Россия и Запад Советская Россия и Запад в 20-е годы В октябре 1917  произошла полная смена политической элиты, изменение социально-классовой структуры общества, целей деятельности и структуры государства, в определенной степени изменились взаимоотношения политической надстройки и народа. Все это повлекло перемены и в восприятии внешнего мира, смену господствующих установок в отношении его. Представления о внешнем мире, как известно, складываются на основе нескольких информационных блоков1.   Один из них - "историософский" - предполагает наличие сведений об истории и культуре того или иного государства. Здесь возможности для самостоятельного получения и освоения достаточно [докажите!] объективной информации сохранялись. Классическая культура Запада не только не запрещалась, но даже, хотя и с существенными изъятиями, активно пропагандировалась; сохранялись музеи, библиотеки, использовалась литература, вышедшая до революции и в первые послереволюционные годы.   Фрагментарность массовых представлений об истории, политических традициях, миропонимании, свойственном иным культурам, в какой-то степени компенсировала художественная литература. Второй важнейший блок - "политико-информационный" - составляют сведения о политической, социальной, культурной современной жизни других стран. Именно эти сведения должны были играть определяющую роль в создании адекватной картины современного мира.   Однако оба основных канала получения информации, относящейся к данному блоку, а именно система образования и средства массовой коммуникации, находились под жестким политико-идеологическим контролем. Альтернативных каналов получения информации почти не существовало. Лишь незначительная часть "политически благонадежных" советских граждан могла выезжать за рубеж, причем как правило речь шла о служебных командировках.   Частные поездки были строго ограничены; так, например, для членов ВКП(б) требовалось получить последовательно разрешение партийной ячейки, затем уездного или районного комитета, губернского комитета и в качестве окончательной инстанции - одного из 122 крупнейших обкомов, ЦК компартии союзной республики или ЦК ВКП(б)2.   Сейчас принято говорить о трех основных стратах, по-разному воспринимающих внешнеполитическую информацию   Это - политическая и интеллектуальная элиты и массы3. Деление основано на двух критериях - уровне доступа к информации, зависящем как от возможности, так и желания получать ее, и способности данной страты влиять на формирование внешнеполитических представлений в обществе в целом. При всей условности этого деления его можно принять за основу, хотя и с одной существенной оговоркой. Если политическую и интеллектуальную элиты выделить не так уж трудно - здесь критерием служит роль представителей этих страт в процессе принятия решений, и они отличаются определенной степенью гомогенности, то "массы" распадаются на множество самых различных социальных групп и слоев.   По отношению к внешнеполитической информации, однако, можно выделить лишь одну группу - ту часть общества, которая проявляет в той или иной форме политическую активность4. Эту неустойчивую, с размытыми границами страту можно условно определить как "общественность". В нее входят люди, не принадлежащие ни к политической, ни к интеллектуальной элитам, которые в силу различных обстоятельств имеют как определенные возможности доступа к внешнеполитической информации и стремление их использовать, так и некоторое влияние на формирование общественного мнения.   Это - низовые функционеры политических партий и движений (в СССР - низший слой функционеров ВКП(б), общественных организаций, профсоюзов, часть интеллигенции, из которой формировались кадры пропагандистов, и т.д. Разные социальные группы, помимо прочего, различаются уровнем мифологизации своих представлений о внешнем мире. Как правило, политическая, и в еще большей степени интеллектуальная элиты в целом отличаются рациональным подходом, в то время как "общественность" и массы в основном используют готовые стереотипы.   В советском обществе, однако, картина была несколько иной. Уровень мифологизации был высок во всех стратах, в частности и в политическом руководстве. Люди, пришедшие к власти в 1917 г., были выходцами из различных слоев общества, в том числе из тех, которые обычно не участвуют в формировании политической элиты. Они принесли с собой устоявшиеся представления и стереотипы, характерные для этих слоев, сохраняя при этом старые связи и контакты, испытывая определенное влияние привычной социальной среды.   2   Верхушку новой элиты составили профессиональные революционеры, которых, при всех личных различиях, объединял далекий от нормального жизненный опыт - тюрьмы, ссылки, подполье, эмиграция. Участие в революционном движении, требовавшее многим пожертвовать, вырабатывало определенный тип мышления. Еще Н.А. Бердяев подчеркивал, что истинным революционером может считаться тот, "кто в каждом совершаемом им акте относит его к целому, ко всему обществу, подчиняет его центральной и целостной идее"5.   И далее: для коммуниста "мир резко разделяется на два противоположных лагеря - Ормузда и Аримана, царство света и царство тьмы без всяких оттенков. Это почти манихейский дуализм, который при этом обыкновенно пользуется монистической доктриной"6. У той части большевистской элиты, которая прошла эмиграцию, представления о Западе были достаточно [докажите!] разносторонними и адекватными, хотя и у них существовала определенная аберрация восприятия, связанная с наличием "центральной идеи" - идеи революции, часто заставлявшей принимать желаемое за действительное.   