азербайджана. Главный режиссер театра оперы и балета сказал танцору Баташову, народному артисту республики, лауреату Сталинской премии, что танцевать он не будет, потому что это смотр национального искусства и в афишах не должно быть слишком много русских фамилий. Когда Баташов запротестовал, главный дирижер ответил, что он должен быть благодарен, что работает в театре.

Хрущев опять обрушился на Мустафаева:

— И это коммунист, называется? Сколько замечательных людей выросло, но и навоз в бурном потоке несется и крутится в водовороте. Очистим, как хозяйка, когда борщ варит, снимает ложечкой накипь и сбрасывает. Так и мы снимем и очистим, в этом всегда нас народ поддержит.

Шикин продолжал рассказывать о ситуации в республике: все собрания проводятся только на азербайджанском языке. Перевод на русский не делается. В истории Азербайджана выдвигаются на первый план азербайджанцы, армяне и русские отодвигаются, даже такие известные фигуры, как Степан Шаумян:

— Если в книгах по истории коммунистической партии указываются недостатки, ошибки таких деятелей, как Орджоникидзе, Степан Шаумян, Джапаридзе, то о недостатках Наримана Нариманова ни одного слова, хотя нам известно, что у него были крупные недостатки в области национальной политики. В Баку в ноябре пятьдесят восьмого было совещание представителей институтов истории партии из всех союзных республик. Представитель Таджикистана сказал: зачем вы преувеличиваете роль Наримана Нариманова, на что заведующий отделом пропаганды и агитации ЦК компартии Азербайджана ему бросил такую реплику: "А вас кто, киргизов, освобождал?"

— Все знают, что Шаумян возглавлял бакинское правительство, — вновь подал голос возмущенный Хрущев. — Он армянин, и у нас не возникало вопроса: армянин он или другой национальности. Он назначен был Лениным на все Закавказье. Не только на Баку он распространял свое руководство, но и на Грузию и Армению. Как вам не стыдно! Коммунисты, называется. Да избави нас бог от таких друзей. От врагов мы сами избавимся.

Шикин докладывал, что кадры тоже подбираются по национальному признаку.

— Я спрашивал, почему в руководстве нет ни армян, ни русских, — заметил Хрущев. — Почему? Что, они дискредитированы, эти коммунисты, что, они лишены своих политических прав?

Доктор биологических наук Имам Мустафаев был селекционером, занимался выведением новых сортов пшеницы. Он считался сторонником и единомышленником Трофима Лысенко. Из Азербайджанского сельскохозяйственного института Мустафаева взяли в республиканское министерство, потом назначили первым секретарем горкома в Гяндже. Когда был снят с должности (затем его судили и расстреляли) прежний хозяин республики и друг Берии Мир Джафар Аббасович Багиров, Мустафаева поставили во главе республики.

Никита Сергеевич верил, что умелый сельскохозяйственник предпочтительнее профессионального партийного работника. Но услышанное им о положении в республике поставило крест на карьере первого секретаря ЦК компартии Азербайджана. Заключая свою речь, Никита Сергеевич сказал Мустафаеву:

— Не коммунист вы, не понимаете ни задач коммунистической партии, ни политики. Может быть, селекционер вы хороший, поэтому мы разговариваем, как два глухих: вы одно говорите, а я другое понимаю. Это несчастие для организации, когда такой человек стоит во главе азербайджанской партийной организации.

Второго июля на президиуме ЦК поручили республиканскому руководству "обсудить на бюро и на пленуме ЦК вскрытые проверкой недостатки в состоянии дел в республике и в работе парторганизации и разработать практические мероприятия по их исправлению".

Шестого июля в Баку на пленуме ЦК компартии Азербайджана обсуждались серьезные недостатки в работе бюро ЦК и первого секретаря. Мустафаева "как не справившегося с работой" освободили от должности и вывели из бюро ЦК.

На пленуме присутствовал секретарь ЦК КПСС Нуритдин Акрамович Мухитдинов, бывший руководитель Узбекистана. Хрущев приметил его и перевел в Москву, чтобы иметь в составе руководства представителя национальных республик. Его и посылал в южные республики с подобными неприятными миссиями.

Первым секретарем ЦК компартии Азербайджана избрали Вели Юсуфовича Ахундова, врача по образованию. Он за два года сделал стремительную карьеру. С поста министра здравоохранения республики его в январе пятьдесят восьмого сделали секретарем ЦК, в июле того же года назначили председателем Совета министров, а ровно через год — первым секретарем ЦК республики. Он просидел на этом посту десять лет, пока его не сменил Гейдар Алиев.

Второго секретаря ЦК республики Дмитрия Николаевича Яковлева убрал из Баку сам Семичастный, не зная, разумеется, что очищает кресло для самого себя. Яковлев с сорок пятого года работал в аппарате ЦК. В пятьдесят пятом с должности заведующего сектором отдела партийных органов по союзным республикам его отправили в Баку.

— Я вызвал к себе Яковлева, — вспоминал Семичастный, и мне стало ясно, что он был случайной кандидатурой. Его, второго секретаря, оттеснили от важнейших областей работы кадровой, руководства административными органами, то есть от тех вопросов, которые обычно вели вторые секретари.

Словом, Дмитрия Яковлева отозвали из Азербайджана и отправили на пенсию, хотя ему было всего пятьдесят три года. В Баку возникла вакансия. Когда Семичастный уехал во главе партийной делегации в Венгрию, из Баку поступило обращение ЦК компартии Азербайджана. Новый первый секретарь просил Москву прислать им на помощь Семичастного. Это было невиданное дело. Вторых секретарей всегда назначали из Москвы. Ни один первый секретарь национальной республики не смел просить себе кого-то на роль второго секретаря, чтобы в Москве не подумали: он подбирает удобного человека. И уж тем более не могла республика просить прислать в Баку человека, занимавшего высокий пост заведующего ключевым отделом ЦК КПСС.

