Москва, 2012 Евгений Иванович Чазов Как уходили вожди. Записки главного врача Кремля Часть 7. Падение Горбачёва Факты политической жизни рокового для страны периода 1988-1991 годов хорошо известны, и я не хочу вдаваться в них. Скажу о другом. Для каждого из нас те или иные политические события, государственные решения, деяния руководителей преломляются в нашей личной жизни и работе, наших переживаниях и представлениях об обществе, идеологии, наконец, об окружающих нас людях. Они по-разному воспринимаются и оцениваются в меняющейся обстановке, от чего нередко меняется наше мнение об окружении и друзьях. Как и И. С. Тургенев, мы иногда говорим себе: "И я сжёг все, чему поклонялся. Поклонился тому, что сжигал". Но, откровенно говоря, в те годы, когда закладывались основы будущей трагедии распада страны и партии, я ещё не сжигал своего уважения и веры в М. Горбачёва. Что бы ни говорили и ни писали о нём сегодня, это был, несомненно, неординарный, талантливый человек, искренне пытавшийся вывести страну из кризиса. Другое дело - способны ли были он и его окружение это сделать. Конечно, закрадывались сомнения в искренности М. Горбачёва, но скорее не с политических, а с общечеловеческих, моральных, личных позиций. Я почувствовал, что Горбачёвы (уверен, в первую очередь Раиса Максимовна) не хотели бы по многим причинам видеть меня во главе 4-го управления. При всех руководителях страны я вёл большую научную и общественную работу, в связи с чем мне приходилось выезжать за границу. Все генеральные секретари с пониманием относились к этим поездкам. Однажды, когда я выступал с лекцией в Риме, у М. Горбачёва возникли не очень серьёзные проблемы из-за небольшой травмы головы. Когда мы встретились с ним после моего возвращения, он, рассказав о случившемся, как бы вскользь, но с укоризной заметил: "А знаешь, Пономарёв (тогда - секретарь ЦК) сказал мне, узнав о травме: "Чазову надо сидеть в Москве, а не разъезжать. В любой момент у Генерального секретаря могут возникнуть проблемы со здоровьем, ведь никто не застрахован, а начальник 4-го управления в это время прохлаждается за границей"". Тогда я расценил этот инцидент как выпад Пономарёва против меня и возглавляемого мной движения врачей, боровшегося с ядерной угрозой, которое он считал вредным. Попробовал бы Пономарёв, подумал я, поднять в тридцати шести самых консервативных странах мира тысячи врачей на борьбу за ядерное разоружение, за мир, тогда бы он понял, как мы, небольшая группа моих коллег, советских учёных и врачей, "прохлаждались" за рубежом. И только позже, покинув 4-е управление, я понял, что это был как бы намёк мне на необходимость ограничить свою деятельность рамками заботы о благополучии руководства страны. Конечно, не это было основным в решении убрать меня с поста руководителя медицинской службы Кремля. Главным явилось стремление сделать начальника Управления "карманным" исполнителем воли генсека и его жены, а Чазов в силу сложившихся дружеских отношений, авторитета, связей, да и жизненных принципов на такую роль не подходил. Полной неожиданностью стал для меня в один из декабрьских дней 1986 года звонок М. В. Зимянина, секретаря ЦК, курировавшего социальный блок, включавший здравоохранение. Он попросил зайти к нему. В наших с ним отношениях были взаимоуважение и определённое доверие, поэтому я почувствовал его некоторое смущение, когда он предложил мне возглавить Министерство здравоохранения СССР. Второй раз в жизни обсуждалась моя кандидатура на эту должность. Первый раз это было при Брежневе после освобождения от этой должности Б. Петровского. Тогда Косыгин предложил мою кандидатуру, его поддержали некоторые члены Политбюро и секретари ЦК. Обсуждение закончилось довольно быстро. Как только оно дошло до Леонида Ильича, тот без колебаний, как мне передавал Андропов, заявил: "Не Косыгин нашёл Чазова, он мне нужен в 4-м управлении, и пусть Косыгин ищет другого министра". Откровенно говоря, я был рад такому решению. Мне не хотелось покидать 4-е управление, где удалось создать прекрасный, высококвалифицированный коллектив руководителей, профессоров, врачей, а также подобрать хороший обслуживающий персонал. Хотелось закончить строительство уникальных медицинских комплексов, создать научно-педагогическую базу. Да и возможностей заниматься научной работой в создаваемом Кардиологическом центре было гораздо больше при работе в 4-м управлении, чем на должности министра здравоохранения. И вот через 20 лет, когда создана не имеющая аналогов в мире медицинская Система 4-го управления, начал функционировать завоевавший мировое признание Кардиологический центр, когда впереди интереснейшая научная работа, я должен все оставить, чтобы, как говорили обсуждавшие этот вопрос со мной, "поднять уровень советского здравоохранения, приблизить его к показателям 4-го управления, снять с повестки дня важнейший социальный вопрос". Конечно, я ответил Зимянину категорическим отказом. Но я хорошо знал существующую Систему и прекрасно понимал, что никогда он не решился бы предложить начальнику 4-го управления перейти на другую работу, если бы не было указаний Генерального секретаря. Мне стало ясно, что за громкими словами скрывается старый кадровый приём: если надо убрать руководителя, к которому трудно придраться, надо выдвинуть его на новую должность. Мне везёт на новогодние "подарки": вопрос о назначении начальником Управления обсуждался в последние дни 1967 года, а