Научно-издательский центр "Ладомир". 103617, г. Москва, Зеленоград, кор. 1435 Никита Сапов Девичья игрушка, или Сочинения господина Баркова Рукописная и печатная история Баркова и Барковианы Произведения Барковианы были в условиях России принципиально непечатными в силу существовавших цензурных законов и распространенных нравственных понятий. Статус подобной Литературы в европейских странах сложился иным, что обусловливалось не столько состоянием общественной морали, сколько чисто лингвистическими различиями: известной "специфичностью" русской матерной лексики на фоне более нейтральных коннотаций подобных слов в других языках. Хотя, конечно, в России имели место и более пуританское отношение к печати, и несравненно большие цензурные строгости. Причем в XIX в. они стали гораздо сильнее, чем в XVIII, и даже переиздание ряда произведений современников Баркова спустя столетие вызывало трудности и ограничения из-за "нескромности содержания" этих, по теперешним представлениям, невиннейших книг.   Так, когда в 1886 г. известный собиратель и букинист П. Шибанов решил переиздать первую часть романа М. Д. Чулкова "Пригожая повариха, или Похождения развратной Женщины" (СПб., 1770), то цензор специально оговорил, что разрешается лишь малотиражное издание, не для свободной продажи: "Печатается без перемен, число экземпляров 300 — все нумерованные только для антикваров"; потом и такой тираж показался чрезмерным, и последовало новое цензурное заключение: "Брошюра эта может быть напечатана лишь в двухстах экземплярах. К. Воронин, № 22, 29 января 1886"[97] Ещё более нетерпимой Цензура XIX в. была к современным поэтам. На этот счет известно множество курьезов, особенно про печально знаменитого А. И. Красовского с его излюбленной резолюцией "полезнее запретить". Почти любое упоминание в стихах молодой Женщины могло быть сочтено цензором безнравственным. Пояс считался слишком фривольной частью дамского туалета, ибо его можно развязать, а поэтому в стихах говорить о поясе было предосудительно — и примеры таких запретов известны. В таких условиях тексты Барковианы были достоянием лишь рукописной Литературы. Встречались примеры более или менее явных барковианских аллюзий в печатной поэзии, как, например, использование Державиным одного из "сонетов" в своем анакреонтическом стихотворении "Шуточное желание". Но эффект строился в данном случае на соотнесении авторского текста именно с заведомо непечатным — хотя и известным читателю — источником. Зрелый Державин наверняка воздержался бы от подобной переработки, если бы откровенно неприличный "сонет" был включен в общий поэтический ряд. В условиях же исключительно "подпольного" бытования Барковианы тут имело место не обычное литературное "состязание", а некая игра, основанная на своеобразном озорстве: литературный текст отсылал к тому, что лежит за пределами Литературы, т. е. чего как бы и нет, но что присутствует в ином культурном измерении. В этом заключалось лукавое озорство державинских стихов. Ещё более наглядно данный принцип обыграл Рубан, поместив в своем журнале переделку "Оды Пизде". Эта публикация имела смысл лишь при условии её правильной интерпретации: читатель должен был понимать, что перед ним известное барковианское стихотворение, "замаскированное" под печатную Литературу. Самостоятельного художественного значения "Ода в похвалу любви", в отличие от "Шуточного желания", не имела, а представляла собой условный знак, намек не непристойные стихи[98]. Интерес публикации был в том, что печатное отсылало к непечатному. Случаи же публикации текстов непосредственно Барковианы в русской печати XVIII-XIX вв. Нам неизвестны. Правда, в архиве неутомимого библиографа С. Д. Полторацкого сохранился листок с загадочной записью. Он находится в подборке выписок об И. Баркове. Данная запись датирована Полторацким "Брехово. 8/20 сент. 1832" и гласит: "Барков. Свед<ения?>. Дом был на Девичьем поле; управитель у него Крупицын, Алексей Алексеич. — Напечат. его произвед<ения> с портретом, кот. мне подарен Шул<ьгиным?> в 1829, а книжку печатную он — сжег; об<язательно?> достать; равно 6 рукописн<ых> тетрадей и книжку, напечат. в его типографии, О браках, перев<од из> Вольтера"[99]. В точности объяснить смысл этой записи затруднительно, не совсем ясно, о каком Баркове идет речь и он ли имел дом на Девичьем поле (чем "срамной поэт" Иван Барков никогда похвастаться не мог), что за книга была издана, а потом сожжена? Может быть, что-то здесь удастся прояснить, но, возможно, Наш главный персонаж к этому уничтоженному изданию отношения не имеет, хотя факт такой не исключен. Других сведений о возможных нелегальных русских изданиях "нецензурного" Баркова в XIX в. у Нас нет. Между тем сакраментальность имени Баркова была столь сильна, что интерес к его фигуре настойчиво искал своего разрешения в печати, и во второй половине XIX в. половинчатый выход был найден: произведения Баркова стали появляться в