Москва, 1992 Олег Гордиевский, Кристофер Эндрю КГБ. Разведовательные операции от Ленина до Горбачёва Глава XIII. Упадок и крах Разрядки (1972-1984) 20 июня 1972-года Первое главное управление переехало в новую штаб квартиру, построенную по проекту финского архитектора, в Ясенево, к юго востоку от Москвы, в полукилометре от кольцевой дороги. Первоначально здание предназначалось для Международного отдела ЦК КПСС. Однако, когда строительство уже началось, ЦК решил, что здание расположено слишком далеко от центра, и отдал его КГБ. Главный административный корпус, построенный в форме буквы Y, с одной стороны окружал зал заседаний и библиотека, а с другой стороны - здания поликлиники, спортивного комплекса и бассейна. Весь комплекс зданий ПГУ окружал двойной забор со сторожевыми собаками и вооруженными часовыми по периметру.   На внутренней площадке, перед декоративным прудом на гранитном постаменте возвышалась массивная голова Ленина. 20 декабря 1977-года в ознаменование 60-й годовщины КГБ на площадке был поставлен ещё один монумент - памятник Неизвестному Разведчику. Из кабинетов административного здания открывался живописный вид на холмы, березовые рощи, зеленые луга, а в летнее время на золотящиеся пшеничные и ржаные поля. Каждое утро между 8.20 и 8.50 к Ясенево со всех концов Москвы мчался поток автобусов. Немногие счастливчики (а таких к середине 80-х годов по стране было не более 5 процентов) приезжали на своих машинах. Пожалуй, на стоянке у ПГУ машин скапливалось больше, чем где бы то ни было во всем Советском Союзе. Официально рабочий день начинался в девять часов утра. Подъехав к зданию ПГУ, сотрудники проходили через три поста. Один - у внешних ворот, второй - у главного входа за внутренним забором и третий - у входа в само здание. Помимо этого, в различных частях здания документы могли проверить ещё несколько раз. В Ясенево по обычному удостоверению КГБ, с фамилией, именем, отчеством, званием и фотографией владельца, пройти было нельзя. У каждого сотрудника ПГУ был свой собственный пластиковый пропуск с его, а реже её, фотографией и личным номером. Имен на этих пропусках не было. Кроме того, на пропуска была нанесена специальная сетка с перфорацией в тех местах, куда владельцу пропуска доступ был запрещен. Эти пропуска за границу с собой брать запрещалось. Сотрудники ПГУ, работающие за рубежом, оставляли их в своих отделах на хранение. Посетителей в ПГУ было очень мало. Если кто и заходил, так большие начальники. Если сотруднику ПГУ нужно было встретиться со своими коллегами из других управлений КГБ, партийными или правительственными чиновниками, то обычно эти встречи проходили где-нибудь в центре Москвы. Рабочий день заканчивался в шесть часов. Автобусы отходили от здания ровно в 6.15. Перед отправлением водители снимали со своих автобусов номер маршрута. Когда колонна автобусов отправлялась в обратный путь, то милиция останавливала все движение на Московской кольцевой дороге для того, чтобы влиятельные пассажиры могли беспрепятственно добраться до дома. Однако, несмотря на всю изощренную систему безопасности, ПГУ так и не справилось с проблемой столовой, по крайней мере, во время службы там Гордиевского.   Ошарашенные качеством и разнообразием пищи, которую им приходилось подавать, работники столовой (обычно жители окрестных деревень) старались побольше запихать в карманы и унести домой. Когда у проходной начались обыски, они все подали заявления об уходе. Вскоре обыски пришлось прекратить. По всей видимости, и поныне ПГУ снабжает жителей местных деревень продовольствием через карманы работников своей столовой. Примерно за год до переезда в Ясенево с поста начальника ПГУ ушел Александр Сахаровский, пробыв в этом большом и мягком кресле рекордный срок - пятнадцать лет. После Сахаровского туда сел его пятидесятитрехлетний заместитель и давний протеже Федор Константинович Мортин. За исключением коротких поездок за границу с ревизиями резидентур КГБ, у него не было никакого опыта работы за рубежом. Пониманием западного образа жизни он также не отличался. Однако свою деятельность в Ясенево Мортин начал с большим шиком. Ежедневно он и другие крупные чины ПГУ прибывали в Ясенево на своих черных "ЗИЛах" и "Волгах". В здание они входили через отдельный вход и в кабинеты свои поднимались на отдельном лифте.   На втором этаже у Мортина был огромный кабинет со спальней и ванной комнатой. Хотя Мортин был верной и талантливой второй скрипкой Сахаровского, вскоре по центру пополз слушок, что в период быстрого политического роста Андропову нужен человек посильнее. В 1974-году Мортина перевели на пост начальника Главного управления научно промышленного сотрудничества в Государственном комитете СССР по науке и технике (ГКНТ). Этот ключевой пост научно-технической разведки обычно всегда занимал офицер КГБ. Преемником Мортина на посту начальника ПГУ стал один из самых способных личных протеже Андропова - пятидесятилетний Владимир Александрович Крючков. В Ясенево Крючков оставался почти столь же долго, сколь и Сахаровский, - 14 лет, а в 1988-году стал председателем КГБ. На официальных фотографиях татарское лицо Крючкова всегда серьезно, уголки губ опущены вниз. Он, собственно, таким и был - неулыбчивым и энергичным. Все годы в ПГУ он руководил управлением с исключительной энергией, самоуверенностью, административной сноровкой и политической смекалкой. Крючков отличался фанатичной приверженностью к своей работе и полным отсутствием чувства юмора.   На памяти Гордиевского Крючков ни разу не отклонился от заранее написанных докладов, зачитывая их на совещаниях ПГУ, ни разу не попытался пустить удачное словцо или сострить. В 1989-году Крючкова в интервью спросили: "Знаете ли вы, что такое свободное время?" - "Боюсь, что нет", - ответил тот. Крючков любил подчеркивать свое рабоче крестьянское происхождение, вспоминая годы работы на заводе. Он окончил Заочный юридический институт, несколько лет проработал следователем и прокурором. Затем в его жизни, как говорил Крючков, наступил поворот: он окончил дипломатическую академию и пять лет - с 1954 по 1959-год - работал в советском посольстве в Будапеште. Там он и стал протеже посла СССР в Венгрии Юрия Андропова. Когда в 1959-году Андропова направили заведовать Отделом социалистических стран ЦК КПСС, туда пришёл и Крючков.   Там же он и проработал до 1967-года. Позже об этом периоде своей жизни Крючков говорил так: "Сегодня стало модным клевать партийный аппарат, но я тем не менее хочу сказать: я многому там научился, познакомился со многими замечательными и приверженными делу людьми. Хотя как и везде были неприятные исключения". За годы работы в Центральном Комитете Крючков отточил искусство политики и интриги. Когда в 1967-году Андропов стал председателем КГБ, Крючков возглавил его секретариат и получил доступ к самым главным секретам КГБ. Примерно в 1971-году он получил должность заместителя начальника ПГУ по европейским операциям, а через три года сменил Мортина. Пунктиком Крючкова была не только работа, но и физкультура. Он постоянно мял в руке теннисный мячик или ручной эспандер, чем страшно раздражал сотрудников ПГУ. В новом здании управления у Крючкова был личный гимнастический зал с массажным столом, а рядом - личная сауна, куда он иногда приглашал других генералов КГБ. Во время ночного дежурства один из членов секретариата Крючкова показал Гордиевскому эту сауну. Ничего роскошнее тот в своей жизни не видал: сауна была обшита дорогими финскими досками, а не обычной русской сосной, элегантные лампы и прочая арматура были сделаны по специальному заказу в Швеции. На стенах висели пушистые импортные полотенца и халаты. Валюты на неё явно не жалели. Рядом с гимнастическим комплексом и сауной была столовая, но без бара. Крючков совсем не пил и привёл в страшное уныние традиционно пьющее ПГУ, запретив отходные сотрудников, получивших назначение за рубеж. Главным недостатком Крючкова в должности начальника ПГУ стало его полное отсутствие личного опыта разведработы и жизни на Западе. Гордиевский впервые увидел Крючкова в 1972-году, незадолго до своего назначения в Копенгаген по линии ПР. Будучи тогда уже заместителем Мортина, Крючков тут же спросил Гордиевского: "Расскажите, как вы собираетесь устанавливать контакты в Дании". Гордиевский тогда-только что перешел из Управления С (работа с нелегалами) и начал городить какую то наивную несусветицу. Но не успел Гордиевский сказать и двух слов, как Крючков его перебил и начал собственный монолог. Гордиевскому он больше и слова сказать не дал.   Оказалось, что Крючков разбирался в вопросе ещё хуже Гордиевского, главным образом потому, что о западном обществе никакого представления не имел. Вся его позиция состояла из набора идеологических стереотипов и теории заговора, которые начали понемногу смягчаться лишь в 80-х годах. К другим мнениям Крючков относился нетерпимо. Два самых талантливых и уравновешенных специалиста ПГУ по британской и американской политике - Олег Калугин и Михаил Любимов - в 1980-году были вынуждены оставить работу в ПГУ, осмелившись покритиковать теорию заговоров Крючкова. За годы работы в ПГУ падкий на лесть Крючков постепенно окружил себя подхалимами. Переезд в Ясенево и появление Крючкова на посту начальника ПГУ совпало с периодом самой мощной Разрядки напряженности в советско-американских отношениях за все годы с начала "холодной войны" и до эпохи Горбачёва. В мае 1972-го состоялся первый за всю историю визит американского президента в СССР. После визита Ричарда Никсона и Брежнев поехал в Соединенные Штаты в июне 1973-года. Годом позже Никсон приехал в Москву во второй раз.   За этот период между двумя странами было подписано больше соглашений и договоров, чем за весь период с установления дипломатических отношений. Самыми крупными был договор о противоракетной обороне и первый договор по ограничению стратегических вооружений (ОСВ-1). Оба они были подписаны во время первого визита Никсона в Москву. "Историки будущих поколений, - оракулствовал Никсон, - напишут, что в 1972-году Америка впервые помогла вывести мир из болота постоянных войн на высокое плато мира". Хотя соперничество между двумя сверхдержавами продолжалось, у них, похоже, появились и воля и желание объединить усилия и предотвратить ядерный Армагеддон. Гордиевскому запомнилось, что настроение в Центре тогда изменилось - наконец то Соединенные Штаты стали относится к Советскому Союзу как к равному. Уотергейтский скандал августа 1974-года и уход Никсона в отставку под угрозой импичмента породили уныние и подозрительность. В начале 1975-года главным резидентом КГБ в Вашингтоне стал Дмитрий Иванович Якушкин. Он уже тогда был убежден, что падение Никсона произошло вовсе не из-за взрыва общественного негодования, а в результате заговора врагов Разрядки. Главными врагами были сионисты, повсюду плетущие сети через свое еврейское лобби в Конгрессе, а также "американский военно промышленный комплекс", который, как он полагал, всеми средствами пытался предотвратить сокращение расходов на вооружения. Однако такая интерпретация уотергейтского кризиса проистекала из более глубокого непонимания как в Кремле, так и в КГБ американской политической системы и образа жизни. Идеологические шоры по прежнему сужали их политическое видение. Привыкшие к централизованной власти и командной экономике, большинство офицеров КГБ и советских дипломатов и представить себе не могли, каким образом Соединенные Штаты могли достичь такого высокого уровня производительности труда и технического совершенства при таком незначительном государственном регулировании. Поэтому непонимание советскими специалистами принципов и механизма функционирования Соединенных Штатов как государственного механизма обычно заполнялось теорией заговора.   Дипломат Аркадий Николаевич Шевченко, который сбежал за границу в 1978-году, находясь на посту заместителя Генерального секретаря ООН, так писал о своих советских коллегах: "Многие сходятся в совершенно невероятном мнении, что, должно быть, где то в Соединенных Штатах находится секретный Центр управления. Сами они привыкли, что всей системой управляет за закрытыми дверьми небольшая рабочая группа, упрятанная в каком то секретном районе. В конце концов, многие советские люди все ещё пережевывают ленинский догмат о том, что буржуазные правительства являются прислужниками монополистического капитала. "Вот это то, наверное, и есть тайный Центр управления, - думают они".   Период Разрядки в советско-американских отношениях посреди периода Брежневского правления стал отчасти возможен и благодаря усилиям необычайно изощренного советского дипломата Анатолия Федоровича Добрынина, который с марта 1963 по март 1986-года работал послом СССР в США. Регулярные секретные беседы Добрынина с Киссинджером, советником президента Никсона по национальной безопасности, а позже и госсекретарем США, обеспечили Центру запасной канал связи между Москвой и Вашингтоном, который отчасти и прокладывал путь Разрядке. Позже Киссинджер воспел хвалу "величайшему вкладу“ Добрынина в дело улучшения отношений между двумя странами и совершенству искусства его дипломатии.   Но и способностей Добрынина не хватило для того, чтобы разрушить теории заговоров, пользовавшихся такой популярностью в Москве. Время от времени его оппоненты в ЦК и МИДе говорили, что Добрынин "американизировался“. Ему приходилось все чаще занимать оборону и закрывать глаза хотя бы на некоторые предрассудки Москвы. Вот что говорил о Добрынине Шевченко: "Хотя Добрынин хорошо понимал систему государственного управления Соединенных Штатов, даже он не решался давать точного анализа разделению исполнительной и законодательной власти в Америке во время уотергейтского кризиса". Хоть и на уровне пустых слов, но Разрядка продолжалась и после падения Никсона. В августе 1975-года в Хельсинки Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе приняло Заключительный акт, который провозглашал все европейские границы "нерушимыми" и призывал Государства Востока и Запада придерживаться цивилизованных норм международных отношений и уважать права человека. Однако созданные в Советском Союзе Хельсинкские группы по контролю над соблюдением прав человека были вскоре прикрыты КГБ. Большинство их членов были арестованы или отправлены в ссылку. На преемника Никсона и бывшего вице президента Форда в Центре смотрели с легким презрением. Андрей Громыко, который, как и Андропов, стал членом Политбюро в 1973-году, снисходительно писал о нём: "Иногда случается, что человек занимает высокий пост, а пишут и говорят о нём лишь мимоходом. К этой категории принадлежит и Джеральд Форд, пробывший на посту президента чуть больше двух лет". Хотя Москва была явно невысокого мнения о способностях Форда, она стремилась к его Победе на президентских выборах 1976-года. С присущим им консерватизмом кремлевские лидеры предпочитали хорошо известную посредственность вроде Форда непредсказуемому и неизвестному демократическому кандидату Джимми Картеру. Считалось, что при Форде запасной канал связи между Добрыниным и Киссинджером сможет существовать.   По мере приближения выборов и на советское посольство, и на резидентуру КГБ в Вашингтоне обрушился шквал запросов о предсказании результатов выборов. Добрынин тогда говорил Шевченко, "что Центр бомбардировал Вашингтон своими запросами несколько месяцев". a похоже, что и от посольства, и от резидентуры требовалось делать свои Ставки на этой предвыборной игре. Хотя Джимми Картер был, пожалуй, самым образованным президентом за весь послевоенный период, в 1977-году он был и чужаком в Вашингтоне и новичком в дипломатии. О Картере Громыко писал ещё с большим пренебрежением, чем о Форде: "Картер был человеком усердным, но когда он старался произнести названия городов и областей в Советском Союзе, у него получался лишь набор нечленораздельных звуков. К нашему большому беспокойству, мы быстро обнаружили, что он с трудом понимал даже самые главные черты советско-американских отношений". После вьетнамской войны и уотергейтского скандала Картер предпринял попытку возродить американскую внешнюю политику на высоких принципах морали и уважения прав человека. Вскоре после избрания Картер получил письмо от Андрея Сахарова, диссидента и лауреата Нобелевской премии мира 1975-года. В своем письме он просил Картера поддержать кампанию за соблюдение прав человека в Советском Союзе. К негодованию Кремля и КГБ, Картер огласил содержание письма и ответил на него. Вскоре он принял в Белом доме ещё одного советского диссидента, Владимира Буковского. И Якушкин, и Центр ошибочно расценили кампанию Картера за права человека как попытку укрепить положение Соединенных Штатов на следующим раунде переговоров по стратегическим вооружениям после того, как в октябре 1977-года истек срок действия Договора ОСВ-1. Служба А КГБ (активные действия) придавала огромное значение кампании Картера за права человека. В ответ она поспешила обвинить Соединенные Штаты в нарушении прав у себя дома. В 1977-году служба А организовала целый ряд писем жене президента. Розалин Картер, в которых выражался протест против "нарушения прав человека" в Соединенных Штатах. Во время пребывания Гордиевского в Копенгагене резидентура убедила известного либерального политика направить одно из таких писем госпоже Картер.   Этот инцидент привёл резидентуру в такое возбуждение, что оно немедленно направило к нему офицера политической разведки для того, чтобы получить от автора копию письма. С большим удовлетворением было обнаружено, что письмо в точности соответствовало проекту, подготовленному КГБ. После этого в Центр с триумфом был направлен соответствующий отчёт. Ряд процессов в Советском Союзе, прошедших в 1978-году над борцами за права человека, вызвал целую серию официальных заявлений от руководства Соединенных Штатов. КГБ нанес ответный удар, попытавшись связать деятельность еврейского диссидента Анатолия Щаранского с ЦРУ. Щаранского приговорили к десяти годам лишения свободы по подложному обвинению в передаче секретной информации американскому журналисту. Хотя КГБ собственноручно сфабриковал это дело, он умудрился сам себя убедить в том, что в ЦРУ при помощи Белого дома был состряпан специальный заговор для манипуляции кампаниями за права человека в Советском Союзе.   Даже в эпоху гласности Громыко продолжал настаивать, что эта кампания была неотъемлемой частью американской "идеологической диверсии против СССР… Картер принимал лично участие в этой провокационной кампании". Разрядка всегда оставалась хрупким ребенком 70-х годов. Брежнев любил повторять, что Разрядка не отменяла "законов классовой борьбы. Даже в 1972-74-годах Соединенные Штаты по прежнему оставались для Советского Союза главным противником". Первый отдел ПГУ (США и Канада) всегда был самым большим региональным подразделением и постоянно расширялся. В шестидесятые годы в нём был один заместитель; за семидесятые годы прибавилось ещё двое. Он был и единственным отделом с двумя "главными резидентурами" (статус, полученный в начале семидесятых годов резидентурами Вашингтона и Нью-Йорка), возглавляемыми генералами КГБ. У Первого отдела была и третья резидентура в Сан-Франциско. В годы расцвета Разрядки присутствие КГБ как в Соединенных Штатах, так и в делегации ООН в Нью-Йорке росло как никогда быстро: со ста двадцати человек в 1970-году до двухсот двадцати в 1975 м. В то время, как численность Лондонской резидентуры резко сократили, количество сотрудников резидентур в США удвоилась. Вашингтон стал главным центром политической разведки. Якушкин, бывший главным резидентом с 1975 по 1982-год, гордился, что его предком был декабрист. Ему, видно, очень льстило, что в 1982-году "Вашингтон пост" назвала его "самым влиятельным офицером КГБ за пределами Советского Союза". Однако служба Якушкина в Вашингтоне омрачилась одним крупным недоразумением. Однажды в советское посольство, находившееся на Шестнадцатой стрит, недалеко от Белого дома, подбросили пакет. Когда пакет открыли, в нём нашли секретные документы, имя и адрес автора и предложение о сотрудничестве. Якушкин посчитал пакет провокацией и приказал отдать его в полицию. Однако документы оказались настоящими, а автора письма арестовали. Всё же, несмотря на этот досадный прокол, по возвращении в Москву в 1982-году Якушкин стал начальником Первого отдела ПГУ. При Якушкине атмосфера в отделе, на взгляд Гордиевского, была гораздо напряженнее, чем где бы то ни было в Центре. Частично это объяснялось административным зудом, который так не походил на якушкинские мягкие дипломатические манеры, принесшие ему популярность на вашингтонских коктейлях. Если Якушкин был зол, то он орал в телефон громче всех в Ясенево. Но атмосфера в Первом отделе объяснялась ещё и его престижностью. Туда многие хотели попасть, а попавшие хотели продвинуться по служебной лестнице, и все это приводило к таким интригам, каких в других отделах и представить себе не могли. Сев в кресло начальника ПГУ, Крючков быстро провел серию организационных изменений для того, чтобы воспользоваться новыми возможностями, созданными Разрядкой для борьбы против "основного противника". В Первом отделе была создана специальная группа "Север" для координации разведывательных операций против американских целей, расположенных в других частях света. Первым руководителем группы стал Вадим Кирпиченко, бывший резидент КГБ в Каире, завербовавший шефа разведки Насера Сами Шарафа.   