Но в 1930-х гг. именно эта часть большевиков оказалась вытесненной из высших эшелонов партии. Старые большевики как таковые еще могли занимать те или иные высокие посты (например,  Молотов). Но бывших политэмигрантов не было ни в Политбюро, ни на ключевых постах в правительстве. Единственным и вполне объяснимым исключением был Литвинов. Более того, в декабре 1931  в беседе с немецким писателем Людвигом Сталин (сделав, правда, исключение для Ленина) заявил, что большевики, не уезжавшие в эмиграцию, "конечно, имели возможность принести больше пользы для революции, чем находившиеся за границей эмигранты", и добавил, что из 70 членов ЦК не более трех-четырех жили в эмиграции. Впрочем, по его мнению, "пребывание за границей вовсе не имеет решающего значения для изучения европейской экономики, техники, кадров рабочего движения, литературы всякого рода..."7   Подготавливая социалистическую революцию в России, большевики меньше всего думали о месте новой России в системе международных отношений. Это объяснялось их установкой на неизбежность распространения революции на другие, более развитые в промышленном отношении, страны. Свою задачу они видели в придании русской революции такого размаха, который создал бы наилучшие условия для ожидаемой мировой революции8. Будущую внешнюю политику они формулировали так: "В союзе с революционерами передовых стран и со всеми угнетенными народами против всяких и всех империалистов"9.   И с этой точки зрения, кстати, Германия, с которой Россия находилась в тот момент в состоянии войны, была большевикам ближе и предпочтительнее, чем союзная Англия, поскольку в отличие от более-менее благополучной, приближавшейся к победе Англии, в проигрывавшей войну Германии общественная обстановка была более взрывоопасной. "В Германии уже кипит настроение пролетарской массы"10, - писал Ленин.   Понятия "международные отношения", "внешняя политика" воспринимались как часть старого мира, который должен был уйти в небытие   Ожидалось (по выражению Ленина) скорое появление "новых, высших форм человеческого общежития"11. Приход к власти и необходимость решения практических, в том числе и внешнеполитических, задач не изменили менталитета российских большевиков, особенно в области международных отношений. Наоборот, теперь их грандиозные теоретические идеи получали шанс на практическую реализацию. Не имея детальных представлений о месте нового государства в системе международных отношений, они теперь на практике ставили перед собой международную задачу такой величины, на которую не решилось бы ни одна политическая сила с самой разработанной теоретической программой - новое государство создавалось как пример для рабочих и сознательных крестьян всех стран и как государство рабочих и крестьян всего мира.   Сразу после июльского кризиса 1917  Ленин сформулировал свое видение общества следуюшим образом: "Весь мир делится на два лагеря: "мы", трудящиеся, и "они", эксплуататоры"12. После победы революции эта полемическая формула превращалась в идеологическое обоснование нового общества, которое должно было быть создано. В условиях жестокой борьбы за власть и выживание, которая проходила на фоне тяжелейшей войны, приучившей людей к бескомпромисности и насилию, не было возможности и времени расцвечивать эту черно-белую картину цветными полутонами. Понятие "мы"-трудящиеся стало трансформироваться в понятие "мы" - государство рабочих и крестьян".   ХХ век, начавшийся первой мировой войной, к этому моменту уже приучил мировое общественное сознание к контрастному восприятию мира по принципу "свой-чужой", "союзник-враг". Но союзником победившего в своей стране пролетариата мог стать, по убеждениям большевиков, только пролетариат, добившийся победы в других странах. И, таким образом, понятие "они-эксплуататоры" в сложившихся условиях начинало трансформироваться в понятие "они - государства буржуазии", то есть весь остальной мир. Ярким примером того, как большевики понимали задачи внешней политики нового государства в тот момент стало "дело Локкарта".   2   Оно ясно показало, как идеологический тезис "мы-они" влиял на внешнеполитические шаги правительства большевиков. В 1918  в помещениях английских миссий в Петрограде и в Москве были произведены обыски и аресты британцев во главе с Р.Б. Локкартом. Им было предъявлено обвинение в подготовке заговора с целью "свержения Рабоче-Крестьян-ской власти" и нанесения "смертельного удара не только русской, но и международной социалистической революции"13.   Для большевиков это дело было не столько внешнеполитической акцией, сколько аргументом в конфликте, который становился основным конфликтом текущего века. Они этого и не скрывали. Представитель ВЧК Я.Х. Петерс, оправдывая свои действия, пояснял в печати, что из-за "условности буржуазного международного права пролетарская революция, наиболее ярко и ценно отраженная в Советской России, была бессильна бороться" с международным империализмом.   А свою задачу Петерс, как и все большевистское руководство в тот момент, видел прежде всего в том, чтобы возглавить эту борьбу и "во что бы то ни стало добыть для населения России и международного пролетариата материал, характеризующий приемы и способы, которыми не гнушаются" союзные и прочие буржуазные правительства в своем неприятии новой власти и нового общества14.   Таким образом, с "делом Локкарта" тезис "мы-они" вышел на международную арену. Постепенно он занял там прочное место и подмял под себя все остальные типы международных конфликтов и противоречий, нанеся неизгладимый отпечаток на общественное сознание. Однако надежды большевиков на расширение социалистической революции не оправдывались. Революция 1918  в Германии потерпела поражение. Советская власть, установленная в Венгрии, Литве, Латвии, Эстонии в 1918-1919 гг. не удержалась. "Советизация" Польши в ходе польско-советской войны 1920-1921 годов не удалась.   И все же надежды на мировую революцию продолжали существовать   Один из сценариев "мировой революции" был развернут в тезисах доклада  Зиновьева на пленуме ЦК РКП(б) 22 сентября 1923 г., в которых, в частности, говорилось о перспективах советизации Германии15. В это время большевистское руководство последовательно готовило партию к быстрой победе коммунистов в Германии.   26 сентября всем губкомам рассылается закрытое письмо ЦК о "близости и неизбежности германской революции," завершающееся словами: "только победа германской революции приблизит коммунизм"16.   18 октября следует новое послание "Германия накануне великих боев. В нем говорится о частых нападениях на советско-польской границе, убийствах мирных граждан и пограничников, далее следует прозрачный намек: "Не оставляет сомнения, что республика наша будет втянута в войну против своей воли. Объединение Советской Германии с СССР будет последним ударом по капитализму и неизбежно приведет скоро к рабоче-крестьян-ской революции в других странах Европы и всего мира"17.   