печати, правда, это были не "главные", не истинно знаменитые — пусть понаслышке — тексты. Публикаторы пошли двумя путями: во-первых, вспомнили о вполне "литературных" сочинениях Баркова — академического переводчика, издававшихся в XVIII в., а во-вторых, началось введение в научный оборот приписывавшихся ему рукописных полемических произведений, не относящихся к непристойной Барковиане. Согласно свидетельству Я. Штелина (см. с. 33 наст, и здесь), полемические стихи Баркова уже с начала 1750-х гг. распространялись в достаточно большом количестве. Однако обращение позднейших исследователей к рукописной Литературе показало, что его имя фигурирует лишь в связи с единичными текстами. Более того, остался неизвестным корпус произведений, соответствовавших бы штелинскому определению "на глупости новейших русских поэтов". Одно из ранних конкретных указаний на наличие атрибутируемых Баркову стихов в рукописном сборнике XVIII в. содержится в заметке П. П. Пекарского, сопровождавшей его публикацию эпиграммы на Шишкина и пародии на Сумарокова, автором которых был назван Ломоносов. В этом, датируемом примерно 1770-ми гг., сборнике "различных стихотворений, по большей части неудобных к печати", ряд текстов был подписан именем Баркова[100]. Что это за тексты, Пекарский не сообщил, но есть основания думать, что среди них были и не относящиеся к "Девичьей игрушке", а примыкающие к известной полемике 1757 г. вокруг "Гимна бороде" Ломоносова. Вероятно, на тот же самый сборник Пекарский ссылается и в Биографии Ломоносова, где уже указывает, какие два стихотворения в принадлежащем ему (Пекарскому) сборнике приписаны Баркову: это "Пронесся слух…" и "О страх! о ужас! гром!" Из neploro стихотворения цитируется 7, а из второго 18 (с пропусками трех слов) строк[101]. В наиболее изученном уже в XIX в. казанском сборнике "Разные стиходействия", куда вошел и полемический цикл о бороде (но тут имя Баркова не упоминается), поэту приписан один текст: "Баркова Сатира на Самохвала", представляющий собой пародическое осмеяние Треди-аковского. В развернутой характеристике сборника, данной А. Н. Афанасьевым, это произведение лишь упомянуто[102], а напечатано оно было уже в Нашем веке Е.А. Бобровым, который писал в сопроводительной заметке: "Имя Ивана Семеновича Баркова невольно вызывает в историке русской Литературы грустное чувство. Один из даровитейших современников Ломоносова, Барков и свое дарование, и отличное знание русского языка <…> разменял на писание стихотворных мерзостей, циничных до последнего предела, которые самую фамилию Баркова сделали именем нарицательным и неудобно упоминаемым. Разумеется, "Девичья игрушка" (так в некоторых списках именуется собрание мерзостей Баркова) никогда не будет напечатана. <…> А между тем Барков писал не одну барковщину. Из одной рукописи XVIII века Мы извлекаем любопытную сатиру Баркова на Самохвала, по-видимому, какого-то ученого педанта, служившего вместе с Барковым при Академии Наук. Из сохранившихся анекдотов о Баркове известно, что он отличался даром большого остроумия, доходившего до дерзости. Эти качества Баркова и его способности к беспощадному персифляжу вполне сказываются и в приводимой Нами его сатире, как кажется, писанной с натуры. Избранный мишенью остроумия геллерт с педантическими ухватками обрисовывается как живой и в очень забавном виде"[103]. Е.А. Боброву (специально не занимавшемуся Литературой середины XVIII в). конкретный адресат сатиры остался неизвестен; научный анализ этого стихотворения Баркова и его участия в перепалке вокруг "Гимна бороде" был сделан П.Н. Берковым[104]. С тех пор заметный вклад в разработку данной темы внесла Г.Н. Моисеева, первоначально занимавшаяся Барковым в связи с его участием в научных трудах Ломоносова. В одном из сборников, составленных историком Г.Ф. Миллером, ею были обнаружены четыре стихотворения, атрибутируемые Баркову: "Сатира на Самохвала", "Сатира на употребляющих французские слова в русских разговорах" и две "Эпиграммы"[105]. Тексты эпиграмм практически впервые вводились в научный оборот, сатира же "на употребляющих французские слова" была известна исследователям и ранее, так как она включена в казанский сборник "Разные стиходействия", правда, без подписи, и окончательных аргументов в пользу авторства Баркова по отношению к ней сейчас нет. Хотя все эти публикации носили в основном научный, историко-литературный характер, но порой в них проскальзывал подтекст обращения к скандально известному имени, как это видно в заметке Е.