Резидентуры в большинстве стран Запада и третьего мира получили указание создать "группы главного противника" для организации операций против американских целей, расположенных в их странах. Такие группы обычно состояли из одного двух офицеров линии ПР (политическая разведка) и КР (внешняя контрразведка), а также одного из линии X (научно-техническая разведка). Время от времени офицеры группы "Север" наносили визиты в резидентуры для проверки работы "групп главного противника". У Гордиевского создалось впечатление, что бюрократическая возня серьезно снизила эффективность и координацию усилий этих групп. Быстрое расширение контактов с Западом в период Разрядки вначале подтолкнуло Крючкова к выводу, что для сбора разведданных необходимы новые методы борьбы против главного противника. Целый поток государственных тайн Соединенных Штатов, вылившийся на общественность, когда разразился уотергейтский скандал, а также сенсационные разоблачения пронырливых журналистов убедили Крючкова, что традиционные методы вербовки агентов устарели. Многие секреты стали общедоступными. Вступив в должность в 1974-году, он, к ужасу ветеранов, потребовал от резидентур сосредоточить свое внимание на установлении большого числа открытых контактов с тем, чтобы получить доступ к государственной тайне непосредственно, не прибегая к медленной и тяжелой процедуре вербовки тайных агентов. Крючков был вынужден прекратить свой эксперимент очень скоро после нескольких оглушительных провалов, когда офицеры КГБ, имеющие дипломатическую крышу, решили в ресторанах поиграть в Боба Вудворда и Карла Бернстайна из "Вашингтон пост". Так что в дальнейшем Крючков, пожалуй, как никто другой из его предшественников, сосредоточил все силы на вербовке нового поколения тайных агентов на Западе. В начале семидесятых годов, в период расцвета Разрядки, была предпринята и попытка использовать позабытые таланты Кима Филби, который после своей свадьбы с Руфой в 1971-году немного позабыл о вожделенном спиртном. Первым контакты с Филби восстановил ведущий эксперт Центра по Великобритании Михаил Петрович Любимов, которого Гордиевский считал одним из самых талантливых и приятных офицеров ПГУ своего поколения. Любимов был истинным знатоком английской литературы и дорогих сортов виски. Четыре года он прослужил в Лондонской резидентуре, пока его оттуда не выставили в 1964-году за попытку вербовки шифровальщика, когда Любимову был 31-год. На протяжении двух лет после своего возвращения в Москву Любимов помогал интервьюировать Филби. В начале 70-х годов он начал работать над диссертацией "Отличительные черты британского национального характера и их использование в оперативной работе". Свою диссертацию он подробно обсуждал с Филби. В 1974-году он с большим успехом защитил её в андроповском институте ПГУ. Впоследствии материалы диссертации он использовал для написания секретного учебника по Соединенному Королевству. Этим учебником пользовались как основным пособием вплоть до середины 80-х годов. Со статусом персоны нон-грата, с карьере лондонского резидента Любимову пришлось забыть. Вместо этого в 1975-году его направили в Копенгаген. С Филби поддерживал тесные отношения и Олег Данилович Калугин, молодой и энергичный руководитель Управления К ПГУ. Это управление занималось контрразведкой и внедрением агентов КГБ во враждебные иностранные разведки. Часто приезжая на квартиру Филби, Калугин спрашивал у него совета по выработке разведывательной стратегии Великобритании. Филби настойчиво убеждал Калугина, что поскольку Министерство иностранных дел Великобритании набирало на службу, помимо выпускников Оксфорда и Кембриджа, всё больше студентов из провинциальных университетов, то, по всей видимости, и СИС поступала так же. Поэтому Филби полагал, что университеты Брэдфорда, Бристоля, Бирмингема, Эдинбурга, Эссекса, Халла и Лондона, включая и Лондонскую школу экономики, а также школу востоковедения и стран Африки, университеты Сэлфорда, Суррея и Суссекса, все были достойны детального изучения КГБ, а программы студенческих обменов предоставляли хорошие возможности для вербовки новых агентов. К услугам Филби обращалась и служба А, отвечавшая за активные действия, направленные на оказание воздействия на западные правительства и общественное мнение. Эта служба специализировалась на производстве подложных документов, якобы исходивших из ЦРУ, Госдепартамента и других. На Гордиевского большое впечатление произвело высокое качество работ Филби по активным действиям, хотя от самой деятельности службы А он не был в восторге. В зимние месяцы, с октября по апрель, Филби вёл семинары на конспиративной квартире КГБ (на улице Горького) для молодых офицеров Третьего отдела ПГУ, отвечавшего за операции в Великобритании, Ирландии, скандинавских странах, на Мальте и в австралийско азиатском регионе, которые получили свое первое направление за рубеж. В ходе семинаров Филби устраивал деловые игры, в которых ему отводилась роль политика, государственного служащего, сотрудника разведки или бизнесмена, а студенты должны были завербовать его. К концу семинарского курса Филби писал отзывы о слушателях. Надо сказать, что он мог написать и совсем нелестный отзыв. Так, Валерия Александровича Кислова, который получил назначение в копенгагенскую резидентуру, он охарактеризовал следующим образом: "Непредсказуем. Подвержен эмоциональным порывам". Будучи в Дании, Кислов влюбился в замужнюю женщину, разъезжал за ней в посольской машине и в конце концов с позором был отправлен домой резидентом КГБ, после того, как начал околачиваться под окнами её загородного дома.   Самую свою отрицательную оценку Филби дал Виктору Ивановичу Музалеву, который, по его словам, прошёл курс дважды, но так ничему и не научился. Музалев просидел в лондонской резидентуре с 1984 по 1985-год, и Гордиевский был готов полностью подписаться под этой характеристикой Филби. Музалева выставили из Лондона после побега Гордиевского, хотя для британцев было бы гораздо лучше, если б Музалев остался. Иногда по оперативным вопросам к Филби обращались и из Третьего управления, правда, из всех досье, приносимых Филби, обязательно изымался наиболее важный материал. Хотя с Филби и советовались, Крючков с подозрением относился к необычным и новаторским идеям Филби, как и к его двум главным патронам - Любимову и Калугину. Эти двое и не скрывали своего презрения к примитивным теориям заговоров, превалирующих в Центре. В 1980-году Калугина выпихнули из ПГУ и направили заместителем начальника Ленинградского УГБ после того, как он поспорил с Крючковым. Примерно в то же время развод Любимова был использован как предлог для его увольнения из Центра за "аморальное" поведение. Тут Филби снова впал в глубокую депрессию. На протяжении всего Брежневского периода, да и после него, Центр рассматривал Разрядку не столько как путь к окончанию соперничества Востока и Запада, сколько как средство его ослабления. Страны соцлагеря все ещё рассматривались как остров социализма, окруженный западным империализмом, вступившим в сговор с китайцами. Для того, чтобы прорвать это окружение, Советскому Союзу необходимо было укрепить свое влияние в странах третьего мира и связи с движением неприсоединения. Однако уже к началу 70-х годов Советский Союз потерял значительную часть своего влияния в Египте, который в 60-е годы Москва рассматривала как ключевой элемент советского влияния на Ближнем Востоке. Арабо-израильская война 1973-года для Египта началась хорошо, но вот кончилась неважно. Центр хорошо понимал, что от серьезного поражения Египет и Сирию спасло не советское оружие, а американское давление на Израиль. Гордиевский почувствовал, что в ПГУ создалось общее настроение: дальнейшие войны на Ближнем Востоке лишь повредят интересам Советского Союза. Центр с растущей подозрительностью следил за тем, как с урегулированием арабо-израильского конфликта и решением экономических проблем Египта Садат всё больше внимания обращает на Запад и потихоньку забывает о Востоке. Его одностороннее прекращение советско-египетского договора о дружбе и сотрудничестве в марте 1976-года вызвало в Центре гораздо меньше удивления, чем в Кремле. Всего лишь за три недели до этого шага Брежнев в одном из своих больших выступлений высоко оценил этот договор как "долгосрочную основу для отношений в соответствии с интересами не только двух стран, но и всего арабского мира".   В ноябре 1976-года Центр составил подробную записку, в которой точно предсказал дальнейшее укрепление связей Садата с Западом, в основном с Соединенными Штатами. В записке приводилось высказывание бывшего премьер-министра Египта Азиза Сидки, в котором подчеркивалось, что высказанная Садатом готовность к примирению с Советским Союзом была "просто маневром". Тем не менее акции КГБ в Египте быстро падали. Многие агенты, завербованные при Насере, отказались от дальнейшего сотрудничества. из-за усилившейся активности египетской службы безопасности встречи с оставшимися агентами обычно проходили на Кипре, в Бейруте или в других местах за пределами Египта. 1 октября 1977-года Советский Союз и Соединенные Штаты подписали совместное заявление о необходимости урегулирования арабо-израильского конфликта. Брежнев полагал, что наконец он заручился признанием Соединенных Штатов роли Советского Союза в мирных переговорах по Ближнему Востоку. Как гласит официальная история советской внешней политики, почти сразу же "под давлением Израиля администрация Картера предательски нарушила это соглашение".   Всего через семь недель после подписания соглашения Садат отправился в Иерусалим для диалога с Израилем. Его визит стал одним из самых зрелищных дипломатических трюков современности. Как только 20 ноября Садат спустился из своего самолета в Тель Авивском аэропорту, израильский радиорепортер вскрикнул в микрофон: "А сейчас президент Садат осматривает почетный караул израильских войск обороны! Я это вижу своими глазами, но не могу поверить!" В конце визита бывший премьер-министр Израиля Голда Меир сказала о Садате и израильском премьер-министре Менахеме Бегине: "Какая там Нобелевская премия мира! Дайте этим двум по Оскару!". Центр всегда отличала почти параноидальная боязнь заговоров, особенно со стороны сионизма и еврейского лобби в Соединенных Штатах. Соответственно, и этот визит рассматривался, скорее всего, как заговор, а не театральное представление. Считалось, что Вашингтону было известно о готовящейся поездке ещё при подписании соглашения с Москвой. Даже через десять лет в своих мемуарах Громыко едва мог скрыть чувство негодования против Садата, кипевшее в нём: "Его называли "тьмой египетской“, как величайшее в истории человечества пыльное облако, осевшее на Египет три с половиной тысячи лет назад после извержения вулкана на острове Санторин… Всю свою жизнь он страдал манией величия, но когда стал президентом, она достигла патологических размеров". В Центре Гордиевский не раз слышал, как многие сотрудники КГБ в негодовании говорили, что Садата пора скинуть. Хоть никаких свидетельств о заговоре КГБ с целью ликвидации Садата нет, он был одной из основных целей группы активных действий Центра. Крупные загранрезидентуры получили от службы А циркуляр с указанием распространить слухи о том, будто Садат - бывший нацист, что в своем завещании Насер говорил о нём как о психически неустойчивой личности, что он был под каблуком у жены, что у него был телохранитель из ЦРУ, что он был агентом ЦРУ и, наконец, когда ему придется бежать из Египта, ЦРУ обещало ему виллу в Монтре и круглосуточную охрану.   Активным действиям придавалось ещё большее внимание после того, как Садат, Бегин и Картер подписали в Кэмп-Дэвиде соглашение мира на Ближнем Востоке в сентябре 1978-года. "Правда" немедленно окрестила его как "сделка за спиной арабского народа, которая служит интересам Израиля, Америки, империализма и арабской реакции". В Центре считали, по словам Гордиевского, что Картер и ЦРУ заманили Садата в американо сионистский заговор с целью покончить с советским влиянием на Ближнем Востоке. В марте 1979-года был подписан израильско-египетский мирный договор, хотя кэмп-дэвидским планам о широком урегулировании арабо-израильского конфликта так и не суждено было сбыться. Убийство Садата мусульманскими фанатиками в октябре 1981-года в Центре восприняли с великой радостью. Одним из последствий разрыва Кремля с Садатом стала растущая поддержка Организации освобождения Палестины (ООП). Лидера ООП, Ясира Арафата, некоторое время обхаживал офицер КГБ Василий Федорович Самойленко. В конце 40-х годов Самойленко служил в Австрии, а в начале и середине 50-х в Восточной Германии, где ему в возрасте 40 лет было присвоено звание подполковника КГБ. Когда летом 1974-года в Советский Союз прибыла делегация ООП, Арафата сфотографировали вместе с Самойленко на церемонии возложения венков в Москве.   Официальное коммюнике, выпущенное в ходе визита, назвало ООП "единственным законным представителем арабского народа Палестины". КГБ готовил партизан ООП в своем специальном учебном центре в Балашихе, пригороде Москвы, и поставлял большую часть оружия для нападений боевиков ООП на военные объекты Израиля. Офицеры разведслужбы ООП посещали годичные курсы в андроповском институте ПГУ. Там же некоторые из них вербовались КГБ. В конце 60-х годов Арафата обхаживал и каирский резидент румынской разведслужбы (ДИЕ) Константин Мунтяну. В конце 1970-года Мунтяну привез Арафата в Бухарест для встречи с Николае Чаушеску. Эти двое вскоре стали большими друзьями. (Справедливости ради надо отметить, что в 70-е годы Чаушеску хорошо принимали и в Белом доме, и в Букингемском дворце). В конце 1972-года ДИЕ образовало разведывательный союз с ООП, поставляя ей бланки паспортов, оборудование для электронной разведки и необходимое оружие для выполнения боевых операций. "Москва помогает ООП набрать силу, а я питаю её мозг", - говорил Чаушеску тогдашнему временно исполняющему обязанности руководителя ДИЕ, а позднее сбежавшему на Запад Иону Пачепе. В 1972-году Арафат и Чаушеску вместе состряпали план дезинформации иорданского короля Хусейна. Чаушеску привез в Амман разведданные по ООП, которые, к неведению Хусейна, были составлены шефом разведки Арафата Хани Хассаном, которого Арафат всегда называл хитрой лисой. Хусейн ответил на эту щедрость, подарив Чаушеску разведданные, в которых он раскрыл собственные источники в ООП. По свидетельству Пачепы, Хассан был официально завербован как агент ДИЕ, с кодовым именем Аннетта, в 1976-году ему периодически выплачивалось от 2,5 до 10 тыс. долларов. Москву гораздо больше, чем Чаушеску, беспокоили террористические акты ООП, часть из которых осуществлялась отколовшимися от Арафата группами. А некоторые из них он и сам готовил. При Брежневе Советский Союз никогда не пестовал международный терроризм, как говорили некоторые западные паникеры. Наоборот, Кремль сам боялся стать объектом террористов. В 1969-году психически больной армейский лейтенант умудрился проникнуть в Кремль и выстрелить по машине, в которой, как он полагал, ехал Брежнев.   Через год группа еврейских отказников попыталась угнать в Израиль самолет. В 70-х годах предпринимался целый ряд попыток таких угонов. Большинство из них были неудачными, но в газетах о них все равно ничего не писали. Больше всего КГБ встревожили взрывы бомб в московском метрополитене, подложенные туда армянскими сепаратистами в 1977-году. Позднее троих армян, проходивших по этому делу, расстреляли. В Центре ходил слух, что когда КГБ и милиция не сумели найти виновных, то козлами отпущения сделали трех других армянских сепаратистов, просто для того, чтобы показать - возмездие террористам неотвратимо. Но хотя КГБ и не был главным поставщиком ближневосточных террористов, он не стоял от терроризма в стороне. Хотя формально нападение на гражданские объекты осуждалось, Центр хорошо знал, что некоторые из борцов за свободу в его Балашихинском центре были действительными, либо потенциальными террористами. От агентов ООП было известно, что некоторые террористические акции готовились совместно с сирийскими, ливийскими и другими посольствами в Москве и других столицах восточноевропейских Государств. В советском и кубинском учебных лагерях проходил подготовку и Ильич Рамирес Санчес, известный также как Карлос Шакал, сын венесуэльского миллионера, впоследствии ставший самым известным террористом 70-х и 80-х годов.   Он работал как на отколовшиеся группы ООП, так и на полковника Каддафи из Ливии. В 1975-году Карлос возглавлял группу палестинских и немецких террористов, которые похитили министров стран членов ОПЕК в Вене и получил за них огромный выкуп от Ирана и Саудовской Аравии. И всё же Карлос сильно отличался от многих партизан третьего мира, проходивших подготовку в советских учебных лагерях. Доклад, составленный в 1971-году по учебе в Советском Союзе 194 офицеров из 10 различных фракций ООП, выявил серьезные недостатки как в уровне подготовки, так и в уровне самих курсантов. Вот что писал командир войск ООП полковник Рашад Ахмед: "Курсанты неправильно понимают политические аспекты направления за границу военных делегаций. В результате старшие офицеры в составе делегации, проходящие подготовку на курсах командиров батальонов, отказывались учиться и просили о возвращении на родину под нелепыми предлогами". Ахмед сообщал, что он вынужден был отчислить 13 офицеров за пьянство, торговлю фальшивыми деньгами и "сексуальные извращения". Если бы он требовал неукоснительного соблюдения норм поведения, жаловался Ахмед, то пришлось бы отправить домой больше половины офицеров. В своем рапорте он просил о более тщательном отборе курсантов для прохождения подготовки в Советском Союзе. Хотя на закрытых встречах с руководством ООП Москва высказывала беспокойство по поводу участия этой организации в террористических акциях, она всегда заявляла, что ООП не имеет ничего общего с терроризмом. Так, в 1975-году московское радио сообщило: "Недавно командование ООП предприняло решительные действия по борьбе с терроризмом… В своей справедливой борьбе ООП исходит из позиции зрелости и реалистичности. Хорошо известно, что террористические акты не имеют ничего общего со средствами революционной борьбы. Напротив, они наносят ей серьезный вред". Однако после сирийского вторжения в Ливан 1976-года, Центр забеспокоился, что, будучи главным поставщиком оружия Сирии, Советский Союз сам может стать объектом террористических акций со стороны отколовшихся от ООП групп. 11 июля резидентуры КГБ получили предупреждение, что "буржуазная пропаганда" убедила некоторых палестинцев, будто Москва поддерживает сирийское вторжение. Таким образом, не исключались покушения на некоторых советских представителей за рубежом. резидентуры получили указание усилить меры безопасности. Для того, чтобы умиротворить палестинцев, в Москве было спешно открыто представительство ООП, принципиальная договоренность о котором была достигнута в ходе визита Арафата в Москву за два года до того.   Центр также распорядился начать кампанию активных действий, чтобы убедить мировую общественность, будто Москва не имеет ничего общего с сирийским вторжением. Кампания эта принесла некоторый успех. 15 июля радио Каира передало сообщение "из надежных арабских дипломатических источников" в Бейруте о несуществующем советском эмбарго на поставки оружия в Сирию. 22 июля лондонская "Дейли телеграф" опубликовала сообщение о таком же несуществующем ультиматуме Сирии. Москва одобрительно отнеслась ко все более энергичным попыткам Арафата завоевать международное признание. В 1979-году он был приглашен на заседание Социнтерна в Вене и оттуда же начал успешное дипломатическое наступление. К 1980-году страны Европейского Сообщества, но не Соединенные Штаты, согласились, что ООП должна участвовать в мирных переговорах на Ближнем Востоке. Министр иностранных дел Великобритании лорд Каррингтон заявил: "ООП как таковая не является террористической организацией". Арафат удачно вбил клин между Соединенными Штатами и их европейскими союзниками, что значительно повысило его Ставки в Москве. В 1981-году Брежнев дал ООП официальный дипломатический статус. Однако, когда в 1982-году Израиль напал на базы ООП в Ливане, Арафат упрекал Москву за невмешательство. В то же время, Московский центр всё больше беспокоили сообщения о тайных встречах между лидерами ООП и американскими официальными лицами. Подозревалось, что Арафат уступил западному нажиму и сам решил исключить Советский Союз из ближневосточного урегулирования. Естественно, в Москве это вызвало большое неудовольствие. Гордиевского поразил тот факт, что в официальных советских сообщениях Арафата больше не называли товарищем. Это был явный знак того, что в глазах Москвы он превратился из социалистического союзника в буржуазного националиста. На совещании в лондонском посольстве в 1983-году, на котором присутствовал и Гордиевский, начальник управления стран Ближнего Востока МИДа Олег Алексеевич Гриневский сообщил советским дипломатам и офицерам КГБ, что Москва больше не верит Арафату. Высказывалась надежда, что в конечном итоге на смену ему придут марксистские и прогрессивные члены ООП. Тем не менее только Арафат был способен удержать ООП от распада, и поэтому Советский Союз продолжит оказывать ему умеренную официальную поддержку. Советская ближневосточная политика при Брежневе была направлена на создание "антиимпериалистического блока" против Израиля и его американского союзника. Почти все десятилетие семидесятых годов Москва поддерживала очень тесные связи с Ираком, с которым в 1972-году был подписан Договор о дружбе и сотрудничестве. Вскоре после подписания договора и КГБ заключил соглашение о сотрудничестве с иракской разведкой. К 1977-году это сотрудничество стало настолько тесным, что Ирак превратился в единственную некоммунистическую страну, где советский шпионаж был прекращен. Центр принял беспрецедентное решение и отдал соответствующее указание своим резидентурам прекратить разведывательные операции против объектов Ирака.   Все связи с иракскими агентами должны были стать "официальными контактами". Если советско иракские отношения ухудшатся, то связи необходимо было возобновить. Особые связи с иракской разведкой почти прекратились после апреля 1979-года, когда иракский диктатор - генерал Саддам Хусейн - отправил в тюрьму или казнил большое число иракских коммунистов. Резидентурам КГБ был отдан приказ немедленно восстановить связи с бывшими иракскими агентами.   Советско иракские отношения ещё более осложнились, когда в сентябре 1980-года Саддам Хусейн напал на Иран и началась война в Персидском заливе. После некоторых раздумий Москва решила оказать Ираку тайную поддержку. Ведущий эксперт по внешней политике в Секретариате ЦК КПСС, а в дальнейшем и личный советник Горбачёва Николай Владимирович Шишлин заверил Гордиевского, что путь поставки Ираку вооружений был так хитро замаскирован, что выявить его было практически невозможно. Москва стремилась вовлечь в антиимпериалистический ближневосточный блок и соседа и соперника Ирака - Сирию, которая получала ещё больше советского оружия, чем Ирак. В своих мемуарах Громыко так воспевает сирийского лидера Хафеза Асада: "Сильный и дальновидный лидер, пользующийся уважением как в арабском мире, так и за его пределами. Он всегда понимал всю важность советско арабской дружбы… Хорошо одетый, с тенью улыбки, иногда скользившей по губам, он выглядел немного неприметно, но на самом деле Асад был человеком очень выдержанным, внутри его чувствовалась сильная пружина". В частных беседах Гордиевский часто слышал неодобрительные отзывы об Асаде как в Центре, так и в Международном отделе ЦК КПСС. Его называли мелкобуржуазным шовинистом и эгоманьяком. Центр с гораздо большим доверием относился к руководителям разведслужбы Асада, с которыми в семидесятые годы были установлены полезные и тесные связи. В 1979-году в ПГУ был образован новый 20 отдел для контроля связей с "прогрессивными разведками" за пределами советского блока, например, в Сирии. Помимо резидента КГБ в Дамаске, которого сирийское правительство не знало, там же в советском посольстве работал и представитель 20 отдела, осуществлявший связи с сирийской разведкой и организовывавший направление сирийских офицеров для подготовки в Москву. Хотя советская и сирийская разведка не делились друг с другом наиболее секретными сведениями, несколько раз сирийцы передавали в Москву интересные материалы о западных службах. Асад также разрешил 16 управлению КГБ проводить некоторые операции на своих одиннадцати станциях электронной разведки. Самым близким идеологическим союзником СССР в арабском мире была Народная Демократическая Республика Йемен (НДРЙ), образованная в 1967-году после ухода англичан из Адена. Тем не менее, на памяти Гордиевского КГБ всегда рассматривал Южный Йемен как источник постоянных проблем. Главным занятием огромной резидентуры КГБ в Адене было наблюдение за внутренними интригами и борьбой за власть в Йеменской социалистической партии. Контролировать эти процессы было почти невозможно.   В 1985-году президент Али Насер Мухаммед отправил своего охранника в зал заседаний кабинета министров для того, чтобы расстрелять из автомата весь состав Политбюро. Центр очень боялся, что Саудовская Аравия, возможно, захочет использовать свое огромное богатство для организации переворота и свержения марксистского режима в Южном Йемене. И всё же главная угроза существованию Южного Йемена исходила не извне, а от собственных кровожадных и некомпетентных правителей. Москве понадобилось несколько лет для того, чтобы определить свое отношение к полковнику Муамару Каддафи, который после военного переворота 1969-года взял власть в Ливии. Центру было довольно сложно оценить путаную смесь ислама, социализма и эгомании Каддафи. Пугали и его попытки купить в Китае атомную бомбу, которые Каддафи предпринял сразу же после переворота. Хотя КГБ и заметил у Каддафи некоторые признаки психической неустойчивости, на них смотрели, как на смесь политической наивности, личного коварства и детского тщеславия.   