Но, одновременно с этим, с начала 20-х гг. в среде советского руководства начинает формулироваться идея о необходимости сосуществовании в течение длительного времени государства рабочих и крестьян и буржуазных стран, то есть о создании послевоенной системы международных отношений с участием Советской России. Решение зтой проблемы началось с осуществления двусторонних контактов между советским государством и рядом капиталистических стран, прежде всего с правительством Великобритании, занимавшей в то время ведущие позиции на международной арене.   2   Переговоры между Советской Россией и Великобританией начались в первой половине 1920  после того, как VII съезд Советов принял резолюцию о необходимости нормализации отношений с капиталистическими государствами, а Верховный совет Антанты принял решение о снятии блокады с Советского государства и расширении контактов с ним. Эти переговоры были заявлены как торговые, хотя обе стороны связывали с ними решение целого комплекса экономических и политических проблем18.   К сожалению, не было достигнуто какого-либо действенного компромисса, способного оказать влияние на развитие экономики, политики или общественного сознания. Наоборот, во взаимном восприятии обеих стран к этому моменту окончательно сформировалось то видение друг друга в черно-белых красках, которое сохранится и в последующие годы.   В 1918  на заседаниях британского кабинета министров еще могло прозвучать (во всяком случае со стороны тех, кто знал Россию и интересовался ей), что большевики - это просто люди, которые стремятся заключить сепаратный мир с Германией (а не классовые враги)19. К началу 20-х гг. подобные оценки становятся невозможными. А советское руководство лишний раз получает возможность подтвердить свои давние утверждения о том, что капиталистическое окружение не может не быть враждебным к государству рабочих и крестьян, и, как писал Чичерин в одном из своих писем, делает "из этого необходимые выводы"20.   Подобный стиль взаимоотношений советского государства с западными странами накладывал соответствующий отпечаток на международную ситуацию в целом. Именно поэтому с большим трудом достигнутое англо-советское торговое соглашение с момента своего подписания в 1921  столкнулось с серьезными трудностями при его практической реализации и не принесло того результата, которого от него ожидали. К сожалению, подобный ход развития получил свое продолжение и на международных конференциях первой половины 20-х гг., и прежде всего на Генуэзской конференции в апреле 1922    3   Генуэзская конференция имела совершенно особое значение с точки зрения создания системы международных отношений с участием Советской России. На нее возлагали большие надежды. Советский представитель в Лондоне Клышко, в частности, писал в одном из своих писем Чичерину, что английская сторона вообще рассматривает готовящуюся конференцию в Генуе как вторую Парижскую конференцию21, то есть конференцию, которая подвела итоги Первой мировой войны и в результате которой была создана послевоенная система международных отношений.   В нашей литературе Генуэзская конференция всегда рассматривалась как успех советской дипломатии. Но с точки зрения создания послевоенной системы международных отношений итоги этой конференции, к сожалению, надо рассматривать как провал. Тот шанс, который мог бы направить развитие событий в XX в. совершенно в иное русло, не был использован ни капиталистическими странами, ни советским государством. Причины неудачи Генуэзской конференции, как и последовавших за ней Гаагской и Лозаннской конференций 1922-1923 гг., связаны с тем, что советское руководство по-прежнему рассматривало свои контакты с внешним миром как вынужденный тактический ход в ожидании мировой революции.   Как писал В.Чичерин одному из советских представителей за рубежом летом 1921 г., "при нынешнем общем положении, при борьбе Советской Республики с капиталистическим окружением верховным принципом является самосохранение Советской Республики как цитадели революции. Ради этого верховного принципа приходится идти на договоры с буржуазными государствами, в которых наши принципы не осуществляются... Мы руководствуемся... интересами мировой революции"22.   Новое поколение политических лидеров, выдвинувшееся в годы гражданской войны, уже в начале своей карьеры приобрело "устойчивый конфронтационный стереотип массовой психологии, не подвергавший сомнению факт военной угрозы стране, а потому - необходимости военной организации и дисциплины во всех социальных структурах"23.   Можно привести этому множество примеров   В 1921 Тухачевский писал Ленину о так называемой "милиционной системе" и делал вывод: "нам никакого дела нет до того, какая армия выгоднее в мирное время, так как такого времени у нас не будет". Сходные настроения были распространены и позднее. Например, Ворошилов в конце 20-х годов постоянно подчеркивал, что "война снова надвигается на Европу, надвигается на весь мир"24, предотвратить войну "возможно лишь победой мирового пролетариата... Наша задача заключается в том, чтобы оттянуть этот момент нападения на возможно долгий срок"25.   Уже в этот период развития страны можно проследить рост ксенофобии, ставшей на несколько десятилетий сущностной характеристикой советской политической культуры. Для этого поколения советской политической элиты не было свойственно стремление к всемирным масштабам; напротив, они предпочитали концентрироваться на конкретных, сиюминутных проблемах. В качестве примера можно привести отрывок из письма В.Чичерина Сталину в июне 1929 г.: "Афганские посланники много лет настойчиво доказывали, что Аманулла не удержится без надежных частей, для которых нужны наши субсидии. А политбюро - глухая стена. Мало того, когда речь шла об одном только шоссе, т. Калинин заявил, что надо сначала провести шоссе в Московской губернии. Мировой стык между СССР и британской империей казался ему менее важным, чем Коломна и Бронницы. Вот национальная ограниченность. Проморгали, проморгали. А какой козырь давала в руки история!"26   У этого поколения лидеров общие представления о внешнем мире сводились к нескольким марксистским формулам и общим стереотипам. Тот же Чичерин так характеризовал их: "Буддийские деревянные мельницы молитв, то есть механически пережевывающие заученные мнимореволюционные формулы товарищи..."27 Но и это поколение в значительной мере было вытеснено в ходе репрессий 1930-х гг.   