А. Боброва. Ещё большую роль играла непристойная слава Баркова при массовых изданиях его "казенных" произведений[106]. Замысел такого издания возник в конце 1850-х гг. у неизвестного почитателя творчества поэта. По не совсем ясным причинам он не был осуществлен, хотя подготовительная работа в значительной степени была проделана. В ЦГАЛИ сохранилась тетрадь большого формата в пестром красном переплете из картона; она открывается материалами к готовившемуся изданию книги Баркова[107]. На первом листе наклеен портрет поэта с гравюры Афанасьева, второй лист содержит титульное заглавие и оглавление: Вакханалический певец Иван Семенович Барков (с приложением его портрета) Барков 1. Ода на рождение государя императора Петра III…………………………. стр. 2. Лик (так!) Героев (драма), перев. с итальянского……………………….. стр. 3. Басни Федра, перев. с латинского …………………………………………. стр. 4. Сатира Горация "Тантал", перев. с латинского……………………………. стр. 5. Стихотворение (приложенное при издании Сатир Г<орация>) стр. Внизу — дата: "<Нрзб.>18.1858". Но работа над материалами продолжалась и после 1858 г. Далее в тетради следует очерк "Иван Семенович Барков" (л. 3-11, снабженный рядом примечаний, л. 12-16), после чего на л. 16-16об. помещен "Список напечатанных сочинений и переводов Баркова" (с указанием на отраженность изданий в каталогах Сопикова и Смирдина, со ссылкой на заметку С. Яковлева о "Мире героев" и с перечнем шести источников (словари и "Пантеон российских авторов" Карамзина), где упоминается Барков). После этого (на л. 17-45) находятся переписанные и даже частично отцензурованные[108] тексты произведений. Тут помещены "Ода" 1762 г., "Мир героев", две басни ("Лисица и виноградная кисть", "Волк и ягненок", последняя вместе с латинским текстом), жизнеописание Федра, жизнеописание Горация и сатира "Тантал" с примечаниями. Таким образом, книга по намеченному плану была составлена, но почему-то (из-за нехватки средств, из-за возникших цензурных препятствий?) не вышла. Между тем вступительный очерк представляет определенный интерес. В нем давались наиболее полные для своего времени биографические сведения о Баркове и характеристика его "вакханалических" произведений, были даже процитированы краткие выдержки из них (л. 5об.-6); автор также щедро высказывал свои соображения как о личности сочинителя, так и о его творчестве. Считаем нелишним подробно привести здесь эти материалы. Главным источником сведений о Баркове для неизвестного составителя послужили не словари Новикова, Евгения Болховитинова и заметка Карамзина, которые были тоже использованы, а некая рукопись, о которой он в сноске рассказал следующее: "Года 4 тому назад, будучи в Москве, я купил случайно на Смоленском рынке рукописную тетрадь в 4-у; на заглавном листе ея был выставлен 1775-й год; писана же она была, как мне теперь помнится, почерком екатерининского времени. Почти половину ея занимали стихотворения весьма неприличного содержания и принадлежащие, большею частию, как то было видно из подписей под ними, Баркову; за стихотворениями следовало что-то вроде записок; озаглавлены оне, как помню, были так: "Жизни моея путешествие, или Знакомства и дружества с некоими из великих мужей".   Затем следовало оглавление лиц, вошедших в эти записки. Самые записки, как помню, начинались Ададуровым (оне были разделены на главы; каждая глава заключала в себе одно какое-нибудь лицо, об котором автор и говорил сообразно тому, сколько знал; так что одна глава заключала в себе 1/2 стр., а другая — до 10). Не придавая тогда, по молодости, никакого значения этой рукописи, я выписал стихотворения Баркова из неё и все, что об нем было сказано в "записках", заинтересовавшее более или менее меня, конечно переиначив слог записок на свой лад, и уехал из Москвы, оставив рукопись валяться вместе с другими тетрадями и книгами в моем сундуке, стоявшем незапертым на чердаке. Возвратившись опять чрез два года в Москву, я, к сожалению моему, уже этой рукописи в сундуке не нашел; несмотря на все мои усиленные поиски, она исчезла. Куда она девалась, не знаю; очень легко, что человек или горничная употребили её для своих нужд. Это сведение о знакомстве Баркова с Ломоносовым[109] выписано мной, в числе других интересных подробностей о его жизни, оттуда". Несмотря на точное (вплоть до "сундука") воспроизведение классического условного приема "найденной рукописи", особых оснований сомневаться в правдивости этого рассказа нет, тем более что восходящие к этому источнику сведения, используемые в тексте очерка, являются верными. Утраченная тетрадь, вероятно, была заполнена человеком, близким к Академии наук, о чем свидетельствует круг знакомств и осведомленность её старого хозяина, отраженные в приложенном к стихам словаре "великих мужей". Эти материалы были использованы составителем невышедшей книги в биографической части вступительного очерка. Как и все, писавшие о Баркове, он не мог игнорировать "много устных анекдотов", однако наряду с ними чуть ли не впервые ссылался на документы времен учебы и службы поэта, привел текст постановления о его увольнении из Академии в 1766 г. (л. 9об).. В этом же очерке содержался и пассаж о непристойных произведениях Баркова: "Вакханалические стихотворения Баркова преимущественно состоят из насмешек и пародий на сочинения Сумарокова и <…> Василия Кирилловича Тредьяковского. Все эти стихотворения