Каддафи отличался весьма экстравагантной манерой одеваться. Так, в один день он мог появиться сперва в военно морской форме, украшенной золотыми аксельбантами и орденами, затем в арабском балахоне с экзотической бедуинской головной повязкой, а затем в золотой накидке поверх красной шелковой рубашки. Положительными чертами Каддафи считались его параноидальная боязнь сионистского заговора и хитроумное ведение переговоров с западными нефтяными компаниями, которые так отличались от его примитивного понимания международных проблем. На Москву произвела большое впечатление и готовность Каддафи заплатить за советское оружие огромным количеством нефти. Прорыв в советско-ливийских отношениях наступил в 1974-году, когда в Москву прибыл майор Абдул Салам Джаллуд, его правая рука. В Москве он тогда показался более уравновешенным и прагматичным, чем Каддафи. Такое отношение сохраняется к нему до сих пор.   Совместное заявление, подписанное в конце визита, подчеркивало "идентичность или близость позиции Советского Союза и Ливийской Арабской Республики по большинству важнейших международных проблем". За визитом последовало заключение ряда крупных военных сделок, которые на протяжении последующего десятилетия принесли Советскому Союзу 20 миллиардов долларов. В своей недавней биографии Каддафи пришёл к следующему выводу: "Мы коллекционировали оружие, как мальчишки собирают марки, пока военные расходы не легли тяжким бременем даже на нефтяную экономику Ливии". Новейшие танки пылились на складах Триполи; советские истребители так и оставались под брезентом. У Ливии все равно не было ни пилотов, ни необходимой техники. В 1979-году или около того было подписано секретное советско-ливийское соглашение о разведке и мерах безопасности, которое и открыло офицерам 20 отдела двери советского посольства в Ливии. Ливийские разведчики проходили подготовку в андроповском институте КГБ, получали консультации по методам ведения наблюдения и мерам безопасности в самой Ливии, а также материалы по деятельности Соединенных Штатов в Восточном Средиземноморье.   В свою очередь, Ливия поставляла КГБ разведданные по Египту, Израилю и Северной Африке, а также помогала проводить операции против западных дипломатов в Триполи. В начале 80-х годов советско-ливийское сотрудничество несколько сократилось, да и сам Каддафи дискредитировал себя. Первый визит Каддафи в Москву в 1981-году оставил после себя много недовольных. В Центре он получил прозвище "хлыщ", поскольку его экстравагантные манеры и одеяния были специально направлены на то, чтобы подчеркнуть собственную молодцеватость и медленное угасание Брежнева. К концу Брежневского правления у советского влияния на Ближнем Востоке не было ни одной надежной точки опоры. Саддам Хусейн и Арафат потеряли доверие, а подозрения в отношении Асада возросли в 1983-году настолько, что Олег Гриневский, начальник ближневосточного управления МИДа, серьезно воспринял не подтвержденные разведданные о секретной сделке между Сирией и Израилем по Ливану. Кремль серьезно беспокоили разведсводки о роли Каддафи как "крестного отца" международного терроризма.   Хотя Кремль и избегал открытого разрыва в отношениях, он стал постепенно отходить от ливийского руководителя. В 1984-году на закрытом брифинге для советских дипломатов и офицеров КГБ Александр Бовин, главный политический комментатор "Известий", осудил Каддафи, назвав его "преступником и фашистом". Связи КГБ были, пожалуй, самыми прочными из всех, установленных Советским Союзом в арабском мире. Несмотря на общее ухудшение отношений, сотрудники 20 отдела ПГУ по прежнему осуществляли свою деятельность и в Сирии, и в Ираке, и в Ливии, и в НДРЙ. В 70-е годы главным приоритетом советской политики на Дальнем Востоке было сдерживание Китайской Народной Республики. Помимо того, что военным приказали укрепить северную границу с Китаем и расширить тихоокеанский флот, Кремль стремился окружить Китай с юга цепью просоветских Государств. Именно поэтому в 70-х годах Центр с тревогой следил за растущим сближением между Пекином и неосталинским режимом Ким Ир Сена в Северной Корее. В 1973-году Советский Союз прекратил поставки вооружений Северной Корее, и КНР впервые стала главным поставщиком оружия этому Государству. По сообщениям ГРУ, советская маркировка на вооружениях заменялась северокорейской. В КГБ смотрели на все более нелепые претензии Ким Ир Сена со смесью негодования и презрения. Там читали его постулаты философии Чучхе, т.е. самообеспечения, как юморески. Со смешками и ухмылками просматривали мифы "о непобедимом, неустрашимом и непревзойденном командире товарище Ким Ир Сене", которые в Корее так тщательно культивировались. В соответствии с официальными биографиями Ким Ир Сена, которые по своей нелепой лести превосходили даже историографию сталинской России, он создал план освобождения Кореи уже в возрасте 13 лет, основал "первую революционную коммунистическую организацию Кореи" в 14 лет, и к 20-годам стал "легендарным молодым генералом", ведущим партизанскую войну с японскими оккупантами в довоенной Манчжурии. Наконец, он нанес сокрушительное поражение японцам в блестящей военной кампании августа 1945-года. "Скажите, метели в манчжурских степях, Скажите, вы, тропы и чащи лесные, Кто славы достоин великой, былинной, Из славных, любимых страной партизан? Исполнено сердце любовью одной: Вождь Ким Ир Сен - наш бессмертный герой". Эта "песня генерала Ким Ир Сена" вызывала в Центре особенно дружный хохот, так как КГБ было известно, что Ким Ир Сена в августе 1945-года и в Корее то не было. В то время, как советские войска освобождали Корею, Ким Ир Сен служил в России лейтенантом Красной Армии и агентом НКВД. Только при поддержке МГБ и из-за его службы в советской разведке Ким Ир Сену в 1946-году удалось стать председателем только что образованного Временного народного комитета Северной Кореи, которому советские оккупационные силы доверили управление страной. В 70-е годы Ким Ир Сен обнародовал грандиозный план - "раздуть революционный огонь антиимпериалистической и антиамериканской борьбы по всему миру". Направляя своих военных в учебные центры 30 стран, Ким Ир Сен и сам с пылкостью занялся экспортом терроризма. Центр получал многочисленные сообщения о том, что Северная Корея готовила партизан повсеместно - от Мексики до Западной Германии - для нападения на аэропорты, воздушные суда, поезда и другие объекты, а также вербовала террористов для своих операций, проводимых корейской общиной в Японии.   Главной целью северокорейского терроризма была дестабилизация Южной Кореи самыми разнообразными методами, включая и нападение на её политическое руководство. Как Ким Ир Сен, так и страдающий манией величия его наследник Ким Чен Ир, не раз организовывали покушения на южнокорейского президента. В 1968-году северокорейская разведка организовала покушение в президентском дворце Южной Кореи; в 1974-году японец корейского происхождения совершил неудачное покушение на президента, но умудрился таки убить его жену; в 1983-году 17 членов южнокорейской делегации в Рангуне были убиты взрывом бомб с дистанционным управлением, хотя президент каким то чудом снова уцелел. Из-за необычайно активной службы безопасности в полицейском Государстве Ким Ир Сена сбор разведывательных данных пхеньянской резидентурой КГБ был весьма затруднен. Таким образом, большинство операций против Северной Кореи проводилось из столиц иностранных Государств, где работали дипломатические представители КНДР. На Западе главным центром таких операций были скандинавские страны, поскольку у Северной Кореи были посольства во всех четырех столицах этих Государств. Из остальных европейских Государств у Северной Кореи были дипломатические отношения лишь с Португалией и Австрией. Самой успешной из всех резидентур КГБ была копенгагенская.   Она поддерживала тесные контакты как с датско-северокорейским обществом дружбы, основанном в 1976-году, так и с, датской социалистической рабочей партией, отколовшейся от коммунистов и направившей свою делегацию в том же году в Пхеньян. Копенгагенская резидентура обнаружила, что северокорейским миссиям в Скандинавии было сказано, что вплоть до особого распоряжения они не получат никаких валютных средств. Они отныне должны были сами себя содержать, продавая наркотики и товары из беспошлинных магазинов на "черном рынке". В декабре 1977-года Центр официально дал высокую оценку 17 докладам по Северной Корее, направленным в Центр копенгагенским резидентом Михаилом Петровичем Любимовым за прошлый год. В рапорте сообщалось, что три из них были представлены в Политбюро. К концу 70-х годов страхи Советского Союза о сближении между Ким Ир Сеном и Китаем в основном ушли в прошлое. Китайское вторжение во Вьетнам в начале 1979-года вызвало страхи Пхеньяна, что китайские амбиции могут распространиться на всех его азиатских соседей. Ким Ир Сен быстро отошёл от Пекина и постарался улучшить свои отношения с Москвой. Советские поставки оружия в Северную Корею возобновились. КГБ также сыграл свою роль в улучшении отношений с Пхеньяном, хотя он по прежнему с презрением относился к Ким Ир Сену и Ким Чен Иру. В 1979-году КГБ откликнулся на просьбу северокорейской разведслужбы поставить ей новейшее оборудование для наружного наблюдения, специальное оружие и боеприпасы, а также новую модель наручников. Хотя Китай и бойкотировал День Советской Армии 23 февраля 1980-года, Пхеньян отметил "боевую дружбу" между советской и корейской армиями. Принципиально новые возможности для расширения советского влияния в третьем мире открылись в 70-х годах в Африке. Крах португальской империи и свержение императора Хайле Селассие привели к появлению в трех крупных африканских Государствах - Анголе, Мозамбике и Эфиопии - самозваных марксистско-ленинских режимов. В Анголе, богатейшей португальской колонии, конец португальского правления в 1975-году был отмечен полномасштабной гражданской войной между марксистским Народным движением за освобождение Анголы (МПЛА), с одной стороны, и Национальным фронтом освобождения Анголы (ФНЛА) вместе с Национальным союзом за полную независимость Анголы (УНИТА) - с другой. После переговоров между лидером МПЛА Агостиньо Нето и резидентурой КГБ, прошедших в Лусаке в августе 1971-года, через Браззавиль начались крупномасштабные поставки советского оружия ангольскому режиму. Однако решающим фактором в борьбе за власть стало направление в Анголу летом 1975-года кубинских войск. В феврале 1976-года режим МПЛА получил официальное признание Организации африканского единства (ОАЕ), как законное правительство Анголы. Хотя кубинская интервенция приветствовалась Москвой, которая обеспечивала её и оружием и транспортными самолетами, инициатива исходила из Гаваны. Кастро смотрел на Анголу, как на возможность провозглашения себя великим революционным вождем мирового масштаба и как на удачный случай укрепления былого революционного духа на самой Кубе. Хотя ЦРУ и направляло УНИТА потихоньку деньги, после Вьетнама Вашингтон уже не решался серьезно противостоять кубинскому присутствию в Анголе. Офицеров разведслужбы МПЛА направляло на годичные учебные курсы в андроповский институт ЛГУ. Там некоторые из них вербовались КГБ. Сам Агостиньо Нето, который несколько раз приезжал в Москву для лечения, получил от Центра оценку "психанутый". Центр считал, что Агостиньо Нето не способен справиться с фракционной борьбой в МПЛА. Однако никакого надежного и способного преемника у него в МПЛА не было. резидентуры КГБ в странах черной Африки получили указание наблюдать за внутренней борьбой в МПЛА и своевременно выявить угрозу Агостиньо Нето.   Первоначальный идеализм, порожденный борьбой за независимость Анголы, скоро захлебнулся во фракционной борьбе, бесхозяйственности и общественном недовольстве. В 1977-году Агостиньо Нето подавил возникший было мятеж. В 1978-году он снял с должности премьер-министра и трех его заместителей. Чтобы помочь ему держать оппортунистов в руках, советники из восточногерманской службы государственной безопасности (ССД) создали ангольскую службу безопасности - Управление информации и безопасности Анголы (ДИЗА), находящуюся под личным управлением президента. В 1979-году недавно созданный 20 отдел ПГУ отправил в советское посольство своего офицера по связи.   По просьбе ангольской стороны советником в ДИЗА был направлен Вадим Иванович Черный, бывший сослуживец Гордиевского по Копенгагену. Выбор этот был весьма сомнительным, поскольку Черный любил выпить и не имел никакого опыта в области мер безопасности. Вскоре его работа в Анголе была прервана - во время очередного запоя Черный упал и сломал руку. Однако по возвращении он сообщил Гордиевскому, что, несмотря на досадное недоразумение, МПЛА наградило его медалью. После множества подобных примеров Гордиевский пришёл к выводу, что только таких офицеров, как Черный, КГБ и посылал в качестве советников к тем "прогрессивным" режимам, доверие к которым в Москве упало. После того, как Агостиньо Нето умер в Москве от рака в 1979-году, ситуация в Анголе ещё больше ухудшилась. При поддержке ЮАР УНИТА окончательно закрепилась в стране. Сообщения КГБ из Лусаки в начале 80-х годов характеризовали руководство МПЛА, как раздробленное, а экономическое положение, как катастрофическое. Оценки Международного отдела ЦК КПСС не были оптимистичнее. Один из старших советников ЦК Николай Шишлин в частной беседе предсказывал, что растущие проблемы в МПЛА вскоре могут привести её к соглашению с ЮАР. Советская политика в отношении бывшей португальской колонии в Восточной Африке - Мозамбике - мало чем отличалась от Анголы. Хотя и без кубинского вмешательства, Москва направляла оружие марксистскому Фронту освобождения Мозамбика (ФРЕЛИМО), возглавляемому президентом Саморой Машелом. Машел пришёл к власти летом 1975-года. Как и МПЛА, ФРЕЛИМО направлял ежегодный контингент своих разведывательных кадров в Москву для подготовки в андроповском институте. Точно как и в Анголе, советники из восточногерманской ССД помогли Мозамбику образовать собственную Национальную службу народной безопасности (СНАСП), которая отправляла диссидентов в трудовые лагеря, официально значившиеся "центрами умственной деколонизации". Двадцатый отдел ПГУ имел своего сотрудника и в советском посольстве в Мапуту (как и в Луанде). Поначалу Центр возлагал на Машела больше надежд, чем на Агостиньо Нето. Во время борьбы за независимость Машел проявил себя как искусный партизанский вождь и обаятельный политический лидер. Однако к началу восьмидесятых годов данные КГБ из дипломатических источников из Мозамбика были ещё пессимистичнее, чем из Анголы. В 1981-году Машел начал "кампанию законности", направленную на обуздание коррупции и легализацию пыток СНАСП. Годом позже он объявил об увольнении 466 офицеров СНАСП. Однако на Московский центр это впечатления не произвело. Отчёт из посольства Мапуту за 1984-год, который был разослан другим советским посольствам и резидентурам КГБ, представлял собой самое язвительное описание дружественного режима третьего мира на памяти Гордиевского. В нём руководство ФРЕЛИМО характеризовалось как разобщенное, некомпетентное и коррумпированное.   Отмечалось среди прочего и то, что экономика Мозамбика лежала в руинах. Органы местного управления и юридические власти были также разобщены. Сообщалось, что ФРЕЛИМО лишь на словах был привержен социализму. При поддержке Южной Африки набирало силу Мозамбикское национальное сопротивление (МНС). Несмотря на свой пессимизм, Центр всё же был удивлен подписанием договора о ненападении между ФРЕЛИМО и Южной Африкой в марте 1984-года. В Москве опасались, что Советскому Союзу будет не по средствам удержать Мозамбик от сближения с Западом. Справедливости ради надо добавить, что доморощенные марксистско-ленинские режимы в Африке к югу от Сахары вовсе не одни отличались бесхозяйственностью. Так, в соседнем с Анголой Государстве, Заире, легендарный своей коррумпированностью президент Мобуту получил от американцев сотни миллионов долларов помощи просто потому, что обещал проводить антикоммунистическую политику. В то время, как Мобуту старательно продолжал накапливать свое личное состояние, которое, по некоторым оценкам, равнялось общему национальному долгу Заира, жители этой богатейшей в Африке страны дошли в своей бедности до уровня Анголы и Мозамбика. Самая крупная в семидесятые годы партизанская война в англоговорящих странах Африки была борьбой за независимость чернокожего населения Родезии против режима Яна Смита. Родезия провозгласила свою независимость от Великобритании в 1965-году. Здесь в своей поддержке Москва совершила политическую ошибку - поставила не на ту фракцию. Способный марксистский руководитель Африканского национального союза Зимбабве (ЗАНУ) Роберт Мугабе, который стал первым премьер-министром независимой Зимбабве в 1980-году, совершил непростительный идеологический грех, назвав себя "марксистом ленинцем маоистского направления".   Это и заставило Кремль оказать поддержку "буржуазному националисту" Джошуа Нкомо и Союзу африканского народа Зимбабве (ЗАЛУ). На одном из этапов затяжной партизанской войны, предшествовавшей независимости, объем советских поставок тяжелых вооружений силам ЗАПУ в Замбии стал настолько велик, что замбийский президент Кеннет Каунда обеспокоился колоссальным военным потенциалом, сосредоточенным в его стране, и приостановил ввоз оружия. Нкомо проводил большинство своих переговоров по поставкам вооружений в Лусаке через советского посла Василия Григорьевича Солодовникова, который, по его собственным словам, имел репутацию человека, тесно связанного с КГБ.   Солодовников был одним из ведущих советских экспертов и автором нескольких книг по Африке. Кроме того, периодически он сотрудничал и с КГБ: "Он был очень неплохим малым, и личные отношения у нас складывались хорошо. В своем деле он был профессионалом, и если к нему обращались с просьбой, можно быть уверенным, что этот вопрос вскоре будет рассматриваться в нужной организации в Москве и решение будет принято без задержек". По словам Нкомо, он вёл "обширную переписку" и как минимум один раз встречался в Москве с Андроповым по поводу "обучения оперативных работников". Кубинская служба безопасности ДГИ также обеспечивала советников для ЗАПУ. После завоевания независимости Зимбабве, Московский центр опасался, что новый премьер-министр Роберт Мугабе припомнит, что Москва оказывала поддержку его сопернику. Центр разослал телеграммы своим резидентурам в Африке, Лондоне и в других регионах, требуя конкретных разведданных о политике Мугабе в отношении Советского Союза. За пять лет, с января 1976 по декабрь 1980-года, объем советских военных поставок в Африку к югу от Сахары составил почти 4 млрд. долларов, в десять раз превысив военные поставки Соединенных Штатов. К концу 70-х годов, разочаровавшись в МПЛА и ФРЕЛИМО, а также поставив не на ту лошадку в Зимбабве, Москва сосредоточила все свои надежды и стремления в африканском континенте на Эфиопию, где в 1974-году под руководством подполковника Менгисту Хайле Мариама к власти пришла военная хунта марксистского толка.   После прихода к власти, Менгисту Хайле Мариам стал руководителем Государства и главнокомандующим вооруженными силами. В период ожесточенных боев между Эфиопией и Сомали зимой 1977-78-годов советские военные поставки в Эфиопию возросли настолько, что, по некоторым сведениям, советские транспортные самолеты садились в Эфиопии каждые 20 минут на протяжении более 3 месяцев. По некоторым оценкам, в операции участвовало. 225 самолетов. Вся операция координировалась по советскому военному спутнику шпиону.   Одновременно из Анголы было переброшено 17.000 кубинцев в дополнение к уже находящимся в Эфиопии 1.000 советских военных советников и 400 восточным немцам, которые готовили разведывательный персонал и подразделения внутренней безопасности. из-за широкомасштабного советского военного присутствия в Эфиопии ГРУ играло там более важную роль, чем КГБ. Тем не менее, в 1979-году 20 отдел КГБ направил своего офицера по связям в Аддис Абебу. Группы офицеров из эфиопской службы безопасности проходили подготовку в андроповском институте. Несмотря на все это, Менгисту разочаровал Кремль ничуть не меньше, чем Него или Машел. Через десятилетие после его прихода к власти эфиопская экономика стояла на грани полного краха, миллионы жителей страны голодали, а конца войне с Сомали и эритрейскими сепаратистами и видно не было. К концу Брежневского правления Центр возлагал самые большие свои надежды на африканском континенте на Африканский Национальный Конгресс (АНК), который вёл борьбу с режимом апартеида в Южной Африке. Поскольку в ЮАР деятельность АН К была запрещена, а от Запада оружия он получить тоже не мог, очевидно, что конгресс обратился за помощью к советскому блоку. Кремль объяснял неудачи доморощенных марксистско-ленинских режимов Анголы, Мозамбика и Эфиопии отсутствием там дисциплинированной коммунистической партии. В отличие от этих режимов, Коммунистическая партия ЮАР была надежным союзником СССР и играла ключевую роль в руководстве АНК. По всей видимости, 7 из 22 членов Национального исполнительного комитета АНК в начале 80-х годов были членами Компартии ЮАР, включая вице президента АНК и председателя Коммунистической партии ЮАР доктора Юсуфа Даду и заместителя командующего военным крылом АНК Джо Слово, который долгое время был Генеральным секретарем Компартии ЮАР. Хотя КГБ давали зеленую улицу для вербовки агентов в АНК, вербовать своих агентов в Компартии ЮАР ему запрещалось. Отношения с Компартией ЮАР регулировались только Международным отделом ЦК КПСС. Однако КГБ использовался для передачи денежных средств как Компартии ЮАР, так и АНК. За период с середины 1982 по январь 1983-года Гордиевский лично передал Юсуфу Даду в общей сложности 54.000 фунтов для Компартии ЮАР и 118.000 фунтов для АНК. Когда деньги приходили в лондонскую резидентуру, Гордиевский надевал перчатки, снимал с денег банковскую упаковку и подсчитывал банкноты. Александр Федорович Якименко, партийный представитель, сотрудничающий также с КГБ, принимал Даду на Кенсингтон Парк Гарденс, дом 18. Получив деньги от Гордиевского, Даду подписывал отдельные счёта от лица АНК и Компартии ЮАР. В портфель он деньги не клал, а распихивал их по карманам своего костюма и пальто.   Гордиевский смотрел, как щуплая фигура Даду вся распухала от пачек долларов, и он уходил домой пешком. Очевидно, он совершенно не боялся, что по дороге его могут обокрасть или ограбить. Хотя Гордиевского угнетало весьма примитивное понимание Даду советской системы, он испытывал к нему чувство большого уважения. Из полученных от Советского Союза средств Даду не истратил на себя ни единого цента. Он вёл аскетический образ жизни и был полностью поглощен освободительной борьбой на Юге Африки. После смерти Даду в 1983-году лондонская резидентура прекратила передачу средств АНК и Компартии ЮАР. Основным местом контактов с руководством АНК стала Лусака, где советский посол в Замбии почти половину своего рабочего времени тратил на контакты с изгнанным АНК. Оружие передавалось Африканскому национальному конгрессу тайными путями через Замбию, Анголу и Танзанию. Из европейских стран КГБ поддерживал контакты со своими агентами АНК в основном в Стокгольме, где у АН К было самое большое представительство за пределами Африки. Там же АН К получал самую мощную общественную поддержку и щедрую финансовую помощь от Шведской социал-демократической партии на борьбу против апартеида. Московский центр полагал, что перспективы общего руководства АНК у Компартии ЮАР небольшие, даже несмотря на влиятельную позицию в Национальном исполнительном комитете. Так, Центр считал, что по мере ужесточения своей оппозиции апартеиду Запад может пойти на контакты с АНК и получит на то благоприятную реакцию. К началу 80-х годов резидентуры КГБ в Стокгольме, Лондоне, Нью-Йорке, Париже, Риме и столицах африканских Государств, где у АНК были открыты представительства, получали нескончаемый поток инструкций изучить перспективу ослабления влияния Компартии ЮАР и установления контактов Запада с руководством АНК. Центр бил тревогу даже при малейшем намеке на идеологические колебания в АНК.   