Самое поразительное состояло в том, что просьбу Вели Ахундова поспешно удовлетворили. Причем с Семичастным заранее даже не поговорили, хотя согласие назначаемого требовалось при оформлении решения президиума или секретариата ЦК.

Когда Владимир Ефимович вернулся из командировки, уже состоялось решение президиума ЦК — утвердить Семичастного вторым секретарем ЦК компартии Азербайджана. Это было неприятное понижение. Владимир Ефимович сильно переживал. Третьего августа утром его на десять минут принял Хрущев, сказал несколько напутственных слов и пожелал успеха.

Почему же Хрущев так быстро переменился к своему выдвиженцу и расстался с руководителем важнейшего отдела в ЦК партии? Семичастный оказался вовлеченным в сложную интригу вокруг второго секретаря ЦК Кириченко.

Как убирают секретарей ЦК

Алексей Илларионович Кириченко начинал ремонтником на железной дороге. В тридцать шестом году окончил Азово-Черноморский институт инженеров-механиков социалистического земледелия. В тридцать восьмом его взяли в аппарат ЦК компартии Украины. Он понравился Хрущеву и за три года сделал фантастическую карьеру: в сорок первом его уже избрали секретарем республиканского ЦК. После войны — руководил Одесской областью, с сорок девятого — второй секретарь ЦК на Украине.

Сразу после смерти Сталина Берия стал поднимать национальные кадры. По записке Берии состоялся пленум ЦК компартии Украины, который признал неудовлетворительной работу республиканского политбюро по руководству западными областями, отменил "порочную практику" выдвижения на руководящую работу в западных областях работников из других районов, перевод преподавания в вузах на русский язык. Первого секретаря республиканского ЦК сняли за грубые ошибки. Вместо Леонида Георгиевича Мельникова, который, хотя и работал долгие годы в Полтаве, Донецке и Киеве, но по паспорту был русским, назначили украинца Алексея Илларионовича Кириченко.

После разгрома "антипартийной группы" в пятьдесят седьмом Хрущев перевел Кириченко в Москву себе в помощь, приблизил, доверял. Но вскоре убедился, что на роль второго человека Алексей Илларионович, у которого был тяжелый характер, не тянет, и расстался с ним. Тем более, что товарищи по партийному руководству наперебой жаловались на откровенное хамство и диктаторские замашки Кириченко. Попутной жертвой оказался Семичастный.

Опытные аппаратчики настроили Хрущева против Владимира Ефимовича, нашептав, что новый завотделом слишком ориентируется на Кириченко. Это насторожило Хрущева.
Заведующий отделом парторганов должен был подчиняться только первому секретарю. А неопытный Семичастный имел неосторожность откликаться всякий раз, когда его вызывал Кириченко, и докладывал все, что того интересовало.

Хрушев решил, что Семичастному рано ещё руководить ключевым отделом ЦК партии, и отправил его в Баку. Кириченко тоже убрали из Москвы.

Двенадцатого ноября пятьдесят девятого на президиуме ЦК Хрущев поставил вопрос об организации работы секретариата. Он выразил неудовлетворенность постановкой дела:

— У всех секретарей должны быть равные возможности вносить вопросы и их обсуждать. Надо установить очередность каждый секретарь ведет работу по неделе. В коллективе не сложилась, чтобы кого-то признали вторым лицом. И не нужно, а то он начинает проводить свою линию в подборе кадров. И при распределении обязанностей отдел партийных органов и административный отдел не надо ни за кем закреплять.

Ворошилов, Суслов, Игнатов, Брежнев поддержали Хрущева:

— Правильно, нельзя закреплять кадры за одним из секретарей, превращать кадровые дела в чью-то вотчину. И вопросы награждения тоже надо решать сообща. Иначе аппарат и местные партийные органы начинают ориентироваться на одного человека. Второго секретаря у нас не было, он и не нужен.

Фурцева от общего перешла к частному и заговорила о том, ради чего собрались. Она первая назвала фамилию человека, которому устроили экзекукцию:

— Получилось так, что все кадровые дела сосредоточились в руках товарища Кириченко. Хотя никто не поручал ему курировать военные кадры и кадры комитета госбезопасности. Получилось так, что все назначения зависят от Кириченко. Скажет: "Я его не видел. Я его не знаю" — и все. Без него ничего не решишь: "Вот вернусь из отпуска, тогда решим". А у товарища Кириченко много личных недостатков — честолюбие, властолюбие.

Её поддержал Козлов:

— Предложения товарища Хрущева имеют большое и принципиальное значение. Нельзя, чтобы кадры проходили только через одного человека. И награждения нельзя отдавать в одни руки. А недостатки товарища Кириченко известны. Вот, после разговора с ним товарищ Брежнев рыдал.

Хрущев призвал на помощь украинских работников, недавних подчиненных Кириченко, чтобы критика прозвучала убедительнее и чтобы Алексей Илларионович видел — родная республика его не поддерживает. Николай Викторович Подгорный работал у Кириченко вторым секретарем на Украине, многим был ему обязан, но теперь с удовольствием воспользовался возможностью столкнуть с откоса бывшего начальника:

— Кто ведет секретариат, у того и больше власти. А что касается личных недостатков Кириченко, могу подтвердить. Он думает, что он самый умный: "Я все решаю, я всех ставлю". Если слово против скажешь, Кириченко никогда не забудет, станешь врагом. Подгорному вторил председатель президиума Верховного Совета Украины Демьян Коротченко:

— У Кириченко много недостатков — кипятится, не выдержан, груб, принижает человека

В конце дали слово самому Кириченко. Он пожаловался на то, что напрасно ему "шьют дело":

— Такой бани мне ещё не устраивали. Но ведь не было же ни одного вашего замечания, на которое бы я не реагировал!