до высшей степени циничны; несмотря на то, однако ж, местами в них видны проблески истинного таланта; большую известность из гих приобрела трагедия в 5 действиях "Милыя желанья, или Красна Смерть на…". Здесь на сцену выводятся некоторые из членов человеческого тела, представляющие из себя, каждый, как бы отдельную личность… Чтоб дать понятие о размере, каким написана вся трагедия, приводим из неё следующие два стиха: О, вы пространные <муде>, Которых и в подсолнечной не сыщется нигде![110] К молодым произведениям Баркова принадлежит следующее оригинальное, хотя и не лишенное опять-таки циничности — без неё он уже не мог обойтись: она была для него конек! — двустишие, посвященное какой-то кухарке Агафье: Надгробной просишь ты, любезная Агафья: Ляг! мертвой притворись! — я буду эпитафья!" Завершая очерк, неизвестный автор решительно высказался за необходимость издать в России непристойные произведения Баркова: "Заканчивая Наш краткий очерк, так небогатый — сознаемся — подробностями жизни этого замечательного человека, Мы считаем должным сказать, что Нам кажется совершенно непонятным то предубеждение, какое у Нас, в России, существует против вакханалических сочинений Баркова. — Отчего их не печатают?.. Кому оне могут — если бы были напечатаны— принести хоть какой-нибудь вред?.. Сочинения вакханалические Баркова могут только подействовать на человека, у которого вкус уже весьма и весьма развращен; а такой человек и без сочинений Баркова найдет себе всегда много пищи. Что же касается того, что в них часто встречаются названия неприличные, как их принято называть, то на это можно ответить: отчего же у Нас считается приличным упоминать о голове, о ногах, о руках, а о других членах человеческого тела, не менее их благородных — не менее их служащих на пользу каждого человека, — считается неприличным?.. Пора бы бросить эти глупые предрассудки — пора бы расстаться со всем старым!.. Новое Нас дожидается, старое просится на покой — и скоро ли Мы не будем заставлять дожидаться одного, а другое не уволим?.. Или лучше — чем все вперед да вперед— повернуться назад и шашком, по пословице "тише едешь, дальше будешь", доплестись по дедовской дорожке к до-петровскому времени?.. Если же для кого сочинения Баркова уж так невыносимы по своей непристойности, что он не может не только их читать, но далее и видеть, то — если бы оне были напечатаны — и не покупай их: вольному воля… а если, проходя мимо книжного магазина, случилось бы увидать их в выставке такому господину, то потрудитесь, М. Г., только голову в сторону отвернуть — труд, я полагаю, небольшой!.. А между тем сочинения вакханалические Баркова, переходя в рукописях из рук в руки, все более затериваются, и Мы лишаемся, все более, фактов для оценки этого, опять повторяю, замечательного человека, который имел истинный талант, но погубил его, избрав ложную дорогу в жизни!.. Бог знает ещё, что заставило Баркова сделаться горькой Пьяницею и развратником — может быть, та же судьба, облеченная в какого-нибудь золоченого истукана, преследовала его, мучая по своей прихоти, — и попивал он, несчастная жертва людской глупости, шел в кобак и там за чашей зелена вина в объятиях падшей Женщины, не менее, может быть, его несчастной, забывал свое горе… И вот ему, отуманенному винными парами, грезилась иная, славная, привольная жизнь… грезилось ему, что он властелин всего мира, все поклоняется пред ним… кругом его несметные богатства… а падшая Женщина обращалась в первую красавицу— она ласкает его, и сколько неги, святости в ея ласках — и все ему завидуют… но просыпался — и та же опять невеселая действительность окружала его… вместо красавицы пред ним была отвратительная пародия на Женщину, которую сами же люди довели до этого скотского состояния… Разочарование было огромное… И в это-то время, может быть, назло действительности-разочаровательницы, он брал перо и писал хвалебную оду всему его окружающему…" Может быть в несколько упрощенном виде, но эти рассуждения верно отразили те новые социальные и отчасти нравственные представления, которые складывались у русской "прогрессистской" Интеллигенции 1860-х гг. Характерно сопоставил интерес к "развратному" с принципами разночинского мировоззрения Ф. Н. Глинка; 26 декабря 1862 г. он писал М. П. Погодину из Твери: "Тревога ходит по земле; да коли б одна тревога, а то разврат, и самый гнусный, гуляет по улицам. Читали ль Вы петербургскую клубничку? — Хуже барковщины! — И это ещё ничего перед развратом мысленным! Вот один проповедует, что внутренность свиньи одинакова с внутренностью человека; значит: человек — свинья! — Другой пошел ещё далее: лягушка, говорит, есть тот же   человек, только недозрелый. Надменный нигилизмом век, Кому святое все игрушка, — Твердит, что человек лягушка И что лягушка — человек!!! — А ведь семинаристы и гимназисты так и ловят налету эти учения: у них это все "прогресс"!"