Вскоре после приезда Гордиевского в Лондон в 1982-году лондонское представительство АНК начало выказывать всё большее нежелание принимать нудные статьи от офицера КГБ, работающего под крышей корреспондента Агентства печати "Новости", предназначавшиеся для публикации в африканской прессе. Скорее всего это нежелание объяснялось плохим качеством статей. Но Центр прореагировал на это с неудовольствием и удивлением и приказал лондонской резидентуре удвоить усилия по выявлению источника растущего западного влияния в АНК. из-за отсутствия дипломатических отношений между Москвой и Преторией, а следовательно, и возможностей для организации резидентуры КГБ под легальной крышей, Центру трудно было оценить деятельность АНК в ЮАР. Однако Центр весьма скептически относился к заявлениям АНК о своей военной мощи и способности вести эффективную вооруженную борьбу. Было хорошо известно, что поддержка Компартии ЮАР среди рядовых членов АНК, в основном из племени коса, внутри ЮАР была значительно слабее, чем в его руководстве. Насколько было известно Гордиевскому, хоть Советский Союз и поставлял большую часть вооружений и часть финансовых средств для АНК, Москва не имела серьезного влияния на политику этой организации.   Даже на неосталинцев и просоветских лоялистов из старой гвардии Компартии ЮАР такое влияние было невелико. (Только в январе 1990-года бессменный Генеральный секретарь Компартии ЮАР Джо Слово в своем докладе официально признал политику Горбачёва и заявил, что Компартия ЮАР шла по "искаженному" пути). Может показаться странным, но ключом к советскому влиянию в Африке к югу от Сахары на протяжении всех 80-х годов оставался расистский режим Претории, а также те западные круги, которые были готовы оказать ему разного рода поддержку, а вовсе не шаткие марксистско-ленинские режимы Анголы, Мозамбика и Эфиопии. В продвижении к своим целям в Африке КГБ сыграл меньшую роль, чем президент Питер Бота и его правительство националистской партии. Тем не менее, Москва поддерживала собственные прямые контакты с Преторией в области регулирования рынка золота, алмазов, платины и драгоценных металлов, то есть в тех областях, в которых СССР и ЮАР приблизились к своего рода мировой монополии. Контакты эти были строго засекреченными, и из-за возможной непредсказуемой реакции при их обнародовании, главным образом, организовывались в КГБ. В 1984-году Кремль решил расширить секретные встречи с представителями ЮАР по регулированию международного рынка. В качестве предварительных шагов в этом направлении резидентуры КГБ в Соединенных Штатах, Великобритании, Западной Германии, Франции и Швейцарии должны были представить целый ряд разведданных по финансовым учреждениям и предприятиям в ЮАР. После пережитых в 70-х годах разочарований в Африке, на Ближнем и Дальнем Востоке КГБ в начале 80-х годов сосредоточил свое внимание на Латинской Америке. На одном из совещаний старших сотрудников Центра в 1979-году под председательством Крючкова была проанализирована ситуация прошедших лет и приоритеты КГБ на ближайшие годы. С основным докладом выступил Николай Леонов, начальник службы 1 ПГУ (аналитические материалы). Более 20 лет назад Леонов первым почувствовал большое революционное будущее Фиделя Кастро. В докладе делался акцент на расширение операций КГБ в 80-е годы в Латинской Америке и на слабое влияние в этом регионе "главного противника". Леонова энергично поддержал резидент КГБ в Венесуэле. Они с Леоновым призвали к поддержке некоммунистических освободительных движений в Латинской Америке, которые, как и Кастро в свое время, могут в своих странах взять власть и превратиться во влиятельных союзников СССР. Надо сказать, что в отношениях Центра с Кастро в 1979-году произошёл один неприятный инцидент, о котором никогда не писали в газетах. ДГИ засекла на Кубе агента КГБ, который передавал шифрованные сообщения в Москву по радио в нарушение официального советско кубинского соглашения о разведывательных службах. В соответствие с этим соглашением шпионаж между двумя странами запрещался. К своему большому смущению и стыду, Центр должен был принести официальные извинения. Однако на людях Кастро оставался надежным и красноречивым защитником советской внешней политики (даже во время вторжения в Афганистан) и набирал вес в третьем мире.   В сентябре 1979-года он принимал в Гаване конференцию стран движения неприсоединения. Хотя на конференции присутствовали 92 главы Государств, Кастро оставался в центре внимания. На протяжении трех последующих лет он возглавлял движение неприсоединения. В октябре 1979-года Кастро отправился в Нью-Йорк, прихватив с собой кубинского рому и лобстеров для роскошного приёма в 12 этажном здании кубинской миссии ООН (самой крупной миссии, за исключением СССР и США, и главной базы ДГИ в Соединенных Штатах), а затем произнес страстную двухчасовую речь на Генеральной Ассамблее, требуя от "богатых империалистов" выдать третьему миру на протяжении следующего десятилетия триста миллиардов долларов. В этот период политический центр в центральноамериканском регионе неизменно смещался в направлении Кастро. В марте 1979-года на маленьком островке в Карибском бассейне, Гренаде, к власти пришёл прокубинский режим под руководством юриста марксиста ленинца Мориса Бишопа. Секретные партийные документы, захваченные в ходе американского вторжения 1983-года, окончательно прояснили марксистское мировоззрение Бишопа, которое, по словам одного французского студента революционера, в своей нелепости марксизмом было только в применении к братьям комикам Маркс. Вот что говорил Бишоп: "Только подумайте, товарищи: как у нас в стране арестовывают людей. Нам не надо ходить и собирать подписи. Вас арестуют, когда я подпишу ордер после консультации с комитетом по национальной безопасности нашей партии или с вышестоящим партийным органом. Но после того, как я его подпишу, хотите вы этого или нет, для вас все кончено".   После некоторых колебаний Москва вскоре оказала Гренаде широкомасштабную военную помощь, отчасти и под давлением Кубы. Один из гренадских генералов Хадсон Остин в начале 1982-года направил Андропову письмо, в котором благодарил его "ещё раз за огромную помощь вашей партии и правительства нашим вооруженным силам", и просил его организовать подготовку 4 сотрудников разведслужбы Гренады. Более значительным событием, чем захват Бишопом власти на Гренаде в марте 1979-года, стало изгнание из Никарагуа жестокой коррумпированной диктатуры Сомосы Сандинистским освободительным фронтом 4 месяца спустя. Несмотря на поддержку Кубы и страстную риторику Леонова, Москва не сразу бросилась на помощь сандинистам. Хотя Кремль благожелательно отнесся к поддержке сандинистов советскому вторжению в Афганистан и с удовлетворением прослушал никарагуанский национальный гимн, в котором янки фигурировали, как "враги человечества", Кремль ещё два года питал надежды, что маленькая, но ортодоксальная Коммунистическая партия Никарагуа сменит неортодоксальных сандинистов в системе политической власти нового режима.   К концу 1981-года Фидель Кастро и сообщения КГБ наконец убедили Кремль в том, что сандинисты были настоящими революционерами, которые пойдут путем Кубы, тропой Советского Союза. При советской и кубинской поддержке сандинисты увеличили свою национальную армию за шесть лет с 5 тысяч до 119 тысяч человек, тем самым став одной из крупнейших военных держав за всю историю Центральной Америки. (Несмотря на американскую поддержку силы контрас, даже по самым оптимистичным оценкам, никогда не превышали 20.000 человек). Центр быстро заключил с Манагуа соглашение о разведслужбах и направил туда представителя 20 отдела для установления связей с "нашими никарагуанскими друзьями" (так в КГБ называли дружественные разведслужбы).   По свидетельству перебежчика из никарагуанской разведслужбы Мигеля Боланьоса Хантера, директором никарагуанской службы безопасности был офицер кубинской ДГИ, работающий под псевдонимом Ренан Монтеро. Центр предоставил никарагуанцам 70 советников и построил им школу государственной безопасности. В ответ никарагуанцы предоставили КГБ 4 базы электронной разведки. Бешенство, с которым администрация Рейгана восприняла революцию Никарагуа, сыграло лишь на руку сандинистам и Московскому центру.   Помощь Соединенных Штатов контрас, а также выплывшее наружу участие ЦРУ в минировании никарагуанских портов 1984-года и уничтожение нефтехранилищ Коринто заставили всех забыть о нарушении прав человека сандинистами и бесхозяйственности. Эти инциденты лишь подняли волну антиамериканских настроений в Латинской Америке и за её пределами. Сандинисты получили международную поддержку в своей борьбе против американского империализма. Несмотря на свою личную популярность, Рейган так и не сумел убедить ни конгресс, ни американскую общественность продолжить финансирование борьбы контрас. Официально помощь США контрас прекратилась в 1984-году.   Попытки продолжить эту помощь неофициально ввергли Белый дом, к вящей радости Московского центра, в затяжную печальную комедию со скандалом "Иран контрас". А в это время в Центре Николай Леонов купался в лучах славы, исходящей из Центральной Америки. Его точное указание в 1979-году на наиболее перспективный для расширения деятельности КГБ регион, а также первый шумный успех с Кастро привёл к повышению его в 1983-году на должность заместителя начальника ПГУ по операциям КГБ в Северной и Южной Америке. Разведывательное сотрудничество между СССР и Кубой продолжало расширяться как в сферах агентурной, так и электронной разведки. В середине 1970-х годов значительно расширилась совместная база электронной разведки КГБ - ГРУ в Лурдесе, расположенная менее чем в ста милях от побережья Соединенных Штатов. В 1983-году президент Рейган назвал её крупнейшей в мире - "многими акрами переплетенных в тугой клубок антенн и датчиков". По данным совместного доклада Госдепартамента и Министерства обороны США, в 1985-году на Лурдесе работало около 2.100 советских техников: "С этого ключевого поста прослушивания Советы следят за коммерческими американскими спутниками, связью военных и торговых судов, а также космическими программами НАСА на мысе Канаверал. С Лурдеса Советы могут прослушивать и телефонные разговоры в Соединенных Штатах". В середине 70-х годов у КГБ появилось две новые заботы в Западной Европе. Во первых, Европейское Сообщество (ЕС). До 1976-года резидентам КГБ в Западной Европе говорили, что в отличие от отдельных стран ЕС как таковое не представляло особого интереса для Центра, разве что разведданные по крупным политическим вопросам были достойны внимания. Однако взгляды ПГУ сильно изменились после того, как в декабре 1975-года премьер-министр Бельгии Лео Тиндеманс выступил с докладом в Европейском Сообществе. В своем выступлении Тиндеманс призвал Совет министров ЕЭС покончить с "шизофреническими" противоречиями между экономической интеграцией Сообщества и его политической фрагментацией. Он потребовал от ЕС общей оборонной стратегии и внешней политики. Значение доклада Тиндеманса ещё более усилилось с признаками растущего интереса Китая к делам Европейского Сообщества. В сентябре 1975-года в ЕС был аккредитован первый посол Китайской Народной Республики, который немедленно начал вести с ним торговые переговоры. К лету 1976-года Крючков пришёл к выводу, что доклад Тиндеманса и китайская деятельность в Брюсселе свидетельствовали об опасном антисоветском заговоре. В июле 1976-года циркуляр за его подписью (что само по себе было уже немало) потребовал от резидентов "задействовать все оперативные возможности" и срочно собрать как можно больше разведданных о политике ЕС. Крючков указывал, что существовала реальная опасность превращения Европейского Сообщества в "военно политический блок, который может попасть под влияние агрессивных и реваншистских сил". Европейское Сообщество и Китай уже сколачивали антисоветский альянс.   Месяцем позже Центр разослал ещё один более подробный циркуляр по растущей угрозе со стороны ЕС, в котором значительно преувеличивались как темпы политической, так и возможности военной интеграции. ПГУ явно опасалось злокозненного доклада Тиндеманса, в котором особый упор делался на следующий вывод: "Европейский союз будет нестабильным до тех пор, пока не выработает общую оборонную политику". Циркуляр августа 1976-года подчеркивал, что главной целью Сообщества отныне был "подрыв внешней политики социалистических Государств". "Правящие круги ЕС" якобы искали и возможности подорвать социалистическую систему изнутри. Поддержка европейской интеграции американцами также указывала на то, что весь процесс был частью антисоветского заговора, и на протяжении нескольких последующих лет Московский центр неустанно твердил об этом резидентурам. Циркуляр, разосланный весной 1977-года, даже планы прямых выборов в европейский парламент, предстоящих в следующем году, расценивал как угрозу Советскому Союзу, поскольку они должны были ускорить политическую интеграцию. В циркуляре указывалось, что Сообщество превратилось в "координированный центр для коллективных экономических, политических и идеологических действий, нацеленных на подрыв международного престижа Советского Союза и других стран социалистического содружества". Чтобы точнее раскрыть природу антисоветского заговора ЕС, срочно требовался доступ к его секретным документам. А раздобыть такие документы было возможно только после создания "надежной агентурной базы" в руководящих органах Сообщества. резиденты во всех странах ЕС получили указание назначить старшего сотрудника КГБ, обычно заместителя резидента по ПР, для координации операций против Сообщества. Наиболее перспективными учреждениями для вербовки своих сотрудников Центр считал Европейский колледж в Брюгге,   Европейский университет во Флоренции и Европейский институт в Амстердаме. ПГУ полагало, что студенты отличники из этих институтов смогут в дальнейшем стать бесценными источниками информации. Но, помимо этих шпионских страстей, у сотрудников резидентур, координирующих операции против ЕС, было полным полно рутинной работы. Так, им приходилось регулярно посылать в Центр телефонные справочники ЕС, списки дипломатов и журналистов, аккредитованных в Европейском Сообществе, и подробные данные по всем чиновникам ЕС, посещающим Советский Союз. Центр также подчеркивал необходимость "активных действий" для того, чтобы замедлить европейскую интеграцию и отсрочить прямые выборы в Европарламент. резидентурам было поручено разместить в прессе статьи, акцентирующие противоречия между странами - членами Сообщества и между самим ЕС, Соединенными Штатами и Японией. Некоторые циркуляры по прежнему указывали на опасность формирования ЕС и Китаем антисоветского блока. Несмотря на периодические конфликты между странами - членами ЕС и полным провалом концепции Тиндеманса об общей оборонительной политике, Центр по прежнему беспокоила грядущая европейская интеграция. Эта тема не сходила со страниц циркуляров до ухода Гордиевского из КГБ и, вне всякого сомнения, после него. Так, циркуляр, разосланный весной 1984-года Виктором Грушко, заместителем начальника ПГУ по Западной Европе, ещё раз вылил на головы резидентов ушат теорий заговоров, разработанных в 1976-году.   Грушко сообщал, что укрепляющееся сотрудничество между Китаем и ЕС вызывало "тревогу" в Центре. ЕС строило далеко идущие планы по подрыву международного престижа и политического единства стран социалистического лагеря; "особую угрозу" представляли планы "реакционных групп", нацеленные на военную интеграцию европейских стран. Так что во всех своих аспектах, заключал Грушко, "интеграция Западной Европы противоречит интересам Советского Союза" Политбюро (на жаргоне КГБ, "Инстанция") считало ЕС "одним из главных объектов разведывательной работы". То, что к началу 80-х годов Европейское Сообщество в глазах КГБ получило практически тот же статус, что и основные противники - Соединенные Штаты, НАТО и Китай, - можно считать свидетельством значительного прогресса на пути европейской интеграции со времени подписания Римского договора 1957-года, как ни иронично это звучит. Несмотря на огромное количество информации, имеющейся в Центре по Европейскому Сообществу (в котором, однако, не было столь важных секретов, как в отдельных странах членах), Центр оставался недовольным её качеством. Он по прежнему бранил лондонскую и, вне всякого сомнения, другие западноевропейские резидентуры за "неудовлетворительное" качество операций против ЕЭС.   Резидентурам было поручено, "в соответствии с указанием тов. Крючкова", активизировать проникновение агентов и все другие формы разведывательной работы в Европейском Сообществе. Однако недовольство Центра отражало не малое количество разведданных по ЕС, а скорее, отсутствие подтверждения собственных теорий о кознях Запада. Когда Центр так и не смог получить подробных отчётов о брюссельском заговоре для подрыва Государств Восточной Европы, он сделал вывод, что заговоры такие всё же существуют, просто резидентуры не справляются с задачей. Крючков постоянно требовал "большей инициативы" в активных действиях по замедлению европейской интеграции. Второй главной заботой Центра в Европе в середине 70-х годов был арктический регион - архипелаг Свальбард (который включает в себя Шпицберген), а также Баренцево море. Хотя, в соответствии со свальбардским договором 1920-года, подписанным 39 странами, его территория находится под норвежской юрисдикцией, все участницы договора имеют право на эксплуатацию его экономических и природных ресурсов. Растущий интерес стран Запада к нефтяным и газовым месторождениям Свальбарда после нефтяного кризиса 1973-74-годов казался Центру большой стратегической угрозой.   Опасения, что нефтяные вышки в Свальбарде и Баренцевом море могут быть оборудованы устройствами для наблюдения за кораблями и подводными лодками Северного военно морского флота, лишь осложняли проблему советско норвежской границы в Баренцевом море и привели к созданию зимой 1975-76-годов советской межведомственной комиссии в Арктике под председательством Н. А. Тихонова, первого заместителя Председателя Совета Министров. Крючков также играл важную роль в деятельности этой комиссии. Сбор разведданных по Норвегии и Арктике считался настолько приоритетной задачей, что проходил под личным контролем Андропова. Ко времени образования межведомственной комиссии у Центра в Норвегии было два очень крупных козыря: одна козырная дама, которая уже подходила к концу в своей долгой карьеры агента КГБ, и второй - метивший в козырные короли. Первый агент - Гунвор Галтунг Хаавик была пожилой секретаршей норвежского министра иностранных дел, которая га 30 лет до этого влюбилась в русского военнопленного Владимира Козлова. Во время германской оккупации в Норвегии она работала медсестрой в больнице и выхаживала Козлова, а потом помогла ему перебраться в Швецию.   В 1947-году госпожу Хаавик направили работать в норвежское посольство в Москве, где она возобновила свои встречи с Козловым. Козлов к тому времени уже женился, и МГБ его использовало как приманку. Затем, по давно отработанному сценарию, в 1950-году её начали шантажировать и заставили работать на МГБ, дав ей кодовое имя "Вика". В 1956-году она вернулась в Норвегию с уже новым кодовым именем "Грета" и продолжала получать послания от Козлова и деньги от её операторов. За 27 лет своей работы на советскую разведку она более 250 раз встречалась с 8 разными операторами и передала им тысячи секретных документов. Гордиевский впервые узнал о её существовании во время своей работы в Копенгагене в середине 70-х годов и предупредил о ней СИС. Норвежская служба безопасности арестовала Хаавик к вечеру 27 января 1977-года, когда она передавала документы её тогдашнему оператору Александру Кирилловичу Принципалову на одной из темных улочек в пригороде Осло. Принципалов затеял было драку, но затем заявил о своем дипломатическом иммунитете и был отпущен на все четыре стороны. В кармане у него остался конверт с двумя тысячами крон в стокроновых банкнотах, предназначавшихся для Хаавик. На протяжении нескольких часов после ареста, Хаавик твердила лишь о своей любовной связи с Козловым, которому она якобы передавала письма через советских дипломатов. Затем она замолчала, немного подумала и заявила: "А сейчас я скажу правду. Я почти 30 лет была русской шпионкой". Через полгода она умерла в тюрьме от инфаркта ещё до суда. В 1978-году Третий отдел передал Филби вычищенное дело Хаавик, в котором даже имени её и национальности не было. Проанализировав дело, Филби пришёл к выводу, что единственным возможным объяснением ареста агента был шпион, прокравшийся в КГБ. После публичного прочтения доклада Филби, начальник Третьего отдела Виктор Федорович Грушко сообщил своим сотрудникам: "Итак, если Филби прав, у нас в отделе работает предатель!" К счастью, Грушко не стал развивать эту тему. На встрече присутствовал и Олег Гордиевский. И в первый раз со времен своей далекой юности он страшно боялся покраснеть. Потребовалась вся его воля, чтобы краска не залила его щеки: Филби слишком близко подобрался к нему. Во время допросов Хаавик у норвежской службы безопасности создалось впечатление, что в последние месяцы КГБ не очень то интересовался ею. Тогда появилось подозрение, не находившее своего подтверждения несколько лет, что у КГБ был ещё более важный агент в норвежском МИДе. У норвежской службы безопасности был ещё один неприятный сигнал. Однажды услышали, как жена молодого офицера КГБ в Осло Владимира Ивановича Жижина спрашивала его вскоре после ареста Хаавик, не случилось ли чего. В ответ Жижин жизнерадостно ответил: "Да нет, могло быть и хуже!" Самый главный агент центра в Норвегии, Арне Трехольт, был из того же теста, что и Жорж Пак и Хью Хэмблтон. Он пал жертвой своего тщеславия и неуемных амбиций КГБ. Этому смазливому и самовлюбленному типу к моменту ареста не было и 35 лет. Он был женат на телезвезде (его вторая жена) и высоко стоял в норвежской рабочей партии. В университете он изучал политологию, и похоже, на сотрудничество его подтолкнул собственный антиамериканизм.   В конце 60-х годов Трехольт принимал участие в организации кампании против военной хунты, захватившей власть в Греции, как он считал, при американской поддержке. Трехольт стал помощником видного специалиста по международному праву Йенса Эвенсена, который выступал обвинителем по делу хунты в Европейском суде. Резидентура в Осло заметила Трехольта и начала его аккуратно обхаживать. но похоже, что процесс вербовки Трехольту страшно нравился. Позднее он вспоминал: "Для меня устраивали шикарные обеды, на которых мы обсуждали норвежскую и международную политику".   