Тут взорвался Хрущев:

— Я с этим не согласен! Никто вам ничего не "шьет"!

И бросил уничтожающе:

— Самое тяжелое, что я хуже стал к вам относиться. Вы просто зазнались.

Первый секретарь сформулировал решение:

— Надо записать в решении, что меняется стиль руководства, что мы делаем шаг вперед в нашей Системе. Вести секретариат ЦК по алфавиту, каждый по месяцу.

Двадцать шестого ноября в решении записали:

"Считать нецелесообразным, чтобы председательствование на заседаниях Секретариата осуществлялось постоянно лишь одним секретарем ЦК.
Установить, что на заседаниях Секретариата секретари ЦК председательствуют поочередно (помесячно)".

В документ внесли ещё одно важное положение. На секретариат в целом как орган коллективного руководства возлагалось "наблюдение за работой" отдела партийных органов (тем самым, которым ещё недавно руководил Семичастный) и отдела административных органов ЦК (ему были подведомственны КГБ, МВД, прокуратура и вооруженные силы). Иначе говоря, Хрущев не хотел, чтобы в работу двух важнейших отделов вмешивался кто-то из секретарей ЦК. Оба отдела должны подчиняться только ему самому. В решении президиума устанавливался перечень должностей, кандидаты на которые в обязательном порядке утверждались секретариатом ЦК:

"Первые и вторые секретари обкомов, председатели облисполкомов и крайисполкомов, председатели Советов министров и председатели президиумов Верховных Советов союзных и автономных республик, министры СССР, руководители центральных организаций и ведомств, председатели совнархозов, командующие военными округами, армиями и флотами, начальники политуправлений округов, армий и флотов, председатели республиканских комитетов госбезопасности, начальники областных и краевых управлений КГБ…"

Судьба Кириченко была предрешена. Хрущев попросил Брежнева приискать ему работу. Седьмого января шестидесятого года на президиуме ЦК Брежнев предложил отправить Кириченко или послом в Чехословакию, или первым секретарем Ростовского обкома. Спросили мнение самого Кириченко. Алексей Илларионович поблагодарил за доверие, сказал:

— Согласен пойти на любую, меньшую хотя бы в десять раз, работу, чем предлагают. Хрущев великодушно сказал, что Кириченко может выбирать, президиум согласится с его пожеланием.
Кириченко захотел было поехать послом, но за ночь передумал и попросился в Ростов. Восьмого января назначение утвердили. Правда, на этой должности его продержали всего полгода. Пятнадцатого июня пленум Ростовского обкома освободил Кириченко от должности. Ему оформили пенсию.

Хрущев продолжал менять руководящие кадры Четвертого мая шестидесятого года он провел президиум ЦК по кадровым делам. Объявил недовольно:

— Секретариат — слишком объемистый, удельный вес секретарей в президиуме ЦК излишне большой.

Как будто бы не он сам их назначал! Никита Сергеевич убрал сразу пятерых секретарей ЦК. Такого ещё не было. Николай Игнатов был переведен в правительство, Алексея Кириченко услали в Ростов, академика Петра Поспелова поставили заведовать Институтом марксизма-ленинизма, Аверкия Аристова Хрущев перевел в бюро ЦК по РСФСР. А через полгода совсем избавился от него. Двадцатого января шестьдесят первого Аверкия Борисовича освободили от обязанностей члена президиума ЦК и заместителя председателя бюро ЦК по РСФСР и отправили послом в Польшу.
Хрущев пренебрежительно заметил:

— Товарищ Аристов оказался человеком спокойным, "вольным казаком". Подъедет, скажет речь и… только. Он честный и хороший человек, но как работник очень слабый. А с большими претензиями на знание сельского хозяйства. Он же пытался теоретически обосновать свои взгляды на ведение сельского хозяйства в Сибири. А теория-то липовая, подточена, потому что кто придерживался этой теории, тот хлеба не получал.

Екатерина Фурцева тоже утратила высокий партийный пост и стала министром культуры (её предшественник Николай Михайлов, бывший начальник Шелепина, отправился послом в далекую Индонезию. Его политическая карьера завершилась).

Екатерина Алексеевна безропотно сказала:

— Предложения правильные. Перестановку в секретариате надо произвести. Если меня коснется, то я согласна на любом участке работать.

Что же послужило причиной такой массовой
чистки высшего эшелона партийного руководства?

Считается, что чекисты записали вольные разговоры секретарей ЦК, которые они вели в своих комнатах отдыха, попивая чай или более крепкие напитки. Ничего крамольного они не говорили, лишь позволяли себе критически оценивать поведение Никиты Сергеевича. Удивительно, что секретари ЦК с их-то политическим опытом оказались столь наивными. Не предполагали, что их могут прослушивать. Возможно, опрометчиво считали, что они так много сделали для Хрущева, что никто не посмеет их подслушивать…

Но ведь старые заслуги ничего не значат, когда речь о власти. Борьба за власть не заканчивается даже в тот момент, когда политик становится полновластным хозяином в стране. И уже рядом нет ни врагов, ни соперников, ни тайных недоброжелателей. Только соратники и единомышленники. Тогда начинается борьба за удержание власти. Власть нужно оберегать от тех, кто вместе с тобой. Логика борьбы такова, что и соратники тоже не нужны. Нужны только подчиненные. Да и никому не хочется держать рядом с собой тех, кому обязан своим креслом.