[111] Восприятие барковской традиции в кругах русской разночинной Интеллигенции середины XIX в. — особая тема[112]; для Нас важно отметить наметившееся стремление к "реабилитации" Баркова, причем не с точки зрения "искусства", а главным образом как близкий разночинцам социальный тип, "униженный и оскорбленный XVIII в.", своеобразный Раскольников-литератор прошлого столетия. Этот образ (не имеющий ничего общего с действительностью) будет подхвачен и "углублен" уже в середине Нашего века (см. в статье Андрея Зорина в наст, издании). Эта же тенденция сказалась и в статье при отдельном издании Баркова, причем её положения во многом созвучны рассмотренному неизданному очерку. Подготовленная неизвестным книга избранных текстов "приличного" Баркова не была издана, но в 1872 г. появился сборник "Сочинения и переводы И.С. Баркова. 1762-1764 гг. С биографическим очерком автора". Издан он был в Петербурге, в типографии В. С. Эттингера, и имел явно коммерческий расчет. Книге был предпослан очерк, представлявший собой попытку создать Биографию поэта на основе анекдотических преданий, не последнее место, о чем Мы уже говорили, занимала и рефлексия по поводу социально-психологического типа Баркова. Автор очерка выстраивает и хронологию творчества поэта (при этом "продлевая" его жизнь на целое десятилетие), эволюция которого рисуется как переход от "официальных" произведений к "барковщине". Приведем текст этого очерка, опустив пассаж с характеристикой Сумарокова. Едва ли найдется в истории Литературы пример такого полного падения, нравственного и литературного, какое представляет И.С. Барков, один из даровитейших современников Ломоносова. Ни Альфред де Мюссе, ни Эдгар По не могут идти в сравнение с ним. Его <не>напечатанные произведения ни сколько не похожи на произведения подобного рода от Марциала до маркиза де Мазада <т. е. Сада>. В них нет ни эротических, возбуждающих образов, ни закоренелой цинической безнравственности, занятой системами разврата и теориями сладострастия. В них нет ни художественных, ни философских претензий. Это просто кабацкое сквернословие, сплетенное в стихи: сквернословие для сквернословия. Это хвастовство цинизма своей грязью. Этим наиболее известен Барков. Но у него есть произведения первой молодости, произведения вовсе не такого характера. Из этих произведений Мы узнаем, что он обладал довольно большими литературными способностями. Ничего не было бы удивительного, если бы этот способный человек спился с кругу: у Нас и теперь гибнет много способных людей, а в прежние годы почти все, сколько-нибудь даровитые люди, как будто в силу какой-то тяжелой необходимости, бросались в этот омут и нередко погибали в нем, не сделавши того, что в силах были сделать. Костров и Аблесимов тоже спились, но не так низко, как Барков. Не заключает ли причина этого падения печального, трагического элемента? — Кто знает, может быть этот человек, с несомненным дарованием, искал себе дела по способностям, так же, как искали и не находили его много русских людей. Кто знает, может быть, делая переводы по заказу академии, искажая Несторову летопись по приказу немца-начальника, Барков томился жаждою другой деятельности. Жажда не была утолена. Разочарованный, убитый, он видит один исход: потопить тоску своего неудовлетворенного стремления в вине. Пьяница чувствует на себе презрение общества, понимает, что это общество само не заслуживает ничего кроме презрения. Он платит тою же монетою. — Вы презираете меня за то, что я грязен, говорит он, — посмотрите, я ещё грязнее, чем вы думаете, презирайте меня, сколько Душе угодно, я не боюсь вас. Погиб, так погиб. Он с болезненной злостью начинает сам преувеличивать свои недостатки, хвалится ими, в пику ходячим правилам общественной нравственности и приличий. Насколько верно это наше предположение — библиографические <!> сведения о Баркове ничего не отвечают Нам. Мы знаем только, что литературная деятельность его началась около 1762 года, и что он умер в 1778 году. Все его произведения, не носящие на себе того характера, представителем которого служит в Нашей Литературе он сам, были написаны им около 1762-63 годов. К этому времени относятся его переводы с латинского и итальянского и несколько оригинальных статей. Барковщину он начал писать уже позднее. Первоначальным мотивом этих произведений, по всей вероятности, было желание подтрунить над сумазбродным А.