ровно через двадцать лет, в 1987-м, тоже в самом конце года на меня стали активно "давить", чтобы я согласился перейти на руководство Министерством здравоохранения. После Нового года позвонил Г. А. Алиев, который в Совете Министров курировал Минздрав. При разговоре с ним мне показалось, что он скорее выполняет чьё-то поручение, чем искренне убеждает меня стать министром здравоохранения. И действительно, через десять лет он признался В. С. Черномырдину, что поднял просьбу Горбачёва. Наконец, после всех моих отказов позвонил сам Горбачёв. Все шло по сценарию, обычному для таких случаев, - дифирамбы о прекрасном руководстве, слова о том, что лучших кандидатур нет, о значимости назначения, мнении товарищей и, наконец, о партийном долге. Я ответил, что у меня совершенно другое представление о будущем и оно связано с моей научной и врачебной деятельностью. М. Горбачёв, по-моему, даже не прислушивался к моим аргументам и продолжал упорно убеждать в необходимости занять пост министра. "Ты, конечно, можешь подумать над нашим предложением, но учти, что все мы не видим никого другого на этом месте", - заключил он наш разговор. После таких слов у меня появились даже сомнения, прав ли я, отказываясь от такой высокой должности, не слишком ли амбициозны мои заявления. Однако за двадцать лет общения с политической и властной элитой я уже перестал верить высокопарным и громким фразам, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что за ними скрываются чьи-то интересы. Хорошо, когда они совпадают с моими, но в данном случае этого не было. Я молчал. * * * Прошло более трёх недель, когда вновь позвонил М. Горбачёв. Это было в четверг утром, в день, когда проходили обычно заседания Политбюро. Разговор был очень коротким. "Я прошу тебя в три часа, - заявил он, - прийти на Политбюро. Мы хотим обсудить вопрос о твоём назначении на должность министра здравоохранения". Моё представление было недолгим и сугубо формальным. Все присутствовавшие в зале заседаний хорошо знали меня, а я - их. На предложение Горбачёва о моем назначении никто не откликнулся, считая вопрос решённым, и лишь Громыко заявил, что это давно надо было сделать. М. Горбачёв попросил меня высказаться. Понимая, что решение фактически принято и изменить ничего нельзя, я сказал, что сознаю всю тяжесть и ответственность назначения, но без конкретной поддержки вряд ли смогу что-нибудь сделать. Нужно в корне менять принципы организации здравоохранения и прежде всего увеличить финансирование этой важнейшей социальной отрасли. В ответ М. Горбачёв заявил, что они с Н. И. Рыжковым подумают, что можно сделать, чтобы помочь здравоохранению. Буквально через неделю после моего назначения в Москве состоялся международный форум "За безъядерный мир, за гуманизм международных отношений", организованный по предложению Горбачёва. В его работе принимали активное участие мои зарубежные друзья и коллеги. Во время приёма Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна подошли к нашей группе. Друзья выразили большое сожаление, что известный учёный и общественный деятель превращается в государственного чиновника. В ответ не Михаил Сергеевич, а никогда не терявшаяся Раиса Максимовна произнесла весьма лестную для меня фразу, если она была искренней, а не предназначалась для иностранного пользования: "Евгений Иванович совершил своеобразный подвиг, согласившись возглавить в этот трудный период министерство, пожертвовав научной карьерой". Свершилось то, чего я больше всего не хотел, - мне пришлось занять пост министра здравоохранения. Было ли у меня естественное чувство удовлетворённого тщеславия? Всё-таки член правительства Советского Союза - звучало очень внушительно; министр во многом определял не только состояние и будущее здравоохранения, но положение, а иногда и судьбу людей, составлявших элиту медицины. Своё новое положение я прежде всего ощутил по той знакомой мне по прошлому волне лести и подхалимства, которая обрушилась на меня со стороны не только незнакомых мне раньше лиц, но и тех, кто мне никогда не симпатизировал. Оценил я его и по наплыву зависти, которая обычно сопровождает восходящего по любой из лестниц - власти, славы, богатства, положения в обществе. Но я, исповедуя заповеди мудрецов прошлого, всегда абсолютно равнодушно относился и к лести, и к зависти. Я помнил Эсхила, сказавшего: "Незавидна участь того, кому никто не завидует", или Диогена, предупреждавшего древнегреческих властителей: "Льстец - самый опасный из ручных животных". К сожалению, наши властители, в том числе Горбачёв и Ельцин, забыли эту прописную истину. Вероятно, я спокойно воспринял новую должность, хорошо зная, в отличие от многих, закулисную кремлёвскую жизнь. Я понимал, что положение министра не выше (если не ниже) положения руководителя медицинской службы Кремля, который по заведённому ещё Хрущёвым порядку подчинялся Генеральному секретарю ЦК КПСС и отчитывался только перед ним. Министр здравоохранения - это фигура не только медицинская, но и политическая. Находясь на этом посту, я за три года всего лишь три раза официально встречался с Горбачёвым. В то же время я понимал, в какую непростую ситуацию попал. Многие из моих коллег с ехидством ожидали, как провалится на новом месте хвалёный академик. Здравоохранение страны - это не 4-е Главное управление, обладающее колоссальными правами и многочисленными льготами. Однако тогда я не вдавался в тонкие философские и