Первым офицером, ведущим Трехольта с 1968 по 1971-год, был Евгений Беляев. Он же постепенно и убедил Трехольта принять деньги за малозначительную информацию. Вскоре перед своим отъездом в Москву в 1971-году на прощальном обеде в ресторане "Кок Д'Ор" Беляев познакомил Трехольта с его следующим оператором, Геннадием Федоровичем Титовым, который был резидентом КГБ в Норвегии с 1972 по 1977-год. В Центре у Титова было прозвище "Крокодил". Коллеги его очень не любили, а подчиненные, за исключением небольшой группы протеже, боялись. Правда, начальство относилось к Титову благосклонно. Гордиевскому он запомнился как самый неприятный и беспринципный офицер КГБ. Титов родился в 1932-году в Карелии. Когда Титову было лет пять или шесть, его отца расстреляли. В стране бушевал "Великий террор". Сам Титов вырос среди шпаны и с младых ногтей впитал в себя уличную мораль. К большому его удивлению, несмотря на такую биографию, Титова всё же приняли в Ленинградский военный институт КГБ в 1955-году. А уж там он старался своим рвением замыть пятна в биографии. Самым большим его талантом, который он применял и в отношениях с начальством и с агентами, была необузданная лесть. Ею то он и подкупил и Трехольта, и Крючкова. Трехольту он показался "замечательным человеком" - знающим, веселым, полным шуток и анекдотов о советских руководителях. Титов умел и хорошо слушать.   Пока Трехольт распространялся о своих взглядах на Вьетнам, Грецию, НАТО, Соединенные Штаты и движение в поддержку мира, Титов с большим вниманием слушал и не скупился на похвалу. Он говорил, что у Трехольта есть уникальная возможность сделать огромный вклад в наведение мостов между Востоком и Западом - гораздо больше возможностей, чем у традиционной бюрократической дипломатии. Отчасти Трехольт действовал и как советский агент влияния, помогая организовать успешную кампанию, проводимую в 1972-году левым крылом лейбористской партии против норвежского членства в ЕЭС. Однако главной его задачей было снабжать КГБ секретной информацией по норвежской и натовской политике. Эта роль приобрела ещё большую значимость после того, как бывший учитель Трехольта, Йене Эвенсен, был назначен руководителем делегации на переговорах по морскому праву. По его предложению Трехольт был назначен там же заместителем секретаря.   Так что он стал самым важным источником разведсведений для межведомственной комиссии по Свальбарду и Баренцеву морю в Москве. Во время норвежско-советских переговоров 1977-года по границам в Баренцевом море Трехольт не только информировал КГБ по норвежской позиции на переговорах, но и действовал как советский агент влияния в делегации Норвегии. Соглашение по Баренцеву морю, подписанное Норвегией и Советским Союзом 1 июля 1977-года, затем сильно критиковалось в Норвегии за многочисленные уступки Советскому Союзу. Титова выслали из Норвегии в 1977-году в связи с делом Хаавик. На протяжении последующих двух лет он был специальным помощником Крючкова в Центре, продолжая атаковать его лестью так же, как он до этого атаковал Трехольта. С 1979 по 1984-год он был начальником третьего отдела ПГУ, занимавшегося Великобританией, Ирландией, скандинавскими странами и азиатско австралийским регионом. Хорошо понимая, что главным импульсом в его карьере может быть только Трехольт, Титов убедил Крючкова позволить ему взяться за это дело. Он продолжал периодически встречаться с Трехольтом в Хельсинки и Вене - излюбленных местах для встреч КГБ со своими европейскими агентами, а большую часть всей рутинной работы взвалил на двух офицеров в резидентуре Осло - Владимира Жижина и Александра Лопатина. В конце 1978-года Трехольт получил назначение в норвежскую делегацию ООН. Назначение пришло для КГБ как раз вовремя, потому что именно тогда Норвегия стала членом Совета Безопасности. Незадолго до отъезда Трехольта в ООН, Титов познакомил его в Хельсинки с Жижиным. Жижин то и должен был стать оператором Трехольта в Нью-Йорке. Они договорились встречаться в ресторанах и оставлять друг другу записки в газетах в фойе для делегатов ООН. И все в Нью-Йорке шло неплохо, за исключением первоначальных жалоб Трехольта на невысокий уровень ресторанов, которые выбирал для встреч Жижин. От вольготной Нью-Йоркской жизни Трехольт потерял всякую осторожность, стал приторговывать золотом и серебром и купил себе рысака, которого стал выставлять на скачки. С 1982 по 1983-год он получил доступ к работе Норвежского института обороны и совершенно секретным космическим материалам НАТО. На суде обвинитель сравнил Трехольта в этом институте с лисом в курятнике. В натовской стратегии Норвегия была "ключом к Северу": "Кольский полуостров, где Норвегия граничит с Советским Союзом, можно сравнить, по словам одного из руководителей военно морских сил США, с "драгоценнейшим на земле участком недвижимости“. Советский Союз сосредоточил в Мурманске колоссальный военно морской потенциал. Одним из незыблемых натовских постулатов было, что "войну в Атлантическом океане нужно вести в Норвежском море“ и что Советский Союз попытается захватить Норвегию и вывести свои подводные лодки из норвежских фьордов". Отчасти по наводке Гордиевского, норвежская служба безопасности обратилась с просьбой к ФБР вести наблюдение за Трехольтом во время его службы в Нью-Йорке. Хотя норвежские власти и посчитали имеющиеся улики недостаточными для того, чтобы закрыть перед Трехольтом двери в институт обороны, все его последующие встречи с Титовым в Хельсинки и в Вене тщательно контролировались. Так, в Вене прогулку Трехольта и Титова засняли фотокамерой, спрятанной в детской коляске. На фотографии низенький и плотный Титов размахивает руками, а высокий и худощавый Трехольт, уже готовящийся к своему Нью-Йоркскому марафону, дружелюбно усмехается.   В начале 1984-года Титов наконец добился цели своей жизни - стал генералом КГБ. Правда, это больше была заслуга Трехольта, чем его собственная. В то же самое время норвежское Министерство иностранных дел назначило Трехольта своим пресс атташе во время визита в Осло американского госсекретаря Джорджа Шульца. В пятницу утром 20 января, незадолго до отъезда Шульца, Трехольт прибыл в аэропорт Осло для того, чтобы сесть на рейс 12.45 в Вену и встретиться с Титовым. В руках его был портфель с 66 секретными документами МИДа. Он уже ожидал посадки в зале отправления, когда его арестовал заместитель начальника службы безопасности Норвегии Орнульф Тофте. В отличие от последующей газетной шумихи, ничего драматичного в ходе ареста не произошло. Вот что говорит Тофте: "Трехольт был спокоен и не произнес ни слова. Нам не нужно было хватать его за руки и надевать наручники. Его просто провели через боковую дверь в поджидавшую машину и отвезли в полицейский участок". На своем суде в 1985-году Трехольт заявил, что просто наводил мосты между Востоком и Западом. Суд посчитал это заявление "преувеличением, выходящим за рамки всякой вероятности". Самодовольство Трехольта, с таким старанием культивируемое Титовым, достигло гротеска, и он действительно сам себя мог убедить в том, что превратился в мост, объединяющий Восток и Запад. С равным старанием Титов потакал и жадности Трехольта. Позднее суд конфисковал у него более миллиона норвежских крон, которые, как считалось, он получил в результате шпионской деятельности. Эта цифра, по всей видимости, занижена. Ведь, кроме поступлений от КГБ, Трехольт получил и 50.000 долларов от иракской разведки. Гордиевский убежден, что, если бы арест Трехольта произошёл хотя бы несколькими неделями раньше, не видать тогда Титову генеральских погон. Вскоре после получения известий об аресте, Крючков отправил Титова в Восточный Берлин заместителем начальника тамошнего городка КГБ в Карлсхорсте. С ним поехали и два ведущих дело Трехольта офицера - Владимир Жижин и Александр Лопатин. А ещё через год Трехольта приговорили к 20-годам тюрьмы. В 1981-году Центр потерял ещё одного важнейшего агента в Скандинавии, когда финский президент Урхо Кекконен сложил с себя полномочия в связи с ухудшившимся здоровьем. К тому времени у КГБ в Финляндии было около 160 завербованных агентов и "доверенных связей" - больше, чем во всех странах Третьего отдела ПГУ, вместе взятых. резидент КГБ в Хельсинки Виктор Владимиров и его соперник посол Владимир Соболев безапелляционно утверждали, что на место Кекконена придет его товарищ по центристской (бывшей аграрной) партии Ахти Карьялайнен.   На этот раз резидентура не сделала ошибки, как в случае Кекконена, назвав Карьялайнена её завербованным агентом. Он был назван "конфиденциальным контактом", но КГБ не сомневался в том, что сможет в будущем оказать на него огромное влияние, и даже называл его "наш человек Карьялайнен" или "человек у нас в кармане". Ведущий эксперт ПГУ по Финляндии и, пожалуй, самый лучший аналитик, на взгляд Гордиевского, - Альберт Петрович Акулов предсказывал, что репутация Карьялайнена как горького пьяницы принесет ему поражение на партийных выборах. Владимиров не счёл заслуживающими внимания предсказания Акулова, поехал к председателю центристской партии министру иностранных дел Пааво Вяйринену и тайно заверил его о советской поддержке Карьялайнена и оппозиции его социал-демократического соперника, нынешнего премьер-министра Мауно Койвисто. Вот что писал Карьялайнен: "Владимиров пообещал Вяйринену использовать свое влияние в коммунистической и других партиях для моей поддержки.   Он открыто спросил Вяйринена: "Что может сделать Советский Союз для моего избрания“… Владимиров развивал идею государственного экономического сотрудничества таким образом, чтобы создать ситуацию, которая бы пошла мне на пользу". Но, как и предсказывал Акулов, несмотря на все кампании активных действий Владимирова в его пользу, Карьялайнен проиграл на выдвижении кандидатуры в центристской партии. Социал-демократ Мауно Койвисто легко выиграл на президентских выборах 1982-года. Из всех шведских государственных деятелей в 70-е годы КГБ возлагал особые надежды на социал-демократа Улофа Пальме. До того, как в 1969-году Пальме стал премьер-министром, Центр не обращал на него особого внимания. Затем, однако, его красноречивое осуждение вьетнамской войны, призывы к странам Запада сокращать военные расходы и поддерживать прогрессивные движения в третьем мире быстро привлекли интерес Советского Союза. Центр разработал план вербовки Пальме как агента влияния, направив в 1972-году в Стокгольм говорящего по шведски агента КГБ латвийского происхождения Н.В. Нейланда, заведующего бюро Агентства печати "Новости".   Нейланд сам был родом из тех мест, что и мать Пальме, и поэтому быстро завязал с ним дружбу, играя на его латышских корнях. Он даже организовал для Пальме короткую поездку в Латвию по местам предков. Он же встречался с одним из ведущих советников Пальме по социал-демократической партии. Центр делал все возможное для того, чтобы повыгоднее представить советскую политику в глазах Пальме и формулировках Нейланда. После потери власти в 1976-году и перехода в оппозицию, Пальме, похоже, всё больше склонялся к советской, а не к американской политике в отношение разоружения. Комиссия Пальме, образованная в 1980-году для обсуждения вопросов разоружения, получила высокую оценку в Москве в основном за свою критику американской позиции. В своих отчётах Центру Нейланд постарался приписать все лавры за возросшие симпатии Пальме к советской политике себе. В свою очередь Крючков докладывал Андропову и в Политбюро, что, хотя Пальме и не был полностью завербованным агентом, он был подвержен влиянию со стороны КГБ. Однако ПГУ и здесь переоценило собственные достижения. В то время, как регулярные контакты Пальме с Нейландом, чья работа в "Новостях" уже сама по себе была достаточным основанием для подозрения в связях с КГБ, выявили удивительную политическую наивность шведа, не было никаких доказательств того, что Нейланд имел влияние на политический курс Пальме.   Было это влияние или не было, но, когда Нейланд уехал из Стокгольма в 1980-году, оно точно исчезло. Преемник Нейланда не сумел завоевать доверие Пальме, и поэтому КГБ потерял к нему прямой доступ. Хотя Центр и приветствовал возвращение Пальме к власти в 1982-году и его всецелую поддержку советской политики разоружения во время его второго срока пребывания на посту премьер-министра (во время которого он и был убит в 1986-году), на него смотрели как на типично западного политика, исповедовавшего западные ценности. То немногое, что и оставалось от Разрядки 70-х годов, ушло в прошлое за одну последнюю неделю десятилетия, когда началось советское вторжение в Афганистан. Во время коммунистического переворота апреля 1978-года руководитель республиканского режима Мухаммед Дауд был убит вместе со всей своей семьей.   Выбор преемника Дауда лежал между Бабраком Кармалем, который возглавлял фракцию Парчам Афганской коммунистической партии, и Hyp Мухаммедом Тараки, лидером фракции Хальк. Московский центр поддерживал Кармаля, который многие годы был агентом КГБ. Но Тараки взял верх, во многом при поддержке Брежнева, на которого произвел сильное впечатление во время их короткой встречи. Кармаль нашел прибежище в Чехословакии. В сентябре 1979-года Тараки был убит заместителем премьер-министра Хафизуллой Амином.   Москва закрыла на это убийство глаза, поздравила Амина с его "избранием" и выразила "убежденность, что и в будущем братские отношения между Советским Союзом и революционным Афганистаном будут развиваться на основе Договора о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве". Однако Центру уже был ясен его близкий конец. Сводки из кабульской резидентуры сообщали о жестокой оппозиции Амина со стороны исламских лидеров, об угрозе мятежа в афганской армии и неминуемом экономическом крахе. Как и вся операция КГБ против иностранных политических лидеров, устранение Амина обсуждалось Политбюро. В конце концов Политбюро дало положительный ответ. Вслед за реорганизацией, проведенной после побега Олега Лялина на Запад в 1971-году, который и рассказал всем о существовании отдела в ПГУ, занимавшегося "мокрыми делами" и другими "специальными мерами", эти функции перешли во вновь образованный 8 отдел Управления С, занимавшийся нелегалами.   В качестве убийцы Амина 8 отдел отобрал подполковника Михаила Талебова, азербайджанца, который несколько лет провел в Кабуле и мог сойти за афганца. Поздней осенью 1979-года Талебов прибыл в Кабул с ядом, полученным в 8 отделе. Выдавая себя за шеф повара афганца, он получил работу на кухнях президентского дворца. Однако, по данным Владимира Кузичкина, который через несколько лет сбежал из Управления С, "Амин был осторожен не менее семейства Борджиа. Он постоянно менял пищу и напитки, как будто боялся быть отравленным". Пока Талебову никак не удавалось отравить Амина, ситуация в Афганистане продолжала ухудшаться. Отчёты кабульской резидентуры, направляемые в Центр, были основаны на сообщениях целой сети хорошо законспирированных агентов в афганских учреждениях. В этих отчётах указывалось, что, если не устранить Амина, то скоро на смену коммунистическому режиму придет антисоветская исламская республика. Первый призыв к вооруженному вмешательству раздался из Международного отдела ЦК КПСС, который настаивал на том, что Советский Союз не может допустить свержения социализма в приграничной стране. Однако, по мнению Центра и Министерства иностранных дел, которые были лучше, чем Международный отдел, информированы о позиции на Западе и в третьем мире, вооруженное вмешательство было нежелательным. Как и ПГУ, Андропов вначале не хотел вторжения Советской Армии в Афганистан, но по мере ухудшения ситуации после свержения Амина его позиция ослабла. Как утверждает одно советское исследование, опубликованное в 1989-году, он начал искать параллели с его собственным Венгерским опытом 1956-года, когда советские танки подавили "контрреволюцию" и восстановили надежное коммунистическое правительство. В Центре считалось, что принятие окончательного решения в пользу военного вмешательства не вызвало серьезных разногласий в Политбюро. Решающим аргументом в пользу такого вмешательства были перспективы Победы исламского фундаментализма над социализмом в Афганистане, как и Победа над иранским шахом год назад. "Последствия такого удара по нашему престижу будут непредсказуемыми. Советский Союз не может пойти на такой риск". При принятии решения о вмешательстве с кандидатами в члены Политбюро не советовались. Впоследствии Эдуард Шеварднадзе утверждал, что он и Михаил Горбачёв, которые стали кандидатами в члены Политбюро в ноябре 1979-года, впервые услышали о вторжении из газет и радио. В ночь на Рождество 1979-года советские военные транспортные самолеты начали массированную переброску войск и техники в международный аэропорт Кабула. Самолеты взлетали и садились каждые 3 минуты. Дополнительно советские войска стягивались в Афганистан наземным путем. Вечером 27 декабря советская бронеколонна выдвинулась из аэропорта в направлении президентского дворца, в голове колонны шла специальная группа обученных КГБ коммандос под командованием полковника Бояринова, командовавшего специальным учебным центром в Балашихе при 8 отделе ПГУ. Все были одеты в афганскую военную форму и передвигались на военных машинах с афганскими опознавательными знаками.   По пути к дворцу колонну остановили у афганского КПП. Когда начали стягиваться афганские войска, то люк передней машины распахнулся, и войска КГБ расстреляли афганцев из автоматов. Полковник Бояринов лично возглавлял операцию по захвату президентского дворца. Президента и его любовницу застрелили в баре на верхнем этаже дворца. Бояринов отдал приказ не оставлять свидетелей. В ходе операции его самого приняли за члена президентской охраны и застрелили собственные солдаты, было убито ещё около десятка коммандос КГБ и других советских солдат. Сразу же после штурма дворца возвратившийся из эмиграции афганский коммунист и ветеран КГБ Бабрак Кармаль, которого Москва выбрала преемником Амина, по радио передал сообщение о переходе власти в его руки и официально попросил у Советского Союза военной помощи. Хотя и предполагалось, что его сообщение должно исходить из Кабула, на самом деле оно было передано из Советского Союза - во время убийства Амина кабульское радио функционировало по прежнему. Ранним утром 28 декабря кабульское радио перешло в руки советских войск и передало сообщение о том, что Амин был "казнен по решению революционного трибунала". В Москве Амина посмертно переименовали из "товарища Амина" в "кровожадного агента американского империализма". Бабрак Кармаль осудил своего предшественника как наёмника ЦРУ и выдвинул нелепое требование, чтобы американское правительство передало все документы о своих сделках с ним. Центр также схватился за теорию заговора с ЦРУ, распространив слухи о том, что Амин был завербован американской разведкой, учась в Колумбийском университете. В Московском центре были и такие, кто сам чуть ли не поверил в свою же собственную пропаганду. Через десять лет после вторжения один советский историк писал: "Тот факт, что в свои молодые годы Амин учился в Колумбийском университете Нью-Йорка, лишь подстегнул нашу и без того дикую шпиономанию".   Даже Ким Филби в одном из своих последних интервью за несколько месяцев до смерти в 1988-году продолжал настаивать, что "были большие основания полагать, что Амин крутил шашни с американцами". Хотя Центр в целом не одобрял военного вмешательства, последствия его оказались ещё хуже, чем можно было предполагать. По словам Кузичкина, "мы совершили два крупнейших просчёта: мы переоценили готовность афганской армии вести борьбу, и мы недооценили силу афганского сопротивления". К весне 80-го восьмидесятитысячная Советская Армия (чья численность позже перешагнула стотысячный рубеж) поддерживала рассыпающуюся под натиском повстанцев афганскую армию. По оценкам ЮНИСЕФ, к середине 80-х годов население Афганистана сократилось наполовину. Афганцы составляли одну четверть всех беженцев во всем мире.   Ещё в начале 80-х годов один генерал КГБ сказал Кузичкину то, о чем в Центре многие думали, но не решались открыто сказать: "Афганистан - это наш Вьетнам… Мы все погрязли в этой войне, мы не можем выиграть и не можем выбраться из неё. Это нелепость. Болото. И мы бы никогда не завезли в него, если бы не Брежнев и компания!" Кроме кабульской резидентуры, которая с начала вторжения получила статус главной, у КГБ в Афганистане было ещё 8 отделений в крупных городах страны. Общее число офицеров КГБ там составляло около 300 и ещё около 100 человек технического персонала.   Работавшие в Афганистане держали пистолеты под подушками и автоматы у изголовья кровати. Один молодой шифровальщик, который прослужил в провинциальной резидентуре в Афганистане, дал послушать Гордиевскому записи ночных атак повстанцев, к которым он добавил собственный комментарий, живописующий жестокости и муки войны. Главного резидента КГБ в Кабуле, генерала Бориса Семеновича Иванова, назначенного вскоре после советского вторжения, пришлось эвакуировать оттуда в 1982-году с диагнозом острого невроза. Но что удивительно, кандидатов на работу в резидентуру КГБ в Афганистане было значительно больше, чем вакансий.   Молодые и тщеславные офицеры из Центра смотрели на войну, как на возможность сделать быструю карьеру и получить хорошую репутацию. В общем и целом, ежемесячно Центр получал около 100 подробных отчётов о положении в Афганистане. По словам Гордиевского, составители отчётов не стеснялись в выражениях и давали гораздо более ясную картину, чем сообщения из посольства в Кабуле, главным образом потому, что КГБ имело в Афганистане обширную агентурную сеть. Как и обычно, отчёты ГРУ в основном касались военных аспектов положения в Афганистане. Вскоре после убийства Амина, КГБ поставило жестокого и энергичного 32 летнего Мухаммеда Наджибуллу руководить новой службой безопасности Афганистана Хедемате Ателаате Давлати (ХАД), образованной в январе 1980-года на смену тайной полиции Амина. Наджибуллу смущала ссылка на имя аллаха в его фамилии, и поэтому он просил называть его "товарищем Наджибом". Президент Кармаль заявил, что в отличие от своего предшественника ХАД не станет "душить, подавлять или мучить народ". "Напротив, в правительственной структуре будет образована разведывательная служба для защиты демократических свобод, национальной независимости и суверенитета, интересов революции, народа и Государства, а также для нейтрализации под руководством НДПА заговоров, вынашиваемых внешними врагами Афганистана". Всю организационную работу и подготовку персонала для ХАД выполнял КГБ. В жестоких условиях антипартизанской войны, которую выиграть было нельзя, КГБ возродил на афганской почве некоторые ужасы сталинского прошлого. Организация Эмнести Интернэшнл собрала свидетельства "широкомасштабных и систематических пыток мужчин, женщин и детей" в следственных изоляторах ХАД. Общей темой этих сообщений было присутствие на допросах советских консультантов, как и во времена сталинских чисток в Восточной Европе поколением раньше. Одна кабульская учительница, которой позже удалось бежать в Пакистан, осмелилась заявить ХАД на допросе, что советский дознаватель "не имел права допрашивать афганцев в Афганистане. Это их разозлило, они связали мои руки и начали прижигать губы сигаретой".   