Сменившие их "выдвиженцы" совсем уже не были обременены ни теоретическими знаниями, ни общим образованием, ни представлениями о реальном мире   Существенную роль играло то, что подавляющее большинство лиц, входивших в политическую элиту 1920-30-х гг., в том числе и в состав высшего политического руководства, не владело иностранными языками и, следовательно, не могло использовать иностранную прессу или сообщения радио. В 20-е гг., впрочем, эти источники в какой-то степени заменяла эмигрантская пресса, издающаяся на русском языке.   Однако с середины 1920-х гг. круг людей, имевших доступ к подобного рода информации резко сокращается. Например, если в 1922-23  чтение "контрреволюционной литературы" разрешалось всем сотрудникам Правды, то в 1924-25  для этого требовалось уже специальное разрешение ответственного секретаря редакции  Ульяновой28.   В 1926  информационный отдел ОГПУ направил письмо за подписью заместителя председателя ОГПУ  Ягоды на имя секретаря ЦК Молотова, в котором приводились следующие данные. Только через НКИД в СССР выписывалось 1,134 экземпляра эмигрантской прессы. Например, "Социалистический вестник" выписывали 240-300 ведомств и лиц. К тому же большинство командированных за границу также покупали его (по сведениям ОГПУ - до 500 экз.) В письме утверждалось, что ряд заграничных белоэмигрантских изданий вообще существовал только благодаря их распространению в СССР по завышенным расценкам. Предлагалось издать секретный циркуляр с запрещением членам партии покупать эти издания, создать комиссию для установления порядка ознакомления с ними, а количество выписываемой в СССР эмигрантской прессы сократить до 25 экз.29   Вскоре, в январе 1927 г., подписка на белоэмигрантскую прессу была запрещена30. До этого момента официально эмигрантскую прессу могли выписывать любые организации и лица. На практике, однако, когда информационный отдел ЦК ВКП(б) в связи с запрещением подписки запросил списки подписчиков, которые уже успели оформить ее в конце 1926 г., в ответах с мест подчеркивалось, что подписывались на эти издания лишь партийные комитеты, начиная с районных31.   Вместо эмигрантских изданий в крупнейшие парткомы было решено рассылать специальные обзоры, подготовленные информационным отделом ЦК, причем количество парткомов, имеющих право на их получение, постоянно сокращалось. Так, заместитель заведующего информационным отделом ЦК в октябре 1929  в докладной записке на имя секретаря ЦК Кагановича перечислял 36 парткомов и 4 другие организации (в том числе ОГПУ), которые просили присылать им обзоры эмигрантской прессы. Составитель записки, однако, рекомендовал рассылать обзор лишь в 16 парткомов и 3 организации; затем кто-то (возможно, сам Каганович, или один из его помощников) карандашом вычеркнул из списка 5 парткомов и 2 организации. Таким образом количество адресатов сократилось с 40 до 12.32   Постепенно подобные обзоры и сводки "для служебного пользования" стали получать все большее распространение, однако их содержание зачастую мало чем отличалось от материалов, публикуемых официальной советской прессой. В 1927  по поводу содержания пробных обзоров были получены любопытные отзывы важнейших должностных лиц и организаций. Если в отзыве ОГПУ, подписанном Ягодой, говорилось о желательности использования лишь статей, имеющих политическое значение, и предлагалось не включать в обзоры любые "сообщения сенсационного характера" как "совершенно не отвечающие действительности", то нарком финансов Брюханов, напротив, полагал, что есть смысл публиковать наиболее характерные "хроникерские и хронические выдумки" о событиях в СССР, так как "в них подчас удачнее всего отражаются чаяния и вожделения белой эмиграции". Своеобразную точку в этой минидискуссии поставил заведующий отделом печати ЦК  Гусев, решительно указавший: "Белогвардейское вранье не помещать"33.   Нет необходимости пояснять, что в разряд "белогвардейского вранья" можно было отнести любую информацию, противоречащую официальной   Обычно именно интеллектуальная элита вырабатывает основные представления о внешнем мире, которые затем воспринимаются, адаптируются и используются политической элитой. В советской истории, однако, происходил скорее обратный процесс - интеллектуалы вынуждены были перенимать представления и установки политического руководства, причем часто - под сильным нажимом. Вместе с тем часть интеллектуальной элиты, получившая образование до революции, в течение длительного времени сохраняла старые, достаточно [докажите!] адекватные представления о мире.   Конечно, в годы революции и гражданской войны резко сократилось поступление новой информации о жизни Запада. И даже частичное, неполное возобновление привычных контактов в начале 1920-х гг. приветствовалось представителями интеллигенции.  Чуковский в марте 1921  писал в своем дневнике: «...Сегодня все утро читал Нью-Йоркскую "Nation" и Лондонское "Nation & Athenaeum". Читал с упоением: какой культурный стиль - всемирная широта интересов... И главное: как сблизились все части мира: англичане пишут о французах, французы откликаются, вмешиваются греки - все нации туго сплетены, цивилизация становится широкой и единой. Как будто меня вытащили из лужи и окунули в океан". И далее: "Я вызвал духа, которого уже не могу вернуть в склянку. Я вдруг после огромного перерыва прочитал "Times" - и весь мир нахлынул на меня"34.   И личный опыт, и привычка к рациональному осмыслению информации, и любые возможности для получения информации, что называется, из первых рук, вели к тому, что официальная пропаганда оказывала относительно незначительное влияние на эту социальную группу, особенно в 20-е гг., когда сохранялась, хотя и очень относительная, открытость советского общества. Академик Павлов, например, в 1923 г., побывав в ряде стран Европы и США, писал: "Я не вижу того, что бы указывало на возможность мировой революции. Никаких признаков революции в крупнейших державах: Франции, Англии, Америке..."35   Новая власть относилась к интеллигенции, тем более дореволюционной, с откровенным недоверием   В июне 1922  Политбюро приняло постановление, где, в частности, говорилось: «...