психологические оценки нового назначения, а, помня заповедь великого голландца Бенедикта Спинозы ("Как только вы вообразите, что не в состоянии выполнить определённое дело, с этого момента его осуществление становится для вас невозможным"), с энтузиазмом взялся за дело. * * * Может встать вопрос: почему, рассказывая о политической ситуации, роковых событиях, связанных с непредсказуемыми судьбами лидеров нашей страны, я вспоминаю свою министерскую деятельность? На этом примере мне хочется показать колоссальные возможности, которые открывались перед нашей страной во многих областях жизни в период, предшествовавший распаду великой державы, и как рухнули наши надежды. Ко времени вхождения в министерскую должность я достаточно хорошо разбирался в ситуации, сложившейся в советском здравоохранении. Было ясно, что необходимо обновление во всём: в принципах организации финансирования, управления, подготовки и совершенствования кадров, наконец, в определении приоритетов. Собственно, это то, в чём нуждалась вся советская Система хозяйствования, финансирования и управления. Лозунг М. Горбачёва и его команды на обновление полностью совпадал с интересами здравоохранения. В отличие от Горбачёва, который за время своего руководства так и не смог создать команду единомышленников, способную обеспечить Перестройку и выход страны из кризиса, у нас в Министерстве здравоохранения, пусть и на небольшом, но очень важном социальном участке жизни страны, сложилась дружная команда руководителей, в основном молодых, предложившая очень интересные и перспективные пути совершенствования. Они не были реформаторами, как сегодня модно говорить, но их идеи могли коренным образом изменить функционирование Системы здравоохранения, и прежде всего его качество, которое чаще всего страдает при государственной Системе. Мои коллеги и помощники, которых я пригласил, пришли из практической медицины, зная её болевые точки и чётко представляя себе недостатки, которые надо было исправлять. Профессионализм, а не Политика, идеология или личная преданность - вот что ставилось в основу подбора членов нашей команды. Надо отдать должное М. Горбачёву, он не только поддержал меня в этом нетривиальном решении, но и настойчиво рекомендовал освободить коллегию министерства от членов бывшего руководства, даже если я был с ними в хороших отношениях. Конечно, "ничто на земле не проходит бесследно", и перемены в министерстве увеличили число моих недоброжелателей - это естественная реакция обиженных. Всю свою жизнь руководителя я прекрасно сознавал, что будут разные периоды, в том числе "слякоть и пороша", и тогда припомнятся отставки, критические выступления, не устраивавшие кого-то решения. Так и было. Но я понимал и другoe: если оглядываться и прислушиваться, кто что скажет, идти на компромиссы, как это стало нормой в руководстве страной, никогда не добьёшься решения поставленных задач. Если хочешь чего-то добиться, не останавливайся, не обращай внимания на выпады врагов или просто завистников... Коллективный опыт позволил нам не на словах, а на деле сформулировать пути совершенствования и обновления Системы здравоохранения. Мы понимали, что нужны новые критерии деятельности этой Системы, и прежде всего переход от количественных показателей, характерных для прошлого, к показателям качества. Нельзя оценивать успехи здравоохранения количеством коек или числом врачей, их нужно рассматривать в связи с состоянием здоровья нации, уровнем смертности и заболеваемости населения страны. Нужны были новые подходы к финансированию здравоохранения, которое во все времена строилось по остаточному принципу. Да и распределение этих скудных средств происходило по необъяснимым принципам. Оказалось, что государство тратит на охрану здоровья граждан в разных регионах страны совершенно различные суммы: если в прибалтийских республиках - около 80 рублей на человека в год, то в различных регионах Российской Федерации - около 50 - 60 рублей, а в некоторых среднеазиатских республиках - чуть более 40 рублей. Эти цифры показывают, сколь нелепо выглядел ярлык "оккупантов", который приклеивали русскому народу некоторые прибалтийские Политики, боровшиеся за отделение своих республик. С каких это пор оккупанты заботятся о здоровье населения оккупированных районов больше, чем о своём собственном?! Главное в вопросах финансирования, по нашему мнению, заключалось в определении расходов государства и общества на здравоохранение с чётким обозначением суммы, выделяемой на охрану здоровья каждого гражданина страны. В этой связи мы активно начали прорабатывать вопросы страховой медицины и новые формы хозяйствования и управления в Системе здравоохранения. Одним из первых поставили вопрос о децентрализации управления - о необходимости передать многие функции, выполняемые министерством, на места, в регионы. Нужно было освободить учреждения от мелкой опеки сверху. Были определены и приоритеты здравоохранения - борьба с детской смертностью, инфекционными заболеваниями, включая туберкулёз и СПИД, а также с сердечно-сосудистыми и онкологическими. Решение этих проблем осуществлялось за счёт широкой профилактики, с одной стороны, и укрепления специализированной помощи - с другой. Это далеко не полный перечень наших предложений по совершенствованию и Перестройке Системы здраво охранения, но из него видно, что он полностью совпадал с теми идеями по реформированию существующей экономической и хозяйственной Системы, которые выдвигались нашими ведущими экономистами, учёными, передовыми хозяйственниками и заключались в новых принципах финансирования, децентрализации, самостоятельности учреждений и ведущей роли трудовых коллективов, в новых формах управления и т.