В пятьдесят седьмом, одолев "антипартийную группу", Хрущев обрел всю полноту власти. Тем не менее, все последующие годы он непрерывно убирал тех, кто стоит рядом. На ХХII съезде Игнатов, Аристов, Фурцева, Мухитдинов были избраны членами ЦК, но в президиум уже не вошли. Николай Игнатов и Аверкий Аристов смолчали. А Мухитдинов, Фурцева и её муж Николай Павлович Фирюбин, бывший комсомольский работник, ставший заместителем министра иностранных дел (его избрали кандидатом в члены ЦК), в знак протеста не пришли на вечернее заседание съезда.

Опытный Мухитдинов вызвал врача, который прописал ему постельный режим. А Екатерина Алексеевна Фурцева, переживая случившееся, вскрыла себе вены, но её спасли. Фурцева, вероятно, до последнего момента на что-то надеялась, думала, что опала будет недолгой, что Хрущев передумает и вернет её на партийную работу. Ей и без того досталось на съезде. Шолохов, выступая, открыто издевался над Фурцевой. Это секретаря ЦК нельзя было тронуть, а министра культуры очень даже можно.

И Шолохов высказался на полную катушку:

— Прежде всего хочу сказать, что мы давно мечтали о министре типа товарища Фурцевой. И такого министра мы наконец-то получили

Зал принял его слова за чистую монету и зааплодировал. Шолохов продолжал в том же ерническом стиле:

— Всем взяла наша дорогая Екатерина Алексеевна: и дело свое отлично поставила, потому что знает и любит его, и внешностью обаятельна, и в обхождении с деятелями культуры то же самое обаятельна… А тут ещё все новые таланты у неё открываются, ну, мы и диву даемся и руками разводим от удовольствия и изумления.
 
И дальше напустился на министра культуры за низкое качество пьес, поставленных театрами. Испытав публичное унижение, Фурцева, можно сказать, была раздавлена тем, что её не включили в состав президиума ЦК, и пыталась покончить с собой…

Когда доложили Хрущеву, он был вне себя и созвал президиум ЦК, чтобы "обсудить поступок, совершенный товарищами Фурцевой, Мухитдиновым и Фирюбиным". Фурцева просила товарищей поверить, что она была тяжело больна. Мухитдинов каялся, говорил, что совершил ошибку. Фирюбин тоже каялся, но просил понять:

— Иначе я не мог поступить.

Фрол Козлов подготовил проект решения о выводе всех троих из состава ЦК КПСС.
 
Никита Сергеевич остыл и проявил снисходительность

— Поступок сложный, — говорил Хрущев о Фурцевой. — Я понимаю её огорчение, когда на съезде не избрали в президиум. Но люди оценили её поступок как протест против партии. По работе — ничего плохого не скажу. В острых вопросах всегда держалась. Характер, правда, неважный. Я говорил ей: "то вы с Жуковым, то с Булганиным, то с Молотовым". Но в принципиальных вопросах держалась принципиально… А тут такой нехороший поступок. Хрущев, тем не менее, учел раскаяние Фурцевой и предложил в решение записать: отсутствовала вследствие заболевания. Относительно Фирюбина сказал просто: за неправильное поведение указать.

А недавний секретарь ЦК Нуритдин Мухитдинов был его личным выдвиженцем.

— Ошиблись в нём, — с огорчением сказал Хрущев, — он плохо воспитан как член партии. Никчемное руководство оставил в республике. Пережитки байские есть у него. И есть к нему политические претензии — поддерживал узбекскую групповщину. Были нехорошие поступки бытового характера — бьет жену. Хвастливо докладывал о своих беседах с Неру и с Насером. Но потеря — молодой и способный человек.

Поступок всех троих разбирался на заседании пленума ЦК 9 марта. Заседание не стенографивалось. Вообще не найдены никакие материалы относительно того, что говорилось на пленуме. По воспоминаниям Мухитдинова, Хрущев выступал очень эмоционально. Но все трое остались в составе ЦК. Фурцева продолжала работать министром культуры, Фирюбин — заместителем министра иностранных дел. Мухитдинов пострадал больше всех. Его отправили в Центроюз заместителем председателя правления.

Зато секретарем ЦК был избран новый хрущевский фаворит Фрол Романович Козлов, который до этого был первым заместителем Хрущева в правительстве. Такую же роль он намеревался играть в ЦК. Козлов сразу занял позицию второго секретаря. Президиум, забыв о тех словах, которые говорились по поводу Кириченко, безропотно принял решение: "Возложить на т. Козлова председательствование на заседаниях Секретариата ЦК КПСС, а также рассмотрение материалов и подготовку вопросов к заседаниям Секретариата ЦК".

Козлова вполне устраивали частые поездки Хрущева по стране и миру. В отсутствие Никиты Сергеевича он был хозяином на Старой площади и, возможно, со временем претендовал бы на роль преемника. Фрол Романович, высокий, статный, красивый, хорошо смотрелся на трибуне. Александр Твардовский записал в дневнике: "Есть такой человек в руководстве — Козлов, который, когда разговаривает, слушает только себя и сам пьянеет от своего голоса".

Обновление кадров оказалось в пользу Семичастного. Шелепин сумел правильно поговорить с Хрущевым. Никита Сергеевич решил, что Семичастный достаточно наказан за свои аппаратные промахи и набрался политического опыта.

Через две недели после ухода Шелепина с поста председателя КГБ на освободившееся место был назначен его друг и товарищ Владимир Ефимович Семичастный, который до этого был вторым секретарем ЦК компартии Азербайджана.