Установить, что ни один съезд или Всероссийское совещание спецов (врачей, агрономов, инженеров, адвокатов и проч.) не может созываться без соответствующего на то разрешения НКВД... Поручить ГПУ через аппарат Наркомвнудела произвести с 10.VI перерегистрацию всех обществ и союзов (научных, религиозных, академических и проч.) и не допускать открытия новых обществ и союзов без соответствующей регистрации ГПУ. Незарегистрированные общества и союзы объявить нелегальными и подлежащими немедленной ликвидации..."36   Особенно ужесточилась политика в отношении старой интеллигенции в конце 1920-х гг. Как заявил летом 1928  выступая на VI конгрессе Коминтерна Д.З. Мануильский, "сотрудничество коммунистов и "спецов" в условиях НЭП - всего лишь сотрудничество, которое бывает между всадником и лошадью"1937. Высшее руководство отдавало себе отчет в том, что необходима ускоренная подготовка кадров новых, советских специалистов. Одним из вариантов решения этой проблемы стала организация так называемых рабочих факультетов и коммунистических университетов.   В 1921  был открыт Институт красной профессуры, просуществовавший до начала 1930-х гг. В 1921  в ИКП было 105 слушателей, в 1931  - около тысячи. Они изучали три иностранных языка, латынь, читали новейшую литературу, но особое внимание уделялось работам основоположников марксизма. "ИКП скорее был похож на бюрократизированный марксистский кружок, чем на высшую школу",- замечает современный исследователь38.   Особенно сложно было подготовить кадры для дипломатической или любой другой работы, имеющей отношение к контактам с внешним миром. Как писал в секретариат ЦК в мае 1928  генеральный секретарь Профинтерна Лозовский, "Профинтерн ощущает недостаток в работниках, причем резервуар, из которого Профинтерн обычно черпал этих работников, крайне ограничен. Ответственные и технические работники Профинтерна подбирались под углом зрения знания языков, но языки обычно знали или товарищи, побывавшие заграницей, или те, которые по условиям своего воспитания могли научиться иностранным языкам. Оба эта резервуара иссякли... Существует предрассудок, что работать в международном профдвижении можно только лишь зная иностранные языки. Это неверно. Конечно знание языков облегчает работу, но можно работать и без знания иностранных языков. Нужно, главным образом, иметь голову, а язык - дело наживное"39.   Подобные взгляды на проблему подготовки кадров разделялись большинством советского руководства   Например, в июне 1930  секретариат ЦК утвердил положение об организации годичных курсов для подготовки руководящих работников Наркомата иностранных дел. При этом от кандидатов требовался партстаж не менее 10 лет, желательно - рабочее происхождение и опыт руководящей партийно-советской работы областного масштаба. Образование или знание иностранных языков в расчет вообще не принимались40.   Вместе с тем было бы явным упрощением жестко противопоставлять взгляды на внешний мир представителей "старой" и "новой" интеллигенции. Например, некоторые теоретические рассуждения слушателя Института красной профессуры И.И. Литвинова, сохранившиеся в его дневнике за 1922 г., перекликаются с выводами Павлова, основанными на личном опыте: "Образованные народы, привыкшие критически мыслить и сознавать ответственность за каждый свой поступок, стадному чувству не так подвержены... И революция для них поэтому, как и еще по многим причинам, теперь почти немыслима. То, что было возможно в России, в Западной Европе, особенно в Англии, и Америке невозможно. И этим объясняется отсутствие революции на Западе, несмотря на страшную войну и на значительные страдания масс"1941.   Трудно сказать, насколько подобные взгляды были характерны для "новой" интеллигенции, хотя, по свидетельству самого Литвинова, он "в последнее время не встретил почти ни одного коммуниста с мозгами, который не согласился бы со мною"42. И тот же Литвинов, впоследствии, в 1933  отказавшийся возвратиться из Англии в СССР, анализируя сообщения прессы, приходит к выводу: "Правительство РСФСР несомненно самое прочное в мире... Во Франции назревает большой конфликт... в Англии, даже в Англии, убит маршал Вильсон и в Ирландии - гражданская война. Как долго продержится Ллойд Джордж - неизвестно. В Соединенных Штатах грандиознейшие забастовки. В Польше кавардак... Самое прочное правительство в мире - это Советское"43.   Подобные представления, в целом достаточно [докажите!] близкие к истине, были широко распространены во всех слоях общества, постепенно превращаясь в стереотипы, которые тиражировались - в еще более упрощенной форме - массовой пропагандой и становились составной частью общественного сознания, взглядами "маленького" человека, рядового обывателя.   Основным источником получения внешнеполитической информации служили, конечно, газеты. Однако для крестьян, составлявших большинство населения, они далеко не всегда были доступны. Не говоря уже о том, что уровень грамотности был низким, газеты до мелких населенных пунктов нередко просто не доходили совсем или поступали с большим опозданием. Докладчики из городов также, как правило, выступали лишь в деревнях, где были сельсоветы. Крестьяне Костромской губ. в 1928  жаловались, что "не осведомлены о международном положении, не получаем целыми годами соответствующих докладов и разъяснений... Газеты приносятся в сельсовет, который обслуживает 12 селений в радиусе 134 пяти верст... Просим нашу центральную власть, не найдется ли возможность сделать распоряжение периодично разъяснять нам о международном положении"44.   В этих условиях информация о внешнем мире часто поступала из вторых рук, когда последние новости обсуждались во время поездок крестьян на рынок, разговоров с горожанами-отпускниками, демобилизованными красноармейцами, получавшими представление о международном положении на политзанятиях. Естественно, что в условиях, когда для многих крестьян внешний мир начинался не за границами страны, а за околицей деревни, информация часто искажалась, порождала массу слухов, осмысливалась с точки зрения уже имевшихся у крестьян представлений, включавших в себя и историческую память, и опыт предшествующих лет. Неудивительно, что Политуправление Красной Армиии постоянно подчеркивало, что новобранцы, большинство которых составляла деревенская молодежь, имели весьма смутное представление о последних международных событиях45.   