д. Вся наша профессиональная деятельность, борьба за совершенствование здравоохранения, закончившаяся формированием стратегии его Перестройки, проходила на фоне сложнейших политических баталий и политических решений, определивших судьбу великой страны. И в центре этой борьбы оказались Горбачёв и Ельцин. У меня не было сомнений в том, что "Перестройка", "реформирование", "обновление" (назовите этот процесс как угодно) должны идти прежде всего в экономической и социальной плоскости. Только сытый, здоровый, обеспеченный гражданин страны может разумно воспринимать гласность. Нуждающийся, не удовлетворённый жизнью человек использует её против власти, даже если она была инициатором и гласности, и Перестройки. Нужна строго продуманная стратегия обновления, где приоритетной должна быть не Политика, а экономика. Она должна определять последовательность политических решений, а сами такие решения - носить стратегический характер, а не заниматься сиюминутными проблемами. "Семь раз отмерь, один раз отрежь" - эту мудрую русскую пословицу, мне кажется, не воспринял М. Горбачёв. Он был слишком самоуверен. Два события, два решения определили начало той политической борьбы, которую Горбачёв проиграл, - это смещение Б. Ельцина и XIX партконференция. Именно XIX партконференция впервые расколола партию, общество, народ, создала атмосферу неуверенности, разброда, которые в итоге привели к роковому концу. М. Горбачёв шёл на эту конференцию без чётко разработанной стратегии. И об этом образно сказал писатель Ю. Бондарев, задав в своём выступлении на конференции риторический вопрос: "Можно ли сравнить нашу Перестройку с самолётом, который подняли в воздух, не зная, есть ли в пункте назначения посадочная площадка?" От конференции ждали многого. Мне кажется, устав от общих деклараций и многочисленных заявлений М. Горбачёва, все ждали конкретного долгосрочного плана обновления экономики, общества, партии. М. Горбачёв и его окружение пытались создать определённую атмосферу вокруг партконференции, примерно за полтора месяца до её открытия была даже устроена встреча в ЦК КПСС с руководителями средств массовой Информации. Тогда меня насторожило, что в ходе вроде бы дискуссии шли, как всегда, общие рассуждения о единстве партийных рядов, о том, что необходимо создать политические, идеологические, организационные предпосылки Перестройки, что задача состоит в восстановлении ленинского облика социализма и т.п. Как руководителя большого социального направления в жизни страны, каким является здравоохранение, меня удивило, что во всех этих обсуждениях не нашлось слова о том, что больше всего беспокоит людей, - о социальных проблемах, недостатках в снабжении, сложной экономической ситуации, низкой зарплате некоторых групп населения, появившихся межнациональных проблемах, кадровой Политике. Оставалось неясно, как мы будем выходить из нарастающего финансово-экономического кризиса, что надо сделать для консолидации общества. Единственное впечатление, которое сохранилось у меня о XIX партконференции, - это своеобразные "политические баталии" выступавших, отражавшие разноголосицу мнений о путях будущего развития партии, страны и её экономики. Помню разгоревшийся между М. Горбачёвым и М. Ульяновым спор о роли и месте печати в Перестройке партии и государства. Удивительна все же наша страна! Те средства массовой Информации, которым М. Горбачёв дал полную свободу, его же и погубили, перейдя в критический период на сторону Б. Ельцина и демократов, выступивших против Политики Генерального секретаря ЦК КПСС. Но в этом "заслуга" ближайшего сподвижника Михаила Сергеевича - А.Н. Яковлева, который ко времени XIX партконференции стал основным советником генсека. Потеря контроля над средствами массовой Информации во многом предопределила поражение Горбачёва. И не стоит ссылаться на свободу слова, свободу печати в условиях демократии. Самый убедительный пример - победа Ельцина на выборах в 1996 году, которую в значительной степени определили телевидение и большинство газет, находившихся под контролем тех кругов, которых устраивало его переизбрание. * * * В докладе на открывшейся 28 июля 1988 года партконференции М. Горбачёв заявил: "Три последних года в нашей жизни с полным правом можно назвать поворотными. Усилиями партии, трудящихся удалось остановить сползание страны к кризису в экономической, социальной и духовной сферах". И тут же в одном из следующих выступлений Л. Абалкин сообщает, что "национальный доход, обобщающий показатели экономического и социального развития страны в прошедшие два года, рос темпами меньшими, чем в застойные годы одиннадцатой пятилетки" и что "состояние потребительского рынка ухудшилось". Так чему же было верить - заявлениям генсека или выводам ведущего экономиста страны? Кстати, доклад Л. Абалкина был одним из немногих конструктивных на этой конференции. М. Горбачёв своей речью направил дискуссию в русло обсуждения реформы политической Системы. В этой области, конечно, все специалисты. И началось... Горбачёв выдвинул глупейшее предложение, чтобы первые партийные секретари совмещали свою должность с постом председателя соответствующего Совета - республиканского, областного, районного. Конечно, это вызвало резкую критику: о какой демократии, о каком плюрализме могла в таких условиях идти речь?! Самое же роковое его предложение заключалось в переходе от старой Системы выборов Верховного Совета к выборам съезда народных депутатов СССР. Народные депутаты избирались не только по округам, но и от различных общественных организаций. Кого только не было в этом ноевом ковчеге М. Горбачёва: кроме депутатов, избранных народом, - писатели и художники, академики и врачи, комсомольцы и архитекторы. Так и хотелось в стиле Раисы Максимовны Горбачёвой сказать: "народное вече". И что могло сделать это "вече", раздираемое политическими амбициями, групповыми, партийными и личными корыстными интересами, популизмом всех мастей?! Меня, например, умилило представление депутатов от общества дизайнеров или им подобных. Что Версаче в сравнении с советскими дизайнерами: разве мог он мечтать, что будет представлять свой профессиональный цех, например, в парламенте Италии? И что самое интересное, многие годы спустя я интересовался у участников тех событий, кто же автор столь "выдающегося и глубокомысленного решения", и все, в том числе и бывшие члены Политбюро, категорически отказывались от авторства. Говорят, что и Яковлев, определявший Политику Горбачёва, не хотел связывать себя с этой идеей. Политический популизм, пустопорожняя болтовня, общие рассуждения без конкретных предложений заглушили те немногочисленные голоса, которые призывали к разработке конкретных планов выхода из кризиса. Более того, образование съезда народных депутатов обострило политическую ситуацию. Вместо консолидации съезд открыл полосу национальных и исторических противостояний в обществе и государстве. И как бы ни винили Горбачёва и Ельцина, а также Беловежские соглашения в гибели Советского Союза, первую лепту в этот роковой процесс внесла конференция. Но и нам, делегатам этой партконференции, нечего сваливать вину на кого-то. Где все мы были, когда принимались судьбоносные для Советского Союза решения? Я входил в состав комиссии по подготовке проекта резолюций конференции "О ходе реализаций решений XXVII съезда КПСС и задачах по углублению Перестройки", "О демократизации советского общества и реформе политической Системы". И хотя со всех сторон - и сверху, из Политбюро, и снизу, от партийных функционеров различного уровня, - неслись громкие слова о демократизации, новом стиле деятельности партии, работа комиссии проходила по худшему варианту старой проверенной Системы принятия партийных решений. Мы получили проект решения, подготовленный, вероятнее всего, аппаратом ЦК КПСС. Мне представлялось, что такой важнейший документ будет детально обсуждаться на заседании комиссии, развернётся конструктивная дискуссия, будут разработаны конкретные предложения, тем более что и у делегатов, и у членов комиссии было различное видение решения стоящих перед партией проблем. Но никакой дискуссии не состоялось. М. Горбачёв собрал нас прямо в зале во время одного из перерывов. Заседание шло в спешке, формально. Кто-то что-то пытался сказать, сделать замечания, но чувствовалось, что многие не вникли в суть предложений - каковы их отдалённые результаты и перспективы. Как и в старые времена, они считали: если предложения исходят от аппарата ЦК КПСС, а значит, утверждены либо секретариатом, либо Политбюро, то так и должно быть. Я представил в комиссию наши замечания, которые мы составили совместно с моими молодыми помощниками, но не увидел их в конечном варианте проекта. Почему-то многие, в том числе и в аппарате ЦК, ждали предложений по радикальному преобразованию партии. Может быть, уже тогда Яковлев задумал переделать её в социал-демократическую (такие заявления есть в ряде его интервью после 1991 года). После моего выступления на конференции некоторые из окружения Яковлева, мои хорошие знакомые, упрекнули меня в том, что, учитывая близость к Горбачёву, ждали больше критических оценок политической ситуации, а в докладе в основном шла речь о решении социальных вопросов, хотя и на основе новых организационных, управленческих и финансовых концепций. После таких заявлений я ещё раз внимательно просмотрел свой доклад и, хотя редко бываю ("постфактум") доволен своими выступлениями, в данном случае изменил своей традиции критиковать самого себя. Понимая, что не все могут согласиться с моими выступлениями, я всегда успокаивал себя прекрасным афоризмом Г. Лессинга "Спорьте, заблуждайтесь, ошибайтесь, но ради Бога, размышляйте и, может быть, и криво, да сами". Может быть, в моем докладе что-то и было "криво", но даже сейчас, много лет спустя, я готов подписаться под любым его положением: многие из них актуальны и сегодня. В частности, я сказал: "Сейчас слово "гласность" очень часто звучит в выступлениях, в печати, по радио, телевидению. Но нередко под этим понимают только свободу слова, гарантированную нашей Конституцией. Не девальвируем ли мы это новое для нас понятие? Не повторяем ли мы ошибок прошлого, когда за словами забываем дела?" Не вписывался в представления некоторых деятелей, видевших "Перестройку" только в решении политических задач, в реконструкции политической надстройки государства, и конец моего выступления. От имени выброшенного на задворки здравоохранения я заявил: "Будем едины в определении социальных проблем как основного приоритета в деятельности нашей партии". * * * После XIX партконференции постепенно, на