Семичастному вырезали аппендикс, после операции он отдыхал в подмосковном санатории Барвиха. Позвонил Шелепин:

— Завтра будь в ЦК

Его принял Фрол Романович Козлов, сказал:

— Мы вас рекомендуем на должность председателя КГБ

Девятого ноября Владимира Ефимовича привели в кабинет Хрущева. Разговор продолжался пять минут. Никита Сергеевич напутствовал его на свой лад:

— У нас на этом посту чекистов было предостаточно. Дров столько наломали… Хватит. Нам нужен человек, который понимает, зачем эти органы существуют, и проводит политику партии. Шелепин начал расчищать, а вы продолжайте…

— Как вам Шелепин передавал дела? — спросил я Семичастного

— Ключи от сейфа и от стола отдал, показал, как что открывается, только код сменил: "Сам себе придумай". А что ему ещё передавать? Список личного состава? Шелепин пришел на коллегию комитета, представил меня и ушел

— Неужели ничего не посоветовал?

— Мы с ним настолько близки были и так тесно общались, что я всегда у него мог что-то спросить и посоветоваться. Нравоучений он мне не читал. Охарактеризовал немножечко людей — кого поближе держать, кого подальше, кого поскорее убрать, на кого опираться. Ну, как обычно бывает, когда один уходит, другой приходит…

Снять штаны и выпороть!

Новому председателю КГБ Семичастному было всего тридцать семь лет. Никита Сергеевич хотел работать с людьми такого возраста, не отягощенными прошлым, энергичными, не потерявшими интереса к работе и жизни. Шелепин в его кадровых расчетах занимал особое место. После ХХII съезда Хрущев поручил ему как секретарю ЦК курировать партийные кадры.

Николай Егорычев:

— Хрущев опирался на новых людей и начал нас, молодых, выдвигать. Александр Николаевич, как негласно считалось, среди нас, партийной молодежи, занимал самое высокое положение и в какой-то мере влиял на наше поведение, взгляды.

Хрущев жаждал обновления кадров. Четырнадцатого декабря пятьдесят девятого года на расширенном заседании президиума ЦК Хрущев, говоря о проекте программы КПСС, завел речь о том, что его волновало:

— В программе надо было бы подумать и насчет демократизации нашего общественного строя. Без этого нельзя. Взять к примеру наше руководство — президиум. Мы не ограничены ни властью, ни временем. Правильно ли это? Может собраться артель, люди могут спаяться и спиться. При Сталине это было, сидел же разбойник Багиров. Сталин о нём говорил, что мусульмане не держали бы его и недели, убили бы, если бы его не поддерживали, а он там сидел двадцать лет. Хрущев перевел свою идею в практическую плоскость

— Я беру президиум ЦК: нас выбирают, но на следующем съезде одна треть выбывает обязательно

А то, говорил Хрущев, молодежь растет, но должности для неё не освобождаются. Они должны ждать, когда кто-нибудь из старшего поколения умрет

— Буржуазные конституции, — произнес Хрущев крамольную мысль, — пожалуй, более демократично построены, чем наша: больше двух созывов президент не может быть. Если буржуа и капиталисты не боятся, что эти их устои будут подорваны, когда после двух сроков выбранный президент меняется, так почему мы должны бояться? Что же мы, не уверены в своей Системе или меньше уверены, чем эти буржуа и капиталисты, помещики? Нас выбрали, и мы самые гениальные? А за нами люди совершенно незаслуженные? Поэтому я считал бы, что нужно так сделать, чтобы таким образом все время было обновление.

Кому из тех, кто сидел в зале заседаний президиума и слушал первого секретаря, могли понравиться эти слова? Хрущев-то пенсионного возраста, ему все равно вскоре уходить, а каково более молодым? Неужели им придется расставаться с должностями, просто потому, что больше двух сроков нельзя занимать высокое кресло?

— Если каждый будет знать, что он будет выбран только один срок, максимум два, — продолжал фантазировать Хрущев, тогда у нас не будет бюрократического аппарата, у нас не будет кастовости. А это значит, что смелее люди будут выдвигаться, а это значит, демократизация будет в партии, в народе, в стране.

Семнадцатого июня шестьдесят первого Хрущев на заседании президиума вновь вернулся к этому вопросу. Он немного смягчил свою позицию, относительно того, сколько времени можно занимать высшие руководящие посты, сделал послабление для товарищей:

— Я все-таки считаю, что следует оставить три срока для союзного руководства и два срока для всех остальных. Почему? Все-таки союзный уровень есть союзный. Во-вторых, когда мы запишем два срока, то нам не скажут этого, но это вызовет большое недовольство у руководителей социалистических стран. Надо с этим считаться. Поэтому не надо поддаваться настроению демократизма, надо все-таки реально представлять ответственность за наше дело. ЦК союзный и ЦК республиканские были на одном уровне. Сейчас надо отделить ЦК союзный, а те в другую категорию перенести. Это будет правильно. Там будет восемь лет.

Можно без преувеличения сказать, что именно эта идея принесла Хрущеву больше всего врагов внутри аппарата.

Первый секретарь чувствовал нарастающее сопротивление и не знал, что предпринять.

Шестнадцатого февраля шестьдесят первого Хрущев на президиуме ЦК рассказывал о своей поездке по Украине, Северному Кавказу, Закавказью и Центрально-Черноземной зоне, где проходили зональные совещания по сельскому хозяйству:

— Я считаю, что совещания проходили хорошо. В народе они вызвали подъем и очень хорошее настроение. В городах, где я был, народ очень верит, подбадривает, критика ему нравится. Я уже говорил, что на одной из станций много собралось народа. Я им сказал, что вот езжу, принимаем меры, примем решение ЦК и Совета министров. А мне говорят:

— Как, крутишь?
— Да.
— За чубы?
— Да, за чубы.
— А у кого чуба нет, так по лысине

В зале засмеялись.

— На Украине, — продолжал Хрущев, — расказывают такой анекдот. У них в эту зиму испортился водопровод, потом его исправили. Перед моим приездом тоже испортился водопровод, перебои были с водой. Так киевляне говорят: "Почему вы думаете не было воды? Руководителям республики клизму ставили!"