Впрочем, постоянные усилия власти по организации пропаганды приносили свои плоды   Английский публицист, лейборист Ч.Р.Бэкстон, побывавший в 1920  в СССР, писал: «...[У хозяина] был еще сын Сергей, но он в то время сражался в далеком Архангельске с англичанами. Никто не интересовался, с кем он воюет, ибо давно уже все так спуталось, что никто ничего не понимал. Внешние события доходили до деревни в крайне извращенном виде, и во всем чувствовалась путаница"46.   Прошло два года, и немецкий журналист К.Росс вынес совсем иные впечатления: "Услышав, что я из Германии, крестьяне забросали меня вопросами... Моментально завязывается беседа о партиях в Германии, о Генуе, о договоре между Германией и Россией, о помощи Антанты... Восемь лет войны и революции сыграли свою роль. Крестьянин стал другим"47.   Интерес к международным событиям искусственно подогревался и стимулировался организованными кампаниями солидарности с трудящимися Запада и Востока, митингами протеста, на которых выносились резолюции, осуждавшие те или иные мероприятия империалистических правительств и т.д. Эффект "личного участия" достигался с помощью сбора средств для западных рабочих, причем целью подобного рода кампаний было еще и скрытое формирование представлений о тяжелой жизни западных рабочих по сравнению с условиями в советском государстве.   Например, летом 1920  в Монастырской волости Землянского уезда Воронежской губернии была проведена "Неделя поддержки шведских рабочих посредством агитации и добровольных пожертвований"48. Сбор средств шел в деревнях, имевших "бедственно-печальный вид"49. Следует отметить, что представления об уровне жизни населения зарубежных стран, действительно, были далеки от реальности. Жители крупных городов могли составить собственное мнение, встречая, хотя бы на улицах, членов различных иностранных делегаций, причем их вид приводил к сомнению: "Свои деньги отослали Англии, - пишет молодая москвичка в 1926 г., - которая, я больше, чем уверена, не нуждается в этом. Они приезжают сюда одеты, что НЭПманы, значит, есть чем питаться"50.   Крестьянские же представления формировались в основном с помощью газетных статей   Впрочем, они также часто противоречили официальной точке зрения о тяжелой доле трудящихся. В связи с укреплением международного положения СССР в середине 20-х гг. газеты большое внимание уделяли описанию передового хозяйства западных стран. Эти материалы создали у крестьян представление о совершенно ином уровне жизни по сравнению с Россией, когда в доме у любого американского крестьянина "чисто, есть пианино, скрипка, много употребляют мяса, эти крестьяне гораздо богаче наших буржуев"51. Рассказы о немыслимом для российского крестьянина богатстве, о "счастливых странах" вопреки замыслам авторов подобных публикаций, приводили не к желанию создать подобное хозяйство в России, а, скорее, стремление переехать.   Так, прочитав в газете Правда описание Дании, "группа сибирских крестьян, самая культурная и старательная в своем селе, решила незамедлительно переселиться в эту Данию, хотя бы с тем, чтобы жить там в батраках"52. Своеобразным отражением представлений населения о богатстве западных стран стало распространение убеждения, что этот уровень жизни формируется,помимо прочего и за счет российского крестьянства, изъятия у него хлеба для продажи за границу: "В Англии нашей рожью с сахаром откармливают скот"53.   В 20-е годы и пропаганда, и советское руководство подчеркивали необходимость использования иностранных специалистов. Так, нарком земледелия РСФСР Н.А. Кубяк в мае 1928  сообщил о том, что "сделали попытку нескольких американцев, работающих в крупных хозяйствах, пригласить и, может быть, вместе с тракторами их импортируем" и подчеркнул: "Что мы можем обойтись без них, это мы должны отбросить"54.   Рассуждения о необходимости использования иностранных специалистов для развития промышленности и передового сельского хозяйства в свою очередь породили настроения о готовности Запада оказать помощь СССР. По свидетельству  Заломова, побывавшего в деревне в начале 1925 г., "об иностранцах сложилось у некоторых самое нелепое представление как о благодетелях, которые спят и видят, как помочь русскому крестьянину, а советская власть не позволяет"55.   Если в деревнях в основном разговоры шли о материальном благополучии западных рабочих и крестьян, то горожане, читая газетные публикации, нередко приходили к выводу о том, что на Западе существовал более демократичный политический режим, чем в СССР. Среди высказываний московских безработных о международных делах осенью 1927  были зафиксированы утверждения, что в "демократических странах имеются разные политические партии, там свобода слова и печати, а у нас этого нет"56. В то же время постоянное подчеркивание классовых противоречий, противопоставление "безумной роскоши", духа наживы "расфранченной черни имериалистической цивилизации"57 тяжелому положению пролетариата не могло не создать впечатление о капиталистических странах как о мире, раздираемом внутренними противоречиями, стоящем на грани революции.   Пропаганда международной солидарности пролетариата, постоянная публикация материалов о революционных настроениях в Европе естественно приводили к переоценке революционного потенциала западного пролетариата, ожиданию скорой мировой революции и недоумению, почему не принимаются меры для ее ускорения. Документы свидетельствуют, что многие партячейки после прослушивания докладов об экономическом положении Европы выносили резолюции типа: "Принимая во внимание наличие кризиса и предпосылку к революции, просить Коминтерн объединить мировой пролетариат и скорее свергнуть мировую буржуазию"58.   