первый взгляд, незаметно начала разваливаться КПСС. Горбачёв все больше отдалялся от тех, с кем пришёл к власти, от Лигачёва, Рыжкова. Ближайшим его советником и правой рукой становится Яковлев. Ошибки во внутренней и внешней Политике следуют одна за другой. Да и как им не быть, если, например, внешнюю Политику страны определяли не профессиональные дипломаты, а дилетанты, бывшие партийные работники областного и республиканского масштаба - Горбачёв и Шеварднадзе? К сожалению, все эти ошибки отражались на положении в стране, на жизни народа. Мы изредка встречались с Горбачёвым в неофициальной обстановке. Из разговоров во время этих встреч я понимал, что он не представляет истинного положения в партии и стране. Я попытался высказать ему все, что думаю о сложившейся ситуации, но ответная бурная негативная реакция, его раздражение отбили у меня желание впредь быть с ним откровенным. Да, пожалуй, это была наша последняя неформальная встреча. Зная хорошо Горбачёва, я видел, как он мечется в поисках выхода, как заигрывает с так называемыми демократами, руководителями республик, с народом на улицах. И постоянные компромиссы, компромиссы и компромиссы... Я с тяжёлым чувством понимал, что впереди нас ждут трудные времена. Добавили уверенности в таком исходе и мои старые знакомые из руководства КГБ, сказавшие, что, по данным их аналитических служб, рейтинг М. Горбачёва упал до критического уровня - 10%. Какая судьба! Народ, который горячо приветствовал в 1985-1986 годах молодого, прогрессивного генсека, верил в него, в то, что он выведет страну из кризиса, всего за три года отвернулся от своего кумира. В моем сознании это было смутное, непредсказуемое и непонятное время. Неразбериха царила в умах, в обществе, в государстве. Старые принципы и новые идеи сосуществовали даже в стенах ЦК КПСС на Старой площади... Меня часто спрашивали: "Почему, добившись многого для здравоохранения, создав базис, который начал давать положительные результаты, вы добровольно покинули пост министра? Ссылки на травмы во время автомобильной катастрофы, о которых говорилось при вашей отставке, по меньшей мере наивны, учитывая, что вам удалось восстановить здоровье и даже подниматься после этого на "Приют одиннадцати" на Эльбрусе. Так почему же Горбачёв так легко подписал один из своих первых в качестве президента страны указов о вашем освобождении по собственному желанию?" Мне трудно было отвечать тогда, нелегко и сегодня. Прежде всего, соглашаясь с назначением на пост министра, я поставил перед М. Горбачёвым условие, что по прошествии трёх лет буду иметь возможность покинуть Министерство здравоохранения и полностью посвятить себя науке, которая представляла для меня основную ценность в жизни. Даже при напряжённой работе министром, требовавшей колоссальной отдачи сил и отнимавшей много времени, я ни на один день не оставлял ни врачебной, ни научной деятельности. Но основным было другое. В 1989 году я почувствовал, что в разгорающейся политической схватке вся наша бурная деятельность, все наши достижения никому не нужны. Когда обостряется борьба за власть, разгораются межнациональные стычки, появляется возможность для личного обогащения, тут уж никого не интересуют ни состояние детской смертности, ни борьба с сердечными и онкологическими болезнями, ни уровень инфекционной заболеваемости. Работать становилось все труднее. Половинчатая позиция партии прежде всего в экономических вопросах, бесконечные компромиссы и пустые обещания Горбачёва, отсутствие твёрдой воли у руководства страны, неопределённость будущего создавали гнетущую атмосферу как в государственном аппарате, так и среди руководителей на местах. Многие наживали политический капитал на трагедии людей, например на последствиях аварии на Чернобыльской атомной станции. Помню гневные тирады в адрес "власть предержащих" корреспондента "Литературной газеты" из Киева Б. Щербака, избранного в Верховный Совет. В медицинских кругах с учётом его медицинского прошлого шутили, что он один из первых медиков среди журналистов и один из первых журналистов среди медиков, за Душой которого только выступления по Чернобылю. После распада Советского Союза в независимой Украине он стал министром по делам экологии, но работать сложнее, чем критиковать. Так ничего и не сделав для чернобыльцев, судьбой которых он ещё недавно был очень озабочен, он быстро переквалифицировался в дипломата. * * * КПСС ничего не могла противопоставить различным группам типа Межрегионального объединения, националистическим тенденциям и даже тем, кто, как А. Сахаров, боролся за смену существующего строя. Партию раздирали внутренние противоречия и разногласия: в Политбюро Политика Яковлева и Шеварднадзе противостояла Политике Лигачёва, Рыжкова и других, в региональных партийных организациях образовывались "троянские кони" вроде движения "Коммунисты за демократию" А. Руцкого. Дутой оказалась восхвалявшаяся годами монолитность партии. Да и могла ли она быть в 17-миллионной организации, значительная часть членов которой пришла в партию не по велению сердца, а ради карьеры и благополучия? Их нельзя одобрять, но нельзя и презирать. Партия сама создала такие условия, учитывая, что человек мог проявить себя в жизни и работе, только будучи членом КПСС. Представление о человеке нередко складывалось на основе не его профессионализма, деловых качеств, а принадлежности к КПСС. Если бы КПСС была действительно партией