И в зале опять засмеялись, хотя там сидели и руководители Украины

— То есть едет Хрущев, и уже клизму ставят! — довольно разъяснил первый секретарь. — И ведь сами не отрицают, что у них плохо

И Хрущев продолжал разносить начальников:

— Вот тамбовский секретарь Золотухин все хотел, чтобы его пороли, чтобы сняли штаны и пороли. Какое удовольствие! Все виноватым себя признавал и приговаривал: да, товарищ Хрущев, надо штаны снять и меня выпороть. Он это три раза повторил. Я уже не вытерпел и сказал ему: "Что это вы все штаны хотите снять и зад нам показать? Вы думаете доставить нам удовольствие?" Какой это секретарь?

Тем не менее повинную голову меч не сечет. Хрущев высмеял тамбовского секретаря, но снимать не стал. Григорий Сергеевич Золотухин возглавил более крупный Краснодарский край, потом переехал в Москву министром заготовок СССР.

Основания для горького смеха и издевок у Хрущева были. Первый секретарь воронежского обкома приказал директорам хозяйств показать Никите Сергеевичу, будто уборка идет полным ходом.

— Так там рельсы таскали по полю и доказывали, что поле убрано, — потрясенный увиденным рассказывал Хрущев. — Это просто времена Гоголя!

Первым секретарем обкома был Алексей Михайлович Школьников, окончивший индустриальный техникум и Высшую партийную школу. И ему эта гоголевская история сошла с рук. А после ухода Хрущева его переведут в Москву и назначат первым заместителем председателя Совета министров России.

— Я попросил справку о Российской Федерации, — продолжал Хрущев. — Оказывается, что она сама себя не прокармливает. Мне Полянский говорит: "Вот если бы снять Москву и Ленинград, тогда мы себя прокормили". А кому же Москву отдадим — Грузии? А как же мы к коммунизму придем? Так и будем сидеть на старых нормах? Тогда надо просто сказать: мы банкроты, строительство коммунизма — это выдумка Маркса и Энгельса, а на практике мы видим, что ничего из этого не получается. То есть то, что говорят американцы.

И первый секретарь ЦК КПСС, не знавший усталости, опять насел на нерадивых подчиненных:

— Некоторые постарели, одряхлели, уже привыкли, истрепались. Я бы сказал, не истрепались нервно, а языком истрепались… Когда я приехал в ЦК, то в аппарате ЦК cлух распространился: пришел Хрущев и хочет, чтобы мы занимались подсчетом, сколько поросят поросится и сколько коровы молока надаивают. А что же нам делать? Лекции читать? Какому дураку нужны лекции, если нет молока, мяса и хлеба? Мы являемся как бы конкретными каменщиками, которые кладут здание коммунизма. Камни же наши — это предметы производства и предметы потребления.

Хрущев не хотел, чтобы его обманывали. Ему нужна была структура, которая бы точно знала, что происходит в стране, и наказывала обманщиков. Возглавить такую организацию мог человек, которому Хрущев доверял во всех отношениях. И после избрания Шелепина секретарем ЦК Хрущев поручал ему вопросы, связанные с госбезопасностью. Никита Сергеевич не страдал шпиономанией, но иногда ему казалось, что где-то в аппарате засели иностранные разведчики. Читая сводки зарубежной прессы, Хрущев с удивлением видел, что американцам точно известен и состав нашей армии, и её вооружение. Он возмущенно спросил министра обороны маршала Малиновского:

— Что же это такое? Может, их агенты имеются в нашем генеральном штабе? Как противник столь быстро узнает все наши новости?

Флегматичный Родион Яковлевич пожал плечами:

— Видимо, тут заслуга американской воздушной разведки и других технических средств.

Такая же подозрительность охватила Хрущева, когда выяснилось, что американское посольство в Москве выяснило имя нового советского посла в Вашингтоне раньше, чем оно было официально названо. Восьмого января шестьдесят второго года, рассуждая на президиуме ЦК о внешней политике и отношениях с американцами, Хрущев вдруг озабоченно заметил, обращаясь к министру иностранных дел:

— Вообще в МИДе, товарищ Громыко, надо посмотреть. Сейчас страх сталинский снят и поослабло. Например, через кого узнал Томпсон, что мы выдвигаем послом Добрынина?

Ллуэллин Томпсон, карьерный дипломат, в первый раз приехал в Москву ещё в тридцать девятом году. В годы войны был американским консулом в Москве. Даже в самые опасные дни осени сорок первого, когда всех дипломатов эвакуировали в Куйбышев, Томпсон оставался в Москве. Потом он работал в государственном департаменте. В пятьдесят седьмом президент Дуайт Эйзенхауэр назначил его послом в Москве. Томпсон был, возможно, лучшим американским послом в Советском Союзе. Хрущев его ценил, приглашал с семьей к себе на дачу.

Анатолий Федорович Добрынин с апреля шестидесятого года заведовал американским отделом и был членом коллегии министерства иностранных дел. Перед этим он успел два с половиной года поработать в Нью-Йорке заместителем генерального секретаря ООН. Начинавший трудовую деятельность инженером-конструктором на авиационном заводе, Анатолий Добрынин оказался прирожденным дипломатом. Хрущев безошибочно угадал в нём способность понимать американцев и ладить с ними в самой сложной ситуации. Добрынин проработал в Вашингтоне почти четверть века.

Злые языки утверждали, что министр Громыко видел в нём соперника и Добрынин именно по этой причине так долго пробыл послом в Вашингтоне. Если бы он вовремя вернулся в Москву, то имел шанс сменить Андрея Андреевича в главном кабинете на седьмом этаже высотного здания на Смоленской площади.