По указанию советского дознавателя офицеры ХАД избили её до бесчувствия. Когда учительница пришла в себя, её по горло закопали в снегу. В последующие дни в её тело втыкали иглы под током и применяли другие ужасающие формы электрических пыток, обычно в присутствии советского консультанта. К счастью, учительница выжила. Многим выжить не удалось. Как в 1989-году публично признал отставной генерал КГБ, даже в эпоху гласности о роли КГБ в афганской войне "ещё предстоит честно рассказать". Наджибулла увенчал свою карьеру начальника ХАД, сначала сменив на посту генерального секретаря в 1986-году менее решительного Бабрака Кармаля, а затем став президентом в 1987-году. Вывод Советской Армии из Афганистана в 1988-году, как это ни удивительно, продлил существование дискредитированного режима Наджибуллы. После того, как советские войска покинули страну, раздробленные и разобщенные силы моджахедов так и не смогли преодолеть свои глубокие противоречия. Как и сопротивление афганцев советскому вторжению, международная реакция была хуже, чем Центр мог предположить. КГБ рассчитывал, что, как и после советского вторжения в Венгрию в 1956-году и Чехословакию в 1968-году, дела вернутся в свое нормальное русло после недолгих протестов. Но многие страны третьего мира и Запад считали, что советская интервенция в Восточной Европе и в Афганистане - совсем не одно и то События в Польше ещё более усугубили напряженность в отношениях Востока и Запада, вызванную советским вторжением в Афганистан в конце 1979-года. Целый ряд прославленных революций, включая Французскую 1789-года и Петроградскую февраля 1917-года, начались с хлебных бунтов. В Польше все началось с повышения цен на мясо летом 1980-года. Именно тогда родился независимый профсоюз "Солидарность" под руководством своего обаятельного, способного, но до тех пор совершенно неизвестного 37 летнего Леха Валенсы - безработного электрика, который каждое утро ходил в церковь. К концу августа 1980-года заместитель премьер-министра Польши Мечислав Ягельский отправился в гданьские доки имени Ленина для ведения переговоров с Валенсой и другими лидерами забастовочного движения. Забастовки прекратились после того, как в Гданьском соглашении был зафиксирован целый ряд политических уступок, включая признание права на забастовки и решение о государственной радиотрансляции церковных служб по воскресеньям. Московский центр был неприятно поражен этим ущербом, нанесенным "ведущей роли ПОРП" - дискредитированной Польской рабочей партии. Все свободные от других назначений офицеры КГБ, говорящие по-польски, были немедленно направлены в варшавскую резидентуру, а также в советские консульства в Гданьске, Кракове, Познани и Щецине. Как и во время Венгерской революции 1956-года и "Пражской весны" 1968-года, многим нелегалам КГБ на Западе было приказано отправиться в Польшу в турпоездки.   Считалось, что контрреволюционеры будут с европейцами пооткровенней, чем с русскими. Хотя формально Центру запрещалось вербовать поляков, консерваторы из ПОРП и польской службы безопасности СБ (приемник УБ) наводнили КГБ паникерскими и почти истерическими сообщениями о подрывных действиях контрреволюционеров. Объем сводок КГБ по польскому кризису значительно превышал сообщения, поступающие по партийным каналам или из посольства в Варшаве. Развернутая и пессимистичная оценка перспектив развития событий в Польше в августе 1980-года начальником польского отдела ПГУ Нинелом Андреевичем Тарнавским в основном сводилась к тому, что Польше не избежать кровавой резни. В течение всего 1981-года влияние "Солидарности" продолжало расти. Когда число её сторонников достигло почти 10 миллионов, создалась ситуация, когда практически в каждой польской семье кто то поддерживал это профсоюзное движение. В своих сводках КГБ утверждал, что агенты "Солидарности" проникли даже в СБ и полицию, активисты "Солидарности" угрожали партийным лоялистам. Гордиевский был поражен плохо скрываемым антисемитизмом в аналитических материалах Центра.   Так, в них указывалось на то, что в "Солидарности" видную роль играют еврейские "интернационалисты" - такие, как Яцек Куронь, Адам Михник и Мойзеш Финкельштейн, все бывшие члены Комитета защиты рабочих (КОР). Это обстоятельство указывало на наличие сионистского заговора в Польше. Тему эту нередко поднимали и соседи Польши. Так, освещая конференцию антисемитской грюнвальдской патриотической ассоциации в Варшаве, пражское телевидение с одобрением отметило, что выступавшие осудили "предательскую деятельность сионистов и обнаружили, что настоящее имя Михника было Шехтер". Центр сообщал, что IX съезд ПОРП, намеченный на июль 1981-года, по всей вероятности, приведет к усилению влияния "Солидарности" в партии. Центр потребовал оказать максимальное давление на Станислава Каню, который вслед за подписанием Гданьского соглашения стал первым секретарем ЦК ПОРП, с тем, чтобы отложить проведение партийного съезда. Однако больной Брежнев, которому оставалось жить меньше полутора лет, не хотел слышать дурные новости. В свою очередь, Андропов не хотел снизить свои шансы на получение должности генсека, ставя на обсуждение Политбюро такой сложный и противоречивый вопрос. К очевидному раздражению Центра, на Каню так и не оказали давления. IX съезд ПОРП прошёл, как и было запланировано, в июле.   Сбылись самые дурные предчувствия КГБ: при тайном голосовании 7/8 старого состава ЦК ПОРП было вынуждено покинуть свои посты. По оценкам Центра, 20 процентов новых членов ЦК открыто поддерживали "Солидарность" и ещё 50 процентов сочувствовали ей. По окончании съезда Крючкова и генерала Вадима Павлова, начальника резидентуры КГБ в Варшаве, вызвали для доклада на Политбюро. При поддержке Андропова оба генерала заявили, что Каня потерял контроль над партией и ситуацией в стране и если не заменить ЦК ПОРП, избранный IX партийным съездом, на более надежных людей, социалистическая система в Польше неминуемо рухнет. Однако Центр потерял веру практически во все руководство ПОРП. По его мнению, ни одно гражданское лицо не было достойно серьезной поддержки Советского Союза. Как и в Центре, в Политбюро считали, что в качестве последнего средства Советской Армии придется вмешаться. Но Москва хотела посылать войска в Польшу ещё меньше, чем это себе представлял Запад. Как указывали контакты Гордиевского в ЦК КПСС, в руководстве партии создалось общее мнение, что интервенция в Польше вслед за Афганистаном разрушит все надежды на Разрядку и контроль над вооружениями на многие многие годы. В Центре предвидели и серьезнейшие трудности, с которыми могут столкнуться советские оккупационные войска. Считалось, что западные разведслужбы сотрудничали с "Солидарностью" для того, чтобы организовать хорошо вооруженное подпольное сопротивление и вести партизанскую войну против Советской Армии.   Центр пришёл к выводу, что единственным решением возникшей проблемы является военный переворот в Польше. Армейскому руководству КГБ верил гораздо больше, чем партийному. Большинство польских офицеров прошло подготовку в советских военных академиях, а многие старшие офицеры были и ветеранами польской армии, базировавшейся во время войны в Советском Союзе. По расчётам Центра, как только армия восстановит порядок и раздавит "Солидарность", появится реальная возможность провести чистку в партии и избрать надежный Центральный Комитет. Кандидатом КГБ на руководство переворотом был генерал Войцех Ярузельский, член Политбюро ЦК ПОРП, который долгое время находился на посту министра обороны. В феврале 1981-года Ярузельский стал премьер-министром. Прямой, подтянутый, в темных очках и с непроницаемым выражением лица, Ярузельский считался загадочной фигурой для большинства поляков. Поначалу он, правда, произвел хорошее впечатление, назначив известного "либерала" Мечислава Раковского на должность заместителя премьер-министра по профсоюзным делам.   Раковский посвятил себя созданию "системы партнерства" с "Солидарностью". В октябре 1981-года после очень активной советской поддержки Ярузельский сменил дискредитированного Каню на посту первого секретаря ЦК партии и призвал к новому "национальному согласию" и единому фронту "Солидарности" и церкви. В начале ноября он встретился в Варшаве с Валенсой и архиепископом Глемпом. На самом деле Ярузельский вёл двойную игру.   В Центре считалось, что ко времени избрания его первым секретарем он уже договорился с Москвой о военном перевороте и начал детальное планирование. Последние детали были оговорены на двух заседаниях секретных переговоров в Варшаве с генералом Крючковым и маршалом Виктором Куликовым, главнокомандующим войск Варшавского Договора. Однако аппарат ЦК КПСС доверял Ярузельскому меньше, чем ПГУ. Высокопоставленный партийный чиновник Валентин Михайлович Фалин, бывший тогда заместителем заведующего Отделом международной информации, заявил на встрече с офицерами КГБ, что пока ещё не известно, сможет ли Ярузельский контролировать ситуацию.   Фалин также сообщил, что на секретных переговорах с Ярузельским обсуждался вопрос об отсрочке очередного призыва на армейскую службу из-за боязни, что многие активисты "Солидарности" смогут ослабить военную дисциплину. Призыв прошёл без особых помех. Коллеги в секретариате Крючкова и польском отделе ПГУ сообщили Гордиевскому, что Ярузельский дважды запрашивал Москву о согласии на переворот. Брежнев был нездоров, жить ему оставалось только год, и он избегал принятия далеко идущих решений. Наконец Андропов и другие члены Политбюро убедили его, что решение это откладывать дальше невозможно. Введение в Польше военного положения 13 декабря 1981-года было спланировано и осуществлено блестяще. С большим облегчением Центр приветствовал сноровку Ярузельского, польского высшего командования и СБ. Нависшая за несколько дней до этого плотная облачность над Польшей помешала американским спутникам шпионам наблюдать за подготовкой армии и милиции к перевороту. Да и сами поляки были порядком удивлены. Большинство руководителей "Солидарности" были арестованы у себя дома. Утром 13 декабря поляки проснулись и увидели на каждом перекрестке армейские посты, а на каждом углу - прокламации, объявляющие о введении военного положения.   Сам Ярузельский, видимо, полагал, что спас Польшу от советского вторжения. Мобильные подразделения вооруженной полиции ЗОМО быстро подавили забастовки протеста и народное недовольство. К концу года армия явно взяла ситуацию в свои руки. Оптимисты поляки писали на стенах и заборах: "Зима - ваша, весна будет наша!", однако весна в Польшу не пришла до 1989-года, когда под руководством Тадеуша Мазовецкого было сформировано правительство "Солидарности", а однопартийная система не канула в прошлое. В начале 80-х годов напряженность в отношениях между Востоком и Западом достигла опасной черты, напоминавшей кубинский ракетный кризис. В Америке шли президентские выборы, и Москва полагала, вспоминая опыт с президентом Никсоном, что антисоветская риторика победителя республиканца Рональда Рейгана вскоре сойдет на нет. Но, когда Рейган наконец занял место в Белом доме, Кремль полностью осознал, что его враждебность к Советскому Союзу была не хитрой тактической уловкой предвыборной кампании, а его глубоким убеждением.   На своей первой пресс конференции Рейган осудил советское руководство за его стремление к мировой революции и слиянию всех стран в единое социалистическое или коммунистическое Государство. "Они присвоили себе право на любое преступление, ложь и обман, чтобы добиться этой цели… Пока что Советский Союз использовал Разрядку только в своих целях," - говорил Рейган. Первый госсекретарь Рейгана Александр Хейг (на смену которому в июне 1982-года пришёл Джордж Шульц) настойчиво стремился начать отсчёт новой эпохи в советско-американских отношениях: "На заре новой администрации воздух свеж, погода тиха, друзья и противники внимательны и полны сил. Это лучшее время подать сигналы друг другу. Наш сигнал Советам заключается в простом предупреждении, что время их необузданного авантюризма в третьем мире закончилось, что терпение Америки смотреть на козни ставленников Москвы на Кубе и в Ливии иссякло". Эту мысль обязан был повторять "каждый сотрудник государственного департамента при каждой встрече с советскими официальными лицами". Администрация Рейгана была убеждена, что в результате роста советской военной мощи за последнее десятилетие "американский сдерживающий фактор был поставлен под сомнение". Оборонный бюджет вырос на десять процентов в реальном исчислении и вдвое превысил цифры, приводимые Рейганом в своей предвыборной кампании. Рейган занял гораздо более жесткую позицию по контролю над вооружениями, чем Картер, публично осудил договоры ОСВ и, очевидно, не торопился возвращаться за стол переговоров, пока не укрепит ядерные ударные силы Соединенных Штатов. В свое время Картер приостановил работы над ракетой MX и бомбардировщиком В-1. Рейган снова дал им ход. Несколько примитивно, но настойчиво называя Советский Союз "империей зла", Рейган проглядел один очень опасный советский порок - его параноидальную интерпретацию шагов Запада.   Андропов расценил политику рейгановской администрации как попытку создать себе возможности для нанесения успешного первого удара. И вот, в начале 80-х годов велеречивое осуждение империи зла и маниакальная боязнь Москвы западных заговоров создало гремучую смесь. В мае 1981-года Брежнев осудил политику Рейгана в секретном обращении к крупной конференции КГБ в Москве. Однако наиболее драматичным было выступление Андропова. Он заявил, что американская администрация активно готовилась к ядерной войне, создалась возможность нанесения Соединенными Штатами первого ракетно ядерного удара. Таким образом, Политбюро пришло к выводу, что приоритетом в советских разведывательных операциях должен быть сбор военно стратегических сведений о ядерной угрозе, исходящей от Соединенных Штатов и НАТО. С огромным удивлением аудитория услышала, что КГБ и ГРУ в первый раз будут в тесном сотрудничестве вести разведывательную операцию под кодовым названием РЯН, то есть ракетно ядерное нападение. Хотя это апокалиптическое видение ядерной угрозы, исходящее от Запада, было поддержано начальником ПГУ Крючковым, многие американские эксперты в Центре рассматривали его как паникерское. Вне всякого сомнения, Андропов с тревогой относился к политике Рейгана, но считалось, что инициатива в операции РЯН исходила из высшего военного командования. Главным же его инициатором в Политбюро, по всей видимости, был министр обороны маршал Дмитрий Федорович Устинов, который ещё при Сталине в 1941-году был комиссаром вооружений. Как оказалось позже, он был главным сторонником кандидатуры Андропова на пост генсека после смерти Брежнева. Крючков вверил планирование операции РЯН Институту разведывательных проблем ПГУ, организованному в 1978-1979 гг. для "разработки новых разведывательных концепций". В ноябре 1981-года каждому резиденту в западных странах, Японии и некоторых Государствах третьего мира ушли личные инструкции. Иногда они были очень краткими: например, хельсинкской резидентуре поручалось следить за возможной эвакуацией посольства США, закрытием американских предприятий и другими очевидными признаками надвигающегося кризиса. резидентурам в странах НАТО пришли гораздо более подробные инструкции: им предписывалось тщательное наблюдение за всей политической, военной и разведывательной деятельностью, которая могла быть признаком подготовки к мобилизации.   Предполагалось, что операция РЯН станет главным приоритетом рабочих планов резидентур на 1982-год, которые обычно представлялись Центру в декабре 1981-года. Дополнительные инструкции пришли из ПГУ в январе 1982-года. Гордиевского удивило, что разведывательной деятельности по новым разработкам западной ракетной технологии уделялось сравнительно немного внимания. Главной разведывательной задачей оставалось обнаружение подготовки к внезапному ядерному нападению. В марте 1982-года Василия Иосифовича Кривохижу, сотрудника первого отдела ПГУ (Северная Америка), отвечавшего за координацию операции РЯН в Центре, направили в главную резидентуру Вашингтона для личного руководства сбором развединформации по РЯН в Соединенных Штатах. В мае 1982-года Андропов перешел из КГБ в Секретариат ЦК КПСС с тем, чтобы ещё более упрочить свою позицию как преемника умирающего Брежнева. Вскоре стало ясно, что ему удалось обойти своего главного соперника Константина Черненко - он стал вторым секретарем ЦК КПСС. Однако, Андропову ещё не хватало сил, чтобы поставить во главе КГБ своего человека. Его преемником в Комитете стал 64 летний Брежневец Виталий Васильевич Федорчук, который с 1970-года занимал пост председателя украинского КГБ.   В Центре это назначение радости не вызвало. На Федорчука смотрели, как на фигуру второсортную (как впоследствии и оказалось). Считалось, что как только Андропов станет Генеральным секретарем, во главе КГБ встанет новый человек. Между тем для Устинова и других военных Федорчук был прекрасной кандидатурой. До 70-го года он работал в военной контрразведке. В конце 60-х годов Федорчук возглавлял Третье управление КГБ (военная контрразведка). Его легко было убедить в чрезвычайной важности операции РЯН. Перед тем, как Гордиевский в июне 1982-года был направлен в лондонскую резидентуру для работы в линии ПР, его проинструктировал один из ведущих экспертов ПГУ по политическим и военным аспектам НАТО. Инструктаж происходил по операции РЯН в Британии. Лучшим способом сбора разведданных по подготовке к ракетно ядерному нападению, сообщили Гордиевскому, была агентурная работа. Но, помимо этого, немаловажную роль играли и другие признаки, как то: количество горящих поздно ночью окон в правительственных зданиях и на военных объектах, передвижение важных чиновников и заседания комитетов. По приезде в Лондон Гордиевский обнаружил, что все его коллеги по линии ПР смотрели на операцию РЯН с изрядной долей скепсиса. Они вовсе не паниковали, как Центр, по поводу возможной ядерной войны. Однако никто не собирался рисковать своей карьерой и вставать поперек мнения ПГУ. Таким образом, создавался порочный круг сбора разведданных и их официальной оценки. От резидентур требовалось представлять всю тревожную информацию, даже если она не была ничем подтверждена. Получив такую информацию, Центр, понятное дело, тревожился и требовал ещё такой же. Неточные сведения, представляемые лондонской резидентурой, отчасти проистекали от сильных чудачеств Аркадия Васильевича Гука, который в 1980-году сменил на посту лондонского резидента Лукашевича. Гука можно было с уверенностью назвать наименее способным резидентом КГБ в Британии с довоенного периода. Его назначение туда было, главным образом, заслугой англичан, которые с 1971-года последовательно отказывали во въездных визах всем известным им сотрудникам КГБ. Как и Лукашевич, Гук сделал себе карьеру на ликвидации послевоенной оппозиции в прибалтийских республиках. Затем его перевели во Второе главное управление КГБ в Москве, где он служил в линии КР (контрразведка), а также в главной резидентуре Нью-Йорка. Оттуда он и переехал в Лондон.   Гук с большой ностальгией вспоминал о своей службе в Прибалтике и жаловался, что и Центр, и Кремль что то раздобрели к предателям. Во время своей службы в Нью-Йорке он где то раскопал местонахождение сбежавшего из КГБ Николая Хохлова (жертвы неудачного покушения в 1957-году) и предложил ликвидировать его. Центр не дал на это согласия, заявив, что двумя основными целями были более важные перебежчики - Голицын и Носенко и что, пока их не устранят, в Соединенных Штатах больше никаких мокрых дел проводить нельзя. Гук не успокоился и предложил убрать дочь Сталина, Светлану, а также председателя Лиги защиты евреев, и опять безуспешно. Гук был большим докой по козням Запада против СССР и крупным охотником до мокрых дел. В детали операции РЯН он не вникал, но основные положения этой теории поддерживал. Ко времени прибытия Гордиевского в Лондон, жена Гука вела собственную операцию по ограничению колоссальных арсеналов спиртного в рационе мужа. День для Гука начинался вечером, когда, перед уходом домой, он опрокидывал стакан водки. От выпивки бахвальство лилось из него непрерывным потоком. В июле 1982-года он сообщил приехавшему в посольство советнику Льву Паршину о массовой демонстрации в Лондоне против размещения крылатых ракет. Хотя в марше протеста приняло участие несколько агентов КГБ, саму демонстрацию полностью организовала Кампания за ядерное разоружение (КЗР) без всякой помощи со стороны резидентуры. Гук, тем не менее, заверил Паршина: "Это мы, резидентура КГБ, вывели на площадь четверть миллиона человек!"   Паршин вежливо кивнул и сделал круглые глаза. Как только Гук вышел, он повернулся к Гордиевскому и воскликнул: "Это что за бред?" Гук без конца бранил советских дипломатов за то, что они разбалтывают все секреты, обсуждая посольские дела на квартирах, которые, как он заверял их, все прослушивались МИ-5. Однако, опрокинув несколько стаканов в тех же самых квартирах, он регулярно похвалялся своими оперативными достижениями в Лондоне. "Вот вам и Гук, - сказал однажды утром Гордиевскому советский дипломат. - Вчера вечером у нас в квартире он разболтал все ваши секреты и нам, и англичанам!" Несмотря на свою похвальбу, Гук вызвал неудовольствие в Центре, не сумев предвидеть подготовку Великобритании к войне с Аргентиной на Фолклендах. Первая телеграмма Гука по Фолклендам (или Мальвинам, как он их называл), ушла в Центр 4 апреля 1982-года, через два дня после вторжения. Впоследствии он постарался компенсировать свой промах, направляя Центру по две телеграммы в день, в то время как посольство отправляло одну две телеграммы в неделю. Материалы для своих телеграмм Гук в основном собирал в британской прессе, оснащая их комментариями о том, что "наглым англичанам надо преподать урок". Когда, к удивлению Гука и Центра, англичане победили, Гук дал этой "британской колониальной войне против Фолклендов" обычное объяснение - заговор. Госпожа Тэтчер и правительство консерваторов, мол, ухватились за возможность поднять свой падающий авторитет быстрой Победой над слабым противником.   Британия то, конечно, была только рада возможности опробовать свою новую тактику и вооружения. Посольский пост мортем по войне соответствовал духу анализа резидентуры. Чтобы объяснить новое развитие событий в британской политике в начале 80-х годов, её основу и успех социал-демократической партии (СДП), Гук даже состряпал новую теорию заговора. Гук сообщал, что СДП была создана при помощи ЦРУ и посольства Соединенных Штатов для того, чтобы расколоть лейбористскую партию и удержать консерваторов у власти. 30 сентября 1982-года ПГУ разослало циркуляр телеграмму своим резидентурам в Соединенных Штатах и других странах, в которых содержался общий обзор американской политики. Центр информировал резидентуры, что, заставляя страны Варшавского Договора увеличить свои расходы на вооружения вслед за Вашингтоном, администрация Рейгана стремилась посеять рознь между социалистическими странами, замедлить их развитие и ослабить связи с прогрессивными странами третьего мира, такими, как Никарагуа и Мозамбик. Центр требовал начать контратаку для того, чтобы дискредитировать политику Соединенных Штатов. В конце октября главная резидентура в Вашингтоне осуществила операцию "Гольф", которая заключалась в распространении сфабрикованного материала с целью дискредитации посла Соединенных Штатов в ООН Джин Киркпатрик. Сфабрикованный материал был передан американскому корреспонденту ничего не подозревавшей лондонской "Нью Стейтсмен". 5 ноября была опубликована статья под заглавием "Лучший друг для девушки", в которой выявлялись "тайные связи" между Джин Киркпатрик и ЮАР. К статье прилагалась фотокопия сфабрикованного письма госпожи Киркпатрик от советника посольства ЮАР, в которой передавался "привет и благодарность" от руководителя южноафриканской военной разведки и давалась ссылка на подарок к дню рождения "в знак признательности от моего правительства". Однако, что случалось и прежде, служба А, готовившая такие фальшивки, не удосужилась проверить текст письма на орфографические ошибки.   