единомышленников, объединённых не просто партийной дисциплиной, а искренней верой, какая была у таких большевиков, как мои отец и мать, делавшие революцию, если бы в ней были настоящие бойцы, а не попутчики, она бы так легко не отдала власть и не обрекла Советский Союз на уничтожение. Нужно было держать в руках только ключевые позиции и дать больше возможностей проявить себя беспартийным профессионалам, талантливым организаторам, не входящим в состав КПСС. Кстати, об этом не раз говорил и Андропов. Когда собрался I съезд народных депутатов, мы надеялись, что М. Горбачёв предложит конкретную программу выхода из экономического и политического кризиса. К сожалению, ничего, кроме общих рассуждений об ошибках прошлого и о демократизации, кроме словесной перепалки, призывов и обращений, страна не услышала. Удивляли пассивность Горбачёва, отсутствие твёрдой позиции и воли руководителя. Казалось, он лавирует между различными группировками, мнениями, уходит от ответа на острые вопросы. Мне это особенно бросилось в глаза, когда он председательствовал на заседании Верховного Совета, избранного съездом народных депутатов. Верховный Совет был зеркальным отражением съезда и по составу, и по характеру работы. Чего только стоит напоминавшее театральное шоу утверждение правительства СССР! Глупая игра в демократию, предложенная Горбачёвым в виде нового положения о Верховном Совете, который теперь должен был рассматривать и утверждать кандидатуры всех руководящих работников государственного аппарата, привела к тому, что более месяца депутаты вместо того, чтобы заниматься актуальными проблемами жизни страны, изводили членов правительства пустыми вопросами, часто демонстрируя некомпетентность. Можно было бы понять обсуждение руководителей ключевых структур, таких, как силовые министерства, министерство финансов или иностранных дел, но что могли знать депутаты об атомной или электронной промышленности, чтобы решать, может или нет продолжать работу министр, профессионал, досконально знающий свою отрасль?! Помню десятки вопросов, которые сыпались на меня на протяжении почти трёх часов обсуждения моей кандидатуры. Из них, может быть, 20% были по делу. Я старался достаточно полно и доходчиво отвечать на них. Но в конце концов, обычно вежливый и корректный, просто не выдержал и на глупый и наглый вопрос: "А что вы сделали для блага страны?" - резко ответил: "Когда многие из здесь сидящих делали только то, что обсуждали проблемы, стоящие перед страной, на кухне с женой или друзьями, и на этом кончался их гражданский долг, я делал дело - создавал больницы и санатории, разрабатывал новые методы диагностики и лечения, спасал нашу природу, как, например, вместе с товарищами спас жемчужину России - Жигули, где хотели построить атомную станцию". К моему удивлению, мои агрессивность и резкость сразу оборвали дискуссию. Видимо, многие поняли, что своими вопросами могут выставить себя в неприглядном виде. Но больше всего во время заседания меня поразили даже не депутаты, а поведение председательствовавшего на заседании моего старого друга М. Горбачёва: на протяжении всего обсуждения он молчал и не сказал ни одного доброго слова в мой адрес. Все это ещё раз утвердило меня во мнении, что надо покидать пост министра. Почему я не отказался от этой должности до заседания Верховного Совета? Мне казалось, что такое решение будет воспринято как капитуляция, признание поражения нашей команды. Нет, надо было добиться утверждения моей кандидатуры, рассказать о наших достижениях не только Верховному Совету, но и всей стране. Мне кажется, это удалось сделать, поскольку шла прямая трансляция заседания. Да и в Верховном Совете лишь двадцать человек выступили против. В целом в Системе здравоохранения моё утверждение было воспринято благожелательно. Поздравил меня и Н. И. Рыжков. Единственный, кому это уже было безразлично, был глава государства М. Горбачёв. В тот период журналисты и некоторые депутаты развернули острую дискуссию по двум вопросам - привилегиям и Чернобылю. Эти обсуждения носили больше популистский характер и не решали основных проблем жизни страны и её будущего. Горбачёв (в отличие от Ельцина) почему-то очень остро воспринимал выступления по поводу привилегий. Он, по моему представлению, терялся, когда некоторые депутаты, вроде Э. Памфиловой, требовали ликвидации любых привилегий для руководителей партии, государства, членов правительства. Он расценивал их не иначе как "глас народа", забывая о лицемерии и популизме людей. Та же Э. Памфилова, став министром при Б. Ельцине, молчала не только о привилегиях, но и о строительстве новых дач, реконструкции президентских апартаментов, стоивших миллионы долларов, мало того, и сама пользовалась благами, положенными министру, против которых когда-то выступала. Несколько раз М. Горбачёв звонил мне по поводу ликвидации 4-го управления, осуществлявшего медицинскую и санаторную помощь не только руководителям государства и членам правительства, но и большому кругу деятелей науки и искусства, видным военачальникам, писателям. Мне до боли в сердце было тяжело представлять, как рухнет лучшая в мире Система оказания медицинской помощи, становлению которой было отдано двадцать лет жизни. Горбачёв не воспринимал моих доводов, повторяя избитые фразы, что демократия не совместима с привилегиями. Последний наш разговор состоялся в декабре 1989 года. М. Горбачёв искал меня в связи с событиями в Баку, куда