— Томпсон, — продолжал Хрущев, — получил эту информацию доверительно в то время, когда это никому не было объявлено. А это такое дело, что должны единицы знать. Я и вы. Кто же ещё знал кроме вас? Малин? Он выпускал решение. Через кого это произошло? И мы не можем узнать. Разболтали. Томпсон говорит, что это доверительно было сказано, поэтому не могу назвать имя, чтобы русские не узнали источник, откуда я узнал. Это уже говорит о том, что есть человек, который ему доверительно говорит. Это уже измена, это уже предательство. Кроме того, я считаю, что американцы имеют кого-то в нашей разведке, потому что просачиваются некоторые материалы, довольно близкие к истине. А почему мы можем исключить, что нет таких людей в МИДе?

— Если нужно, я могу сообщить, что мне известно, — доложил Громыко. — Насчет Добрынина. Кроме меня, когда я уходил в отпуск, знал Кузнецов и сам Добрынин, потому что с ним должны были говорить. Я удивился, потому что оба люди надежные. Было поручение выяснить Семичастному. Я спрашивал Семичастного. Он говорит, что, видимо, кто-то из журналистов на приеме сказал. Я говорил с Добрыниным. Он говорит так: на другой день после заседания секретариата ЦК мне звонят из комитета по культурным связям — товарищ Жуков — и поздравляют. Добрынин говорит — я ничего не знаю. А потом Романовский узнал, видимо, он был на заседании секретариата.

Сергей Каллистратович Романовский был одним из соратников Шелепина по комсомолу. Ещё в пятидесятом году, в двадцать семь лет, Сергей Романовский стал заместителем председателя Антифашистского комитета советской молодежи, потом секретарем Всемирной федерации демократической молодежи, в пятьдесят шестом возглавил Комитет молодежных организаций СССР, а на следующий год был избран секретарем ЦК ВЛКСМ. Он ушел из комсомола вслед за Шелепиным — в пятьдесят девятом стал заместителем министра культуры, затем заместителем председателя Государственного комитета по культурным связям с зарубежными странами. Впоследствии его, как и других соратников Шелепина, отправили на дипломатическую работу.

— Сведения просочились до заседания секретариата, уточнил Леонид Федорович Ильичёв.
— Томпсон сказал, что его информирует надежный источник, — уточнил Козлов, — и просил не разглашать. Если положим, что кто-то из секретариата ЦК? Но здесь не может быть такой человек, который постоянно связан с Томпсоном и его информировал. Это исключается, значит, это предположение неправильно
— Сведения просочились до заседания секретариата, а не после, — стоял на своем Ильичёв
— Томпсон своим сказал — вы заранее не объявляйте, так как источник разоблачите. Значит, источник, скорее, в МИДе, — продолжал собственное расследование Козлов
— Мне Добрынин назвал Романовского, — упрямо отстаивал свое ведомство министр иностранных дел Громыко, — мне, говорит, из комитета позвонили
— Это очень показательно, — раздраженно заметил Хрущев. — Это надо Жукова спросить, откуда он знает. Информация может быть и от Жукова

Известный журналист Георгий Александрович Жуков, работавший в "Правде", при Хрущеве возглавил государственный комитет по культурным связям с зарубежными странами

— Там есть американские агенты, — мрачно заметил Ильичёв, — которые в Америке работали.
— Там есть представители всех стран, — сказал Хрущев. Поэтому не надо отгораживаться, что это в МИДе, там и смотрите. Я бы считал, что надо сейчас придумать какую-то провокацию, разработать и испытать ряд людей на этой провокации. Взять и подбросить какую-то мысль тому агенту, на которого мы думаем, а он проинформирует. Одним словом, надо поработать. Это уже вопрос разведки, контрразведки.

Повышение цен на мясо, масло и молоко примерно на тридцать процентов, объявленное тридцать первого мая шестьдесят второго года, вызвало возмущение в различных городах России. Рабочие сталелитейного цеха крупнейшего в Новочеркасске Электровозостроительного завода имени С.М. Буденного прекратили работу и потребовали повышения расценок.

Дело в том, что накануне повышения цен на заводе ещё и пересмотрели нормы выработки, из-за чего резко упала зарплата рабочих. К рабочим присоединились другие горожане. Собралось несколько тысяч человек. Сначала партийные работники с помощью сотрудников областного управления КГБ пытались уговорить всех разойтись. Не получилось. Прибыли двести милиционеров, но они тоже были смяты и бежали. Поздно вечером прибыли бронетранспортеры и грузовики с солдатами. Так как офицеры не знали, что им делать, военные спустя какое-то время повернули назад. Наконец прибыла усиленная танками воинская часть, которая заняла завод.

На следующий день митинг возобновился. К митингующим присоединились рабочие Новочеркасского завода нефтяного машиностроения. С портретом Ленина над колонной манифестанты двинулись в центр города к зданию горкома партии. Они пытались захватить здание, и тогда в них стали стрелять.

Первым секретарем Ростовского обкома партии был Александр Васильевич Басов, давно работавший в области и сменивший на этом посту Алексея Кириченко. Он занял жесткую позицию. Командующим войсками Северо-Кавказского военного округа был генерал Исса Александрович Плиев. Все главные решения принимали срочно прилетевшие из Москвы члены президиума ЦК Анастас Иванович Микоян, первый заместитель главы правительства, и Фрол Романович Козлов, секретарь ЦК.

Комитет государственной безопасности представляли заместители председателя Николай Степанович Захаров и Петр Иванович Ивашутин. В записке КГБ, отправленной в ЦК, говорилось, что "после ликвидации массовых беспорядков подобрано 20 трупов, из них две женщины, которые захоронены в разных местах области". Потом выяснилось, что погибло двадцать пять человек. В городе ввели комендантский час, полторы сотни человек были задержаны органами КГБ, из них сорок девять арестовали. Потом был устроен судебный процесс.