Вслед за операцией "Гольф", последовала операция "Сирена 2", опять с использованием фальшивки службы А с целью выявить американское вмешательство в дела Польши. Однако, как и другие подобные "активные меры", "Сирена 2" была уж слишком незамысловата по западным меркам. В третьем мире стряпня службы А пользовалась большим успехом. Главной целью активных мер в Западной Европе было предотвратить размещение крылатых ракет и "Першингов", намеченное на конец 1983-года. Поскольку европейским движениям за мир вряд ли требовалась советская поддержка в организации кампании протеста, логично предположить, что время и усилия Центра в этой сфере деятельности в основном были затрачены впустую. Однако Гук был не единственным резидентом, который хотел присвоить себе лавры за антиядерные демонстрации, к которым он имел самое косвенное отношение. Последняя речь Брежнева, которую он произнес 27 октября 1982-года в Кремле, на встрече с руководящими работниками Министерства обороны, была проникнута пессимизмом в своей оценке отношений между Востоком и Западом. Брежнев ещё раз осудил политику рейгановской администрации и заявил, что сохранение мира потребует от нас "удвоенных и утроенных усилий". Ко дню смерти Брежнева, 10 ноября, его преемник был уже определен - генеральным секретарем "единодушно" избрали Андропова. Хотя партийное руководство не стремилось начинать серьезные реформы, желание покончить с застоем и коррупцией Брежневской эпохи было велико. На этом переломном этапе в истории партии Андропов вселял оптимизм. Его жесткое отношение к диссидентам на посту председателя КГБ исключало всякую возможность с его стороны протащить в партийную политику идеологические диверсии. Однако его деятельность по борьбе с коррупцией, которая пощипывала даже Брежневский клан, подавала надежду на активную кампанию по борьбе с бесхозяйственностью. Сам Андропов, видимо, полагал, что трудовая дисциплина и борьба с коррупцией были достаточными условиями для оживления советской экономики. На встрече с рабочими в январе 1983-года он заявил: "Наведение порядка не требует больших капиталовложений, но может принести неплохие результаты".   Андроповская метла подняла пыль, но к серьезным реформам не привела. За год с небольшим он отправил в отставку около 20% секретарей обкомов, в основном за коррупцию. Однако средний возраст партийных работников областного звена даже повысился. Почти сразу после избрания Андропова Генеральным секретарем он принял делегацию коллегии КГБ, возглавляемую одним из его заместителей Филиппом Денисовичем Бобковым. В состав коллегии входили начальники всех главных нерегиональных управлений КГБ. Все жаловались на нахрапистость и чванство Федорчука, с которым стало невозможно работать, и грозили уйти в отставку, если того не уберут. Чтобы не мешал работать, Федорчука пихнули наверх и сделали министром внутренних дел, дав звание генерала армии. Преемником Федорчука на посту председателя КГБ стал один из его заместителей, 59 летний Виктор Михайлович Чебриков, которого, в отличие от предшественника, в Центре уважали как деятельного администратора. Карьера Чебрикова началась в партийном аппарате. В 1967-году он перешел в КГБ начальником управления кадров и с 1968-года работал заместителем председателя. Избрание Андропова Генеральным секретарем дало дополнительный импульс операции РЯН. В начале 1983-года к ней присоединились и некоторые разведслужбы стран советского блока. Основная поддержка в Лондоне исходила от чехословацкой службы безопасности, чей резидент как то сообщил своему коллеге из КГБ, что в первый раз его разведке приходилось заниматься военными вопросами. В феврале резиденты в столицах стран НАТО получили личные указания о дальнейших шагах по контролю ядерной угрозы, исходящей от Запада. Этот документ должен был оставаться в их личных папках. Центр ошибочно заявил, что размещение "Першингов-2" в Западной Германии к концу года поставит русские объекты под прямую угрозу. Время подлета ракет к целям сократится до 4-6 минут, и советское руководство даже не успеет спуститься в бункеры. (В телеграммах КГБ, однако, не упоминались советские ракеты СС-20, уже нацеленные на Западную Европу).   В февральской директиве Гуку были такие ляпы, что становилось совершенно ясно: Центр не имел четкого представления о жизни на Западе и, в частности, в Великобритании. Так, Гуку сообщалось, что важным признаком подготовки Великобритании к ядерной войне, по всей видимости, станет "повышение количества и цены донорской крови". Гуку предписывалось незамедлительно сообщать в Центр о всяком изменении цен на донорскую кровь. (ПГУ, очевидно, не знало, что в Великобритании сдают кровь бесплатно). Нелепое представление Центра о том, что важную роль в заговорщической деятельности Великобритании играют клерикальные и капиталистические элементы, привело к тому, что Центр направил Гуку следующую инструкцию: изучать возможности получения данных о предстоящей катастрофе от церковников и крупных банкиров. По крайней мере, в остальном личные директивы Гуку были более или менее разумными. Так, он получил точное описание приведения войск в Соединенных Штатах и НАТО в боевую готовность и данные о процедуре мобилизации. При проведении операции РЯН Центр не скупился на задания резидентурам в странах НАТО. Как, видимо, резидентуры в других европейских столицах и Северной Америке, Лондон получил приказ регулярно подсчитывать количество автомобилей и горящих в вечернее время окон у всех правительственных зданий и военных объектов, имеющих отношение к ядерным вооружениям, и немедленно докладывать обо всех изменениях. резидентуре необходимо было выявить пути, объекты и методы эвакуации правительственных чиновников и их семей и разработать планы наблюдения за их подготовкой к отъезду.   Для Гука это было чересчур. Хотя в отчёта;: он и восхвалял непомерные требования Центра, Гук переложил большую часть работы по операции РЯН на младшего офицера, который обычно отвечал за учеты, а у того даже машины не было. (Хотя, если бы машина у него была, ему все равно без разрешения Министерства иностранных дел из Лондона выезжать запрещалось). 25 февраля 1983-года Центр дал указания трем резидентурам в Соединенных Штатах начать планирование "активных мероприятий", чтобы не дать Рейгану победить в президентских выборах в ноябре 1984-года. По убеждению Центра, президент не исключал нанесения первого ядерного удара. Хотя в Женеве все шли переговоры по контролю над вооружением, перспективы заключения соглашения были нулевыми. Таким образом, кто угодно, республиканец или демократ, все равно был бы лучше Рейгана.   Американские резидентуры должны были наладить контакты с помощниками всех возможных кандидатов и в штаб квартирах отдельных партий. резидентурам за пределами Соединенных Штатов были даны указания изучить возможности направления агентов для работы в Америке. Главной целью этих контактов был сбор информации для дискредитации Рейгана в период предвыборной кампании и налаживание новых каналов для её распространения. Одновременно всем резидентурам в странах НАТО и в других регионах мира предписывалось всеми силами популяризировать лозунг "Рейган - это война!". Центр разослал пять тезисов активных действий для использования при дискредитации внешней политики Рейгана: его милитаристский авантюризм, его личная ответственность за подстегивание гонки вооружений, его поддержка репрессивных режимов во всем мире, попытки администрации подавить национально освободительные движения и ответственность Рейгана за напряженность между союзниками по НАТО. Во внутренней политике эти тезисы заключались в дискриминации Рейганом национальных меньшинств, коррупция его администрации и заигрывание с военно промышленным комплексом. С большой легкостью заграничные резидентуры приписывали себе появление множества антирейгановских статей, наводнивших мировую прессу. На самом же деле их достижения были весьма и весьма скромными. По крайней мере, ни одна резидентура в странах НАТО не смогла популяризировать лозунг "Рейган - это война!", которому Центр придавал такое значение. Пока Центр тайно и без видимых результатов готовился к свержению Рейгана, сам президент публично призывал всех американцев "помолиться за спасение всех тех, кто живет во тьме тоталитаризма (СССР)".   На ежегодной конференции Национальной ассоциации евангелистов в Орландо, штат Флорида, 8 марта Рейган рассказывал, что советское руководство было "средоточием зла в современном мире". Он явно говорил от всего сердца. Две недели спустя ядерная угроза, исходившая от Соединенных Штатов, приняла новые размеры, когда Рейган объявил о создании стратегической оборонной инициативы (СОИ), больше известной, как "звездные войны". Этот оборонительный космический щит с применением лазерной технологии будет использоваться для уничтожения советских ракет ещё до подлета к американским целям. Чтобы выколотить средства из прижимистого конгресса, администрация начала бойкую рекламную телекампанию. На экранах телевизоров появились умильные мордашки американских (не европейских) ребятишек, спокойно спящих под звездной защитой, которая, скорее, напоминала рисунок из комикса, чем плод научных исследований. Поначалу программу "звездных войн" считали слишком нереалистичной (хотя позже Центр и изменил свое мнение). Тем не менее, пламенная защита СОИ свидетельствовала, по мнению Центра, о растущей уверенности Рейгана в том, что Соединенные Штаты смогут победить в ядерной войне. Центр также хотел сделать все возможное для поражения на выборах главного союзника Рональда Рейгана - Маргарет Тэтчер. Против неё КГБ тоже начал кампанию "активных действий", как в самом Соединенном Королевстве, так и за его пределами. Кампания началась сразу же после её Победы на выборах в 1979-году. Многие "активные действия", однако, были уж слишком незамысловаты, и потому неэффективны. Гордиевский лично участвовал в одной из таких операций с использованием Арне Херлова Петерсена, датского агента влияния в КГБ, завербованного в 1973-году Леонидом Макаровым, который позже стал резидентом КГБ в Осло.   Петерсен был простодушным левым интеллектуалом и в разное время увлекался такими антиимпериалистическими героями, как Ким Ир Сен, Пол Пот и Муамар Каддафи. В период с 1973 по 1981-год, когда с ним успешно работали Макаров, Станислав Чеботок, Вадим Черный и Владимир Меркулов, Петерсен не просто соглашался писать статьи по тематике, предложенной офицерами КГБ, но и подписывался под статьями и памфлетами, написанными для него по английски службой А. Литературные достоинства их были столь же невысоки, сколь и политическое хитроумие. Первым плодом совместного творчества Петерсена и КГБ стал памфлет 1979-года под заглавием "Рыцари холодной войны", в котором Тэтчер называли "ведущим антисоветским крестоносцем в Европе". Хотя Центр, безусловно, гордился своим произведением, в памфлете были такие явные ошибки, как указание на то, что член кабинета министров от консервативной партии Реджинальд Модлинг был, якобы, "лейбористом правого толка". Сама же миссис Тэтчер, ничтоже сумняшеся заявлял памфлет, апеллировала к "расистским чувствам" англичан для того, чтобы усилить "капиталистическое влияние" и вести "войну против британского рабочего класса". Другими "рыцарями холодной войны", попавшими под огонь службы А, были и излюбленные betes №ires - лорд Чалфонт (которого настойчиво называли "министром разоружения"), сенатор Генри Джексон, сенатор Барри Голдуотер, Джозеф Лунс, Аксель Шпрингер и Франц Йозеф Штраус. Следующий памфлет, опубликованный в 1980-году, под заголовком "Печаль сторожевого пса", был полностью посвящен миссис Тэтчер. Тут КГБ совершил ошибку, поскольку состряпал статью в фельетонной манере, а этот жанр КГБ редко когда удавался. Это было видно уже по подзаголовку - "Кровельщик, который не может починить свою крышу" ("Тэтчер" - по английски "кровельщик". - Прим. переводчика). Вскоре на смену сатире пришло фронтальное наступление. "Не имея достаточной компетенции для управления правительством," но поддерживая "личные связи с воротилами большого бизнеса" и потакая "интересам крупных монополий", Тэтчер "пошла по пути войны".   На этой высокой ноте и закончилось совместное творчество КГБ и Петерсена. Его арестовали в ноябре 1981-года по обвинению в связях с КГБ. Однако в 1982-году министр юстиции Дании снял с Петерсена обвинение на основании того, что главные виновники, а именно офицеры КГБ, покинули страну. К большой досаде датской службы безопасности, Петерсена освободили. 16 мая 1983-года советский посол в Лондоне Виктор Иванович Попов созвал совещание старших дипломатов, офицеров КГБ и ГРУ для того, чтобы обсудить с ними предстоящие в июне всеобщие выборы. Совещание пришло к выводу, что, по всей вероятности, консерваторы и Тэтчер на выборах выиграют и что ни посольство, ни резидентуры КГБ никак не могут повлиять на такой исход. Но Москва думала по другому. 23 или 24 мая советское посольство получило из Москвы ответ на посланную лейбористской партией письмо о разоружении. Москва полагала, что это поможет лейбористам в их предвыборной кампании. Однако когда в штаб квартиру лейбористской партии доставили текст этого послания, она отказалась получать его до выборов.   23 мая резидентура КГБ получила телеграмму, извещавшую о том, что вскоре будет получен важный документ со списком тем, которые стоит затронуть в предвыборных речах кандидатов лейбористов. Текст телеграммы, которая представляла собой смесь русских и английских фраз, пришлось долго расшифровывать. Он был готов лишь 27 мая. резидентура посчитала его использование в предвыборной кампании лейбористов совершенно невозможным. И не приняла никаких мер. 9 июня Маргарет Тэтчер легко одержала Победу на выборах. Вскоре после всеобщих выборов в Великобритании лондонская резидентура получила телеграмму из Центра, в которой говорилось, что администрация Рейгана продолжала подготовку к ядерной войне, и ещё раз подчеркивалась важность операции РЯН. В свою очередь, офицеры линии ПР считали, что ядерное нападение Запада возможно только в результате крупнейшего кризиса в отношениях между Востоком и Западом. Гордиевский и его коллеги пытались убедить Гука, что инструкции Центра по сбору информации по подготовке к ядерному нападению вслед за направлением в Москву некоторых сигналов о возможных ядерных приготовлениях, которые неизменно вызывали поток дополнительных инструкций из Центра, лишь создавали замкнутый круг: в Москве неуклонно нагнеталась напряженность. Например, Центр высоко оценил сообщение лондонской резидентуры о правительственной кампании по увеличению числа доноров. Тем самым, необычайное внимание уделялось обычной и рутинной черте британской жизни. 12 августа 1983-года Центр направил дополнительные инструкции по операции РЯН, подписанные лично Крючковым. Подобные инструкции, направленные и в резидентуры других стран НАТО, перечисляли сферы деятельности западных разведслужб, которые могли указывать на подготовку к внезапному ядерному нападению. Перечень подозрительных видов деятельности, пришедший из Центра, был в основном зеркальным отражением собственных планов КГБ и ГРУ против Запада.   Он включал в себя: "увеличение потока дезинформации", направленной против СССР и его союзников, "инфильтрацию подрывных групп с ядерным, бактериологическим и химическим оружием" в страны Варшавского Договора, "расширение сети подрывных школ", в которых проходили подготовку главным образом эмигранты из стран Восточной Европы, а также усиление "агрессивных мер карательными органами" против прогрессивных организаций и отдельных лиц. 1 сентября по пути из Анкориджа (Аляска) в Сеул над Японским морем был сбит корейский авиалайнер рейса КАЛ-007. Лайнер сильно отошёл он курса, пролетая в советском воздушном пространстве. Японская станция электронной разведки в Мисава в 360 милях к Северу от Токио зарегистрировала сообщение пилота советского перехватчика, который, выпустив по воздушному судну две ракеты в 3.26 по токийскому времени, сообщил, что "цель уничтожена". Поначалу на станции подумали, что советские ВВС проводили маневры с пуском ракет "воздух воздух", но через несколько часов стало ясно, что персонал станции стал свидетелем последних мгновений жизни пассажиров рейса КАЛ-007. Все 269 пассажиров и экипаж погибли. Трагедия рейса КАЛ 007 произошла из-за грубых ошибок как советских ВВС, так и корейской авиакомпании. Это усугублялось полным пренебрежением советских военных к жизням людей. Пятью годами ранее, когда ещё один Боинг 747 корейской авиакомпании, рейс КАЛ-902, сбился с курса по пути из Парижа в Сеул и пересек советскую границу неподалеку от Мурманска, советские войска ПВО потеряли самолет за пределами насыщенного вооружениями Кольского полуострова. В конце концов самолет перехватили и заставили сесть на замерзшее озеро в 300 милях к югу от Мурманска. По самолету также была выпущена тепловая ракета, но не сбила его, а лишь нанесла повреждения. Тогда двое пассажиров были убиты и 13 ранены. С некоторой долей правды, в советских войсках называли ПВО "сельскохозяйственным сектором советских вооруженных сил". В 1987-году они были выставлены на посмешище всего мира, когда западный немец Матиас Руст, почти мальчишка, успешно посадил свой спортивный самолет на Красной площади, в сердце Москвы. В ночь с 31 августа на 1 сентября 1983-года, по сообщению лондонского резидента Аркадия Гука, который в это время находился в отпуске в Союзе, 8 из 11 станций слежения на Камчатском полуострове и Сахалине, через которые пролетал рейс КАЛ 007, работали со сбоями. Недавние административные перестановки, которые расформировали прежде независимые округа противовоздушной обороны и привели в соответствие с обычной структурой командования, лишь усугубили неразбериху. Командование округа прежде не сталкивалось Со случаями серьезного нарушения воздушного пространства СССР и прореагировало на инцидент довольно путано, но жестоко. Когда поступило сообщение о вхождении рейса КАЛ-007 в советское воздушное пространство, командование ВВС в Хабаровске предприняло несколько попыток получить указания из Москвы.   После обмена путаными сообщениями (перехваченными средствами электронной разведки США и Японии), Хабаровск напомнил командному центру на Сахалине о правилах вступления в боевые действия, которые требовали визуальной идентификации нарушителя до открытия огня. Сахалин эти правила проигнорировал. Самолет был уничтожен двумя ракетами, выпущенными пилотом советского истребителя, который не удосужился разобраться, по какой, собственно, цели он стреляет. В ходе этого инцидента сбитое с толку командование полагало, что речь идет не о гражданском Боинге 747, а об американском разведывательном самолете PC-135. Однако Гук настойчиво утверждал, что ко времени уничтожения самолета Хабаровск прекрасно представлял себе, что имеет дело с гражданским воздушным судном. Первоначальной официальной советской реакцией на инцидент было полное отрицание самого факта уничтожения самолета. По заявлению ТАСС, советские истребители попросту "пытались довести сбившийся с курса самолет до ближайшего аэродрома". Смущение в Москве было настолько велико, что на протяжении трех дней ни советское посольство, ни резидентура КГБ в Лондоне (и, вне всякого сомнения, в других столицах) не получили никаких указаний по объяснению инцидента. Затем, 4 сентября из Центра одна за другой поступили три телеграммы молнии, а в посольство - из МИДа. В первой телеграмме указывалось, что самолет рейса КАЛ-007 использовался рейгановской администрацией, чтобы подстегнуть антисоветскую истерию.   Кампания эта была настолько злобной, указывал Центр, что резидентура получила инструкцию координировать свою деятельность с послом, представителями ГРУ и партийных органов для того, чтобы защитить советских представителей и здания, морские и воздушные суда от возможного нападения. Во второй и третьей телеграммах содержались "тезисы активных мер", в которых предлагалось свалить вину за инцидент на американцев и корейцев. Центр извещал, что Соединенные Штаты и корейская авиакомпания поддерживали тесные военные разведывательные связи.   Таким образом, следовало заявить, что рейс КАЛ-007 выполнял разведывательную задачу над советской территорией. Позднее эта история обросла множеством фальшивых докладов о том, что капитан корейского воздушного судна Чон Бен Ин и раньше хвастался своим друзьям выполнением разведывательных заданий и даже показывал шпионское оборудование, установленное на его самолете. Ни в одной из телеграмм Центра, отправленных 4 сентября, не признавалось прямо, что советский перехватчик сбил самолет КАЛ-007, хотя это и подразумевалось. В них также не сообщалось о том, знали ли советские ВВС о том, что нападали на гражданское воздушное судно. Через 2-3 дня из Центра пришло ещё две телеграммы с тезисами "активных мер". В них указывалось, что американцы и японцы поддерживали радиообмен с КАЛ-007 во время его вторжения в советское воздушное пространство. Сообщалось также, что пилоты корейского самолета прекрасно знали, где они находятся. Приводилось ложное сообщение о том, что во время радиообмена пилот заявил: "Сейчас мы пролетаем над Камчаткой". Чтобы ещё более разработать эту теорию заговора, Центр приказал резидентурам собрать информацию о пассажирах рейса и, по возможности, выявить там сотрудников западных разведслужб. 9 сентября на двухчасовой пресс конференции в Москве начальник генерального штаба Советских Вооруженных Сил маршал Николай Огарков заявил, что советская государственная комиссия "неопровержимо доказала, что вторжение самолета южнокорейской авиакомпании в советское воздушное пространство было намеренной, тщательно спланированной разведывательной акцией, исходившей из известных центров на территории Соединенных Штатов и Японии". Все советские дипломаты и сотрудники КГБ, с которыми Гордиевский обсуждал это дело, печально говорили о серьезном ущербе, нанесенном репутации Советского Союза во всем мире. Лишь немногие верили официальному советскому объяснению этого инцидента. Многие считали его смехотворным. Центр чуть не задохнулся от ярости, когда 18 сентября, во время своего визита в Лондон, главный редактор газеты "Правда" В.Г. Афанасьев дал интервью BBC, в котором поставил под сомнение официальную версию. "Не могу сказать, что я был очень доволен нашими первыми сообщениями, - сказал Афанасьев. - Я думаю, что в этом отношении наши военные виноваты. Наверное, произошёл какой-то сбой, может быть, они сами неточно представляли себе, что произошло…" Лондонская резидентура получила из Центра телеграмму молнию с запросом полного текста интервью Афанасьева. Машинистка КГБ начала расшифровку записи, сделанной дежурным по посольству, но не успела закончить её до конца рабочего дня. На следующее утро пришла вторая телеграмма молния из Центра, требуя немедленного представления текста интервью. Машинистка спешно закончила свою работу. Вскоре после инцидента администрация Рейгана почувствовала на себе то, что Генри Е. Катто-младший, помощник министра обороны, позже называл "радость фарисейства". "Проявила себя "империя зла“ наконец", - говорили в Белом доме. Рассерженно помахивая разведсводкой, госсекретарь Джордж Шульц заявил, что утром 1 сентября советский пилот, вне всякого сомнения, знал, что КАЛ-007 был гражданским судном, и, тем не менее, хладнокровно сбил его. Президент Рейган пошёл на беспрецедентный шаг и в телепередаче разрешил дать кусок перехваченной записи радиообмена советского пилота с наземной службой для того, чтобы подтвердить этот факт: "Пилот никак не мог ошибиться и принять гражданский самолет за что нибудь ещё".   