Настроения, что СССР должен оказать военную помощь для ускорения мировой революции и послать Красную армию в Германию, Китай, Польшу и даже Англию, чтобы поддержать бастующих шахтеров, прослеживаются на протяжении всех 20-х гг. Тема пролетарской солидарности возникала постоянно; в газетах регулярно печатались резолюции митингов протеста по поводу репрессий в "странах капитала".   Наиболее действенной эта пропаганда оказывалась тогда, когда она носила персонифицированный характер   Например, публикация статей о Сакко и Ванцетти вызвала горячее сочувствие к ним. Очень характерно в этом смысле письмо служащего из Москвы, адресованное  Сталину: "Читая сегодня за 06 августа газету "Правда", я болен всем своим телом за судьбу наших братьев тт. Сакко и Ванцетти. Я хочу вас спросить: какое имеет право этот цивилизованный хам - не Фуллер59, а хуже - расправляться с нашими товарищами-братьями, за которых стоит весь мир... Неужели наши рабочие фабрик, заводов и разных предприятий Америки не заткнут грязной в нефти паклей рот буржуазии, невозможно же такое тиранство, совершенно незаслуженное и недоказанное со стороны цивилизованного государства как Америка... Я просто передаю вам свое человеческое чувство, а также хочу передать и чувство людей, с которыми я говорил о наглости Фуллера... Может быть, наши протесты напугают их. Правда, хотя мы их не видели, этих людей, но все-таки жалко... Я еще хочу сказать, неужели нельзя также рабочим, служащим Дедхемской тюрьмы освободить своих же братьев, сорвали бы крышу или запоры буржуазии, ведь они у них слабы"60.   В этом письме, как в зеркале, отразился основной набор внешнеполитических стереотипов того времени: о силе международной пролетарской солидарности, о глубоких противоречиях между буржуазией и пролетариатом и готовности западных рабочих к революции, о высоком "цивилизационном" уровне США. Косвенным доказательством веры населения в действенность рабочей взаимопомощи может служить попытка оказать давление на советское правительство, апеллируя к мировому пролетариату: "Тов. Молотов, если вы не примете меры, то мы, беднота, будем писать за границу письма, и пущай заграничный пролетариат читает, как нам здесь беднякам живется"61.   Интерес населения к международной обстановке резко повышался, когда в стране оживлялись "военные тревоги", например, в 1927  В январе проходила XV московская парткоференция, выступая на которой Бухарин подчеркнул враждебность стран Запада и заявил, что "у нас нет гарантий, что на нас не нападут. Борьба между нами и империалистами перешла в более высокую фазу, чем раньше"62. Еще более определенно высказался Ворошилов: "Мы не должны забывать, что находимся накануне войны, и что война эта далеко не игрушка"63.   Военные ожидания, спровоцированные этими выступлениями, выявили те проблемы, которые больше всего волновали население, и позволяют расширить представление о восприятии Запада в массовом сознании. Население страны в первую очередь интересовало, кто станет главным противником СССР в предстоящей войне, причины войны, сравнение боеспособности воюющих армий, позиция мирового пролетариата в войне.   В полном соответствии с официальной пропагандой того времени основным врагом СССР представлялась Англия: "Английское правительство в лице Чемберлена, Болдуина и Черчилля, как псы, сорвавшиеся с цепи, хотят задушить ход нашей социалистической революции"64, - заявлялось в одной из типичных резолюций. Это представление о роли Англии было достаточно [докажите!] традиционным, как до, так и после революции. Ленин еще в марте 1917  писал, что "злейшего врага хуже английских империалистов русская пролетарская революция не имеет"65.   Опыт первых лет Советской власти, особенно гражданской войны, а также переговоры начала 1920-х гг. окончательно убедили советское руководство в том, что Англия является их главным противником на международной арене. В мае 1923  были зафиксированы слухи о войне: "Говорят, как будто бы война с Англией уже началась и частично проводится мобилизация... Рабочая масса относится к этим слухам неуверенно, но выступление Англии на Совроссию ожидают и враждебно относятся к посягателям на советскую страну"66.   Особенно усилились антианглийские настроения в конце 20-хх гг.   В июле 1927  корреспондент английской "Дэйли Экспресс" сообщал из Москвы: "Русские официальные лица убеждены, что Великобритания не только двигает фигуры на международной шахматной доске, но что британская консервативная партия планирует и организует крушение России - не крушение коммунизма, а крушение России"67. Во введении к брошюре тех лет, посвященной внешней политике Германии, специально оговаривалось, что в ней "речь идет о позиции буржуазной Германии в конфликте между Советским Союзом и британским империализмом"68   В средствах массовой информации отрицательный образ Англии усиливался благодаря яркой эмоциональной окраске. Например, в "Правде" было опубликовано стихотворение А. Безыменского, точно отражавшее официальное представление об Англии:   Британия - поработитель мира! Британия! - вот наш зловещий враг Не та Британия, что в шахтах, на заводах На фабриках, полях, на верфях, кораблях   Придавленная тяжкою пятою Несет другим свой черный черствый труд И гложет уголь вместо хлеба Британия безмозглых королей   Британия в порфире и цилиндре Британия с железным пузом банков Британия дредноутов и пуль, Британия карминных губ и крови   Британия фокстротов и плетей Британия гнусавенькой молитвы На трупах казненных во имя короля Британия неистовых насилий   Британия мерзавцев и убийц Во фраках, с тросточкой, С крестом и лживым словом Она! Она! Она наш дикий враг"69   В то же время представление населения о потенциальном противнике не ограничивалось Великобританией и часто было достаточно [докажите!] расплывчатым: конкретная страна или не называлась совсем, или упоминались такие страны как Польша, Литва (в основном в западных районах СССР), страны, которым СССР не выплатил царские долги, или просто "западные империалисты", "капиталистический мир".   