надо было срочно направить медицинские отряды, чтобы оказать помощь сотням пострадавших. Он даже не знал, что я нахожусь в больнице в тяжёлом состоянии после автомобильной катастрофы. Выразив соболезнование, он вернулся к вопросу о ликвидации 4-го управления. Повторив свои доводы, я просил сохранить созданную Систему, может быть, расширив или изменив контингент, ибо легче всего разрушать, но очень трудно создавать. Видимо, Горбачёв хотел предстать в облике защитника интересов народа, демократа, ибо вскоре я получил решение о преобразовании 4-го управления с выводом из его состава лучших учреждений - спецбольницы на Мичуринском проспекте, большинства санаториев. Уверен, что большую роль в этих решениях сыграл страх перед популистскими заявлениями Б. Ельцина, громившего в статьях и выступлениях привилегии "слуг народа". В этом ещё раз проявилась слабость Горбачёва, который не смог дать достойный отпор Ельцину. Первое, что сделал Ельцин, захватив власть, - восстановил в новом виде 4-е управление. Были возвращены и больница на Мичуринском проспекте, и санатории на Северном Кавказе, и многие другие учреждения. Решительный Ельцин не испугался, в отличие от Горбачёва, "гласа народа". Но что потеряно, того уж не вернёшь. Новому управлению, по мнению всех моих коллег - академиков и профессоров, да и пациентов, по всем параметрам было далеко до бывшего 4-го управления. Да что там 4-е управление, если была разрушена великая держава... В марте 1990 года, покидая пост министра, я в последний раз встретился с М. Горбачёвым. Он никогда раньше не выглядел таким озабоченным и растерянным. Мы ни словом не обмолвились, как раньше, ни о ситуации в стране, ни о его планах на ближайшее будущее. Мне показалось, что в тот период его больше беспокоила борьба со старой гвардией в партийном руководстве, чем с зарождающимся мощным движением так называемых демократов. Вспоминая появившуюся в журнале "Штерн" фотографию, на которой мы были засняты с ним в годы молодости в Архызе, он вдруг перевёл разговор на заявления некоторых функционеров о нечестных путях, которыми якобы он пришёл к власти. Именно они, по его мнению, были основным препятствием для развития Перестройки и выхода страны из кризиса. Встреча была недолгой. Хотя Михаил Сергеевич, прощаясь, говорил хорошие слова о том, что настоящая дружба остаётся навсегда, я по опыту последних лет понимал, что мы с ним вряд ли когда-нибудь встретимся. В конце 1991 года, когда М. Горбачёв номинально ещё был президентом Советского Союза, в журнале "Столица" появилась статья С. Лена, лауреата Международной премии Даля, который сделал интересное заключение: "Каковы бы ни были личные цели и планы Горбачёва в 1985 году, как бы он ни "перестраивался" в течение шести лет, объективно Горбачёв, маневрируя и игнорируя, совершил мировую антикоммунистическую революцию и завершил её почти бескровно!" Сегодня с таким выводом согласятся, вероятно, все. * * * ...25 декабря 1991 года был обычный рабочий день, хмурый и неприветливый, как часто бывает в это время года. В обыденных предновогодних заботах, задёрганные Политиками всех мастей, запуганные предстоящим повышением цен, обнищанием и безработицей, потерявшие веру в любые идеи, мало кто из простых граждан Советского Союза задумывался над тем, что формально это последний день их Родины, одной из двух сверхдержав на нашей планете. Растерянный, поникший, даже как будто сгорбившийся, Горбачёв выступил с обращением по телевидению. Нельзя было без горечи смотреть на жалкого Президента Советского Союза, отрекавшегося от своего "престола", своими руками, а вернее, своей Политикой и своим поведением разрушившего великую страну. И впрямь, как сказал Наполеон, убегая из России: "От великого до смешного один шаг". Мне, наверное, как и многим, стало не по себе, когда я увидел на экране телевизора, как опускается флаг СССР и вместо него над Кремлём поднимается флаг России. Но какой России - той, которую в XVIII - XX веках уважали и боялись в Европе, которая во многом определяла политический климат во всём мире? Нет. Это был флаг побеждённой и униженной России, сброшенной с пьедестала великой державы. В этот трагический день говорил только побеждённый Горбачёв, победители - американцы, мечтавшие разрушить Советский Союз, и Ельцин - молчали. Не было пушечных салютов, военных парадов, фейерверков, праздничных приёмов. Объяснимо молчание американцев - они знали, что в создавшейся ситуации лучше промолчать, чтобы не обижать "друга Горбачёва", который помог воплотить в жизнь их мечту. Почему торжество Б. Ельцина не выплеснулось наружу, трудно сказать - может, всё-таки совесть мучила, а может быть, уже просто шло торжественное застолье. Рассказал же А. Коржаков, как после расстрела Белого дома в 1993 году пировали в Кремле в то время, когда ещё не остыли трупы убитых. Вчитайтесь в строки его воспоминаний. Как кощунственно звучат признания А. Коржакова: "Около 18 часов 4 октября 93-го, благополучно сдав мятежников с рук на руки, мы с Барсуковым прямо из Лефортово поехали в Кремль, на доклад. Президента не застали в кабинете, он был в банкетном зале. С удивлением я обнаружил, что торжество в честь победы началось задолго до победы и уже подходит к концу... Нам налили до краёв по большому фужеру водки. Легко залпом выпив, мы присоединились к общему веселью". Не знаю, как вам, а мне стало страшно - кто же стоял во главе власти?.. Оглавление   www.pseudology.org