П. Сумароковым, над которым было в моде смеяться в то время. <…> Его трагические безделки есть довольно меткие пародии (перевороты, как тогда говорили) на ходульно-торжественные трагедии Сумарокова. В этих трагических безделках герои говорят такими же длинными возвышенными стихами, как у Сумарокова, о самых непристойных и низких предметах. Нечего и говорить, какое впечатление производили на самолюбивого и раздражительного Сумарокова эти безделки! Тогда водилось, что литератор прежде всего читал свое произведение в гостиной какого-нибудь знатного барина и, только перечитав свое произведение в нескольких домах, предавал его тиснению. Нередко случалось, что после чтения ужасающих сцен в трагедиях Сумарокова Барков вынимал из кармана свою безделку и, к великому скандалу российского Расина, тешил холостую компанию своей сквернословной пародией. Все эти пародии до сих пор ещё сохранились в рукописях многих полуграмотных любителей, заучивающих наизусть все произведения подобного рода, уже потому одному, что оне запрещенные. Кроме пародий у Баркова есть ещё множество стихотворений, пользующихся громадной известностью, каковы: "Подай-ка, Сенька, миску", "В задорной юности моей", "Жила девица Катерина" и проч.[113] Кроме того множество приапических стихотворений других авторов приписываются Баркову. Самые несообразные анегдоты рассказываются про него. Все они задевают одну черту характера: дерзкую, поражающую находчивость. О Смерти Баркова предание говорит, что он окончил жизнь самоубийством, оставив по себе записку: "Жил грешно и умер смешно". Один анегдот об нем, за достоверность которого можно сколько-нибудь ручаться, показывает, что он не чужд был стремлениям подшутить довольно дерзким образом. Раз ему академия поручила какой-то перевод, и при этом он получил довольно дорогой экземпляр того сочинения, которое следовало перевести. Спустя долгое время и после многих напоминаний, Барков все уверял, что книга переводится, и, наконец, когда к нему уже начали приставать довольно серьезно, он объяснил, что книга действительно переводится из кабака в кабак, что сначала он её заложил в одном месте, потом перевел в другое и постоянно озабочивается, чтобы она не залеживалась подолгу в одном месте, а переводилась повозможности чаще из одного питейного заведения в другое. Больше Мы ничего не знаем о Баркове В сборник были включены материалы из четырех отдельно изданных книг: "Житие князя Антиоха Дмитриевича Кантемира", предпосланное "Сатирам…" Кантемира, отредактированным Барковым, переводы драмы "Мир героев", сатир Горация, басен Федра, двустиший Дионисия Катона и составленное Барковым "Житие Федрово". Издание отрецензировал казанский библиограф П.П. Васильев, указавший на три не включенные в книгу работы Баркова: "Ода" Петру III (в конце XIX в. экземпляра этого издания не было в Публичной библиотеке в Петербурге, и оно оказалось недоступным даже С.А. Венгерову при составлении антологии "Русская поэзия"), "Летописец Несторов" и "Переводы с Латинского и Шведского языков". Вначале рецензент охарактеризовал сложившуюся литературную репутацию Баркова: "Иван Семенович Барков пользуется на Руси большею известностию как автор многих рукописных стихотворений, проникнутых крайним цинизмом и известных под названием барковщины. И несмотря на то, что со Смерти Баркова протекло без малого сто лет (он ум. в 1778 году)[114], его рукописные стихотворения и по настоящее время ходят в множестве списках (!), возбуждая сочувствие в неразвитой среде Нашего общества"[115]. Издание 1872 г. заметного общественного резонанса не вызвало. Большее значение имели публикации С.А. Венгерова: его статья о Баркове в "Критико-биографическом словаре", небольшая подборка переводов в "Русской поэзии"[116] и собрание разнообразных материалов о нем в 5-м выпуске той же антологии (СПб., 1895). Публикация Венгерова послужила основой для целого ряда стереотипных брошюр, рассчитанных на то, чтобы привлечь внимание покупателей скандально известным именем автора. Под заглавием "Сочинения Ивана Баркова. Писателя времен Екатерины II" в начале XX века у разных издателей вышли книжечки объемом в 12-16 страничек[117]. Здесь были перепечатаны статья Венгерова и тексты из 4-го выпуска "Русской поэзии" (две федровы басни и пять двустиший Дионисия Катона). Никакого самостоятельного значения данные издания не имели, лишь тиражируя статью Венгерова. Очерк Венгерова знаменателен тем, что в нем впервые в русской печати приведены довольно обширные рассуждения о непристойной Барковиане с апелляцией к конкретным рукописям, хотя и без каких бы то ни было цитат и пересказов. Но все же конкретный историко-литературный анализ подменен разговором о национальной нравственности русских, не к выгоде для них. Барков, по мысли ученого, явил собой "просто выражение низкой Культуры его времени" и одновременно "кульминационное выражение" характерной "невоспитанности русской". В 1920-1930-е гг., отталкиваясь от характеристики Венгерова, исследователи стремились наметить пути собственно литературоведческого изучения Баркова. Правда, конкретные штудии в основном уступали место декларациям, за разработку которых взялись лишь спустя десятилетия новые поколения ученых[118]. Что касается послереволюционных десятилетий, то тут следует отметить главу "Академический переводчик и срамной поэт Иван Барков" в книге Т. Грица, В. Тренина и М. Никитина "Словесность и коммерция" (М., 1929), где была предпринята попытка "концептуального" подхода к явлению Барковианы с опорой на теоретические положения русских формалистов (концепции литературного быта и литературной эволюции, пародирования как историко-литературного явления и т. п).. Иначе к изучению темы подошел известный пушкинист М.