Характерно, что в перечне потенциальных противников практически никогда не встречалась Германия   Наоборот, Германия интересует как недавний противник Англии и, соответственно, вероятный союзник в грядущей войне. Часто задавались вопросы: "На какую сторону переходит Германия и намерена ли она через свою территорию пропускать войска? Результаты смотра красных фронтовиков в Германии? Есть ли тайный военный договор между СССР и Германией?"70   СССР, как правило, рассматривался в массовом сознании как объект нападения. Вслед за официальной пропагандой начало войны связывалось с враждебной позицией Запада, стремлением буржуазии уничтожить завоевания социалистической революции. С этой точки зрения Запад представал как враждебная сила, которая внимательно следит за развитием событий в СССР и готова воспользоваться первым удобным случаем для нападения. Например, в Смоленской губ. было зафиксировано мнение о том, что внутрипартийная борьба (с троцкистской оппозицией) наносит ущерб стране в первую очередь потому, что ослабляет ее боеготовность: "Спором внутри партии воспользуется международная буржуазия"71.   Существовала и другая точка зрения о причинах войны. Крестьянство пыталось объяснить возможное столкновение с точки зрения экономических интересов западных стран - необходимости вернуть царские долги. "Англия нападает на нас потому, что на ее долю выпадает большая часть царских долгов. Если бы мы уплатили, то они не напали бы на нас"72.   Это естественно. Война затрагивала хозяйственнные интересы населения, поэтому и объяснение пытались найти не в абстрактных представлениях о политическом противостоянии двух систем, а в более понятных экономических отношениях. Следовательно, по распространенному мнению, войны можно избежать, "откупившись" от Запада. На собраниях обсуждались предложения "дать концессии капиталистам", сдать им золотые прииски, бакинские промыслы и т.п.73   Характерно, что в крестьянской среде не было распространено высказываний, неоднократно отмеченных в городах, о том, что враждебная позиция западных стран спровоцирована поддержкой СССР мирового революционного движения. Представления о техническом превосходстве Запада естественно рождали неуверенность в боеспособности Красной Армии. Ходили слухи о новом вооружении западных армий, об "аэропланах с ядовитыми бомбами", которые управляются по радио. И все же, по мнению многих, несмотря на превосходство в вооружении, буржуазия не сможет победить СССР, так как ей не позволит пролетариат.   Вопрос о том, какую позицию займет в случае войны пролетариат западных стран, волновал многих   Идея мировой революции и возможность экспорта революции продолжала быть широко распространена. С этих позиций возможная война, даже если ее и позволит начать западный пролетариат, окажется легкой для СССР, так как в ходе ее будет освобожден угнетенный рабочий класс, армию-освободи-тельницу "будут встречать с красными флагами, особенно наши соседи: Польша, Румыния, Болгария"74.   Высказывалось мнение, что в войну СССР выгодно вступить до разгрома революции в Китае, так как в этом случае СССР поддержат сотни тысяч революционеров. Однако начинали появляться и сомнения в безоговорочной международной солидарности трудящихся, в революционности западного пролетариата: "Мы английским рабочим отчисляли свои последние гроши, а теперь они никакой помощи в трудную минуту не оказывают", "хотя бы демонстрации рабочие делали, что ли, а раз молчат рабочие - это буржуазии на руку"75.   Необходимо отметить, что на оценку возможного противника СССР в войне влияла сложная внутриполитическая ситуация, проявившаяся в 1927  И часть крестьянства, и часть городского населения - прежде всего интеллигенция - связывали с войной надежды на освобождение от советской власти, поэтому Англия рассматривалась как союзник, а не как враг. Противники коммунистов надеялись на поддержку Запада в случае крестьянских восстаний: "Советские угрозы для нас пустяки, иностранцы стремятся помочь крестьянам, если сейчас будет забастовка крестьян, иностранцы двинутся к нам на помощь"76.   Особенно заметными эти настроения "антипролетарской международной солидарности" были в пограничных районах, причем в качестве наиболее вероятного союзника рассматривались соседние страны: Польша во главе с Пилсудским, Япония. Появлялись антисоветские листовки с "международными" лозунгами: "Да здравствует разрыв англо-советских отношений; Со всей решимостью за Англией на борьбу с СССР; Да здравствуют русские белогвардейцы, проживающие в Англии и борющиеся за восстановление русского царизма; Как не готовьтесь к войне и побеждению империализма, но все равно, красная свора, великие массы и друзья на стороне капитала" и т.д.77   Подобные настроения фиксировались в рабочей, крестьянской, интеллигентской среде   Например, врач из Ленинграда в 1927  предлагал: "Нужно призывать всю интеллигенцию, верную рускому народу и Святой России, на помощь капиталистическому миру. Нужно призывать иностранную интеллигенцию к военной борьбе с большевиками"78. Тесная связь представлений о внешнем мире с внутриполитической ситуацией в стране характерна для 20-х гг.   Массовое сознание как бы пыталось приспособить информацию о внешнем мире к своим нуждам, сделать ее понятной, адекватной традиционным представлениям. Характерно, что, по-видимому, уровень усвоения основных событий внутренней и внешней политики был примерно одинаков. Не случайно столь распространены были сравнения государственных деятелей СССР с теми западными лидерами, которые были "на слуху". Например, обычным было сопоставление Троцкого с Пилсудским или Чан Кайши. Некоторые реалии и имена западных государственных деятелей в 20- е годы прочно вошли в обыденное сознание.   В высказываниях и письмах постоянно встречаются упоминания тех или иных имен, как правило с яркой эмоциональной окраской, типа "Я бы Чемберлену не пожелал жить такой жизнью, как у меня...", сравнения с жизнью в других странах: "мужик хуже английской свиньи давится ржаным хлебом"79 и т.д.   Таким образом, можно говорить о том, что в российском обществе в 20-е гг. складывается достаточно [докажите!] устойчивый образ внешнего мира, на формирование которого сильное влияние оказывали как идеологизированная официальная пропаганда, так и традиционное мировоззрение. При этом Запад в основном воспринимался как сила, враждебная советскому государству, и оценивался - положительно или отрицательно - с точки зрения взаимоотношений с новой властью. Сноски и примечания Оглавление Информация и информирование   www.pseudology.org