Десятого июня Фрол Романович Козлов рассказывал о событиях в Новочеркасске. Хрущев его похвалил:

— Хорошо провели акцию

Комитет госбезопасности критиковали за слабую агентурную работу. Хрущев распорядился:

— Усилить работу органов КГБ. Подготовить предложения товарищам Шелепину, Семичастному и Ивашутину

Вскоре приняли постановление, в котором говорилось:

"Разрешить КГБ СССР увеличить штатную численность контрразведывательных подразделений территориальных органов КГБ на 400 военнослужащих".

Хозяина ростовской области, первого секретаря обкома Александра Басова, отправили в Гавану — главным советником-организатором при правительстве Кубы по вопросам животноводства.
Первого июля шестьдесят второго по записке КГБ — провинился офицер для поручений при главнокомандующем Ракетными войсками стратегического назначения маршале Москаленко Хрущев распорядился:

— Козлову, Брежневу, Шелепину и Малиновскому вызвать Москаленко и продрать в присутствии маршалов. Полковника Юферова судить закрытым судом.

Иногда хрущевские поручения ставили Шелепина в тупик. Он честно говорил, что ещё не готов заниматься этими делами. Никита Сергеевич возражения отверг:

— Среди секретарей ЦК вы самый молодой по возрасту, и кому же ещё учиться, если не молодым?

В начале шестьдесят второго года у Хрущева мелькнула мысль отправить Шелепина в Ленинград первым секретарем обкома вместо Ивана Васильевича Спиридонова. Собственно, Спиридонова, бывшего директор завода "Госмерт", сам Хрущев же и поднимал. На ХХII съезде, как и Шелепина, сделал Спиридонова ещё и секретарем ЦК. Но быстро в нём разочаровался. Это с Никитой Сергеевичем случалось часто. Весной шестьдесят второго он лишил Спиридонова всех партийных должностей и пересадил в почетное, но безвластное кресло председателя Совета Союза Верховного Совета СССР.

И предложил Шелепину перебраться в Ленинград. Александр Николаевич отказался. Видимо, ему показалось, что секретарю ЦК ехать в Ленинград секретарем обкома — если не понижение, то во всяком случае шаг в сторону. Это была ошибка. Политической биографии Шелепина не хватало опыта руководства крупными партийными организациями, для будущей карьеры это был недостаток. Работа руководителем крупнейшей ленинградской области придала бы ему авторитета.

Вскоре Хрущев нашел для Шелепина новую работу — поручил ему создать в стране всеобъемлющую Систему контроля. Девятнадцатого февраля шестьдесят второго года Хрущев разослал членам президиума ЦК записку "Об улучшении контроля за выполнением директив партии и правительства". В обширной записке Хрущев писал о взяточничестве, приписках, очковтирательстве, местничестве и расточительстве.
 
Он предложил создать новый орган партийного контроля:

"Его можно было бы сформировать в составе 80-100 человек, включив туда представителей ВЦСПС, ЦК ВЛКСМ, Центросоюза, печати, рабочих, колхозников, интеллигенции, председателей комитетов партийного контроля союзных республик и наиболее крупных краев и областей".

Записку разослали всем членам ЦК партии. Но обсуждение затянулось на несколько месяцев. И только двадцатого сентября Хрущев вернулся к этому вопросу:

— Мы считаем необходимым перестроить работу госконтроля. Госконтроль, который сейчас существует, малодейственный. Надо, чтобы наши контрольные органы были партийно-государственными, потому что сейчас без партии контроль трудно установить. Возглавлять его должен член Центрального комитета, а может быть и секретарь ЦК с тем, чтобы действительно придать этому значение. Я думаю, что тогда, может быть, не всех воров лишили бы возможности воровать, но, во всяком случае, усложнили бы их воровскую жизнь.

Через два месяца, с девятнадцатого по двадцать третье ноября, проходил пленум ЦК. Хрущев произнес обширный доклад — "Развитие экономики СССР и партийное руководство народным хозяйством".
Он предложил революционную меру — разделить партийные и советские органы на промышленные и сельскохозяйственные. Так в каждой области и крае вместо одного обкома и одного облисполкома появлялись два — один занимался промышленностью, другой — сельским хозяйством.

На следующий день доклад Хрущева о новых формах партийного руководства — разделении территориальных партийных и советских органов на промышленные и сельские — напечатали в "Правде". Он занял десять газетных полос.

"Первый день пленума, — записал в дневнике Твардовский, — доклад Никиты Сергеевича. Как всегда длинновато, необязательно для пленума ЦК по техническим подробностям. Как всегда, главный интерес не в тексте, а в том, когда он отрывается от текста. Как обычно, хорош был огонь по частностям бюрократического идиотизма в промышленности… Кого я ни спрашивал, так никто и не мог мне сказать, как оно все будет в смысле территориальном, при двойственности "бюро" и исполкомов советов, обкомов и бюро национальных партий. Но главное было не в этой "перестановке стульев". Слова "бюрократизм", "бюрократ" и синонимы их особенно зачастили и в тексте и, особенно, в отступлениях от него вплоть до: "То, что у нас произошло в Новочеркасске, — результат бюрократического отношения к насущным нуждам трудящихся".

Это вообще впервые из уст правительства и партии о таких "происшествиях" у нас". О событиях в Новочеркасске в советской печати не говорилось ни слова. В опубликованном тексте доклада Хрущева упоминание о Новочеркасске тоже отсутствовало.

Пленум ЦК по предложению Хрущева принял решение об образовании Комитета партийно-государственного контроля — на базе комиссии госконтроля Совмина и Комитета партийного контроля при ЦК. Во главе новой, могущественной организации Никита Сергеевич поставил Шелепина.

Содержание

 
www.pseudology.org