А. Цявловский в связи с исследованием поэмы ("баллады") Пушкина "Тень Баркова".   Выясняя её литературную традицию, Цявловский чуть ли не впервые извлек из рукописных сборников тексты Барковианы и подготовил их к печати в качестве иллюстраций и параллелей к "Тени Баркова". Однако законченное в 1935-1936 гг. исследование Цявловского, предназначавшееся для академического издания Пушкина, издано не было[119]. Интерес к Барковиане был и у другого выдающегося ученого, специалиста по русскому XVIII в., Г.А. Гуковского[120], которому, вероятно, принадлежит честь и первого публикатора в подцензурной печати подлинного барковианского (что не означает "барковского"!) текста. О публикаторских намерениях Гуковского некоторое представление дает его переписка с редакцией "Литературного наследства"[121]. Уже в первом письме к И.С. Зильберштейну, обсуждая возможности публикации материалов. XVIII — начала XIX в., Гуковский намечает две темы: "подпольной стиховой Литературы", включающей политическую и литературную сатиру, и второго комплекса, который "касается другого крыла подспудной поэзии — эротики, от Баркова до Лонгинова. В наст<оящее> время, как известно вероятно и Вам, М.А. Цявловский издает кое-что из Баркова и псевдо-Баркова. Конечно, такое издание, как, напр., Л. Наел., не может иметь дела с прямой порнографией; но хорошо было бы, вообще говоря, тем или иным способом ввести в научный оборот сведения о поэтах и поэзии, некогда игравших огромную роль в литературной жизни, а ныне вовсе неизвестных даже специалистам" (л. 1об.-2; письмо от 23/IX 1931 г)..   В следующем письме, от 1 октября, планы Гуковского уже конкретизировались: в числе материалов вольной поэзии он называет "непристойные стихи об Анне Ивановне" (л. 6). Именно они по тексту одного из сборников ИРЛИ были с пропусками ряда слов опубликованы в подборке "Подпольная поэзия 1770-1800-х годов", подготовленной Гуковским совместо с В. Н. Орловым[122]. Судя по ответам редакции, особого интереса барковианская тема у "Литературного наследства" не вызвала; однако Гуковский продолжал предлагать: "Можно бы дать ещё, напр., поэму полупохабную (без "слов" заборных) из псевдо-барковианского наследия" (29/1 1935 г., л. 151об).. Но редактор и тут охладил пыл исследователя, разъяснив, что "этой статьей или публикацией сборник должен открываться, следовательно, она должна быть в достаточной мере выигрышной. Псевдобарковская поэма явно сюда не подойдет…" (31/1 1935 г., л. 152). Судя по всему, подспудное изучение данной темы в литературоведении того времени велось, о чем свидетельствуют указания комментаторов на помощь их коллег в работе с рукописями "непристойных" текстов. Последующие случаи публикации (также с купюрами) текстов бар-ковианы в Советском Союзе связаны с изысканиями Г.П. Макогоненко. Ряд цитат был приведен в его статье "Враг парнаских уз", а в издание двухтомника "Поэты XVIII века" вошла "Ода кулашному бойцу"[123]. И лишь в последний год барковиана XVIII в. появилась на страницах "официальной" печати, но эта тема выходит за рамки Нашего краткого исторического обзора. Другое дело — русская "потаенная" и нелегальная зарубежная печать XIX-XX вв. В ней барковианские тексты были представлены давно, но из-за слабой изученности и доступности этого материала давать цельный обзор и тут преждевременно; остановимся лишь на нескольких эпизодах[124]. "Персональные" сборники стихов Баркова в нелегальной печати XIX в. Нам неизвестны, правда, в подробно разбиравшемся уже очерке из несостоявшегося издания "Вакханалический певец" имеется указание в скобках: "В Германии издана книжка, собственно кажется в Дрездене, некоторых вакханалических стихотворений Баркова"[125], но следов данного издания обнаружить не удалось. Под именем Баркова книги стали выходить за пределами России в XX в. Все это была, конечно, не подлинная барковиана, а более или менее поздние образцы Обсценной поэзии. Наиболее известный среди них — поэма "Лука Мудищев", напечатанная как сочинение Баркова в Париже в 1969 г., затем неоднократно переиздававшаяся (в том числе в Лондоне: "Флегон Пресс"). В том же лондонском издательстве в 1981 г. была опубликована небольшая поэмка "Пров Фомич", тоже приписанная Баркову и сопровожденная вступительной заметкой, составленной А. Флегоном по материалам статьи Г.П. Макогоненко; эта публикация была подписана "Г.П. Макогоненко, доктор филологических наук, профессор Ленинградского университета", хотя к изданию советский ученый имел отношение не большее, чем сам Барков. В Тель-Авиве издательство "Рассвет" начало серию "Памятники русской поэзии XVIII века" книгой "И.С. Барков. Утехи императрицы"[126].   