Во время аудиовизуальной презентации в ООН посол Джин Киркпатрик дала прослушать аудитории дополнительные выдержки записи, сделанной средствами электронной разведки. Надо сказать, что запись, хоть и произвела большое впечатление, представлена была очень осторожно и выборочно. В переводе, подготовленном для Генеральной Ассамблеи, советские ругательства опускались. Даже восклицание: "Елки палки!", исходившее из уст советского пилота перед пуском ракет, в английском переводе скорее напоминало: "Батюшки!".   Целью этого театрализованного экзерсиса, по словам самой же Киркпатрик, было продемонстрировать "тот факт, что насилие и ложь стали обычным инструментом советской политики". Увы, не в последний раз рейгановская администрация испортила все дело слишком долгими разбирательствами. На закрытом заседании сенатского комитета по иностранным делам прозвучало мнение аналитиков АНБ о том, что советский пилот действительно не знал, что перед ним гражданский самолет. Постепенно акцент во всем этом деле сменился с советской ответственности за смерти 269 пассажиров и экипажа на достоверность американского обвинения. Пытаясь защитить свои обвинения в намеренном и хладнокровном убийстве, официальные представители американской администрации начали говорить все более сбивчиво и туманно. В последние месяцы 1983-года приоритетами резидентур КГБ было распространение слухов об использовании ЦРУ самолета КАЛ-007 для сбора информации. В ежегодном отчёте за 1983-год линия ПР в Лондоне сделала значительный успех в этой области: "Мы способствовали появлению ряда благожелательных по отношению к нам публикаций и выступлений. Благодаря усилиям резидентуры, по телевидению была показана специальная программа, выявляющая ложь американской администрации…"   Центр поздравил лондонскую резидентуру с достигнутыми результатами: "Усилия сотрудников линии ПР по противодействию антисоветской кампании в отношении южнокорейского самолета заслуживают особого внимания". Как и раньше, КГБ переоценило собственный успех, по крайней мере, на Западе. Сомнения Запада в отношении первоначальной версии рейгановской администрации столь же подкрепляли домыслы о заговоре ЦРУ, сколь и советская пропаганда. Самой влиятельной версией этого заговора в Британии, предложенной оксфордским политологом Р.У. Джонсоном, не имела ничего общего с советским влиянием. Позже Джонсон писал: "С самого начала мне очень не понравилось официальное объяснение инцидента рейгановской администрацией. Сами собой напрашивались многие вопросы". Когда советская "Литературная газета" в собственной редакции представила статью Джонсона, напечатанную "Гардиан", автор был вынужден внести жесткий протест.   Некоторые "активные действия" КГБ работали в обратном направлении. Например, визит в Москву лауреата Пулицеровской премии журналиста Сеймура Херша по приглашению советских властей заставил его усомниться в заговоре ЦРУ. Заместитель министра иностранных дел Георгий Корниенко сказал Хершу попросту и без стеснения: "Ваша задача - доказать, что самолет вторгся к нам намеренно". Самым опасным последствием трагедии самолета КАЛ-007 стали её отзвуки в Москве. Центр и Кремль лишь утвердились во мнении, будто рейгановская администрация готовит далеко идущий антисоветский заговор. Хотя огромные просчёты советского командования войск ПВО были налицо, советские руководители, включая Андропова, Огаркова и Крючкова, сами себя убедили в том, что рейс КАЛ-007 был американской разведывательной операцией.   Даже в эпоху Горбачёва Громыко продолжал настаивать, что "человеку мало мальски разумному ясно… что Вашингтон, по сути дела, защищал свой самолет, что воздушный лайнер просто имел южнокорейские опознавательные знаки". Даже те, кто скептически относился к теории заговора ЦРУ, рассматривали действия Вашингтона как провокационные и способствующие эскалации напряженности в отношениях между Востоком и Западом. Советских студентов отозвали из Соединенных Штатов под предлогом того, что в условиях антисоветской истерии их жизнь находилась в опасности. Дома их встречали чуть ли не с цветами, как ветеранов боевых действий. Советско-американский конфликт торпедировал встречу министров иностранных дел по вопросам европейской безопасности, которая должна была состояться в Мадриде 8 сентября. "Ситуация в мире, - говорил Громыко, - сейчас скатывается к краю очень опасной пропасти… Предотвращение ядерной войны остается главной задачей для всего мира". Позже Громыко говорил о своей встрече с Шульцем: "Это был, вероятно, самый острый разговор с американским госсекретарем, а я говорил с четырнадцатью". Незадолго до инцидента с самолетом Андропов, уже серьезно больной, исчез с трибун и президиумов и больше уже не появился. Однако и с больничной койки он 28 сентября выпустил обвинительную речь в адрес американской политики, составленную в таких выражениях, которые даже в худшие годы холодной войны не слыхали. Так, он заявил, что Соединенные Штаты - это "страна с невиданным милитаристским психозом".   Рейган был повинен в "экстремизме… Если у кого и были иллюзии о возможности эволюции политики американской администрации, то последние события их разрушили раз и навсегда". Андропов не просто исключал всякую возможность сотрудничества с Рейганом, он зловеще напророчил приближение крупнейшего международного кризиса. "Рейгановская администрация, - заявил он, - в своих имперских амбициях заходит столь далеко, что поневоле начинаешь сомневаться, есть ли у Вашингтона тормоза, которые не дадут ему переступить черту, перед которой должен остановиться любой трезвомыслящий человек". В последние пять месяцев своей жизни после трагедии корейского самолета Андропов стал подозрительным инвалидом, мрачно размышляющим о надвигающемся ядерном Армагеддоне. В самый разгар кризиса, вызванного инцидентом с самолетом, лондонский резидент Аркадий Гук неожиданно превратился в посмешище для всего Московского центра, хотя и по причинам, не имеющим к самолету никакого отношения. За пять месяцев до того, в вербное воскресенье, сотрудник контрразведывательного ведомства МИ-5 Майкл Беттани, озлобившийся алкоголик, бросил толстый конверт в почтовый ящик Гука на Холланд Парк. Вскрыв конверт, Гук обнаружил там данные из досье МИ-5 о выдворении трех советских разведчиков за предыдущий месяц, а также подробности наблюдения за ними. Беттани предложил дополнительную информацию и сообщил, как с ним можно связаться. Гуку представилась первая возможность за четверть века завербовать сотрудника МИ-5, или СИС.   Однако навязчивые мысли о заговорах заставили Гука посмотреть в зубы дареному коню. Он заподозрил, что дело пахло провокацией. Начальник линии КР Леонид Ефремович Никитенко, которому не хотелось спорить с раздражительным Гуком, согласился. Гордиевский в дело впутываться не стал, но потихоньку проинформировал МИ-5. В июне и июле Беттани ещё дважды подсовывал под дверь Гука конверты с секретными материалами, но лишь подкреплял подозрения Гука о происках МИ-5. Разочаровавшись в Гуке, Беттани решил попытать судьбу с резидентурой КГБ в Вене. Арестовали его 16 сентября, за несколько дней до намеченного отлета. После этого случая репутация Гука была замарана навеки. Вскоре после того, как следующей весной Беттани приговорили к двадцати трем годам заключения, Гука и самого объявили персоной нон-грата. Этот заключительный фарс был логической концовкой его четырехлетнего пребывания в Лондоне на посту резидента. Однако долгое житье Гука в Лондоне пришлось как раз на самый опасный этап операции РЯН в Британии. На протяжении двух месяцев после инцидента с южнокорейским самолетом напряженность продолжала усугубляться. 6 октября Лех Валенса, которого Центр рассматривал как участника западносионистского заговора по дестабилизации Восточной Европы, получил Нобелевскую премию мира. 25 октября представитель Белого дома Ларри Спикс проинформировал средства массовой информации, что предположение о возможном вторжении Соединенных Штатов на Гренаду было "надуманным". Однако на следующий день войска Соединенных Штатов вторглись на Гренаду и свергли доморощенный марксистско-ленинский режим Мориса Бишопа. Сандинистский фронт в Никарагуа опасался, что теперь настал их черед. Того же боялся и Центр. Паранойя в Центре достигла своей высшей точки во время учений натовского командования под кодовым названием "Эйбл Арчер 83", проводимых со 2 по 11 ноября для отработки запусков ядерных ракет. Надо сказать, что планы Советского Союза по внезапному нападению как раз и включали в себя проведение маневров, как прикрытие для реального наступления. Центр опасался, что планы Запада были зеркальным отражением его собственных планов нападения. Особую тревогу в Москве вызвали два аспекта маневров "Эйбл Арчер 83".   Во первых, по порядку перехода от обычных боевых действий к ядерным и формату соответствующих сообщений, они сильно отличались от предыдущих натовских маневров. Во вторых, в этот раз отрабатывались все степени боевой готовности условных сил НАТО - от обычной до полной боеготовности. Хотя на самом деле силы НАТО в состояние боевой тревоги не приводились, сводки паникеров КГБ убедили Центр в том, что все силы были приведены в состояние полной боевой готовности. Службы наблюдения вокруг американских баз в Европе сообщили об изменившемся характере передвижения офицеров и одном часе радиомолчания между 18.00 и 19.00 по московскому времени на некоторых базах. В напряженной атмосфере, порожденной кризисом и взаимными обвинениями последних месяцев, КГБ пришёл к заключению, что американские силы были приведены в состояние полной боевой готовности и могли начать отсчёт времени перед началом ядерной войны. 6 ноября Центр отправил лондонской резидентуре подробный перечень возможных признаков подготовки к внезапному ядерному нападению. Впервые Центр обнародовал график несуществующего западного плана первого удара: "Можно предположить, что период времени с момента принятия предварительного решения по РЯН до отдачи приказа о нанесении ядерного удара будет очень кратким, возможно, от семи до десяти дней". За этот краткий период "приготовления к внезапному нападению отразятся в изменении характера деятельности соответствующих должностных лиц". Центр представил и списки британских чиновников, которые, по всей вероятности, будут участвовать в переговорах с американцами до нанесения первого удара, ключевых объектов Министерства обороны, подземных командных пунктов, а также бункеров для центрального правительства и местных властей, посту НАТО в Великобритании, британские и американские воздушные базы для ядерных бомбардировщиков, базы ядерных подводных лодок, базы материально технического обслуживания и склады боеприпасов, а также центры связи и технической разведки.   Кроме "необычной деятельности" на этих базах в сочетании с отсрочкой в отпусках, Центр предполагал, что приближение ядерной катастрофы будет отмечено "и необычной деятельностью" на Даунинг Стрит 10, появлением на улицах большого числа солдат и вооруженной полиции, очисткой некоторых каналов новостей для будущих военных сообщений, а также эвакуации семей "политической, экономической и военной элиты" Соединенных Штатов, размещенной в Великобритании. Посольство США и сотрудники ЦРУ, как предполагалось, останутся в Великобритании и будут размещаться в специальных посольских бункерах. 8 или 9 ноября 1983-года (Гордиевский точно не помнит) резидентурам КГБ и ГРУ в Западной Европе пришли телеграммы молнии, сообщавшие о несуществующей тревоге на американских базах. Центр дал два возможных объяснения этой тревоге: озабоченность безопасностью американских баз вслед за гибелью двухсот сорока американских морских пехотинцев во время бомбежки в Бейруте и приближавшиеся в конце года армейские маневры. Но в телеграммах Центра явно проскальзывала мысль о ещё одном возможном объяснении для этой (несуществующей) тревоги: она отмечала приготовления к первому ядерному удару. резидентурам предписывалось незамедлительно сообщить о причинах объявления тревоги и о других сигналах РЯН. С окончанием учений "Эйбл Арчер 83" Московский центр несколько успокоился. Разумным будет предположить некоторую связь между предупреждением Гордиевского СИС о реакции Центра на учения и последующими косвенными попытками Запада успокоить его. Однако немедленного ослабления в отношениях между Востоком и Западом не последовало. 23 ноября 1983-года, когда в Великобританию и Западную Германию начали поступать крылатые ракеты "Першинг-2", советская делегация покинула зашедшие в тупик женевские переговоры по ядерным вооружениям среднего радиуса действия. Да и Центр не выказал никакой готовности ослабить свое внимание к операции РЯН. В своем годовом обзоре работы лондонской резидентуры в конце 1983-года Гук был вынужден признать "недостатки" в сборе разведданных по "конкретным американским и натовским планам приготовления к внезапному ракетно ядерному нападению на СССР". Центр не скрывал своего недовольства. Но чего ни Гук, ни Центр так и не смогли понять, было то, что их неспособность раскопать "конкретные американские и натовский планы" проистекала просто напросто из-за отсутствия таковых. Если бы такие планы существовали, то Трехольт наверняка разнюхал бы про них за время своей работы в норвежском Институте обороны в 1982-1983-годах, имея доступ к сверхсекретным натовским космическим материалам, или ещё раньше. Но как и всегда, на сей раз боязнь заговоров настолько глубоко сидела в Центре, что отсутствие каких либо доказательств ещё ничего для них не значило. В начале 1984-года Центр дал задание лондонской резидентуре следить за ещё четырьмя признаками возможного ракетно ядерного нападения: попытками нагнетать "антисоветские настроения", особенно в государственных учреждениях и вооруженных силах, передвижением 94 крылатых ракет, которые, как Центр заявлял, были размещены в Гринэм Коммон, окруженном активистами движения за мир, и за остальными, которые должны были быть размещены в Молсуорте; размещением подразделений обеспечения (таких, как транспортные подразделения армии США) и гражданскими учреждениями, которые можно было перевести на военные рельсы с развитием кризиса; а также деятельностью банков, почтовых учреждений и боен.   Последняя группа показателей свидетельствовала о каких то чудаческих теориях заговоров, которые продолжали искажать понимание КГБ угрозы, исходящей с Запада. Идеологически зашоренный Центр почему то втемяшил себе в голову, что в результате ядерного нападения капиталистические державы всеми силами постараются сохранить банковскую систему: "Банковские служащие любого уровня при этих обстоятельствах обладают информацией, представляющей для нас интерес". Точно так же Центр полагал, что и у пищевой промышленности есть свои коварные планы массового забоя скота и последующего складирования туш. В январе 1984-года в Центре прошло совещание на высоком уровне "По результатам работы в 1982-83 гг".. Выступление Крючкова на открытии совещания подтвердило приоритет операции РЯН во всей деятельности ПГУ и дало поразительные доказательства его личной маниакальной боязни Запада. Так, Крючков заявил, что риск ядерной войны достиг "опасных размеров". Угроза эта проистекала из противоречий, присущих капиталистической системе: "Американские монополии хотели бы восстановить свои позиции, потерянные ими за последние десятилетия, и завоевать новые".   Планы ядерной войны, лелеемые Пентагоном, были основаны на "помыслах о мировом господстве". Белый дом был занят "психологической подготовкой населения к ядерной войне". Углубляющийся экономический и социальный кризис в капиталистическом мире, отмеченный промышленным спадом и массовой безработицей, привёл американских империалистов к мысли о том, что война снимет все их трудности. Решение капиталистов погубить Разрядку и начать приготовления к ядерной войне было "классовой реакцией на консолидацию социалистических стран, впечатляющий прогресс национально освободительных движений и прогрессивных сил".   Таким образом, единственной наиважнейшей задачей ПГУ было получение копий секретных военных планов Соединенных Штатов и НАТО. Свидетельством внешней империалистической угрозы было и заметное усиление "подрывной деятельности эмигрантских националистических и сионистских организаций", а также западных разведслужб. Загранрезидентуры получили копии выступления Крючкова. Вряд ли Лондон был единственной резидентурой в КГБ, где гораздо большее опасение, чем угроза внезапного нападения Запада, вызывали паникерские настроения в руководстве Центра.   В течение последующих месяцев стали заметны обнадеживающие нотки в оценке американской и натовской политики. a Похоже, что этим переменам способствовала смерть Андропова, последовавшая 9 февраля 1984-года. Как и Андропов, его преемник и бывший соперник Константин Черненко, вступив в должность Генерального секретаря, был уже тяжело болен. Жить ему оставалось чуть больше года. Однако он не питал таких патологических подозрений о западных заговорах, как Андропов к концу жизни. От секретариата Крючкова Гордиевский узнал, что на избрание Черненко тот смотрел неодобрительно и со страхом. Очевидно, Крючков боялся, что, как андроповского протеже, его быстро ссадят с кресла. Даже на похоронах Андропова появились некоторые признаки ослабления напряженности в отношениях Востока и Запада. На эти похороны прибыли Маргарет Тэтчер, вице президент Буш и другие лидеры западных стран. Советский посол в Лондоне Виктор Попов сообщил на совместном совещании сотрудников посольства и работников КГБ, что Маргарет Тэтчер сделала все возможное, чтобы очаровать своих московских хозяев. У гроба во Дворце съездов она выглядела печально и торжественно и, в отличие от других западных лидеров, не перешептывалась с соседями во время церемонии похорон. Черненко провел сорокаминутную встречу с госпожой Тэтчер, а с Бушем встречался лишь 25 минут.   Попов также сообщил, что чуткое отношение к этому печальному событию премьер-министра и её выдающиеся политические качества произвели на Москву глубокое впечатление. Хотя он ещё раз подчеркнул, что Москва с осторожностью подходит к перспективам улучшения отношений Востока и Запада, было очевидным, что посол не воспринимает всерьез идею внезапного ядерного нападения. В марте ведущий специалист ЦК КПСС по международным делам Н.В. Шишлин приехал в Лондон и провел длительное совещание с сотрудниками посольства и КГБ по обстановке в мире. На совещании о внезапном ядерном нападении он даже не упомянул. Однако Центр продолжал настаивать на представлении ему от всех резидентур в странах НАТО регулярных отчётов о готовящемся ядерном нападении (каждые две недели) и периодически слал телеграммы молнии с запросами о разведданных. Главной задачей для лондонской резидентуры было наблюдение за полевыми учениями на базе Гринэм Коммон, где были размещены крылатые ракеты. Первые учения состоялись 9 марта 1984-года. Гук услышал сообщение об этом по BBC, вызвал младшего офицера, отвечавшего за сверку данных по РЯН в посольство, и заявил: "Что происходит? Враг готовит атомную войну, а у нас в резидентуре никого нет!" Вряд ли резидент считал, что действительно начиналась третья мировая война.   Он, однако, был недоволен, что Москва узнает об учениях на базе из ТАСС, а не из резидентуры. Младший офицер быстро настрочил телеграммумолнию, основанную на сообщениях британской прессы, которая начиналась так: "В соответствии с нашей задачей наблюдения за признаками подготовки противника ко внезапному ракетно ядерному удару против Советского Союза, мы сообщаем, что 9 марта вооруженные силы США и Великобритании провели первые полевые испытания крылатых ракет, размещенных на базе Гринэм Коммон".   29 марта тот же офицер услышал в сводке утренних новостей BBC о ещё одном учении на базе Гринэм Коммон прошедшей ночью. Поскольку в утренние газеты сообщение уже не попадало, он подумал, не подождать ли ему вечерней газеты "Ивнинг Стандарт", но, опасаясь, что ТАСС его опередит, решил послать телеграмму молнию, основанную исключительно на сообщении BBC. Ни в этот, ни в другой раз Центр, видно, и не заподозрил, что срочные сообщения лондонской резидентуры были основаны не на разведывательных источниках, а на сообщениях британских средств массовой информации. Разведданные по НАТО, полученные весной 1984-года, лишь усугубили подозрительность. 25 апреля Центр разослал циркуляр, ошибочно сообщая, что по инструкции МС-225 военного комитета НАТО системы связи НАТО были приведены в состояние готовности, обычное для военного времени. Центр срочно запросил дополнительные данные по этому вопросу. После Суда над Майклом Беттани и возвращением Гука в Москву в мае временно исполняющий обязанности резидента Леонид Никитенко совершенно перестал серьезно относиться к операции РЯН. 4 июля он получил замечание от Центра и напоминание об обязанности резидентуры присылать отчёты каждые две недели, даже если сообщать было нечего: "Вы не выполняете эту инструкцию и не присылаете отчёты каждые две недели. Предлагаем вам строго придерживаться директив по этому вопросу". По всей вероятности, за всю историю КГБ никогда не было операции столь важной, что требовалось присылать отчёты даже в том случае, если отчитываться было не в чем. Лондонская резидентура запросто присваивала себе все лавры за шумные протесты КЗР и женское движение против крылатых ракет на базе Гринэм Коммон.   Поначалу Центр скептически относился к тому, что крылатые ракеты на Гринем Коммон вызовут такую бурю протеста, если учесть, что триста советских ракет среднего радиуса действия, каждая оснащенная тремя ядерными боеголовками, были уже нацелены на Западную Европу. Однако, когда крупные демонстрации, организованные мирным движением, всё же начались.Центр почему то предположил, что в этом была заслуга его собственных "активных действий". К лету 1984-года сотрудники КГБ, возвращавшиеся в резидентуры из отпуска в Москве, отчётливо чувствовали, что приоритет операции РЯН заметно падает и что одержимость руководства Центра угрозой внезапного ядерного нападения больше не поддерживается ни Международным отделом ЦК КПСС, ни МИДом. Да и в самом Центре, похоже, беспокойство понемногу проходило.   В конце 1984-года внимание, придаваемое операции РЯН, ещё более ослабло после ухода двух главных армейских паникеров. В сентябре начальник Генштаба и заместитель министра обороны маршал Огарков был переведен из Москвы якобы за "непартийное поведение". А через три месяца и сам министр обороны маршал Устинов покинул свой пост навсегда, почив в бозе. Его преемник маршал Сергей Соколов так и не стал членом Политбюро. За время проведения операции РЯН мир так и не достиг края ядерной пропасти. Но во время проведения учений "Эйбл Арчер 83" он, и сам того не ведая, подошёл очень близко к краю, во всяком случае, ближе, чем когда либо за период после Карибского ракетного кризиса 1962-года. Среди членов Политбюро, которые следили за кризисом, порожденным советской паранойей и американской безудержной риторикой, был и будущий советский руководитель Михаил Горбачёв.   По всей видимости, тогда он и сделал вывод, что Разрядка в отношениях Востока и Запада была самым главным политическим приоритетом. К октябрю 1984-года западные корреспонденты передавали, что Горбачёв приветствовал "срочные меры по возвращению к столу переговоров". Оглавление   www.pseudology.org