Все перечисленные тексты написаны не менее, чем спустя столетие после Смерти "Баркова И. С", а скорее всего, все они (возможно, кроме "Луки") — поэтический продукт уже Нашего века. Ссылки на ряд неизвестных Нам изданий обычно таковы, что и не вызывают особого желания немедленно с ними ознакомиться. Например, в издающейся в Риге С. Князевым газете "Sex-Hit" заметка о Баркове, предваряющая публикацию приписанной ему "описательной поэмы" (жанровое обозначение наше. — Я. С). "Письмо к сестре", заканчивается библиографическим указанием: ""Сочинения и переводы" его изданы в Санкт-Петербурге в 1872 году под редакцией А.С. (!) Венгерова. Издание сильно искажено опущенными местами. Полное собрание непечатных произ<ведений?> без купюр и искажений вышло в Риге в 1932 году"[127]. Вероятно, именно из этого издания и черпается "барковское" наследие редактором газеты. В 1986 году в Японии был отпечатан сборник "Венок Венере. Русские нецензурные стихотворения", где собраны материалы любительских списков второй половины XIX в. (о типе этой продукции и её изготовителях кратко говорится в исследовании М.А. Цявловского). Открывается книга, естественно, подборкой "И.С. Баркова". Более удивительно, что первый текст на самом деле барковианский — "Ода Пизде" ("О! общая людей отрада…"). Такая "нечаянная удача" не является результатом специальных усилий редактора, а отражает структуру изготовлявшихся на продажу массовых сборников XIX в., в которых удержались и единичные произведения "Девичьей игрушки". Эта поздняя рукописная традиция совершенно не изучена, хотя предварительные наблюдения показывают, что состав текстов тут характеризуется большей устойчивостью, чем можно было бы предполагать, а следовательно, поддается типологизации. Изучение процесса селекции произведений, произвольности их атрибуций, текстуальных новаций и случаев произвольной контаминации различных сочинений может дать любопытный материал для анализа массового вкуса и законов бытования Литературы в этой специфической тематической области. Но выводы здесь преждевременны. Не была проведена и серьезная работа по изучению ранних (XVIII — начало XIX в). списков Барковианы. Указания типа "разные, многие рукописи", "один из многих списков" и т. п. использовались не только первыми авторами, писавшими о Баркове (Новиков, Евгений Болховитинов и др)., но и учеными на протяжении всего XIX в. Ссылки на конкретные сборники появляются уже тогда, когда хорошие ранние списки становятся редкостью. С.А. Венгеров зафиксировал две изученные им рукописи, попутно охарактеризовав общее положение дел: "В настоящее время <…> полные списки встречаются очень редко, и те, которые попадаются, писаны много лет тому назад, обыкновенно в начале нынешнего столетия. Гораздо чаще можно натолкнуться на отдельные пьесы, причем, однако же, следует отметить, что слава "барковщины" так велика, что Баркову сплошь да рядом приписываются вещи, которые совсем ему не принадлежат. Стоит только вспомнить, что Барков умер в средине прошлого столетия и уже по одному языку не трудно будет распознать, что значительная часть скабрезных стишков, попадающих в секретные тетрадки с его именем, им и писаны не могли быть. В Нашем распоряжении были два чрезвычайно полных списка. Один из Публичной библиотеки — в 1814 г. принесенный ей в дар библиотекарем Поповым. Заглавие его "Девическая игрушка, или Собрание сочинений г. Баркова". Другой список относится к 1802 году"[128]. Список Публичной библиотеки помещен и в "Библиографии" упоминавшейся коллективной книги "Словесность и коммерция" (М., 1929). В дальнейшем в научных исследованиях и изданиях находим отсылки к следующим рукописям: из собрания Модзалевских, из библиотеки Института книги, документа и письма (в настоящее время находится в ИРЛИ: особое хранение, оп. 2, № 4) и ИРЛИ[129]. Г.П. Макогоненко и А.А. Морозов пользовались одним и тем же сборником ИРЛИ[130]. Привлекался исследователями и сборник, хранящийся в библиотеке Казанского университета[131]. В самое последнее время стали появляться публикации, основанные на учете нескольких рукописных источников, но настоящей систематизации рукописного свода Барковианы произведено не было.   Между тем это начальный необходимый этап изучения Барковианы как явления Литературы и Культуры своего времени; без этой работы любые исследования будут покоиться на весьма шатких исходных основаниях. Как совершенно справедливо указал В.П. Степанов, конкретизация выдвинутых научных гипотез в настоящее время "наталкивается на полную неизученность Барковианы в типологическом, историко-культурном и собственно историко-литературном отношении (круг авторов, их литературная позиция, атрибуции, связь с сатирической традицией и т. п)."[132].   Поэтому к настоящему изданию Мы сочли необходимым приложить краткое и предварительное описание основных изученных Нами списков ранней Барковианы, чтобы оно могло послужить исходной точкой для более полного и детального исследования данной рукописной традиции[133]. Оглавление   www.pseudology.org